СТАРА-МУНТУК¹ 

Кинжал с насечкой "кубайчи»

страж чести и свободы,

о жажде мщения кричи,

как истамбульский азанчи

перед большим походом.

Мерцает белым серебром

дамаскская кольчуга.

В черкеске шитой галуном

убых склонился над ружьем,

бесценным даром друга.

Далеко на чужой войне

под греческой маслиной

забытый холмик из камней.

Потеря друга всех больней.

Ну а потеря сына?

Уже который день подряд

седая мать- старуха

молчит и плачет Патимат.

В глазах у Хуцы черный яд.

В глазах у Хуцы сухо.

 

Сегодня Хуца не старик,

что временем оглодан.

Он сухощав, морщинолик

но головою не поник.

Куда девались годы.

Из-под насупленных бровей

бьет силою кипучей

отвага предков-узденей,

как резвый пенистый ручей

под каменною кручей.

Он примостился на пеньке

за неохватным грабом

и, четки теребя в руке,

смотрел, как на морском песке

добычу делят крабы

 

Глухой, внушительный завал

у самой кромки моря

пологий пляж пересекал,

свободный доступ прикрывал

к аулу под горою.

За свежее сложенной стеной

из грабов великанов

в одной дружине боевой

сошлись по клятве круговой

мужчины местных кланов.

В сырой предутренней тиши

у берега морского                                                             

прибой катает голыши.

Поотдаль люди Субаши,

а там джигиты Лоо.

А где же парни Вардане?

Они еще в дороге.

Нет бескорыстней и верней

убыхов клана Вардане.

(Да защитят их боги!)

 

Тревожной ночью на завал

примчались Абадзехи.

Их предводитель рассказал,

(Он от лазутчиков узнал.)

уверенность в успехе

ведет Урусов к берегам

свободного Соаче.

В Сухуме велено войскам

в ночь разойтись по кораблям

тайком. А это значит,

они подняли паруса,

поймав попутный ветер.

И, лишь зардеют небеса,

и в травах выпадет роса,

прибудут на рассвете.

 

"Ну что ж, как видно ихний бог

теряет прежний разум.

Глупцы. Ловили б лучше блох.

Убыхов не поймать врасплох

и не прихлопнуть разом.

А утром Бытха из-за гор

за нашею спиною

урусов ослепит в упор.

И мы их выметем как сор

булатною метлою».

 

Туман над морем поредел,

скрутился колтунами.

Дозорный парус разглядел,

и дым над сопкою взлетел

упругими клубами.

Условный знак поднял людей,

велев поторопиться.

Черкесы сгрудились тесней

на баррикадах меж ветвей

готовые молиться.

Иные, совершив намаз

с неистовостью редкой,

впадали в правоверный транс.

Иные рядом в сей же час

молили души предков

придать решимости сердцам,                                          

рукам медвежьей силы,

звериной зоркости глазам,

неутомимости ногам.

И на святых могилах

сулили в жертву принести

откормленных баранов.

(Аллах, язычников прости.

Они уже на полпути

к КААБЕ² и Корану.)

 

А паруса вставали в ряд

уверенно, не прячась.

Из моря вырастал отряд.

Подобных парусных армад

не видели в Соаче.

 

 

              *      *      *

 

 

 

Метнулись чайки в вышину,

стремглав умчавшись в море.

Ударом грома рубанул

и раскатился дробный гул,

сплошному эху вторя.

Собрав подолы парусов,

линейные громады

играли изо всех портов

рулады музыки богов

гремучей канонадой.

Туманом дым пороховой

слоился над водою.

Волна взбегала за волной.

Вскипал рассерженный прибой

под вздыбленной скалою.

В чадящий и искрящий ад,

на берег, тяжко воя,

валькирьи штурмов и осад

брандскугелей³ каленый град

летел над головою.

 

На самом краешке земли

шагов на триста влево

сраженья жаркие угли

уже раздули и зажгли

для адского посева.

Там горы кряжистых стволов

с зеленою листвою

встречают лодки казаков

бряцаньем сабельных клинков

и дружною пальбою.                                                         

На диком голом берегу

шагов на триста справа

грузины, комкая дугу,

стреляют, падают, бегут

нестройною оравой.

Навстречу сизые дымки

встают на гребне склона.

Там за плетнями "кунаки».

Грузинам надо бы в штыки

да развернуть знамена.

Но не обучены штыку

те милиционеры.

Хоть не однажды на веку

пришлось отведать их клинку

магометанской веры.

Над головой саженей сто

зыбучего обрыва.

Там пусто. Там не ждет никто.

На это узкое плато,

ругаясь торопливо,

то в раскорячку, кто ползком

пехотные "братушки»

наверх взбираются гуськом,

на постромки наддав плечем,

подтягивают пушки.

Штурмуя неприступный склон,

ползут единороги.

На флагмане лебедок стон.

Спускают шлюпки с двух сторон.

На шканцах⁴ нет тревоги.

Пехотные по одному

спускаются к баркасам.

Косясь на берега кайму,

садятся где, куда, кому

расписано приказом.

По диспозиции идет

затеянное дело.

Уже уверенность растет,

победный близится исход.

Виктория созрела.

Последний натиск и вот-вот

бой будет подытожен.

Песок в хронометре течет.

Но неизвестный оборот

еще вполне возможен.

 

                                                  

 

 

             *      *      *

 

                                                                                         

 

Пылает факелом аул.

В ауле пламени разгул.

        Трещат плетни и крыши.

С рассвета море как ладонь.

Там корабли ведут огонь,

        и ветерок колышет

пороховые облака.

Внизу, где катится река,

        кипит, клокочет схватка.

Покрыли лодки весь простор.

Их превосходно видно с гор.

        Вцепились мертвой хваткой

урусы за песчаный мыс.

Отпрянули и подались

        убыхи от завалов.

Отброшены огнем солдат.

Убыхи! Вспомните адат.⁵

        Как исстари бывало!?

Не всякий муж, кто бородат,

но тот, кто встретить грудью рад

        свинец за честь народа.

Когда силен и грозен враг,

он первый с шашкою в рука

        дерется за  свободу…

 

Полурассеянная рать

отчаянно рванулась вспять

        на русские картечи.

И жизнь как миг, и день как ночь.

И смерть не устает толочь

        джигитов в ступе сечи.

 

В распадок гор за пол версты

через поляны, сквозь кусты,

        оставив поле боя,

как персонажи жутких снов,

лишаясь сил, теряя кровь,

        по одному, по двое

спешат избранники беды

прийти в себя, хлебнуть воды

        и обработать раны.

Спешат унять слепую боль

настоем трав. И снова в бой

        с урусом-ибн-шайтаном.

Все больше раненых вокруг.

Все тошнотворней крови дух.

        Все ближе грохот битвы.

Нет, это не постыдный страх.

Печать отчаянья в глазах

        а на губах молитвы.

Надежда теплится. И вдруг,                                           

услышан долгожданный звук

        копыт. Мгновенье ока,

и вот он Керендук Берзек

а с ним пол сотни человек

        под знаменем пророка.

Упруго соскочив с коня,

поводья бросил узденям.

        С пригорка над тропою,

откуда виден весь аул,

мельком из-под руки взглянул

        на панораму боя:

 

-      Где твоя совесть, Состангул?

А может быть давно уснул

        в тебе бесстрашный воин?

Когда б, дожив до этих лет,

меж нами был твой славный дед,

        он был бы недоволен.

 

Багров от гнева Керендук:

-       Кто эти женщины вокруг?

        Одеты как мужчины.

А причитают и скулят

как кучка брошенных щенят

        на дне пустой корзины.

Мужчины там! Они в бою.

А вы…? Я вас не узнаю

        отважные убыхи.

Я помню гарь урусских мыз

и тот поход за реку Пшиз,

        где вы рубились лихо.

Держитесь. От Мамай-Ака

на помощь движутся войска,

        что были там в засаде.

Джигиты! В дом ворвался враг.

Он злую смерть найдет в горах.

        Бой будет беспощаден.

 

Роняя искры, пронеслась

и над поляной взорвалась

        фитильная граната.

Вторая ухнула вдали,

отворотив ломоть земли

        от дернового ската.

Осколки хлынули дождем.

Все закружило кувырком.

        Людей как ветром сдуло.

Непоправимого гонцы

толпой валили беглецы

        со стороны аула.

 

-     Салдузы близко, Керендук.                                       

Вон там у них стара-мунтук.

        А их топчи⁶ - гяуры

убили лучших узденей.

И нам бы надо поскорей…

        -       Спасать решили шкуры?

Кара-Булат, веди людей

и этих трусов не жалей,

        гони перед собою.

Ты ненасытен, дерзкий враг.

Но, да поможет нам Аллах,

        расправимся с тобою.

 

 

                *      *      *

 

 

 

Горячий, тонкий, едкий дым

над закопченным взгорьем

полупрозрачен, недвижим

повис. А на земле под ним

дуб вывернутый с корнем.

У дуба глинобитный дом.

Землянка – не землянка.

В стене бесформенный пролом.

Следы побоища кругом,

чадящие останки.

Огонь, взбегая по стволам,

трещит сырой листвою.

Небытия бесстыдный хлам.

Пустыня. Человечьих драм

мгновенье роковое.

Чреда событий прервалась,

уставшая от бега,

Там, где смешались кровь и грязь,

и пепел падает, кружась,

на землю черным снегом.

В жестокой схватке за обрыв

дрались убыхи лихо.

Иссяк, как волновой прилив,

их наступательный порыв,

отхлынули убыхи.

Ушли лощиной меж холмов.

Ушли, как растворились

в зеленом сумраке лесов,

где гаснет эхо голосов.

до времени укрылись.

 

Еще от боя не остыв,

в нервическом волненьи

губу до крови закусив,

стоял поручик. На обрыв                                                

взбирались подкрепленья.

 

-     Какого, молодцы, полка?

 

-     Кашутинский. Тенгинцы.

 

-     Увы,… Не густо нас пока.

Корнет. Вон от того леска

ждать надлежит гостинцев.

Берите нескольких людей.

и скоренько, голуба,

туда… . Нет не туда, левей.

А мы с одной из батарей

к поваленному дубу.

(Успеть бы раненых собрать;

того гляди нагрянут.)

А ну ка! Братцы, не зевать!

 

Братушек лишне понукать;

добротно дело знают.

Заряд картечи заложив,

без суеты и пыли,

забили банником пыжи

и трубку "Ваня не тужи»

по кругу раскурили.

Пехота в ямки прилегла,

нафабривает ружья.

Грузины, побросав дела,

как у артельного котла

галдят о чем-то дружно.

Жестикулируют, снуют

по выжженной поляне.

Как будто завтра Страшный Суд,

а им покоя не дают

грехи без покаянья.

К бортам примолкших кораблей

теснится ряд баркасов.

Идет погрузка лошадей,

и ждут от берега вестей

на шканцах. А тем часом

уже подводит тишина

последние балансы.

И чаша смертная полна.

И осушить ее до дна

есть неплохие шансы.

 

Лохмотья сизого дымка

увязли в сучьях буков.

То, грубо тишину скомкав,

опушка ближнего леска

взорвалась гаммой звуков.

Шум голосов и трескотня                                                

нетерпеливых ружей.

Минуту каждую ценя,

уже с дистанции огня

противник обнаружил

намеренье атаковать

без лишних разговоров.

И значит ринутся опять.

Таков их способ воевать.

Таков черкесский норов.

 

Их встретил регулярный залп,

обрыв укутав дымом.

Свирепый натиск нарастал,

когда картечный дробный шквал

поставил землю дыбом.

Поручик быстро наводил,

сощурившись в диоптры.

Огонь орудья раскалил.

но дух отчаянья сплотил

черкесские когорты.

До ярости вскипевший гнев

бросал их на урусов.

Убых, однажды озверев,

всегда сражается как лев.

И нет убыха труса.

Сквозь плотный огневой заслон

прошли не пробежали,

неся ужаснейший урон.

И вот насели с трех сторон.

Теперь уже едва ли

возможность есть переломить

ход яростного боя.

Убитых некем заменить.

И не уйти, не отступить,

ведь пропасть за спиною.

 

Сошлись у каменной гряды.

(Нашла коса на камень.)

уже их крови как воды

уже пехота в их ряды

вгрызается штыками.

Бой рукопашный, ближний бой

бесспорно самый тяжкий

вскипел над пенною водой.

Блеснули молнией стальной

и заплясали шашки.

Умылись кровью тесаки,

ножи побагровели.

Водимы волею руки

встречались буйные клинки,

искрились и звенели.

И головы слетали с плеч                                                  

кашутинских братушек.

Тут сам решай: бежать, утечь

или костьми навечно лечь

на безымянной круче.

Уже убиты "нумера»⁷

у смолкнувших орудий.

Погасло хриплое "Ура».

И отходить уже пора.

И дождь полил как из ведра.

Пора. Остыньте люди.

 

Туше, стремительный бросок,

уход и блокировка.

Порхает сабельный клинок.

пусть утомлен и одинок,

но есть еще сноровка.

Отпрянув, заслонил собой

сраженных канониров.

Вперед простившись с головой,

поручик дал последний бой

в честь русского мундира.

Срезал папахи с узденей

и выбривал тонзуры

Лицом к врагу, спиной к стене.

И видимо была в цене

жизнь русского гяура.

Дыханья всхлип. Булата стук

у утлого домишки.

Десятки глаз, десятки рук.

Сомкнулся шашек полукруг.

Почетно? Даже слишком.

 

 

              *      *      *

 

 

 

На палубе аврал.

В упор не слышно слова.

Такой в стрельбе накал,

ознобом бьет металл,

планширь гудит от рева.

На баке солдатня

раскуривает трубки,

мгновения ценя.

 

-     Вишь, поддают огня.

 

-     Толкут как беса в ступке.

 

-     Ото и мы пойдем

толочь по бережочку.                                                  

-     Чекайтэ, ще курнем…

 

-     Курнем, да подождем

по самую по ночку.

 

-     А ну, вороны, цыть!

(Капрал шутить не любит.)

 

-     А скоро ли нам плыть?

 

-     Тудыть вас, растудыть!

Вы люди аль не люди?

 

Златопогонный фрунт

ухоженных мундиров.

Застыли. Смотрят, ждут.

Ну что ты скажешь тут?

Внушительно. Красиво.

На шканцах генерал,

штабные, адъютанты.

Амбиций арсенал

"театр» обозревал

сквозь выбленки и ванты.⁸

 

-     Конфузливый финал…

 

-     Во-он…, видите, полковник?

 

-     Да…, нам срывают бал.

 

-     Ну. Я бы не сказал…

      Пока еще условно.

 

-     К порядку, господа!

       Мы с вами не в собраньи.

       Издевка не всегда

       достойна, господа,

       солдата по призванью.

.

                                                                  Рев пушек покрывал

штабные разговоры,

И генерал кричал.

Посыльный отвечал,

указывал на горы.

Молоденький корнет

растрепанный и грязный

(В лице кровинки нет.)

держал прямой ответ

взволнованно но связно.

 

Дородный генерал,

украсив лоб платочком,                                                 

с минуту помолчал,

как что-то вычислял,

глаза уставив в точку

на пыльных сапогах

посыльного корнета.

 

На прочих кораблях

в пороховых дымах

укрылись все предметы.

 

-     Кашутина ко мне.

 

-     Полковник к генералу!

 

-     Да… Но его здесь нет.

                                                                                       

-     Как нет? Я на коне.

Вот только прискакал и

я здесь, мой генерал.

 

-     Василий Алексеичь.

У вас кругом провал.

Вот я вас и призвал,

а вам дурить милее.

Вы храбрый офицер

и, не смотря на рану,

вы явите пример

ценнее многих мер

и выправите планы.

Взгляните ка сюда…

 

Без театральных жестов

Симборский, господа,

(Да, то был он.) всегда

при деле и у места,

подробно изложил

коллизию момента,

советами снабдил.

На "брань» благословил

без лишних сантиментов.

 

Дождь славно полоснул

по флагманскому борту.

Утихло все. Аул

как вымер, как уснул

(Коварная дремота.).

Проверены часы.

Условленны сигналы.

Закручены усы.

Дождь каплями росы.

За чем же дело стало?

Симборский наставлял.                                                  

Кашутин, стоя в шлюпке,

почтительно кивал

и что-то бормотал

под нос, без тени шутки:

"Давно не умирал

от кровушки и пота…

Добро бы наповал.

Идите к… , генерал!

Мешаете работать.

 

 

 

          *      *      *

 

 

                                                                                       

Неплохо помогал накат,

в песок вонзая шлюпки.

Команды строили солдат.

И каждый проверял заряд

и сух ли порох в сумке.

 

-     Грузите раненых. Сей час

ко мне всех офицеров.

М…да-а-с. Вижу. Дух ваш поугас.

И что с того? Тряхнули раз?

Не стоит, право, веру

по глупой малости терять,

бутылка лишь почата,

так вместе будем допивать.

А кто уставши воевать,

свободен. Слово свято.

Прошу поближе, господа.

Утерянные пункты

мы с вами возвратим тогда,

как разом кинемся туда,

не дав им ни минуты,

чтоб ружья перезарядить

и приловчится к цели.

А там… , да мне ли вас учить?

Крушить, кромсать, колоть, рубить

тех, кто уже "поспели».

Ты, капитан, своих людей

направо и по балке.

Бери две роты егерей.

Смотри, зарядов не жалей.

Но вязнуть в перепалке

не смей. Задача у тебя

достать его штыками.

И мы, с минутку погодя,

пальбою душу отведя,

сойдемся с "кунаками».                                                       

Прощай голубчик дорогой.

До встречи на макушке.

 

Все, господа, пора и в бой.

Эх, кабы принять по одной!

Да жаль, не до пирушки.

А как закончим, жду вас всех

ко мне без церемоний.

Тогда и выпьем за успех.

Что после дела выпить грех,

не писано в законе.

 

Кашутин боевой задор

дарил, как радость дарят.

"Кавказец», он при виде гор

был весь пружина, весь напор.                                         

Полковник был в ударе.

Он легким шагом обходил

команды и капральства.

Он балагурил, веселил.

Везде уверенность вселил.

Когда его начальство

не нависало за спиной

и по рукам не било,

Кашутин был совсем иной.

Он щедро излучал собой

сноровку, хватку, силу.

 

-     Ну как, братушки, земляки,

покажем дурням этим,

как мы наярили штыки?

Какие в пекле угольки.

Как жарят наши черти.

 

Солдаты, скинув картузы,

крестились торопливо.

Под дождиком вскипала зыбь

на море. Слышался призыв

в ауле над обрывом.

Самозабвенно пел мола

аяты из Корана.

И эхо вторило: "Алла-а!»

 

-     Штоп вас нечистая взяла.

 

-     Почулы басурманы.

Чувал гарнэсэньких чортив

у спыдныцю ихнэй тете!

 

Дымками занялся обрыв.

Но пули, мало повредив

казакам и пехоте,                                                                  

укрылись в дождевой пыли,

рассеянной в тумане.

 

-     Ну, благодетели, пошли.

Да не зевай, руби, коли.

Как я учил, славяне.

Орудия-я! Картечью… Пли!

 

Залп прозвучал весомо.

По основанию земли

должно быть трещины пошли

от пушечного грома.

Колонны бросились вперед

по сланцевым откосам,

по осыпям звериных троп.

Черкесы били прямо в лоб,                                               

в упор, почти под носом.

Но атакующих волна

накрыла их завалы.

Уже зеленая стена

не отделяла пластуна

от хищного кинжала.

Уже гулял приклад и штык

и "семо и овамо».

И все решал единый миг.

И дрался бешено старик

бесстрашный и упрямый.

Погибель Хуцу не брала.

Израненный и битый

неутомимее вола,

прямой и быстрый как стрела

и на весь мир сердитый

старик метался среди тел

орущих и разящих.

И чудом только уцелел.

Судьба хранит того, кто смел,

кто воин настоящий.

 

Стрельба ушла сама собой.

Сопенье, крики, стоны

остались. Рукопашный бой,

смешав дерущихся толпой,

смещался вверх по склону.

Обрывки гаснущей пальбы

неслись из-за оврага.

И, если б каждый, кто там был,

в бою бессмертие добыл,

не уступил бы шага.

Такой же страсти перегрев

достигнут был на склоне.

Но бой остыл и поредел.

У всякой страсти есть предел,                                             

и сила силу ломит.

Шум уходил по склону вверх,

убыхи отступали.

И без особенных помех

полковник развивал успех.

Завалы быстро пали.

 

Дымились смрадные дымы

на брошенной вершине.

Отсюда горы и холмы

в клочках кисейной бахромы

мерещились пустыней.

Разгром, агония и смерть.

Обломки, пепел, камень.

Народу убыло на треть,

а им не совестно смотреть,                                               

тем… , кто за облаками.

Шептали губы: "Отче наш…»

Убитые лежали,

как жуткий квази- вернисаж,

и окружающий пейзаж

совсем не украшали.

 

Отрубленная голова,

воткнутая на пике,

была с приметною едва

покойной миной торжества,

застывшею на лике.

Хозяин мины гробовой,

отдав долги России,

обрел свободу и покой.

(Не зря прощался с головой

живой поручик Змиев.)

 

-     Прости нас, братец, не сердись.

Вот… , видишь, не успели.

Христос с тобой.

Несите вниз!

А-а, капитан. Да не чинись.

Свои, чай, в самом деле.

Народу много потерял?

Ну… не горюй. Мы тоже.

Присяду.

Веришь ли, устал.

Похоже, наступил финал.

Как мыслишь?

 

-     Да. Похоже.

 

В ауле муравьиный труд.

Возня среди обломков.

В носилках раненых несут.                                                 

Убитых оставляют тут

от раненых в сторонке.

Среди погибших удальцов

у самой кромки леса

нашли сраженного свинцом

черкеса бледного лицом.

А может не черкеса.

Нет. На черкеса не похож.

Похож на дезертира.

Чертами тонок и пригож.

Видать не из посконных рож

Рязани ли, Каширы…

Без бороды и белокур.

В диковенном мундире.

Искатель дерзких авантюр?

Одна из проходных фигур,                                               

каких довольно в мире.

Погибший круглый медальон

сжимал, прикрыв собою.

Как, если б опасался он

людей, шакалов и ворон.

(Одни другого стоят.)

Тот медальон хранил портрет

златоволосой девы

и локон – памяти обет,

Хранимый много, много лет.

Мечты и грезы, где вы?

В былом, единственный ответ,

в местечке кошалинском.

А вот теперь и жизни нет.

Оставив эфемерный след,

скончался пан Полинский.

 

 

 

             *      *      *

 

 

 

Потертую, лохматую кудель

ненастный день развесил на вершинах.

Тоскливый дождь, сырая канитель

исчеркал неба вспененный кисель,

насытил землю, превратив в трясину.

Волна, вспухая, обтекает валуны

и бережно песок перемывает.

Природа спит, досматривая сны.

Природа настоящей ждет весны

в конце апреля и начале мая.

Стволы и ветви мокры и черны.

Лес весь в разливах дождевой капели.

Не видно птиц. Их песни не слышны.                                     

Пичуги настоящей ждут весны.

И как плевок на тусклой акварели

чернеет тучка над горой Акхын.

То верный знак смятенья и тревоги.

Народ утратил лучших из мужчин,

и для смятенья много есть причин.

А что же делать?...

Пусть решают боги.

А Хуца уцелел, и только шрам

украсил шею храброго убыха.

Досталось старику.

Да вот он сам

в дубовой роще. Сей природный храм

облюбовал золотоокий Бытха.

И в прошлогоднем вялом стебельке,

в набухшей почке, в узловатой ветке,                                     

в беспечном, говорливом ручейке,

за каждым пнем в укромном уголке

он вездесущ, так говорили предки.

Он ведает все мысли наперед.

Он знает все, что было и что будет.

И тем, кто помолчать к нему придет,

поможет, оградит, убережет.

Так говорили знающие люди.

 

Еще вчера красивый белый крест,

украшенный цветными лоскутами,

был знаком для богов поставлен здесь,

и, озаряя первозданный лес,

его лизало жертвенное пламя.

И Хуца повязал свой лоскуток –

- беззвучный крик родительского горя,

на память богу просьбу-узелок.

"Не пропадай, вернись домой сынок.

Мать, ожидая, выплакала море».

 

Тот бой был скоротечен и жесток

у ихней пушки на развилке улиц.

Там враг истратил все, что только мог,

и пал, не отступив ни на вершок.

А их баши рубился как безумец.

Он переранил многих узденей,

едва не погубил Кара-Булата.

Но обошлось. Вот так иметь детей.

Тем паче возмужалых сыновей.

Судьба отца тревогами чревата.

Когда поручик замертво упал,

старик на пальце русского гяура

случайно

перстень сына увидал.

(Мудрейший Бытха тайный знак подал.)

И вот он здесь печальный и понурый.                                       

А где же сам Индар и жив ли он?

Покуда нет и признаков ответа

в молчании пустых безлистых крон,

в скрипучих криках, мокнущих ворон.

На фоне туч видны их силуэты.

Дождь, капая с папахи на лицо,

обильно бороздил слезами щеки.

И горец верил, что в конце концов

бог, плоть от плоти древних удальцов,

все прояснит в положенные сроки.

Упрямец, он надежды не терял:

"Пусть сын дорогу нужную отыщет

и, если жив, не тратит время зря…»

И перстень золотого янтаря

упал в угли холодного кострища.

               

 

 

                  *      *      *                                                                                                                        

1.  Стара – мунтук  -  (турец.) пушка.
2. Кааба  -  храм в Мекке, главная святыня мусульман.
3. Брандскугель  -  пушечное зажигательное ядро, раскаленное перед выстрелом.
4. Шканцы  -  капитанский мостик на корабле.
5. Адат  -  племенной закон, обычай.
6. Топчи  -  (турец.) артиллеристы.
7. "Нумера»  -  орудийный расчет.
8. "Выбленки и ванты»  -  детали снаряжения парусного судна.