Константин Пахалюк

Безликая война[1]

Почти столетие (согласитесь, срок немалый) отделяет нас от Первой мировой войны, названной современниками "Великой», "Священной» и даже "Второй Отечественной»; поразившей всех масштабом, как военных действий, так и жестокостью. Эта война "открыла» XX век громом артиллерии и миллионами погибших, возвещав об окончании эпохи "старой Европы» и изменив мир до неузнаваемости. Без нее – не было бы ни Гитлера с идеями реваншизма, ни столь быстрого возвеличивания США, ни гибели четырех империй, с торжеством большевистской революции в одной из них, ни такого социального явления как массы, которые дали возможность поднять голову фашизму и сталинизму.

Долгое время в отечественной историографии эта война имела клеймо "империалистической», а также гриф "полу запретной», став в общественном сознании не более чем катализатором социальной и политической напряженности на просторах Российской Империи, вылившейся в две революции, Гражданскую войну и торжество большевиков (или Великого Октября – кому как нравится). Только сейчас отечественные историки пытаются переоценить (или вернее - оценить по достоинству) роль Первой мировой, кардинально изменив ее облик в исторической памяти.

Одной из "проблем» этой войны является то, что она остается по большей части безликой, утопленной в море смех, карт, цифр, таблиц, расчетов, в тысячах страниц безжизненного (порою – однообразного и монотонного) описания боевых действий, бездушного освещения социальных сдвигов. Безусловно, я против героизации или мифологизации - достаточно нам и Великой Отечественной, в которой (несмотря на почти 20-летний процесс демифологизации) до сих пор остается целый набор запретных тем. Однако в отношении Первой мировой все как раз наоборот: эта война до сих пор не нашла своих героев. Почти столетняя пропасть, лежащая между нами и теми событиями, смена не одной, а уже нескольких эпох (а также доступность документов) дают уникальный шанс оценить подвиги наших предков без излишней патетики, идеологических и патриотических штампов, максимально приближенно к действительности.

События Первой мировой на русском фронте достаточно объемны для того, чтобы в одной статье попытаться осветить даже основные подвиги, рассказать о наиболее важных героях. Поэтому здесь я подробно остановлюсь на боях, происходивших на Восточно-Прусском фронте, уделив особое внимание Георгиевским кавалерам. Конечно, эти сражения в исторической памяти ассоциируются с нашими поражениями. Пожалуй, нет смысла отрицать бездарность ряда генералов, многочисленные ошибки, допущенные командованием, слабость вооружений, разведки, связи, а также везение, искусство и силу противника. Однако выбранные события содержат много других аспектов – от побед русского оружия до примеров героизма и самоотверженности, которые, к сожалению, малоизвестны или вовсе позабыты, хотя могут дать более рельефное представление о происходившем.

Первый георгиевский кавалер

Козьма Фирсович Крючков, простой донской казак, родился в 1890 г. на хуторе Нижне-Калмыковском Усть-Хоперской станицы. Войну он встретил приказным 6-й сотни 3-го Донского имени Ермака Тимофеевича полка. Уже с первых дней 3-я кавалерийская дивизия, куда входил этот полк, была отправлена на фронт. С первых чисел августа она находилась на восточно-прусской границе, прикрывая сосредоточение 1-й русской армии генерала П.К. фон Ренненкампфа.

27 июля разъезд казаков в составе Козьмы Крючкова, Ивана Щеголькова, Михаила Иванкова, Г. Рвачева и Попова под командованием Василия Астахова был направлен в боевое охранение в районе местечка Любов. Сразу после занятия поста с донесением командованию о ходе боевого дежурства уехал Попов. Следующие два дня прошли спокойно, только вечером 29 июля появились сведения о вражеском лазутчике. На следующий день, вероятно, где-то в 7 часов утра[2], от местных жителей казаки узнали о приближении немецкого конного разъезда силой в 27 человек. Г. Рвачев отправился с донесением командованию, а все остальные бросились за противником.

Казаки, наверное, надеялись заманить врага в расположение нашей пехотной части или хотя бы наткнуться на соседнее охранение, однако оно, завидев германцев, само ушло. Видимо, настигнув немцев, донцы спешились и открыли огонь. В результате перестрелки было убито четверо врагов. Германцы решили уйти, однако вскоре обнаружили, что их преследует всего лишь небольшой отряд, и теперь уже сами ринулись в атаку.

Как потом рассказывал сам К. Крючков: "Сперва немцы то, завидя нас было испугались, а потом, расхрабрившись – и полезли. Им было удобней, они на горке, а мы внизу»[3]. Сразу же в результате меткого выстрела В. Астахова оказался убит вражеский офицер[4]. Казаки бросились врассыпную, но немцы настигли Иванкова, на выручку которому, по распространенной версии, поспешили все остальные.[5]

Тяжесть боя усугубляло и то обстоятельство, что у казаков отсутствовали пики. Если верить официальным данным, 11 немцев окружили К. Крючкова. Сначала он взялся за винтовку, но противник рубанул по пальцам, и ее пришлось бросить. Тогда в ход пошла шашка. Однако ею было сложно достать врага. Поэтому казак уловчился вырвать у одного кавалериста пику и, отразив большинство ударов, расправился с противником. После непродолжительно боя разъезд оказался наголову разбит и бросился бежать, большинство германцев погибло. Не смог уйти и немецкий унтер-офицер, за которым погнался Крючков. Первый удар шашкой пришелся по каске, которая только прогнулась. Противник пригнул голову, но второй удар почти что отсек ее. В итоге, из 27 немцев только трем удалось бежать, двое были ранены и пленены, 22 убиты, причем половину записывают на счет Крючкова. Но досталось и казакам. Сам Козьма получил 16 колотых ран и сабельный порез пальцев. У Иванкова насчитали три раны, у Щеголькова – 2, у Астахова – 1. Сильно пострадали и кони. Однако все ранения оказались легкими. Интересно, что в результате боя Астахов заполучил и трофей: спортивные часы, которые снял с руки убитого офицера[6].

Вскоре трое участников этой стычки были награждены георгиевскими медалями, а К. Крючков получил Георгиевский крест 4-й ст. В результате, он стал первым георгиевским кавалером начавшейся войны. Весть о герое и его подвиге разнеслась по всей России, Крючков превратился в главного героя Первой мировой. О нем слагали стихи, писали песни, публиковали статьи, выходили целые брошюры, выпускались плакаты. Появились даже специальные папиросы с его портретом на коробке. Ф.И. Шестаков писал: "Донской казак Крючков удалый! // Едва над Русскою землей// Раздался гром войны кровавой,// Как ты достойно новой славой// Успел прославить Дон родной».

По выписке из лазарета "на вокзале герою казаку были устроены торжественные проводы, и публика качала его и товарищей на руках. Местное общество поднесло ему крупный денежный дар»[7]. И это были не единственные подарки. К примеру, дирекция Русско-азиатского банка подарила золотую казачью саблю. Подобный подарок – казачью шашку с соответствующей гравировкой – сделали и сотрудники газет "Новое Время» и "Вечернее Время»[8].

Популярность (или как бы сейчас выразились "раскрученность») Крючкова в то время не знала границ. Он стал знаковой фигурой, которую по величине можно поставить в один ряд с такими героями других войн, как Давыдов, Курина, Кошка, Матросов, Талалихин, Гастелло, Космодемьянская и др.

Его говорить о Крючкове с позиции созданного образа, то интересно отметить несколько уровней его "мифологизации». Во-первых, он, естественно, представлялся в качестве народного героя, облеченного удивительной силой и удалью. Как писал один автор: "Казаки - ребята все очень отважные, но до Кузьмы Крючкова, конечно далеко, он какой-то особенный, он и в жизни-то сорви-голова, удалец-молодец, и такой неустрашимый, что в огонь и в воду пойдет… для него все равно, и чем опасней, тем для него лучше»[9]. Здесь подчеркивается уникальность героя, проводится разграничительная черта между ним и всеми остальными.

Во-вторых, акцент делался на особой казацкой удали присущей только казакам, которые представлялись на подобии некоего русского "супер-оружия», беспощадно разящего врагов. "Это действительно непобедимая сила, больше – стихия, именно и вызывает невероятный ужас у того, против кого она направлена», - говорилось в одном из пропагандистских изданий[10]. Всегда подчеркивалась склонность казаков к атаке, их жажда боя, если даже не кровожадность. В этом контексте образ Крючкова становился иллюстрацией подобных выводов. Вот какие слова вкладывались в уста первого георгиевского кавалера: "Эх ребята, как руки чешутся, скорей бы с немчурой встретиться, такого им жару подпущу, что небу будет жарко, по паре на пику буду сажать, а разахочусь, так и по пятку не сорвутся!»[11]. Подобное, чуть ли не гротескное преувеличение, становилось почти что нормой. Это было необходимо, чтобы подчеркнуть силу русской армии, заставить народ поверить в нее и убедить в скорейших победах (которые, к сожалению, не последовали).

В-третьих, казак и его подвиг сравнивался с былинными русскими героями (такими как Илья Муромец) и их деяниями, а сам назывался чудо-богатырем (этот эпитет в то время часто приписывался не только ему, но и всем русским солдатам). Имя Крючкова стало нарицательным, синонимом русской удали и славы. И в этом заключается уже высшая степень мифологизации первого георгиевского кавалера, который из простого человека превратился в символ (а если бы не поражение России в Первой мировой войне им бы и остался). Попытки патриотической пропаганды играть с подобными смыслами (затрагивая фольклорные коннотации) можно признать типичными, и в некоторых случаях - даже удачными, хотя в итоге народ так и удалось убедить в необходимости вести войну до победного конца.

Касаясь освещения подвига в 1914-16 гг., следует отметить, что его описание было растиражировано, хотя изложения в деталях порою отличались друг от друга. Во-первых, некоторые ошибочно считали Крючкова начальником поста, в действительности как отмечалось выше, им являлся В. Астахов, окончивший незадолго до этого учебную команду и ожидавший производства в унтер-офицеры. Однако действительно на тот момент К. Крючков был старшим по званию.

Во-вторых, германцы часто изображались в виде трусов, ужасно боявшихся казаков, что является частным случаем общих выводов, рисуемых патриотической литературой, о поведении врага в бою. В некоторых публикациях можно встретить такие уничижительно-оскорбительные эпитеты в адрес противника как "немецкая колбаса» и "эта пугало-немчура». "Когда немецкие разъезды, - рассказывалось в одном из изданий, - занимают какую-нибудь не защищенную деревню, то прежде всего спрашивают, нет ли тут казаков; когда узнают, что они близко, то сейчас же уходят и возвращаются только в большом количестве и с пушками»[12]. В данном контексте, этот боевой эпизод являлся подтверждением общих и неверных "выводов» о слабости противника. Возможно, в дальнейшем подобные преувеличения сыграли злую шутку с создателями: последующие поражения показали, что трусость и слабость немцев являются откровенной ложью, а это подрывало доверие к авторам этих выдумок (коими выступали официальные власти).

В-третьих, необходимо подвергнуть сомнению распространенное мнение, что разъезд казаков действительно преследовал 27 вражеских кавалеристов (причем кадровых, а не запасных), тем более 12 верст[13]. Как говорилось выше, первоначальной целью казаков было заманить противника в расположение нашей пехотной части, а не вступать с ними в бой. Более того, с трудом верится, что немцы действительно могли испугаться всего лишь четверых казаков. Вероятнее, что первоначально (после перестрелки) они решили, что перед ними более крупные вражеские силы, но когда обнаружили, что это только небольшой отряд, решили с ним покончить.

В дальнейшем Крючков продолжил участвовать в боях, находясь при штабе дивизии и заработав ряд других наград. В 1914-15 гг. его боевой путь пролегал по территории Восточной Пруссии. Так, известная певица Н.В. Плевицкая, работавшая санитаркой в одном из госпиталей, в мемуарах писала о поездке в д. Тракенен в январе 1915 года: "На дворе мы увидели, между прочим, чубатого, с тонким, красивым лицом казака, который учился ездить на велосипеде. Он не обращал на нас внимания, а упрямо одолевал стального коня. Впрочем, этот конь то и дело сбрасывал казака в снег…. Так мы увидели Крючкова, портретами которого уже пестрили все журналы. Княгиня (попечительница Николаевской общины княгиня Васильчикова – П.К.) казака сфотографировала. Он позировал неохотно. Генерал Леонтович заметил, что Крючков "не очень дисциплинирован». Когда Крючков хочет идти в разведку, а генерал не разрешает, он упрямо трясет чубом, повторяя: "А почему, а почему?»[14]. На попытки самой Н. Плевицкой сфотографироваться с ним казак ответил категорическим отказом, сославшись на то, что он человек женатый и не имеет право фотографироваться с другой женщиной[15].

П.А. Аккерман, служивший при штабе 3-й кавалерийской дивизии, в воспоминаниях отмечал, что попытавшись заговорить с первым георгиевским кавалером о его подвиге "мне показалось, что ему или надоело, или, по скромности, неприятно распространяться о своем геройстве. Достаточно поузнав его за время совместного пребывания в нашем штабе, - я склонен думать, что причиной была его скромность»[16].

После революции К.Ф. Крючков сражался на стороне белогвардейцев, оставшись верным Родине и присяге до конца, погибнув в 1919 г. В советское время имя героя оказалось забыто официальной историей, а на страницах "Тихого Дона» Шолохова еще и опозорено, где тот был представлен типичным офицерским любимчиком (видимо, это проявляется в том, что несмотря на старшинство по званию, не получил пост в командование), приобретший награду за обычное столкновение с противником (конечно, четверо против 27 – норма для советского времени), да и в итоге укравший славу у других участников стычки. По поводу последнего следует отметить, что в описании подвига его товарищи обычно не забывались (о них также было известно всей России, правда, народная молва, равно как и пресса, уделяла им меньше внимания), да и на некоторых фотографиях К. Крючков изображен вместе с ними.

Первый бой гвардии

17 августа перешла в наступление 1-я русская армия под командованием генерала П.К. фон Ренненкампфа (6,5 пехотных и 5,5 кавалерийских дивизий), которая совместно со 2-й армией генерала А.В. Самсонова должна была разгромить немцев в Восточной Пруссии. Однако уже в первый день германцы неожиданного атаковали центральный 3-й армейский корпус и нанесли поражение одному полку, в результате чего 27-я пехотная дивизия была вынуждена отойти к границе. Но под нажимом других частей противнику пришлось отступить к Гумбиннену.

Продвижение 1-й армии возобновилось лишь на следующий день. На ее правом фланге находился конный корпус Хана Нахичеванского (1-я, 2-я гвардейские и Сводная кавалерийские дивизии), которому на 19 августа предписывалось двигаться через р. Инстер в направление на Инстербург в обход левого фланга германцев. Нашим же войскам на этом направлении противостояла 2-я ландверная бригада под командованием полковника фон Люпина (примерно 3 батальона и две батареи)[17]. Немцы предполагали, что русские имеют крупные силы в районе Мальвишкен, а потому решили атаковать здесь силами кавалерийской дивизии, к которой захотели подтянуть и эту бригаду, которая из Тильзита перебрасывалась к Краупишкену.

Конный корпус Нахичеванского выдвинулся в трех колоннах на узком фронте до 4 км, в направление на Мешкен – Краупишкен. Около 10 часов 19 августа снялась с бивуака левофланговая 2-я гвардейская кавалерийская дивизия (командир Г.О. Раух). К этому времени уже были получены сведения о присутствии немецкой пехоты в районе Краупишкен.

В двенадцатом часу не доходя до этого города на левом берегу речки Эйменис (протекающий слева от Краупишкена и Каушена), конно-гренадеры натолкнулись на противника и открыли по нему огонь, однако он сам перешел в атаку и обстрелял (на правом берегу, в районе Каушена) авангард 2-й гвардейской дивизии под командованием полковника Арсеньева, развив здесь наступление силами одного батальона. Гвардия ответила огнем, и немецкие цепи залегли у Каушена. В это же время немцы начали теснить эскадрон лейб-улан на левом берегу речки Эйменис, но вскоре были остановлены. Одновременно немецкая батарея открыла огонь, не дав развернуться нашим орудиям у д. Опелишкен (где находился авангард Арсеньева).

Вскоре к месту событий подошли основные силы дивизии, но вместо конной атаки и использования маневренного превосходства кавалеристы спешились. В это время 2-я конная батарея, открыв стрельбу по артиллерии противника (в районе севернее Каушена), заставила ее замолчать. Командир батареи, полковник Лев Кирпичев за это получил Георгиевский крест 4-й ст. Как указывалось в приказе: "В бою 6 августа под Каушеном – Краупишкеном весьма искусно и с отменной храбростью, руководя стрельбой своей батареи, заставил замолчать две германские батареи. Оставаясь до конца боя совершенно открыто на избранном им наблюдательном пункте на крыше дома под сильнейшим артиллерийским и ружейным огнем противника, заставил замолчать обе батареи немцев и тем дал возможность двинуть в атаку все спешенные эскадроны дивизии и взять с боя позиции немцев, нанеся им полное поражение».[18]

В 13 ч. 30 мин. в бой ввязались части Сводной кавалерийской дивизии, действовавшие справа. Ее командир генерал В.К. Бельгард решил охватить левый фланг противника, но и здесь кавалеристы спешились и вели на протяжении дня вялый пеший бой.

В это же время к полю боя вышли части 1-й гвардейской кавалерийской дивизии, а вернее Кавалергардский полк, который также спешившись и развернувшись в боевой порядок после обстрела, перешел в наступление по инициативе генерала Долгорукого. Три эскадрона продвигались вперед в пешем строю, страдая от артиллерийского огня германской батареи, располагавшейся у каушенской мельницы, которая помимо всего прочего не давала развернуться находящемуся при полку артиллерийскому взводу. Видя это, командир полка генерал Долгоруков приказал эскадрону под командованием штабс-ротмистра Лазарева атаковать неприятельскую батарею в конном строю.

Однако на пути встретилась проволочная изгородь, которую решили обойти с двух сторон. Основные силы эскадрона повернули налево, а часть 4-го взвода и команда разведчиков под командованием поручика Воеводского 2-го вышли к хутору справа и повели атаку прямо через поле, где залегла вражеская пехота. Однако те встретили кавалеристов густым огнем. В попытке обойти изгородь слева другая часть эскадрона, потеряв много людей и лошадей, вышла к Опелишкену, где спешилась и тоже залегла. В это время командир бригады генерал П.П. Скоропадский прибыл в район боев и приказал батарее полковника кн. Эристова открыть огонь, который заставил замолчать немецкие орудия у Каушена.

В 14 ч. 30 мин. генерал Долгоруков подчинив себе все силы занимавшие позиции около Каушена, с криком "За мной! Вперед! Ура!» лично повел их в атаку[19]. Однако ничего из этого не вышло: немцы упорно отстреливались, а на левом берегу речки Эйменис противник сам перешел в наступление, стремясь охватить левый фланг врага. Первоначально все шло успешно, а потому фон Люпин решил задействовать последние резервы. В это время он получил сообщение, что ему будет оказано содействие 1-й кавалерийской дивизией, чего в действительности не произошло, а сам удар был парирован выдвижением лейб-гусар.

Параллельно около 15.00. генералу П.П. Скоропадскому донесли, что кавалергарды оказались в тяжелом положении, в ответ он приказал выступить лейб-гвардии Конному полку, а также решил поддержать атакующих огнем 4-й батареи.

Пока этот полк выдвигался, кавалергарды сочли бесполезным атаковать Каушен и двинулись к Опелишкену, где также сосредоточился и лейб-уланский полк. Командование находившимися там войсками принял генерал Лопухин, который решил еще раз попытать удачу. Во время этой атаки, в которой, кстати, погиб его сын[20], он лично выезжал на передовую, под ураганным огнем отдавая приказы и собственным примером ободряя кавалеристов. Впоследствии за этот бой он получил Георгиевский крест 4-й ст.[21]

Положение немецкой бригады осталось тяжелым, и полковник фон Люпин отдал приказ отступать. Если 2-я батарея успела еще до этого сменить позицию и выйти из-под обстрела нашей артиллерии, то 1-я (располагавшаяся прямо у Каушена) оказалась вынуждена при отступлении оставить два орудия, чьи передки были разбиты метким огнем батареи князя Эристова. И здесь дело решил 3-й эскадрон лейб-гвардии Конного полка под командованием ротмистра барона П.Н. Врангеля (будущего белого генерала), который получил сведения, что у Каушена обнаружены эти два орудия, являвшиеся легкой добычей, а потому быстро со своим эскадроном пересек поле и несмотря на картечный и ружейный огонь захватил их. Именно эта атака, за которую ротмистр получил Георгиевский крест, впоследствии вошла в историю, а также стала отправным пунктом в головокружительной карьере генерала.

Немцы отступали по всему фронту, два эскадрона драгун даже смогли пересечь Инстер. Однако последовал приказ об отходе, главную роль в его принятии сыграли тяжелые потери (81 человек убитыми, 293 ранеными и 22 пропавшими без вести) и огромный расход боеприпасов. Германская 2-я бригада лишилась 66 человек убитыми, 122 ранеными и 30 пленными, а также 2 орудий и 4 зарядных ящиков.

2-я ландверная бригада, потерпев поражение, так и не приняла участие в развернувшемся на следующий день Гумбинненском сражении. Вместе с тем конница была отведена в район д. Лиденталь и также стояла без действий, что отразилось на тяжелых потерях нашей 28-й правофланговой дивизии. Позднее генерал П.К. фон Ренненкампф дал отрицательную оценку действиям кавалерии, в особенности генерала Бельгарда, которому вменялось то, что он не задействовал всю артиллерию. Сам Хан Нахичеванский в ход боя практически не вмешивался, если не считать приказы по корпусу на этот день, запрет на выдвижения из резерва кирасирской бригады, а также приказ об отступлении. Не лучшим образом показали себя и другие командиры, которые, несмотря на проявленное мужество и храбрость, не пожелали использовать маневренное преимущество конницы. На руку нам сыграло и общее превосходство артиллерии, а также перевес в численности. Да и противостояли гвардейцам лишь ландверные части, т.е. состоящие из запасников и достаточно сильно уступающие по выучке гвардейской кавалерии.

Остается лишь добавить, что захваченные орудия были отравлены в Петроград, где оказались на выставке трофеев. Весть об этом бое разнеслась по всему высшему обществу. В гвардии служили представители многих знатных фамилий, потому неудивительно читать об этом столкновении в дневниках великого князя Константина Константиновича или императрицы Марии Федоровны. Не удивляет и достаточно большое число Георгиевских крестов. Их, к примеру, получили, помимо упоминавшихся офицеров, кн. Эристов, генералы Скоропадский, Княжевич и Долгоруков, а также полковник Арсеньев. Более того, эту же награду заработал и кузен императора вл.кн. Дмитрий Павлович. А сам Хан Нахичеванский за этот бой и за последующее участие в Восточно-Прусской операции незаслуженно был награжден орденом Св. Георгия 3-й ст.: "За то, что 6-го августа 1914 г., прикрывая фланг первой армии, самостоятельно вступил в решительный бой с неприятелем, угрожавшим флангу и отбросил его с большими потерями, чем значительно способствовал успеху боя. Командуя двумя кавалерийскими дивизиями, способствовал наступлению армий, разрушая в районе расположения противника железные дороги и мосты, занял, после упорного боя, узловую станцию и уничтожил большие запасы бензина и керосина. Затем, когда в августе этого же годы был обнаружен обход неприятеля, выяснил рядом боевых столкновений силы и направление его и тем оказал помощь своим войскам»[22]. О роли генерала в этом бою мы уже говорили. О сопутствии успеху "какого боя» не очень понятно, особенно ввиду того, что отсутствие конницы на правом фланге армии в Гумбинненском сражении (произошедшем 20 августа, когда 1-я русская армия нанесла поражение 8-й немецкой) привело к тяжелым потерям соседних частей. Отметим, что последующие действия конницы не отличались успешностью, и уж точно никак нельзя ставить в заслугу генералу исполнение прямых обязанностей – разрушение коммуникаций.

Каушенский бой, видимо благодаря участию в нем барона П.Н. Врангеля, получил широкую известность в эмиграции (еще бы – первое столкновение элитных гвардейских полков): о нем выходили статьи, брошюры и даже книги!

У германцев здесь погибло 66 человек, которых похоронили как раз у деревни Каушен. В годы советской власти эта братская могила пребывала в заброшенном состоянии. И примечательно: она была восстановлена одной из первых, в 1991 г. силами Майского сельского совета во главе с В. Буриловым. Сейчас захоронение находится в хорошем состоянии и за ним ведется уход.

Гумбинненское сражение

К исходу 19 августа 1-я русская армия в ходе наступления вышла к Гольдапу и Гумбиннену. П.К. фон Ренненкампф хотел на следующий день назначить дневку, но у командующего 8-й немецкой армии М. фон Притвица на 20 августа были другие планы: опасаясь скорейшего вторжения 2-й русской армии, он решил разбить русских.

Первые столкновения на отдельных участках фронта начались еще накануне, однако само сражение, вошедшее в историю под названием Гумбинненского (или Гумбиннен-Гольдапского), развернулось 20 августа. Непосредственно на поле боя (если учесть, что часть 1-й армии вообще не приняла в нем участие) немцы имели превосходство как по живой силе, так и по числу орудий.

С самого утра 1-й немецкий корпус генерала Г. Франсуа обрушился на наш правый фланг, а вернее, на 28-ю пехотную дивизию генерала Н.А. Лашкевича. На этом участке фронта противник по живой силе имел более чем двойное превосходство, а по артиллерии – в четыре раза[23]. Завязались тяжелейшие бои. Эта дивизия была вымотана боем 19 августа, когда вечером оказался разбит 109-й полк, а начальник дивизии стал опасаться за свой правый фланг. Так, он просил поддержки со стороны нашей конницы, отдельной кавалерийской бригады Н.А. Орановского, но так и не получил ее (впоследствии за бездействие Н.А. Орановский будет отчислен от должности). О своих опасения Лашкевич писал в штаб 20 корпуса и соседней 29-й дивизии.

Тяжелые бои завязались с раннего утра по всему фронту дивизии. Уже к 8 часам определился обход правого фланга. Здесь, в районе Ушбаллена оборонялись три батальона 111-го пехотного полка (с 8 пулеметами и 24 орудиями), с самого утра атакованные немцами. Как писал генерал Лашкевич: "К 7 час. 30 м. утра огонь артиллерии противника сосредоточился главным образом на моем правом фланге в районе Ушбаллен…. Положение правого фланга очень серьезное. Резерв почти весь израсходовал, сейчас (8 час. 35 мин. утра) идет сильнейшая артиллерийская канонада по всему фронту». В 10-м часу германцы наконец-то сломили нашу оборону и полк стал отступать. Тогда начальник дивизии отдал следующий приказ: "Ни пяди назад!». Однако это не только не изменило положение, но и привело к тому, что наиболее доблестные роты, которые решили не отступать, были окружены и погибли. Постепенно начали отходить соседние 110-й и 112-й полки. Немцы стали атаковать и располагавшиеся южнее Ванагупхена позиции 2-го дивизиона 28-й артбригады, но он открыл ураганный огонь и заставил противника залечь. Только подтянув на открытые позиции собственную артиллерию, а также задействовав в разведке авиачасти, германцам удалось сломить наше сопротивление.

Примечательно, что во время отхода одна из батарей не могла покинуть боевые позиции из-за отсутствия передков. Тогда ее командир приказал вынуть револьверы и кинжалы, ожидая перехода в штыковую атаку, как неожиданно подоспели передки от второй, уже отошедшей, батареи, которые и спасли орудия.

К полудню немцы заняли Ушбаллен и развили дальнейшее наступление, а генерал Лашкевич продолжал стать телеграммы о помощи в соседнюю 29-ю дивизию. Интересно, что в это время германские колонны, сосредоточенные одна в районе Бракупенена, другая у Ванагупхена, из-за недостаточно координации обстреляли друг друга. Находившийся в разведке и донесший об этом (равно как и об общем положении противника в этом районе) ротмистр лейб-гусарского полка Р. Левенец получил Георгиевский крест 4-й ст.[24]

Но развить успех немцы не смогли. После полудня 28-я дивизия перешла в контрнаступление и выбила противника из Бракупенена. Отходящие отсюда части 1-й пехотной дивизии попали под артобстрел соседней дивизии и в беспорядке отступили. В итоге 1-й корпус был истощен, управление оказалось нарушено и войска не могли больше наступать. Но и части Лашкевича находились не в лучшем положении: они продолжали беспорядочно отходить. За два дня боев 28-я дивизия понесла потери в 7 000 человек и 8 орудий. Соседняя 29-я русская пехотная дивизия генерала А.Н. Розеншильд-Паулина в результате умелого командования смогла отразить все атаки, однако отход войск Н.А. Лашкевича заставил и ее к концу дня отступить, чтобы обезопасить свой фланг.

В это же время 1-я немецкая кавалерийская дивизия совершила набег по тылам русской армии в обход ее правого фланга, достигла Шталлупенена, где наткнулась на пехоту, а потому отошла к Пилькаллену, сея панику в тылах 28-й дивизии и дезорганизуя управление. Все это произошло из-за отсутствия на правом фланге конницы Нахичеванского и Орановского. Туда из штаба армии был послан молодой капитан Дорман, сначала он прибыл к Орановскому, но тот сославшись на отсутствие артиллерии и отказ Нахичеванского в помощи, решил оставаться на месте. Тогда Дорман отправился в штаб конного корпуса, однако несмотря на увещевания о тяжелом положении 28-й дивизии, Нахичеванский отказался наступать, указав на потери в предыдущем бою[25]. В итоге, весь день конница бездействовала, хотя одно ее появление на поле боя внесло бы дезорганизацию в рядах противника.

Довольно неясная ситуация сложилась и на левом фланге 1-й армии. 30-я пехотная дивизия, из состава 4-го корпуса, двинулась вперед, наступая на фронт Плавишкен – Гавайтен, и вскоре вступила в тяжелый бой с 1-м резервным корпусом генерала О. фон Белова. Так, левая колонная (2-я бригада) быстро выдвинулась вперед и вступила в бой в районе Мазутчена. Здесь полки попали под артобстрел, один из командиров был убит, что внесло дезорганизацию в управление и привело к отступлению некоторых подразделений. Однако не растерялся командир 120 пехотного Серпуховского полка полковник Владимир Черемисов, который под сильным огнем остановил пришедший в замешательство полк и вернул его на прежнее место, что дало возможность задержать натиск противника и выиграть время для подвода к позиции соседних частей. За это Черемисов получил Георгиевское оружие.[26]

Стоит сказать, что на тот момент полковник прославился как талантливый военный теоретик, сумевший осмыслить опыт русско-японской войны и подробно разобравший технику ведения современного боя, так, он писал о важности огнестрельного оружия, сосредоточении всех сил на основном направлении, большом влиянии местности, а также значении флангов. В дальнейшем В. Черемисов сделал неплохую карьеру, командуя в 1917 г. 8-й армией (после генерала Л.Г. Корнилова) и Северным фронтом.

Тяжелые бои завязались на фронте соседней 1-й бригады в районе д. Курнен и Плавишкен. Немцы открыли ураганный огонь со стороны д. Гавайтен, а затем перешли в наступление. Во время этих боев достойно проявил себя начальник штаба дивизии полковник Георгий Тихменев[27] (впоследствии получивший за этот бой Георгиевское оружие), который находясь под обстрелом, приводил в порядок отходящие части и направлял их в бой, руководил артиллерией во время обстрела Курнена, а затем отдал приказ соседнему 160-му пехотному полку, располагавшемуся в Киаутене и открывшему огонь по Гавайтену, прийти на помощь[28]. Интересно отметить, что параллельно просьба о помощи в 160-й полк пришла из 40-й дивизии. Командир полка принял "соломоново решение» и не оказал помощи ни тому, ни другому, однако дело решил полковник Виноградов, который вместе со своим батальоном перешел в атаку в целях поддержки 30-й дивизии.

Описывая все эти события нельзя не отметить и геройство одного из батальонов 118-го полка под командованием подполковника Владислава Закржевского, который под сильным огнем пошел в бой, а столкнувшись с превосходящими силами противника юго-восточнее д. Курненен занял одну из высот. В это время неприятель развил атаку, в результате чего эта позиция оказалась у него в тылу, чем воспользовался не отошедший Закржевский: он открыл огонь и остановил наступление врага. Вскоре к месту боя подоспели два батальона 117-го пехотного Ярославского полка, а затем удалось оттеснить противника. Сам В. Закржевский был награжден Георгиевским крестом 4-й ст.[29]

Здесь же совершил подвиг штабс-капитан 118-го пехотного Шуйского полка Борис Плещинский (за который удостоился той же награды). Как говорилось в приказе о награждении: "Под сильным ружейным и шрапнельным огнем противника быстро ринулся с пулеметами вперед и занял позицию открыл губительный огонь, а затем, не смотря на то, что был ранен, сам втащил пулеметы на гору во фланг противнику и обстреляв его заставил очистить окопы, чем воспользовались наши передовые войска и отбросили противника к дер. Говайтен»[30].

Ближе к 16.00. вечера из штаба 1-й армии пришел приказ перейти в наступление в обход правого фланга противника, однако положение дивизии было таково, что она не могла исполнить его. Бой длился до вечера, ни одна из сторон так и не смогла взять верх, а потому все заночевали на позициях. Утром следующего дня русские обнаружили, что противник отошел. Немцы отступали спешно, о чем можно судить по найденным в Гавайтене передкам от орудий, а также многочисленным тяжело и легко раненным.

Сам генерал О. фон Белов доносил о своем успехе. Следует признать, что несмотря на преимущество, немцы не добились решительной победы, лишь потеснив противника, хотя если бы сражение продолжалось 21 августа, они, скорее бы, одержали верх.

Но наиболее упорные бои шли в центре, где с самого утра 3-й русский корпус генерала Н.А. Епанчина выдерживал атаки войск 17-го немецкого корпуса генерала А. фон Маккензена. На фронте 25-й дивизии генерала П.И. Булгакова весь день велись оборонительные бои, на некоторых участках русские даже переходили в контратаку. Так, 97-й полк смог продвинуться вперед и оттеснить три эрзацбатальона за линию Ласдиленен - Садвейчен. Вероятно, именно в это время совершил подвиг штабс-капитан Виктор Каменский II, за который был удостоен Георгиевского креста 4-й ст. Подойдя к проволочным заграждениям и видя колебания роты, он бросился вперед резать проволоку, дабы обеспечить дальнейшее наступление. И это несмотря на огонь противника! Пример командира роты сразу поднял дух нижних чинов, которые побежали вперед и, перерезав проволочное заграждение, открыли путь, что содействовало общему успеху атаки, во время которой сам Каменский был тяжело ранен в голову осколком снаряда[31].

Однако не все так гладко складывалось на левом фланге дивизии, где некоторые части и подразделения отступили, обнажив соответственно фланг 27-й дивизии. Однако ее начальник, генерал К. Адариди, направил сюда артиллерийский дивизион и резервы (два батальона). Также генерал Булгаков к середине дня решился задействовать находившиеся в резерве два батальона 99-го полка. В итоге все эти действия свели успехи немцев на нет и заставили их отходить (причем удалось освободить и многих наших пленных). Повествуя обо всем этом, нельзя забыть и.д. старшего адъютанта штаба 25-й дивизии капитана Владимира Барановского, который был послан в передовые части для выяснения обстановки и с приказаниями. Подъезжая к д. Ионасталь, он собственноручно остановил отходящие части и восстановил в них порядок, а впоследствии ориентировал начальников в общем положении, направлял части вперед и устраивал стрельбу артиллерии дивизиона 25-й артбригады. За эти действия он был награжден Георгиевским оружием.[32]

Отметим, что Владимир Барановский сделал себе неплохую карьеру. При царской власти был и.д. начальника штаба нескольких дивизий, затем штаб-офицером для делопроизводства и поручений управления генерала-квартирмейстера Верхового Главнокомандующего, но выдвинулся после падения монархии, вероятно благодаря родственным связям с А.Ф. Керенским (который являлся мужем его сестры). Стал членом Военной комиссии Временного комитета Государственной думы в дни Февральской революции, затем начальником кабинета военного министра Керенского, за два месяца был из подполковников произведен в генерал-майоры, а потом направлен генерал-квартирмейстером на Северный фронт. После революции арестовывался, служил в РККА, а в 1931 г. оказался осужден по делу "Весна». Однако вернемся к Гумбинненскому сражению.

Тяжелые и решительные бои с раннего утра велись на фронте 27-й пехотной дивизии, оборонявшейся в районе Маттишкемен – Варшлеген. Немцы несколько раз переходили в атаки, накрывали русские части шквальным огнем, но так и не смогли сбить нас с позиций. Меткий огонь заставлял вражеские цепи залечь. Примерно в 14.30. на фронте 108-го полка оказался замечен выехавший на открытую позицию вражеский дивизион, который был в упор расстрелян 1-м дивизионом (27-й артбригады) под командованием Александра Ильясевича (за это он получил Георгиевское оружие). О причинах такой неосторожности до сих пор спорят: одни утверждают, что немцы случайно выскочили на передовую, другие полагают, что эта батарея хотела занять открытые позиции. А где-то в 15.00. немцы предприняли последнюю атаку, также безуспешную. Дело решила уже наша контратака, которая опрокинула части фон Маккензена и вынудила их отступить. Тяжелые потери (свыше 6000 человек) и огромный расход артиллерии (только один дивизион расстрелял 10 000 снарядов)[33] заставили командование отдать приказ об остановке. 27-я русская дивизия в ходе недолгого преследования взяла 12 орудий, 25 зарядных ящика, 3 исправных и 10 разбитых пулеметов, 2000 винтовок и около 1 000 пленных. Потери противника составили 8 000 человек.

Что касается соседа слева 40-й пехотной дивизии (из состава 4-го корпуса, но подчинена в этом бою Н.А. Епанчину), то она всю первую половину дня выдерживала атаки противника. Здесь можно отметить командира одного из батальонов 159-го пехотного полка полковника Петра Караулова (получившего Георгиевское оружие), чьи войска занимали позицию у дер. Зоденен и отразили все атаки немцев, удержавшись с утра до глубокой ночи, не допуская прорыва. Отметим, что во время очередной атаки во второй половине дня немцам все же удалось потеснить наши части, однако подтянутые резервы и успех русских на фронте соседней 27-й дивизии решили проблему и заставили противника отойти.

Под вечер М. фон Притвиц, получив сообщение о тяжелом положении на фронте и о том, что 2-я русская армия генерала А.В. Самсонова уже пересекла границу, неожиданно запаниковал и приказал отступать. Его центральный корпус был разбит, на левом фланге войска оказались сильно измотанными и не могли наступать. Общие потери убитыми, ранеными и пленными превысили 14 000 человек. В противовес квартирмейстер армии Грюнерт и начальник оперативного управления М. Гофман доказывали, что положение благоприятное, и если продолжить сражение, то противника удастся разбить. Но М. фон Притвиц настоял на отходе. Если бы германцы решились 21 августа атаковать, то могли бы быть полностью разгромлены. Ведь русская кавалерия 20 августа отдыхала в тылу и не исключено, что на следующий день изменила бы ситуацию в свою пользу, оказавшись на поле боя (правда, Каушенский бой заставляет сомневаться в умении Хана Нахичеванского использовать маневренное преимущество).

Но П.К. фон Ренненкампф не преследовал, первые распоряжения гнать неприятеля он сразу же отменил, за что был подвергнут критике рядом историков. Это вряд ли можно признать обоснованным, ведь войска устали, тоже понесли потери (в 28-й дивизии они составили до 60% личного состава, считая, что в бою могло участвовать только 12 батальонов), а тылы были не налажены. Известно, что от победы до поражения – один шаг, а в успехе преследования никто из русских генералов не мог быть уверен, особенно ввиду расхода боеприпасов, а также сложного или неоднозначного положения большинства пехотных дивизий. Общие потери превысили 18 000 человек. Так что учитывая обстановку, сомнительно, что русские войска могли иметь успех от продолжения атаки.

Оценивая сражение, следует в первую очередь отметить выдержку русских командиров корпусов и дивизий, в первую очередь Н.А. Епанчина (бывший директор Пажеского корпуса, сын адмирала Алексея Павловича) и А.К. Адариди (27-я дивизия), благодаря которым Гумбинненский бой окончился нашей победой. Что касается штаба армии, то он в управлении войсками участие практически не принимал. Нельзя не отметить преступное поведение нашей конницы на правом фланге, которая не имела энергичных начальников и провела весь день в бездействии. За это поплатился должностью начальник отдельной бригады Н.А. Орановский, едва не лишился поста и Хан Нахичеванский.

В этом бою сказалась выучка русских солдат и офицеров, особенно на фронте 3-го корпуса (которым до Епанчина командовал сам Ренненкампф), а также действия русской артиллерии, которая стреляя с закрытых позиций (в отличие от немецкой), отличалась особой меткостью, нанося противнику большой урон. Однако нельзя не признать бессилие нашей 76-мм пушки против хорошо окопавшегося противника, что явствует из одного донесения генерала Лашкевича в штаб корпуса[34]. Меткими оказались наши солдаты и в ружейном огне.

В итоге следует заключить, что немецкий план разбить русских по частям провалился. 8-я армия отступила, а русские успехи вогнали в панику генерала Притвица, который вскоре был отстранен от командования. Следует отметить, что дальнейшие успехи русских войск (продвижение Ренненкампфа, наступление 2-й армии генерала Самсонова, который 23-24 августа одержал победу над 20-м корпусом генерала Шольца) оказали тяжелое воздействие на верховное немецкое командование. Ввиду успехов на западном фронте в ходе приграничного сражения, оно решило перекинуть два корпуса и резервную кавалерийскую дивизию (высвободившиеся после падения крепости Намюр) на восток, чтобы остановить русское наступление. Это внесло лепту в победу англо-французских войск на Марне, когда было остановлено немецкое наступление. Историки спорят, что произошло бы, если бы эти части не оказались перекинуты на восток, а продолжили наступление на Париж.

Сейчас сложно ответить на этот вопрос, однако нельзя забывать, что корни поражения под Марной были намного глубже, нежели просто недостаток сил. Здесь сказались амбициозность немецких планов, усталость войск после целого месяца наступления, а также слабость разведки, проглядевшей сосредоточение крупных сил в районе Парижа. Скорее всего, даже наличие лишних двух корпусов вряд ли смогли бы уберечь немцев от итоговой победы французов, которая в этом случае далась бы большими усилиями и потерями. Как бы то ни было, не вдаваясь в рассуждения в духе альтернативной истории, можно заключить, что русское наступление внесло лепту в победу союзников и в крушение немецких наступательных планов. А пиком наших успехов стала победа под Гумбинненом.

 "Командующий находит ваши распоряжения правильными…»[35]

Владимир Алексеевич Слюсаренко родился 2 (14) мая 1857 г. в военной семье. Отец храбро сражался в годы русско-турецкой войны, а его сыновья также избрали военную карьеру. Так, старший брат Виктор Алексеевич окончил Николаевское инженерное училище, в чине поручика стал участником в годы русско-турецкой войны, где воевал на кавказском фронте (в Эриванском, Шуринском и Кайтагском отрядах), уже в конце 1877 г. (по ст.ст.) был произведен в штабс-капитаны. С началом Первой мировой войны, будучи генерал-майором, получил во временное командование 2-й Туркестанский корпус, однако по болезни 21 (8) декабря сдал его и был назначен и.о. коменданта штаб-квартиры Сарыкамыша (где также вступил во временное командование обозами и нестроевыми частями 2-го Туркестанского корпуса). Но в феврале 1915 г. (по ст.ст.) переведен в резерв чинов Кавказского военного округа, а летом 1915 г. стал начальником Михайловской крепостной бригады государственного ополчения[36]. Его же младший брат, также участник русско-турецкой войны (а помимо этого и похода в Туркестан и штурма Геок-Тепе (1881)) Владимир Алексеевич, прославился намного больше.

Выдвинуться ему удалось в русско-японскую войну, которую он встретил в должности командира 1-го дивизиона 9-й артиллерийской бригады. В.А. Слюсаренко вместе с командиром батареи А. Пащенко в бою под Дашичао (10-11 (23-24) июля 1904 г.) опробовал новый метод стрельбы с закрытых позиций. Русская артиллерия в итоге смогла подавить японскую. А за сражение под Ляояном 11 – 21 августа (24 августа – 3 сентября) В.А. Слюсаренко был награжден орденом Св. Георгия 4-й ст. "за то, что… благодаря искусной стрельбе из орудий своего дивизиона, заставил замолчать большую неприятельскую батарею, подавлявшую своим огнем огонь трех наших батарей и тем дал возможность, оправившись, нашим батареям продолжать действовать»[37]. Обе батареи дивизиона за "оказанные во время войны отличия» были награждены георгиевскими серебряными трубами с надписью "За Ляоян в 1904 году»[38].

В годы русско-японской войны Владимир Алексеевич проявил себя как неплохой командир, о чем говорит то, что по окончании боевых действий он был произведен в генерал-майоры, а в августе 1905 г. приступил к командованию 45-й артиллерийской бригадой [39]. А ведь выдвинуться после в целом неудачной войны довольно трудно. Более того, благодаря своим достижениям В.А. Слюсаренко вошел в историю русской артиллерии[40]. Не так часто, чтобы один и тот же генерал отличился в период нескольких войн, тем более столь непохожих друг на друга как русско-японская и Первая мировая.

Впоследствии В.А. Слюсаренко занимал ряд других должностей: командовал 2-й гренадерской артиллерийской бригадой, был в разное время начальником артиллерии в Гренадерском, 19-м и 2-м Кавказском корпусах, а в 1909 г. произведен в чин генерал-лейтенанта. Среди наград на май 1907 г. он имел: Золотое оружие с надписью "За храбрость», ордена Св. Георгия 4-й ст., Св. Владимира 4-й ст., Св. Владимира 3-й ст. с мечами, Св. Станислава 2-й ст., Св. Анны 2-й ст., Св. Анны 3-й ст. с мечами и бантом, Св. Анны 4-й ст. с надписью "За храбрость».

Первую мировую войну Владимир Алексеевич встретил в должности командира 43-й пехотной дивизии (командовал ею с 1910 года) 2-го армейского корпуса[41]. После того, как его командир генерал С.М. Шейдеман был назначен 1 сентября 1914 г. командующим 2-й армией, В.А. Слюсаренко временно принял командование корпусом, составляющего левый фланг 1-й армии.

В это время 8-я немецкая армия, пополненная частями и соединениями с запада, сосредотачивалась против войск П.К. фон Ренненкампфа, планируя обходной группой (1-й, 17-й армейские корпуса, 3-я резервная, 1-я и 8-я кавалерийские дивизии, прикрываемые с юга частями ландвера)[42] сломить левый фланг русских сил и отрезать им путь к отступлению.

7 сентября немцы вступили в соприкосновение с левофланговой 43-й пехотной дивизией, рядом с которой сражались части второочередной 76-й дивизии (302-й полк с 76-й артбригадой)[43]. Но одновременно в штабе 1-й армии получили ложные сведения, будто крупные силы неприятеля сосредотачиваются на р. Дейма, т.е. против правого фланга. Только на следующий день удалось осознать истинную опасность. Тогда П.К. фон Ренненкампф приказал 72-й пехотной дивизии выступить на помощь.[44] Вместе с этим он стал просить у временно командующего 10-й армией генерала Радкевича оказать содействие своему левому флангу, но на следующий день 9 сентября выяснилось, что "ввиду неустроенности» войск 10-й армии поддержка невозможна. Тогда командующий 1-й армией отреагировал быстро. Он отдал распоряжение перебросить на левый фланг с правого весь 20-й корпус (три пехотные дивизии, считая и 54-ю)[45], конницу Хана Нахичеванского и Рауха. Все это в итоге помешало немцам совершить обход и дало возможность более-менее благополучно к 13 сентября выйти из кризисного положения.

В.А. Слюсаренко проявил всю энергию и волю, чтобы сдержать противника. 8 сентября (26 августа) в 3.50 дня начальник штаба армии генерал Г.Г. Милеант писал командиру корпуса: "Командующий находит ваши распоряжения правильными…»[46].

43-я пехотная дивизия (та самая, которой четыре года командовал сам Владимир Алексеевич) в течение нескольких дней упорно, до того как была разбита, оказывала сопротивление германцам, имеющим четверное превосходство[47]. К вечеру 9 сентября противнику удалось отбросить к северу ее левый фланг[48].

Как вспоминал очевидец: "Вскоре началось и наше отступление к русской границе; части корпуса, состоящие не только из кадровых полков, поддались панике и генералу Слюсаренко с трудом удавалось их удерживать в передовых линиях»[49]. А останавливать порой приходилось и силой оружия…

11 сентября войска 26-й пехотной дивизии (те самые 16 слабых рот) остановились на укрепленных позициях около Гросс-Соброст, а части (вернее – остатки) 43-й и 72-й дивизий отходили на Брассен, где устраивались штабом корпуса[50].

В этот день В.А. Слюсаренко контратаковал и даже был частично поддержан соседними частями, что стало полной неожиданностью для противника[51]. Начальник штаба 8-й армии Э. Людендорф в мемуарах вспоминал: "Самым крупным недоразумением явилось заявление XI армейского корпуса 11 сентября, что он атакован превосходящими силами противника… Поэтому мы должны были решиться XVII и I армейские корпуса двинуть дальше на север, чем это предполагалось первоначально. Через несколько часов выяснилось, что сообщение XI армейского корпуса ошибочное. Но приказ охватывающему крылу был отдан. Позднее корпуса опять были повернуты на прежние направления, но по крайней мере полдня было потеряно»[52]. В итоге, как более определенно писал начальник оперативного управления штаба 8-й армии М. Гофман, "это вызвало совершенно излишнюю приостановку в преследовании, и эту потерю времени не удалось уже больше наверстать»[53].

О кровопролитных боях, шедших на фронте корпуса, свидетельствует донесение П.К. фон Ренненкампфа в штаб фронта от 11 сентября: "2-й корпус понес тяжелом бою вчера и сегодня ночью большие потери. Знаю, 26-я дивизия осталась в составе 16 слабых рот. Остатки всех трех дивизий корпуса устраиваются севернее Брассен»[54].

12 сентября части 2-го корпуса отходили с арьергардными боями (по свидетельству очевидца, в "полном порядке»)[55], через два дня оказавшись на русской территории в районе Мариамполя[56].

Впоследствии, оценивая действия В.А. Слюсаренко, крупнейший исследователь восточнопрусских боев августа – сентября 1914 г. Н.Н. Головин отмечал, что тот, кто изучает эти сражения "не может не отметить высокого искусства в действиях, проявленного команд. II русск. корпуса генерала Слюсаренко, а также и его энергии, которые содействовали спасению всей 1-ой армии»[57].

О твердости и решительности командира 2-го корпуса писал и процитированный выше очевидец. На совещании командиров частей начальник штаба предложил совершить отход и на упорство Владимир Алексеевич ответил, что "в таком случае надо сейчас же выкинуть белый флаг, корпус должен сдаться, а командиру корпуса уехать немедленно в тыл, чтобы не быть блестящим трофеем для врага. Это предложение вывело из себя ген. Слюсаренко, он вскочил, стукнул кулаком по столу и в упор смотря на своего "ближайшего помощника», сказал:

- Ген. М., вы можете отправляться в тыл, а я исполню свой долг до конца!..»[58].

Конечно же, говоря об устойчивости 2-го корпуса и его роли в спасении армии, нельзя забывать и о стойкости других частей, и о героизме солдат, воевавших по всему фронту 1-й. Да и действия немецкого командования и обходной группы многие исследователи справедливо оценивают как не достаточно решительные и излишне осторожные, в итоге не позволившие добиться больших результатов.

14 сентября 2-м армейским корпусом стал командовать генерал от инфантерии А.Е. Чурин[59]. В.А. Слюсаренко вернулся на прежнюю должность. В ходе ожесточенных боев корпус, выдерживавший главный удар, понес тяжелые потери. Верховный главнокомандующий вл. кн. Николай Николаевич доносил императору Николаю II 14 (1) сентября: "Мой начальник штаба вернулся от ген. Ренненкампфа. Вынес впечатление, что он остался тем, кем был. По его докладу, 1-я армия отступает с потерями, но он надеется всю сохранить, кроме 2-го корпуса»[60].

Согласно докладу начальника штаба армии генерала К.К. Байова (назначен на эту должность после понижения Г.Г. Милеанта до начальника 4-й пехотной дивизии): "…до расформирования второочередных дивизий, численность армии такова: 2-й корпус: 26-я дивизия - 185 офицеров, 9300 нижних чинов, 19 пулеметов, 47 орудий; 43-я дивизия – 117 офицеров, 7206 нижних чинов, 16 пулеметов, 31 орудие; 2-й мортирный дивизион – 12 орудий»[61].

Таким образом, осталось 16 506 нижних чинов и 302 офицера. Довольно высокие потери. Особенно если учесть, что к 14 (1) августу в корпусе числилось 811 офицеров (из штатных 911-ти) и 41 159 строевых нижних чинов[62]. Однако при расчете 48 орудий на артбригаду (6 батарей по 8 орудий) потери в артиллерии (ввиду характера боев и убыли в рядовом составе) вряд ли стоит признать большими.

Эти цифры ярко свидетельствуют о том, насколько тяжелые бои велись на фронте войск В.А. Слюсаренко, которые, несмотря на все большие потери, не побежали, а упорно старались сдерживать противника, даже пытаясь контратаковать. И в этом – немалая заслуга самого командира корпуса, на плечи которого легла трудная задача. Если бы левый фланг армии "сломался» и отступил, то все остальные войска оказались бы в тяжелейшем положении и понесли бы еще большие потери. К сожалению, имя этого генерала было почти что полностью забыто последующими историками….

После сражений в Восточной Пруссии В.А. Слюсаренко находился на разных командных должностях (в т.ч. в 1916 и 1917 гг. временно возглавлял 5-ю армию), был произведен в следующий генеральский чин, а в августе 1917 г. оставил службу и уехал на Украину. После октябрьской революции служил в войсках П.П. Скоропадского и А.И. Деникина, а с разгромом армии генерала П.Н. Врангеля эмигрировал. Умер В.А. Слюсаренко в г. Белая Церковь (Югославия) 22 мая 1933 года в возрасте 76 лет. Еще более полувека его семья, оставшаяся в Советском союзе, не знала о местонахождении генерала, думая, что он погиб в Гражданскую войну.

Прикрывая отступление

Капитан Александр Аферьевич Успенский родился 11 (23) августа 1872 г. в семье губернского секретаря Костромской губернии. Окончил Литовскую духовную семинарию, что вероятно определило его религиозное отношение к миру (о чем свидетельствуют оставленные мемуары). Однако в 1891 г. на правах вольноопределяющегося 1-го разряда поступил рядовым в 108-й Саратовский полк, откуда сразу же был направлен в Виленское пехотное училище, окончив которое, получил чин подпрапорщика. В декабре 1907 г. произведен в капитаны[63], а в 1910 г. направлен командиром 16-й роты в 106-й Уфимский полк (27-я дивизия) с которым и встретил войну. С первых дней он оказался в гуще сражений.

17 августа в наступление перешла вся 1-я русская армия. 3-й армейский корпус (центральный) выдвинулся вперед и был атакован немцами. Тяжелые бои завязались на фронте 27-й дивизии, солдаты 106-го полка, проявив отвагу, храбрость и мужество, около Герритена имели частичный успех, но из-за беспечности собственного командира соседний 105-й полк был разгромлен, а все остальные части оказались вынуждены отойти к границе.

Продолжая наступление, 20 августа дивизия вступила в Гумбинненское сражение, участником которого стал и А.А. Успенский. Его полк сражался около д. Маттишкемен, где наступали части 17-го корпуса в будущем прославленного генерала А. фон Маккензена. Несмотря на ураганный огонь, русские войска, неся огромные потери, выдержали все атаки, а во второй половине дня сами перешли в наступление и опрокинули противника, что решило исход всего сражения. В этом бою только 106-й полк взял 4 орудия, 8 зарядных ящиков, 6 пулеметов, 900 винтовок и около 500 пленных.

Однако наиболее славным местом в боевой карьере этого русского офицера стал бой 9 сентября у г. Алленбург. В сентябре 1914 г., когда 1-я русская армия отступала из Восточной Пруссии, здесь находился один из немногих мостов через р. Алле. Чтобы дать возможность войскам как можно успешнее отступить за реку, для охраны моста был создан отряд капитана А.А. Успенского из роты и команды саперов 106-го Уфимского, команды разведчиков 107-го Троицкого полков и 6 орудий из 27-й артиллерийской бригады. Подчинялся отряд командиру 107-го пехотного полка полковнику Орловскому.

Вечером 8 сентября, когда вся армия переправилась за реку, завязались первые перестрелки. Но основные сражения начались на следующий день, когда сюда подошли основные части немецкого Гвардейского резервного корпуса генерала Гальвица. Команда разведчиков под командованием поручика Ивана Зубовича (107-й пехотный Троицкий полк) доставляла верные сведения о противнике, что дало возможность нашей артиллерии обстрелять и остановить ее. В дальнейшем во время боя И. Зубович продолжал, находясь под обстрелом, давать точные сведения о противнике и корректировать огонь артиллерии, за что получил Георгиевское оружие[64]. Как пишет А.А. Успенский: "Часов в 10 утра, под прикрытием огня своей артиллерии, немцы густыми цепями и колоннами поднялись и перешли в наступление, но рота и команда разведчиков открыли по ним такой убийственный огонь пачками, с точно измеренного расстояния, что немцы, понеся огромные потери, опять залегли»[65]. Затем в бой вступила немецкая артиллерия. Благодаря хорошо проведенным инженерным работам противник вел огонь "вслепую» и поэтому потери в отряде были минимальны. Даже командир корпуса генерал Гельвиц отмечал: "Окопы противника искусно расположенные на покрытых кустами холмистых берегах р. Алле были едва заметны. Их батарею мы не могли открыть… Нам еще не доставало опыта, чтобы овладеть такими позициями»[66].

Прекратив лобовые атаки, немцы попытались захватить предмостовую позицию. Особенно жаркий бой завязался у д. Шаллен, где немцы, 2-й гвардейский резервный полк, понесли тяжелые потери. Во второй половине дня германцы предпринимали бесплодные атаки, шли на хитрости и даже запустили аэроплан. Как пишет А.А. Успенский: "… у меня творился ад! Окопы снарядами немецкой тяжелой артиллерии совершенно разрушались; земля тряслась от взрыва "чемоданов»; дым от загоревшихся вблизи сараев застилал глаза; пули жалобно-ласково пищали и пели уже над самыми окопами, а сверху посыпал нас дождь осколков и больших "козодуев» шрапнели!..»[67].

Вечером была получена информация о том, что противник подбирается к мосту по долине реки, А.А. Успенский решил отвести отряд. Когда немцы увидели, что наши не стреляют, то направились к окопам. Взвод подпрапорщика Карпенко подпустил их довольно близко и открыл огонь. Часть германцев полегла, другая разбежалась. В итоге, всему отряду удалось переправиться через реку. Всего было потеряно убитыми, ранеными и пропавшими без вести 57 человек.

За этот бой капитан А.А. Успенский был произведен в подполковники, правда, приказ об этом вышел летом 1915 г. (когда сам Успенский находился в плену), награждение Георгиевским же крестом 4-й ст. произошло еще позднее – в 1916 г.[68]

Интересно отметить, что после сражения здесь был устроен мемориальный комплекс, на торжественном открытии 7 сентября 1924 г. присутствовал сам генерал-фельдмаршал П. Гинденбург, как известно, командовавший в сентябре 1914 г. 8-й армией. Всего здесь покоятся останки 129 немцев и 3 русских. Во время Второй мировой памятный комплекс пострадал. От красивейшего мемориала остались унылые руины и постамент. В 1957 г. захоронение было взято под охрану местного совета, но новые власти ничего не сделали для его восстановления. Только в 1990-е гг. мемориал был частично восстановлен.

Возвращаясь же к судьбе А.А. Успенского, следует сказать, что он стал участником Второго наступление в Восточной Пруссии. Храбро сражался у Герритена, Скроблиненской и на Ангерапской позиции. Затем зимой 1915 г. его 27-я пехотная дивизия вошла в состав 20 корпуса, вместе с которым отступала через Августовские леса, где и была уничтожена. Сам Успенский попал в плен, в котором находился до 1918 г. После чего он вернулся к своей семье в Литву. Его боевой путь, а также злоключения в лагерях для военнопленных описаны в мемуарах "На войне» и "В плену» (Ч.1 и 2).