ПАРОХОД ЯЗОН

Простору моря края не дано.
Воды и ветра буйного обитель.
Кто может утверждать: "Я моря повелитель!»
Пред волею моей безропотно оно.
Никто.

И, слава богу, если так.
Мир, будучи порядочно безумен,
настойчив в прихотях, хотя и вольнодумен,
невежествен. Воспитан кое-как.
О нем не скажешь: "Прожив этот день,
мир стал добрей, разумно милосердней,
постигнул суть…
Развесистые бредни.
Вчерашнего изломанная тень.

Набор веками вылущенных норм,
Наука выжить в школе мирозданья
достойна ль называться воспитаньем,
коль допускает плаху и топор,
и позволяет спору двух культур
закончиться обыденною бойней?
Отныне и навеки не достойна.
(Уж как хотите, это чересчур.)

Ну, вот теперь ответьте напрямик,
житейски просвещенные народы.
Кого мы возведем в цари природы?
Кто мудрость моря вольного постиг?
Задумались?
Вот то-то и оно.
Нет среди вас лишенных недостатков.
Природой заведенные порядки
улучшить человеку не дано.
И дай то бог.
Пускай себе шумит,
пусть мечется свирепым ураганом.
Оно как человек непостоянно.
Нашкодит и, испытывая стыд,
уж чуть дыша, валами шевелит
вполне благопристойно и прилично.
В содеянном раскаявшись публично,
у ног котенком ласковым лежит.
В полуденный, немилосердный зной
манит зеленой ласковой прохладой
и водоросли сказочного сада
колышет под прибрежною волной.
Растит и холит рыбьи табуны:
толпы кефалей, косяки ставриды.
тунцов из полыхающей Тавриды,
дельфинов с басурманской стороны.
На мокрых скал причудливый бедлам
швыряет диамантовые брызги…
Аминь.
Очарованью этой киски
не будем жечь излишний фимиам.

Качало море тысячи ладей,
триремы и купеческие когги.
Полным полны подводные чертоги
трофеями с погибших кораблей.
Затянутые илом мертвяки
трухлявеют покойно год от года.
А наверху гуляет непогода.
Оттуда прибывают новички.
Ложатся на бок, рваных парусов
холщевый саван плавно расстилая.
Еще одна душа, душа морская
идет послушать рыбьих голосов.

Различных перевидевши судов
с их неизменной парусной оснасткой,
залилось море пурпурною краской
до самых до нептуновых усов,
увидев, как. густея, черный дым
столбом встает на ближнем горизонте,
как будто говоря: "Меня не троньте,
Я пред стихией непоколебим».
В стыдливый цвет морщинистый простор
окрасил живописец вдохновенный.
Робеет море. Это несомненно.
Напугано?
С каких же это пор?
Да полноте!
Тут дым не виноват.
Взгляните вверх. Там облачные кудри,
взметнув игриво, ласковое утро
набросило малиновый халат.

* * *

- Марсовые! Что на берегу?

Отчеканил рупор капитана.

- Плохо видно. Полоса тумана.
Толком разобраться не могу.

- Лейтенант! Барометр штормовой.
Помяните в шканечном журнале.1
Мичман! Двух подвахтенных на салинг.
Одного с оптической трубой.
Будьте расторопней и умней.
Обрисуйте полную картину,
и с докладом четким и недлинным
сей минут не мешкая ко мне.
(Да-а-с, славяне. Это вам не Крым.
Даже не война. Парад мышиный.)
Лейтенант- механик! Стоп машина!
Сохраняйте малые пары.

- Есть, держать пары. Машина стоп.

Прогудело эхо телеграфа.

- Слышали? Как домовой из шкапа.
Славный "бой» хотя и филозоп.

Капитан перчатки подтянул,
воротник оправил на затылке
и прикрыл лукавую ухмылку,
притворяясь, будто бы зевнул.

- Как наследник вашего отца,

он такой же стойкий карбонарий.
Нипочем матроса не ударит.
Убежденьям верен до конца.

Вы вот утверждаете, что мы
водворяем жесткие порядки,
действуем тирански, азиятски.
Развращаем слабые умы
(Целиком, от бака до кормы.)
по-крестьянски девственных "братушек»,
тем, что упражняемся из пушек
по таким же смертным как и мы.
Жжем дома, корчуем их сады,
виноград под корень истребляем.
Состраданья, жалости не знаем.
Мы для них как гении беды.

Все это отменно хорошо.
И в кругу столичных либералов
вы сорвете почестей немало.
На Кавказе либерал СМЕШОН.
И едва ли будет принят он
в обществе кавказских офицеров.
Здесь оценят мужество всецело.
Доблесть на Кавказе лучший тон.
И… конечно заостренный ум;
без него и мужество порочно…

- Капитан, вы судите не точно.
Будто шьете наживо костюм
киснущему от миндальных дум
баловню салонов лейтенанту.
Странный ум по вашим прейскурантам
это вроде как бы и не ум.
Откровенно. (Мы теперь вдвоем.)
Значит, порицания достоин
необычно думающий воин,
мнение имеющий свое?

- Сгоряча не стоит. Ей же ей.
Да-с, голубчик, полно горячиться.
Знаю, милый, час придет сразиться,
чести не уроните своей.

Шурин мой отменный капитан
новенького ходкого корвета
крейсерство держал запрошлым летом,
прикрывал подходы к берегам.
О Броневском слышали должно ?
Здесь о нем гуляют камеражи.
Богатырь, в плечах косая сажень.
Он тут основательно давно.
А его "Месемврия» слывет
сущею грозой контрабандистов.
Он учует в море миль за триста.
Утони, на дне тебя найдет.

Раз случилось, шкуну засекли.
Турки взяли ветер и помчались.
Видно этой встречи опасались.
Черта с два. Зарылись. Не ушли.
В дрейф легли, комкая паруса,
обнаружив странное движенье
на корме, возню и мельтешенье,
гомон на предельных голосах.
А когда их с борта и на борт
взяла абордажная команда,
что-то заподозрили неладно;
груза нет, а шли во весь опор.
Отчего не слушали сигнал?
Удирали бойко без оглядки.
Капитан для пущего порядка
генеральный обыск приказал.

Все перевернули кувырком
и нашли дрожащего мальчонку.
Оказался парень казаченком
хутора Лесного пастушком.
И такое мальчик рассказал,
лысина и та б поднялась дыбом.
То-то ужин устрицам и рыбам
их гуманный шкипер заказал.

Шкуна вышла из Мамай-Ака
ночью в направлении Трабзона.
Мертвый штиль, обычный для сезона,
усмирив остатки ветерка,
судно удержал у берегов.
Турки и черкесы экипажа
русских, приготовленных к продаже,
по трое увязанных рабов
просто как рагожные кули
штабелем на палубе держали.
А когда погоню увидали
и уйти под ветер не смогли,
пленников, увязанных по три,
чтобы их с поличным не накрыли,
хладнокровно в море утопили
эти "филантропы» - дикари…!

(Бешенство разъяренных мужчин –
зрелище конечно не для дамы.)
Горы…,
море…
Вычурная рама
для таких трагических картин.
Искушенье было велико.
Вероятно, если б не Броневский,
"либералы» в фесках и черкесках
обрели б прохладу и покой.

Но к чему я это рассказал?
Вы молчите? Ждете разъяснений?
Просто,… чтобы не было сомнений.
Чтобы дух разгневанный восстал.
Чтобы воин "мщения взалкал,
вспрянув за поруганных собратий».
Ну и, во-вторых, что очень кстати.
Видите?

Рассказчик указал

Это вот и есть Мамай-Ака –
первый круг из дантового ада.
Здесь определенно нам не рады.
Тут не любят братца – русака.

Все.
Займемся делом, лейтенант.
Мы продолжим…
Экая болтанка!
Шлюпку за борт! Загребных на банки!
Вы по части лоцманской талант.
Двигайтесь как можно бережней.2
Соберите точные промеры.
Ну. Вперед, лихие флибустьеры.
Действуйте нахальней и смелей.

По ухабам пенящихся вод
заплясала маленькая лодка.

- Да-с, славяне, мерзкая погодка.
Вовремя замачиваем лот.3

* * *

Солнечные зайчики искрят
в поручнях, надраенных до блеска.
Капитан глядит шутливо-дерзко,
излучая бодрости заряд.
Ладно скроен, вмеру грузноват.
Чисто выбрит. Крепко накрахмален.
Невысок и немонументален
делает неспешный променад.
Канул в лету утренний туман,
как тяжелый занавес со сцены.
Мичмана доклад почти мгновенный
выслушал, кивая, капитан.

- Эти барки. Там на берегу.
Явно оттоманского покроя.
Я хвоста дельфиньего не стою,
если ковырнуть их не смогу.

- Капитан! На траверсе зюйд-вест
три казачьи парусные лодки.

- Вовремя.
Чесаться без чесотки
станут селадоны этих мест.

Лодки, взрезав пенящийся вал,
валко шли, играя парусами.
На передней, жеваный ветрами,
вымпел есаула трепетал.
Шли дугой волне наискосок,
забирая прямо к пароходу.
Кланялись, зачерпывая воду,
как тонцоры с пятки на носок.
Есаул Дьяченко исправлял
службу наблюденья и охраны.
Как всегда внезапно и незвано,
где его никто не ожидал,
появлялся у секретных "шхер»
в потайных местах работорговцев.
Вместе с ним матерые азовцы,
чью отвагу ставили в пример.

Не прошло пятнадцати минут,
на борту фрегата-парохода
шла беседа шуточного рода.
Суть ее немногие поймут.

- Ба-а! Да это пане есаул.
Как дошли?
На ножки не пристали?
"Лиха по дорози» не встречали?
Вахтенные! Сми-и-рна. На кра-а-ул!
Может быть по "пляшечке», другой?

- Капитан изволит потешаться?
Будет вам. Успеем обменяться
шутками, учтивейший вы мой.

- Вы серьезно?...
Ну так вот мой сказ.
Мы тут лот у берега бросая,
времени напрасно не теряя,
присмотрели кое-что для вас.
Два тунца с турецких берегов
на морском песочке греют спины.
Берег, правда, вовсе не пустынный.
Но у вас команда рыбаков.

- Капитан. Нельзя ли без шарад?

- Можно. Вон, у этого мысочка
крайне подозрительные бочки
ветками прикрытые лежат.
Здесь их мало,
сотни полторы.
Основное сборище за лесом.
Там, должно быть, тысяча черкесов
скрытно притаилась до поры.
Этих хлопцев я тебе не дам.
Сам их по-отечески отдую.
Чуешь, есаул?

- Так, трошки чую.
Добре мовишь, пане капитан…

Прения за ясностью задач
суть неблагодарное занятье.
Договор скреплен рукопожатьем.
(Господи, спаси от неудач.)
Загремели цепи якорей.
Засвистали боцманские дудки.
Пароход, подрагивая чутко,
шевеля каскадами снастей,
медленно укладывался в крен.
По маневру хлопотному судя,
угол возвышения орудий
повышали креном. Между тем
лодки как пришпоренные вскачь
понеслись на линию прибоя.

- Шельма. Ведь рискует головою.

- Есаул отчаянно горяч.

* * *

Плицами4 вертящихся колес
воду размочаливая в пену,
парход солидно и степенно
по волнам цикориевым полз.
Дым едва приметен над трубой;
хороши донские антрациты.
Палуба надраена, умыта.
Наново крюйткамера5 закрыта.
У двери скучает часовой.
Туго округлились кливера,
паруса беременные ветром.
Пароход выписывает "фертом».
Бросит фал6 и бригу, и корвету
пароход одетый как фрегат.
На высоких палубных станках
отдыхают пушки – карронады
детища порхового смрада,
гарпии, внушающие страх.

Чайки бреют крыльями волну
с гомоном скандальным и визгливым.
Тучи занавесили ревниво
режущую глаз голубизну.
Дикий берег, серый великан,
украшаясь прозеленью редкой,
мнилось, погружал густые ветки
в море,
как беспутная кокетка
пальцы за тельняшку моряка.

- Дикие, дремучие леса,
это дом, назначенный природой
капищем свободному народу…
Что такое в сущности свобода?
Разновес на жизненных весах.
Верно?

- Ах, оставьте, капитан.
Вам мои воззрения известны.
Спорить с вами небезынтересно.
Но прошу вас… Вид такой чудесный.
Наважденье. Опийный дурман.
И какая музыка во всем.
Горы с непорочными снегами.
Моря пульс под нашими ногами.
Мы живем и не осознаем.
Грянет гром, очнемся и поймем,
что творим бездумно и безбожно.
Но остановиться невозможно.
Пашем. Сеем. Что еще пожнем?

Поколотим маленький народ.
Усмирим. Насадим гарнизоны.
А народ, дождавшись ночи темной,
гарнизоны эти изведет.
И опять "расейский» мужичок
поспешайте в чужедальни дали
сделать натуральный репрессалий,
дать незамедлительный урок.

- М-м… Да-с.
Конечно. Маленький народ.
Несмышленыш мокрые штанишки.
Просто безобидный шалунишка.
Миль пардон, любезный, это слишком.
Вы романтик.
Чистый Вальтер Скотт.

Так ли мал помянутый народ,
с коим нам назначено схватиться?
В том не раз придется усомниться
под огнем неисчислимых орд.
Бестий, как убыхи – уздени,
что живут на этом побережье,
не встречал, признаюсь вам, допрежь я.
С ними не столкуешся,
понеже
не знакомы с честностью они.
Даже непокорный Дагестан
боле склонен нашему обычью.
Эти просто даже из приличья
не приемлют слова христиан.
Дикий, необузданный народ,
разлученный с милостью господней.
Рок его в геенну преисподней
за собой бестрепетно влечет.

- Браво, капитан! Под словом рок
мы себя конечно разумеем.
Наше право нам всего милее.
Право истреблять чужой порок.
Вот сегодня дали им понять,
что с работорговлей шутки плохи…

- Ну да это, знаете ли, крохи.
Наши меры не заставят ждать.
Пошумели у Мамай-Ака,
а теперь заглянем к устью Сочи.
Не хотите чаю?

- Нет. Не очень.
Сочи это стало быть река?

- Точно так. А над рекой аул.
Вон уже и домики их видно.
Вид вполне цивильный, безобидный.
Только вот не верю.
Есаул
был бы с нами, так не преминул
приневолить их на откровенность.
Ну а нам мешает только леность.

И как в подтверждение зевнул.

Два хребта, две долгие руки,
морю распахнувшие объятья,
приглашая странствующих братий
посетить обитель благодати,
улеглись по берегам реки.
Рощицы кустились там и сям
на пригорках пойменной долины,
над коврами бархатной трясины,
где намывы гравия и глины
устилают ложе валунам.
Мутная вода у берегов
устье обозначила речное.
За белесой ниточкой прибоя,
на горе и ниже под горою
табакерки крошечных домов.
На горах тончайшие следы
зелени проснувшихся растений.
Верные обычаям весенним
нежным бело-розовым цветеньем
осветились темные сады.

- Отчего молчите, лейтенант?
Пишите заочно партитуры
вековечным прелестям натуры?

- Сожалею. Я не музыкант.

- Жаль. Но это лучше чем масон
или философствующий квакер.

- Господи!! Се домыслы и враки.
Наше имя просто "Легион»,
а удел – проклятия и стон!...

Рассмеялись оба. И мгновенно
оба ощутили перемену
тона
к удовольствию сторон.
Так бывает.
Принужденный спор
разобщает спорящих стеною,
угнетая болью головною.
А стена, увы, не что иное
как фантасмагории и вздор.

- Каюсь. Грешен.
Думал, вы бурбон.
Не терплю изысканных каналий.

- Я и сам подумывал вначале:
эдакий квасной Наполеон.
Вижу, ошибался. Се ля ви.
Ну а я, сердечно уверяю,
долг перед Россией исполняю.
В том готов ручаться на крови.
И моих воззрений не стыжусь.
Гуманизм не портит офицера.
Генерал Раевский для примера…

- Будет вам гусарствовать.
Сдаюсь.
Шлюпку за борт!... А-ать, вас! Переать!
Лейтенант, на выезд поспешите.
Лот на всякий случай прихватите.
Будем помаленьку промерять.

* * *

1. Шканечный журнал – судовой журнал на парусном Корабле.
2. "Бережней.» - т. е. ближе к берегу (морской жаргон).
3. "Вовремя замачиваем лот.» - т. е. делаем промеры глубины, (морской жаргон). Лот – груз на длинном шпагате с узелками.
4 Плицы – лопасти гребных колес на пароходе.
5. Крюйткамера – помещение-склад для хранения взрывчатых Веществ и зарядов на военном корабле.
6. "Бросит фал и бригу и корвету.» - "фал» здесь буксировочный  канат. "Бросить фал» означает взять на буксир т.е. продемонстрировать преимущество в скорости.