ИЗЛЁТ.

Памяти моего отца

            Автор с отцом, Виктором Ивановичем

Не бойся, друг! пусть гибнут челны:
Ты счастье Цезаря везешь!
   (Валерий Брюсов. «Идут года. Но с прежней страстью…»)

   1. ЭПИРСКАЯ ВОЙНА

Гней Помпей всегда был крайне (если не чрезмерно) осторожен. Вот и теперь «Великий», позаботившись о создании промежуточных баз в стратегически важных точках, перенес свою главную ставку с побережья Адриатического и Ионийского моря в Берою близ Фессалоники (современных Салоник) на Эгейском море. Триста (если не гораздо больше) кораблей флота победителя киликийских пиратов господствовали над Адриатикой, и потому он был полностью уверен в своей неуязвимости со стороны моря. Помпей стал неторопливо стягивать войска для контрудара с целью отвоевания у Цезаря Италии.

 Прославленный полководец собрал под своими орлами весь Юг и Восток Римской «мировой» державы. Вспомогательные войска преданных Помпею вассальных царей эллинистического Востока увеличили состоявшую из девяти полностью отмобилизованных римских легионов армию «героя восточных походов» на четыре тысячи легковооруженных воинов и на семь тысяч всадников. Тесть Помпея – «суперзнатный» Метелл Сципион – привел на помощь своему знаменитому зятю из Сирии еще два легиона, сформированные из остатков разгромленной армии Красса, по милости богов счастливо избежавших смертоносных стрел и копий победителей-парфян.

Помпей не сомневался в своей итоговой победе над «потомком Венеры». Правда, порой ему казалось, что у него появилось слишком много непрошеных советчиков и консультантов, не все из которых разбирались в военных вопросах.

Бежавшие вместе с Помпеем в Грецию из Италии сенаторы сочли необходимым учредить на новом месте, в Фессалонике, свой собственный сенат, и сразу же, «с места в карьер», попытались подчинить Магна своем влиянию. Военный совет «Великого» состоял не только из его собственных боевых соратников, но и из целого ряда гражданских лиц, постоянно докучавших ему своими советами, которые военачальник был вынужден терпеливо выслушивать, чтобы ненароком не обидеть кого-либо из этих важных господ. Магну оставалось лишь мечтать о единоначалии и полновластии, с которым его соперник Цезарь мог распоряжаться и командовать своими легионами. Не менее упрямым и жестоковыйным, чем непрошеные советчики сенаторского звания, был и «ясновельможный» тесть Помпея, также любивший разыгрывать из себя знатока военного дела. Одним словом, в штабе «помпеянцев» шла постоянная борьба компетенций, и знатные господа, с важным видом разгуливавшие по военному стану в своих белоснежных тогах и туниках с широкими пурпурными полосами, как по своему родному Палатину или Капитолию, хвастливо заявлявшие, что вот-вот покончат с непокорным Гаем Юлием, так что и следа от него не останется, ожидая от Помпея, что он обеспечит им привычный столичный уровень жизни, достойный восточных сатрапов, постоянно донимали Магна просьбами и жалобами на нехватку то того, то другого.

Единственными людьми, на которых Помпей мог всерьез положится и на чью поддержку он мог всерьез рассчитывать, были два его легата – Петрей и Афраний, плененные Цезарем в Испании и отпущенные им затем на волю, да еще опытный в военном деле Лабиен, пытавшийся играть при Помпее роль, выражаясь современным языком, начальника Генерального штаба, чей перенятый от Цезаря, основанный на быстроте принятия и претворения в жизнь решений, стиль военного руководства совершенно не соответствовал преимущественно оборонительной тактике предельно осторожного «Великого».

 Лабиена многие порицали за его «измену» Цезарю. В оправдание многолетней «правой руки» Гая Юлия представляется необходимым сказать, что Тит Лабиен, будучи родом из Пицена – вотчины Помпея – служил верой и правдой Цезарю до тех пор, пока Гай Юлий был союзником Магна. Когда же союз между Цезарем и Помпеем распался, Лабиен возвратился к последнему, как верный, порядочный и преданный клиент - к своему патрону. Достаточно распространенные, хотя и чисто умозрительные, построения, рассуждения и предположения, что Лабиеном якобы двигали обида на Цезаря, неутоленная жажда славы и чувство личной мести за некие причиненные ему Гаем Юлием неприятности, представляются автору настоящего правдивого повествования лишенными серьезных оснований. Не говоря уже о том, что именно под командованием Цезаря Лабиен сколотил себе из галльской добычи огромное состояние. Тем не менее, жизнь свою Лабиен отдал все-таки не за дело Цезаря, а за дело своего «природного господина» - Помпея.

К началу зимы Помпей был, так сказать, во всеоружии, ожидая, для подачи сигнала к контрудару по Италии, лишь подхода двух легионов из Сирии. «Великий» отправился на побережье Адриатики, чтобы проследить за тем, как его армия занимает исходные позиции для весеннего наступления. Помпей чувствовал себя в полной безопасности, поскольку дорога через Иллирию в описываемое время года считалась непроходимой, а бушующее штормовое море (был самый разгар сезона зимних бурь) совершенно справедливо представлялось Магну гораздо более серьезным водным препятствием на пути неприятеля, чем мелкая и узкая речушка Рубикон, преодоленная «потомком Венеры» безо всякого труда.

Еще до прибытия «помпеянцев» в приморский эпирский город Диррахий, или Дуррахий (современный албанский Дуррес), где они собирались расположиться на зимние квартиры, в стане «Великого» появился Вибулл Руф, которого Цезарь пленил в Испании и оставил при себе, с намерением использовать в качестве переговорщика. Руф известил Помпея о высадке Цезаря в районе Акрокеравнских гор.

Своей неожиданной высадкой Цезарь добился эффекта внезапности, но не более того. Ибо на сей раз Гай Юлий в своем нетерпении допустил серьезную тактическую ошибку. Эта оплошность едва не стоила ему головы. «Потомок Венеры» отплыл из Брундизия с семью успевшими подойти к указанному сроку легионами на кораблях еще не полностью собранного им флота, оставив на берегу буквально все, кроме предметов крайней необходимости. Вечером 4 января корабли «потомка Венеры» снялись с якоря, сумев, под покровом мрака и тумана, проскользнуть не замеченными мимо кораблей мощных военно-морских сил Помпея и появиться утром 5 января на рейде Палесты - прибрежного города на самом севере эпирской области Хаонии. Войска сошли на берег, корабли были отосланы назад за подкреплениями, которые Марк Антоний, по приказу Цезаря, должен был подвезти как можно скорее.

Однако Бибул - давний недруг Гая Юлия – стоявший на рейде острова Керкиры с флотом в количестве ста десяти «помпеянских» кораблей, напал на возвращавшийся в Италию порожний флот Цезаря и потопил его. Раздосадованный тем, что не сумел перехватить прошедшей ночью корабли противника с войсками на борту, Бибул, несмотря на непогоду, сумел организовать весьма эффективную морскую блокаду акватории от острова Керкиры до Истрии – крупнейшего полуострова Адриатического моря -, через которую не смог прорваться ни один неприятельский корабль. Гай Юлий создал плацдарм, но подкрепления все не подходили. Цезарь оказался в безнадежном, как казалось всем (включая, может быть, и его самого) положении перед лицом многократно превосходящих сил противника.

При этом Цезарь допустил еще и вторую серьезную ошибку. По своей старой привычке вести одновременно и военные действия, и переговоры, он направил Вибулла Руфа с дипломатической миссией к Помпею, благодаря чему Помпей узнал о высадке своего соперника на материке. Вместо того, чтобы, как обычно, использовать переговоры для выигрыша времени, Цезарь в данном случае добился прямо противоположного эффекта. Помпей беспримерно (по крайней мере – для него) форсированным маршем повел свою армию к Диррахию и успел прибыть туда еще до прибытия Цезаря. План Цезаря ошеломить подходящего к Диррахию «Великого» видом уже поджидающих его на подготовленных позициях «цезарианцев» с треском провалился. «Потомку Венеры» пришлось отступить в южном направлении, за реку Аой (Генуза) и окопаться там. Помпей последовал за ним.

Два свирепых «тигра» (или «льва», как кому больше нравится) на протяжении двух месяцев следили друг за другом, оставались на своих позициях. Помпей – в полном сознании своего превосходства, бесперебойно снабжаемый всем необходимым как по суше, так и по морю, выжидая подходящего момента для смертельного прыжка. Цезарь – постоянно нервничая, не зная, когда же подойдет и подойдет ли к нему вообще подкрепление, полный тревожного нетерпения, загнанный не осмотрительностью неприятеля, а своей собственной неосмотрительностью на чрезвычайно невыгодную позицию. В распоряжении его противника находились припасы всей округи. То, что он не смог взять с собой, он уничтожил. Легионерам Цезаря приходилось выкапывать из земли, считавшиеся съедобными корни, которые они растирали на своих ручных мельницах, смешав с водой и молоком, в жидкую кашицу, и с грехом пополам утолять этой кашицей (из которой они иногда лепили нечто вроде хлебцев, или же лепешек) люто терзавший их голод, поскольку у них больше не оставалось зернового хлеба. Сытым и хорошо вооруженным воинам Помпея легионеры Цезаря напоминали диких зверей, невосприимчивых к голоду и потому вдвойне опасных.

Сложившаяся ситуация была более чем критической. Цезарь допустил огромный просчет, который казался многим даже роковым для Гая Юлия. Если бы Помпей сейчас «схватил Фортуну за косу», с его противником было бы покончено раз и навсегда. Но Помпей этого не сделал. Он продолжал дожидаться подхода двух сирийских легионов, дожидаться наступления весны, дожидаться окончательного истощения сил воинов своего недруга вследствие голода, деморализации, изнурения, болезней. Дождавшись наступления этого долгожданного и неизбежного, по мнению «героя восточных походов», момента, Помпей надеялся сорвать созревший плод победы без единого взмаха гладия, без единого броска пилума, одним движением руки. Так нерешительный и пассивный Помпей упустил представившуюся ему возможность уничтожить Цезаря. Между тем Цезарь, мучимый безвыходностью своего положения, решился на отчаянно-смелый шаг. Переодевшись рабом, он ночью взошел на борт тайно нанятого им небольшого корабля и попытался неузнанным добраться до Брундизия, невзирая на бороздившие море многочисленные неприятельские корабли, чтобы поторопить свои медлившие с переправой резервные войска. Попытка оказалась неудачной. Течением реки Аоя корабль (или, точнее говоря – довольно утлый, всего двенадцативесельный, челн) уносило в море, но утренний материковый ветер, обычно успокаивавший течение в устье реки, уступил натиску сильного морского ветра, задувшего ночью. Император, рискуя жизнью, все-таки пытался, вопреки разбушевавшейся стихии, выйти в море, и, раскрыв свое инкогнито, приказал поворачивать назад лишь после того, как чудом избежал кораблекрушения. Тогда-то он якобы и вселил мужество в павшего духом кормчего своего кораблика вошедшими в историю «крылатыми» словами: «Не бойся ничего: ты везешь Цезаря и его счастье». Вопрос, действительно ли Гай Юлий даже в сложившейся ситуации все еще продолжал верить в то, что ему по-прежнему сопутствует счастье, относится к числу вопросов, на которые у автора настоящей книги нет четкого и ясного ответа. Поскольку данная попытка Цезаря «схватить Фортуну за косу» очень напоминала жест отчаяния. Но гений Гая Юлия, хранивший его с самого рождения, и здесь не подкачал.

Пока Цезарь боролся с разыгравшейся водной стихией, умер его недруг Бибул. Сразу же после смерти Бибула в установленной им морской блокаде появились, так сказать, прорехи или бреши. Энергичный Марк Антоний, в свою очередь, «схватив Фортуну за косу», воспользовался представившейся ему возможностью и 27 мая высадился со второй частью «цезарианской» армии - тремя легионами и восемью сотнями конников - у Нимфея, благополучно пережив шторм, отогнавший его корабли поначалу на север, и с большим трудом оторвавшись от преследовавшего его «помпеянского» флота близ Родоса – «острова роз».

Оба противоборствующих полководца увидели со своих позиций на южном берегу реки Аой, проплывшие мимо корабли Антония. Они тут же снялись с позиций. Помпею было идти не так далеко, но он совершил грубейшую ошибку. А именно – предпочел затаиться в засаде. Марк Антоний, уже успевший высадиться со своими войсками, связался с Цезарем, и тот поспешил, обойдя позицию «помпеянцев», соединиться со своим легатом, в районе современной столицы Албании – Тираны, чему Помпей, располагавшийся между войском Антония и войском Цезаря, не смог помешать.

Теперь положение «цезарианцев» стало более выигрышным. Помпей в очередной раз упустил уникальный шанс, от которого зависел весь успех его дела. Цезарь, совершив обходный семидесятикилометровый марш по холмистой местности, вышел в район между Диррахием и войском Магна. Опасаясь за свою базу, расположенную в сорока километрах, Помпей отступил и возвратился на свои прежние позиции под Диррахием. Тогда Гай Юлий приял парадоксально-смелое решение - окружить и блокировать войско «Великого», которое было не только многочисленнее его собственного войска, но легко могло снабжаться всем необходимым по морю или в любое время беспрепятственно погрузиться на корабли и уйти. Нет, не зря «наше всё» Александр Сергеевич Пушкин писал, что «гений – парадоксов друг!» Цезарь начал окружать армию «героя восточных походов» со стороны материка. Опять легионеры Гая Юлия начали строить земляные укрепления, как в свое время – под Алезией, опять они соорудили огромную, длиной в двадцать пять километров, контрвалационную линию, против которой Гней Помпей Магн соорудил свою, двадцатидвухкилометровую, внутреннюю линию укреплений. Хотя лагерь Помпея не был отрезан Цезарем со стороны моря, в стане сенатской армии вскоре стала ощущаться нехватка провизии, а главное – фуража. В описываемое время года Адриатическое море все еще достаточно опасно, и потому было неясно, подойдут ли транспортные корабли с провизией и фуражом, а если подойдут, то когда именно. Меж тем Цезарь, отведя немногочисленные ручьи, протекавшие через неприятельские позиции, лишил голодных «помпеянцев» (а также их лошадей и мулов) еще и питьевой воды, И тогда «Великий» решил силой вырваться из окружения. Попытка прорыва оказалась успешной. Атаковав новый лагерь неприятеля, Цезарь потерпел одно из тяжелейших поражений за всю свою военную карьеру. Поначалу штурмовой колонне под командованием самого Гая Юлия удалось ворваться в лагерь «помпеянцев», но другая часть войска Цезаря подверглась нападению превосходящих сил противника. Поскольку битва шла на местности, покрытой земляными укреплениями, началась невообразимая сумятица. В общем, задавленные численным превосходством неприятеля «контрактники» Цезаря обратились в беспорядочное бегство, увлекая за собой и победоносную до тех пор часть войска Гая Юлия, ворвавшуюся было в лагерь неприятеля. Взбешенный сознанием ускользающей у него из самых рук, казавшейся столь близкой победы «потомок Венеры» попытался остановить своих бегущих от наседавшего врага «контрактников», что с успехом проделывал уже не раз. Он останавливал бегущих орлоносцев, хватал за шиворот улепетывающих от «помпеянцев» доблестных центурионов и поворачивал их лицом к преследователем с возгласом: «Враг – там!», но все было без толку. Деморализованных голодом, болезнями, физическим и психическим истощением, охваченных паникой легионеров было не остановить никакими средствами. Если Цезарь пытался остановить улепетывавшего со всех ног аквилифера, схватившись за древко орла, орлоносец тут же выпускал боевой значок из рук и, позорно бросив знамя, которое обязан был защищать до последнего вздоха, бежал дальше, словно трусливый заяц – от собак. Один из остановленных было Цезарем легионеров настолько вышел из себя, что даже поднял меч на своего императора… Цезарь решил, что ему пришел конец. Однако же Помпей не довершил своей уже почти одержанной над Гаем Юлием победы. «Великий» ограничился лишь тем, что загнал «цезарианцев» обратно в их лагерь. Возможно, Магн просто не осознал масштабов поражения противника. После этой битвы Цезарь, недосчитавшийся четырех тысяч нижних чинов и тридцати двух центурионов, произнес очередное вошедшее в историю «крылатое изречение»: «Сегодня победа осталась бы за противниками, если бы у них было кому побеждать»…

   2. ГИГАНТОМАХИЯ

Глубоко подавленный понесенным поражением и усомнившись в возможности победить Помпея, Цезарь принял решение отступить на восток, в плодородную Фессалию (считавшуюся, между прочим, не только житницей материковой Греции, но и родиной большинства греческих колдуний), где его легионы могли бы немного подкормиться и вновь собраться с силами. А заодно – напасть с востока на сподвижника Помпея – Сципиона Назику, располагавшегося со своими войсками в Македонии.

Помпей был, пожалуй, единственным человеком в сенатском лагере, способным по достоинству оценить военные дарования своего гениального соперника и понять всю правильность и мудрость принятого Цезарем решения отступить в хлебную Фессалию и напасть на Назику с востока. Магн был вынужден последовать за Гаем Юлием и, выбрав другой маршрут, поспешить на помощь Сципиону, по-прежнему стараясь избежать генерального сражения. Цезарь подошел к расположению Сципиона Назики первым, но, вместо того, чтобы сразу бросить своих «контрактников» на штурм неприятельских укреплений, дал возможность подойти Помпею. По авторитетному мнению британского военного историка сэра Бэзила Генри Лиддел Гарта: «Эта кажущаяся потеря Цезарем благоприятной возможности штурма (укреплений Сципиона Назики – В. А. ) объясняется, вероятно, тем, что Цезарь, учитывая события у Диррахия (где, как уже знает уважаемый читатель, судьба нашего Гая Юлия висела на волоске – В. А. ), не верил в возможность навязать Помпею бой на открытой местности. Если соображения Цезаря были именно таковы, то они вполне оправдались, так как, несмотря на то, что Помпей имел двойное превосходство в силах, он согласился дать бой только под давлением своих помощников». («Стратегия непрямых действий»).

Крайне пестрая по составу штаб-квартира «покорителя Востока» не имела единого мнения по поводу оценки обстановки и дальнейших действий. Одни сторонники Помпея высокопарно именовали Магна «царем царей» (словно парфянского монарха-самодержца или Митридата), объявляли гражданскую войну уже законченной (или почти законченной) и рукоплескали «Великому», как первейшему полководцу столетия (если не всей римской, или даже мировой истории). Другие же, наоборот, критиковали Помпея за избранную им тактику проволочек, объясняя ее стремлением Магна сознательно затянуть войну, чтобы сохранить возможность как можно дольше разыгрывать из себя некоронованного монарха. Согласно Плутарху Херонейскому, эти нелицеприятные критики «обвиняли Помпея в трусости и насмешливо звали его Агамемноном (царем Микен, верховным предводителем ахейцев, осаждавших Трою в «Илиаде» Гомера – В. А. ) и царем царей: не желая отказаться от единоличной власти, он, дескать, гордится тем, что столько полководцев находятся у него в подчинении и ходят за распоряжениями к нему в палатку». А некоторые из приближенных Магна, отличавшиеся гипертрофированным чревоугодием (вроде известного всем «Граду и миру» лакомки Фавония), горько сетовали на то, что из-за затягивания войны Помпеем им еще один год придется обойтись без тускульских смокв (или фиг, то есть, по-нашему, инжира из Тосканы). Заносчивые молодые господа уже снимали загодя через посредников в Риме престижные дома, соответствующие их новому статусу (не сомневаясь в том, что, после победы над Цезарем, наверняка получат от Помпея повышение за свои подвиги в этой войне). Отпущенного Цезарем в Испании из плена легата Афрания, поддерживавшего и одобрявшего тактику непрямых действий, избранную его начальником Помпеем, застольные стратеги не стеснялись открыто обвинять в измене, утверждая, что он не хочет сражаться против Цезаря - «купца-оптовика», которому продал по сходной цене вверенные ему, Афранию, Помпеем испанские провинции. В июне, месяце богини Юноны, к числу штатских лагерных фланеров присоединился и «Отец Отечества» Марк Туллий Цицерон, в сопровождении двенадцати ликторов (положенных ему по рангу, как проконсулу). Неспешно прогуливаясь по военному лагерю, он то и дело отпускал свои знаменитые шуточки, пытаясь поднять дух соратников, не столь уверенных в победе. Правда, в день решающей битвы Цицерон отсутствовал на поле брани. «Отцу Отечества» пришлось остаться в лагере вследствие поноса (или «медвежьей болезни», говоря по-нашему, по-русски).

Трудно сказать, удалось ли льстецам и подхалимам, плотным кольцом окружавшим Помпея, заразить «покорителя Востока» своей непоколебимой уверенностью в победе и в его, Магна, стратегических талантах (как полагал сэр Бэзил Генри Лиддел Гарт), или же «Великий» просто решил прекратить давно же раздражавшую его пустую, бесконечную и бесполезную болтовню своей столь же назойливой, сколь и некомпетентной клиентелы, но только утром 9 секстилия (или, по-нашему – августа) 48 года «герой восточных походов» вывел все свое войско из лагеря в поле, чтобы окончательно разделаться с Цезарем.

Цезарь, уже совсем было собравшийся сняться с лагеря и увести свое войско, чтобы увлечь армию Магна за собой и истощить ее бесконечным маневрированием, теперь, конечно, передумал, и также приказал своим «контрактникам» готовиться к сражению.

Согласно сведениям, приведенным Цезарем в его сочинении о гражданской войне, в решившей судьбу всей кампании битве при Фарсале тридцать-сорок тысяч «помпеянцев» противостояли двадцати-тридцати тысячам «цезарианцев». Хотя, конечно, император часто очень вольно обращался с цифрами, можно с уверенностью утверждать, что войску «потомка Венеры» пришлось иметь дело с противником, имеющим значительное численное превосходство. Особенно важным было семикратное (!) превосходство армии Помпея в коннице. В сенатском войске насчитывалось семь тысяч конников, в «цезарианском» - всего только тысяча.

Битва при Фарсале в Фессалии, решающее полевое сражение между защитниками двух разных форм власти над рабовладельческим обществом – отживающей и нарождающейся -, относится к числу, так сказать, «образцово-показательных» сражений античного периода мировой истории. С действий Гая Юлия в этом эпохальном сражении впоследствии брало пример великое множество стратегов самых разных народов и стран.

Войско Помпея было выстроено в три линии по десять рядов в каждой. Отборная часть сенатской армии – киликийский усиленный легион - располагалась на правом крыле, опираясь флангом на реку Энипей (или Анипей). Там же были расположены велиты – лучники и пращники. В центре располагались воины тех двух легионов Помпея, которые Магн когда-то «одолжил» Цезарю и возвратил в состав своей армии еще до начала конфликта со своим бывшим союзником и тестем. Промежутки между ними были заполнены добровольцами из числа молодых честолюбивых «оптиматов», связавших свою судьбу с сенатской партией.

Сильная и многочисленная конница «Великого» была им предназначена для действий на левом фланге, где характер местности позволял сенатской кавалерии развернуться в полную силу.

Помпей командовал правым флангом своей армии. Ее левым флангом командовал Домиций. Центром – Цецилий Метелл Сципион, «сверхзнатный» тесть Помпея.

Цезарь, разгадав замысел своего незадачливого супостата, принял решение сначала разгромить многочисленную кавалерию Помпея, после чего ударом во фланг разбить пехоту сенатского войска. «Потомок Венеры» сознательно ослабил свое левое крыло, находившееся под командованием Марка Антония, поскольку оно было прикрыто протекавшей там рекой и потому менее уязвимо, чем правое. На правом фланге войска Цезаря располагалась его отборная часть – легендарный lеgio dеcima, Десятый легион. Ожидая на этом направлении флангового удара «помпеянской» кавалерии, Цезарь отвел третьей линии роль оперативного резерва. Часть его, в составе шести когорт, скрытая от неприятеля, располагалась за правым флангом, перпендикулярно фронту главных сил «цезарианской» армии, оставалась в личном распоряжении Гая Юлия. Вмешательство резерва в ход сражения должно было произойти по особому сигналу. Своей немногочисленной, но опытной, испытанной в походах и битвах, коннице «потомок Венеры» приказал, не доводя дела до фронтального столкновения с многократно превосходящей ее по численности, но состоящей преимущественно из новобранцев, атакующей «помпеянской» кавалерией, намеренно отходить перед ней, чтобы в ходе этого ложного отступления навести вражеских конников на укрытый за правым флангом «цезарианской» армии ударный отряд.

Ход битвы распался как бы на три фазы. В первой фазе центр войска Цезаря атаковал неприятеля традиционным способом. Метнув в «помпеянцев» свои пилумы, легионеры Гая Юлия привычно взялись за мечи. Почти одновременно с атакой «цезарианской» пехоты началась атака «помпеянской» конницы под командованием Лабиена, ударившей на кавалерию «потомка Венеры».

Это был цвет римской «золотой» молодежи, сплошь - дамские угодники, сплошь - самовлюбленные «красавцы удалые», «все равны как на подбор». Вспоенные столетними тонкими ароматными винами, вскормленные (в отличие от своих славных и суровых предков) не сабинскими оливками (и уж тем более – не желудями!), а колхидскими фазанами, греческими цесарками, напоенными утиной кровью пиявками, цыплятами, омарами, пунийскими гранатовыми яблоками, устрицами, лебедями, африканскими улитками, угрями, куропатками, сирийскими вишнями[1] и сливами, жареными моллюсками, бекасами, омарами, сонями и свиными матками в меду, морскими ежами, языками фламинго и соловьев, пирогами с гусиной печенкой, спаржей (приправленной, вместо оливкового масла, драгоценной благовонной миррой), мозгами перепелок и павлинов, тунцами, камбалой, краснобородками, муренами и трюфелями (не говоря же о сладких, как пчелиный мед, тускульских смоквах). Юные «нобили» в элегантных и ярких накидках всех оттенков пурпура[2] поверх богато украшенных панцирей, с пышными плюмажами и султанами из конских волос на причудливых гребнях золоченых шлемов. Баловни судьбы, привыкшие к холе и неге с пеленок, уже позаботившиеся снять, в представительских целях, через посредников новые виллы в Городе на Тибре. как и следовало, по их мнению, ожидать, малочисленный конный «цезарианский» сброд не выдержал их неотразимого (во всех отношениях) натиска и начал отходить. До победы над презренной «гопотой» было, казалось, рукой подать! Но тут, как гром среди ясного неба, на блестящую кавалерию Магна обрушился фланговый удар скрытых за правым флангом «цезарианской» армии шести когорт ударной группы из состава оперативного резерва «потомка Венеры». Цезарь прекрасно знал своих противников – балованных сынков высшей столичной аристократии, от которых и он сам когда-то мало чем отличался (если отличался вообще). И потому Гай Юлий приказал своим легионерам метить богато разодетым всадникам «Великого» в лицо. И пока пышнокудрые, тщательно завитые и, возможно, напомаженные, эпилированные, надушенные, щедро умащенные молодые «нобили», не ожидавшие такой «подлянки», сдерживая бег своих коней, старались прикрыть свои ухоженные личики от грозивших изуродовать их на всю оставшуюся жизнь острых жал пилумов «контрактников» Цезаря, которыми те наносили верховым «мажорам» точные и сильные удары снизу вверх (хотя, конечно, «шрамы украшают мужчину», но «как с такой рожей покажешься в свете?»), притворно улепетывавшая от кавалерии Помпея конница Гая Юлия, сделав поворот на сто восемьдесят градусов, ринулась в контратаку.

В мгновение ока расстроенная кавалерия «героя восточных походов» была сметена, стоявшие за ней легковооруженные - изрублены в мелкое крошево, после чего победоносные ударные когорты Цезаря приступили к окружению пришедших в смятение неприятельских легионов. Так закончилась вторая фаза битвы при Фарсале, и началась ее третья, последняя фаза. Резервов у Помпея не было. И ему нечего было противопоставить фланговому удару конников и пехотинцев Цезаря. Когда армия Магна была охвачена с фланга и сам Цезарь, возглавивший остававшуюся до тех пор незадействованной часть третьей линии, вступил в бой, с целью усиления успешно развивавшейся фронтальной атаки, участь сенатского войска была решена.

Как только Помпей лично убедился в разгроме своей кавалерии, он понял, что проиграл сражение и лишился плодов всех своих прежних побед. «Великий» поспешил укрыться в своем лагере, не потрудившись даже лично возглавить отступление. Сидя в своем роскошном шатре, впав в полное отчаяние и прострацию, «Великий» дожидался там конца сражения, переросшего в беспощадную резню. Извещенный о том, что враг уже ворвался в его лагерь, Магн, выведенный из апатии, без конца повторял, словно безумный: «Как, уже и в лагерь?». Поторопившись снять с себя палудамент и все знаки различия верховного главнокомандующего, Помпей с немногими соратниками, сохранившими ему верность, бежал из своего уже разграбляемого неприятелем стана.

А в этом стане было что взять. Если верить победоносному императору, его знатные противники были настолько уверены в своей победе, что приказали заранее накрыть пиршественные столы, ломившиеся под тяжестью серебряной посуды, и украсить шатры цветочными гирляндами и плющом, чтобы достойным образом отпраздновать свою победу.

Согласно наверняка преувеличенным в пропагандистских целях данным, приведенным Цезарем в «Гражданской войне», «помпеянцы» потеряли в битве при Фарсале пятнадцать тысяч человек убитыми и двадцать пять тысяч – пленными. Сам же Цезарь потерял якобы всего тысячу двести человек. Подобное соотношение потерь, с учетом поражающей способности оружия той далекой эпохи, вызывает у автора настоящего правдивого повествования большие и вполне обоснованные сомнения.

В своей обычной манере, Гай Юлий перед началом битвы приказал своим верным «контрактникам» по возможности щадить жизни сограждан и их италийских собратьев. Наверняка этот призыв пришелся очень даже по душе его легионерам, вполне дружески беседовавшим еще совсем недавно с легионерами Помпея, сидя в окопах под Диррахием. кроме того, Цезарь позволил всем желающим военнопленным без всякой «фильтрации» перейти к нему на службу (ведь у него был каждый римский меч и пилум на счету). Перед началом битвы при Фарсале Цезарь повелел щадить, прежде всего, жизнь Брута, сына своей многолетней возлюбленной Сервилии (зачатого ею, возможно, от Цезаря), с которой он по-прежнему сохранял дружеские отношения, проникнутые взаимным уважением (хотя Брут и был сторонником Помпея). Тот факт, что пощаженному Цезарем молодому «помпеянцу» было суждено впоследствии возглавить заговор против Гая Юлия, можно рассматривать, как непостижимую для человеческого разума трагическую и зловещую иронию судьбы…

«Они этого хотели» - сказал, якобы, Цезарь, взирая с высоты конской спины на убитых римлян враждебной ему стороны, чьи окровавленные тела усеяли поле сражения. В этих словах звучала как скорбь патриота о погибших согражданах, людях одной с ним крови, так и недовольство тем, что они своим доведшим их до гибели упрямством нанесли ущерб его достоинству, «дигнитас», ибо истинному «нобилю» «Вечного Рима» подобало, разумеется, не убивать своих сограждан, а лишь состязаться с ними в борьбе за честь и славу. Однако овладевшего «потомком Венеры» желания исцелять нанесенные Отечеству тяжкие раны своей знаменитой «клементией», как вскоре выяснилось, хватило ненадолго.

«Помпей» - писал, сравнивая таланты обоих римских полководцев, основатель научного социализма товарищ Карл Маркс в письме к своему другу и соратнику товарищу Фридриху Энгельсу – «как только пытается показать в борьбе против Цезаря свои таланты – ничтожество (дословно: Lauskerl, что означает по-немецки: «вшивец» - В. А. ). Цезарь делает ряд самых крупных военных ошибок, намеренно экстравагантных, для того, чтобы сбить с толку противостоящего ему филистера. Любой римский генерал, какой-нибудь Красс, уничтожил бы Цезаря шесть раз во время Эпирской войны. Но с Помпеем можно было позволить себе все (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, том XXIII, с. 15).

По мнению же современных Магну иудейских мудрецов, Единый Бог покарал Гнея Помпея «Великого» за то, что тот неосмотрительно позволил себе войти в «святая святых» Иерусалимского храма (как многие нечестивые владыки до и после него), куда не дозволялось входить не только иноверцам, на даже из правоверных иудеев – одному только первосвященнику, да и то – лишь единожды в год[3]. Цезарь же всегда поддерживал с иудеями подчеркнуто корректные и весьма гармоничные отношения, в отличие не только от Помпея, но и от многих других своих современников – к примеру, от «Отца Отечества» Марка Туллия Цицерона, порою позволявшего себе довольно резкие антииудейские выпады, например в своей известной речи «В защиту Луция Валерия Флакка[4]»:
«Следующий вопрос - о недовольстве из-за золота иудеев (иудеи, жившие за пределами Палестины, ежегодно вносили сбор - по две драхмы, по данным Иосифа Флавия - на нужды Иерусалимского храма, чему противились римские власти, стремившиеся воспрепятствовать утечке драгметаллов из страны - В. А. ) <…> Именно из-за этого обвинения ты, Лелий, и выбрал это место и собрал эту толпу. Ты знаешь, как велика эта шайка, как велико в ней единение, как велико ее значение на народных сходках. Поэтому я буду говорить, понизив голос, чтобы меня слышали одни только судьи; ведь в людях, готовых натравить иудеев на меня и на любого честнейшего человека, недостатка нет; не стану им это облегчать. Хотя золото обычно из года в год от имени иудеев вывозилось в Иерусалим из Италии и из всех наших провинций, Флакк эдиктом своим запретил вывозить его из Азии. Кто искренно не похвалил бы его за это, судьи? О запрете вывоза золота сенат принимал строжайшие постановления и неоднократно в прошлом, и в год моего консулата. Бороться с этим варварским суеверием было долгом строгости, презирать, ради блага государства, толпу иудеев, нередко приходившую в ярость на народных сходках, - долгом высшего достоинства. «Но ведь Гней Помпей, - скажут мне, - взяв Иерусалим, ни к чему не прикоснулся в святилище, хотя и был победителем». В этом случае, как и во многих других, он поступил особенно мудро; в городе, столь склонном к подозрениям и к злоречию, он не подал ни малейшего повода к пересудам хулителей; ибо не религия иудеев и притом наших врагов, не сомневаюсь, помешала нашему выдающемуся императору (Помпею – В. А. ) сделать это, а его личная порядочность. В чем же преступление Флакка, если ты нигде не обнаруживаешь хищений, одобряешь эдикт, признаешь дело решенным, не отрицаешь того, что золото было найдено и предъявлено в присутствии всех; о том, что все было совершено достойнейшими мужами, свидетельствуют обстоятельства дела. В Апамее при посредстве римского всадника Квинта Цесия, честнейшего и бескорыстнейшего человека (поверим Цицерону на слово! – В. А. ), у всех на глазах на форуме у ног претора было взвешено около 100 фунтов задержанного золота; в Лаодикее при посредстве присутствующего здесь Луция Педуцея (или Педукея – В. А. ), нашего судьи, - немногим более 20 фунтов; в Адрамиттии при посредстве легата Гнея Домиция <…>; в Пергаме - немного. Отчет, касающийся золота, верен; золото - в эрарии (римской государственной казне - В. А. ); хищений не раскрыто; все дело - в стремлении вызвать ненависть к нам. Произнося речь, от судей отворачиваются и обращаются к слушателям, толпящимся вокруг. В каждом государстве своя религия, Лелий, у нас своя. Когда Иерусалим был независим, а иудеи - мирными, то совершение ими своих религиозных обрядов все же было несовместимо с блистательностью нашей державы, с достоинством нашего имени, с заветами наших предков; теперь - тем более, так как этот народ, взявшись за оружие, показал, каковы его чувства к нашей державе; насколько он дорог бессмертным богам, мы поняли, так как он побежден, так как сбор дани с него сдан на откуп, так как он порабощен».

Как бы то ни было, лишившись озарявшего его чело на протяжении столь долгих лет нимба (или ореола, как кому больше нравится) непобедимости, Помпей утратил вместе с ним и всю свою энергию. Преследуемый Цезарем буквально по пятам, Магн бежал в Амфиполь, и с трудом добрался оттуда на единственном найденном там плавсредстве – торговом суденышке, предназначенном для перевозки зерна, до Митилены на острове Лесбос, где пребывала в страхе ожидания его семья. Семь недель о местопребывании «героя восточных походов» не было известно ничего и никому. Затем пришла весть, что Помпей прибыл в Египет, чей царь был связан с отцом Магна, Гнеем Помпеем Старшим, давними дружескими отношениями.

   3. ПРОБЛЕМА ЗАДОЛЖЕННОСТИ

Частичное решение проблемы задолженности Цезарем в период декабрьского одиннадцатидневного пребывания «потомка Венеры» в Граде на Тибре, не удовлетворило никого, за исключением банковских домов и ростовщиков. Это мнение, как уже говорилось выше, публично высказал претор Целий Руф. Причем Руф не ограничился одним только высказыванием этого мнения. Да и «плебс урбана», столичная чернь, в полной мере ощутив, в отсутствие своего покровителя Гая Юлия, что изданные им постановления ни в коей мере не улучшили ее, столичной черни, крайне незавидного, да что там – прямо-таки бедственного! - истинного положения, осознав свою беспросветную нужду, принялась роптать – и этот ропот звучал все громче день ото дня, что было совсем не удивительно…

Целий внес предложение приостановить выплату всех долгов на шесть лет. Когда это предложение не прошло (могло ли быть иначе?), он внес на рассмотрение народного собрания новый законопроект, предусматривавший списание всех долгов и освобождение съемщиков жилья от внесения квартплаты на год.

Программа Целия была столь же нереалистичной, сколь и популярной. Вынося ее на рассмотрение комиций, Целий не мог не знать, что подобный радикализм может стоить ему должности. Как очень скоро выяснилось, опасения «народного заступника» были вполне оправданными. Консул Сервилий действительно сместил Целия с поста претора за неумеренный «радикализЬм», посовещавшись предварительно с «карманным» сенатом «потомка Венеры». Вне всякого сомнения, всякий честолюбивый и амбициозный политик той эпохи испытывал непреодолимое искушение, соблазн действовать по примеру Катилины, и соблазн немалый. Общая ситуация в Граде на Тибре, казалось, благоприятствовала этому, ибо партия Цезаря в Риме еще не была очень сильной.

Между тем, предложения Целия лишь на первый взгляд имели социальный характер. Они были явно не продуманными. Сторонники, которых Целий сумел привлечь к себе этими предложениями, представляли собой некую «сборную солянку», ибо, наряду с совершенно нищим либо постоянно балансирующим на грани нищеты столичным плебсом, к Целию присоединилась целая группа погрязших в долгах нобилей, вылетевших в трубу великосветских кутил, банкротов и мотов – «безнадежных донов», если использовать выражение из бессмертного романа-антиутопии братьев Стругацких «Трудно быть богом»), что изначально придавало задуманному предприятию весьма анархический характер (или, во всяком случае, налет). А то, что Целий не придумал ничего лучшего, чем принять на службу возвращенного им из изгнания головореза Милона, многолетнего соперника и убийцу народного любимца Клодия Пульхра, отнюдь не прибавило программе Целия серьезности и взвешенности. Милон сформировал, по старой памяти, из недобитых «помпеянцев», гладиаторов и даже рабов (привлеченных обещанием свободы в случае победы) на все готовый «штурмовой отряд» и начал рассылать по италийским муниципиям прокламации, надеясь привлечь на сторону заговорщиков, в первую очередь, несостоятельных должников из числа молодежи. Да и Целий стал вести свою агитацию главным образом в муниципиях. В-общем, многим в Граде на Тибре и за его пределами, казалось , что «дело Катилины живет и побеждает»…

Как видно, его популистский «агитпроп» оказался довольно успешным. Во всяком случае, для разгрома мятежников римским властям «милостью Цезаря» потребовался целый легион. Тем не менее, бунт «целианцев» был довольно быстро подавлен, хотя и после его подавления в Италии тлело еще немало красных угольков, грозивших при очередном удобном случае разгореться в новый пожар. Милон погиб в одной из вооруженных стычек. Сам Целий, обратившийся к галльским и испанским конникам Цезаря, пытаясь склонить их к мятежу, был ими убит без долгих разговоров.

Однако, несмотря на гибель Целия, выдвинутые им популистские лозунги сохранили свою актуальность, поскольку сохранила актуальность проблема задолженности. Уже на следующий год с тем же требованием кассации долгов выступил очередной молодой нобиль-популист – Долабелла, зять не кого-нибудь, а самого «Отца Отечества» Марка Туллия Цицерона, оказавшийся (с точки зрения «отцов-сенаторов») явно «не достойным своего великого тестя».

   4. ЖАЛКАЯ ГИБЕЛЬ ПОМПЕЯ «ВЕЛИКОГО»

Цезарь продолжал преследовать своего разбитого наголову главного противника. Формально - лишь ради того, чтобы, догнав Помпея, своего зятя, заключить его в свои братские объятия. Но для этого Цезарю не потребовалось бы вести за собой столько воинов. В действительности же Гай Юлий, вероятно, опасался, что в самом имени Помпея Магна заключено еще столько могущества и привлекательности, что его будет достаточно для организации там, куда тот убежит, нового центра сопротивления ему, «потомку Венеры».

Между тем добродетельный взяткодатель Марк Порций Катон Младший, возглавивший остатки сенатского войска, уцелевшие после Фарсальской битвы, переправился в Африку, где образовалось мощное, притягивавшее вех недовольных Цезарем «и иже с ним», республиканское «силовое поле», тон в котором задавал нумидийский царь Юба, победитель «цезарианца» Куриона. У Цезаря все еще не было кораблей. когда он попытался переправиться со своими легионами на небольших барках через пролив Геллеспонт, то наткнулся на эскадру «помпеянцев» под командованием Кассия Лонгина. Вместо того, чтобы повернуть назад, Гай Юлий приказал держать курс прямо на неприятельский флагманский корабль и потребовал от Кассия безоговорочной капитуляции таким решительным и властным тоном, как если бы за ним, Цезарем, следовал огромный флот. Хитрость удалась, как и многие другие хитрости в его жизни, благодаря использованному Гаем Юлием эффекту внезапности. Кассий сдался со всей своей эскадрой. Теперь у Цезаря было хотя бы несколько кораблей. Это произвело должное впечатление на всех колеблющихся. Вскоре к «потомку Венеры» присоединились родосцы и целый ряд мелких малоазиатских государств со своими военно-морскими силами. Объединив под своим командованием два легиона, восемь сотен конницы и тридцать пять военных кораблей, Гай Юлий отплыл по «нашему морю» в знойный Египет – страну своей давней мечты.

Между тем, Марк Антоний прибыл в Италию, где начал наводить порядок, в соответствии со своими представлениями. Под его нажимом консул Сервилий второй раз в жизни Цезаря назначил Гая Юлия диктатором, а Марка Антония – «начальником конницы» (то есть, заместителем Цезаря в Риме).

Тем временем прибывшему в Египет Цезарю вручили «на блюдечке с голубой каемкой» аккуратно отделенную от тела (и, возможно, забальзамированную по всем правилам древнего египетского искусства надлежащей подготовки мертвых к переходу в вечность) голову его главного противника. Мальчик-царь «Черной земли» - тринадцатилетний Птолемей XIII , а точнее – стоявшие за ним вельможи - надеялся убийством Помпея заслужить благодарность нового властителя Рима, втереться к нему в доверие и отвести от Египта угрозу римского вторжения, дабы «страна пирамид» избежала печальной судьбы Македонии, Сирии, Пергама, Иудеи и других эллинистических монархий, присоединенных к Римской «мировой» державе. Сам Птолемей XIII был всецело занят борьбой за престол со своею сестрой Клеопатрой, которой, по завещанию их царственного отца, надлежало править вместе с братом. Естественно, царь Птолемей предпочел бы по возможности улаживать свои семейные дела без всякого диктата и вообще - вмешательства Римской «мировой» державы.

Коварные советники египетского малолетнего царя, подлинные властители Египта – скопец Потин и Феодот Хиосский – избавились от доверчиво отдавшегося под их защиту «Великого» руками беглого римского военного трибуна Луция Септимия (бывшего соратника Помпея, перешедшего на египетскую службу), некоего Сальвия (тоже римлянина, судя по имени) и военачальника Ахиллы по прозвищу «Египтянин» (то есть, вероятно, не чистокровного эллина, а человека египетского, либо смешанного, греко-египетского происхождения). По мрачной иронии судьбы, Помпей пал от рук убийц в день своего пятидесятивосьмилетия (или, если верить Плутарху Херонейскому - всего за день до своего пятидесятидевятилетия)…

Согласно старику Плутарху, Цезарь даже прослезился при виде отрубленной головы своего вероломно убитого главного противника. Он распорядился воздать бренным останкам «покорителя Востока» все полагавшиеся тому по рангу почести, вернул свободу родственникам и друзьям убитого, заключенным Птолемеем под стражу, и вообще отнесся к ним в высшей мере уважительно. Драгоценный перстень «героя восточных походов» Цезарь отослал в Рим, в знак своей окончательной победы над своим прежним другом, зятем и союзником. Прах Помпея был захоронен то ли в Италии, то ли в Египте (в данном вопросе сообщения античных историков расходятся). Sic transit gloria mundi. Так проходит мирская слава…

Впоследствии республиканская традиция, долго не умиравшая в Риме, преобразила Помпея Магна в героического борца за свободу Свободного Римского Государства, которым реальный Помпей, разумеется, не был (как и защищаемое им Римское государство отнюдь не было «свободным»). Реальный Гней Помпей, как и его соперник Юлий Цезарь, всю свою жизнь стремился к единоличной власти над Римом – по примеру своего кумира Суллы, чьим «молодчиком» („yong man” Sullas) называл Помпея товарищ Карл Маркс в уже цитированном нами Выше письме к своему верному другу и соратнику товарищу Фридриху Энгельсу. Не случайно Помпей считал себя новым Александром (если не его прямым перевоплощением) и всячески старался подражать великому македонскому завоевателю Востока. И, хотя Помпей формально поднял врученный ему от имени сената меч на Цезаря в защиту республики, он сделал это не столько по доброй воле, сколько под давлением своего окружения и под воздействием обстоятельств. Республиканская партия и республиканская идея всегда была для «покорителя Востока» не более чем средством к установлению режима его единоличной, безраздельной власти над Римом (и, в перспективе - над всем миром, овладеть которым мешала, казалось, лишь Парфия, явно зарвавшаяся после победы над Крассом и потому срочно «нуждавшаяся» в покорении римским оружием, как и расположенная где-то там, за парфянскими пределами, манящая, исполненная всяческих богатств, хотя и полусказочная Индия ). В том, что Помпей не смог добиться своей цели, была не его вина, а его беда.

Решив вопрос с Помпеем, Цезарь вознамерился как можно скорей урегулировать хаос, царивший в (Малой) Азии и в Египте. После чего он собирался незамедлительно вернуться в Рим, чтобы укрепить там свои еще не слишком прочные позиции. Гай Юлий полагал, что сможет возвратиться в Рим не позднее осени 48 года.

Но… человек предполагает, а вот Бог - располагает (как говорили наши древнерусские предки).

   5. ДЕЛА АЛЕКСАНДРИЙСКИЕ

«Что касается Александрийской войны», - не без сарказма замечает наш старый знакомый Плутарх Херонейский – «то одни писатели не считают ее необходимой и говорят, что единственной причиной этого опасного и бесславного для Цезаря похода была его страсть к Клеопатре; другие выставляют виновниками войны царских придворных, в особенности могущественного евнуха Потина, который незадолго до того убил Помпея, изгнал Клеопатру и тайно злоумышлял против Цезаря…»

Впрочем, при ближайшем рассмотрении оказывается, что не все обстояло так просто. Или, наоборот – что все обстояло предельно просто. Ибо в действительности «весь базар», как обычно, «был из-за бабок», или, иными словами, все вертелось вокруг золота и власти. Отец царя-мальчика – Птолемей XII Дионис, или Авлет (по-гречески «Флейтист» - его любимым занятием в часы досуга была игра на флейте), посаженный в свое время на престол Египта римлянами, после убийства своего отца Птолемея XI Александра восставшими александрийцами, выпросил себе в период первого консульства Цезаря почетное звание «друга и союзника римского народа», обещав выложить за это кругленькую сумму, но заплатил ее не полностью.

Первое, что сделал Цезарь, ступив на египетскую землю и оплакав подло убитого Помпея – было напоминание о долге, оставшемся за покойным царем, уплатить который Гай Юлий потребовал от нынешних египетских властителей. Кроме того, Цезарь самовольно взял на себя роль арбитра в споре за престол между Птолемеем XIII и Клеопатрой VII. Что означало его явное вмешательство во внутриполитические дела Египетского царства. Неудивительно, что египтяне отреагировали на поползновения Гая Юлия резко отрицательно.

Три подлинных правителя Египта – воспитатель царя-мальчика Потин, ученый-правовед Феодот Хиосский и военачальник Ахилла Египтянин – принялись, искусно маскируясь и стараясь соблюдать внешние приличия, тайно, исподволь, возбуждать народ против римлян. Сделать это было нетрудно, поскольку александрийцы были не скопищем провинциальных тугодумов, а гордыми жителями огромной метрополии, не страдавшими избытком скромности и сдержанности, принимавшими активное участие в политической жизни, легко возбудимыми, скорыми на расправу. Когда Цезарь при высадке в александрийском порту сошел на берег, предшествуемый ликторами с фасциями, полагавшимися ему, как консулу, по званию, он этим сразу вызвал недовольство у александрийцев, воспринимавших все происходящее как намеренное оскорбление государственного суверенитета Египта.

Злокозненный cкопец (или, как говорили в Древней Руси – каженник) Потин еще больше возбудил недовольство значительной части граждан Александрии (добрую треть от общей численности которых составляли, между прочим, иудеи, возглавляемые своим собственным верховным старейшиной – алабархом, не симпатизировавшие Помпею, осквернившему своим присутствием святая святых Иерусалимского храма, и, соответственно, симпатизировавшие врагу Помпея - Цезарю) происходящим, приказав демонстративно пронести сокровища царской и храмовой казны через весь город в монетный двор, чтобы показать, что ради удовлетворения снедающей алчного Цезаря жажды золота ему, воспитателю царя, приходится идти на оскорбление царского дома и – более того! - на святотатство. Настроение жителей громадного города принимало все более опасный для Цезаря «и иже с ним» характер. Гаю Юлию приходилось держать своих немногочисленных легионеров в состоянии повышенной боеготовности. То и дело происходили стычки с гражданским населением. Дело дошло до покушений на жизнь римских оккупантов.

Между тем, сестра царя-мальчика Птолемея XIII – двадцатиоднолетняя Клеопатра VII – изгнанная из Александрии кознодеем-евнухом Потином, тайно пробралась к Цезарю и заручилась поддержкой «потомка Венеры» в борьбе за свои права на царский престол «страны пирамид» – согласно египетской династической традиции, брат Клеопатры Птолемей был одновременно ее мужем и соправителем, что в «стране пирамид» (как, между прочим, и в Парфии), кровосмешением отнюдь не считалось. Цезарь кое-как, импровизируя вовсю, добился компромисса между двумя царственными супругами. конечно, только на словах (а ведь Цезарь прекрасно понимал, чего стоит слово мальчика Птолемея, царствовавшего, но отнюдь не правившего «страной пирамид»). Известно было Гаю Юлию и то, что его положение становится все более опасным (в особенности, после неудачной попытки отравить «потомка Венеры» на пиршестве, устроенном «кукловодами» Птолемея от имени малолетнего царя в честь примирения с его старшей сестрой и царственной супругой). И, тем не менее, прожженный политик Цезарь, тертый калач, стреляный воробей – все-таки вполне сознательно пошел на этот смертельный (в буквальном смысле слова) риск. Поскольку он, как говорится, по уши влюбился в юную царицу Верхнего и Нижнего Египта. Седина - в бороду, а бес – в ребро. Бес, кстати– один из богов египетского пантеона…

   6. ВСЕМИРНО-ИСТОРИЧЕСКИЙ РОМАН

Дошедшие до нас портретные изображения египетской царицы Клеопатры, откровенно говоря, особой красотой не блещут. Все они представляют собой, в сущности, явно подогнанные под каноны греческого изобразительного искусства стандартные женские профили (или головы в полном объеме), соответствующие (в большей или меньшей мере) идеальным эллинским представлениям о красоте. Согласно сведениям, сообщаемым современниками, подлинный секрет очарования «нильской змейки» заключался не столько в физической красоте, сколько в присущем ей очаровании и особенно - в ее неподражаемой манере говорить. Эта молодая женщина обладала выдающимся умом и незаурядной силой воли. Ради достижения поставленной цели Клеопатра использовала все средства, начиная с собственного тела – свое образование, любовное искусство, силу, разум, капризы и причуды, актерские способности и прямоту, страстность и нежность, неистовые порывы души и трезвый расчет холодного по-мужски ума.

Когда Цезарь поддался чарам Клеопатры, той, как уже говорилось, был двадцать один год от роду. И она точно знала, чего хочет. Чтобы покорить Гая Юлия, «египетская змейка» (или «нильская змея» - как кому больше нравится!) использовала все свои чары и средства, перечисленные выше, хоть и впервые в жизни (не сохранилось никаких свидетельств о каких-либо любовных связях Клеопатры до ее встречи с Цезарем, а явно инфантильный братец Птолемей XIII был своей старшей сестре супругом только по названию, вне всякого сомненья не вступив еще в свои супружеские права, а возможно – и в половую жизнь как таковую), но с инстинктивной уверенностью вполне зрелой женщины, прошедшей «огонь, воду и медные трубы». Впрочем, в ту эпоху женщины (как, впрочем, и мужчины) созревали и взрослели быстро (причем не только на Востоке Экумены).

Нет никаких сомнений в том, что Цезарь «втрескался», «втюрился» или, если угодно, «втюхался» в эту капризную (или безропотно-послушную, в зависимости от обстоятельств) македонскую девчонку, как мальчишка, Именно из-за нее он остался в Александрии более чем на три месяца дольше, чем нужно (всего он пробыл в Египте восемь месяцев), совершенно непростительным образом запустив свои дела в Риме, настоятельно требовавшие его незамедлительного возвращения.

Вообще-то не нужно было тратить особых усилий на то, чтобы влюбить в себя Цезаря, разжечь в его сердце огонь любовной страсти. Наш Гай Юлий с юных лет пользовался вполне заслуженной им репутацией страстного и искусного любовника – скажем прямо, любил Цезарь это дело, не зря же он был потомком не кого-нибудь, а самой Венеры, богини любви! – и всякой более-менее обаятельной, привлекательной, но, главное - сообразительной представительнице «слабого пола» было совсем нетрудно завлечь его в «ласковые сети». Светоний, большой любитель всяческих слухов и сплетен (в том числе – альковных), приводит в своей биографии «Божественного Юлия» довольно длинный «донжуанский» список любовных похождений Цезаря, его многочисленных «сударушек» - от законных супруг римских «некоронованных царей» до самых настоящих, коронованных, цариц Востока, и далеко не случайно «контрактники» Гая Юлия, следуя за его триумфальной колесницей, оглашали стогны Рима песенками вроде:

«Прячьте жен: ведем мы в город лысого развратника.
Деньги, занятые в Риме, проблудил ты (Цезарь – В. А. ) в Галлии».

Следовательно, и в Галлии Гай Юлий проявлял ничуть не меньшую активность на любовном фронте, чем в других местах…

Но все его прежние амурные похождения были ничто по сравнению с нешуточной, подлинной страстью, охватившей Цезаря уже на склоне лет. То, что так восхитило его в молодой египетской македонянке (или македонской египтянке, как кому больше нравится) и настолько привязало его к ней, что он однажды, к ужасу всей «староримской» аристократии, дерзнул пригласить эту «восточную змею» в столицу Римской «мировой» державы (всерьез опасавшейся вскоре стать свидетельницей того, как «варварская» царица будет державно править Римом с высоты Капитолийского холма!), было, вне всякого сомнения, чувством сокровенного и подлинного счастья повстречать на жизненном пути истинно родственную душу.

Вполне можно представить себе, что Цезарь, поддавшийся любовным чарам Клеопатры, снова открыл, обрел и узнал в этой пленительной восточной женщине самого себя – ту же отчаянную готовность на все ради достижения цели («аut Caеsar, аut nihil», «быть или Цезарем, или – никем»), ту же ловкую изворотливость на пути этой цели, ту же готовность нарушать по мере надобности все и всяческие правила и запреты (или, как говорят у нас теперь – «табу»), ту же вполне искреннюю уверенность в своей особости, инаковости, переходящую в совершенно оправданное сознание своего несомненного превосходства, ту же радость от ощущения своей власти над людьми, ту же силу воли в сочетании с гибким умом и здоровым цинизмом, и все это - в образе прелестной, молодой, красивой внешне (пусть даже по-своему, но ведь «боги любят разнообразие»), по-эллински образованной женщины высокой внутренней культуры. К тому же в жилах Клеопатры (отнюдь не «варварки», вопреки нелепым предрассудкам «староримского» нобилитета) текла благородная кровь Птолемеев-Лагидов, прямых потомков первого царя эллинистического Египта Птолемея Лага, или Сотера (по-гречески – Спасителя) – молочного (и, как полагали многие – единокровного) брата непобедимого василевса Александра Македонского, гегемона Греции и царя всей Азии до самой Индии, возводившего свой род к Ахиллу и Гераклу, сыну Зевса - аналога римского Громовержца Юпитера, а впоследствии – и к самому богу Аммону (египетскому аналогу того же Зевса-Юпитера). . .

На момент встречи с Клеопатрой в Александрии Гаю Юлию было пятьдесят два года. Вполне возможно, что в своей хитроумной и очаровательной возлюбленной, годившейся ему по возрасту в дочери, он и впрямь увидел нечто вроде дочери, которой ему было просто невозможно отказать, даже в тех случаях, когда Цезарь разгадывал ее хитрости и осознавал, что Клеопатра его попросту использует, беззастенчиво эксплуатируя испытываемые к ней Гаем Юлием смешанные супружески-отеческие чувства.

Трудно сказать, было ли чувство, испытываемое Клеопатрой к Цезарю, столь же сильным и искренним, как и чувства диктатора - к ней. Позднейшие историки, в первую очередь – конечно, римские, враждебные всем неримскому, так сказать, «по определению», превратили в своих сочинениях царицу Верхнего и Нижнего Египта и возлюбленную Гая Юлия в некую роковую женщин-«вамп» (то есть, попросту говоря – вампира-кровососа), расчетливую и злокозненную бестию, коварную ядовитую змею, обуянную неудержимой похотью иноземную блудницу, стремившуюся достичь, через постель очарованных ею первейших мужей Рима – Юлия Цезаря, а затем – Марка Антония – власти над всем обитаемым миром. Однако автор настоящего правдивого повествование склонен очень усомниться в справедливости всех этих обвинений. Разумеется, Клеопатра преследовала, пускаясь в головокружительную любовную авантюру с Цезарем (а затем - и с Антонием, знакомым ей еще со времен правления отца, Птолемея XII Авлета, посаженного на египетский престол римским полководцем Авлом Габинием, оставившим в Египте, «на всякий пожарный», часть своих солдат – так называемых «габиниев») вполне определенные политические цели, пользуясь для их достижения (подобно всему своему окружению) самыми беззастенчивыми средствами. Конечно, она желала быть и оставаться царицей, но только царицей Египта (хотя и в несколько расширенных, не без помощи своего влияния на сведенных ею с ума римских любовников, и с использованием их «административного ресурса», пределах). Однако, несомненным представляется и нечто другое - Клеопатра не только пользовалась Цезарем, но и по-своему его любила. Иначе и быть не могло – в него влюблялись почти все женщины, встречавшиеся Гаю Юлию на его жизненном пути, извилистом, словно полет летучей мыши.

Как уже говорилось выше, Гаю Юлию, на момент его прибытия в Египет, было за пятьдесят. Он был овеян славой своих многочисленных побед и озарен, если использовать соответствующее римское выражение, «нуменом» - ореолом достигнутой им высшей, почти божественной, власти. На сохранившихся до наших дней монетах, статуях и бюстах той эпохи у Гая Юлия весьма импозантный вид – голова с высоким лбом интеллектуала, худое лицо с орлиным римским носом (у Клеопатры, кстати говоря, судя по ее бюстам и профилям на монетах, носик тоже был, как говорится, «будь здоров», так что ее роднил с Цезарем и этот «руль»), энергичными морщинами между бровями и в уголках рта, говорящие о недюжинной воле и концентрации всех его помыслов на самом главном. узкие губы, уже редеющие волосы (то, что Цезарь рано начал лысеть, очень огорчало Гая Юлия, и потому он стал скрывать свою все увеличивавшуюся лысину под лавровым венком, который принялся, добившись от сената специального, экстраординарного дозволения, носить постоянно, а не только лишь по торжественным случаям).

Если добавить к этому сразу же, с первого взгляда, запоминающемуся лицу не передаваемые дошедшими до нас бюстами живые глаза с пронзительным взором, дополнить его жилистой худобой стройного, прямого, закаленного постоянными воинскими упражнениями, атлетического тела Цезаря, очаровывающей всех и каждого, вступавшего в общение с Гаем Юлием любезностью и приветливостью, и большим любовным опытом «потомка Венеры», искушенного в «науке страсти нежной» (как выразился Александр Сергеевич Пушкин в своем бессмертном романе в стихах «Евгений Онегин»), то вполне можно представить себе, что, взойдя на ложе Цезаря, молодая царица Египта очень скоро смогла себя поздравить с первым в ее жизни любовником, ибо с Цезарем ей действительно очень повезло.

   7. НА ВОЛОСКЕ

Покуда Цезарь безмятежно наслаждался выпавшей ему по велению Фортуны ролью миротворца, египетский военачальник Ахилла, убийца Помпея, времени даром не терял. Собрав внушительное войско, он без лишнего шума подступил к «Александрии при Египте» (именно так официально именовался великий эллинистический город). Гай Юлий, полностью доверившийся охватившему его чувству глубокого удовлетворения, ни на йоту не сомневавшийся в том, что пребывает со своими людьми в полнейшей безопасности, оказался совершенно не подготовленным к египетскому наступлению и был застигнут Ахиллой врасплох. Подкрепления, затребованные Цезарем из Азии, не смогли добраться по Эгейскому морю до осажденного в Александрии Гая Юлия из-за противных сухих северо-западных ветров (называвшихся по-гречески «этесии»). С горсточкой своих «контрактников» влюбленный диктатор не смог организовать мало-мальски эффективного противодействия Ахилле Египтянину, и потому волей-неволей – «воленс ноленс», как говорили в таких случаях римляне - ограничился тем, что засел, на пару с Клеопатрой, в укрепленном дворцовом квартале (своего рода «внутреннем городе») Александрии, взяв заложником малолетнего царя Птолемея XIII и его «кукловода» - кастрата Потина. Началась так называемая «Александрийская война».

По всему городу разгорелись уличные бои, принявшие особенно ожесточенный характер в порту, представлявшем собой в глазах Цезаря важнейший залог и гарантию того, что он сможет либо вырваться из западни, в которую попал по собственной оплошности, либо получить по морю подкрепления. Чтобы не дать египтянам возможности установить полный контроль над морем и отрезать ему путь снабжения по воде, Гай Юлий приказал поджечь стоявший в гавани на якоре египетский флот (а заодно – и свой собственный, римский, флот, чтобы он не попал в руки египтян). Разгоревшийся пожар уничтожил в общей сложности сто десять кораблей. Огонь перекинулся на верфи и портовые складские сооружения, уничтожил городские запасы зерна и знаменитую на весь античный мир Александрийскую библиотеку, в которой на момент ее уничтожения всепожирающим огнем хранились то ли сорок тысяч (если верить Титу Ливию), то ли в десять раз больше (!) свитков сочинений на самые разные темы (еще со времен василевса-фараона Птолемея I Сотера капитаны всех торговых кораблей, бросавших якорь в порту Александрии, были обязаны по царскому указу сдавать имевшиеся у них на борту манускрипты в городскую библиотеку для снятия с них копий). Так были безвозвратно утрачены поистине бесценные сокровища тогдашней мировой литературы.

Пока в городских кварталах бушевал пожар, римский морской десант высадился на острове Фарос и овладел высившемся на нем огромным Александрийским маяком, установив контроль над всеми морскими коммуникациями.

Между тем египтяне все еще держали под своим контролем большую часть Александрии, часть острова Фарос и Гептастадий – дамбу длиной в тысячу двести девяносто метров, соединявшую остров с африканским материком -, а также западную часть александрийской гавани.

Ахилла сжал в кольце осады римских непрошеных гостей, ожесточенно отбивавшихся от египтян, засев в сильно укрепленном царском дворце.

Тем временем на военно-политической арене появился новый, третий претендент на престол Египетского царства. Точнее, претендентка, а не претендент - царевна Арсиноя, младшая сестра царицы Клеопатры. Арсиноя, приказав убить не слишком ей покорного Ахиллу, возглавила египетское войско, при посредстве назначенного ею главнокомандующим другого, послушного Арсиное во всем, полководца. Как видно, не стесняться в выборе средств было привычным делом для всех членов египетской царской семьи. Впрочем, в выборе средств не особо стеснялся и осажденный египтянами Цезарь. Уличив Потина в тайных сношениях с осаждающими, «потомок Венеры» приказал убить перехитрившего самого себя злокозненного интригана-евнуха на месте.

Однако судьба Цезаря и «цезарианцев», осажденных в царских палатах, висела по-прежнему на волоске. Египтяне пустили в городской водопровод соленую морскую воду и таким образом лишили царский дворец питьевой воды. Но Цезарь, не растерявшись, приказал выкопать на побережье несколько колодцев. На его счастье, римляне очень скоро докопались до пресных грунтовых вод. На доброго гения, заботливо и неусыпно опекавшего Гая Юлия с самого рождения, можно было положиться всегда, даже в самых трудных и, на первый взгляд, безвыходных жизненных ситуациях.

В очередной раз Цезарь шел «пятками по лезвию ножа», как пел наш незабвенный бард Владимир Семенович Высоцкий.

Морем на помощь к Цезарю подошел целый легион. Выдержав два морских сражения с восстановленными тем временем военно-морскими силами египтян на подходе к гавани, он пробился к Цезарю. Теперь Гай Юлий оказался в состоянии начать контрнаступление на многократно превосходящие его войско силы противника. Он вознамерился путем комбинированной атаки захватить всю прибрежную часть Александрии, Евностову гавань, Гептастадий и весь остров Фарос, обеспечив себе господство над огромным городом. Однако операция не удалась. Битва продолжалась двое суток, римлянам пришлось оставить уже захваченный ими Гептастадий. В боях погибло более четырехсот легионеров. Сам Цезарь оказался в столь опасном положении, что был вынужден прыгнуть за борт своего атакованного со всех сторон египтянами судна и спасаться вплавь, гребя одной левой рукой и держа в правой над водой одну из своих рукописей или, если верить Плутарху Херонейскому - свои записные книжки. Вот когда ему пригодилось умение плавать!

После чудесного спасения Цезаря (опять его добрый гений постарался!) бои на время прекратились. Стороны приступили к переговорам. Цезарь, сделав жест доброй воли, выпустил из плена малолетнего фараона Птолемея XIII, видимо, «понадеявшись на римский авось» - вдруг пощаженному им мальчугану вздумается в благодарность за избавление его милосердным Гаем Юлием от смерти, выступить посредником в заключении мира. Если Цезарь и впрямь на это надеялся, его ждало большое разочарование. Выйдя на свободу, неблагодарный отрок сразу же возглавил египетское войско и возобновил вооруженную борьбу с пришельцами.

Осада египтянами царского дворца продолжалась ни много, ни мало - шесть месяцев. Наконец, вспомогательному корпусу «цезарианской» группировки, прорвавшемуся в Египет из Сирии, удалось соединиться с осажденными в Александрии воинством царевны Арсинои и уже еле державшимися «контрактниками» Гая Юлия. Вспомогательным корпусом «цезарианцев», прорвавшимся в Египет, командовал весьма одаренный военными талантами искатель приключений по имени Митридат (выдававший себя за внебрачного сына знаменитого врага Рима - царя Митридата Евпатора Понтийского, но, в отличие от своего предполагаемого державного отца, принявший сторону римлян). Митридат Младший, вошедший в историю с прозвищем «Пергамский», оказал Цезарю поистине неоценимую услугу. С его помощью римляне одержали победу над египтянами в битве на Ниле. Цезарь загнал армию никак не желавшей сдаваться воинственной Арсинои в воды великой реки – кормилицы Египта (а через посредство Египта – и Рима). Царь-отрок Птолемей XIII погиб, но Арсиною удалось спасти – ее приберегли для будущего триумфа в честь победы над Египтом в Риме. Цезарь дал, наконец, своей любимой Клеопатре то, чего она так хотела – безраздельную царскую власть над всем Верхним и Нижним Египтом. Пожалуй, ни разу еще Цезарь, возводя вассального монарха на престол, не подвергал такой опасности свою собственную жизнь. Однако, его страстная любовь к избраннице своего сердца, как видно, перевесила и пересилила все риски, сопряженные с ее насильственной интронизацией.

Для окончательного урегулирования всех египетских вопросов и проблем римскому диктатору понадобилось еще более трех месяцев. Обычно на подобного рода дела у него уходило гораздо меньше времени.

В действительности же Гай Юлий и его царственная возлюбленная наслаждались в эти месяцы своей любовью. Они даже нашли время для совместного «речного круиза» вниз по течению Нила, к его истокам, на самом роскошном корабле египетского флота – своеобразном плавучем дворце, проводя время в непрерывных пирах и празднествах. Гай Юлий, знавший толк (еще с незабываемых дней своего приятного времяпровождения в обществе любезного вифинского василевса Никомеда) в восточном образе жизни, позволил себе, после десятилетия невероятных воинских и гражданских тягот и трудов, требовавших от него постоянного напряжения всех душевных и физических сил, немного расслабиться. В Клеопатре он обрел редкостное сочетание утонченной греческой культуры и экзотической восточной тонкости и чувственности, наверняка дававшее ему, эпикурейцу-гедонисту, ощущение поистине небесного блаженства. В общем, «потомок Венеры» на этот раз «оттянулся по полной». А юная царица Клеопатра забеременела и вскоре после отбытия Гая Юлия в Рим, произвела на свет зачатого от него сына, получившего, наряду со своим династическим именем – Птолемей - еще и данное ему в честь отца имя Цезарь, и сразу же прозванного острыми на язык александрийскими шутниками по-гречески «Цезарионом» (а сели быть точнее, то «Кайсарионом»), или, по-русски – «маленьким Цезарем», а попросту говоря – «Цезарёнком».

Отбыв, наконец, из Египта на родину, Цезарь очень скоро убедился в том, что напрасно так мешкал с отъездом. И что, с учетом вновь открывшихся обстоятельств, крайне неудачно выбрал время для отдохновения, «оттягивания»… короче - расслабления.

   8. ПРИШЕЛ, УВИДЕЛ, ПОБЕДИЛ?

Во-первых, у Римской державы появился очередной повод для беспокойства в (Малой) Азии. Царь Боспора Фарнак II Великий (как он без лишней скромности именовал себя на собственных монетах), законный сын непримиримого врага римлян – царя Понта и Боспора Митридата VI Евпатора (которого он предал и довел до самоубийства в Пантикапее, современной Керчи) и вдобавок «друг римского народа» (по милости Помпея Магна), попытался воспользоваться сложной для Рима ситуацией в Передней Азии, вызванной гражданской войной между группировками Цезаря и Помпея. Фарнак быстро оккупировал целый ряд областей, принадлежавших царю галатов («галлогреков») Дейотару, союзнику Цезаря. Когда легат диктатора пришел на помощь Дейотару, его войска были разбиты войсками Фарнака.

Гай Юлий, не сходя с корабля, упорядочил дела в Сирии, сошел на берег в киликийском портовом городе Тарсе и, в своей обычной, испытанной манере, сразу же перешел в наступление на очередного неприятеля. Согласно книге Цезаря (хотя в данном случае его авторство оспаривается некоторыми исследователями) «Александрийская война», диктатор, двигаясь через Галлогрецию (Галатию – В. А. ) и Вифинию в Азию, «разобрал и решил все спорные дела и определил права тетрархов (зависимых правителей-«четвероначальников» – В. А. ), царей и городов». Чтобы заранее выбить почву из-под ног у Фарнака, Гай Юлий, еще не войдя с сыном Евпатора в боевое соприкосновение, назначил своего верного Митридата Пергамского царем Боспора и передал ему часть владений Дейотара.
Вскоре Цезарь наголову разгромил войска Фарнака в битве при Зеле. Правда, вошедшая в историю лаконичная и достаточно высокомерная по стилю «телеграмма» Гая Юлия, отправленная им сенату в Рим «Пришел, увидел, победил» (лат. vеni, vidi, vici) не вполне отражала реальный ход военных действий, хотя и соответствовала по смыслу вполне «суворовской» формуле его «науки побеждать»: «быстрота, глазомер, натиск». В действительности битва Цезаря с Фарнаком Боспорским продолжалась довольно долго, с переменным успехом, и исход сражения не раз висел на волоске.

Однако Цезарю все-таки удалось одолеть воинственного и вероломного боспорского царя, после чего Гай Юлий спешно и успешно «умиротворил» (Малую) Азию и уладил все военно-политические вопросы, причем гораздо быстрее, чем до этого – в Египте (что не удивительно - ведь в Азии у Цезаря не было «под боком» Клеопатры, постоянно отвлекавшей Гая Юлия от дел в «стране пирамид»). Затем диктатор поспешил в Италию, срочно нуждавшуюся в его присутствии.

В Таренте (нынешнем Таранто) Цезаря встретил Цицерон, имевший весьма скорбный и смиренный вид (хотя совсем недавно писавший своему сыну, что должен же быть когда-нибудь положен конец постоянным победам «этого человека», то есть - Гая Юлия). Теперь же «Отец Отечества», один из немногих «помпеянцев», получивших от победоносного «потомка Венеры» дозволение возвратиться в родную Италию, проведя в ожидании диктатора несколько долгих месяцев в довольно жалком (по сравнению в Градом на Тибре) портовом городке Брундизии, попытался втереться в доверие к новому владыке Римской «мировой» державы. «Король умер – да здравствует король!»… За последнее время Цицерон наглядно доказал почти что полное отсутствие у него политического чутья и интуиции, совершив все только возможные в его положении ляпсусы. Когда Цицерон осмелился высказать на совете в «помпеянском» лагере мнение, что дальнейшая вооруженная борьба бесперспективна, возмущенные сыновья Помпея накинулись на «пораженца» с обнаженными мечами, и лишь авторитет Катона Младшего, вступившегося за Цицерона, спас достопочтенного Марка Туллия от убийства своими собственными соратниками. С другой стороны, Цицерон испортил отношения и с заместителем Цезаря – Марком Антонием, который, крайне раздраженный направленными против него «Филиппиками» - обличительными памфлетами, вышедшими из-под бойкого пера Марка Туллия -, не покончил со «старым болтуном» лишь потому, что Цезарь строго приказал своем «начальнику конницы» не трогать Цицерона (во всяком случае – пока он, диктатор, не прикажет). Окончательно скомпрометировали Марка Туллия финансовые махинации его супруги и родство «Отца Отечества» с его «непутевым» зятем – радикалом Долабеллой. В итоге всего этого от «дигнитас» - столь ценимого всяким уважающим себя римским нобилем «достоинства» - Цицерона мало что осталось. Тем не менее, Цезарь обошелся с сильно постаревшим «Отцом Отечества» достаточно милостиво. Нуждаясь в друзьях, диктатор выразил консуляру свои личные «респект и уважуху». Вообще-то Цезарю было нетрудно проявить по отношению к Цицерону свою «клементию». Ведь с Марком Туллием Гая Юлия роднило многое – любовь к литературе, философии и и изящной словесности, общий круг друзей, стремление к популярности, жажда общественного одобрения и признания, нескрываемое желание нравиться всем и каждому. К тому же Цезарь надеялся, что «прирученный» им красноречивый оратор окажет ему ощутимую поддержу, привычно ловко оперируя своими излюбленными политическими лозунгами – libеrtas (свобода), consеnsus Italiaе» («духовное единение Италии»), concordia оrdinum (согласие сословий») и т. д.

Однако в этом отношении Цезарь, надо сказать, ошибся в Цицероне. Марк Туллий, чрезвычайно разочарованный и подавленный состоянием дел и ходом событий в Римской «мировой» державе, предпочел укрываться от треволнений политической жизни в тиши своих сельских вилл (их у Цицерона было несколько). «Отец Отечества» избегал появляться в ставшем насквозь «цезарианским» сенате, старался не участвовать (кроме одного единственного раза) в публичном прославлении Цезаря и изъявлении преданности диктатору, а совсем даже наоборот, работать в сельском уединении над составлением похвального слова стойкому принципиальному республиканцу Марку Порцию Катону. Так что примирение с диктатором спокойствия и счастья Марку Туллию – увы! - не принесло.

То, что Цезарь увидел в Риме, мягко говоря, не отвечало его ожиданиям и надеждам. В отсутствие диктатора его магистр эквитум Марк Антоний – человек широкой души – далеко не всегда был на высоте и, в общем, запустил порученные ему Цезарем дела самым вопиющим и недопустимым образом. В Граде на Тибре царила анархия, магистраты фактически бездействовали, или, во всяком случае, не действовали надлежащим образом. «Начальник конницы», имевший в своей частной жизни роковую склонность к постоянной самокомпрометации, поражал Град на Тибре своими нескончаемыми буйными попойками и вакханалиями, не забывая, однако, даже в пьяном угаре, усердно набивать свою мошну за счет государственной казны. Честолюбивый Долабелла, став народным трибуном, полностью перенял от покойного Целия его радикальную популистскую программу. Столичный плебс был по-прежнему охвачен брожением. Снова произошло восстание, подавленное, однако, Марком Антонием самыми жестокими средствами (на это у магистра эквитум соображения и чувства самосохранения, к счастью для него и Цезаря, все-таки хватило).

Необходимо было спешно принять новые финансово-политические меры. И в то же время – усмирить принимавший все более опасный характер бунт состоявших из ветеранов Цезаря легионов, расквартированных в Кампании.

После битвы при Фарсале им было обещано, что больше на войну их не пошлют. С тех пор ветераны вот уже много месяцев как ожидали неизбежного (по идее) «дембеля», пребывая на лагерном положении, однако ничто не указывало на скорое получение ими обещанной им столько раз «дуксом» щедрой награды за исправную службу. Скорей – наоборот. По всем приметам, ветеранов ожидали новые походы и сражения. «Контрактники» Цезаря уже давным-давно отслужили свой контрактный срок, их мучили полученные в боях за Цезаря увечья, травмы и ранения, все они успели постареть и поседеть под шлемом. В конце концов, терпение у ветеранов истощилось. Когда легат диктатора Геллий прибыл в лагерь крайне недовольных всем происходящим «мулов» Цезаря, намереваясь повести их, по приказу Гая Юлия, в новый поход на Сицилию, произошло форменное «извержение вулкана». Ветераны без лишних слов забросали легата камнями, так что тот еле ноги унес. Попытки магистра конницы Марка Антония вступить в переговоры с бунтовщиками, в надежде как-то их утихомирить, оказались столь же безуспешными. Мятежники желали непременно видеть своего императора и соглашались вести переговоры только лично с ним. Никто, кроме самого Цезаря, не мог им помочь в их беде, никому, кроме Цезаря, они больше не верили.

Возвратившись в Италию, Цезарь, серьезно обеспокоенный происходящим, направил к бунтарям Саллюстия Криспа – того самого будущего историка, которому предстояло дать в своих сочинениях весьма пессимистический, беспощадный в своей правдивости, анализ событий своей эпохи. Саллюстию было поручено точно выяснить, чего желают ветераны, и довести их требования до сведения Цезаря. Однако и с Саллюстием бунтовщики не пожелали разговаривать. Старые вояки, возмущенные столь явным, по их мнению, нежеланием диктатора встретиться с ними, отдавшими ему все, что могли, и что имели, кроме своих жизней, лицом к лицу, устав «бузить» в лагерных пределах, самовольно покинули свои квартиры и, выкрикивая угрозы в адрес всех и каждого, явились во всеоружии в «Вечный Город», где и расположились станом на Марсовом поле. Римские власти предержащие и «столпы общества» сразу же почувствовали себя крайне неуютно. Цезарь, поручив охрану городских ворот немногим еще преданным ему легионерам, отправился в сопровождении небольшой свиты в лагерь опасных «бузотеров». Его появление на Марсовом поле подействовало на мятежников, не бросивших в Цезаря ни единого камня, а наоборот – приветствовавших своего «дукса» чин чином, с отданием ему всех полагающихся воинских почестей.

Цезарю удалось сразу же утихомирить своих разошедшихся не на шутку «контрактников». Гай Юлий с величайшей охотой согласился удовлетворить их требование об отставке (хотя «бузотеры», по-видимому, выдвинули его скорее как средство шантажа), в знак чего обратился к ним не как к «соратникам» («коммилитонам»), а как к «(со)гражданам» («квиритам»). Гай Юлий обещал, что, само собой разумеется, даст ветеранам обещанную им награду за верную службу, деньжата и землицу в «маме Италии», но только… после того, как наберет свежие войска для окончательного разгрома недобитых «помпеянцев», засевших в знойной Африке под крылышком у воинственного нумидийца Юбы, победителя злосчастного Куриона. А набрать для этого новые войска ему, Гаю Юлию, совершенно необходимо, коль скоро они, его старые, испытанные воины, больше не собираются честно нести столь же нелегкую, сколь и почетную ратную службу римскому Отечеству «ради спасения республики» (этот лозунг беззастенчиво использовался «на полную катушку» обеими противоборствующими сторонами) под его, Цезаря, победоносными орлами. Будучи разумными людьми, они, ветераны, должны это себе уяснить. Как, впрочем, и то, что не смогут после окончательной победы Цезаря принять участие в его триумфальном шествии по «Вечному Городу» - в отличие от нанятых им, Цезарем, новых воинов. Но вот после триумфа они, ветераны, могут явиться к нему за обещанной наградой, которую от него, вне всякого сомнения, получат.

Гай Юлий, хитрый, словно лис, тонкий знаток психологии своих «контрактников», на протяжении двух долгих десятилетий шедших за ним сквозь «огонь, воду и медные трубы», сумел сразу же затронуть самую чувствительную струнку в простых душах своих бесхитростных и, в сущности, наивных «мулов». В самом деле - что осталось бы им от их подаренной ему, Цезарю, жизни, в случае, если бы «дукс» так хладнокровно разорвал испытанную временем связь между собой и ними, его ветеранами? Зачем же они тогда помогли своему вождю одержать столько славных побед, торжественно отметить и отпраздновать которые они теперь не смогли бы, участвуя в его триумфе на радость себе самим, Граду и миру? Что стало бы с памятью о понесенных вместе с «дуксом» поражениях, которые теперь стали бы не их и его, Цезаря, а только их одних, ветеранов, поражениями? Неужели они не получат за свою самоотверженность ничего, кроме чисто материальных благ? Минимум духовно-нравственных ценностей, необходимый всякому уважающему себя, порядочному человеку для придания его жизни смысла и цели, грозил исчезнуть, испариться, улетучиться, развеяться, как дым. Воинская честь «контрактников», присущее им горделивое сознание того, что они – не «презренные» гладиаторы, купленные за деньги «со всеми потрохами», а честные соратники, собратья по оружию, коммилитоны своего военачальника, и уважаемые люди, грозила быть поруганной и попранной…не кем-нибудь, а ими же самими…

Центурионы знаменитого Десятого легиона, «вернейшего из верных», решились первыми просить Юлия Цезаря снова зачислить их в войско, изъявив желая служить лишь ему, хоть по гроб жизни. Как говорится, «лед тронулся», но переговоры с «бузотерами» продолжались еще довольно долго. С одной стороны, Цезарь притворялся обиженным и дулся на своих, не оправдавших оказанное им высокое доверие «старых ворчунов», с другой – ветеранам удалось-таки добиться от своего любимого «дукса» согласия дать им деньжат и землицы - сверх уже обещанного ранее. На этот раз трезво оценивавший всю шаткость достигнутого им примирения с солдатами военачальник счел за благо обойтись без наказания бунтовщиков, пощадив даже их главных «коноводов». Слишком они ему были нужны в тот все еще критический момент. Четыре легиона сразу же получили приказ отправляться в Африку. В ходе кровопролитных сражений, в которых им вскоре пришлось принять участие, выяснилось, насколько «старые ворчуны» Гая Юлия были физически и психически истощены, будучи во всех смыслах на пределе свои сил.

В эпоху, когда народные массы представляли собой такую донельзя расколотую, предельно разобщенную и легко поддающуюся всяческим манипуляциям аморфную массу, как римский «плебс урбана», солдатский бунт, описанный выше, имел огромное значение. Ибо в нем фактически участвовал весь простой народ Италии, собранный под военными орлами «потомка Венеры». В тот момент и, во все возрастающей степени, по мере дальнейшего развития и становления римской военной диктатуры, военные мятежи – как легионов, дислоцированных в провинциях, так и отборных войск - столичных преторианцев, стали приобретать все более революционный характер. Важные политические перемены, перетряска, перестройка (выражаясь языком нашего с глубокоуважаемым читателем сравнительно недавнего прошлого) или, говоря по-научному - реструктуризация правящей верхушки римского рабовладельческого общества, в значительной степени определяются внутренними причинами. При этом военные путчи следует рассматривать не просто как «дворцовые перевороты», но как зримое, явное, несомненное и очевидное проявление действия движущих сил истории, ибо в моменты, когда войско представляет собой, в сущности, не только себя, но и народ как таковой, в лице его наиболее активных и способных силой оружия добиться своего сынов, роль этого орудия осуществления военно-политической власти становится двойственной. Оно превращается в бумеранг, способный нанести удар и по тому, кто мнит себя его хозяином…

Именно данное обстоятельство придает, на взгляд автора настоящего правдивого повествования, совершенно новое «измерение» бунтам «цезарианских» войск. Цезарь «пришел, увидел, победил» и при их «умиротворении» не без принципиально важных оговорок. Спору нет, «дуксу»-демагогу в очередной раз удалось искусно и ловко «запудрить мозги» своим доверчивым и простодушным «контрактникам». Но полностью подчинить их себе и превратить в покорную, выносливую и безгласную «боевую скотинку» не смог даже великий (во всех отношениях) Цезарь…

   9. ЗАРЕЗАТЬ ОВЦУ, НЕ ИСПОРТИВ ШКУРЫ

В течение двух с половиной месяцев, проведенных Цезарем в Граде на Тибре до начала похода Гая Юлия против закрепившейся в римской Африке республиканской группировки, «потомок Венеры» успел принять и провести в жизнь целый ряд важных решений. Действовал Цезарь, как обычно, быстро и ни с кем особо не советуясь, а если и обсуждал свои намерения, то лишь с узким кругом своих ближайших друзей и секретарей, представлявших собой своеобразный негласный комитет или личный кабинет при диктаторе. «Карманный» сенат, не допущенный к обсуждению задуманного Цезарем, просто ставился диктатором перед свершившимся фактом и послушно голосовал (естественно - единогласно) «за». Впрочем, столь единодушный «одобрям-с!» ни на мгновение не вводил проницательного Цезаря в заблуждение относительно истинных чувств, испытываемых по отношению к нему «занесенными в списки отцами» в черных башмаках и латиклавах.

Само собою разумеется, на решения Гая Юлия не могло не оказывать влияния все более заметное и ощутимое укрепление позиций «помпеянцев» в римской Африке. Старый, аристократический Рим проснулся, вышел из оцепенения. Скованная страхом за свою жизнь и имущество высшая римская знать, покорно припавшая бы к ногам победителя при Фарсале, прибудь он в Рим сразу же после одержанной над Помпеем в Фессалии победы, теперь начала понемногу поднимать голову, лелея надежды на лучшее. как знать, возможно в конечном итоге победит все-таки не дело Цезаря, а дело сенатской олигархии? Вдруг «сынам свободы» все-таки удастся взять, да и избавиться от автократора? Надежды на скорое избавление от самодержца питали все усиливавшуюся подпольную оппозицию, проявлявшую все большее нетерпение и все большую активность. Поскольку олигархи за прошедшие месяцы успели привыкнуть к демонстративно проявляемому новым хозяином Римского государства милосердию и «толерантности», они все меньше притворялись и маскировались – не говоря уже о том, что целый ряд высокопоставленных и жестоковыйных нобилей и вовсе не собирался превращаться в опытный объект для испытания «клементии», долготерпения и великодушия диктатора. Некоторые из них принимали свою реабилитацию Цезарем не с благодарностью, а с недовольством, иные же даже и не думали молить Гая Юлия об отпущении им их грехов перед ним, вольных и невольных.

Столкнувшись с этой все возраставшей глухой (пока что) оппозицией «нобилитета», Цезарь был вынужден искать себе союзников среди плебса. Единственным доступным ему в сложившейся обстановке и в то же время – самым верным и надежным способом завоевать сердца столичных плебеев было принятие финансово-политических мер в интересах последних.

Но это было чревато для «потомка Венеры» опасностью оказаться в ситуации «цугцванга». Цезарь не мог и не должен был делать ничего, что грозило вызвать недовольство его лучших, вернейших и главнейших союзников – финансистов, ростовщиков и откупщиков, представителей «всаднического» сословия, ordo еquеstеr. Перед Гаем Юлием со всей остротой встала неразрешимая, на первый взгляд, задача – зарезать овцу, не испортив при этом шкуры. Поскольку время не терпело, у него имелся хороший повод ограничиться лишь самыми минимальными и необходимыми мерами (или, говоря по-латыни - minimum minimorum), носящими частично чисто и явно временный характер. Тем не менее, диктатору, с привычной ловкостью, все-таки удавалось кое-как лавировать между «всадническим» и плебейским «фронтами», используя излюбленную им, испытанную временем политику «сдержек и противовесов».

Действия Марка Антония против популиста Долабеллы, поднявшего в Риме восстание в 47 году, не были одобрены Цезарем. Мало того, диктатор перенял и взял на вооружение многие пункты программы Долабеллы, правда, с определенными и немаловажными корректурами и оговорками. В отличие от Долабеллы, Цезарь – сам в прошлом крупный должник, не решился ни взять на вооружение популярный лозунг «новых таблиц» (лат. tabulaе novaе), то есть – полного аннулирования задолженности, ни принять однозначно сторону кредиторов. Как же говорилось выше, из-за начала гражданской войны в Риме и Италии сложилась проблематичная ситуация с невыплатой долгов. Кредиторы, вынужденные ссужать деньги сначала «помпеянцам», а затем и Цезарю, начали требовать скорейшего погашения долгов от обычных заемщиков, те же не могли погасить кредиты из-за нехватки наличности. Единственной возможностью рассчитаться с кредиторами была распродажа имущества, однако из-за начала войны цены на наиболее дорогие в античную эпоху товары - землю и недвижимость - резко упали. Вместо этого Гай Юлий постановил оценивать все имущество должников по его довоенной стоимости, а кредиторов обязал принимать это имущество в зачет уплаты долгов. Цезарь повелел владельцам жилья зачесть должникам проценты в счет капитала, то есть -общей суммы задолженности (вследствие чего кредиторы потеряли, по разным источникам, от четверти до трети той суммы, что им причиталась), и сложить часть квартирной платы с наиболее бедных квартиронанимателей. .

«Он (Гай Юлий – В. А. ) не оправдал не раз возникавших надежд на отмену долговых обязательств, но постановил, наконец, чтобы платежи должников заимодавцам определялись той стоимостью, какую имели их имения до гражданской войны, и чтобы с общей суммы долга были списаны все выплаты или перечисления по процентам; а это сокращало долг почти на четверть» (Светоний).

Однако, поскольку, данная мера, принятая Цезарем, имела разовый характер, и, к тому же, способствовала оживлению денежных операций, ибо позволила опять брать новые кредиты, финансисты с нею смирились. Кроме того, он на год освободил от внесения квартплаты тех, кто платил за жилье в городе Риме до двух тысяч, а в италийских муниципиях – до пятисот сестерциев аренды. Хотя эта мера, также имевшая разовый характер, ощутимо облегчила финансовое бремя плательщиков, она не улучшила их положение в принципе.

После срочных мер по улаживанию долгового кризиса Цезарь принял и другие меры, направленные на оздоровление финансов Римского государства. В частности, именно при его диктатуре началась регулярная чеканка золотой монеты – «аврея», или «аурея» (лат. aurеus), в то время как до Цезаря золотые монеты выпускались в Риме лишь эпизодически. Кроме того, впервые на монеты было помещено изображение не умершего, а еще живого человека – угадайте-ка, кого? Правильно - самого диктатора.

Еще один принятый в указанное время тщанием Цезаря новый закон - lеx Iulia dе modo crеdеnti еt possidеnti intrа Italiam - обязывал собственников к вложению части их капитала в земельную собственность. В наше время этот закон назвали бы принудительным, или вынужденным, займом. Посредством этого закона Цезарь намеревался добиться подъема италийского сельского хозяйства и одновременно стимулировать, в интересах стоявших за ним финансистов, оборот капиталов в Италии.

Имущество погибших в ходе гражданской войны противников Цезаря было продано с аукциона, что привело к конфликту между Цезарем и его наместником в Италии Марком Антонием. Антоний «положил глаз» на имения Помпея Магна, чьи сыновья все еще сражались против сторонников Цезаря с оружием в руках, но вовсе не желал за них платить, предпочитая получить их от столь щедрого к соратникам диктатора даром, на что Гай Юлий не счел возможным согласиться. Цезарь нуждался в деньгах для пополнения своей военной казны, легионеры и авксилиарии – в жаловании, ветераны – в обещанном им «дуксом» вознаграждении (пенсионе, или, выражаясь современным слогом – пенсии) за беспорочную службу. Крайне недовольный и разочарованный отказом, Антоний уехал из Града на Тибре в одно из поместий Помпея (за которое так и не заплатил). Цезарь же не стал слишком пенять на это и досаждать одному из своих самых способных военачальников.

Не забыл Гай Юлий также свою старую любовь и верную подругу Сервилию, мать «помпеянца» Брута, предоставив ей возможность приобрести по, прямо скажем, бросовой цене несколько весьма доходных имений, пошедших с молотка, что побудило Цицерона к очередной серии ядовитых замечаний. Но что Цезарю было до этого? Ведь «старая любовь не ржавеет»…

Кроме того, «потомок Венеры» начал энергично предоставлять своим сторонникам доходные места и почетные должности, одновременно обеспечивая себе тем самым возможность оказывать, при посредстве облагодетельствованных им друзей, влияние на те или иные сферы политической жизни республики. Цезарь добился этого, не смещая никого из прежних, избранных обычным, законным, порядком магистратов, а именно – путем простого увеличения числа эдилов, квесторов, жрецов римской государственной религии. Вакантные места в сенате были также замещены сторонниками Цезаря. Причем новые сенаторы милостью Гая Юлия послужили в Риме «притчей во языцех», став предметом крайнего возмущения «староримской» высшей аристократии. Об этом будет еще подробнее сказано далее.

В то же время Цезарь отказался от предложенного ему авансом пятилетнего консульства (обычная консульская легислатура продолжалась, как известно, всего год). Гай Юлий счел более уместным и, главное - разумным быть утвержденным в консульской должности еще на год (тем более что должность консула, в отличие от должности диктатора, была связана достаточно заметными ограничениями в плане полномочий). Вообще же римская государственная машина, худо-бедно, но опять пришла в движение, сенат вновь заработал, состоялись очередные выборы. И Цезарь, умело уладив, как и подобало ему - непревзойденному практику и оппортунисту – все самые насущные и требовавшие безотлагательного решения вопросы, мог, наконец, вновь сменить гражданскую тогу на военный сагум и выступить в очередной поход.

   10. ЧТО НОВОГО ИЗ АФРИКИ?

«Quid novi еx Аfrica?», сиречь: «Что нового из Африки?». Этот вопрос неизменно задавал Марк Туллий Цицерон в своих письмах. «Отец Отечества» со смешанными чувствами следил за происходящим в африканской провинции Римской державы – «последнем оплоте свободы», уничтожить который теперь вознамерился Цезарь.

В римской Африке (необычайно плодородном в ту эпоху регионе, отличавшемся высоким уровнем развития сельского хозяйства еще с карфагенских времен) собралось достаточно многочисленное и боеспособное войско республиканцев. Осенью 48 года Марк Порций Катон, после разгрома «помпеянцев» при Фарсале, высадился во главе десятитысячной армии близ Кирены (располагавшейся на побережье современной Ливии). У республиканцев было достаточно времени для того, чтобы основательно подготовиться к новому «раунду» военно-политической борьбы в период сильно затянувшегося пребывания Цезаря в Египте, в Азии и в Италии. Республиканские войска в провинции Африке и в вассальном царстве Нумидии насчитывали десять легионов плюс многочисленные вспомогательные отряды. К ним присоединились также четыре легиона, легковооруженные, конники и боевые слоны враждебного Цезарю царя Нумидии Юбы, исправно снабжавшего римские и собственные вооруженные силы республиканской группировки фуражом и провиантом. Нумидийские воины (особенно – конные) славились выдающимися боевыми качествами еще со времен своих царей-воителей Югурты и Масиниссы, или Масанассы (именно переход Масиниссы, многолетнего союзника Ганнибала, со своей легкой конницей на сторону римлян в конце Второй Пунической войны решил судьбу Карфагенской державы).

В Африке собрались все уцелевшие к тому времени высокопоставленные и именитые представители «помпеянского» лагеря – испанские легаты Афраний и Петрей, наместник провинции Аттий Вар, два сына Помпея «Великого» - Гней и Секст -, Катон, тесть покойного Магна – Цецилий Метелл Сципион, а также (что немаловажно) – Лабиен, талантливый полководец, «квази-Цезарь».

Ввиду одновременного присутствия в африканском «оплоте римской свободы» столь ослепительной плеяды полководцев, было очень непросто выбрать верховного главнокомандующего. В первую очередь на должность «самого главного» претендовал нумидийский царь Юба, «друг и союзник римского народа», взявший, «из любви к свободе» и ненависти к ее заклятому врагу – узурпатору Цезарю -, нещадно гонимых тираном «помпеянцев» под свое крыло и давший им приют, «спаситель Африки» и опытный военачальник. Как, впрочем, и Аттий Вар (как-никак, официальный наместник провинции). И драчливый Цецилий Метелл Сципион – как старейший по званию (он был как-никак консуляром). Кроме того, Метелл усиленно распространял и использовал для поддержания и продвижения своей кандидатуры в Главнокомандующие армией республиканской группировки древнее поверье, согласно которому «Сципионам предназначено судьбой всегда одерживать в Африке победы» (именно поэтому, Цезарь, чтобы противодействовать «помпеянской» пропаганде и доказать неосновательность данного предания, специально назначал – чаще всего, формально – командовать частями своей армии представителей, по большей части, оскудевшего, к описываемому времени, но все еще достаточно многочисленного рода Сципионов, служащих под знаменами «цезарианцев», включая самых захудалых потомков победителя Ганнибала и разорителя Карфагена, именно к которым, в первую очередь, относилось старинное пророчество). Споры за первенство между этими тремя деятелями республиканской группировки не прекращались до тех пор, пока суровый Катон – неоспоримый идейный вождь «помпеянцев» - не принял решение вручить верховное командование Сципиону (как на грех, самому неудачному и наименее одаренному из трех кандидатов, зато - самому знатному из них). Дабы восполнить явный недостаток него командного опыта, Сципиону, по другому, поистине «соломонову», решению Катона, дали в помощь Лабиена в качестве «начальника генерального штаба при главнокомандующем» (выражаясь современным языком). В действительности же командование всеми силами и операциями республиканской армии на африканском театре военных действий осуществлял отнюдь не родовитый Сципион, а именно неродовитый Лабиен.

Главная оперативная база «помпеянцев» располагалась в районе древней Утики.

Как и в большинстве случаев, войско Цезаря по численности значительно уступало неприятельскому войску, однако это было еще полбеды – Гай Юлий всегда воевал не числом, а умением. Хуже было нечто другое. Ход событий показал, что «контрактники» Гая Юлия – увы! – в немалой степени утратили свою былую боеспособность, ратный дух и дисциплину, выгодно отличавшие их ранее от «контрактников» других тогдашних римских «дуксов». Переправа через «наше море» прошла не слишком благополучно, противные ветра рассеяли «цезарианский» флот, диктатор высадился в Африке лишь с частью своего экспедиционного корпуса, и был вынужден дожидаться на берегу остальных транспортных кораблей своей «непобедимой армады».

Пока Гай Юлий дожидался, его выученик Лабиен в полной мере продемонстрировал все, чему научился и что перенял от своего бывшего начальника. Ученик выступил против учителя, как только получил известие о высадке войск Цезаря в Африке. Цецилий Метелл Сципион возглавил «помпеянскую» пехоту, сам же Лабиен во главе республиканской конницы и легковооруженных войск, форсированными маршами, сделавшими бы честь самому «потомку Венеры», поспешил к морскому побережью и появился на Руспинской равнине в тот момент, когда Цезарь смог, наконец, собрать воедино свою уже высадившуюся в Киренаике «десантуру». И закипела битва при Руспине. Несмотря на то, что большая часть конницы Лабиена была еще далеко, он сразу же бросился на врага. Тит Лабиен хорошо знал, с кем имеет дело, и понимал, что «промедление смерти подобно», особенно когда имеешь дело с Гаем Юлием. Цезарь бестрепетно встретил удар превосходящих сил своей бывшей «правой руки». Дважды Лабиену и его резервным войскам удавалось окружить диктатора, и оба раза Цезарю удавалось, с величайшими усилиями и с огромным трудом, прорвать кольцо окружения. При этом Цезарь, как в битве с Помпеем при Диррахии, воспрепятствовал распространению всеобщей паники, хватая своих бегущих от врага «контрактников» за ворот и обращая беглецов лицом в сторону преследующего их неприятеля. Лишь с наступлением темноты Гаю Юлию, «получившему добрую зарубку на память» (выражаясь слогом Николая Васильевича Гоголя из «Тараса Бульбы») удалось укрыться со своими «старыми ворчунами» за рвом, валом и частоколом укрепленного лагеря «цезарианцев», где диктатор и обосновался в ожидании прибытия своих остальных легионов, уклоняясь от всяких соблазнов снова ввязаться в бой с Лабиеном «и иже с ним». Как писал сэр Бэзил Генри Лиддел Гарт, под Руспиной Цезарь «попал в ловушку и избежал поражения лишь благодаря сопутствующей ему удаче (хранившему его с рождения доброму гению – В. А. ) и тактическому мастерству («Стратегия непрямых действий»).

Цезарю было совершенно ясно, как трудна будет предстоящая ему борьба со своим бывшим лучшим полководцем времен Галльской войны, обладающим не только теми же глазомером и быстротой, той же гибкостью и способностью принимать верные оперативные решения, что и сам он, Цезарь, но и успевшим, за долгие годы службы под его, Гая Юлия, началом, досконально изучить всю специфику, все особенности его искусства военного планирования, заранее предвидеть, как именно он, Гай Юлий, будет действовать в той или иной обстановке. Ввиду всего этого «потомку Венеры» необходимо было проявлять во всем повышенную осторожность.

Осада старинного города Утики поставила Цезаря в положение, аналогичное его положению под стенами Герговии. Все попытки Гая Юлия овладеть древней пунийской цитаделью оказались неудачными, вследствие блестящей, носившей яро выраженный наступательный характер обороны города Титом Лабиеном. Диктатору пришлось отказаться от продолжения осады….

Оставив Утику в покое, Цезарь продолжал соревноваться с Лабиеном, демонстрируя свое оперативное искусство с совершенно необычной и нетипичной для него осторожностью. Тем не менее, он несколько раз подвергся весьма опасным нападениям. Неуловимый Лабиен был, казалось, повсюду (как и стремительная нумидийская конница). Он не поддавался на хитрости Цезаря. Должно быть, Цезарь, сражаясь с Лабиеном, испытывал нечто сродни ощущениям человека, фехтующего со своим собственным отражением в зеркале…

В течение нескольких месяцев, даже после прибытия подкреплений, «потомок Венеры» придерживался стратегии чрезвычайно непрямых, хотя и ограниченных, действий. Искусно маневрируя, Гай Юлий беспрерывно наносил врагу «комариные укусы» или «булавочные уколы», нанесение которых все больше сказывалось на моральном состоянии войск противника, о чем свидетельствовало увеличение потока дезертиров из неприятельского стана. Наконец, в результате более широкого непрямого подхода к главной базе республиканцев в Тапсе, Гай Юлий сумел создать подходящую обстановку для благоприятного исхода задуманного им генерального сражения.

Ибо именно при Тапсе (на юге современного Туниса) было суждено произойти решающей битве на африканском «фронте» гражданской войны.

С целью завлечения в ловушку нумидийской конницы царя Юбы, Цезарь осадил Тапс, древний город на берегу Средиземного моря южнее Карфагена, расположенный на мысе, сильно вдающемся в море и отделенном от материка большим соленым озером. Цезарь рассчитывал, что его противники придут на выручку городу и тогда им придется вступить в бой на местности, благоприятной и удобной для действий легионов Цезаря. Добраться до этой морской крепости можно было лишь по двум узким дорогам, в значительной степени непроходимым из-за лесов и болот.

Цезарь, как, вероятно сочли его враги, попался в «ловушку». Республиканцы сразу же поторопились закрыть выход из нее целой системой земляных укреплений, так чтобы вырваться из западни можно было лишь морским путем. Однако Цезарь, сохраняя полное спокойствие, не опасаясь соприкосновения с противником, смог перегруппировать свое войско внутри «западни» и, находясь там вне зоны видимости неприятеля, сконцентрировать свои силы в направлении планируемого им прорыва. крайне сложная, безвыходная ситуация его «контрактников», оказавшихся в «мешке», или «котле», даже сыграла «дуксу» на руку, ибо его, казалось бы, предельно деморализованные «мулы» теперь внутренне собрались, поняв, что им остается только победить или умереть.

6 апреля 46 года – в день, когда Цецилий Метелл Сципион попытался, со своими легионами, окончательно захлопнуть ловушку в самом узком месте -, Цезарь пошел на прорыв. «Дукс» не ошибся в своих «контрактниках», поставленных врагом в безвыходное положение и потому бросившихся на республиканцев с мужеством отчаяния. Наступательный порыв «цезарианцев» был поистине неудержим.

Опасаясь приближения Цезаря, «помпеянцы» продвигались в строгом боевом порядке, со слонами на флангах. Расположение войск Цезаря было характерно для его обычного стиля ведения боя: он командовал правой половиной центра своего войска, а кавалерия и лучники располагались на флангах. Угроза со стороны слонов противника вызвала дополнительные меры предосторожности, принятые Цезарем, усилившим свою конницу пятью когортами пехоты. Кстати говоря, именно битву при Тапсе принято считать последним сражением на Западе античной Экумены, в котором широко использовались боевые слоны.

Трубач Цезаря подал сигнал к битве. Лучники Цезаря обстреляли боевых слонов республиканцев, приведя их в панику. Под градом стрел «республиканские» слоны бросились назад и принялись топтать свою пехоту. Слоны «помпеянского» левого фланга атаковали центр войска Цезаря, где столкнулись с Пятым легионом Жаворонков (Алауда). Отборный легион Гая Юлия доблестно отразил атаку серых гигантов. Именно за этот коллективный подвиг «слоноборцев» из Пятого (повторивших, в приливе «массового героизма», индивидуальный подвиг предка-«слоноборца» своего «дукса», за который этот отважный предок получил якобы прозвище «Цезарь»), знамя легиона Жаворонков было впоследствии украшено изображением слона (к чьему пунийскому или же мавританскому названию – «цеза» или «цезай» - Гай Юлий Цезарь возводил свой «когномен») . После потери своих боевых слонов Цецилий Метелл Сципион (возможно, придавший этому событию символический смысл – ведь слон был эмблемой рода Метеллов, и тесть Помпея даже отчеканил в Африке монеты с изображением слона) приказал трубить отступление. Конница Цезаря обошла вражеские боевые порядки, разгромила все три укрепленных лагеря «помпеянцев» и обратила их в в бегство. Союзные Сципиону войска царя Юбы бежали с поля боя, чем и завершилась битва при Тапсе.

Такова одна из версий хода сражения, пожалуй, наиболее распространенная. По другой версии, легионеры Гая Юлия на правом крыле, не дожидаясь приказа своего «дукса», заставили трубача самовольно подать сигнал к началу сражения, хотя еще не все войска выстроились в боевой порядок.

Согласно сообщениям некоторых источников, сам Цезарь на этот раз не руководил сражением из-за случившегося с ним припадка падучей болезни, и был укрыт своими людьми в лагерной башне. Эти сообщения вполне могут иметь пропагандистский характер, призванный объяснить и оправдать в глазах «римского сената и народа» достаточно хаотичный характер действий легионеров Гая Юлия в битве при Тапсе. Отсутствие Цезаря на поле брани одновременно как бы снимало с него и ответственность за чудовищную «кровавую баню», устроенную «цезарианцами» своим противникам-республиканцам, после взятия приступом всех трех укрепленных «помпеянских» лагерей. Такая беспощадная в стиле Суллы и Мария, жестокость (по отношению к согражданам) явно не вязалась с усердно провозглашаемой и пропагандируемой на все лады диктатором концепцией «клементии», и потому было даже неплохо иметь повод и возможность возложить ответственность за действия, ставящие под сомнение милосердие великодушного Цезаря, его «милость к падшим», на других, на его «нерадивых подчиненных». Хотя, с другой стороны, вполне возможно, что Гай Юлий в самом деле не сумел или оказался не в силах обуздать кровожадность своих разбушевавшихся вояк, стремившихся раз и навсегда покончить с неприятелем в этой последней битве слишком затянувшейся междоусобицы (в пользу данного предположения говорит и факт самовольного, не дожидаясь приказа, вступления «контрактников» Цезаря в битву). Им просто надоело воевать, и потому они превратились в диких зверей, не дававших никакой пощады своим согражданам и братьям, говорящим на той же латыни, что и они сами. Десять тысяч воинов-республиканцев, окруженных на холме, были беспощадно перерезаны, забиты, словно скот на бойне, своими римскими согражданами…

Цецилий Метелл Сципион, каким-то чудом уцелевший в братоубийственной резне, спасся бегством, но только для того, чтобы несколько месяцев спустя потерпеть очередное поражение, на этот раз — в морском бою у (Г)иппона-Регия, и умереть смертью, достойной римского нобиля.

Как бы то ни было, важнейшее сражение гражданской войны было выиграно «контрактниками» Цезаря (с ним или без него – неважно). А за стенами Утики – последнего оплота римской «свободы» и республики – ждал своей участи «помпеянский» гарнизон во главе с непримиримым Марком Порцием Катоном.

   11. О КАТОНЕ И «АНТИКАТОНЕ»

Одержав решительную победу в генеральном полевом сражении, решившем судьбу римской Африки и вассального Нумидийского царства, Гай Юлий возобновил осаду Тапса, и в скором времени город был взят. Затем Цезарь во главе четырех легионов и всей своей конницы двинулся на Утику. «Потомок Венеры» очень надеялся взять Катона живьем. Но Марк Порций не пожелал доставить диктатору этого удовольствия. Незадолго до появления «цезарианцев» под стенами Утики, старый недруг Цезаря, получивший известие о поражении армии «помпеянцев» при Тапсе, закололся, рекомендовав предварительно своим еще уцелевшим к тому времени соратникам примириться с победителем. Вот так! С одной стороны: «Умираю, но не сдаюсь!», с другой: «Сила солому ломит…»

Победитель был очень недоволен таким исходом своего многолетнего противоборства с Марком Порцием. Если верить Плутарху Херонейскому, Цезарь якобы воскликнул: «Катон, мне ненавистна твоя смерть, ибо тебе было ненавистно принять от меня спасение». Впрочем, прославленный в веках биограф, очевидно, сомневался в искренности Гая Юлия, который мог теперь, над телом своего непримиримого врага, погибшего от собственной руки и переставшего представлять для Цезаря опасность, сколько угодно упражняться в красноречии и лить крокодиловы слезы (легенду о которых он, наверняка, услышал в «медовые» месяцы своего пребывании на нильских берегах – возможно, из коралловых, зовущих к поцелуям уст египетской царицы Клеопатры).

Последовав примеру Марка Порция, покончили с собою и другие предводители республиканцев – царь (хорош республиканец!) Юба, Петрей и Афраний. Но по поводу их самоубийства Цезарь никак не высказался, молча приняв его к сведению, как данность. Многих пленных командиров «помпеянцев» он приказал казнить без суда.

Вопрос, как поступил бы Гай Юлий с Катоном, попадись тот ему в руки живым, остается, так сказать, отрытым по сей день. Вне всякого сомнения, пленение Марка Порция стало бы для Цезаря величайшим триумфом, а помилование Гаем Юлием своего величайшего (после Помпея) врага – наиболее наглядным и выигрышным с пропагандистской точки зрения проявлением «клементии» Цезаря и magnitudo animi, величия души победоносного диктатора, привыкшего… как там написано у старика Вергилия?. . . Правильно! «Милость покорным являть и смирять войною надменных!»

Впрочем, вероятность согласия Катона принять от «запятнанного кровью сограждан тирана» столь унизительную для него, идейного тираноборца, милость, представляется автору настоящего правдивого повествования крайне маловероятной. С другой стороны, в бурной биографии главного героя этой книги можно найти немало примеров, когда он, после очередной победы, и не вспоминал о, несомненно, присущем его натуре милосердии, неизменно отдавая предпочтение соображениям общественной (понимай: государственной) пользы и целесообразности, или, по-латыни – ratio status….

В лице Катона Младшего (прозванного посмертно, по месту своего самоубийства, Утическим), римское «общее дело» (именно так переводится с латыни на русский слово «республика») утратило своего последнего идеолога. Этот выдающийся, при всех своих слабостях (присущих каждому живому человеку, ибо «един Бог без греха»!) представитель и защитник, если не сказать - воплощение «римской свободы», то есть – римского аристократического «свободного государства», сражался, как мечом духовным, так и мечом железным, за исторически обреченное дело. Катон вел эту непримиримую «борьбу с тиранией» словом и делом столь «непокобелимо»-догматично и столь непробиваемо, несокрушимо узколобо, что не оставлял ни у кого ни малейших сомнений в полном отсутствии у него представлений о велениях времени и требованиях исторической необходимости. Своим самоубийством, несомненно, честный в своей непреклонности, упорстве и жестоковыйности старый упрямый ревнитель принципов облагородил память о себе и о защищаемом им до последнего вздоха безнадежном деле, став для потомства символом свободолюбия и морально-нравственной цельности натуры.

Первым придал образу Катона Утического символический характер не кто иной, как Цицерон. Марк Туллий сочинил восторженное похвальное слово, прямо-таки гимн, самоубийце Марку Порцию, описав славные деяния Катона Младшего, преображенные его пером и озаренные почти божественным ореолом. Этот поступок, несомненно, потребовал от Цицерона изрядного мужества. Он, человек, совсем недавно помилованный и даже приближенный к себе Цезарем, осмелился прославить пером злейшего недруга столь снисходительного к нему, Марку Туллию, диктатора! Хотя, как сообщают некоторые источники, написать посмертный панегирик Катону боязливого от природы Цицерона побудил Брут – племянник и зять самоубийцы. К тому же решение Марка Туллия сочинить post mortеm похвалу Марку Порцию могло свидетельствовать об угрызениях совести, испытываемых вечно колеблющимся «Отцом Отечества». Возможно, светлый образ непреклонного и цельного Катона воспринимался как молчаливый укор «идеологически нестойким» консуляром, не случайно получившим от современников насмешливо-презрительное прозвище «трансфуга» (или, по-русски, «перебежчик»). Цицерон, конечно, знал, чем он рискует, сочиняя панегирик. Цезарь, как правило, достаточно болезненно реагировал на подобные косвенные, но достаточно прозрачные, выпады в свой адрес. Он с трудом переносил упреки, нападки и издевки, и не всегда у Гая Юлия хватало силы воли сделать хорошую мину при плохой игре, хотя именно этого от него ожидали привычные к клевете и сплетням граждане «Вечного Города».

Тем не менее, Цицерон отделался, можно сказать, «легким испугом». Диктатор несколько снял остроту сделанного Марком Туллием явно политического выпада в адрес «потомка Венеры», придав происходящему характер чисто литературного «состязания на ниве изящной словесности». Цезарь не поленился сочинить, в противовес панегирику Цицерона, свой собственный памфлет под названием «Антикатон», в котором, в типичном стиле инвективы, перечислил все, вплоть до самых грязных и сомнительные с точки зрения достоверности, слухи и сплетни о самоубийце, которые только смог отыскать (или которые смогли ему доставить информаторы). Самая главная особенность вышедшего из-под пера Цезаря памфлета заключалась в том, что Гай Юлий противопоставил в нем Катону никого иного, как восславившего Катона «Отца Отечества» Цицерона, чьи заслуги перед Римским государством и чье красноречие Цезарь удостоил в своем «Антикатоне» всяческих похвал. Весь Рим откровенно злорадствовал. Оба сочинения стали подлинными бестселлерами (выражаясь современным языком). Да и могло ли быть иначе? Разве мог спор двух выдающихся деятелей своей эпохи – победителя Катилины и победителя Помпея - о третьем, столь же выдающемся, остаться без внимания широкой читательской аудитории? Ведь тогдашние римляне (естественно, если они были грамотны) считались «самым читающим народом» Экумены…Нам, людям XXI столетья, остается только сожалеть о том, что ни сочинение Цицерона, ни сочинение Цезаря о Катоне до нас не дошло…

Цицерон положил начало прославлению добровольно ушедшего в мир иной, не желая дальше жить на этой земле под гнетом тирании, идейного вождя республиканской партии. Прославлению Катона, превратившемуся со временем в целую, причем весьма плодотворную, литературную традицию. В своей эпической поэме о гражданской войне Цезаря с Помпеем «Фарсалия» Лукан первым из стихотворцев воспел Катона как образец стойкого и безупречного защитника свободы и республиканских добродетелей. Образец, не утративший своего обаяния и в глазах последующих поколений явных и тайных воздыхателей об утраченной свободе. С тех пор память о покончившем с собой в жаркой Утике герое не угасала. Даже великий флорентинец Данте Алигьери – последний поэт Средневековья и первый поэт Возрождения – ввел Катона, в роли привратника Чистилища – Пургатория - во вторую часть своей «Божественной комедии», как символ духовной независимости и моральной безупречности (ввести Катона в Рай Данте не посмел, так сказать, «по чисто техническим причинам» - во-первых, Катон умер до прихода в этот мир Иисуса Христа и потому не мог принять Святого Крещения; во-вторых, Марк Порций все-таки кончил жизнь самоубийством, осуждаемым христианством, как нежелание нести до конца свой Крест, предназначенный всякому смертному Богом). Бесчисленные композиторы, художники, поэты, драматурги и прозаики обессмертили Марка Порция в своих произведениях. Не зря Катон, «последний республиканец», был возведен в ранг, или, точнее, вознесен до уровня «идеологической модели поведения всякого добродетельного гражданина» и образца для подражания в глазах и умах деятелей и современников Французской революции и многих других революций и заговоров, включая наш, российский, заговор декабристов.

   12. ПЯТЬ ТРИУМФОВ ГАЯ ЮЛИЯ

Очистив от республиканцев Африку, обратив Нумидию в римскую провинцию, взяв с древних карфагенских городов огромную контрибуцию (в наказание за поддержку ими «помпеянцев»), победоносный Цезарь возвратился в Рим. Расправу с убежавшими из Африки в Испанию сыновьями Помпея Магна и Титом Лабиеном (сумевшим, несмотря на тяжелое ранение, спастись бегством с африканского театра военных действий) Гай Юлий оставил на потом. «Карманный» сенат подобострастно удостоил победителя невиданных дотоле почестей, а именно - четырех триумфов подряд: первого – за победу над Галлией, второго – за победу над Египтом, третьего – за победу над Понтом (то есть - над Фарнаком Боспорским, претендентом на наследство своего великого отца Митридата VI Понтийского; празднуя победу над Фарнаком как «победу над Понтом», Цезарь как бы затмевал своим «Понтийским» триумфом более ранний, также посвященный победе над Понтом, триумф Гнея Помпея «Великого»), и, наконец, четвертого – за победу над Африкой. Поскольку за победы римских полководцев над своими же римскими согражданами триумфов по обычаям республики не полагалось, победа над Помпеем под Фарсалом не упоминалась. Победа Цезаря над Африкой была отпразднована, как победа над царем Юбой Нумидийсим. Поскольку Юба своим самоубийством спасся от позора, в триумфальной процессии был проведен по рукоплещущему Риму юный сын венценосного самоубийцы – Юба Младший. По утверждению Плутарха, это было для мальчугана величайшим счастьем: «Он попал в счастливейший плен, так как из варвара и нумидийца превратился в одного из самых ученых греческих писателей». Это означает, что Цезарь, по крайней мере, оставил Юбу Младшего в живых. «А ведь мог бы и ножичком…»

Судьба других военнопленных «варваров», проведенных в триумфальном шествии по торжествующему Риму, оказалась куда более печальной. Отважный галльский вождь Верцингеториг, проведенный, после шестилетнего заключения в сыром, зловонном, темном карцере, по улицам «Вечного Города» под свист, насмешки, поношения и ругань улюлюкающей «великоримской» черни, был затем удавлен. Тот же жребий был уготован и египетской царевне Арсиное. Ее сестрица Клеопатра, наблюдавшая за Египетским триумфом Цезаря с трибуны для почетных гостей, с живым, неподдельным, интересом и с чувством глубокого удовлетворения провожала взором свою проведенную мимо нее в цепях неудачливую соперницу в борьбе за престол «страны пирамид»…

За триумфальными шествиями последовала целая оргия празднеств. Хлебосольный триумфатор за свой счет накрыл роскошную «поляну» - двадцать две тысячи пиршественных столов для столичного плебса, заслужившего щедрое даровое угощение своей поддержкой Гая Юлия на протяжении столь долгих лет. Пирующих квиритов потчевали вином четырех сортов – разумеется, тоже бесплатно. Кроме того, каждый свободный римский гражданин был щедро одарен деньгами, зерновым хлебом, мясом и оливковым маслом. В довершение ко всему Цезарь устроил для столь любимых им дорогих, возлюбленных сограждан - populus romanus quiritium - даровые театральные представления, гладиаторские бои, травлю зверей и даже «навмахии» – «потешные» (по названию, в действительности же – не менее кровопролитные, чем «всамделишные») морские сражения (с участием многоярусных военных кораблей) на залитой водой арене (посвященные диктатором памяти своей давно умершей дочери Юлии). Так что римский народ сполна получил в эти радостные дни все, что ему требовалось и полагалось, по мнению властей предержащих – «хлеба и зрелищ», «панем эт цирценсес».

В торжественной речи, обращенной к своим согражданам, жадно ловившим каждое слово триумфатора, Цезарь сообщил ликующим квиритам еще одну приятную новость: он, «потомок Венеры», захватил так много земли, что отныне будет ежегодно доставлять в государственное хранилище двести тысяч аттических медимнов[5] зерна и три миллиона фунтов оливкового масла.

Затем Цезарь щедро заплатил своим легионерам за пролитые ими за его восхождение к вершинам власти кровь, пот и слезы. Каждый рядовой воин получил пятьсот, каждый центурион – десять тысяч, каждый военный трибун – двадцать тысяч авреев, или ауреев. Как, надеюсь, еще помнит уважаемый читатель, аурей был новой, стабильной римской золотой валютой, введенной в оборот Гаем Юлием.

Кроме денег, «контрактники» Цезаря получили боевые награды, подарки золотом и другими ценностями, не говоря уже о давным-давно обещанных им Цезарем земельных участках в Италии и в Нарбонской Галлии. Эти участки были выделены из государственного земельного фонда «агер публикус» или целинных земель, так что ради награждения «контрактников» за верную службу Цезарю не пришлось экспроприировать чужую собственность (в отличие, скажем, от Суллы, в аналогичной ситуации). После выплаты жалованья, раздачи наград и земли воинов распустили по домам. Однако радость «дембеля» длилась недолго. В 45 году «контрактников» снова призвали к оружию. Ибо пришла пора добить бежавших в Испанию последних сторонников Помпея – двух его сыновей, Аттия Вара и Тита Лабиена.

В ходе Испанской кампании 45 года Гай Юлий стремился избегать больших потерь в живой силе, беспрерывно маневрируя перед носом у «помпеянцев», чтобы вынудить тех занять невыгодную для них и выгодную для «цезарианцев» позицию. Пока не сумел, наконец, со свойственной ему настойчивостью и целеустремленностью, добиться своего.

Последняя битва гражданской войны (ставшая одновременно и последней битвой в жизни Цезаря) произошла при Мунде.

Легионы Гая Юлия уже не были такими же боеспособными, как прежде (что выяснилось еще в ходе военных действий на африканском «фронте»). В отличие от «цезарианцев», «помпеянцы» поставили на карту все, зная, что им остается либо победить, либо погибнуть. «Контрактники» Цезаря заколебались было под отчаянным натиском последних борцов за дело республики, чей моральный дух, как оказалось, все еще не был сломлен. Хотя Десятый легион прорвал на правом фланге строй республиканцев, фронт «цезарианцев» в центре грозил рухнуть в любое мгновение. Ряды «старых ворчунов» смешались. Гай Юлий, далеко уже не молодой, однако, как и в свои лучшие, былые годы, с мужеством отчаяния, рискуя жизнью, с мечом в руке занял место в первом ряду (став «принцепсом», то есть – первым в солдатском строю – в полном смысле этого слова) и тем самым добился перелома (как в настроении своих заколебавшихся было «старых ворчунов», так и в судьбе сражения, кампании и всей войны). Наконец, когда Тит Лабиен, с частью своего резерва, попытался воспрепятствовать обходному маневру конницы Цезаря, «цезарианцы» прорвали фронт «помпеянцев» в образовавшемся слабом месте, решив судьбу сражения в пользу Гая Юлия. И снова легионеры Цезаря устроили жестокую бойню своих противников – не только на поле брани, но и в стенах взятого ими «на копье» города Мунда.

Доблестный Тит Лабиен погиб в бою. Его отрубленную голову доставили Цезарю (как в свое время – голову Помпея). Диктатор повелел ее торжественно похоронить. Следовательно, Гай Юлий проявил большее великодушие к своей бывшей «правой руке», возвратившейся к Помпею и тем самым восстановившей свои прежние отношения с Магном (как верного клиента – со своим патроном, служа ему, своему прежнему, «природному», господину и хозяину, неизменно преданно и энергично, «до последнего вздоха»), чем позднейшие моралисты, не устававшие осуждать гениального ученика Цезаря за «измену». Вскоре Цезарю принесли и голову старшего сына Помпея – Гнея Старшего. Младшему сыну Магна – Сексту – удалось бежать.

После победы над «помпеянцами» при Мунде Цезарь в приливе откровенности признался соратникам, что часто сражался за победу, теперь же впервые – за свою жизнь. Принимая во внимание важность одержанной победы, Гай Юлий решился отпраздновать в честь нее в Риме еще один, пятый, Испанский, триумф, хотя вызвал тем самым осуждение и порицание со стороны многих сограждан и даже друзей.

Как писал старик Плутарх: «Отпразднованный по случаю победы (над республиканцами в Испании – В. А. ) триумф, как ничто другое, огорчил римлян. Негоже было Цезарю справлять триумф над несчастиями отечества, гордиться тем, чему оправданием перед богами и людьми могла служить одна лишь необходимость. Ведь Цезарь победил не чужеземных вождей и не варварских царей, но уничтожил детей и род человека, знаменитейшего среди римлян, попавшего в несчастье (Гнея Помпея Магна – В. А. ). Вдобавок, прежде сам Цезарь ни через посланцев, ни письменно не сообщал о своих победах в гражданских войнах, но стыдился такой славы. »

Возможно, Цезарь своим Испанским триумфом хотел заранее приучить своих сограждан к мысли, что его, Гая Юлия, враги суть одновременно и враги Римского «общего дела»…

Еще в Испании Гай Юлий примирился с Марком Антонием, прибывшим к нему из Нарбона. Цезарь ни единым словом не попрекнул расточительного повесу сделанными тем многомиллионными долгами. Ведь польза, приносимая Цезарю Антонием, стоила любых денег…

Наконец-то у Гая Юлия не осталось ни одного соперника во всей Римской «мировой» державе. Возведенный сенатским указом в ранг пожизненного диктатора, с неограниченным правом назначать кандидатов на все, в том числе - самые важные - магистратуры, освобожденный своим саном от необходимости подчиняться «вето» народных трибунов (той самой демократической власти, которую сам Цезарь так часто использовал для осложнения жизни враждебных ему, Цезарю, пока он был еще не «на верху», властей республики) – чего он мог еще пожелать в этой жизни? Личность диктатора была объявлена неприкосновенной. Серебряный (не золотой, в отличие от триумфального) лавровый венок, который сенат позволил Цезарю носить постоянно, прикрывал лысину, столь огорчавшую «потомка Венеры» (хотя ему была, конечно же, известна римская пословица «Лысина – не порок, а свидетельство мудрости»)…

На всем пространстве Римской «мировой» державы воцарился долгожданный мир. Работы у Цезаря было воистину – край непочатый.

   13. КАК НАМ ОБУСТРОИТЬ РЕСПУБЛИКУ?

Еще в 46 году диктаторские полномочия Цезаря были продлены на очередные десять лет, превратившись тем самым, фактически, в пожизненные. В должности диктатора Гай Юлий был обязан «обустроить государство», или, по-латыни – «rеs publicaе constituеndaе. «Потомок Венеры» не постеснялся открыто высказать свои вызвавшие в кругах консервативного нобилитета недовольство взгляды о государстве, или о республике, которую «в силу занимаемой должности» был призван «обустроить», заявляя, что «республика - ничто, пустое имя без тела и облика»; «Сулла не знал и азов (политической жизни – В. А), если отказался от диктаторской власти»; «с ним, Цезарем, люди должны разговаривать осторожнее (чем даже с самим Суллой! – В. А. ) и слова его считать законом» (как утверждает, например, Саллюстий, ссылаясь на Тита Ампия).

Для людей вроде Цицерона подобные высказывания были как острый нож. Ведь почести, которых по его, Цицерона, инициативе, были назначены сенатом Цезарю, если верить Плутарху, «еще оставались в пределах человеческого величия», в то время как иные подхалимы в латиклавах, претекстах и черных кальцеях наперебой (и, может быть, сознательно, в провокационных целях) предлагали чрезмерные почести, неуместность которых привела к тому, что Цезарь сделался неприятен и ненавистен даже самым благонамеренным людям. Поэтому Марк Туллий и не упустил возможности предложить обществу свою собственную, достаточно компактную, программу морально-этических и политических реформ (видимо, ожидая, что она кому-то будет интересна).

В конце концов, «Отец Отечества» был не совсем уж новичком на данном поприще. Еще несколькими годами ранее он написал пару трудов о римской «мировой» державе и, не без оснований, полагал, что Цезарь их прочел. В книге «О государстве», апеллировавшей к политико-гражданской совести квиритов в наставшие тяжелые времена, дополненной позднее сочинением «О законах», Цицерон разработал развернутую общегосударственную концепцию. Предприняв попытку показать, как можно заново обустроить переживающую в его время очевидный упадок республику, путем ретроспективного анализа истории превращения Рима из небольшого города в великую державу.

Согласно Цицерону, выходцу из «всаднического» сословия, достигшему, в ходе своего социального восхождения и «служебного роста», консульского звания, добравшемуся до самой вершины иерархии чинов олигархической республики, ауспиции (иными словами - истолкование знамений в духе праотеческой религии) и сенат (иными словами - центральный институт олигархического строя) представляли собой две главные, важнейшие основы римского государства. На вопрос о наилучшем («самом умеренном») состоянии «общего дела», то есть, выражаясь современным языком – об оптимальном государственном устройстве, или строе, Марк Туллий давал следующий ответ: «…что может быть прекраснее положения, когда государством правит доблесть; когда тот, кто повелевает другими, сам не находится в рабстве ни у одной из страстей, когда он проникся всем тем, к чему приучает и зовет граждан, и не навязывает народу законов, каким не станет подчиняться сам, но свою собственную жизнь представляет своим согражданам как закон? И если бы такой человек один мог в достаточной степени достигнуть всего, то не было бы надобности в большом числе правителей; конечно, если бы все сообща были в состоянии видеть наилучшее и быть согласными насчет него, то никто не стремился бы иметь выборных правителей. Но именно трудность принятия решений и привела к переходу власти от царя к большому числу людей, а заблуждения и безрассудство народа - к ее переходу от толпы к немногим. Именно при таких условиях, между слабостью сил одного человека и безрассудством многих, оптиматы и заняли среднее положение, являющееся самой умеренной формой правления. Когда они управляют государством, то, естественно, народы благоденствуют, будучи свободны от всяких забот и раздумий и поручив попечение о своем покое другим, которые должны о нем заботиться и не давать народу повода думать, что первенствующие равнодушны к его интересам. Ибо равноправие, к которому так привязаны свободные народы, не может соблюдаться (ведь народы, хотя они и свободны и на них нет пут, облекают многими полномочиями большей частью многих людей, и в их среде происходит значительный отбор, касающийся и самих людей, и их общественного положения), и это так называемое равенство в высшей степени несправедливо. И действительно, когда людям, занимающим высшее, и людям, занимающим низшее положение, - а они неминуемо бывают среди каждого народа — оказывается одинаковый почет, то само равенство в высшей степени несправедливо; в государствах, управляемых наилучшими людьми, этого произойти не может» («О государстве»)

Со свободой, в глазах Цицерона, в его время в Риме дело обстояло далеко не лучшим образом. В письмах и сочинениях последнего периода жизни «Отца Отечества», пожалуй, чаще всего фигурировало именно слово «свобода» - или, по-латыни, libеrtas. Философствуя, в блестящей изоляции, в том или ином своем поместье, он то и дело жаловался именно на недостаток libеrtas, без которой, казалось, не мог сделать ни единого вздоха. Представляется вполне очевидным, что великий (в прошлом) человек имел в виду отнюдь не свою личную свободу.

Однако же и в политическом значении римская libеrtas значительно отличалась от «свободы», привычно интерпретируемой нами в духе гуманизма. Некоторые «свободы», приобретшие, по мере исторического развития, значение в ходе борьбы против социальных привилегий и воспринимаемые нами, людьми XXI столетия, как сами собой разумеющиеся, элементарные, были бы просто немыслимы в рамках «классического» римского «общего дела». Скажем, употребляемое Цицероном выражение libеra oratio не соответствует позднейшем понятию «свобода слова» (libеrtas loquеndi). Оratio в те времена означало не только «слово», «речь», но и «молитва». Следовательно, libеra oratio означало и «свобода молитвы». Но в традиционной Римской республике «свободы молитвы» не существовало. «Вечный» Град на Тибре имел свои ведомства, одно из которых было предназначено для «общения с богами». В традиционном Римском государстве, в котором публичное обращение частного лица к народу считалось государственным преступлением, не было и не могло быть «свободы слова» в нашем сегодняшнем понимании. Сетуя на то, что в Риме больше нет libеra oratio, Цицерон имел в виду, что традиционные государственные учреждения, исключительной прерогативой, атрибутом, принадлежностью которых была свобода слова – сенат и магистраты – больше не могут пользоваться этой свободой. В своем сочинении о государстве Марк Туллий требовал строгого запрета на государственном уровне «бесстыдств», демонстрируемых порой на театральных подмостках.

Оказывается, что libеrtas в понимании Цицерона, нисколько не означавшая свободу для народа – этого весьма подозрительного для «Отца Отечества» опасного «бродила», или «сусла» - представляла собой не что иное как исправно функционирующую традиционную законность управляемого «оптиматами» римского государственного организма. Иными словами – «либертас» означала для Марка Туллия государственный порядок без единовластия.

Выражения «царь» и «царская власть», как уже говорилось выше, относились в традиционной Римской республике к числу политических ярлыков и даже оскорблений, часто и без разбора применяемых ко всякому «беззаконному властителю» – то есть, верховному правителю (или претенденту на верховную власть), не признающему примата - безусловного первенства - традиционных глав олигархических «династий» и занимаемых ими должностей в олигархических государственных ведомствах. Самому Цицерону пришлось, в период своего единоличного и самовластного консульства, услышать в свой адрес обвинения, согласно которым он стал «первым царем-чужаком в Риме после Тарквиниев (древних римских царей этрусского происхождения – В. А. )», тем более обидным для «нового человека» родом не из самого Града на Тибре, а с периферии, что эту удачную шутку придумал не сам он, а кто-то другой.

Цезарь поступил очень умно и осмотрительно, отказавшись, во время одного из публичных торжеств, принять и возложить себе на чело предложенную ему диадему (не «корону» в нашем понимании, а белую головную повязку, считавшуюся в античном мире символом царского сана), воскликнув во всеуслышание: «Caеsarеm sе, non rеgем еssе», или, по-русски: «Я – Цезарь, а не царь».

Тем не менее, суть дела от подобных мелочей нисколько не менялась. И, если бы Цезаря спросили в лоб, не соответствует ли объем «врученных ему сенатом» неограниченных полномочий объему полномочий монарха-самодержца, Гай Юлий, вероятнее всего, ответил бы на этот вопрос утвердительно.

Одновременно с вручением «потомку Венеры» неограниченной диктатуры «по гроб жизни» им были изданы декреты, обязывавшие сенаторов приносить ему клятву верности. То есть – присягать лично Цезарю, а не государству. И знатные господа, несмотря на свою принадлежность к тайной оппозиции, проявив полное (внешнее) смирение, покорно подчинились этим декретам. «Отцы-сенаторы» буквально задыхались от с трудом сдерживаемой ярости при виде надменного в своем всевластии диктатора, небрежно принимающего, перед храмом Венеры Прародительницы (рода Юлиев и его самого) оказываемые ему (в том числе – самими консулами!) очередные почести, не стоя (если не из уважения, то хотя бы из приличия), а, самым возмутительным образом, сидя, однако лишь сжимали кулаки, не пуская их в ход (да и то – незаметно для соглядатаев). Сказать, что они «держали кукиш в кармане», было бы анахронизмом (карманов в те времена даже у самых родовитых и богатых римлян, как известно, не было). Не с большим уважением, чем к сенату, относился пожизненный диктатор и к другой важнейшей (если верить Цицерону), опоре Римского государства – ауспициям. «Он (Цезарь - В. А. ) дошел до такой заносчивости, что когда гадатель однажды возвестил о несчастном будущем - зарезанное животное оказалось без сердца, - то он заявил: «Все будет хорошо, коли я того пожелаю; а в том, что у скотины нету сердца, ничего удивительного нет» (Светоний).

Коль скоро Цезарь тактично не дал увенчать царской диадемой свою собственную голову, «римский народ» (?) , не растерявшись, возложил венки на головы многочисленных статуй «потомка Венеры». А Цезарь выразил свое недовольство действиями народных трибунов, попытавшихся возбудить расследование этого «преступления», и сместил их с должности. Со все большей подозрительностью консервативная сенаторская партия следила за тем, что Цезарь понимал под «rеs publica constituta», сиречь «обустроенной республикой» - настоящей лавиной отдельных, «косметических» мер, отнюдь не стабилизирующих государственный порядок в целом. На поверку выходило, что предложенная Цезарем концепция «обустройства» Римской державы имела чисто прагматический характер.

   14. ПРОВИНЦИИ И ПРОВИНЦИАЛЫ

Столетняя гражданская смута наглядно продемонстрировала полное и жалкое фиаско гордых римских «нобилей» и столь лелеемой и прославляемой ими олигархической республики в деле превращения города-государства в мировую державу не на словах, а на деле.

Своекорыстная и узколобая, эгоистичная и косная политика, проводимая олигархическим Римом, ни в коей мере более не отвечала изменившимся реалиям. Было просто больше невозможно управлять огромной мировой державой средствами и методами, пригодными для городской администрации небольшого полиса, каким был «вечный» Рим когда-то, на заре своей истории. Привыкшие рассматривать завоеванные территории лишь как военную добычу, римские олигархи беспощадно, по старинке, эксплуатировали, через своих чиновников, тех, с кем им, по-хорошему, уже давным-давно следовало бы наладить взаимовыгодное и плодотворное сотрудничество. Бесконечные судебные процессы и разбирательства злоупотреблений чиновников в провинциях в период Римской республики были наглядными свидетельствами этой плачевной ситуации, а не искреннего стремления «центра» на деле исправить положение «на местах» – ведь эти процессы чаще всего были лишь средством и поводом во внутриполитической борьбе между теми же столичными олигархами и их группировками, сцепившимися в жестокой борьбе за наиболее жирные куски доставшегося им «на кормление» (как говорили у нас на Святой Руси) жирного провинциального «пирога» и буквально выхватывавшими, словно прожорливые гиены или акулы, эти куски друг у друга из пасти.

Следствием столь неразумного и жестокого, скажем прямо - разбойничьего «управления», в котором римские чиновники-«управленцы» были повинны везде и всюду, были бесконечные восстания гнетенных провинциалов. Из-за необходимости бесконечно подавлять эти бесконечные восстания со временем почти совершенно обезлюдели италийские селения и хутора, лишавшиеся своих хозяев, вынужденных постоянно, отрываясь от плуга, прививочного ножа, мотыги, масличного жома, вил, грабель и иных сельскохозяйственных орудий, уходить на очередное «усмирение», и все чаще не возвращавшихся с этого очередного «усмирения» живыми к родным ларам и пенатам. Но столичных власть имущих это, откровенно говоря, не волновало. Главным для них было иметь побольше воинов. А римских свободных земледельцев можно было заменить рабами из числа (захваченных этими самыми римскими свободными земледельцами в солдатских шлемах и панцирях) военнопленных. Ненасытные крупные латифундисты, специализировавшиеся на производстве не зерновых, а вина, оливкового масла и животноводстве, с завидным аппетитом поглощали мелкие хозяйства римских свободных земледельцев, зерно же этим «живоглотам» казалось дешевле ввозить из провинций…вот именно, из провинций, постоянно восстававших и т. д. (смотри изложенное несколькими строками выше). Это, уважаемый читатель, был воистину порочный круг, или, по-латыни – «circulus vitiosus»…

По мере разорения сословия свободных сельских земледельцев таяла и основа действенной, реальной, эффективной римской республиканской демократии. Последними остатками «народа» (если о таковом вообще можно говорить в нашем, современном, смысле этого слова) были римское войско - еxеrcitus romanus - и плебс. Крайне пестрое и смешанное население Италии давно уже состояло в основном из рабов и вольноотпущенников, привезенных римлянами в качестве военнопленных из завоеванных «копьем римского мужа» провинций. Однако никто из них не имел «права голоса за домашним столом», не пользовался никаким общественным влиянием, не говоря уже о политическом влиянии.

Наиболее дальновидные (но не допускаемые ревниво оберегающими свои привилегии столичными олигархами к самым вершинам власти) представители правящего слоя - люди вроде Помпея Магна - со временем пришли к мысли о возможности обеспечить себе власть, влияние и укрепить позиции своей «династии» при помощи провинции, рассматриваемой ими в качестве сферы своего личного господства, своей клиентелы (которой для Помпея стал покоренный им – вроде бы – для Римской республики, в реальности же – для «себя любимого» Восток эллино-римской Экумены). Аналогично поначалу поступал и Цезарь. Сделавший «свою» Галлию, покоренную им «ферро игникве», «железом и огнем», а по-нашему - «огнем и мечом», но также – коварством и хитростью, и ставшую мощной опорой и основой его личной власти к моменту перехода «потомком Венеры» реки Рубикон. Однако, став пожизненным диктатором, Цезарь пошел другим, новым путем, которым следовал, с неизменной, завидной последовательностью, всю свою оставшуюся жизнь.

Проводимая Цезарем политика в отношении провинций была его главным и самым благотворным достижением на посту диктатора. Благие плоды этой политики Римская держава пожинала еще несколько столетий.

Корни политики Цезаря по отношению к провинциям и провинциалам уходили далеко в его прошлое. Еще в свою бытность консулом 59 года, Гай Юлий провел в жизнь закон, строго каравший за злоупотребления присланных из Рима чиновников в провинциях. Закон, главным положениям которого было суждено оставаться в силе на протяжении всего императорского (в смысле – монархического) периода римской истории. Затем Цезарь упорядочил систему налогообложения зависимых от Рима территорий. Деятельность откупщиков-публиканов была взята под строгий государственный контроль. По образцу не объявленной провинцией «косматой» Галлии, и на других территориях сбор и сдача собираемых в пользу римского государства налогов также были переданы из рук римских «баскаков» и «бесерменов» (как таких чужеземных сборщиков податей именовали у нас на Руси в начальный период ордынского ига) в руки местных доверенных лиц, - «мирных» туземцев, делом доказавших свою лояльность римской власти. Теперь туземные общины или племенные вожди стали напрямую ответственными за сбор налогов со своих соплеменников перед римским государством (что, одновременно, означало и укрепление позиций местного правящего слоя на зависимых от Рима территориях).

Еще в 49 году галлам-транспаданцам было даровано римское гражданство. Гай Юлий и в дальнейшем весьма великодушно раздавал туземцам эту хранимую до сих пор «староримлянами», как зеницу ока, святыню юридического у равнения в правах с «коренными» гражданами «Вечного Рима», «вскормленными сабинской оливкой», как высокопарно выражались римские поэты. Дарованием римского гражданства были осчастливлены Гаем Юлием целые города в Испании, многие жители свободной Галлии (оказавшиеся Цезарю полезными), и некоторые города в римской Африке. Цизальпийская же Галлия, благодаря щедрости «потомка Венеры», вскоре после его гибели вообще перестала быть провинцией, став частью собственно Италии, Italia propria.

После победы над Помпеем при Фарсале Цезарь даровал автономию греческой области Фессалии (на территории которой разыгралось сражение), объявил свободными книдцев и облегчил налоговое бремя провинции Азии на целую треть.

Был сокращен должностной срок римских правителей провинций (преторов – до года, проконсулов – до двух лет).

Не менее разумно и обстоятельно действовал Цезарь и по отношению к муниципиям, повысив, в частности, статус и улучшив реальное положение италийского населения, все еще считавшегося «второсортным» по сравнению с жителями Столицы. «Юлиев закон о муниципиях» - lеx Iulia dе municipiis - даровал городам Италии полную самостоятельность в решении местных вопросов, регулировал установление и проведение ценза, а также выборы магистратов на местном, муниципальном, уровне. Гай Юлий вполне очевидно и сознательно проводил курс на полное уравнение муниципиев в правах с собственно Римом. Да и меры, принятые «потомком Венеры» по отношению к провинциям, служили целям сближения этих частей Римской державы с ее столицей.

Тем не менее, эти меры (которые, по справедливости, необходимо было принять уже давным-давно – во всяком случае, с точки зрения автора настоящего правдивого повествования), все еще сталкивались с достаточно сильным сопротивлением, причем не только со стороны откровенно консервативных, ретроградных кругов столичного нобилитета, но и со стороны столичного плебса. Развращенный подачками «плебс урбана» не желал мириться с постепенной, но оттого не менее очевидной – утратой своих привилегий и своего более высокого, чем у «чужаков»-италийцев, статуса. Начатое Цезарем претворение в жизнь подлинно имперской политики, в ущерб господствующему положению Города Рима, породило в «Главе мира» прямо-таки панические настроения и слухи. Если верить этим слухам, диктатор якобы вынашивал план перенести столицу республики «потомков Ромула» из Рима в Трою (а точнее - в построенный на ее месте римлянами город Илион) или даже в Александрию. Эти сплетни были наверняка придуманы, чтобы подчеркнуть претензии диктатора на положение эллинистического монарха (но, возможно, по мере обострения политической ситуации, оказались лишенными оснований в гораздо меньшей степени чем, вероятно, предполагали измыслившие их «черные пиарщики»). Думается, выросшему в просвещенном столичном семействе, впитавшему с молоком матери то, что римляне называли humanitas («человечностью») и urbanitas (буквально: «столичностью», то есть, по Михаилу Гаспарову - «вежеством», «светскостью», «культурностью»), и воспитанному под влиянием эллинских философов космополиту, «гражданину мира» (а не одного только Рима), каким был Гай Юлий, утонченная Александрия была духовно, несомненно, ближе, чем тяжеловесный Рим на Тибре, грозивший окончательно окостенеть, застыть, погрязнуть в своих вековых традициях и суевериях. В Александрии Гаю Юлию не пришлось бы постоянно учитывать в своей деятельности семейные интриги и наследственные привилегии. В египетской столице, гавани, отрытой всем морям, он мог бы править, как хотел, по собственному усмотрению и произволу (не говоря уже о близости царицы Клеопатры, с которой Цезарю бы там никто не помешал не просто «слиться в экстазе», но и сочетаться, наконец, законным браком, положив начало собственной династии – без всяких кавычек). Перспектива, согласитесь, крайне привлекательная…при всей своей химеричности…

Между тем, нельзя не заметить, что политика Цезаря в отношении провинций обеспечила диктатору благосклонность римских финансистов. Гай Юлий дал им возможность активно развивать свои торговые отношения с новыми рынками в более благоприятных условиях, чем прежде. Да и правящие слои населения провинций все больше проникались симпатией к столь щедрому и милостивому к ним римскому диктатору. Это явилось очень важным фактором укрепления социальной базы установленного Гаем Юлием режима. Ведь его популярность в самом Граде Риме неуклонно падала.

Цезарь увеличил число жрецов римской государственной религии, эдилов и квесторов, чтобы заместить все эти должности своими сторонниками. И, разумеется, он увеличил (с той же самой целью) число сенаторов – сразу до девятисот. Назначение новыми сенаторами людей Цезаря вызвало в сенате не просто всплеск, но целую бурю эмоций.

   15. СЕНАТОРЫ МИЛОСТЬЮ ЦЕЗАРЯ

Гай Юлий ввел в сенат ни много, ни мало – четыреста новых членов, которых представители прежней сенатской клики сочли достойным лишь презрения скопищем представителей самой отъявленной и гнусной черни, когда-либо осквернявшей своими седалищами почтенные скамьи сенатской курии – грубых невежественных солдафонов, писарей, сыновей вольноотпущенников, неотесанных косноязычных иноземцев, пред которыми, как писал поэт Ювенал в своей сатире, «не грех помочиться, а может – и больше». «Подонков всех народов и земель», сама мысль о необходимости сидеть рядом с которыми вызывала крапивницу у многих надменных «потомков Энея и Ромула». Злословие почтенных представителей древних сенаторских родов может быть извинено разве что тем общеизвестным обстоятельством, что единственным утешением проигравшей стороны всегда является клевета и очернение стороны победившей. В действительности (а не в воспаленном воображении тайных «антицезарианцев») Гай Юлий даже в самых смелых своих мечтах отнюдь не был (так и хочется добавить «к сожалению»!) таким «ниспровергателем основ» и радикалом, каким его воображали себе (а главное – представляли «Граду и миру») недобитые им «староримские» олигархи. Если не полениться чуть внимательнее проанализировать их гневные инвективы и обвинения новых сенаторов милостью Цезаря во всех мыслимых и немыслимых пороках и грехах, от этих обвинений, право же, мало что останется.

Несомненно, Цезарь щедро вознаградил за верность и исправную службу своих центурионов. Однако представляется сомнительным, что он просто взял да и перевел их одним росчерком пера из состава легионов в состав сената. Все эти люди, независимо от того, заслужили ли они доверие и благодарность диктатора в рядах его войска, на фронте или же в тылу, получили от Цезаря возможность обогатиться, причем нередко – сколотить себе действительно немалые состояния. Цезарь как-то, в приливе откровенности, признался, что, не колеблясь, щедро оплатил бы даже услуги самых что ни на есть отпетых головорезов и разбойников, если бы нуждался в них для защиты его, Цезаря, достоинства – знаменитого «дигнитас». Тем более щедро Гай Юлий был готов оплачивать аналогичные услуги честных воинов (или, по крайней мере, воинов, способных без особого труда выдать себя, если понадобится, за честных).

Вне всякого сомнения, Цезарь выждал некоторое время или дождался повышения статуса своих кандидатов в сенаторы, прежде чем помог им занять почетные должности формата места в римском сенате. Введенный Цезарем в сенат бывший центурион мог уже задолго до того быть возведен во «всадническое» сословие (ведь, как нам с уважаемым читателем давно известно, для этого требовалось не пройти нечто вроде «посвящения в рыцари», а лишь соответствовать определенному имущественному цензу, то есть – иметь соответствующее финансовое обеспечение, владеть имуществом на определенную сумму, а именно – четыреста тысяч сестерциев; до превращения «всаднического» сословия в наследственное приемным сыном Цезаря - императором Августом было еще ой как далеко!); введенный диктатором в сенат бывший писарь мог еще задолго до того стать состоятельным коммерсантом; бывший сын вольноотпущенника – заслуженным магистратом, и т. д. «Низким» же происхождением спесивая «великосветская» старосенаторская клика вечно попрекала кого ни попадя – того же Гая Мария или даже самого «Отца Отечества» Марка Туллия Цицерона…

С самой неприглядной своей стороны «великоримская» сословная спесь и связанные с нею общественные предрассудки проявились по отношению к выходцам из провинций, сделавшихся, по воле диктатора, римскими сенаторами.

Наиболее едкие шуточки и язвительные, хотя и сомнительные, остроты отпускались «великоримскими шовинистами» в адрес галлов, только что снявших привычные им с детских лет штаны и восседающих отныне в тогах с пурпурными полосами на выщербленных от времени сенатских скамьях, не зная, якобы, ни языка, ни топографии «Столицы обитаемого мира».

В действительности же служившие мишенями этих насмешек столичных «великосветских» остряков «галльские варвары» были богатыми, культурными уроженцами областей, подвергшихся основательной эллинизации еще задолго до присоединения их к Римской «мировой» державе. К числу «сенаторов из варваров» относились ветераны Цезаря, вроде отважного Валерия Тровцилла (ии же Тровкилла), сына гельветского племенного вождя, входившего в ближайший круг друзей Гая Юлия, или бывшего секретаря диктатора - Помпея Трога, чей отец получил в Нарбонской Галлии римское гражданство за десятки лет до введения его сына в римский сенат. Однако «галлами» столичный «бомонд» честил и граждан процветающих и знаменитых муниципиев из Цизальпийской Галлии, фактически – тех же италиков, чьи родные города в немалой степени способствовали процветанию и блеску Римской «мировой» державы (как, например, Верона – родина прославившего римскую и мировую литературу лирика и сатирика Гая Валерия Катулла, вынужденного всю свою жизнь, проведенную с юных лет в Граде на Тибре, довольствоваться не «первосортным» римским, а лишь «второсортным» латинским гражданством). Уроженцем Предальпийской Галлии был и известный римский историк Корнелий Непот.

Назначение всех этих «ЗаМКАДышей» (говоря по-нашему) сенаторами было наглядным отражением попытки дальновидного Цезаря, добиться сближения между Римом и провинциями, ликвидировать прежнее различие, стереть прежнюю почти непреодолимую грань между господствующим Городом на Тибре и покорно служащими ему областями, покоренными им силой оружия и принуждаемыми им к уплате дани. Однако все эти новые сенаторы милостью диктатора были выходцами из состоятельных семей либо же скоробогачами. Они были представителями не столько тех или иных зависимых от Рима областей, сколько вполне определенного класса. Эти столь нежеланные в глазах столичного «высшего общества» люди, обвиняемые во всех и всяческих морально-нравственных дефектах, подлинные, истинные «цезарианцы», были представителями нового, находящегося на подъеме, социального слоя. И потому «ревнителям традиций» вроде Цицерона, якобы внутренне содрогавшегося от необходимости сидеть рядом с этими «пришельцами из ниоткуда» в сенате, следовало бы, наоборот, рекомендовать и всеми силами проталкивать их в этот самый сенат. Ведь они были именно восхваляемыми Цицероном в свое время «почтеннейшими людьми», «гоминес гонестиссими», откупщиками и банкирами, армейскими поставщиками, финансистами и ворочавшими миллионами купцами, приобретшими, на службе Цезаря, не только богатые состояния, но и богатый опыт. Многие из них, под началом «потомка Венеры» не только командовали обозными или саперными частями, но служили кавалерийскими офицерами или военными трибунами, так что приобретенные на службе под орлами Гая Юлия знания теперь позволяли им занять должность, скажем, провинциального наместника или армейского легата.

Товарищи Цезаря по партии, введенные им в сенат, они были сливками «всаднического» сословия, цветом «новоримского» крупного капитала… Однако среди новых сенаторов при всем желании нам не найти некоторых известных друзей и соратников диктатора. Видимо, некоторые из них совершенно не стремились войти в состав сената, хотя это, наверно, просто не укладывалось в голове, в косном сознании потомственных членов сословия «отцов, занесенных в списки». Вполне можно себе представить, что для потомков древних этрусских царей-«лукумонов», или знатных аристократических фамилий древних италийских городов, процветавших задолго до возникновения (и уж тем более – выхода на военно-политическую арену) Рима на Тибре, населенного, как «город-убежище», гипотетическим Ромулом «голодранцами всех земель и племен», за которых ни один порядочный сосед не пожелал отдать своих дочерей (иначе не пришлось бы «перворимлянам» умыкать себе в жены сабинянок!), включение в состав римского сената если и было честью, то честью весьма сомнительной.

Ну, и, конечно, были среди друзей и приближенных Гая Юлия и такие, в чьих услугах он просто больше нуждался за стенами сенатской курии, чем в ее стенах.

Прежде всего – крупнейшие, могущественнейшие финансисты – умные и дальновидные люди, еще со времен Красса сделавшие, подобно самому победившему Спартака «пожарному-поджигателю», ставку на Цезаря, и не просчитавшиеся в своих ожиданиях и расчетах. Возможно, Цезарь заранее гарантировал этим толстосумам, что вовсе не собирается совершать никакой социальной революции. Встать на сторону Помпея казалось этим «денежным мешкам» слишком рискованным делом, ибо сторонники «Великого», сплошь – бывшие «сулланцы», разумеется, не побоялись бы, в случае чего, провести для пополнения своей войсковой казны новые проскрипции (внеся в проскрипционные списки, естественно, в первую очередь, самых богатых). Не то, что «милостивый», «милосердный» Цезарь.

Оппий и Бальб – две главные фигуры в сфере римского финансового капитала -, были не только спонсорами Цезаря, но и его усердными агентами, выполнявшими всякого рода официальные и неофициальные, тайные, миссии «потомка Венеры» как до начала, так и во время гражданской войны, плетшими без устали интриги, сочинявшими и распространявшими письма и памфлеты, используя в интересах Цезаря свое собственное влияние. Оппий был отпрыском известного римского банкирского семейства. Рядом с ним возвышалась могущественная и зловещая фигура Бальба – выходца из испанского города Гадеса, древнего пунийского Гадира, современного Кадиса, в котором дом Бальба обладал почти царской властью и непререкаемым влиянием на все дела. С Бальбом Цезарь познакомился в свою бытность квестором, а затем – претором в «Испании ультериор», и, по истечении своей легислатуры, прихватил оборотистого испанца с собой в Рим. В Риме «чужак»-мультимиллионер очень скоро добился такого влияния, о котором родовитые сенаторы могли только мечтать. Одно время Бальб сблизился с Помпеем. Вообще же гадитанец держал нос по ветру, переходя всякий раз на сторону более сильного из претендентов на власть над «Градом и миром». Видимо, в последнее десятилетие безмерно затянувшейся агонии Римской олигархической республики ни одна более-менее важная политическая интрига не обходилась без прямого или косвенного участия могущественного и таинственного гадитанца. Общая нелюбовь к нему римского «высшего света» привела к тому, что Бальба в конце концов отдали под суд за очередные темные делишки. Однако на его защиту встали все - Помпей, и Красс, и даже Цицерон. А с такими друзьями врагов можно было не бояться – ни в Риме, ни где бы то ни было еще. Так Помпей, Красс и Цицерон общими усилиями спасли Бальба…для Цезаря.

С учетом всех изложенных выше обстоятельств, нас с уважаемым читателем не должно удивлять то, что в убежденных сторонниках Цезаря числился и «царь банкиров», римский «всадник»-толстосум Рабирий Постум, чьи обширнейшие деловые связи простирались далеко за пределы собственно Рима и даже Римской «мировой» державы, чьи финансовые ресурсы казались просто неисчерпаемыми (что вполне понятно, ведь еще достопочтенный батюшка достопочтенного Рабирия именовался современниками и согражданами fortissimus еt maximus publicans, или, в переводе с латыни на русский – «могущественным и великим откупщиком». ). Рабирий Постум был одним из крупнейших заимодавцев египетского царя, которого Птолемей XII был вынужден назначить главой финансовой администрации (диойкетом) своего зависимого от Рима царства. В течение года, пока Рабирий Постум занимал эту должность, он пользовался открывшимися перед ним безграничными возможностями для выбивания долгов. Алчный римлянин сумел не только с лихвой вернуть все деньги, ссуженные им царю Египта под огромные проценты, но и сказочно обогатился на вымогательствах. Под угрозой восстания замордованных подданных Птолемею пришлось в конечном счете отправить его в отставку и даже заключить на время в тюрьму. Впрочем, Рабирий Постум без труда сбежал из заключения и тайно вернулся на корабле в Италию. В Риме он предстал перед судом по обвинению в вымогательстве. Несмотря на защиту Цицерона и колоссальное давление, которое его друзья оказывали на суд, он все же был признан виновным и в 54 году вынужден был отправиться в изгнание. Но впоследствии Цезарь вернул Рабирия Постума, из ссылки в Рим, как и многих других осужденных. В дальнейшем бывший диойкет активно участвовал в политической жизни в качестве сторонника «потомка Венеры».

О связях Цезаря с весьма богатой и потому весьма влиятельной верхушкой иудейской общины можно лишь догадываться, но его хорошие отношения с иудеями вообще были общеизвестны.

Проводя в жизнь свою новую социальную политику и свою новую политику по отношению к провинциям, Гай Юлий позволил всем этим людям развернуться во всю ширь, «на всю катушку» - будь то оборот капиталов, укрепление кредитной системы в Италии или освоение новых рынков. Ни разу за всю историю борьбы с Цезарем сенатской олигархии не удалось подорвать доверие «денежных мешков» к Гаю Юлию и их веры в его дело. «Денежные мешки» прекрасно понимали, что лучшего проводника в жизнь своих интересов, чем Цезарь, им не отыскать.

В ближайшее и самое доверенное окружение «потомка Венеры» входили и те римские «всадники», которых он, в награду за оказанные ими ему услуги, сделал сенаторами. К их числу относились самые разные люди – от кавалерийского офицера «без страха и упрека» Волусена Квадрата до «штаб-офицера» Марка Витрувия Мамурры, командовавшего в Галлии саперными частями, или, если угодно, инженерными войсками (именно под его руководством были сооружены римские укрепления вокруг Алезии и такой шедевр строительного искусства, как чудо-мост через Рен, по которому Цезарь первым среди римских «дуксов» пересек эту реку в 55 году - правда, вероятно, не без помощи греческих мостостроителей).

Мамурра, право же, заслуживает того, чтобы о нем было рассказано несколько подробнее, чем о других представителях «цезарианской старой гвардии» – уж очень яркой личностью он был, даже на общем фоне окружения Гая Юлия, состоявшего из людей весьма незаурядных. Марк Витрувий Мамурра, отпрыск «всаднического» рода Витрувиев из города Формия (давшего Риму и миру немало строителей, архитекторов и инженеров), сын гражданского инженера Марка Мамурры, в юности принял семейное дело, учился у отца. Начал самостоятельную деятельность в период диктатуры Суллы в конце восьмидесятых или начале семидесятых годов. Благодаря умениям и таланту сумел составить конкуренцию в области возведения частных домов и гражданских объектов самым известным греческим и египетским инженерам и архитекторам, которых приглашали в Град на Тибре римские патриции и «нобили» плебейского происхождения. В 64 году талантливый формиец вместе Луцием Корнелием Бальбом был назначен префектом мастеровых или инженеров (лат. prаеfеctus fabrum) в армии Помпея Магна во время Третьей Митридатовой войны. Бальб и Мамурра отвечали за материальную и инженерно-техническую часть римского войска. В ходе Восточного похода Мамурра составил себе значительное денежное состояние. По возвращении в Рим в 62 году он принял предложение Цезаря, став префектом мастеровых, или инженеров, в период испанского наместничества Гая Юлия. Затем возглавил все инженерные службы во время Галльской войны в 58-50 годах. Мамурра был и опытным судостроителем - в 54 году он спроектировал новый тип корабля накануне второго похода Цезаря в Британию, чем способствовал новому успеху римского войска. В 49 году одаренный формиец активно поддержал «потомка Венеры» во время гражданской войны с Помпеем. На службе Гаю Юлию Мамурра чудовищно обогатился и, купаясь в немыслимой роскоши, вел столь предосудительный, с точки зрения «нравов предков», или, откровенно говоря - распутный образ жизни, что даже был заклеймен позорным прозвищем, или кличкой, «ментула» (означающем, на вульгарной, «нецензурной», латыни, мужской срамной уд – пенис, вкупе с тестикулами, и переводимым на русский язык обычно как «хрен») в бессмертных строфах стихотворца Гая Валерия Катулла, на дух не выносившего ни Цезаря, ни «цезарианцев», о чем свидетельствует хотя бы следующая эпиграмма:

«В чудной дружбе два подлых негодяя,
Кот Мамурра и с ним - похабник Цезарь!
Что ж тут дивного? Те же грязь и пятна
На развратнике римском и формийском.
Оба мечены клеймами распутства,
Оба гнилы и оба - полузнайки,
Ненасытны в грехах прелюбодейных.
Оба в тех же валяются постелях,
Друг у друга девчонок отбивают. »

Или другая эпиграмма, сочиненная еще до разрыва Цезаря с Помпеем, в которой достается от Катулла на орехи всем – и Мамурре, и Цезарю, и «Великому»:

«Кто это в силах видеть, в силах вытерпеть.
Коль не развратник, не игрок, не взяточник?
Все у Мамурры, чем владела Галлия
Косматая и дальняя Британия.
Распутный Ромул (Цезарь – В. А. ) , долго ль будешь все сносить?
А он (Мамурра – В. А. ) теперь, надменный, загордившийся,
По всем постелям вдосталь нагуляется
Невинным голубком, самим Адонисом!
Распутный Ромул[6], долго ль будешь все сносить?
Ты сам развратник, и игрок, и взяточник.
Не с тем ли, полководец ты единственный,
На острове том был, на крайнем, западном (то есть в Британии – В. А. ),
Чтоб этот ваш блудящий хрен истасканный (Мамурра – В. А.)
По двести и по триста тысяч клал в мошну?
Какая щедрость – но с руки не левой ли[7]?Ужель еще он мало проблудил, проел?
Сначала он добро мотал отцовское;
Стал Понт ему второй добычей (под командованием Помпея – В. А. ); третьей же –
Иберия, - то помнит златоносный Таг (ныне – река Тахо – В. А. );
А днесь трепещет Галлия с Британией (под командованием Цезаря – ВА. )!
Зачем же зло (Мамурру – В. А. ) пригрели вы (Помпей и Цезарь – В. А. )? Что может он?
Лишь прожирать наследства за наследствами?
Не для того ли, в Граде первомощные,
Вы, тесть (Цезарь – В. А. ) и зять (Помпей – В. А. ) , все привели к погибели?»
Если верить Светонию, «Цезарь не скрывал, что в стишках о Мамурре Катулл заклеймил его (Цезаря – В. А. ) вечным клеймом». Впрочем, согласно тому же автору «Жизни двенадцати цезарей», поэт из Вероны со временем одумался, извинился по всей форме перед Цезарем, был приглашен незлобивым и незлопамятным (когда ему это было выгодно) «распутным Ромулом» на обед и даже причислен к интимному кругу друзей всесильного диктатора (после чего странным образом исчез из политической и из литературной жизни)…

Что же до «блудящего истасканного хрена», то, осознав полную безуспешность и бесперспективность своих настойчивых попыток войти в римскую столичную элиту, «замкадыш» (выражаясь современным языком) Мамурра в отместку бросил «нобилям» открытый вызов и выстроил себе, так сказать, на самом видном месте, а именно – на Целийском холме, роскошный дворец, облицованный самым дорогим эвбейским и каррарским мрамором и украшенный мраморными же колоннами (именно Мамурра первым «открыл» каррарский мрамор и начал использовать его при строительстве). Этот умышленный вызов «нобилитету», столь дерзко брошенный Мамуррой, доставил много неприятностей Цезарю, не желавшему портить отношения со знатью, и вынужденному после 45 года пожертвовать Мамуррой, отдалив от себя раздражавшего аристократов «Хрена», получившего назначение в африканскую провинцию и сумевшего скупить там обширные земельные владения.

«Старые гвардейцы» Гая Юлия были людьми самого разного происхождения, но Цезарь не взирал на их происхождение, поскольку в них во всех нуждался. Вертидий был еще ребенком проведен по Риму в триумфальном шествии, став затем из военнопленного рабом, со временем же, по прошествии целого ряда темных, не известных никому лет своей бурной биографии, стал войсковым поставщиком и обладавшим широчайшими полномочиями начальником всей обозной службы войска Цезаря в годы Галльской войны. Панса и Матий (или Маций) были выходцами из римского «всаднического» сословия. Подобно провинциалам Тровкиллу, Трогу и Галлу (у которого даже само имя говорило о его «варварском» происхождении), вошли сначала в секретариат проконсула, а затем, по мере служебного роста – в «негласный кабинет» диктатора. Секретарь Гая Юлия - Авл Гиртий - был не лишен литературных дарований. Именно он дописал за Цезаря его «Записки о Галльской войне» (а, возможно, был также автором некоторых других фрагментов «журнала боевых действий» проконсула, всегда перегруженного работой – не зря о Цезаре ходили слухи, наделявшие его способностью одновременно слушать, читать, писать и диктовать), и составил свод сообщений о ходе войне гражданской. Говорят, Авл Гиртий был невероятным обжорой и чревоугодником, опасным для всякого хлебосольного хозяина, ибо, явившись на званый обед или на пир по приглашению, мог запросто один слопать – «как за ухо кинуть» - все угощение, оставив всех других гостей и самого хозяина голодными.

Но не стоит думать, что Цезарь набирал себе сторонников только из числа «всадников». Нам с уважаемым читателем уже известно выдающееся положение, занимаемое его центурионами, и ловкость, с которой эти бывшие рубаки-солдафоны, щедро вознагражденные диктатором за верную службу, вписывались (или, говоря по-современному – «интегрировались») в социальную структуру римского рабовладельческого общества, умело приспосабливаясь к своим изменившимся жизненным обстоятельствам.

Присоединялись к Гаю Юлию и откровенные авантюристы, банкроты и азартные игроки. Цезарь платил за них долги, после чего они либо переставали быть авантюристами, банкротами и азартными игроками, либо исчезали из жизни своего благодетеля (да, скорее всего, и из жизни вообще). Тот факт, что Цезарь считался по своим взглядам «популяром», что он поднял оружие на господствующий олигархический режим, что его долгое время на полном серьезе считали «мятежником» и бунтарем», что он охотно использовал в своей пропаганде старые, ходкие лозунги партии «популяров», не должен скрывать от нас той простой истины, что Гай Юлий принадлежал к «нобилитету», что он использовал свое происхождение и положение своей семьи для захвата власти, что он постоянно искал и постоянно находил себе союзников в рядах своего собственного класса.

Почти все легаты и военные трибуны, с чьей помощью Цезарь выигрывал битвы, были такими же «нобилями», как и сам «потомок Венеры». И все они (за несколькими исключениями) хранили своему «дуксу» нерушимую верность (в отличие от изменившего ему «вернейшего из верных» - Тита Лабиена, не являвшегося ни римским «нобилем», ни даже уроженцем Рима). Знатные молодые люди, явившиеся в свое время под знамена Гая Юлия, чтобы добиться воинских почестей и славы, и ныне, повзрослев, заматерев, были по-прежнему связаны с Цезарем узами дружбы (по-латыни – amititia).

Упрочив, наконец, свою единоличную власть над «Градом и миром», Гай Юлий стал всеми средствами искать (и находить) себе друзей среди прежних сторонников Помпея. По «Кассиевому закону», или «lеx Cаssia», некоторые сенаторские семейства плебейского происхождения были возведены в патриции. В данном случае «клементия» и деньги Цезаря слились в заманчивую «амальгаму», чарующему блеску которой многие не смогли противостоять. Некоторые древние патрицианские фамилии – Эмилии, Сервилии и другие – также стали сторонниками Цезаря – не в последнюю очередь благодаря влиянию былой «сударушки» диктатора - Сервилии, по-прежнему связанной с ним узами верной и сердечной дружбы, одинаково хорошо разбиравшейся как в политических, так и в денежных вопросах. Сервилия даже планировала женить своего сына Брута на дочери Цезаря – Юлии (что, между прочим, ставит под сомнение версию о зачатии Сервилией Брута от Цезаря – в тогдашнем римском «высшем свете», в отличие от египетского, подобные кровосмесительные связи приняты не были; исключения, вроде связей народного любимца Клодия Пульхра со своими сестрами, не были оформлены как брачные отношения), но Гай Юлий предпочел, исходя из высших для него, на тот момент, тактико-династических соображений, выдать Юлию за Помпея «Великого». Впрочем, расстройство Цезарем задуманного Сервилией брачного союза между Брутом и Юлией нисколько не поколебало ни верности Сервилии своему былому возлюбленному, ни ее веры в его выдающиеся таланты государственного мужа.

Верными сторонниками диктатора были также патриции Клавдий Нерон и Долабелла.

Лагерь приверженцев диктатора был крайне пестрым и неоднородным, а мотивы, побуждавшие их присоединиться к Цезарю, – самыми разными. Не вызывает удивления тот факт, что реабилитированный и возвращенный Гаем Юлием в Град на Тибре из изгнания консуляр поклялся в вечной верности «до гроба» своему «спасителю». Но то, что консул, в свое время торжественно вручивший перед всем сенатом меч Помпею для защиты Отечества от «мятежника» Цезаря, внезапно вспомнил о своем родстве с Цезарем, после того, как Цезарь одолел Помпея, невольно заставляет усомниться в искренности этого «забывчивого» господина хотя бы в одном из этих двух случаев…

   16. ВСЯ СИЛА В ВАС, КВИРИТЫ…

Из-под пера неоднократно упомянутого в настоящем правдивом повествовании верного сторонника Цезаря, историка и публициста Саллюстия Криспа вышли два сочинения, заслуживающие, скорее всего, быть названными «открытыми письмами». Первое сочинение Саллюстия датируется, вероятнее всего, временем еще до начала гражданской войны, второе – вероятнее всего, временем после победы Цезаря над «помпеянцами» в сражении при Тапсе.

Письма к Цезарю по своей литературной форме представляют собой увещевательные послания (симбулевтика, суасориа, или свасориа), известные в греческой литературе со времен Платона (письма VII и VIII) и Исократа («К Никоклу»), в римской — со времени Цицерона («К брату Квинту», I, 1 и 2). В письмах Саллюстия были выражены откровенное преклонение автора перед Цезарем, непоколебимая вера в него и в его способность «обустроить» Рим. В обоих письмах Саллюстий осуждал жестокости времен гражданской войны между Марием и Суллой и последней гражданской войны, между Помпеем и Цезарем.

В обоих письмах их автор фактически изложил обширную программу социально-политических реформ, рекомендованную секретарем Цезаря своему патрону, набор необходимых действий, выведенный из результатов проведенного Саллюстием анализа упадка римского общества вследствие упадка римской общественной морали. Саллюстий явно верил в то, что только Цезарь может восстановить в государстве порядок после всех потрясений, сопряженных с гражданской войной и упадком нравов, обуздать своеволие знати, отнять у денег и богатств их значение, возвратить свободу римскому народу, улучшить его нравы, ввести тайное голосование при избрании магистратов и в суде, увеличить число сенаторов.
В письмах Саллюстия ярко отразились ожидания проникнутой идеализмом части «популяров», их представлений о характере необходимой Риму коренной реформы государственного устройства и жизненных норм.

Вопрос о причинах упадка нравов в Римском государстве, по мнению римских историков, начавшегося в конце III веке до Р. Х. , но ставшего особенно заметным по окончании Третьей Пунической войны (в 146 году, когда Сципионом Африканским Младшим был разрушен Карфаген) и связанного с притоком в Италию захваченных богатств и рабов, являвшийся одним из главных для Саллюстия в его дальнейшем творчестве, был поднят им уже в его письмах к Цезарю.

Картина состояния римского государственного организма, нарисованная Саллюстием, была чрезвычайно мрачна, прямо-таки плачевна. Меры исцеления, которые Саллюстий имел смелость рекомендовать Цезарю, в принципе были направлены фактически на восстановление древних республиканских порядков. Рим рассматривался Саллюстием как Город, а не как государство. Развиваемые Саллюстием в письмах Цезарю идеи обновления народа и сената наглядно свидетельствуют о том, насколько Гай Юлий на практике успел отдалиться от представлений своих прежних товарищей по партии «популяров». Вынашиваемую и претворяемую в жизнь Гаем Юлием концепцию «Рима-империи», предусматривавшую создание сильной централизованной «вертикали власти» в сочетании с широкой автономией провинций отделяли от предлагаемой Саллюстием концепции «Рима-города» целые световые годы, или «дистанции огромного размера» (как выразился бы полковник Скалозуб из грибоедовского «Горя от ума»). Из писем Саллюстия, между прочим, становится понятно, почему старые «популяры», друзья и соратники «потомка Венеры» первых лет его политической карьеры, впоследствии присоединились к заговору против своего прежнего товарища, ставшего всесильным диктатором. Цезарь перестал быть одним из них. «Популяры» перестали считать Гая Юлия «своим».

Страшно далекими от реальности представляются современному читателю предложения Саллюстия в области финансовой политики. Достаточно верно объяснив упадок римского «общего дела» стремлением к роскоши, он давал Цезарю, давно уже ставшему «кондотьером» римской плутократии, поистине трогательный в своей наивности совет, прежде всего, лишить деньги их значения, хотя принятые Цезарем финансово-политические меры преследовали прямо противоположную цель.

Совершенно не соответствует устремлениям Гая Юлия и предложение публициста касательно необходимости реформировать государство. Цезарь действительно стремился реформировать римское государство, но только путем замещения вакантных мест в сенате своими ставленниками, обеспечивая себе тем самым возможность манипулировать государством, а не укреплять его традиционные основы.

Не вызвали (да и не могли вызвать) у Цезаря положительного отклика и предложения Саллюстия демократизировать политическую жизнь Города. Гаю Юлию требовался гибкий, эффективный административный аппарат, реагирующий на его приказы с быстротой хорошо объезженной лошади, мгновенно повинующейся своему всаднику. Он вовсе не стремился к укреплению демократических традиций, грозящих оказаться, в конечном итоге, препятствием и тормозом на пути реализации его властных амбиций и даже основой для возникновения оппозиционных настроений.

Немаловажное место в письмах Саллюстия занимали советы, касающиеся «обновления народа». Под «обновлением народа» Саллюстий понимал уменьшение численности римского столичного плебса, политизацию и усиление роли народных масс. Он предлагал переселить значительную часть жителей Столицы в специально выведенные для этого колонии, населению которых надлежало быть смешанным, состоящим как из «старых», так и из «новых» римских граждан. Цезарь действительно выводил колонии, но его колонии имели совершенно иной характер и служили совсем иной цели – умиротворению его ветеранов. Предложение расширить участие народа в государственной жизни, наверняка, вызывало нескончаемые приступы хохота у аристократического «нобилитета», ибо общение и обращение Цезаря с римским плебсом, наряду с одновременными попытками «гладить его по шерстке» посредством определенных уступок, было проникнуто стремлением полностью отстранить «столичную биомассу» от политической жизни.

Одной рукой Цезарь давал народу подарки, субсидии, «хлеб и зрелища», другой – отбирал у боготворившего его народа права и привилегии.

Кстати, о «хлебе и зрелищах». Действительно щедрые раздачи зерна, оливкового масла, денег, грандиозные игры и даровые угощения народа в связи с триумфами Цезаря имели и свою оборотную сторону. Число граждан, бесплатно получавших от государства зерно, было уменьшено с трехсот двадцати до ста пятидесяти тысяч. Что лишь частично может быть объяснено значительным сокращением населения Рима вследствие гражданских войн. «Согласно результатам проведенной по приказу Гая Юлия переписи полноправных римских граждан, вместо трехсот двадцати тысяч человек, насчитывавшихся прежде, теперь оказалось налицо всего сто пятьдесят тысяч. Такой урон принесли гражданские войны, столь значительную часть народа (жителей собственно Города Рима – В. А. ) они истребили, и это еще не принимая в расчет бедствий, постигших остальную Италию и провинции!» (Плутарх). Ой ли? Не лукавил ли старик из Херонеи? По мнению автора настоящего правдивого сочинения, в гражданской войне никак не могла погибнуть половина всех столичных получателей «анноны»[8].

Предложения популиста Долабеллы касательно отмены задолженности по квартплате и уж тем более – кассации долгов вообще, были модифицированы и, в конечном счете, выхолощены Цезарем. Не мог же он себе позволить так разочаровать спонсировавших его финансистов. С другой стороны, Гай Юлий не мог себе позволить испортить отношения и с беднотой. И «потомок Венеры» нашел своего рода «золотую середину». Отмена квартплаты на год, как уже говорилось выше, касалась тех, кто платил в Риме не более двух тысяч, а в муниципиях – не более пятисот сестерциев и носила разовый характер. Эта разовая мера облегчала на год положение съемщиков жилья, но через год все начиналось по новой, ибо стоимость аренды жилья не была снижена ни на асс. Психологический эффект этого данного диктатором квартиросъемщикам «шанса начать все сначала» был огромен, но по сути дела они ничего не выиграли. Цезарь прекрасно отдавал себе отчет во временном характере этой меры – он вообще принимал удивительно много мер, имевших разовый и временный характер.

Одной из таких эффектных, но не эффективных, эфемерных мер было зачисление должникам процентов в счет общей суммы задолженности. Сама задолженность никуда не делась. Она осталась прежней, процентная ставка снижена не была, все опять началось по новой. В итоге никто из должников не смог расплатиться по долгам, а убытки, понесенные заимодавцами, были хотя и ощутимыми, но не критическими, и уж тем более - не разорительными для кредиторов.

Как только речь заходила о реальном участии народа в государственной жизни, «любовь к народу» щедрого диктатора мгновенно исчезала.

По воле Цезаря в 46 году был изменен состав судов, ставший менее демократическим. Отныне в суде могли заседать только сенаторы и «всадники», но не эрарные трибуны – своего рода плебейские старейшины, следующий по значению за «всадническим» сословием слой римского населения.

В высшей степени недоверчивым было отношение диктатора к возрожденными несколькими годами ранее популистом Клодием к новой жизни коллегиям – упомянутым выше своеобразным плебейским клубам, нередко выполнявшим, в рамках социального движения античной городской бедноты, функции организационных ячеек и, в качестве формы политической деятельности и социальной самозащиты, игравших немаловажную роль еще в дни заговора Катилины. После разгрома Катилины коллегии были запрещены и находились под официальным запретом, пока их не возродил на волне «разгула демократии» демагог-«красавчик» Клодий Пульхр.

Гай Юлий долго не раздумывал. Он снова ликвидировал все коллегии (кроме, естественно, жреческих). «Его» плебс имел «хлеб и зрелища», в Риме развернулось масштабное строительство. Несколько тысяч многодетных семей было переселено из Града на Тибре в сельскую местность. Все они были довольны и счастливы. Но научились держать языки за зубами.

«Вся сила в вас, квириты, и вы, несомненно, можете ради себя делать или не делать того, перед чем вы склоняетесь, так как вам это приказано делать в пользу других. Обращенный против вас произвол вы добровольно торопитесь усугублять и ему способствовать» - разочарованно сказал Саллюстий, устами одного из ораторов – плебейского трибуна Лициния Макрa (попавшего в конце жизни под суд и покончившего с собой) - в своей «Истории».

Эти слова вполне могли быть навеяны впечатлениями от социальной политики Цезаря.

   17. «ПЛАНОВ ГРОМАДЬЁ»

Не все, но все-таки очень и очень многие великие планы и замыслы остаются лишь в умах или на писчем материале (бумаге, пергамене, папирусе, навощенных табличках – сути дела это не меняет). Сказанное в полной мере относится и к Гаю Юлию. Но те из замыслов диктатора, которые ему все-таки удалось осуществить, были явно рассчитаны на будущее, перспективны, масштабны и запечатлены печатью его натуры – смелой, но мудрой, радикальной, но целесообразной и лишенной всякого почтения к традициям, если эти традиции начинали представляться ему (или действительно становиться) тормозом, мешающим претворению в жизнь его начинаний.

Ярким свидетельством присущего Цезарю в высшей степени энергичного, деятельного духа и предприимчивости Гая Юлия служат многочисленные меры, принятые в период его пожизненной диктатуры в сельскохозяйственной сфере, в области дорожного строительства и расширения существующей дорожной сети, мелиорации (к примеру - осушения Понтинских болот – постоянного источника малярии, которой именно там заразился на всю жизнь сам Цезарь, скрываясь в молодые годы от посланных по его следу Суллой «охотников за головами» – с целью превращения их в пахотные земли), как и во многих других областях экономики. Он неустанно трудился над реализацией идеи создания Империи, подлинной, без кавычек, мировой державы, открывавшей множество новых возможностей многим «ромулидам», или «энеадам» – чиновникам-управленцам и меркаторам-купцам, свободным земледельцам и банкирам. Одновременно Цезарь со своим «негласным кабинетом» разрабатывал дальнейшие планы расселения римского столичного плебса, отслуживших свой срок легионеров и «пролетариев в лохмотьях» в новых колониях, расположенных как в пределах, так и за пределами Италии. Не менее грандиозным по масштабам и смелости было одновременное восстановление разрушенных некогда (тоже – одновременно) римлянами Карфагена в Африке и Коринфа в Греции – на этот раз, уже в качестве римских колоний – Сolonia Iulia Carthago и Colonia Iulia Corinthus. Всего в новые колонии планировалось переселить из Города на Тибре восемьдесят тысяч столичных бедняков.

В целях развития торговли была детально разработана система поддержания в исправном состоянии римской дорожной сети, строительство дороги через перевалы Апеннин, планы расширения гавани Рима – Остии, чтобы она могла принимать более крупногабаритные морские суда с низкой осадкой, и, не в последнюю очередь, пожалуй, самый смелый проект строительства канала через Коринфский перешеек (Истм).

Реформу римской денежной системы дальновидный «потомок Венеры» осуществил еще в самом начале своего единовластного правления, восстановив, как уже говорилось выше, приведенные в полное расстройство финансы и кредитоспособность в Римском государстве путем введения единой и стабильной золотой валюты.

Но и жителей Рима на Тибре, «главы мира», диктатор не оставлял своими милостями. При нем было построено множество красивых общественных зданий, превративших «капут мунди» в «образцовый рабовладельческий город», сделав его из кирпичного – мраморным. Цезарь построил новый Форум, причем даже восстановил на прежнем месте низвергнутые «цезарианцами» в горячке гражданской войны статуи своего главного врага - Помпея Магна. Их восстановление было типичным для Цезаря жестом – смесью трезвого и холодного политического расчета, демонстрации своего стремления к примирению с недавними противниками и, возможно, порыва вполне искреннего великодушия…

Кроме того, Цезарь, намного опередив свое время, ввел в Риме «пешеходную зону» - нововведение, направленное на охрану здоровья, слуха и нервов граждан Столицы. Центр Столицы был закрыт для колесного транспорта. улицы, объявленные исключительно пешеходными, были перегорожены солидными каменными пилястрами, через которые можно было проходить только пешком или же на носилках (у кого были деньги на носилки и, главное - носильщиков). Кроме того, необходимое для снабжения «Столицы обитаемого мира» продуктами питания и стройматериалами транспортное сообщение было перенесено на ночное время и на ранние утренние часы. Конечно, шум от средств передвижения беспокоил жителей столицы и ночью, мешая им спать и еще чем-нибудь заниматься, но…как говорится, спасибо «потомку Венеры» и на этом…

Не менее энергично Гай Юлий начал поднимать духовный и культурный уровень столичных жителей, граждан «образцового рабовладельческого города». Всем проживавшим и преподававшим в Риме учителям (главным образом – эллинам или эллинизированным азиатам) диктатор широким жестом даровал римское гражданство, чтобы привлечь в «столицу обитаемого мира» как можно больше новых представителей этой профессии, отнюдь не купавшихся в деньгах. Гай Юлий пригласил в Рим целый ряд видных эллинских ученых, что также не способствовало любви к «потомку Венеры» иных твердолобых «староримских» отцов-патрициев. Цезарь намеревался открыть в Риме библиотеки по образцу Пергама и Александрии, а также провести кодификацию римского гражданского права. Последний, весьма важный, в том числе - и для сохранения правовых (а вместе с ними – и духовных) скреп римского государства, проект был осуществлен лишь на позднем этапе существования Римской «мировой» державы – при великих императорах-законодателях Феодосии и Юстиниане. Но именно Гаем Юлием было положено начало созданию единого общеримского правового пространства, ставшего со временем всемирным.

Еще одним весьма благотворным и важным достижением правления Цезаря в качестве пожизненного диктатора была реформа римского календаря по образцу египетского, осуществленная «потомком Венеры» совместно с александрийским математиком и астрономом Сосигеном (или Созигеном). Прежний римский календарь ко времени этой давно назревшей реформы пребывал в самом что ни на есть плачевном состоянии. Никто в Риме давно уже толком не знал, на какой день какой праздник приходится. Точнее говоря – никто, кроме «великих посвященных» - членов жреческих коллегий, порою ошарашивавших ничего не знающих и не подозревающих сограждан-профанов, не посвященных в тайны календарной науки, объявлениями о том, когда им какой праздник отмечать. Причем иногда сопровождающие тот или иной праздник обряды явно говорили о том, что данный праздник в свое время приходился на совсем другое время года! Кое-как, с грехом пополам, жрецам удавалось сводить календарные «концы» с «концами» посредством введения дополнительного месяца. Реформа Юлия Цезаря раз и навсегда покончила с этими древнеримскими безобразиями и на много столетий пережила своего инициатора. Названный в честь него юлианским, календарь, введенный Цезарем, просуществовал, к примеру, в нашем «Третьем Риме» аж до самого конца 1917 года, а Русская Православная Церковь пользуется им до сих пор…

   18. ГЛУХАЯ ОППОЗИЦИЯ

Что бы кто из нас ни делал, всегда найдутся люди, которым это будет не по нраву. Даже осуществленная при Цезаре реформа римского календаря послужила становившемуся с возрастом все более сварливым (как, впрочем, и многие из нас) Цицерону поводом для язвительных острот. В ответ на замечание своего знакомого о том, что восходит созвездие Лиры, «Отец Отечества» не преминул съязвить: «Да, и несомненно – по высочайшем указу (Цезаря – В. А. )».

К сожалению, вполне в духе этого «острого словца» мыслила и действовала вся сенаторско-демократическая оппозиция. Хотя, возможно, это крайне пассивное движение сопротивления реформам Цезаря и не заслуживало названия «оппозиция». Ведь эти, с позволения сказать, «оппозиционеры» не отваживались ни на активное открытое сопротивление, ни даже на открытые критические высказывания. Главными характерными особенностями поведения этих достойнейших квиритов, внешне прямо-таки умиравших от смирения, были передача друг другу сплетен шепотом на ухо, так, сказать «кухонные разговоры» и анонимные памфлеты. На большее их не хватало. В конце концов, горький опыт последних лет кое-чему научил «подпольных» критиков режима. «Клементия» диктатора отнюдь не гарантировала безопасность всегда, всем и каждому. Гай Юлий порой крайне чувствительно реагировал на самые, казалось бы, невинные издевки и насмешки в адрес своей высочайшей особы. Даже воздаваемые «потомку Венеры» почести порой вызывали с его стороны абсолютно непредсказуемые приступы недоверия. Все это делало ситуацию в глазах «подпольной оппозиции» поистине невыносимой…

С другой стороны, Гай Юлий делал все от него зависящее, чтобы приобрести и обеспечить себе симпатии своих «братьев по классу». Будучи «нобилем» до мозга костей, «до кончиков ногтей» (говоря словами «ВильЯма нашего ШекспИра», посвятившего римскому диктатору одну из своих лучших трагедий – «Юлий Цезарь»), он всеми силами пытался приобрести уважение и авторитет других «нобилей», немалая часть которых по-прежнему отказывала Цезарю в поддержке. К числу этих тщетных, в конечном итоге, попыток относились как возведение некоторых аристократических фамилий плебейского происхождения в патриции, так и амнистия, объявленная «потомком Венеры» сторонникам Помпея, которых Цезарь буквально осыпал подарками и новыми назначениями. Наряду с мерами, принятыми в рамках проводимой диктатором политики забвения, прощения и примирения, были также изданы законы против роскоши и порчи нравов, отвечавшие духу консервативных идеалов, но способствовавшие одновременно росту популярности диктатора среди «великоримского» простонародья, испытывавшего вполне естественную в его жалком положении «социальную зависть» к «зажравшимся» аристократам, и недовольного роскошным образом жизни верхов, нагло выставляемым теми напоказ «нищебродам». Мол, «у них денег куры не клюют, а у нас на водку не хватает», как пел Владимир Высоцкий (хотя римское простонародье, в отличие от нашего, советского, пило, разумеется, не водку, а дешевое вино, к тому же сильно разбавленное водой – если только и на это пойло у него хватало денег). Тем не менее, представители сенатской олигархии были очень недовольны тем, что Цезарь старался, по мере сил, угодить всем римлянам (а не только им одним, «оптиматам», то есть «превосходным», «самым лучшим»).

Попытка Цезаря обрести сторонников своего режима и своей политики во всех слоях населения Римской «мировой» державы, оказалась безнадежной, тупиковой. Иначе и быть не могло. Ведь он, по сути дела, никогда и не стремился к коренному изменению общественных и государственных порядков. И поскольку Гай Юлий не намеревался, так сказать, «печь новый пирог», ему пришлось поневоле ограничиться попытками ловко и умело перераспределить между «едоками» куски старого. Но каждый новый кусок пирога, который Цезарь добавлял к «пайке» одного из своих сограждан (а в действительности – подданных), он поневоле вынужден был забирать из «пайки» другого «едока». Получался «тришкин кафтан». Что бы Цезарь ни делал, он всегда ущемлял чьи-либо интересы, как материальные, так и духовные (или, говоря по-современному – идеологические).

Поддерживая муниципии и провинции, диктатор оскорблял крайне чувствительную и ранимую «национальную» гордость «коренных», «исконных», «полноценных», «настоящих» римлян – гордых (независимо от своего материального положения) жителей Града ни Тибре. Гай Юлий делал, в духе давней «популярской» традиции, подарки, скидки и уступки столичному плебсу и сельскому «пролетариату», раздражая этим столичный «нобилитет», но его демократические меры и нововведения оказывались, в конечном счете, всего лишь эпизодическими, разовыми подачками, милостыней, подаянием, ни на йоту не изменяющими общего положения. Цезарь расширял социальные прослойки коммерсантов, крупных промышленников и банкиров, помогая им обрести то экономическое могущество, ради получения которого эти социальные прослойки (или же слои) оказывали Гаю Юлию столь щедрую финансовую поддержку, но при существующем положении вещей мог лишь в очень малой степени обеспечить им участие в политической власти, да и этот незначительный допуск к ней «новых людей» Цезарем превращал его в смертельного врага консервативной олигархии, не желавшей мириться даже с самым незначительным ущемлением своих привилегий и интересов. К тому же протежируемые диктатором «новые люди» и сами не особенно стремились бороться за власть активно и – самое главное – отрыто. Они предпочитали оставаться в тени, в роли закулисных «кукловодов», незаметно дергающих за ниточки своих марионеток-«демократов». Цезарь был для них, в сущности, не более чем одной из таких марионеток. Ситуация напоминала описанную в песне, хорошо известной (по крайней мере – людям моего поколения) Булата Шалвовича Окуджавы про бумажного солдата:

«Он переделать мир хотел, чтоб был счастливым каждый,
А сам на ниточке висел – ведь был солдат бумажный»…

Сорвись Гай Юлий Цезарь – марионетка, или, как называли сами римляне марионеток – макк(ус), сиречь «дергунчик» - с ниточки, на которой его подвесили закулисные «кукловоды», они бы не слишком огорчились и постарались, не теряя времени, найти себе новую марионетку.

В свете всех этих обстоятельств, можно сказать, что «потомок Венеры», вознесенный Фортуной и своим добрым гением на самую вершину власти и могущества, в то же время остался без реальной общественной поддержки, в крайне опасном для него самого и его дела «вакууме».

Своей мудрой и гибкой политикой лавирования между сословиями, слоями, прослойками и политическими группировками Цезарь смог добиться лишь частичных успехов. Консервативная партия в целом по-прежнему относилась нем враждебно. Ведь он посягнул и продолжал посягать на многие из ее привилегий. Нежелание вызвать еще большее недовольство собой и своей политикой «нобилитета», но, с другой стороны – и столичного плебса, чей «великоримский шовинизм» и демократические традиции Цезарь также опасался слишком сильно ущемлять, вынуждало диктатора придавать своим (задуманным как коренные, радикальные) реформам, половинчатый, смягченный, частичный характер, и по тактическим соображениям откладывать «в долгий ящик» полное осуществление своего сокровенного замысла – слияния Города ни Тибре и провинций в единую мировую державу с единоличным, монархическим правлением.

Провинции были далеко, муниципии пользовались дарованными им пожизненным диктатором правами и привилегиями очень осторожно, а главная надежда и опора Цезаря – его испытанные в походах и боях за Рим и Гая Юлия «контрактники» - были распущены самим же «потомком Венеры» по домам и занимались «на гражданке» сельским хозяйством в заслуженных ими потом и кровью собственных усадебках на заслуженной ими потом и кровью собственной землице.

И потому единственным выходом из сложившейся тупиковой ситуации (а заодно – и благовидным предлогом и поводом отложить проведение решительной, коренной реформы «на потом») «потомку Венеры» представилась новая (и, разумеется, победоносная) война с внешним врагом, вернувшись с которой, в блеске новой славы, увенчанным новыми лаврами, во главе своего победоносного войска, Цезарь надеялся все-таки добиться своего. На этот раз он был намерен воевать с парфянами (которых, согласно древнему пророчеству, мог победить лишь римский царь).

   18. »ЧЁРНАЯ ЖЕЛЧЬ»

«Моя жизнь была достаточно долгой – как годами, так и славой». Это высказывание Цезаря, пожалуй, наилучшим образом характеризует его настроение в последние годы земной жизни диктатора. Можно лишь строить предположения о намерениях и планах Гая Юлия на будущее, причем эти предположения всегда будут носить на себе неизгладимый отпечаток заведомо ложных измышлений и клеветнических сплетен, усердно распространяемых недругами «потомка Венеры» и имевших скорее характер пропагандистских упражнений в декламации, чем подлинного знания сокровенных помыслов Цезаря. Задуманная им коренная перестройка не отвечавшего более потребностям времени римского государства на новых, имперских, началах оказалась чрезвычайно сложным делом. Цезарь был великим реалистом, в том числе - в политике. Вполне возможно, что он осознал своим ясным умом свою неспособность добиться чего-то большего, чем прагматическое, частичное решение вставших перед ним во весь рост проблем. Очевидно, им, при всей его решительности, энергичности и активности, овладело чувство глубочайшего разочарования. И он не видел для себя иного выхода, кроме бегства от проблем, которые оказался не способным решить. Бегства в военный лагерь.

Реакция чувствительного, ранимого и мучимого чувством своего трагического бессилия «потомка Венеры» на происходящее казалась его «комитам», или «комесам» (то есть «спутникам» - так римляне именовали членов свиты своих полководцев, преторов и проконсулов) порой весьма загадочной и непонятной. Ставший от воздаваемых диктатору подобострастным окружением всякого рода чрезмерных почестей, за чрезмерностью которых, как за неплотно прилегающей к челу актера маской, проступал подлинный, искаженный лютой ненавистью к «тирану», звериный лик сенаторов, раздраженный Цезарь как-то заметил, что воздаваемые ему почести следовало бы не преумножать, а приуменьшать. Придя домой, он сбросил тогу и, обнажив шею, предложил всякому желающему, не мешкая, поскорее перерезать ему глотку. После чего рухнул, как подкошенный, сраженный очередным эпилептическим припадком. Подобные досадные эксцессы неизменно истолковывались римской аристократией в невыгодном для Гая Юлия свете и духе - как проявления непомерных амбиций диктатора. Хотя, по здравому рассуждению, они скорее свидетельствовали об охватившем его чувстве полного отчаяния, вызванного безысходностью…

Цезарь решительно отклонил предложение практичного Марка Антония завести себе телохранителей - под тем предлогом, что лучше один раз умереть, чем постоянно дрожать от страха за свою жизнь. Иными словами: лучше страшный конец, чем страх без конца. Не говоря уже о том, что рекомендованная Антонием мера предосторожности, скорей всего, не соответствовала привычке Цезаря постоянно играть со смертью, да и вообще «ходить по краю».

Клеопатра, покинув родное Египетское царство, отважилась еще раз посетить своего Гая Юлия в Риме. Чтобы избежать нежелательных и могущих оскорбить «египетскую змейку» проявлений недовольства уязвленного в своей «национальной гордости» римского «державного» народа, Цезарь поселил ее в своих садах на берегу Тибра и не показывал ее римлянам публично. Нам ничего не известно о подробностях этих последних «римских каникул» возлюбленной Гая Юлия с «берегов священных Нила». Маленького «цезарёнка» - несмышлёныша Цезариона, плод своей александрийской любви с Цезарем - Клеопатра из предосторожности оставила в Египте. Вся эта сдержанность и осторожность в проявлении чувств, однако, ни к чему не привела. Римские сплетники и сплетницы не преминули истолковать визит Клеопатры к своему «блудливому Ромулу» самым наихудшим и обидным для римской «великодержавности» образом. «Вконец зарвавшийся» пожизненный диктатор, мол, собирается провозгласить себя царем, развестись со своей законною супругой-римлянкой Кальпурнией (тем более, что формально имел к тому необходимый повод – ведь Кальпурния была бездетной) и жениться на коварной «нильской змее», сделав ее не только египетской, но и римской царицей. Прямо какой-то разгул тирании!!! Просто ужасно, не правда ли? Куда только смотрит общественность? И куда только смотрят бессмертные римские боги?

Монеты, статуи и бюсты донесли до нас, людей, XXI века, портретные черты пятидесятипятилетнего Цезаря. Изборожденное глубокими морщинами, осунувшееся, как будто выжженное внутренним огнем, лицо, обтянутые тонкой кожей, сильно выступающие скулы, нависающий над узкими, будто закушенными, губами (выдающими безмерное разочарование всем происходящим внутри и вокруг Гая Юлия) большой выступающий нос. В-общем, портрет типичного меланхолика, явно уставшего от жизни. «Меланхолией» древние греки называли состояние глубокой подавленности, вызываемое в человеке, как им представлялось, разлитием содержащейся в его организме «чёрной желчи»…

   19. ЗАГОВОР ПРОТИВ «ПОТОМКА ВЕНЕРЫ»

Вольнолюбивые квириты, решившиеся наконец взяться за кинжалы и мечи, чтобы поставить кровавую точку в земной жизни своего собрата по сословию, такого же римского «нобиля», что и они сами, «пошли на дело» под лозунгами восстановления республики, свободы и законности. Привлекательные для всех и каждого, благородные лозунги, ничего не скажешь…

Но уже в описываемое, столь далекое от нас время не было ничего необычного в том, чтобы маскировать высокими идеалами стремление сохранить всеми средствами свои имущественные интересы и классовые привилегии. Именно в защиту этих интересов и привилегий решились взяться за острую сталь шестьдесят римских сенаторов, объединившихся для ликвидации Гая Юлия - выходца из их сословия, вознамерившегося столь дерзновенно поставить под вопрос их особое положение в Римском Свободном Государстве. Задуманная Цезарем замена аристократической демократии монархической диктатурой означала для благородных заговорщиков конец господства их фамильных «династий», уравнение провинций в правах с Городом Римом – прекращение или затруднение привычного для столичных олигархов выжимания из покоренных территорий всех соков ради их, столичных олигархов, непомерного обогащения. Таким образом, будущие убийцы Гая Юлия были отнюдь не прекраснодушными, оторванными от жизни фантазерами. Они решили «завалить» диктатора не из «любви свободе и демократии», а – элементарно! - «из-за бабок» (как говорил наш блестящий сатирик Михаил Задорнов).

Разумеется, наряду с этим голым материальным, экономическим интересом у высокородных заговорщиков могли быть (и наверняка были) еще и другие мотивы. К примеру, загнанная внутрь, но так и рвавшаяся наружу злоба, жажда мести и реванша за понесенное поражение помилованных диктатором и чувствовавших себя безмерно униженными этим помилованием родовитых «помпеянцев», чья уязвленная гордость не могла с этим смириться. Неудовлетворенное тщеславие и недовольство «нобилей», лишенных Цезарем возможности по-прежнему «играть первую скрипку» и не получивших тех магистратур, на получение которых они так рассчитывали, побудившее их присоединиться к заговору против «потомка Венеры». Старая, традиционная фамильная вражда к роду Юлиев. Личная ненависть к диктатору. Но все это скрывалось под личиной республиканских добродетелей. Следует еще раз подчеркнуть, что к заговору примкнул целый ряд старых товарищей Гая Юлия по партии «популяров» - демократов, для которых единоличная диктатура бывшего «популярского» вождя означала измену, полный разрыв с теми принципами, во имя которых они так долго и упорно вели борьбу с «оптиматами».

Во главе заговорщиков стоял одаренный военачальник Кассий Лонгин, выживший после неудачного похода Красса на парфян – человек твердый и бескомпромиссный по характеру. Кассий - сторонник Помпея - был помилован Цезарем, отнесшимся к нем благосклонно и давшем Кассию новое назначение. Тем не менее, Кассий считал себя не оцененным по достоинству, обойденным по служебной линии и оттесненным на второй план, что не соответствовало его амбициям. Немаловажную роль в заговоре играли также Децим Брут, Требоний и Гальба, чье тщеславие диктатор не смог в должной (по мнению самого Гальбы) степени удовлетворить. Роль главного идеалиста и «образцового республиканца» среди заговорщиков выпала, волей Фортуны, Юнию Бруту– молодому и подающему большие надежды «нобилю», чье имя оказалось вписанным золотыми (или кровавыми, в зависимости от точки зрения) буквами в историю борьбы с тиранией и развития революционной жизненной позиции.

То обстоятельство, что Юний Брут был сыном бывшей многолетней «сударушки» Цезаря, по прежнему остававшейся близкой подругой «потомка Венеры», как и то, что диктатор буквально осыпал сына Сервилии своими милостями, дал, как уже упоминалось выше, повод римским сплетникам и сплетницам, на также и серьезным авторам, начиная с эпохи Цезаря, подозревать (и даже утверждать), что он был незаконным сыном Гая Юлия. Данная версия, естественно, придавала ситуации не только особую пикантность, но и эффектную драматическую окрашенность. Иные авторы сомневались в отцовстве Цезаря, который был всего лишь на пятнадцать лет старше своего предполагаемого сына от Сервилии. К тому же, зная практичный подход к жизни Гая Юлия, можно усомниться в том, что одних лишь родственных связей (даже самых близких) было бы достаточно для того, чтобы настолько войти нему в доверие и милость и пользоваться его покровительством в такой степени, как молодой Юний. Дело здесь, думается, было в другом. Сделать Брута своим фаворитом Гая Юлия, скорее всего, побудили неоценимые услуги, оказанные (и все еще оказываемые) Цезарю его верной и весьма влиятельной подругой Сервилией в партийно-политической сфере.

Сервилия воспитала своего сына в лютой ненависти к Помпею (приказавшему в свое время казнить ее законного супруга). Его планируемая властной матерью женитьба на Юлии, дочери Цезаря, должна была окончательно упрочить союз как между Сервилией и Цезарем, так и между двумя знатными родами - Сервилиев и Юлиев. Однако, по ходу складывания Триумвирата, невеста Брута была отдана (или, точнее «продана») тому самому «пиценскому выскочке» Помпею, против которого Сервилия всю жизнь настраивала сына, как против главного врага их благородного семейства.

Юний Брут был человеком не только трудной судьбы, но и сложного характера, в котором робость и «зажатость» сочетались со скрытой и сдержанной страстностью. Сын Сервилии пытался скрыть эти обуревавшие его втайне чувства за внешней рассудительностью и холодностью. Потеряв свою суженую, выданную за ненавистного Помпея, глубоко разочарованный всем происходящим, Брут сблизился со своим добродетельным дядей Марком Порцием Катоном, проповедуемые которым стоически-республиканские идеи постепенно начали оказывать на мышление молодого человека все большее влияние.

На протяжении одиннадцати лет Цезарь и Брут шли по жизни совершенно разными путями. На поле битвы при Фарсале император, возможно под влиянием писем и просьб своей дорогой Сервилии, не забыл позаботиться о ее сыне, своем молодом политическом и военном противнике. Гай Юлий приказал обращаться с плененным «цезарианцами» Брутом «помягше», смотреть на вещи «поширше». Брут был не только помилован великодушным победителем, но и вошел к тому в доверие и милость.

Однако очень скоро Брут (возможно, под влиянием «трансфуги» Цицерона, с которым сблизился с момента «добровольно-принудительного» перехода в стан «цезарианцев») начал стыдиться своей измены республиканским принципам и идеалам. Он сочинил прокламацию в честь своего заколовшегося в Утике доблестного дядюшки Катона и принял решение вступить в прямо-таки демонстративный (если не сказать – просто провокационный по отношению к Цезарю) брак. А именно – развелся со своей прежней женой и женился на своей двоюродной сестре Порции, дочери Катона и вдове Бибула, давнего недруга Цезаря. Хотя Сервилия этого брака своего сына не одобрила и пыталась его всеми силами отговорить от столь необдуманного, по ее убеждению, шага, предчувствуя, что ни к чему хорошему для них обоих он не приведет.

Среди предков Юния числился так называемый Брут Старший, который некогда, подняв меч во имя попранной свободы, освободил Рим от деспота-царя из этрусской династии Тарквиниев, стал первым римским консулом и заслужил почетное прозвание отца римской свободы – знаменитой libеrtas. Сплотившиеся против Цезаря оппозиционеры не преминули воспользоваться этим давним и дальним родством молодого Юния. На статуе древнего Брута – освободителя Рима от царской тирании – ночами стали появляться надписи (или, говоря «по-новорусски» – граффити): «Брут, ты спишь!» и: «О, если бы Брут был еще жив!» (естественно, на латыни и без современных знаков препинания). Можно представить себе, что подобные меры воздействия на ум столь восприимчивого, подверженного посторонним влияниям и одержимого идеей выполнения долга во что бы то ни стало человека, как Брут Младший (прославившийся на данном ему Цезарем посту претора как судья праведный, неподкупный и нелицеприятный), способствовали его переходу в стан «тираноборцев», так сказать, в духе семейной традиции.

Подобно своему дяде Катону, Брут принадлежал к числу философов-стоиков. По своей сути он был, прежде всего, приверженцем теорий, и тот факт, что эти теории стали для него, в общем контексте его отношения к жизни и представлений о жизни, подтверждением определенных добродетелей правящего класса агонизирующей олигархической республики, и желанием встать на их защиту, доказывает, насколько малым было влияние греческих философских учений на его морально-нравственный облик. Ведь принципы стоической школы позволяли ее приверженцам защищать и оправдывать многое из того, что заставляло содрогаться сердца многих римских аристократов.

Тем не менее, нет и не может быть никаких сомнений в благородстве помыслов Брута Младшего, ведь не зря сын Сервилии прослыл неподкупным (по крайней мере, в обычном, расхожем смысле этого слова), хотя, согласно некоторым источникам, якобы не гнушался отдавать деньги в рост (впрочем, ростовщичеством грешил даже его непрошеный благодетель Гай Юлий, правда, ссужавший деньги под весьма умеренные, по римским понятиям, проценты). Незаурядная способность Цезаря распознавать и по достоинству оценивать людей проявилась, между прочим, в словах, сказанных им, впервые ставшим свидетелем речи, произнесенной Брутом. По словам Гая Юлия, он не знает, чего желает этот молодой человек, но все, чего он желает, он желает страстно.

Так что заговорщикам необходимо было всего лишь направить страстность желаний, свойственную Бруту, привыкшему витать в облаках возвышенной стоической философии, на достижение вполне конкретной, практической цели. И заговорщикам это удалось – не без помощи новой супруги Брута, Порции, чей фанатичный республиканский догматизм и «великоримский шовинизм» нередко принимал гипертрофированно-истерические формы (вплоть до нанесения себе самой ранений, в целях доказать самой себе стойкость своего духа), надо думать, весьма впечатлявшие ее впечатлительного и легко поддающегося посторонним влияниям супруга.

Однако, наряду с чисто идеологическими мотивами, у Брута наверняка не было недостатка и в мотивах личного порядка. Похоже, его глубоко унижал и мучил факт многолетней «противозаконной», запретной, греховной (с точки рения «староримской» морали) любовной связи своей матери с «развратным Ромулом», как и слухи о том, что он, Брут – незаконный сын, байстрюк, ублюдок, зачатый и рожденный «во гресех» от этой «противозаконной» связи. Как и то, что личность Цезаря его не только отталкивала, но и привлекала. Брут, вероятно, завидовал любезности, «столичности» и «вежеству» диктатора, которому без всякого труда (если глядеть со стороны) удавалось буквально все, за что бы он ни брался. В то время как ему, добродетельному и (почти) безпречному Бруту, принять всякое решение было невероятно трудно и мучительно.

Не удивительно, что к заговору не был привлечен Марк Туллий Цицерон (чего он впоследствии никак не мог простить заговорщикам, как, говорят, и Пушкин - декабристам). Слишком часто прославленный оратор и «Отец Отечества» демонстрировал «Граду и миру» свою натуру перебежчика, вопреки всей солидности занимаемого им положения и активности его жизненной позиции. Да и для нанесения ударов не мечом духовным, а мечом железным наш почтеннейший Марк Туллий явно не годился. Для этого требовались люди совсем иного склада, не боящиеся пролития крови (и к тому же умеющие держать язык за зубами)…

Однако самым поразительным во всей затеянной сенаторами авантюре представляется то обстоятельство, что ее участники, очевидно, считали свои действия не более чем «дворцовым переворотом». Они явно не сомневались в том, что, стоит им разделаться с «ненавистным всем честным римским гражданам похитителем римской свободы», как все сразу встанет на свои места, возвратится на круги своя, и жизнь в Граде на Тибре потечет своим привычным порядком и чередом. У них не было припасено никакой новой политической программы, а только добрая старая «программа», сводившаяся к трем лозунгам - libеrtas, ius, rеs publica. Они никак не подготовили свой приход к власти после насильственного устранения диктатора, полагая, что созданный тем аппарат управления безропотно перейдет под высокую руку своих новых хозяев. Нам, людям XXI столетия подобная непрактичность представляется прямо-таки детской наивностью, бездумностью и неосмотрительностью, если не просто глупостью. Но заговорщики вовсе не были фантазерами и беспочвенными прожектерами. Просто они были настолько, совершенно «непокобелимо», убеждены в вечности и непреходящем характере привычной им с детства прежней формы господства своего класса, что не желали признавать того факта, что реальность изменилась.

Брут, переориентированный заговорщиками в нужном им направлении, как проклятый, с последовательностью доктринера, принялся работать над осуществлением задуманного.

«Узок был круг этих заговорщиков, страшно далеки были они от народа» (как сказал бы лидер партии большевиков и создатель советского коммунистического государства Владимир Ульянов-Ленин). Привлечь к своему «общему делу» народные массы конспираторам-аристократам и в голову не приходило, как впоследствии – нашим российским декабристам. Однако, не будучи уверены в истинных настроениях столичного плебса, они на всякий случай все-таки вооружили для обеспечения своей личной безопасности парочку гладиаторов, известных «мастеров по части фехтованья». Всерьез же о возможности вооруженного столкновения со своими политическими противниками заговорщики, похоже, и не думали.

   20. В МАРТЕ СОРОК ЧЕТВЁРТОГО

Дата покушения на самодержца была назначена на 15 марта. Дольше медлить было попросту нельзя, иначе Цезарь отбыл бы из Рима к своим «контрактникам», готовящимся к походу на Парфию. Назначенное на 15 марта в курии Помпея заседание сената должно было, как предполагали заговорщики, послужить поводом для провозглашения Гая Юлия царем – ведь только римский царь, согласно древнему пророчеству, мог победить парфян. Таким образом, у заговорщиков имелось сразу две причины не медлить с переходом от слов к делу.

Не было недостатка в предостережениях, адресованных Цезарю и доходивших до «деспота» в той или иной форме. Однако же диктатор не был суеверным ни от природы, ни в силу полученного им воспитания, и потому не придавал предсказаниям никакого значения, хотя порой создавал у своего суеверного окружения противоположное впечатление, чтобы его «комиты» не смущались духом. Так, например, когда Гай Юлий, высадившись с войском близ Кирены и ступив на африканскую землю, споткнулся и упал на руки (что могло быть истолковано как недоброе предзнаменование), он воскликнул: «Африка, я беру тебя в плен!». Поэтому и полученное незадолго до покушения предостережение остерегаться мартовских ид, было им проигнорировано с «авгуровской» усмешкой просвещенного человека, хорошо знающего, что к чему….

В последний вечер перед покушением Гай Юлий был в гостях у Эмилия Лепида. Когда за дружеской беседой речь зашла о том, какая смерть самая лучшая, диктатор быстро, не задумываясь, заявил: «Внезапная!».

До самого последнего момента заговорщики не были до конца уверены в успехе своего предприятия. Цезарь внезапно отменил намеченное заседание сената. Его жена Кальпурния, за которой, вероятнее всего, скрывались лица, желающие предостеречь диктатора, но не имевшие к нему прямого доступа, заявила мужу, что видела дурной сон. Поскольку Цезарь не слишком хорошо себя чувствовал (видимо, после выпитого за ужином накануне), он решил прислушаться к уговорам супруги и остаться дома. Но заговорщики прислали к диктатору на дом одного из его легатов времен Галльской войны – Децима Брута, которому удалось без особого труда переубедить «потомка Венеры», своего старого боевого товарища и командира. Предназначенное для Цезаря золотое кресло, уже вынесенное из курии, было возвращено на свое место.

Однако нервам тираноубийц предстояло в тот зловещий день еще не раз пройти испытание на прочность. По пути в курию Помпея диктатора не раз останавливали. Некий ученый грек Артемидор передал Гаю Юлию свиток с настоятельной просьбой срочно и без свидетелей ознакомиться с его содержанием. Свиток якобы содержал достоверные сведения о заговоре и о заговорщиках. Однако Цезарю помешали заглянуть в этот свиток. Окруженный многочисленными просителями, занятый беседой с друзьями и знакомыми, он все никак не мог зайти в курию. Ожидавшие его там заговорщики сидели, как на иголках или как на раскаленных углях, опасаясь, что их план может быть в любое мгновение раскрыт.

Требоний шуточками и анекдотами задерживал Марка Антония, своего старого боевого товарища, у дверей зала заседаний, ибо вся шайка тираноубийц побаивалась недюжинной физической силы и личной храбрости воинственного консула.

Наконец Цезарь воссел на своем золотом «тронном» кресле. Как и было заранее условлено, к нему приблизился Туллий (или Тиллий) Кимвр (Кимбр, Цимбр, Цимвр) с прошением о помиловании его изгнанного по указу диктатора брата.

Когда Гай Юлий отклонил прошение, все заговорщики поднялись с мест, приблизились и окружили кресло Цезаря, присоединяя свои просьбы о помиловании изгнанника к просьбам Кимвра. Тот схватил Цезаря за тогу и обнажил шею «потомка Венеры», что и было условленным знаком. Публий Каска пырнул Цезаря сзади кинжалом то ли в шею, то ли в затылок (здесь данные источников расходятся). Однако террорист был слишком возбужден, чтобы нанести смертельный удар. Раненый Цезарь обернулся и с криком: «Каска, злодей, что ты делаешь?» (или: «Каска, злодей, да ты что?») пронзил руку террориста единственным имевшимся у него «оружием» – стальным писчим грифелем-«стилем». И тогда все высокородные душегубы выхватили из-под латиклав спрятанные там кинжалы и мечи.

Утверждают, что, увидев среди убийц и Брута, Цезарь прекратил сопротивляться, накрыл голову полой тоги и молча дал убийцам исколоть себя клинками. Некоторые авторы приписывают умирающему горестный возглас: «И ты, Брут!» (или даже: «И ты, Брут, сын мой!» либо: «И ты, дитя мое!»), вошедший в анналы римской и мировой истории. Великий Плутарх излагает события несколько иначе и, вероятно, более реалистично, более близко к истине. Согласно биографу из Херонеи, заговорщики, стремившиеся непременно все без исключения принять участие в заклании диктатора (как ритуальной жертвы на алтарь свободы), «повязать себя кровью», теснясь вокруг пронзаемого вновь и вновь клинками, мечущегося в агонии Гая Юлия, мешая друг другу достать его мечом или кинжалом, в суматохе наносили раны не только Цезарю, но и друг другу, так что никто из них уже не знал, чью кровь кто из них проливает. А пораженные ужасом сенаторы, не вовлеченные в заговор, сидели, как парализованные, на своих местах, пугливо вслушиваясь в предсмертные вопли диктатора, который, многократно раненный в лицо и в глаза, корчился, как жертвенное животное, под руками убийц, залитых его и своей собственной кровью…

Осматривая зверски обезображенный «борцами за свободу» труп Гая Юлия, его личный врач обнаружил на теле диктатора двадцать три колотые раны (из которых якобы лишь одна единственная оказалась смертельной)…

Гибель Цезаря от рук заговорщиков-республиканцев их числа сенаторов в день мартовских ид (15 марта) 44 года до Р. Х. Художник допустил неточность, изобразив сенаторов не в черных башмаках-кальцеях, а в сандалиях, которых римляне, особенно – знатные - вне дома не носили)

Место в римском сенате, на котором был, по преданию, заколот «тираноубийцами» Цезарь

Свершив свое кровавое «общее дело», убийцы оставили труп закланной ими во имя свободы жертвы лежать у подножия восстановленной по приказу Цезаря статуи Помпея «Великого», как бы восторжествовавшего (пусть даже посмертно) над тем, кто его победил при Фарсале.

Брут, залитый кровью, как и все его подельники, обратился было с речью к сенату, однако при первых же звуках его, надо думать, хорошо поставленного голоса, охватившее «отцов, занесенных в списки» при виде убийства оцепенение прошло, и «патрес конскрипти» в панике разбежались. Курия Помпея мигом опустела…

Между тем, известие о разыгравшейся на заседании сената кровавой драме распространилось по всему Городу. Положение стало критическим. Жители Рима спешили забаррикадироваться в своих домах. Испуганные не меньше бежавших сенаторов и прочих сограждан, заговорщики, громкими криками возвещая «Граду и миру» о совершенной ими «народной расправе над тираном», заняли Капитолий и тоже там забаррикадировались.

Только Марк Антоний и Эмилий Лепид (своевременно сбежавшие от заговорщиков), осмелились теперь вернуться в опустелую курию Помпея и приблизиться к трупу диктатора, весь день пролежавшему на залитом кровью полу перед статей «Великого».

Судьба республики по-прежнему висела на волоске. Заговорщики возблагодарили богов за дарованную им удачу в благородном деле возвращения Риму свободы, но не знали, что им делать дальше с этой свободой…

   21. ЗАВЕЩАНИЕ ЦЕЗАРЯ

Занятие заговорщиками Капитолия было не военной акцией, а чисто символическим актом. Но Рим не был эллинистическим городом-государством, которым можно было управлять с высоты акрополя, городского «кремля». Властные отношения в «столице обитаемого мира» были гораздо сложнее.

Поначалу у заговорщиков не было недостатка в визитах симпатизировавших им сограждан, поздравлявших убийц с успехом задуманного и содеянного ими… и быстро исчезавших. Явился к убийцам со своими поздравлениями Марк Туллий Цицерон. Засвидетельствовал им свое почтение и популист Долабелла, облеченный знаками власти - инсигниями – консула (ибо после отбытия Цезаря на войну должен был вступить в консульскую должность).

Другой же консул – Марк Антоний – ни на какие контакты с убийцами своего патрона не шел. Он приказал перевезти труп Гая Юлия к тому домой, получил от Кальпурнии бумаги ее зарезанного мужа и удалился на тайное совещание с главными членами «негласного кабинета» Цезаря – Бальбом, Гирцием и «начальником конницы» Лепидом. Последний находился в особенно выгодном положении, ибо имел в своем распоряжении войска.

Ранним утром 16 марта Форум был, к великому разочарованию заговорщиков, занят верными Лепиду войсками. Марк Антоний созвал сенаторов на срочное заседание.

Между тем, Брут попытался обратиться с речью к римскому народу. Однако его холодная стоическая логика совсем не подействовала на не искушенный в философских томностях, непросвещенный римский «плебс урбана». Народ безмолвствовал. Столичная «чернь» нисколько не сочувствовала и не симпатизировала оратору-аристократу, так и сыпавшему высокопарными фразами о благородных традициях римского сената. Масса столичных жителей была настолько развращена политиками всех мастей и направлений, что оказалась совершенно нечувствительной, невосприимчивой к абстрактным рассуждениям о высоких идеалах; униженная и лишенная самостоятельности в мыслях и делах, она ждала лишь подачек и игр, «хлеба и зрелищ». И потому обнародованное в скором времени завещание Цезаря произвело на «городскую биомассу» гораздо большее впечатление, чем все «суады» его благородных убийц.

На состоявшемся 17 марта заседании сената консул Марк Антоний ловко перехватил у принцепса инициативу и, прежде всего, воспрепятствовал попыткам воздать почести «тираноборцам». Вместо этого Антоний предложил принять чисто практическую меру – придать силу закона «актам» разлученного с жизнью диктатора, его последним, частично еще не опубликованным, постановлениям. Это было явно необходимо, ибо многие сенаторы (некоторые из которых сами относились к числу заговорщиков), получили от «деспота» должности и провинции, что теперь нуждалось в законодательном подтверждении и оформлении. Материальные преимущества оказались важнее идеалистических побуждений и красивых фраз, и потому перевесили их. Ничего личного, это только бизнес. И на основе бизнес-интересов в сенате воцарились мир и согласие. Цицерон внес предложение амнистировать тираноубийц. Сенат постановил признать законным завещание убитого диктатора и назначить ему официальные торжественные похороны за государственный счет (хотя первоначально заговорщики намеревались безо всяких почестей бросить труп убитого ими «деспота» и «врага свободы» в Тибр, как труп какого-нибудь «нищеброда» без рода и племени).

Примирившиеся вроде бы на основе общности деловых интересов, «цезарианцы» и «республиканцы» стали наперебой приглашать друг друга на ужин. Согласию и примирению сограждан, казалось, ничто больше не препятствовало. На деле же это «примирительное» заседание сената ознаменовало собой полное поражение республиканской партии.

Ведь у республиканцев не было на руках, почитай, никаких «козырей». Им нечего было предложить «державному римскому народу», во имя и от имени которого (но без которого) они взялись за мечи и кинжалы (изображенные впоследствии Брутом на реверсе выпущенных им монет вместе с изображением шапки получившего волю раба – символа свободы - и сокращенной латинской надписью «Иды марта»).

Провинции были далеко, муниципии привычно и охотно выражали свою поддержку и одобрение всего, что творилось на самом верху «вертикали власти», но не проявляли ни малейшей готовности помогать путчистам материально. В римской армии однозначно задавали тон «цезарианцы». Ветераны-«контрактники», получившие от Цезаря землицу и усадебки в Италии, свято чтили память своего «дукса»-благодетеля и хранили верность его преемникам. Столичный плебс был, как уже говорилось, совершенно равнодушен ко всему, кроме «хлеба и зрелищ».

Обнародование же завещания Цезаря в день заседания сената окончательно настроило столичный «пролетариат в лохмотьях» против именитых заговорщиков. Шутка ли! Диктатор завещал каждому римскому плебею триста сестерциев и, кроме того, превратил одним росчерком пера свои сады за пределами Города в общественные «парки культуры и отдыха» (выражаясь современным языком).

Торжественные похороны «потомка Венеры» 20 марта 44 года стали кульминацией антиреспубликанских настроений «вольнолюбивых» римских граждан. Марк Антоний обратился к собравшимся квиритам с довольно краткой и скорее сдержанной, чем подстрекательской, речью, но его слушатели вспыхнули от слов консула, как стог или копна сухого сена – от попавшей в нее искры. При виде развернутой консулом перед толпою окровавленной, в клочья изодранной клинками заговорщиков, тоги убитого диктатора, толпа, как будто обезумев, разложила прямо посреди Форума (куда были перенесены с Марсова поля бренные останки Гая Юлия) погребальный костер (как в свое время – для сожжения трупа «красавчика» Клодия), в пламени которого и сгорело тело Цезаря. Беснующаяся вокруг костра, словно в оргиастическом безумии, толпа бросала в пламя все, что попадалось под руку. Огромный погребальный факел пропылал всю ночь и весь следующий день. Меж тем плебс кинулся жечь дома заговорщиков. В страхе за вою жизнь, знатные республиканцы забаррикадировались от «благодарных» сограждан в своих жилищах. Продолжающиеся погромы и почти мгновенное возникновение среди фанатиков-«цезарианцев» начатков культа Цезаря (чьи приверженцы утверждали, что стали очевидцами превращения диктатора, «умершего жертвенной смертью за простой народ», в звезду, с которой отождествляли появившуюся в это время на небе комету) вынудили их, наконец, тайно покинуть Рим в начале апреля…

Главным наследником Цезаря, согласно завещанию диктатора, «пострадавшего за народ», стал Октавиан, внук одной из сестер покойного. Об этом молодом человеке на момент убийства его деда и приемного отца мало что было известно. Марк Антоний, ставший, вследствие убийства заговорщиками своего старшего товарища и друга, в одночасье самым могущественным человеком в Риме, даже и не подозревал, что этот Гай Юлий Цезарь Октавиан, будущий император Август, сможет составить ему, Антонию, серьезную конкуренцию, и что по прошествии всего-навсего десяти лет, победа этого Цезаря-младшего над ним, всемогущим Антонием, в очередной гражданской войне, приведет к осуществлению разработанного, но не доведенного до конца Цезарем-старшим плана – сосредоточения всей полноты государственной власти в руках единоличного правителя…

А сложная и неоднозначная фигура Цезаря-старшего, великого предшественника Цезаря-младшего, преображенная в общенародной памяти, стала предметом форменного, совершенно официального государственного культа. Пожалуй, единственным из выдающихся римлян, оказавшимся способным и осмелившимся достаточно критично изобразить Цезаря, был поэт Лукан (сделавший это в своей поэме «Фарсалия», сочинение которой пережил ненадолго).

Официально «потомку Венеры» поклонялись как «Божественному Юлию» (Светоний не случайно именно так озаглавил свою биографию Цезаря), основателю династии (без кавычек) и мировой (опять-таки без кавычек) империи, и вообще - фигуре не столько реальной, сколько символической – «человеку-звезде»…

 

«Он погиб на пятьдесят шестом году жизни и был сопричтен к богам, не только словами указов, но и убеждением толпы. Во всяком случае, когда во время игр, которые впервые в честь его обожествления давал его наследник Август, хвостатая звезда сияла в небе семь ночей подряд, появляясь около одиннадцатого часа, то все поверили, что это душа Цезаря, вознесенного на небо. Вот почему изображается он со звездою над головой. В курии, где он был убит, постановлено было застроить вход, а иды марта именовать днем отцеубийственным и никогда в этот день не созывать сенат». (Светоний).

С тех пор преображенный таким манером Цезарь никогда не исчезал из памяти последующих поколений. Однако каждое из этих поколений старалось высветить в этом многогранном образе свои, специфические, особенно важные именно для этого поколения, грани и нюансы.

Люди эпохи Возрождения видели в Цезаре титаническую личность, достойную подражания. «ВильЯм наш ШескпИр» в своей трагедии как бы взвесил этого «титана» на весах всемирно-исторической проблематики. Композиторы эпохи барокко превратили Гая Юлия с его «клементией» в прототип гуманного, человеколюбивого, просвещенного государя. Даже Иоганн Вольфганг Гёте, частичный тезка автора настоящего правдивого повествования о «потомке Венеры», в период своей принадлежности к литературному движению «бури и натиска», начал сочинять произведение о Цезаре, от которого остался, к сожалению, всего лишь фрагмент.

Позднейшие диктаторы и их идеологи то и дело пытались запрячь великого Юлия в свои карьерно-идеологические колесницы. Стремившийся к объединению Италии сын папы римского и кондотьер Чезаре (Цезарь) Борджа не случайно избрал своим девизом гордые слова «Aut Caеsar аut nihil» («Быть или Цезарем – или никем!»). Император французов (а фактически – всего Запада) Наполеон I Бонапарт столь же явно подражал Цезарю во всем, вплоть до символики (подобно своим предшественникам – французским республиканцам, подражавшим, в свою очередь, республиканцам римским, в том числе – убийцам Цезаря), и не случайно провозгласил своего наследника – «Орленка» (внука «римского цесаря», сиречь императора Священной Римской империи Франца II Габсбурга) - не кем-нибудь, а римским царем (франц. Lе roi dе Romе). Наполеон III, племянник и приемный сын Наполеона I, написал биографию Цезаря (надо сказать, очень даже неплохую – во всяком случае, что касается ее военно-исторических аспектов).

Не говоря уже об итальянском диктаторе Бенито Муссолини…

Из всех позднейших литературных попыток воссоздать реальную биографию «потомка Венеры» автору настоящего правдивого повествования особенно нравится книга Бертольда Брехта «Дела господина Юлия Цезаря», довольно иронично и в то же время гениально-прозорливо раскрывающая тесную взаимосвязь и переплетение экономических интересов, «породившие» Цезаря – марионетку-«дергунчика» в умелых руках римских финансистов. Ну и, конечно, искрящаяся юмором пьеса «рыжего ирландского дьявола» Джорджа Бернарда Шоу «Цезарь и Клеопатра», а также поистине замечательная книга Торнтона Уайлдера «Мартовские иды», изображающая стареющего Цезаря с явным сочувствием и симпатией, но без упоминания его отрицательных черт. А из произведений отечественных авторов об эпохе Цезаря – монументальная трилогия Милия Езерского о гражданской войне в Риме и «Испанский триумф» Валентина Тублина – «маленькая книжечка, стоящая целых томов» (как сказал в свое время товарищ Владимир Ильич Ульянов-Ленин о «Манифесте Коммунистической партии» товарищей Карла Марса и Фридриха Энгельса).

Сложный и внутренне противоречивый, но все-таки светлый, вопреки всему, образ Гая Юлия Цезаря – гениального политика, полководца, литератора, авантюриста, демагога, бонвивана, словом – «человека с большой буквы», «человека-звезды» – пожалуй, никогда не изгладится из коллективной памяти всего рода человеческого. Включая и нас, многогрешных.

Здесь конец и Господу Богу нашему слава!

   ПРИЛОЖЕНИЕ

ХРОНОЛОГИЧЕСАЯ ТАБЛИЦА

102 г. до Р. Х. – Победа Гая Мария, дяди Гая Юлия Цезаря, над тевтонами и амбронами в битве при Аквах Секстиевых (позднейшем Аквисе, нынешнем – Экс-ан-Провансе).

101 – Битва при Верцеллах (ныне – Верчелли). Марий истребляет кимвров. Триумф Мария в Риме.

100 – 12 секстилия в Риме рождается Гай Юлий Цезарь, племянник Гая Мария. Марий в шестой раз избирается консулом. Совместно с народным трибуном Сатурнином и претором Сервилием Главцией, Марий вносит законопроекты о реформах: наделении землей ветеранов войны, выведении колоний, снижении цен на зерно для бедных слоев населения. Сопротивление «оптиматов» реформам. Бои на Форуме Города Рима. Поражение «популяров».

99 - Восстановление господства «оптиматов». Отмена законов о реформах. Судебные процессы против сторонников партии «популяров».

91-88 – «Союзническая война». Борьба италийских племен против Рима за предоставление всем свободным италикам полного римского гражданства. К 88 году Риму удается подавить сопротивление италийцев. Однако Рим вынужден предоставить римское гражданство, в той или иной степени, почти всему свободному населению Италии.

88 – Борьба «оптиматов» во главе с Суллой с «популярами» во главе с Марием. Начало гражданской войны. В связи с передачей Верховного Главнокомандования в войне с царем Митридатом VI Понтийским от Суллы Марию, Сулла ведет свое войско на Рим. Бегство Мария. Сулла восстанавливает власть сената и проводит консервативные реформы. Удар Митридата по римскому господству на Востоке. Утрата Римом провинции Азия. Греческие города присоединяются к войскам Понтийского царства. Последнее восстание греков против власти Рима. Истребление более восьмидесяти тысяч римлян в Малой Азии.

87 – Консул Л. Цинна во главе войска «популяров» захватывает город Рим. Массовые убийства политических противников партии «популяров». Марий возвращается в Рим. Отмена законов, изданных Суллой.

86 – Смерть Мария. Сулла вновь становится Верховным Главнокомандующим вооруженными силами республики. Взятие и разграбление Суллой Афин. Победа Суллы над армией Митридата при Херонее.

84 – Гай Юлий Цезарь женится на дочери Цинны, Корнелии. Сулла принуждает Митридата Понтийского к миру, возвращению Риму провинции Азия и выплате огромной контрибуции. Убийство Цинны взбунтовавшимися солдатами.

83-82 – Вторая Митридатова война.

83- Высадка Суллы в Брундизии и его победа над войском «популяров». Помпей со своими «контрактниками» присоединяется к Сулле.

82 - Окончательный разгром «марианцев» Суллой в битве у Коллинских ворот города Рима. Истребление «сулланцами» шести тысяч военнопленных «марианцев» на Марсовом поле. Назначение сенатом Суллы пожизненным диктатором. Месть Суллы «марианцам» посредством проскрипционных списков. Конфискация имущества репрессированных и лишение их потомства права занимать магистратуры. Повальные доносы приводят к непомерному обогащению «сулланцев». Цезарь вынужден бежать и избегает ареста лишь с помощью подкупа. Помилование Цезаря Суллой. Сулла издает законы о восстановлении полновластия сената. Лишение народных трибунов права занимать государственные должности. Назначение консулов, по истечении срока их консулата, проконсулами или пропреторами в провинции.

81 – Цезарь отправляется в (Малую) Азию под начало Марка Терма и участвует в осаде Митилен. Завершение «сулланской» законодательной реформы. Первое выступление М. Т. Цицерона в качестве оратора на судебном процессе в Риме.

80 – После взятия Митилен Цезарь награждается за боевые заслуги гражданским венком.

79 – Сулла добровольно слагает с себя полномочия диктатора. Помпей подавляет восстания «марианцев» на Сицилии и в Африке, за что получает прозвище Магн (Великий).

78 – Смерть Суллы. Консул Эмилий Лепид, возглавив войско, выступает против «сулланских» законов. Выступление Цезаря с обвинительной речью против «сулланца» Долабеллы.

77 – Отражение нападения Лепида на Рим. Подавление Помпеем восстаний в Верхней Италии и Этрурии.

76 – Помпей становится Главнокомандующим и проконсулом с поручением подавить восстание «марианца» Сертория в Испании.

75 – Цезарь изучает на Родосе ораторское искусство у Аполлония, сына Молона. Разгром Серторием войска Помпея при Сукроне. Народные трибуны снова допускаются к занятию государственных должностей.

74 – Цезарь становится жрецом. После смерти царя Никомеда Вифинского царство Вифиния по его завещанию становится римским владением. «Марианец» Серторий заключает союз с Митридатом Понтийским. Нападение понтийцев на Вифинию служит поводом к началу Третьей Митридатовой войны, продолжающейся до 64 года. Разгром Помпея Серторием при Клагурии. Побег фракийца (?) Спартака из гладиаторской школы в Капуе. Присоединение к Спартаку восставших рабов кельтского и германского происхождения. Победы «спартаковцев» над римскими военными отрядами.

73 – Цезарь назначается военным трибуном. Отступление Митридата.

72 – Поход восставших рабов и свободных италийцев во главе со Спартаком на Рим. Убийство Сертория своими же соратниками. Победа Помпея над «марианцами».

71 – Лукулл преследует Митридата и побеждает его при Кабеире. Митридат дается спастись бегством. Гибель Спартака в битве с Крассом в Кампании. Истребление остатков войска Спартака Помпеем. Распятие тысяч рабов вдоль Аппиевой дороги.

70 – Первое консульство Помпея и Красса. Цицерон становится ведущим юристом Рима. Обвинительная речь Цицерона против Верреса, беспощадно эксплуатировавшего провинциалов на Сицилии.

68 – Цезарь назначается квестором в Дальнюю Испанию. Победа Лукулла над союзными армиями царей Тиграна Великого Армянского и Митридата Понтийского.

67 – Цезарь вступает в брак с Помпеей, племянницей Суллы. Помпей назначается сроком на пять лет проконсулом всего Средиземноморья и за три месяца очищает Внутреннее море от пиратов.

66 – Помпей назначается Главнокомандующим в войне с Митридатом Понтийским и Тиграном Армянским. Первый заговор Катилины.

65 – Цезарь становится курульным эдилом и восстанавливает на Капитолии статуи своего дяди Мария, убранные при Сулле.

64 – Помпей завоевывает Понтийское царство и обращает его в римскую провинцию.

63 – Цезарь становится Великим Понтификом. Помпей завоевывает Сирию и обращает ее в римскую провинцию. Сын Митридата Фарнак доводит отца до самоубийства. Фарнак безоговорочно подчиняется римлянам и объявляется Помпеем «другом римского народа». Второй заговор Катилины против власти сената. Катилина вступает в переговоры с аллоброгами. Цицерон становится консулом и своей речью в сенате изгоняет Катилину из Рима. При поддержке твердокаменного республиканца Катона Цицерону удается добиться казни заговорщиков-«катилинариев». Выступление Цезаря против их казни.

62 – Цезарь становится претором и разводится с Помпеей из-за скандала на празднике Благой Богини. Гибель Катилины в битве с армией сената при Пистории. Выступление Катона против Метелла, пытающегося добиться от сената чрезвычайных полномочий для Помпея.

61 – Цезарь назначается пропретором в Дальнюю Испанию. Помпей высаживается в Брундизии и удостаивается триумфа в Риме.

60 – Возвращение Цезаря в Рим из Испании. Заключение Цезарем Тройственного Союза с Помпеем и Крассом (Первого Триумвирата). Цезарь женится на к Кальпурнии и выдает свою дочь Юлию замуж за Помпея.

59 – Цезарь становится консулом и проводит, вопреки воле сената, два аграрных закона в интересах ветеранов войны и неимущих граждан. Цезарь получает проконсульство сроком на пять лет в провинциях Предальпийская Галлия, Заальпийская Галлия и Нарбонская Галлия (впоследствии продленное еще на пять лет).

58 – Прибытие Цезаря в Галлию. Война с гельветами. В Риме народный трибун Клодий Пульхр добивается изгнание Цицерона (за признанную незаконной бессудную казнь «катилинариев»).

57 – Война Цезаря с бельгами. По ходатайству Помпея Цицерон получает дозволение вернуться в Рим, но уклоняется от участия в общественной жизни.

56 – Война Цезаря с прибрежными племенами Галлии. Возобновление Тройственного союза между Цезарем, Помпеем и Крассом в Луке.

55 - Цезарь воюет с усипетами и тенктерами. Второе консульство Помпея и Красса. Помпей получает в управление обе испанские провинции, Красс – Сирию, Цезарь, на очередные пять лет, Галлию. Цезарь первым из римских полководцев переходит Рен и высаживается в Британии.

54 – Смерть Юлии, дочери Цезаря и жены Помпея. Вторая военно-морская экспедиция Цезаря в Британию.

53 – Гибель Красса в битве с парфянами при Каррах. Начало отчуждения между Цезарем и Помпеем, вновь присоединяющимся к «оптиматам». Бесчинства уличных банд Клодия в Риме.

52 – Восстание кельтов в Галлии под предводительством Верцингеторига. Победа Цезаря над галлами при Алезии. Добровольная сдача в плен Верцингеторига. Убийство Клодия в вооруженной стычке с Милоном. Помпей становится единоличным «консулом без коллеги» с заданием подавить беспорядки.

50 – Лабиен, самый способный из легатов Цезаря, возвращается от него к своему прежнему патрону - Помпею. Народный трибун Скрибоний Курион вносит в сенат предложение об одновременном сложении Цезарем и Помпеем с себя своих властных полномочий.

49 – Начало гражданской войны Цезаря с Помпеем. Цезарь предлагает сенату распустить свое войско, если то же самое одновременно сделает Помпей. Сенат отклоняет это предложение и поручает Помпею защиту республики от Цезаря, от которого требует безоговорочного сложения с себя всех своих полномочий. 10 января Цезарь переходит Рубикон. Бегство Помпея и «оптиматов» из Италии в Грецию. Вступление Цезаря без боя в Рим. Победа Цезаря над «помпеянскими» войсками в Испании в битве при Илерде. Цезарь возвращается из Испании и провозглашается в Риме диктатором. Пробыв в этой должности всего одиннадцать дней, Цезарь в конце года отправляется за Помпеем в Грецию.

48 – Битва Цезаря с Помпеем при Фарсале. Разгром армии «помпеянцев». Помпей бежит в Египет, где его убивают по приказу царя Птолемея XIII. Цезарь зачисляет в свое войско двадцать тысяч бывших «помпеянцев». Фарнак нападает на римскую (Малую) Азию с целью восстановить Понтийское царство. Цезарь отправляется в Египет, чтобы примирить соперничающих в борьбе за престол царя Птолемея XIII и его сестру Клеопатру VII, принимает сторону Клеопатры и оказывается в осаде в период Александрийской войны. Пожар уничтожает знаменитую Александрийскую библиотеку. Разгром Птолемея. Цезарь помогает Клеопатре утвердиться на престоле Египетского царства.

47 – Разгром Цезарем Фарнака в сражении при Зеле («пришел, увидел, победил»). Возвращение Цезаря в Италию. Мятеж легионов из-за нежелания ветеранов дожидаться обещанных им земельных наделов. Цезарь издает законы о смягчении и частичной кассации задолженности, в том числе – по квартплате (переняв часть программы популиста Долабеллы). Включение Цезарем в состав сената своих сторонников – уроженцев провинций и италийских муниципиев.

46 – Военная экспедиция Цезаря в Африку с целью разгрома тамошней группировки «помпеянцев». Победа Цезаря над «помпеянцами» при Тапсе. Самоубийство Катона в Утике. Четырехкратный триумф Цезаря в Риме. Казнь Верцингеторига. Цезарь получает диктатуру сроком на десять лет и проводит реформу календаря (при участии астронома Созигена).

45 – Победа Цезаря над «помпеянцами» в битве при Мунде в Испании. Испанский триумф Цезаря в Риме. Цезарь провозглашается пожизненным диктатором (как ранее – Сулла).

44 – Убийство Цезаря в сенате 15 марта, в день мартовских ид. Выступление Марка Антония против сенатской партии. Бегство убийц Цезаря в (Малую) Азию.

43 – «Цезарианцы» Антоний, Октавиан и Лепид заключают Тройственный Союз (Второй Триумвират) против республиканцев.

42 – Разгром «цезарианцами» армии убийц Цезаря в сражении при Филиппах. Вожди антицезарианской партии Брут и Кассий кончают жизнь самоубийством.

ПРИЛОЖЕНИЕ

   НЕКОТОРЫЕ НЕОБХОДИМЫЕ ПОЯСНЕНИЯ.

Авгуры – римская жреческая коллегия «государственных гадателей», игравшая важную роль, как в республиканский, так и в императорский период истории Рима.

Аврелии – знатный плебейский род, игравший важную роль, как в республиканский, так и в императорский период римской истории.

Агер публикус (лат. «общественная пашня», «общественное поле») – управляемый римским сенатом фонд пахотных земель, ранее – общественная земельная собственность Города Рима (в отличие от частных земельных владений - «агер приватус»). На момент начала императорского периода римской истории «агер публикус» был поделен и «при(х)ватизирован» - превращен в частную земельную собственность правящей верхушкой римского общества.

Ахилла Египтянин – военачальник египетского царя Птолемея XIII, брата и супруга Клеопатры VII. Обезглавил, по приказу своего царя, искавшего политического убежища в Египте Помпея «Великого», чья отсеченная голова была передана высадившемуся в Египте Цезарю.

Аккон – князь галльского племени сенонов. Восстал в 53 году против римлян, был взят ими в плен и, по приказу Цезаря, засечен до смерти розгами, а затем – обезглавлен.

Афрании – древний римский плебейский род. Луций Афраний был сторонником Помпея и сражался в годы гражданской войны против Цезаря, победившего, путем искусного маневрирования, Афрания в 49 году при Илерде. Отпущенный Цезарем на свободу, Афраний бежал в (Северную) Африку, где собралась сенатская оппозиция во главе с Катоном. Пал в битве с Цезарем при Тапсе.

Алезия (Алесия) - город- крепость кельтского племени мандубиев в Центральной Галлии. В Алезии Верцингеториг был осажден Цезарем, которому был вынужден сдаться в 52 году. Ныне – французский населенный пункт Ализ-Сент-Рен.

Александрия – основанный Александром Македонским в 332-331 гг. после завоевания Египта город, состоявший из пяти жилых массивов и разделенный улицами, пересекавшимися под прямым углом (первый в античном мире пример «регулярной» городской застройки). В древности главными достопримечательностями Александрии Египетской считались расположенный у ее побережья остров Фарос с многоэтажным маяком и Музей (Мусейон, «Храм муз», то есть, в античном понимании – наук и искусств) с огромной библиотекой, сгоревшей, вместе со значительной частью города, в ходе боев между войсками Цезаря и царя Птолемея XIII, а также его сестры царевны Арсинои, за город. Александрия была столицей эллинистического царства Птолемеев.

Аллоброги – могущественное кельтское племя, обитавшее на землях между современными реками Роной и Изером, Женевским озером и Альпами. В 121 году были подчинены римлянами, присоединившими область аллоброгов к провинции Нарбонская Галлия. Катилина безуспешно пытался вовлечь аллоброгов в свой заговор. Но их послы, арестованные римскими властями, выдали план Катилины сенату. Теснимые гельветскими «вооруженными мигрантами», аллоброги отдались под защиту и покровительство Цезаря. Их столицей был современный Вьенн.

Амбиан(ц)ы – одно из племен бельгов, обитавшее в нижнем течении современной Соммы и первоначально успешно сопротивлявшееся Цезарю, но затем уступившее его военному превосходству. Их столицей была Самарабрива, современный Амьен.

Амбиориг – племенной вождь кельтов-эбуронов, самый упорный и опасный противник римлян, после Верцингеторига. Ожесточенно сопротивлялся, во главе своего племени, Цезарю, истребив зимой 54-53 гг. почти поголовно два римских легиона.

Амброны – германское племя (с кельтскими «вкраплениями»), угрожавшее, в союзе с кимврами и тевтонами, Риму. Были разгромлены Гаем Марием, дядей Гая Юлия Цезаря, в битве при Аквах Секстиевых (ныне Экс-ан-Прованс) в 102 году.

Аннона – 1. Первоначально – ежегодный сбор зерна, а также запас продовольствия. 2. Рыночная цена зерна. 3. Натуральный оброк зерном в пользу римских воинов и чиновников в провинциях. 4. Даровая раздача римским государством зернового хлеба нуждающимся гражданам в голодные времена либо по праздникам (обычно – по случаю военных побед).

Антоний, Марк (82-30) – римский государственный деятель и военачальник, отпрыск сенаторского рода плебейского происхождения. Начал военную карьеру под командованием Цезаря в Галлии. В 49 году стал народным трибуном, в 44 году – консулом. После убийства Цезаря республиканцами преследовал убийц диктатора. В 43 году заключил с Октавианом и Лепидом Тройственный союз (Второй Триумвират) для борьбы против защитников республики. Нанес поражение убийцам Цезаря в битве при Филиппах в 42 году. Женился в 36 году на египетской царице Клеопатре VII, «вдове Цезаря». Вступив в военно-политическую борьбу с Октавианом за власть над Римской «мировой» державой и потерпев поражение в морской битве с флотом последнего при мысе Акций (Актий), покончил с собой в Александрии в 31 году.

Аппиан (около 100-около 170 гг. п. Р. Х. ) – греческий историк римского периода. Автор «Римской истории», охватывающей период от легендарных времен основания Рима до II века до Р. Х. В двадцати четырех книгах его «Истории», из которых до нас дошла примерно половина, полностью сохранилось описание гражданских войн в Римской державе.

Арверны – крупное кельтское племя, обитавшее на территории позднейшей Оверни. В 52 году во главе с Верцингеторигом восстали против римской власти и успешно обороняли от римлян свою горную крепость Герговию, но были разбиты войсками Цезаря.

Ариовист – военный предводитель («войсковой царь», герконунг) германского племенного союза свевов. В 71 году перешел реку Рен во главе пятнадцати тысяч германцев и осел с ними на территории современного Эльзаса. Получил от Рима почетное звание «друга римского народа». В ходе завоевания Галлии Цезарь напал на Ариовиста, разгромил его в 58 году и отбросил свевов обратно за Рен.

Арсиноя – египетская царевна, сестра Птолемея XIII и Клеопатры VII. Была провозглашена египтянами царицей. Воевала с Цезарем, попала в плен, была в 46 году проведена в триумфальном шествии Цезаря по Риму, а затем – казнена.

Атребаты – одно из племен бельгов, обитавших на территории позднейшей области Артуа. В 57 году были побеждены Цезарем. В 52 году приняли активное участие в антиримском восстании Верцингеторига.

Атуатуки (атватуки, адуатуки, адватуки) – германское племя, обитавшее в междуречье современных Шельды и Мааса. Их столица Адуатука, или Адватука (современный город Тонгр, или Тонгерен) была важным транспортным узлом, центром пересечения многочисленных торговых путей и военных дорог. В 57 году атуатуки, шедшие в арьергарде войска бельгов, были разбиты Цезарем, продавшим пленных в рабство.

Бельги (белги) – северогалльские племена кельтского и германского происхождения, в том числе нервии, атуатуки, эбуроны, белловаки и другие. Были подчинены Цезарем в ходе Галльской войны. В правление римского императора Августа земли бельгов были объявлены провинцией Бельгийская Галлия (лат. Gallia Bеlgica).

Бибул, Марк – курульный эдил 56 года, коллега Цезаря по должности. Зять Катона Младшего.

Битуриги – крупное кельтское племя, обитавшее в среднем течении современной Луары. Их главными городами были Новиодун (ныне – Нуан) и Аварик (ныне – Бурж). В 52 году воевали с Цезарем.

Бона Деа (Благая, или Добрая, Богиня) – римская богиня-благоволительница. В ее честь ежегодно совершалось ночное празднество, к участию в котором допускались только женщины. Празднество считалось официальным государственным мероприятием и проводилось в доме высокопоставленного римского магистрата.

Брундизий (ныне – Бриндизи) – римский город и военно-морская база (с 246 года), конечный пункт Аппиевой дороги и главный порт, из которого корабли отплывали в Грецию.

Брут М. Юний (8-42) – друг и сторонник Цезаря (с 48 года), получивший от диктатора несколько важных назначений, в том числе – на пост наместника Предальпийской Галлии (в 46 году) и претора (в 44 году). Впоследствии отпал от Цезаря и, вместе с Кассием, примкнул к заговорщикам, попытавшимся сохранить власть республиканского сената. В мартовские иды 44 года принял участие в убийстве Цезаря. Затем бежал в провинцию Азия, где вместе с Кассием собрал республиканское войско. В 42 году Октавиан совместно с Антонием разбил республиканскую армию Брута и Кассия в сражении при Филиппах. Потерпев поражение, Брут покончил с собой, бросившись на собственный меч.

Варвары – изначально собирательное название всех народов, кроме эллинов (греков). Впоследствии – вошедшее в употребление и у римлян пренебрежительное название представителей других народов, отличавшихся по языку и культуре (от римлян и греков, с которыми римляне постепенно примирились). Под «варварским» подразумевалось все «грубое», «неотесанное», «необразованное», «некультурное», «жестокое», «невежественное», «дикое».

Веррес, Гай – римский наместник на Сицилии, подвергший сицилийцев столь нещадной эксплуатации, что римский сенат был вынужден привлечь его к суду за вымогательства. Обвинителем на процессе Верреса выступил Цицерон. Вымогатель Веррес был в итоге приговорен к изгнанию и возмещению ущерба пострадавшим, но, тем не менее, даже после выплаты компенсации остался очень богатым человеком.

Верцингеториг – представитель арвернской знатной племенной верхушки. Возглавил восстание «общенародного галльского фронта» против римского оккупационного режима, установленного Цезарем. После первоначальных успехов (в том числе – при Герговии), был разбит Цезарем при Алезии и сдался в плен, осознав бессмысленность дальнейшего сопротивления. В 46 году был проведен по Риму в триумфальном шествии, после чего казнен.

Виа Аппиа – важнейшая римская дорога, шедшая из Рима на юг мимо Альбанской горы через Понтинские болота, первоначально – до Капуи, впоследствии – до Брундизия.

«Всадники» – богатые римские граждане, не входившие в число патрициев и первоначально несшие военную службу в коннице. Впоследствии – сословие откупщиков налогов - «публиканов», ростовщиков и финансистов.

Гельветы – кельтское племя, обитавшее первоначально в области между современными Майном, Неккаром и Альпами, но со временем переселившееся на территорию современной западной Швейцарии. Затем гельветы двинулись на Галлию в поисках более благоприятных мест поселения, но были в 58 году наголову разбиты Цезарем при Бибракте и вынуждены возвратиться на свои прежние земли.

Герговия – город-крепость кельтского племени арвернов, успешно сопротивлявшийся, под руководством Верцингеторига, тщетно осаждавшим его римлянам.

Гиртий (Гиртий), Авл - сторонник и доверенное лицо Цезаря, начальник его канцелярии. Претор 46 и консул 43 года. Написал VIII книгу (и, вероятно, еще несколько фрагментов) «Записок о галльской войне».

Гортензий, Кв. Гортал (114-69) – римский юрист и оратор. Противник Цицерона на процессе Верреса. После примирения с Цицероном вместе с ним выступал защитником на целом ряде судебных процессов. Консул 69 года.

Долабелла, Корнелий – супруг Туллии, дочери Цицерона. Сторонник Цезаря в период гражданской войны. Народный трибун 47 и (совместно с Антонием) консул 44 года.

Друиды – кельтская жреческая каста, пользовавшаяся в эпоху Цезаря огромным духовным и политическим влиянием в «косматой» (независимой от Рима) Галлии. Друиды были воспитателями знатного галльского юношества, судьями, толковали предсказания оракулов, пророчествовали и совершали жертвоприношения богам.

Думнориг – князь эдуев (формально - «братьев римлян»), тайный враг Рима. Цезарь держал его при себе заложником. Во время подготовки Цезаря к Британской экспедиции Думноригу удалось бежать со своей конницей из римского стана, однако он был настигнут и убит преследователями.

Иллирия (Иллирик) – римское название северо-западной части современного Балканского полуострова, населенной иллирийцами (родственными венетам)

Италики (италийцы) – собирательное название мигрировавших начиная со II тысячелетия до Р. Х. на Апеннинский полуостров индоевропейских племен, постепенно покоренных римлянами, объявленных «союзниками» («социями») римлян, вынужденных воевать за Рим и ставших объектами римской эксплуатации. В ходе так называемой «Союзнической войны» против Рима италики силой оружия добились для себя римского гражданства. С тех пор грань и различие между гражданами города Рима и италиками стали постепенно стираться и сходить на нет.

Кассий, Г. К. Лонгин (100-42) – «нобиль», спасший в 53 году остатки римского войска Красса после его разгрома парфянами в битве при Каррах. Успешно защищал римскую Сирию от парфян до 51 года. Вместе с Брутом возглавил заговор против Цезаря. После поражения республиканцев при Филиппах, подобно Бруту, кончил жизнь самоубийством (или велел своем рабу убить себя, как некогда – народный трибун и вождь Гай Гракх).

Катилина, Л. Сергий (108-62) – обедневший римский патриций, обогатившийся путем доносов на подлинных и предполагаемых «марианцев» в годы диктатуры Суллы. Претор 68 года. После нескольких неудачных попыток добиться консульства, попытался обещанием отмены долгов вовлечь часть римского плебса и погрязших в долгах аристократов в свой заговор с целью совершения государственного переворота. В 63 году планы Катилины были раскрыты и сорваны консулом Цицероном. Сторонники Катилины были осуждены на смерть и казнены. Катилине удалось бежать и собрать войско из своих приверженцев, разбитое, однако, войсками сената в сражении при Пистории, в котором пал и Катилина.

Катон, М. Порций (95-46) Младший, правнук непримиримого врага Карфагена - Катона Старшего (234-149), представитель «оптиматов». Сражался под командованием Красса против Спартака, голосовал за казнь разоблаченных Цицероном «катилинариев» (Лентула и других). Будучи ярым приверженцем «старореспубликанских» традиций, был заклятым врагом Цезаря, возглавил оппозицию Первому Триумвирату. После начала гражданской войны в 49 году Катон бежал в Утику (Северная Африка), где в 46 году, узнав о победе Цезаря над «помпеянцами» при Тапсе, покончил с собой. Как ревностный защитник республиканского строя, Катон стал образцом и примером для всех врагов единодержавия. Цицерон прославил Катона в одноименном сочинении, против которого Цезарь написал памфлет под названием «Антикатон».

Катулл, Г. Валерий (87-45) - римский лирический и сатирический поэт, отпрыск состоятельного семейства граждан цизальпийского города Вероны, глава кружка представителей литературной богемы того времени. До нас дошли сто шестнадцать стихотворений Катулла, посвященные разным аспектам жизни человека, включая сатиры, направленные против Цезаря и алчности «цезарианцев» (в первую очередь – Мамурры). В многочисленных любовных стихотворениях Катулл воспел свою возвышенную страсть к Лесбии (Клодии Пульхре, сестре народного трибуна Клодия, сторонника и креатуры Цезаря).

Квестор (буквально: «следователь») - римский финансовый чиновник.

Кельты – многочисленный индоевропейский народ, именуемый греками также галатами, а римлянами – галлами.

Кимвры – германское племя (возможно – с кельтскими «вкраплениями»), обитавшее изначально на территории современного полуострова Ютландия, но вынужденное покинуть родину из-за катастрофического наводнения около 120 года. Совместно с тевтонами и амбронами мигрировали на юг, дойдя до Испании, откуда были, однако, изгнаны кельтиберами. Дядя Цезаря Гай Марий в 102 году уничтожил в битве при Аквах Секстиевых тевтонов и амбронов, а в 101 году в битве при Верцеллах – кимвров.

Киликия – прибрежная область на Юго-востоке Малой Азии, служившая в эпоху Цезаря прибежищем средиземноморских пиратов.

«Клементия» - лат. «милосердие», «мягкосердечие», «мягкость». Так римляне называли милосердное отношение победителей к побежденным. Цезарь выделялся на общем фоне своей всемерно рекламируемой им самим в пропагандистских целях «клементией».

Клеопатра VII (69-30) - царица Египта (с 51 года) милостью Гая Юлия Цезаря, с чьей помощью одержала верх в борьбе за египетский престол над своим братом и мужем Птолемеем, а также над своей сестрой Арсиноей. В 47 году родила Цезарю сына. В 46-44 гг. гостила у Гая Юлия в Риме. После убийства Цезаря республиканцами возвратилась в Египет. В 37 году вышла замуж за Антония, усыновившего сына царицы Египта от Гая Юлия Цезаря. После поражения в морской битве при Акции и самоубийства Антония в 31 году безуспешно пыталась сохранить за своими детьми египетский престол. Покончила с собой. Октавиан, приемный сын и наследник Гая Юлия Цезаря, приказал убить Птолемея Цезаря (по прозвищу «Цезарион») - сына Клеопатры от Гая Юлия Цезаря. Трех детей Клеопатры рожденных ею от Антония, взяла на воспитание Октавия, сестра Октавиана и жена Антония (которую тот оставил ради Клеопатры).

Клодий, П. Пульхр (92-52) – обедневший патриций. Проходил военную службу под командованием Лукулла. В 62 году был обвинен в «нечестии» (религиозном кощунстве) вследствие скандала в доме Цезаря на празднике в честь Благой Богини, на который Клодий, переодетый женщиной, пробрался ради интимной близости с супругой Цезаря – Помпеей (племянницей Суллы). Был оправдан благодаря подкупу и заступничеству Цезаря. Перейдя в 59 году из патрициев в плебеи и став народным трибуном, Клодий добился изгнания Цицерона. Терроризировал со своими уличными бандами Рим. Был убит в одной из стычек то ли боевиками своего противника Милона, то ли самим Милоном.

Клодия – известная своей распутной жизнью сестра народного трибуна Клодия. Возлюбленная поэта Катулла, прославленная им в стихах под именем «Лесбии».

Коммий – князь галлов-атребатов, признанный, благодаря протекции Цезаря царем, «другом и союзником римского народа». Служил под знаменами Цезаря, участвовал в его Британской экспедиции, но затем перешел на сторону Верцингеторига и возглавил галльские войска, пытавшиеся снять римскую осаду с Алезии. Избежав плена, еще долго вел партизанскую войну против оккупантов, истребляя мелкие римские отряды.

Консул - титул двух высших должностных лиц Римской республики, избираемых ежегодно для совместного управления государством. Первоначально консулами могли избираться только патриции, но в 367 году права быть избранными на консульскую должность добились и плебеи. Консулы созывали сенат и народное собрание (комиции), руководили заседаниями, а на войне – командовали армиями. По истечении срока консульства могли в качестве проконсулов управлять римскими провинциями.

Красс, Марк Лициний (115-53) – представитель «оптиматов» и сторонник Суллы, обогатившийся, скупая за бесценок пущенное с молота имущество жертв «сулланских» массовых репрессий, внесенных в проскрипционные списки. Победил в 71 году вождя восставших рабов и свободных италиков Спартака. Консул 70 и 55 года. Вступил в 60 году в Тройственный союз - Триумвират - с Цезарем и Помпеем, возобновленный в 56 году на «саммите» в Луке. В 55 году стал проконсулом Сирии и погиб в войне с парфянами.

Лабиен, Тит (100-45) – самый талантливый и успешный римский полководец из числа воевавших под командованием Цезаря, назначившего Лабиена в 59 году легатом, а в годы Галльской войны – своим постоянным заместителем. После начала гражданской войны Лабиен перешел из стана Цезаря в стан Помпея и пал в битве с Цезарем при Мунде.

Лукулл, Луций (Люций) Лициний (около 117-55)– римский полководец, квестор 87, претор 78, консул 74 года, победитель Митридата Понтийского и Тиграна Великого Армянского. Захваченная на Востоке Экумены колоссальная военная добыча позволила Лукуллу вести «на гражданке» роскошный образ жизни – сады, дворцы и пиры Лукулла вошли у римлян в поговорку.

Марий, Гай (156-86) – римский полководец и политический деятель незнатного происхождения, вождь «популяров», многократный консул, реформатор римской армии, превративший традиционное римское народное ополчение (состоявшее в основном из свободных земледельцев) в наемное профессиональное войско. Победитель восставшего против власти Рима вассального царя Нумидии Югурты, тевтонов, амбронов и кимвров. Вел гражданскую войну против «оптиматов». Побежденный Суллой, бежал из Града на Тибре в римскую Африку. После победы «популяра» Цинны возвратился в 87 году в Рим, где жестоко расправился со своими политическими противниками («марианский террор»).

Митридат VI Евпатор Дионис (132-63) – царь эллинистического государства Понт (со 111 года) , многолетний враг Рима, оспаривавший у римлян господство над Малой Азией (а временами – и над материковой Грецией) в ходе трех Митридатовых войн. Лишь в ходе третьей Митридатовой войны (74-64) был побежден римлянами и бежал к своему сыну и вассалу Фарнаку, царю Боспора. Преданный Фарнаком, покончил с собой (или велел убить себя своему рабу).

Митилены (Митилена) – крупнейший греческий город на острове Лесбос.

Нарбон – столица римской провинции Нарбонская Галлия.

Народные (плебейские) трибуны – избираемые, начиная примерно с 490 года, представители римских плебеев, защищавшие их интересы от патрициев. Пользовались правом «вето», применение которого лишало силы решения курульных магистратов и сената.

Нервии – кельтское племя, проживавшее в междуречье современных Шельды и Мааса, почти поголовно истребленное Цезарем в 4-3 гг.

«Нобилитет» – правящий слой Римской олигархической республики, состоявший из представителей патрицианской и плебейской знати. Представители этого слоя проводили резкую сословную грань между своей привилегированной кастой и так называемыми «выскочками» («новыми людьми», лат. hominеs novi).

Октавиан – (годы жизни: 63 до Р. Х. – 14 п. Р. Х. ) – внучатый племянник Гая Юлия Цезаря, ставший его приемным сыном и политическим наследником. Вступил в 43 году в Тройственный союз - Второй Триумвират - с Антонием и Лепидом для борьбы с убийцами Цезаря. При разделе Римской «мировой» державы Октавиану досталась ее западная, Антонию – ее восточная часть, Лепиду – остров Сицилия. Победив флот Антония в морской битве при Акции, Октавиан добился единоличной, безраздельной власти над всей Римской державой, положил начало монархической (императорской) форме правления и удостоился от сената титула «Август», вошедшего после него составной частью в официальную титулатуру верховных правителей Римской империи (как и когномен «Цезарь», также ставший титулом).

Патриции – представители древних римских аристократических родов, в отличие от представителей других сословий – плебса, плебеев. В ходе долгой ожесточенной сословной борьбы различие между патрициями и состоятельной верхушкой плебса постепенно сгладилось, однако патриции сохранили некоторые привилегии – прежде всего, исключительное право на занятие жреческих должностей.

Пил(ум) – тяжелый римский дротик (метательное копье).

Плебеи – представители плебса, римского народа (за исключением патрициев).

Плутарх (годы жизни: около 46-119 п. Р. Х. ) – греческий писатель. Наибольшей известностью пользуется его произведение «Биой параллелой» («Параллельные биографии», «Сравнительные жизнеописания») – сопоставление жизненных путей двадцати трех знаменитых греков и такого же числа знаменитых римлян, с целью доказать полное равенство римлян с греками «по всем параметрам».

Помпей, Гней (106-48) – римский полководец и политический деятель, консул 70 года (совместно с Крассом). Успешно воевал с морскими разбойниками и с царем Понта Митридатом Евпатором. В 60 году вступил в Первый Тройственный Союз - Триумвират - с Цезарем и Крассом. Повторно стал консулом в году, после чего был назначен наместником Испании. Когда Клодий начал терроризировать Рим с помощью своих боевиков, Помпей был назначен консулом «сине коллега» (без коллеги по должности). Стремясь к единоличной власти, стал в 49 году Верховным Главнокомандующим войсками сенатской партии и призвал Цезаря распустить свои легионы. После перехода Цезарем Рубикона, бежал в Грецию, где в 48 году проиграл Цезарю битву при Фарсале. Спасся бегством в Египет, где был убит по приказу царя Птолемея XIII.

Понтифекс Максимус – Великий Понтифик, глава высшей римской жреческой коллегии. Должность Великого Понтифика была пожизненной. С эпохи поздней Античности и по сей день «Понтифекс Максимус» - один из титулов папы римского, главы христианской римско-католической церкви.

«Популяры» (лат. «народники») - политические противники «оптиматов», римские «демократы», боровшиеся против всевластия сенаторского сословия «оптиматов».

Свевы (свебы) – крупный западногерманский племенной союз (предки позднейших швабов). Часть свевов под предводительством «войскового царя» Ариовиста вторглась, по приглашению галлов-эдуев, в Галлию и поселилась там, но в 58 году была побеждена и изгнана обратно в Германию Цезарем.

Секваны – кельтское племя, обитавшее между современными Соной и Швейцарской Юрой, считались друзьями Рима. Их главным городом был Весонтион. Враждовали с эдуями, которых победили с помощью германского военного вождя Ариовиста. Покоренные Цезарем, секваны в 52 году присоединились к общегалльскому восстанию под предводительством Верцингеторига.

Сеноны – кельтское племя, поначалу поддерживавшее Цезаря, но затем присоединившееся к восстанию галлов под предводительством Верцингеторига. Цезарь приказал подвергнуть их вождя Аккона позорной казни.

Серторий, Квинт (123-72) – римский полководец и государственный деятель, сражался под командованием Мария против кимвров, амбронов и тевтонов. Недруг Суллы, был отослан Суллой из Рима управлять Испанией в качестве претора. Установил в Испании, при поддержке местной аристократии, свой собственный, независимый от «сулланского» Рима, режим, направленный на интеграцию провинциалов. Заключил союз с Митридатом Понтийским. Успешно оборонялся от сенатских войск, пока не пал жертвой заговора своих же соратников.

«Союзническая война» - восстание большинства италийских «союзников» Рима (в 91-88 гг. ), обязанных платить Риму подати и служить в римской армии, но не обладавших полнотой политических прав. Хотя Риму удалось в итоге победить восставших против его власти «союзников» на поле брани, ему пришлось даровать большинству италийских племен римское гражданство.

Спартак – предводитель восстания рабов и свободных италиков против олигархического режима Римской республики в 74-71 гг. По наиболее распространенной версии – фракиец, обращенный римлянами в рабство. По другой версии – представитель дома Спартокидов – правящей династии эллинистического Боспорского царства (имевшей, впрочем, также фракийское происхождение). Возможно, служил в римской армии. Очагом восстания Спартака была гладиаторская школа в Капуе, в которой Спартак был (по некоторым версиям) наставником. После успешной поначалу борьбы с сенатскими войсками, Спартак потерпел поражение и погиб в битве с армией Красса в южноиталийской области Апулии в 71 году. Шесть тысяч уцелевших в битве повстанцев, взятых римлянами в плен, были, по приказанию добившего остатки армии «спартаковцев» Гнея Помпея «Великого», распяты на крестах вдоль Аппиевой дороги.

Субура – «непрестижный» квартал Града на Тибре, населенный в основном римской беднотой.

Сулла, Луций Корнелий (138-78) – римский полководец и государственный деятель, отпрыск патрицианского рода Корнелиев, консул 88 года. Был назначен Главнокомандующим римской армией в Первой Митридатовой войне. В 85 году принудил Митридата VI Понтийского к миру. После захвата Рима «марианцами» и начала гражданской войны, Сулла стал предводителем «оптиматов», разбил в 82 году «марианцев» в сражении у Коллинских ворот города Рима и учинил жестокую расправу над «популярами», занесенными им в проскрипционные списки (ставившие их вне закона). Вынудил бежать из Рима Гая Юлия Цезаря. Сулла установил пожизненную диктатуру и единолично правил Римом в интересах сенатской олигархии – «добрых людей» (лат. «бони вири» или просто «бони»), беспощадно преследуя «популяров». Не добившись, в силу ряда причин как субъективного, так и объективного свойства, достижения всех своих целей, в 79 году добровольно сложил с себя полномочия диктатора и самоустранился из политической жизни.

Эдуи (гедуи) – крупное кельтское племя, обитавшее на территории Галлии между современными французскими реками Луарой и Соной. Их столицей была Бибракта. Эдуи довольно рано присоединились к римлянам, вследствие чего рассматривались теми как «союзники» и даже «братья» римского народа. Цезарь поддержал галлов-эдуев в их борьбе с галлами-секванами (поддерживаемыми германским военным вождем Ариовистом). В 52 году эдуи отпали от Цезаря, но после его победы над Верцингеторигом снова перешли на сторону римлян.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЗАЧИН

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ВЗЛЁТ

1. В ГОД 654 ОТ ОСНОВАНИЯ ГОРОДА

2. РИМСКАЯ ЗНАТЬ – «НОБИЛИТЕТ»

3. «МУЖЛАН» ГАЙ МАРИЙ, ДЯДЯ ЦЕЗАРЯ

4. ОБНОВЛЕННОЕ РИМСКОЕ ВОЙСКО.

5. «ПОПУЛЯРЫ» ПРОТИВ «ОПТИМАТОВ».

6, «ВЫСШАЯ ШКОЛА ДЕМАГОГИИ».

7. ПЛАНЫ КАРЬЕРНЫЕ И МАТРИМОНИАЛЬНЫЕ.

8. О РИМСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ РЕЛИГИИ.

9. «ИСПЫТАНИЕ СУЛЛОЙ».

10. ГАЙ ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ НА «ВОСТОЧНОМ ФРОНТЕ».

11. МОРСКОЙ РАЗБОЙ

12. ЦЕЗАРЬ «ЖДЕТ У МОРЯ ПОГОДЫ»

13. «НОВЫЕ РИМСКИЕ»
14. НОРМАЛИЗАЦИЯ: НАДОЛГО ЛИ?

15. ОБ ОДНОЙ ПОХОРОННОЙ ПРОЦЕССИИ

16. ПУТЬ НАВЕРХ

17. ВЕЧНО ГОЛОДНАЯ РИМСКАЯ «ЧЕРНЬ»

18. ЗАГОВОР КАТИЛИНЫ

19. ЦЕЗАРЬ В ДОЛЖНОСТИ ПРЕТОРА

20. СКАНДАЛ В БЛАГОРОДНОМ СЕМЕЙСТВЕ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПОЛЁТ

1. БЕСПОМОЩНЫЙ «ВЕЛИКИЙ»

2. КАК ЦЕЗАРЬ БЫЛ НАМЕСТНИКОМ В ИСПАНИИ

3. ПОЧЕМУ ЦЕЗАРЮ ПРИШЛОСЬ ПОЖЕРТВОВАТЬ ТРИУМФОМ

4. ПЕРВОЕ КОНСУЛЬСТВО ЦЕЗАРЯ

5. ЧЕМ ЗАНИМАЛСЯ В РИМЕ КЛОДИЙ ПУЛЬХР

6. В «ВЕЧНОМ ГОРОДЕ» НЕ ВСЕ СПОКОЙНО

7. «КОСМАТАЯ» ГАЛЛИЯ

8. «КОНТРАКТНИКИ» ЦЕЗАРЯ
9. СОВСЕМ ДРУГОЙ ГАЙ ЮЛИЙ

10. ВОЙНА С ГЕЛЬВЕТАМИ

11. ГАЙ ЮЛИЙ ПРОТИВ «СЕВЕРНЫХ ГИГАНТОВ»

12. ИСТРЕБЛЕНИЕ НАРОДОВ

13. «ТРЕХГЛАВОЕ ЧУДИЩЕ»

14. ЧУДО-МОСТ ЧЕРЕЗ РЕН

15. 15. ПРОТИВ ОБЩЕНАРОДНОГО ГАЛЛЬСКОГО ФРОНТА.

16. РЕЗНЯ ПОД СТЕНАМИ АЛЕЗИИ

17. НЕСКОЛЬКО МЫСЛЕЙ О «ЗАПИСКАХ» ГАЯ ЮЛИЯ

18. КРИЗИС В «ВЕЧНОМ ГОРОДЕ»

19. ЖРЕБИЙ БРОШЕН!

20. ОТКАЗ В ПОВИНОВЕНИИ

21. КРАТКОЕ ВНУТРИПОЛИТИЧЕСКОЕ ИНТЕРМЕЦЦО

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИЗЛЁТ

1. ЭПИРСКАЯ ВОЙНА

2. ГИГАНТОМАХИЯ

3. ПРОБЛЕМА ЗАДОЛЖЕННОСТИ

4. ЖАЛКАЯ ГИБЕЛЬ ПОМПЕЯ «ВЕЛИКОГО»

5. ДЕЛА АЛЕКСАНДРИЙСКИЕ

6. ВСЕМИРНО-ИСТОРИЧЕСКИЙ РОМАН

7. НА ВОЛОСКЕ

8. ПРИШЕЛ, УВИДЕЛ, ПОБЕДИЛ?
9. ЗАРЕЗАТЬ ОВЦУ, НЕ ИСПОРТИВ ШКУРЫ

10. ЧТО НОВОГО ИЗ АФРИКИ?

11. О КАТОНЕ И «АНТИКАТОНЕ»

12. ПЯТЬ ТРИУМФОВ ГАЯ ЮЛИЯ

13. КАК НАМ ОБУСТРОИТЬ РЕСПУБЛИКУ?

14. ПРОВИНЦИИ И ПРОВИНЦИАЛЫ

15. СЕНАТОРЫ МИЛОСТЬЮ ЦЕЗАРЯ

16. ВСЯ СИЛА В ВАС, КВИРИТЫ…

17. «ПЛАНОВ ГРОМАДЬЁ»

18. ГЛУХАЯ ОППОЗИЦИЯ

19. ЗАГОВОР ПРОТИВ «ПОТОМКА ВЕНЕРЫ»

20. В МАРТЕ СОРОК ЧЕТВЁРТОГО

21. ЗАВЕЩАНИЕ ЦЕЗАРЯ

ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА

ПРИЛОЖЕНИЕ

   НЕКОТОРЫЕ НЕОБХОДИМЫЕ ПОЯСНЕНИЯ

[1] Вишни, сливы и даже яблоки считались у римлян эпохи Цезаря дорогим и редким лакомством. Первые вишневые деревья привез в Италию из своих восточных походов знаменитый полководец и чревоугодник Луций Лициний Лукулл.

[2] В отличие от наших современников, понимающих под пурпурным, прежде всего, фиолетовый цвет, в период Античности, если верить «Истории искусств» Петра Гнедича, пурпурными считались все ткани, окрашенные соком улитки-багрянки (пурпурницы) – от бледно-розового и алого, до лилового и интенсивно-черного.

[3] Во время третьей войны Рима с Митридатом в Палестине происходила борьба между двумя иудейскими партиями: фарисеями, сторонниками иерусалимского первосвященника Гиркана, и сторонниками Аристобула, брата и соперника Гиркана. Легаты Помпея Габиний и Скавр встали на сторону Аристобула, Помпей же, прибывший в Палестину в конце 65 года, встал на сторону партии фарисеев. Партия Аристобула подняла восстание, но была побеждена, Иерусалимский храм был взят римлянами после осады. Помпей вошел в святая святых Храма, но пощадил его сокровища (см. Иосиф Флавий, «Иудейская война», 1, 7, 6).

[4] В 63 году претор Л. В. Флакк участвовал в раскрытии заговора Катилины, арестовав на Мульвиевом мосту послов аллоброгов и захватив имевшиеся у них письма, содержавшие улики против заговорщиков. В 62 году Флакк был пропретором провинции Азии; в 61 год его сменил Кв. Цицерон (брат оратора М. Т. Цицерона). В начале 59 года Флакк, противившийся вывозу в Иерусалим иудейского «храмового сбора», был обвинен в разграблении провинции и привлечен к суду, скорее всего на основании Сервилиева закона о вымогательстве, проведенного в 104 году плебейским трибуном Г. Сервилием Главцией. Обвинителем Флакка был Д. Лелий, субскрипторами (вторыми обвинителями) — Г. Апулей Дециан (Декиан) и некий Цетра (Кетра). Лелий расследовал обстоятельства дела на месте, для чего выезжал в Азию; он привез оттуда свидетелей против Флакка. Председателем суда был Т. Веттий (Вектий). Начатый по обвинению в вымогательстве процесс против Флакка, участника подавления движения Катилины, при «цезарианцах» в качестве обвинителей превратился в политический процесс, направленный против Цицерона, консула 63 года, и против «оптиматов». Цицерон защищал Флакка вместе с выдающимся оратором Кв. Гортензием (Гортенсием) Горталом, который говорил первым.

[5] Аттический медимн – 52, 52 литра.

[6] «Ромулом», то есть римским царем, поэт называл Цезаря за претензии Гая Юлия на единоличную – «царскую» - власть.

[7] По римскому поверью, правая рука была предназначена для добрых дел, левая же – для дурных.

[8] Согласно некоторым античным источникам, в битве при Мунде было убито якобы тридцать тысяч одних только «помпеянцев» (впрочем, неизвестно, сколько из этих убитых обладали полным римским или неполным «латинским» гражданством). Но общеизвестно пристрастие древних авторов к безмерному преувеличению численности армий вообще, и понесенных ими потерь – в частности.