ГЛАВА XI.

Последствия схизмы Лютера. Анабаптисты.

Законодательство Кальвина в Женеве.

 Рассматривать Лютера, как реформатора культа, можно только из-за неспособности Карла Пятого, который не сумел ни обобщить культовую форму, ни остановить Лютера; последний являлся смелым новатором, ибо он не мог быть большим, и апостолом Воли, когда ему было не позволено стать апостолом Провидения; во всяком случае, Лютер осознавал свое положение и, будучи искусным интриганом, с выгодой использовал его обстоятельства. Он нанес Судьбе три ужасных удара, которым достаточно не уделяли внимания, потому что историки весьма точно отражающие следствия, почти никогда не могут возвыситься до причин. Христианский монах, он отрекся от своих обетов, принародно женившись на инокине; он одобрил развод английского короля Генриха VIII с Екатериной Арагонской, дозволив многоженство ландграфа Гессенского, что значило смело разрушить то, к чему христианский культ относился наиболее строго, подчинив без ограничений необходимость свободе. Развод Генриха VIII, которому сопротивлялся Папа Климент VII, не знавший ни людей, ни времени, повлек за собой многие тяжелые последствия. Первое из них состояло в невозможности союза между Испанией и Англией, который на долгое время обеспечивал безопасность Франции, помешав вторжению Филипа II во времена Лиги, позволив взойти на трон Генриху IV. Второе последствие породило правление Елизаветы, установившееся после бедственного царствования Марии, принесшее Англии необыкновенный подъем, который смог бы вести это королевство к высшим предназначениям, если бы губительное событие не нарушило его ход. Это событие, что я сейчас укажу, хотя и на малое время изменило порядок вещей, заключалось в правовом убийстве Марии Стюарт. Это убийство, осквернившее жизнь Елизаветы, произвело последствие, вовсе противоположные тому, на что притязала эта ослепленная завистью и гордыней госпожа. Вместо того, чтобы укрепить королевскую власть, как она думала, она им ее сотрясла вплоть до своих самых священных основ, передав Человеческой воле все, что она замышляла у нее похитить своим преходящим деспотизмом. Благодаря формам, которым следовали в данном отвратительном цареубийстве, Англия узнала, что венценосные головы могли падать под мечом законов, и что народы имеют право на этот меч. Нельзя сравнивать убийство Марии Стюарт с убийством Анны де Боулейн (Anne de Bouleyn) и убийствами других жен Генриха VIII. Эти злодеяния, хотя и одинаковы по своим отогам, в своих истоках всем отличаются друг от друга. Генрих был свирепым тираном, убивавшим своих жен, если они являлись невинными, или наказывавшим их чудовищным способом, если они становились виноватыми. Преступление не тяготело лишь над ним одним; однако, Елизавета не имела никакого права на Марию Стюарт, равную ей королеву и королеву другого государства. Она не просто ее убила, она ее казнила даже с помощью своего народа, которому она выдала на суд эту несчастную государыню, признав за народом полное право ее судить. Итак, если английский народ, по слову Елизаветы, имел право судить шотландскую королеву и приговорить ее к смерти, то с еще большим основанием он обладал правом судить короля или королеву Англии, возводя их на эшафот. Если бы народу позволили обстоятельства, то можно было бы использовать это губительное право по отношению и к самой Елизавете. Народ не преминул воспользоваться своим правом, когда, приблизительно шестьдесят лет спустя, Карл I был выдан на милость фанатичной и мятежной толпе и принесен в жертву честолюбию Кромвеля парламентом-цареубийцей. Именно из-за преступления Елизаветы оказалась неминуемой казнь этого монарха; и это ставшее государственным делом преступление могло одно иметь подобный итог, ибо для того, чтобы государство законно подчинялось приговору народа, было необходимо, чтобы государство этого желало, в противном случае - это стало бы невозможно.

 Вот таковыми, исходя из нашего отступления,являлись главные последствия, возникшие в результате развода Генриха VIII. Здесь присутствовали, с одной стороны, безопасность и величие Франции при правлениях Генриха IV и Людовика XIV, а с другой - слава и суверенитет английского народа, а также бедствия, причиной которых стал этот суверенитет, бедствия, вменяемые в вину, главным образом, характеру Елизаветы, о чем я уже говорил.

 Что же касается последствий, возникших из одобрительного позволения Лютера ландграфу Гессенскому иметь двух жен, то они были, в равной степени, значительными. Северные властители, всегда мало привязанные к власти Римского понтифика, строгость которой, казалось бы, возрастала по мере удаления от центра, с радостью увидели возможность сбросить с себя папскую власть. Они сами и их народы, несмотря на обращение в христианство, в глубине своих сердец хранили тайные ростки культа Одина (79). Снисходительность Лютера и дух свободы, составлявший суть его доктрины, им исключительно понравились. Добровольно объединившись с Лютером, они вновь обрели определенную вещь своих древних идей. Итак, протестуя против решений различных сеймов, осуждавших Лютера и его приверженцев (80), они образовали в Смалькальдене (Smalkalde) свою знаменитую лигу, укрепившую схизму, положив начало политической организации из разных входивших в нее членов. Именно от основания этой лиги и по мере того, как к ней присоединялись, с северными государствами стали считаться в политической системе Европы. Благодаря смелости Густава Вазы Швеция отделилась от Дании и, показав себя грозной державой, захватила господство у Германской империи в правление Густава Адольфа, а в правление Карла XII мерялась силой с русскими царями. Хорошо известно, как шведский монарх, не взирая на гений своего противника Петра I, одно время поставил под вопрос образование Российской империи. Дания, после того, как избежала тирании Христиерна II (Christiern II), превратилась в респектабельное государство. Саксония, Ганновер, Бранденбург, вместе с Пруссией поднявшиеся до уровня королевств, приобрели постепенно значительное влияние. Освободившись от испанского ига Голландия сделалась хозяйкой морей и, завладев силой Португальцев в Азии, создала мировую тороговлю. Англия, поначалу подверженная страшным конвульсиям, вышла из них победительницей, и захватила превосходство у Голландии, которое должны были ей обеспечить ее положение и относительная сила; и, господствуя над двумя полушариями, Англия сделала их данниками своего огромного флота. Даже Швейцария не осталась без определенной славы, благодаря Женеве, где установилась одна из метрополий реформы.

 Успехи учения Лютера были таковы, что перед смертью этого могущественного ересиарха в 1546 году и менее, чем за тридцать лет, более половины Европы, до тех пор католической, подчинилось протестантизму. Другая пошатнувшаяся половина непреложно шла той же дорогой; и с того времени Человеческая воля, торжествуя на этой части Света, мгновенно становилась здесь причиной политического фантома, после которого она беспрерывно устремлялась, никогда ничего не достигнув, в абсолютную свободу. Но в основе этой воли лежит разделение в момент, когда непризнанное Провидение ее оставляет. Если бы это было не так, то есть, если бы она могла сохранить единство своего движения, служа себе самой точкой опоры, она бы торжествовала повсюду; потому что она неоспорима по своей природе, и ничего во Вселенной не может противостоять ее действию. Но в том случае, если это действие извращенное, должно ли оно подвергнуть опасности Мироздание? Нет; божественное установление, наделившее Волю этим непреодолимым действием, желало, чтобы она могла длиться только в своем единстве, и чтобы его единство существовало только во благе, или, что та же самая вещь, в провиденциальной гармонии. С момента, когда эта гармония нарушена, распадается единство, действие разделяется, и Человеческая воля, противостоя самой себе, борется с собой и себя пожирает.

 Лютер мог бы стать провиденциальным человеком, но для этого было необходимо, чтобы он признал себя самого, как орудие Провидения, дабы Провидение было признано в нем; однако, он рассматривал себя только, как реформатора культа и привык с ним, а не с собой, связывать свою реформу. И в его реформе заключалось следующее, более или менее, соответствующееимевшимся идеям: всякий, кто принимал реформу Лютера, видел вЛютере вовсе не вождя или распорядителя этой реформы, но лишь главную движущую силу течения, в котором каждый становился центром, оставив за собой право расширять его или ограничивать в своем пространстве, в зависимости от своего личного вдохновения.Итак, соглашаясь с подобными основаниями, главное из которых гласило о том, что должно за правило веры признавать только Святые Евангелия, ибо не предполагалось, собственно говоря, в новом культе никакого главы, облеченного определенной духовной властью, всякий, имевший Библию и Евангелие под рукой, мог их толковатьпо своему усмотрению.

 В государствах, принявших этот культ, светские властители объявлялись его главами. Здесь уже не было никакой апостольской миссии, никакого права суверенного понтификата вмешиваться правящим понтификам во все имевшее отношение к церковной дисциплине. Изумленная Европа глядела, как особенно в Англии женщины пользовались папскими правами, оказывая на духовенство гибельное воздействие (81), достоверно являвшееся наиболее противным духу христианства.

 Сделавшийся заметным от начала Реформы недостаток единства должен был предвещать катастрофические последствия. Они, в действительности, стали даже большими, чем можно было когда-то вообразить. Едва Лютер начал свои проповеди, как Цвингли появляется в Швейцарии, вызвав новые последствия от своего учения: в стране разгорается война между кантонами, она продолжается с переменным успехом. На ней погиб и сам Цвингли. Совершенно изнемогшие в своих распрях кантоны, наконец, складывают оружие, договориваясь о том, что каждый будет соблюдать подобающее емуучение и терпимо относиться друг к другу. Перед этой эпохой два невежественных и фанатичных энтузиаста, звавшиеся Шторком (Storck) и Мюнцером (Muncer), возникли на пути у Лютера; и, возвеличившись на идеях этого реформатора, они вдохновенно вознамерились завершить то, что он только мог предполагать. В соответсвии с их представлениями, необходимо было до основания обновить здание христианства и вновь крестить всех детей. Под именем Анабаптистов они творят чудовищные погромы, они заражают умы определенным видом религиозного опьянения, которое их возбуждает, вплоть до безумия; каждый из их сторонников считает себя вдохновленным Святым Духом и принимает за достоверные озарения, за священные постановления грезы своего заблудшего воображения. Кому-то из них кажется, что он получает приказ убить своего брата; он отправляется из германской глубинки, чтобы хладнокровно его зарезать в Париже или Риме. Другой слышит, как Дух ему говорит повеситься, и он вешается. Возлюбленный убивает свою любовницу; друг приносит в жертву своего друга. Аллегорические рассказы воспрнимаются, как достоверные события; говорят, что подражают Аврааму, который приносит в жертву своего сына; Иевфаю (Jephte), совершившему жертвопрношение своей дочери; Юдифи, перерезавшей горло Олоферну. Германию охватывает жуткая смута. Надо бороться с этими одержимыми. Их обкладывают, как диких зверей. Они запираются в Мюнстере, где один из наиболее отважных анабаптистов Иоанн Лейденский провозглашается царем. Кровь течет рекой. Мюнцер погибает на эшафоте в Мюльгаузене (Mulhouse; Мюлузе - прим. пер.) вместе со своим учеником Пфейффером. Схваченного в Мюнстере Иоанна Лейденского разрывают раскаленными щипцами. Одно неистовство сменяется другим неистовством.

 Во время этих событий, прокладывая новый путь в Реформе, появляется Кальвин, человек сурового и жесткого характера, желчного нрава, не признающий ни Лютера, ни Мюнцера, ни Цвингли, ни Меланхтона, ни Эколампада (Aecolampade), ни любого другого из их последователей. Он отвергает расплывчатую и вялую систему Лютера, порицает его снисходительность по отношению к светским властителям, привязанность к преходящим ценностям; и, удаляясь одинаково от исступления анабаптистов, которые, выдвигая своих собственных учителей, не желали иметь ни священников, ни судей, открыто заявляет о своем намерении присоединиться к евангелическому учению, но с республиканским укладом.

Поначалу Женева являлась имперским городом, в котором власть захватил епископ, как в Кёльне, Майнце, Лионе, Реймсе и пр. Этот епископ затем уступил часть своих властных полномочий герцогу Савойскому. Женевцы стали оспаривать законность данной уступки, восстали против савойцев, изгнали своего католического епископа, назначив Кальвина своим законодателем. Кальвину хватало и силы и дарований; он писал лучше Лютера, хотя и говорил с меньшей легкостью. Его законодательство несло отпечаток его характера; оно обладало незыблемостью без величия и правильностью без всякого рода утонченности. Нравы в нем были мудрыми, но печальными; законы справедливыми, но черствыми. По законодательству изящные искусства были изгнаны. На протяжении более чем столетия в Женеве не слышали ни одного музыкального инструмента. Игры, зрелища, все приятные глазу развлечения рассматривались законодательством, как кощунственные, и даже науки, как тлетворные. Торговый промысел, с одной стороны, религиозное крючкотворство, с другой, заполонили все сферы. Это была эмпорократическая теократия. По сути Женева являлась монастырем торговцев, подобно тому, как Спарта - монастырем воинов. Между Ликургом и Кальвином есть некоторые черты сходства, но Ликург с оружием в руках никогда никого не осуждал к казни мечом, а склонившийся над Евангелием Кальвин, провозглашенный Католической церковью еретиком, с коей он порвал, сжег по закону своего друга Сервета, обвиненного им в ереси из-за доверительных писем, которые Сервет писал лично Кальвину. Какое чудовищное злоупотребление силой Воли мгновенно соединившейся с Судьбой!

Вот замечательная школа, откуда еще недавно вышел Руссо, человек, наделенный редкой чувствительностью, убежденный поклонник изящных искусств, музыкант, романист, поэт, более чем выдающийся писатель, с колыбели пропитанный идеями, целиком противоположными его наклонностям, который находился из-за этих странных парадоксов в постоянном противоречии с самим собой, и, произнося анафемы наукам и искусствам, провозглашал суверенитет народа и, будучи космополитом по духу и женевцем по инстинкту, думал привести все к гармонии, распространив Женеву на всю Вселенную. Нет ничего необычного, когда этот человек представлял добро в том, о чем говорил. Но огромная часть Европы ему верила, что и заслуживает внимания. А для достижения этого было необходимо, чтобы Руссо сделался толкователем силы, которая неощутимо привела его в движение, что станет все более и более очевидным из всего оставшегося мне сказать.