Ташкентский процесс. Суд над десятью представителями крымскотатарского народа (1 июля - 5 августа 1969 г.).

Сборник документов с иллюстрациями. Серия: Библиотека Самиздата. 7. Амстердам Фонд имени Герцена. 1976 г. 854 с., 3 л. илл.
Скандально известный в свое время процесс, в результате которого Решат Байрамов, Роллан Кадыев, Айдер Бариев, Иззет Хаиров, Ридван Гафаров, Исмаил Языджиев, Светлана Аметова, Мунире Халилова, Риза Умеров, Руслан Эминов приговорены Верховным судом УзССР к различным срокам заключения . от полугода до трех лет.

Из комментария, любезно оставленным к статье РУСЛАНОМ ЭМИНОВЫМ:

Такое же впечатление осталось и у наших адвокатов. В подтверждении вот отрывок из интервью Николая Андреевича Монахова корреспонденту журнала "Смена» Никите Зюков-Батыреву.

Николай Андреевич Монахов. Смена № 5 1990 год.

Запомнилось дело комсомольского активиста Баева Гомера, рассмотренное Симферопольским облсудом в апреле 1969 года, а также слушавшееся

в июле того же года в Ташкенте дело, известное как "процесс десяти». В нем я защищал бывшего партработника Хаирова Иззета, ветерана войны Умерова Резу и молодого инженера Эминова Руслана. Все они обвинялись в клевете на советский общественный и государственный строй. Существо их "преступлений» сводилось только к тому, что они добивались возвращения крымско-татарского народа на свою историческую родину. Вместе со мной защиту по этому делу осуществляли адвокаты Валерий Заславский и Николай Сафонов (впоследствии тоже исключенный из коллегии адвокатов).

...В отличие от других подвергшихся незаконным репрессиям народов при реабилитации крымских татар не предусматривалось восстановление их национальной автономии, а значит, и само право возвратиться на землю отцов. И тут есть еще одна, бьющая по людским судьбам "деталь». (Она выпала из поля зрения даже нынешнего депутатского корпуса, который в целом принял по данному воnросу справедливое решение)

Дело в том, что в тексте Указа Президиума Верховного Совета СССР о от 5 сентября 1967 по-видимому, не без умысла, применена такая формулировка, которая при буквальном толковании сводит на нет самое реабилитацию. В качестве одного из оснований снятия с крымских татар "огульного обвинения» указ ссылается на то, "что в трудовую и политическую жизнь общества вступило новое поколение людей». Так вот и получилось в отличие, скажем, от чеченцев или калмыков крымско-татарский народ реабилитирован Советской властью не полностью, а только в послевоенном своем составе. Такая формулировка и по сей день позволяет недобросовестным людям обвинять старших представителей крымско-татарской нации в так называемом "массовом предательстве»... Теперь поставьте себя в положение моего подзащитного Р. Умерова или другого обвиняемого по тому же делу – И. Языджиева. Оба вернулись с фронта после взятия Берлина в орденах, тяжело больные от полученных ран. А в благодарность - колючая проволока комендантский режим. И неотступное: "Предатель, предатель и так сорок лет...

- Готовиться к "процессу десяти» вам помогал известный правозащитник генерал Григоренко..,

- Петp Григорьевич - бывший начальник кафедры Aкадемии имени М. В. Фрунзе, ветеран войны, орденоносец, ученый и писатель. В прессе его и теперь по инерции именуют генералом. На самом деле он был разжалован из генералов в рядовые еще задолго до нашей с ним встречи – в самый разгар так называемой хрущевской "оттепели».Тогда же его в первый раз поместили принудительна в психбольницу - за публичное выступление против нарождавшегося культа Хрущева, а также против расстрела рабочих в Новочеркасске. (Этого не следовало бы забывать тем, кто склонен идеализировать нашего тогдашнего лидера...) Последний раз я виделся с Григоренко в начале мая1969 года у меня дома. Мы вместе готовились к нашему "процессу десяти», в котором он намеревался выступить в качестве общественного защитника. Но ему так и не суждено было сделать это: через пару дней его арестовали забрали в "воронок» по прибытии в Ташкент.

- Николай Андреевич, сегодня бытует мнение, что правозащитнтки шестидесятых, семидесятых годов- это как бы предтеча нынешних неформалов...

- Я скажу так: просто щеголять радикализмом, левой фразеологией, когда тебе не грозит тюрьма или психушка, немудрено. Для этого не требуется ни личного мужества, ни глубинной убежденности в правоте своего дела.

Понятное дело, имею в виду не всех неформалов огулом. Неформал неформалу рознь... Но представьте себе, каково было бороться за свободомыслие, за гласность, за права человека двадцать - двадцать пять лет назад? На это шли люди недюжинного ума, характера... Мне посчастливилось близко знать многих из них. Да, их выступления были шепотом в барабанном грохоте словоблудия. Но это был шепот во весь голос! (Как, впрочем, и наши защитные речи на суде...) Они кричали - с болью, с кровью, любя свою Родину, своих соотечественников. Ведь все, за что ратовали диссиденты, по сути, сегодня восстановлено "в правах». Мы приходим к пониманию общечеловеческих ценностей - добросердечия, законопослушания, уважения сторонних мнений и взглядов... В какой-то мере диссидентское движение подтолкнуло общество к самообновлению. Это так. (Но, думаю, само инакомыслие в любом государстве закономерно. В нашем, нынешнем, набирающем "демократические обороты» тем более...)

Если глубоко вникнуть в ход общественных процессов последних трех десятилетий, то как раз от диссидентов и берут начало истоки глубинного брожения в сознании миллионов. Отсюда же и конец слепой веры в незыблемость идеологических заклинаний.

Если же говорить только об интеллектуальной нашей общественности, то благотворное влияние на нее диссидентства происходило в более конкретной форме. Имеется в виду так называемый "экранирующий эффект». Термин впервые введен, если не ошибаюсь, Юрием Орловым и означает вот что.

Столкнувшись со стоическим упорством наших диссидентов в отстаивании своих позиций, власти резонно опасались расширять круг применения репрессивных мер, если в этом для них не было крайней необходимости. Поэтому волей-неволей они смотрели сквозь пальцы на ту часть интеллектуалов, которые, по сути, несли в себе те же диссидентские идеи, но не вступали на путь открытой конфронтации с режимом. Таким вот образом в обществе сложились парадоксальные правила игры, при которых сама практика репрессий против открытого вольнодумства привела к известной его дозволенности в не слишком явной форме. В этом смысле можно говорить, что именно под прикрытием "Архипелага ГУЛАГ" получила возможность легального существования проза наших "деревенщиков", а под завесой кампании травли автора теории конвергенции многим ученым удавалось публиковать весьма прозрачную критику административной системы. Поэтому теперь было бы грех забывать отчаянную жертвенность, с какой наши правозащитники шли прямо в пасть режиму...

- ,..при этом, не сгибаясь. ни в следственном изоляторе, ни на суде.

---= Более того, на присутствующих производили огромное впечатление выступления (последнее слово) самих подсудимых. .Сдержанные по тону, прекрасно аргументированные, а главное, предельно искренние и без тени позерства... До сих пор памятны слова Владимира Дремлюги: "Государственный обвинитель попросил для меня три года лагерей- максимально возможный по моей статье срок. Думаю, что это весьма сносная плата за те десять минут, когда я чувствовал себя свободным гражданином. Ведь эти десять минут свободы - единственные за всю мою жизнь»,

...А в ожидании приговора один из представителей центральной прессы отозвал Дину Каминскую в сторонку и сказал ей тихо, тет-а-тет: "Вы, конечно, догадываетесь, для чего здесь присутствуют корреспонденты и что у каждого есть давно заготовленный репортаж против обвиняемых. Так вот, считаю долгом уведомить, что подобного материала за моей подписью в моей газете вы не найдете. Настолько меня потрясло все, что я здесь увидел и услышал». И тот корреспондент сдержал свое слово…

Стало быть, и среди "специально приглашенных лиц» были порядочные, совестливые люди?

- Наверно при оценке событий прошлого с позиций сегодняшнего дня описывать людей только черной и белой краской. В нашем случае - подразделять лиц, так или иначе причастных к делам, правозащитников, только на "борцов» и "сатрапов,). Не могу в этой связи не отметить спокойную и не предвзятую обстановку, в которой судебная коллегия Верховного суда Узбекской ССР под председательством К. СайФутдинова рассматривала упомянутое дело десятерых крымских татар...

В зал суда были допущены родные и близкие подсудимых ­столько, сколько позволяло помещение, а вынесенный приговор - не в пример приговорам других судов по аналогичным делам - явно не отличался свирепостью: обе состоявшие под судом женщины (С. Аметова и М. Халилова) были из-под стражи освобождены. Самому младшему из обвиняемых, Р. Эминову; был вынесен условный приговор... Суд также отклонил ходатайство прокурора о вынесении в адрес Московской адвокатуры частного определения - по поводу слишком открытой солидарности одного из адвокатов с позицией своего подзащитного... Исходя из сегодняшних стандартов, можно было бы, конечно, возмутиться, почему суд полностью не оправдал обвиняемых. Но справедливости ради замечу: мог ли суд в тех конкретных условиях сделать для подсудимых больше, чем он сделал? И мы еще не знаем, сколько раз СайФутдинова тягали потом на ковер соответствующие инстанции за проявленный либерализм. Поэтому я и сейчас не скрываю своего глубочайшего к нему уважения. А надо сказать, что такие люди были не только в составе наших: судов. Они были и среди работников прокуратуры и КГБ. Говорю это со всей ответственностью…

ТАШКЕНТСКИЙ ПРОЦЕСС

В этом году исполняется 40 лет со дня "Ташкентского процесса». Суд над десятью представителями крымскотатарского народа (1 июля - 5 августа 1969 г.)", книга была издана в 1976 году в Амстердаме, фондом А.Герцена.

Мне позвонил Айдер Бариев и предложил написать о тех событиях.

Это был процесс, наиболее ярко осветивший политическое положение нашего народа, благодаря усилиям наших товарищей сохранившийся в печати и в этой связи наиболее часто упоминаемый в печати и на который наибольшее количество ссылок историков.

Яркая защитительная речь и особенно последнее слово Роллана Кадыева. Его заявления во время следствия генеральному прокурору и Председателю КГБ и сегодня представляют интерес не только с исторической позиции, но и как патриотическое воспитание нового поколения. К сожалению, несмотря на частые ссылки, сама книга является большой редкостью и не известна среди нашего народа, к тому же не популяризируется из-за расхождения позиций в прошлом Роллана Кадыева и Мустафы Джемилева.

Нас осталось только пятеро, в прошлом году ушел из жизни ещё и Решат Байрамов.

Остались в живых Иззет Хаиров, Айдер Бариев, Светлана Аметова, Мунире Халилова и я -Руслан Эминов.

У меня некоторое время была эта книга, но её забрал хозяин Иззет Хаиров.

"1969 г., 1 июля — 5 августа. Ташкентский процесс над десятью представителями крымскотатарского народа. Решат Байрамов, Роллан Кадыев, Айдер Бариев, Иззет Хаиров, Ридван Гафаров, Исмаил Языджиев, Светлана Аметова, Мунире Халилова, Риза Умеров, Руслан Эминов приговорены Верховным судом УзССР к различным срокам заключения — от полугода до трех лет». Эта фраза встречается почти во всех исследованиях национального движения крымских татар. Ибо все они ссылаются на эту книгу "Ташкентский процесс».

К сожалению, у меня не осталось от процесса ничего. Своё "Обвинительное заключение" я отдал П.Г. Григоренко, а "Приговор" отправил для создания документальной книги "Ташкентский процесс" через Ильми Аметова в Москву. Наш процесс пытался описать адвокат Николай Сафонов, в своей книге "Записки адвоката. Крымские татары" Издание "Вся Москва" 1990 год. Дело второе стр. 52-104, но допустил много неточностей. Конечно, прошло двадцать лет после процесса и до времени, как он сел описывать прошлые события и издал свою книгу, конечно, всего не упомнишь.

Поэтому в краткости, некоторые несоответствия я решил уточнить.

Следствие было завершено и объявлено нам 21 февраля 1969 года. Мне разрешили ознакомиться с делом. Нас десять человек, в этой связи тома для ознакомления давали свободными от остальных. Всего двадцать томов, двадцатый том полностью включал материалы по П.Г. Григоренко, и был выделен в отдельное судопроизводство.

Я не прекращал работу в строй управлении и являлся для ознакомления в освободившееся время. Читать все двадцать томов при моей занятости было невозможно, но благодаря какой-то интуиции, которая в жизни помогала мне много раз в получении необходимой информации, сразу обнаружил справки о численности прибывших и умерших переселенцев в Узбекистане. Документ был под грифом "Секретно и чтоб не возбуждать подозрение, я на следующий день принес с собой том Ленина "О Средней Азии и Казахстане", как бы для просвещения моего следователя Мустафаева Даврона и на страницу 344, где было свободное место после текста, вписал эту информацию. Мустафаев сделал вид, что не заметил моей хитрости. Затем Справка была напечатана на машинке и уже 10 марта П.Г. Григоренко, написал по ней свой комментарий. См. "Ташкентский процесс" стр. 800-807.

Следующий, заинтересовавший меня документ было "Заявление" Роллана Кадыева Генеральному прокурору СССР Руденко, которое я тут же переписал. (Ташкентский процесс стр.149-159). Все материалы следствия, включённые в изданную книгу, были выписаны из материалов следствия мной и почти всеми моими товарищами, и во многом повторялись. Всех нас заинтересовали одни и те же материалы. Знакомились с делом все по отдельности, кроме нас с Риза-агой. Даврон сочувствовал мне и Умерову Ризе, разрешал нам обмениваться информацией, для Ризы-ага это было необходимо. Для того, чтобы мы могли встречаться с Ризой, Даврон заранее на бумажке, которую потом уничтожал, писал мне в какое время мне лучше приходить, для знакомства с материалами следствия. Несколько раз за время следствия Даврон разрешил Ризе свидание с родственниками. Однажды в феврале Даврон в своем кабинете пишет мне записку: "Приходи завтра в 8-45 к фонтану театра "Навои". Я прочел и он уничтожил записку. На следующий день утром у фонтана он мне говорит: "Неужели ты не можешь потерпеть до окончания процесса и лезешь в петлю. Ты знаешь, как нам трудно защищать тебя перед начальством". Я ему говорю, что ничего не делаю. Он мне: "Я следователь, не оперативник, который занимается крымскими татарами. Сейчас мы отдадим "Дело" в прокуратуру и возможно больше никогда с татарами не встретимся. В основном мы занимаемся делами по крупным хищениям и иностранцами, а вами занимаются оперативники. Я тебя прошу только потерпеть немного, до окончания процесса, я же не говорю, прекращай.

В субботу у вас проходило республиканское совещания представителей, в доме у Эминова СеитУмера, на котором ты читал ваше новое письмо и доложил о ходе следствия. Все ваши республиканские совещания прослушиваются, записываются и потом анализируются. И очень прошу тебя, не подводи меня и о нашей встрече никому ни слова, ваши очень болтливы". Он ушел, я сдержал слово и никому о нашей встрече долгое время не рассказывал, но деятельность не прекращал, единственно знал, что нас слушают, и старался лишнего не говорить. Но это не всегда получалось, не знаю почему, может молодость, бесшабашность, а иногда в порыве спора забываешь об опасности.

Первоначально "Дело" было направлено в Ташкентский областной суд, и я получил повестку на 28 апреля. Затем дело было востребовано Верховым судом УзССР и назначено к слушанию на 22 мая. Но в этот день собрались у здания суда только татары, не было всегдашних отрядов милиции и работников КГБ. Нам объявили, что суд переносится на 10 июня, в связи с болезнью председателя суда Сайфутдинова Кудуса. Знавшие его, тут же поехали к нему домой, и застали его за работой в своем саду. С 10-го июня начало суда было перенесено на 1 июля.

После выхода книги Николая Сафонова, я неоднократно встречался с ним в ЦДЛ, куда он меня заводил вечерами посидеть. Встречался и с адвокатом своим Монаховым Николаем Андреевичем, который обиделся на Сафонова за недостоверности в книге. При встрече он сказал мне: "Если Сафонов многое забыл, хоть бы встретился со мной, и мы бы вспомнили, а то забыл, насочинял и напутал". Сам Монахов опубликовал в журнале "Смена» № 5 за 1990 год своё отношение к процессу. Да, Сафонов многое забыл. Во-первых, П.Г. Григоренко арестовали не в аэропорту 1 июля, а 7-го мая в доме Ильясова Дильшата и Касымовой Заремы. Прибыл Григоренко в Ташкент после того, как 3 мая от имени родственника Хаирова Иззета. Некто назвавшийся М.Джемилевым, пригласил его на процесс общественным защитником. Я накануне отдал Петру Григорьевичу свой экземпляр "Обвинительного заключения", по которому он написал свою защитительную речь - "Кто же преступники" (стр.218-231) См. Петр Григоренко "Мысли сумасшедшего". Избранные письма и выступления. 1973г. Амстердам "Библиотека самиздата" 335 страниц. А в этот день, 7 мая, привез ему из Кибрая книгу Л.П. Симиренко "Крымское промышленное садоводство, но читать ему её не пришлось. Обыскали и меня, но книгу не забрали. Петр Григорьевич не знал, что один экземпляр из написанного под копирку его защитительной речи уже, без его ведома, был у нас с Рефатом Годженовым, и когда следователь Березовский изъял его рукопись со всеми копирками, П.Г. чуть не плакал, говоря, что пропал его труд. Он был готов, к тому, что его могут арестовать, в этой связи ему не себя было жалко, а жалко труд, согласно которому, как он предполагал, мог бы помочь нам - обвиняемым.

Петр Григорьевич так же забыл, что под подпиской находился я, а он пишет что Иззет Хаиров. А также он ошибается, написав, что один экземпляр его "Защитительной речи» якобы смог припрятать Мустафа Джемилев, фактически, накануне его забрал Рефат Годженов. Потом, когда взбешенные оперативники, стали допытываться, каким образом копия подготовленной защитительной речи П. Григоренко попала за рубеж, вызвали меня на допрос. Я им ответил: - "Ищите среди своих, ибо при задержании Петра Григорьевича, Березовский изъял все экземпляры и копирки, просматривая их на свет, стоя у окна».

Сафонов пишет, что в зале в основном сидели посторонние и ближайшие родственники, что правда, но писать в зале никому не удавалось, за этим следили зорко. Но, готовясь к защите, писали почти все подсудимые, в том числе и я.

Потом мои товарищи свои записи по цепочке передавали мне, я выносил их. Свои "защитительные речи» и "последние речи» готовили заранее записывали и после слушания свои записи передавали мне. Председатель суда Кудус Сайфутдинов, конечно это видел, ибо всё свершалось на его глазах, но не препятствовал. Оперативники сидели в зале и им, конечно, наши действия не были видны. Затем мы их обрабатывали, со всех записей создавали один подробнейший отчет почти стенографический, но с нашими коррективами. После того, как мы отправили с Ильми Аметовым (скульптор) отпечатанные материалы в Москву и убедились в благополучной их доставке адресату, черновые записи два мешка, оставшиеся у нас, мы с Рефатом Годженовым сожгли у забора на территории санатория "Чинабад". Кроме записей процесса и суда, через меня мои товарищи передали свои тетради, родственникам. Кроме составления подробной записи судебного расследования.

Ежедневно издавались и листки- информации о ходе судебного процесса. Это был небольшой коллектив. Сейчас я их не могу вспомнить, ибо не всегда присутствовал. Это были молодые ребята и девчата, должно быть все ещё живы. Хорошо бы если бы откликнулись. Этот процесс первый, из ранее прошедших, который полностью стал политическим. Если на ранее прошедших судебных процессах некоторые подсудимые отказывались от своих действий, говорили, что случайно оказались на месте происшествия, при демонстрациях, или пытались отказаться от своих сочинений, называя их общенародными, то на нашем процессе, все участники признались в своих действиях, называли их умышленными, политически осмысленными и правомерными. Отстаивали свои убеждения. В этой связи помню, записывали на магнитофон судебный процесс над участниками событий 27 августа и 2 сентября 1967г. в Ташкенте, Асанов Ахмед пронес в сумке магнитофон, когда мы прослушали запись, то решили не публиковать.

Безусловно, любой психически нормальный человек должен и пытается избежать тюрьмы, иначе тюрьма не являлась бы средством наказания. Для того чтобы сесть в тюрьму не надо иметь много ума. Избежать тюрьмы и провести запрещенное властями мероприятие требует усилия мозгов. И я попал на скамью подсудимых, допустив оплошность, но на суде не хвастался о своём участии в национальном движении. Как говорят, не ошибается тот, кто ничего не делает. Участники национального движения, при той системе, ходили по лезвию ножа, легко можно было ошибиться. Малейшую ошибку использовали, чтобы выбить активистов из национального движения. Многие активисты пострадали. Роллан и Решат были уверенны в максимальном сроке наказания и решили использовать процесс, как политическую трибуну. Повседневная работа с народом, поездки по точкам. Собрания с активом и на местах имела больше пользы для национального движения, нежели высказывания в ходе процесса, ибо всё равно кто-то эти речи должен был доносить до масс. СМИ в то время об этих процессах не оповещали.

До процесса мой вклад в национальное движение не сопоставим с тем, что пришлось совершить после в течение последующих восемнадцати лет. До процесса, живя и работая в Намангане, собирались с молодёжью и читали сборник документов с обращениями в ЦК КПСС от наших коммунистов и результаты их приемов в 1956-60 годах, составленный Сулейманом Асановым. Работая в Чирчике нач. участка спецработ, помогал только финансово. После ташкентского землетрясения переехал жить в посёлок Ташавтомаша, познакомился с Риза-агой Умеровым и Асаном Ибриш. Совместно мы вели работу с населением Орджоникидзевского района Таш.обл. - это от г. Чирчика все населенные пункты до г. Ташкента. Три раза побывал в Москве как представитель от этого региона в 1966 г. и дважды в 1968 году.

После судебного процесса, вследствие того, что многие активные "инициативники» выехали в Крым, некоторые были осуждены и отошли от активной деятельности Среднеазиатский регион на время замер. Пришлось с небольшой группой товарищей и друзей создавать по всему Среднеазиатскому региону новые инициативные группы, проводить собрания, готовить делегации представителей в Москву.

Конечно основной деятельностью являлись собрания на местах, ибо из всемирной истории известно, что все переселенные в прошлом племена и народности закреплялись на новых местах поселений. Трудно по прошествии десятка лет, обосновавшийся на новых местах с жильем, работой, связями порвать всё и ехать на новое место.

Переселение репрессированных народов: чеченцев, ингушей, карачаевцев, калмыков и балкар происходило на государственном уровне. Им предоставили эшелоны, причем один вагон на две семьи, куда они загрузили не только скарб, но и живность, на родине жилье, или возможность строить своими силами за государственные средства, время затраченное на строительство засчитывалось и как государственная работа, их трудоустраивали с предоставлением льгот. Это была государственная программа.

Наша цель была: постоянно будоражить народ, не дать им забыть о своей исконной родине, быть готовыми к переселению. На собраниях люди возбуждались, приходили старики и повествовали о Крыме, молодые слушали зачарованно внимали. А письма-обращения в ЦК в данном случае являлись лишь поводом для собраний, а делегации в Москву напоминанием, что мы ещё живы, мы не забыли кто мы и откуда и решать судьбу народа всё равно придется.

Это сотни тысяч километров дорог, это тысячи бессонных ночей, это отсутствие отдыха, отпуска, это жизнь, когда не видишь как растут твои дети и чем занимаются, это отказ от карьеры и личной жизни. Это лишения и только лишения и заботы.

Поэтому основным обвинением в отношении наших коммунистов, было, что "они будоражат массы», за что их исключали из партии, ибо уголовного наказания за агитацию о возвращении на родину в рамках существующих законов не было.

Далее по книге "Записки адвоката». Николай Сафонов, конечно, не мог всего помнить. Отвод суду был заявлен Ролланом Кадыевым в конце пятого дня заседания 7-го июля, мотивируя принадлежностью судей и прокурора правящей в СССР единственной партии КПСС, а обвинение вменено с формулировкой "о посягательстве на основы существующего общественного и государственного строя", олицетворяемого этой партией. "В таком составе суд не может являться беспристрастным, и не будет в состоянии объективно разобраться в сущности процесса, приведшего нас на скамью подсудимых» -заявил Роллан. Даже по существующим законам дело не подсудно Верховому Суду УзССР, так как инкриминируемые ему "противоправные действия" совершены на территории РСФСР. Его поддержал Байрамов Решат. Отвод прокурору он так же мотивировал, попыткой его увести суд от рассмотрения существа дела и оказываемым явным давлением на суд. Отвод прокурору поддержали все подсудимые и их адвокаты. Прокурор просил суд вынести в адрес Монахова частное определение после допроса свидетельницы Зориной Розалии Степановны - судебного исполнителя г. Чирчика. Прокурор заявил: "Я хотел бы выразить свое отношение к заявлениям защитника Монахова. Он по существу сделал неправильный вывод, что история фальсифицируется, и это глубокое ошибочное заявление, не партийное, является провокационным. Не знание свидетелем тех или иных фактов, еще ни о чем не говорит. Это заявление провокационное, оно затрагивает национальные чувства татар, для приобретения им дешевого авторитета у не подготовленной публики. Это не только необычная, но и не партийная выходка, и прошу вынести частное определение и довести до сведения его адвокатуры". Это произошло на двенадцатом заседании 17-го июля.

А справка о численности прибывших и умерших крымских татар за период с 1.01.45 по 1.01.46 года находилась в деле том 17 л.д.101 и Петр Григорьевич свой комментарий к этим документам написал уже 10 марта 1968 года, задолго до ознакомления с делом наших адвокатов. Так что и здесь Сафонов, забыв причину, сочинил свою версию. А, ко времени суда эти справки давно уже комментировали различные потусторонние радиоголоса.

Справки вынес я при попустительстве следователя Мустафаева Даврона, записав их в том Ленина. Монахов к ним никакого отношения не имел. Я имел доступ к ознакомлению с томами следствия, а их было двадцать, и в среднем по 700 - 800 страниц.

Записывал заинтересовавшие меня материалы, имея на то право подсудимого, и выносил для ознакомления старшими товарищами, в частности Мустафой Селимовым, который тщательно следил за всем ходом национального движения и направлял его.

Весь день на процессе, а ночью в упорядочении записей, чтоб не забыть услышанное, даже во время процесса успевал проверить работу своих прорабов. Приостановил работы по разборке памятника старины " мечети на территории Шейхантаура" где возводил здание "Фабрики художественных изделий, а мой прораб Ковачёв Господин (болгарин) начал разбирать мечеть попавшую под снос, распродавать резные деревянные балки. Мне удалось через отдел охраны памятников сохранить здание. Впоследствии оно было восстановлено. Суд закончился 5-го августа, и моя семья улетела в Крым.

Были из зала суда освобождены Риза Умеров, Светлана Аметова и Мунире Халилова.

В доме у Ризы Умерова Светлана и Мунире разбирали свои судебные записи, добавляли записи Роллана, Иззета и мои. Потом все это ещё раз просматривали мы с Рефатом Годженовым и отдавали в печать.

Во время суда, который продолжался больше месяца выходили и информации под заголовком "из зала суда». Составителей я сейчас не могу вспомнить. Недавно о своём участии в составлении записей заявил Зевид Газиев, но я его в тот период не помню.

В газете "Кърым» №72(1340) от 19 сентября Зевид Газиев повествует о своих стенографических записях во время нашего процесса. Желательно узнать их дальнейшую судьбу, ибо интересно было бы сопоставить выступления участников на процессе и то, как они записали свои высказывания после сказанного. Ибо вечерами, сидя в камере они восстанавливали задаваемые им вопросы и свои ответы. Иногда, после спора, обдумывая прошедшее, часто думаешь, вот нужно было так ответить или сформулировать ответ.

Возможно подобное происходило с нами во время процесса и как мы потом описывали сказанное нами. Ильми Аметов, известный в Крыму скульптор, лично отвёз в Москву и передал Виктору Некрасову.

Желательно получить у него интервью, сам писать он о прошедших событиях не желает.

Хорошо помню, как мы с ним и Галиной Габай на квартире у Сулеймана и Шефики Вели, писали на основе стенографических записей Зевида и наших с Галиной дополнениях судебный процесс над Илбёй Габаем и Мустафой Джемилевым, проходивший в Ташкенте с 12 по 19 января 1970 года. Впоследствии на основе этих записей вышла "Белая книга». Правда, исходя из политической и назидательной ориентацией для молодёжи, мы иногда вносили свои коррективы. Таким образом "Белая книга» существенно отличается от стенографической записи процесса и не может служить историческим документом.

После окончания судебного процесса моя семья выехала в Крым к бабушке в Севастополь. В Севастополь приехал и Николай Сафонов и несколько дней вместе с моей семьёй выезжали на море. Он забыл, что моя дочь в это время была жива и купалась вместе с ним. И эпизод описанный Сафоновым о моей дочери не соответствует действительности.

Мы были очень дружны с моей дочуркой Заремой. Она очень любила море. В пять лет, я учил её плавать. Помню, был небольшой шторм. Но её не удавалось вытащить на берег, она так и рвалась в море.

Когда она выходила на берег, её прибило волной, до сих пор помню её большие пребольшие испуганные глазенки.

Но, через несколько минут, дрожащая от холода, она вновь вырвалась от меня и бросилась в набегавшую волну, поражая всех лежащих на берегу своей приверженностью морю.