Кто такой был Гедимин?

Наглядным примером сильных противоречий, которыми наполнены источники литовской истории, могут служить свидетельства о происхождении Гедимина. Как всем известно, источники литовской истории распадаются по этому вопросу на две противоположные серии, колеблются между двумя противоположными показаниями: одни, как Annales Olivienses, Dlugosz, Bielski, Miechowita, Kromer, утверждают, что Гедимин был конюшим великого князя Витенеса, убил своего государя в заговоре с молодою женою последнего и овладел престолом; другие-же, как Kronika rekopisna Litewska Bychowca, Stryjkowski, сообщают, что Гедимин был сын Витенеса и получил литовский престол по смерти отца, пораженного громом.

Такие противоречивые показания источников, уничтожающие взаимно друг друга, невольно заставляли историков прибегать к разного рода догадкам и предположениям, с помощью которых можно-бы было примирить свидетельства источников и этим примирительным путем дойти до истины. На этом поприще Нарбут встречается с г. Соловьевым, но только для того, чтобы тотчас-же снова разойтись, так как первый при примирении отдал предпочтение источникам, признающим Гедимина за сына Витенеса, тогда как второй склонился на сторону источников, считакших Гедимина просто конюшим. При развитии своего мнения, Нарбут пытается прежде всего ослабить впечатление, производимое свидетельством первой серии источников, старается подорвать авторитет Annales Olivienses, древнейшего в рассматриваемом отношении источника, послужившего прототипом для всех летописцев. По словам Нарбута, Оливский летописец писал под влиянием немецкого ордена, сохранялся в его архивах, а потому, в качестве сторонника немцев, естественно склонен был к распространению на счет Литвы неблагоприятных басен, к числу которых должен быть отнесен и рассказ об умерщвлении Витена Гедимином. Но оливский анналист не чужд однако и некоторых справедливых показаний, только эти показания ничуть не противоречат свидетельствам второй серии источников: анналист считает, напр., Гедимина конюшим Витена, но Гедимин мог носить это звание, будучи даже сыном великого князя (Narbutt, Dzieje Narodu Litewskiego, IV, 456. А.И.). Иллюзию, полученную примирительным путем, Нарбут подкрепляет письмом Гедимина к папе Иоанну XXII, заключающим между прочим фразу: Ista enim, pater reverende, vobis scripsimus, ut sciatis, quare progenitores nostri in errore infedelitatis et incredulitatis decesserunt, в котором выражение progenitores nostri он толкует в частном, личном смысле, в progenitores видит не более, как только предков самого Гедимина (Там-же, IV, dodatki, p. 51. А.И.).

Однако иллюзия, на которой так решительно остановился Нарбут, совсем не удовлетворила г. Соловьева вследствие некоторых соображений, вызванных чтением послания к папе. Г. Соловьеву справедливо казалось, что выражение письма Гедиминова progenitores nostri имеет не частный, личный смысл, а общий, народный; что Гедимин говорит тут о своих отцах, предках, не просто от себя, а от лица всех литовцев. Кроме того г. Соловьев находил в этом-же самом письме явное доказательство (известное впрочем и Нарбуту) противного защищаемому Нарбутом мнению в том, что Гедимин называет Витенеса только своим предшественником (praedecessor), а не отцом и предшественником (pater et praedecessor), как следовало-бы ожидать, когда бы он был действительно сыном последнего. Поэтому г. Соловьев склонился к предпочтению свидетельства первой серии источников, по которому Гедимин был не сыном, а только конюшим Витенеса; тем более, что с этой точки зрения открывался совершенно новый путь к примирению противоречия, существовавшего между двумя сериями источников. С. М. Соловьев выступил на этот путь с помощью обыкновенного, но, тем не менее, не лишенного значительной доли вероятности, соображения, с помощью принятия свидетельства второй серии источников за позднейшее явление, возникшее тогда, когда дом Гедимина уже утвердился на литовском престоле, когда, следовательно, предание о насильственном захвате княжеской власти могло колоть глаза Гедимину и его сильным потомкам, а потому не недоставало повода заменить его каким-либо другим мнением, например мыслью о получении власти по наследству (Соловьев, История России, изд. 2, III, примеч. 422. А.И.). Заручившись такими небезосновательными соображениями в пользу некняжеского происхождения Гедимина, г. Соловьев в тексте своей истории уже решительно говорит о перемене в династии литовских князей, произведенной знаменитым Гедимином в 1315 году (Там-же, III, 306. А.И.). Таким образом, к двум противоречивым показаниям источников, в настоящее время присоединились в науке две противоречивые попытки примирить источники, из которых ни одна ни в чем не уступает другой, так как обе совершенно одинаково отвечают своей дели — примирению.

Если свидетельства о Гедимине могут служить наглядным примером тех страшных противоречий, которыми исполнены источники литовской истории, то попытки добыть из этих свидетельств сколько-нибудь ценные научные результаты, попытки, предпринятые в своих трудах двумя почтенными историками, в свою очередь могут служить поучительным примером того, как опасно полагаться на противоречивые источники, представляющие по самому характеру своему мало ручательств в достоверности, как трудно переходить от их гадательных намеков к определенным научным представлениям, как бесплоден вообще примирительный метод. В похвальном стремлении своем избавиться от противоречия, замеченного в показаниях источников о Гедимине, оба историка, и Нарбут и г. Соловьев, исходили из того положения, что которое-же-нибудь из показаний источников да справедливо: или Гедимин был действительно сыном Витена, или же он необходимо был конюшим последнего, которого и погубил в союзе с его молодой женой. При известном состоянии исторического материала исследователям действительно трудно было не опустить из виду, что возможно еще третье явление, что не только то или другое свидетельство источников есть сознательная, современная или позднейшая, выдумка, как думали Нарбут и г. Соловьев, но что показания обеих серий источников суть не что иное, как бессознательные догадки, гипотезы, бродившие в позднейшее время в обществе о происхождении Гедимина. Это третье мнение о значении литовских источников по рассматриваемому вопросу, к сожалению, и есть самое вероятное: такое признание, очевидно, совсем лишает историков права говорить о происхождении Гедимина па основании противоречивых показаний литовских источников; но нисколько не предшествует, даже ставит в обязанность искать иного пути к определению отношений Гедимина к его предшественнику Витену, добиваться более надежных, более современных известий об этом вопросе. К счастью, есть вполне определенные указания на отношение Гедимина к Витену, притом совершенно чуждые гадательного характера, которым отличаются источники литовской истории.

В грамоте рижского совета к Гедимину от 24 ноября 1322 года, имеющей целью побудить последнего к заключению мира с Тевтонским орденом не иначе, как при участии архиепископа и города Риги, говорится следующее: Illustri principi, domino Gedemynde, Dei gratia Lethwinorum Ruthenorumque regi, consules civitatis Rigensis saiutem in Domino. Noveritis, nos litteram vestram breviter destinatam recepisse, in qua percepimus, quod pacem et treugas nobiscum contrahere essetis parati, sicut Vithene, bonae memoriae frater vester et antecessor, nobiscum habuit, et quod super eo nuntios nostros ad vos secure mit- teremus, sed pro fratribus (Theutonicis) hoc facere non possumus; nam ipsi mittunt nuntios suos ad vos, quando volunt, quod nos facere non po- terimus; et quicquid ірзі ordinant, penitus ignoramus, nichil ipsi nobis revelant (Bnnge, Liv, - Esth - ond Carlftndisches Urkandenbnh, B. VI, S. 466 "Pycc. Лив. Акты», № 53. A. H.). Было-бы излишне много распространяться о значении этого немецкого известия сравнительно с показаниями литовских летописцев; достаточно заметить, что свидетельства литовских источников совершенно сказочного характера, основаны по всей вероятности на каких-либо неясных преданиях, если еще не хуже, не на каких-либо позднейших предположениях о минувшем времени; тогда как рижская грамота представляет первое собственно историческое свидетельство, она есть не что иное, как современный Гедимину официальный акт, который отделялся от времени вокняжения Гедимина меньше чем десятком лет, которому потому хорошо могли быть известны отношения Гедимина к его предшественнику Витену. Поэтому, свидетельство рижской грамоты о происхождении Гедимина должно быть, безусловно предпочтено противоречивым показаниям источников литовских. А из этой грамоты оказывается, что почти одинаково заблуждались как одна, так и другая серия источников, как один, так и другой толкователь последних, как Нарбут, так и г. Соловьев: по грамоте Гедимин является не сыном великого князя Витенеса, равно как и не конюшим своего предшественника, а напротив братом и преемником. Самое выражение, в которое вложена эта мысль, настолько определенно и ясно, что отнюдь не позволяет думать о таком-же или подобном общем смысле, какой придал Соловьев выражению progenitores nostri из письма Гедиминова: нельзя произносить одним духом: bonae memoriae frater vester et antecessor и думать при этом: ваш брат литвин (Заметим кстати, что выражение progenitores встречается и в других, кроме приведенной Нарбутом, грамотах, только в более определенном смысле. Так, напр., в грамоте конца 1324 года (Bonge, U. В., VI, 479) говорится: misit (summus pontifex) reverendos in Ghristo patres... qui... missi sunt pro expeditione conversionis vestrae, pro qua vos et progenitores vestri multo tempore laborarunt, qui cum magno desiderio cupiunt vos videre, quia missi sunt pro vestra salute et exaltatione vestri regni. Postea quaesivit rex, si scriremus, quid continebabur in litteris, quas domino apostolico, domino arcbiepiscopo et toti mundo destinasset. Respondimus, quod intentio litterarum fuit, quod vellet recipere fidem Christi et baptizari. Tunc iste respondebat, quod non jussisset hoc scribere, sed si frater Bartoldus scripsisset, in caput suum redundaret. Sed si unquam habui in proposito, diabolus me haptizaret. Cp. Narbutt, Drieje Nar. Litew., IV, dodatki, p. 51-62, 1323. A. H.).

В нескольких словах, представляемых рижской грамотой 1322 года, заключается безвозвратное осуждение иллюзий как Нарбута, так в особенности С. М. Соловьева. Как ни естественно для историка ожидать перемен в династии литовских князей .в соответствии новому взмаху, который получила литовская жизнь в период Гедимина и его потомков, тем не менее переворот, который, по словам С. М. Соловьева, будто-бы был произведен в княжеском доме знаменитым Гедимином, при ближайшем рассмотрении все-таки должен быть отнесен к разряду не оправдавшихся догадок, которыми так богата историческая наука: предполагаемый переворот в династии оказывается ничем иным, как только попыткой из противоречия в источниках сделать революцию в действительной жизни. Раскрываемые рижской грамотой отношения Гедимина к Витену придают более определенный смысл самому письму Гедимина к папе, в котором Витен назван только предшественником, а не отцом и предшественником Гедимина: будучи только братом Витену, Гедимин не побуждался никакою особенною pietas говорить непременно о своих родственных отношениях к первому и легко мог ограничиться указанием на Витена, как на своего только предшественника. Таким образом, с помощью этого немецкого свидетельства удается, наконец, загладить одну из прорех в династии литовских князей, ясное представление о которых не безынтересно и для полного понимания княжеских отношений, господствовавших в древней Руси.

А. И. Никитский.