Народное предание о Брюсе.

(Биографическую заметку о Брюсе см. в "Русской Старине» 1870 г. т. 1-й, изд. первое, стр. 7; изд. второе, стр. 394. Ред.)

(Из воспоминаний моего товарища).

Этот рассказ я сделал в Калужской губернии, в Жиздринском уезде, близ деревни Тешевич, на берегу речки Неруча.

Случилось это при следующих обстоятельствах: мы с братом приехали из университета домой на каникулы. Мерзляков советовал нам, т.-е., всем студентам, прислушиваться к народным песням и записывать их: "в них вы услышите много народного горя» — говорил благородный профессор. Каченовский убеждал нас записывать названия разных урочищ и особенно обращать внимание на курганы и городища. Но мы и не думали следовать советам и убеждениям профессоров, а захотели побродить несколько десятков верст, так, без всякой цели, куда глаза глядят. Такое ленивое, праздное шатанье нам казалось очень поэтическим.

Бродя, таким образом, в полной неге юношеской беспечности, раз мы запоздали далеко от всякого жилья; дело уж подходило к осени; ночевать на открытом воздухе, sub dio, нам не захотелось. Сообразив довольно знакомые нам места, мы решились пробраться к деревне, через большой сосновый бор. Грунт, покрытий иглами, был гладкий, как мощенный пол; мы иногда скользили по нем как по льду. Этак через полчаса ходьбы, мы увидели огромное зарево; пламя высоко било вверх снопами, и искры огненною, трескучей метелью осыпали лес. Мы подумали, что это горит деревня и бросились туда, где горело. Но это был костер, разложенный крестьянами, приехавшими на ночную, стеречь лошадей. Собственно они их не стерегли, а пускали на волю Божию, сами-ж тешились ночною, краденой едой, всякого рода балясами и россказнями. Детей между ними не было, а были все молодые парни, и только один старик отставной солдат: его звали Безконным, потому что у него не было ни одного коня. Впрочем, у него не было и ни коровы, ни овцы, ни собаки: он стерег чужих лошадей.

Мы поздоровались и шутя сказали: "что, вы пустите нас переночевать у вашего костра?» — Милости просим, сказал кто-то; "ложитесь; изба просторная: сколько ни-на-есть скотины, вся уляжется». Всякого, кто одевался по-немецки, у нас крестьяне считали или барином, или холопом. Нас приняли за холопей, к тому-же чужих, и поэтому появление наше их нисколько не стесняло: они по прежнему громко разговаривали, то с ласковой, то с сердитой ругней, напоминающей разговор героев, богов и богинь Гомера.

Разговор шел все о домовых, водяных, леших, о барынях, попадьях, — и поповских дочерях, с убедительностью, не допускавшей ни малейшего сомнения, всегда с грубейшею, но единою насмешкой, иногда исполненной глубокой вражды и презрения. Беседа иногда прерывалась то тут, то там вопросом: "где-ж этот дьявол застрял? Что-ж этот пострел нейдет? Куда этот леший провалился?».

Оказалось, что это был общий, картофельный вопрос: известно, что когда наши крестьяне отправляются в ночную, то берут с собою только хлеба, да соли, а остальное продовольствие у них все краденое. Наши знакомцы послали одного проворного малого красть картофель. Нетерпение их возрастало каждую минуту; один и тот-же вопрос стал повторяться беспрестанно. Наконец мокрый по пояс — в грязи по колено, леший и пострел явился. Он протащил целый мешок картофелю.

— Ай, да молодец Митюха! закричали все в один голос. Вот парень, так парень! У кого ты это накопал?

— "Известно у кого: у попа».

— Ну, это ты, брат, напрасно, сказал Безконный, у нашего попа — грех красть.

— "Вот еще что выдумал! заговорили другие: грех! отчего грех? У мужика — грех; а у попа, да у барина, да у целовальника и Бог повелел!».

— А оттого грех, отвечал сердитым тоном Безконный: разве ты не знаешь, какова матушка. Добрая, ласковая, приветливая, разумница, никого никогда словом не обидит; приди к ней мужик в праздник, беспременно чарку тебе поднесет, конец пирога даст, а когда под обед поспеешь, за стол посадит как родного, угостит тебя, и другого тебе от нее слова нет, а все батюшка, голубчик, сударик». Как же не грех!

Мужики примолкли. — "Ну, теперь делать нечего; не назад же нести!» - заговорили некоторые.

— Вестимо, не назад! подхватили другие. Митюха, вали в золу. Да не туда — дьявол! В золу вали; а он валит прямо в уголья. Леший!

— "А нутка, спросил Безконный, скажите сколько тут картофелин будет? А?

— Целый мешок! отвечал один парень смеючись.

— "Мешок, мешок! отвечал, несколько смешавшись, Безконный. Этак всякая лошадь ответит. А ты скажи, как следует, только, то-есть, будет картофелин в мешке? А? Не считавши, скажи. Вот оно — что!»

— Да этакого человека на всем свете нет, дядя Безконный, отвечали мужики.

— "Да, теперь, может, и вправду, такого человека нет; теперь человек стал дрянь; а прежде бывали».

— Ктож это такой человек, дядя Безконный, что без счету сосчитать может? Это, должно быть, уж очень мудреный человек!

— "Да, не простой, вестимо; не нашему брату чета».

— Да кто-ж, кто?

Дядя Безконный молча взял обгорелый сук и начал копать к уголья, как будто намеревался в огне откопать такого человека. Все слушали с каким-то суеверным беспокойством.

— "Такой человек, сказал Безконный, понизив голос, — арихметчик».

— Арихметчик?

— "Да, арихметчик. Ты вот возьми, примером, насыпь на стол гороху и спроси его, сколько тут, мол, горошин? а он только взглянет и скажет: вот сколько, и не обочтется ни одной горошиной. А то спроси его, сколько, мол, раз колесо повернется, когда доедешь отсюда, от Тешевичь, до Киева, он тебе и это скажет. Вот он каков, арихметчик-то. Да, что! Он только взглянет, и скажет, сколько есть звезд на небеси!»

— Ктож был, примером, такой как ты сказал

— "А такой арихметчик был Брюс, министер царский, при батюшке Петре Великом. Да мало-ль еще что знал этот Брюс: он знал все травы этакие тайные, и камни чудные, составы разные из них делал, воду даже живую произвел, то-есть, такую воду, что мертвого, совсем мертвого человека живым и молодым делает».

— Это ту живую воду, которую змей Горыныч стерег?

— "Какой ваш тут змей Горыныч? То в баснях бабы рассказывают. А это был Брюс, министер, арихметчик при царе — государе Петре. Он-то этакую воду живую и произвел должно быть, не своею силою произвел!»

— А что-ж, дядюшка Безконный, он пробовал над кем-нибудь эту воду?

— "Гм! пробовал? Да пробы-то этакой никто отведать не хотел; ведь тут надо было сперва человека живого разрубить на части; и всякий думал:» ну как он разрубить-то разрубит, а сложить, д& жизнь дать опять не сумеет? "Уж сколько он там ни обещал серебра и злата, никто не взял, все боялись».

— А он бы сам над собой попробовал.

— Да так и было: он над собой попробовал».

— Попробовал? и опять жив стал? Ах, окаянный!

- "Погоди, не спеши и не ругайся. Окаянный он был, или нет, про это один Господь ведает. Только вот что было: думал он, думал, и очень грустен стал, не ест, не пьет, не спит; что-ж это, говорит, я воду этакую чудную произвел, и всяк ею попользоваться боится. Я-ж им, дуракам, покажу что тут бояться нечего.

"И призвал он к себе своего слугу верного, турецкого раба пленного, и говорит: "слуга мой верный, раб бессловесный, сослужи ты мне важную службу; я тебя награжу по заслуге твоей. Возьми ты вот мой меч острый и пойдем со мной в зеленый сад; разруби ты меня этим мечем острым, сперва вдоль, а потом в поперек; положи ты меня на землю, зарой навозом и поливай вот из этой скляночки три дня и три ночи сряду, а на четвертый день откопай меня: увидишь, что будет. Да, смотри, никому об этом ничего не говори».

"Пошли они в сад; раб турецкий все сделал, как ему было велено.

"Вот проходит день, проходит другой; раб поливает Брюса живою водой; вот наступает и третий день; воды уж немного осталось. Страшно отчего-то стало рабу; а он все поливает.

"Только понадобись для чего-то государю-царю министер Брюс. Позвать его. Ищут, бегают, ездят, спрашивают, где Брюс, где Брюс — царь требует. Никто не знает, где он. Царь приезжает за ним сам прямо в дом его; спрашивает холопей, где барин? Никто не знает.

— Позовите, говорит, ко мне раба турецкого: он должен знать.

Позвали.

— Где барин твой, мой верный министер, грозно спрашивает царь. Говори, а не то сию минуту голову тебе снесу.

Раб затрясся, заметался, бух царю в ноги. "Так и так». И повел он царя в сад и раскопал навоз. Глядят: тело Брюсово уж совсем срослось и ран не видно; он раскинул руки, как сонный, уж дышит, и румянец играет в лице.

"Это нечистое дело», сказал гневно царь, велел снова разрубить Брюса и закопать в землю.

"Вот он каков был Брюс-то!» *). Сообщ. М. В. Чистяков.

*) Напечатанное нами предани? "о колдуне Брюсе» мы слышали также и из других источников. Так, например, рассказывала Вера Ивановна Опочинина, что еще в конце 1830-х годов в Жиздринском уезде, Калужской губернии, в селе Чернышине, некогда принадлежавшем Брюсу, и через Мусина-Пушкина, перешедшее, продажею, в род Скобелевых, жил столетний камердинер прежних владельцев имения. Местные жители, передавая друг другу легенду о живой воде, выдуманной Брюсом и о его пробах над самим собой, указывали на старика-камердинера, как на того именно человека, который вспрыскивал изрубленного им же Брюса. Село Чернышино принадлежало потом княгине И. Д. Белосельской-Белозерской, рожденной Скобелевой.

Ред.