ВЕНГЕРСКИЙ ПОХОД И.Ф. ПАСКЕВИЧА 1849 г.: ЛЕГЕНДА И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

Виноградов Владилен Николаевич — доктор исторических наук, профессор, главный научный сотрудник Института славяноведения РАН.

Венгрия 1849 г. — последний очаг революционной бури, охватившей за год до того половину Европы. К ней были устремлены взоры либералов, радикалов, социалистов со всего континента.

Пламя революции было погашено совместными усилиями австрийской реакции и царизма. Венгерский поход И.Ф. Паскевича традиционно рассматривался как венец злодеяний самодержавия, хотя эмоциональный канал оценок с годами спал, и сейчас авторы ограничиваются сухой констатацией: "Судьбу революционной Венгрии решило вторжение на ее территорию 200-тысячной русской армии» [1]. Но такая оценка упускает из виду многонациональность Венгерского королевства, а так называемые меньшинства составляли в нем большинство населения, почти все они — хорваты, немцы, румыны, словаки, украинцы Закарпатья — выступили против революции. Приписывать поражение революции одним интригам Габсбургского двора или царской интервенции значит скользить по поверхности событий. Национальные меньшинства были напуганы революцией и мадьярским великодержавием, и они вступили в борьбу за свои интересы. Если этого не учитывать, то мы не сможем выстроить объективную картину их интересов к венгерской революции.

Во взвешенной оценке нуждаются и акции царизма в 1848-1849 гг. — не для их оправдания, а для обретения истины. Раньше перед историками ставилась задача разоблачать реакционность внешней и внутренней политики самодержавия всегда, везде и во всем, и не было для этого примера более выигрышного, чем его участие в подавлении революции 1848-1849 гг. в Европе [2].

Россия совершенно не соответствовала образу несокрушимой твердыни агрессивного абсолютизма, сложившегося о ней за рубежом. Картину действительного, а не мифического состояния страны в 1848 г. подробно обрисовал историк А.С. Нифонтов: засуха, неурожай, голод, пожары, эпидемия холеры. Недород хлебов поразил Поволжье, Черноземье, Украину и Приуралье; в довершение всего на поля напала саранча. Сушь способствовала распространению пожаров, погорели Пенза, Херсон, Орел, Саратов, Казань, в селах огонь превратил в пепел 70 тыс. изб. Эпидемия холеры вылилась в национальное бедствие — переболело 1 млн. 700 тыс. человек, из них 700 тыс. со смертельным исходом [3].

Армию болезнь косила пуще самого лютого врага, о чем свидетельствует письмо царя своему "отцу-командиру» фельдмаршалу И.Ф. Паскевичу: "Неурожай угрожает многим губерниям, и наконец пожары поглощают город за городом и много сел и деревень». На 21 июня (3 июля) 1848 г. холерой ежедневно заболевало 800 человек и умирало от нее 500. Через месяц, 26 июля (7 августа) картина не изменилась: "Нет почти села в России, где бы она не свирепствовала, но нигде так сильно, как на Дону и в Оренбурге». И в довершение всех трудностей — хроническая нехватка денег в казне: "Не знаю, право, как вывернуться из сметы; теперь уже не досчитывается более десяти миллионов! Ужасно. Надо везде беречь копейку, везде обрезывать, что только можно и изворачиваться одним необходимым» [4]. Бюджет 1848 г. был сведен с дефицитом в 32 млн. руб. Золото и серебро в солидных количествах изымались из подвалов Петропавловской крепости для продажи за рубежом.

Придворный летописец, барон М.А. Корф, однокашник А.С. Пушкина по Царскосельскому лицею, стал свидетелем забавного и показательного эпизода: получив, в порядке исключения, приятное сообщение с биржи, Николай I затянул густым басом "Спаси, Господи, люди твоя…». Случившиеся тут же два великих князя подхватили молитву, и августейшее трио пропело ее до конца.

Крылатую фразу — "седлайте коней, господа!», будто бы произнесенную Николаем I на балу у наследника престола при вести о восстании в Париже, — никто из присутствующих не слышал; ничего, кроме "невнятных для слушателей» восклицаний, до них не донеслось. Тем не менее легенда родилась тотчас, фраза прижилась в историографии, и мнение о "воинственных замыслах Николая I и его окружения» дожило до наших дней [5].

Первые же консультации с "друзьями» по светлой памяти Священному союзу принесли и разочарование, и прозрение. "Препоганые известия из Неметчины, — записал в дневнике великий князь Константин Николаевич. — Всюду беспорядки и готовятся к общему перевороту, а государи сидят сложа руки и ничего не делают». Король прусский Фридрих-Вильгельм IV и австрийский император Фердинанд с трудом удерживались на тронах под натиском "верноподданных». О воцарившейся в Петербурге растерянности можно судить по тому, что циркулярная депеша послам появилась лишь через десять дней после вести о февральском восстании в Париже, а посвященный революции манифест — через месяц. 15 (27) марта Николай I писал Паскевичу: "Вчера я издал манифест свой, он указывает всем, и нашим, и врагам, что я хочу, не трогая других, но и не дозволяя трогать себя; в этом вся моя задача». На следующий день последовало подтверждение: "Итак, мы должны оставаться в оборонительном, почти кордонном состоянии sur се qui vive, обращая самое бдительное внимание на собственный край, дабы все попытки дома укрощать в самом начале» [6]. Еще месяц ушел на разработку плана военной защиты от натиска революции на рубеже реки Висла. Все это сопровождалось угрозами в адрес революционеров, создавшими в Европе впечатление о наличии у царизма тотальных карательных замыслов.

Без денег и союзников пускаться в пеший поход за тридевять земель в Париж представлялось чистейшим безумием. Отсюда — умеренность двора. В разъяснение царской позиции канцлер К.В. Нессельроде наставлял посла во Франции Н.Д. Киселева: Россия "желает мира и сохранения территориального порядка в Европе, установленного Парижским и Венским трактатами. Она не намерена вмешиваться во внутренние дела Франции, она не примет никакого участия во внутренних раздорах, которые могут возникнуть; она никоим образом не будет влиять на выбор правительства, которое народ пожелает себе выбрать» [7]. Это противоречило принципам Священного союза, предусматривавшим солидарность монархов против народов, по сути дела царь признавал право народа на самоопределение. Поэтому даже такой ярый обличитель самодержавия, как М.Н. Покровский, считал легендой тезис о "непримиримом» отношении Николая I к Февральской революции. Министр иностранных дел республики А. Ламартин заверил явившегося к нему Н.Д. Киселева: Франция не посягает на существующие границы; последовал даже намек на общность геостратегических интересов двух стран: "За все время своей дипломатической деятельности я часто думал и пришел к выводу, что самый естественный союз для Франции — это союз с Россией». Он, Ламартин, не мирволит полякам, питаемые к ним симпатии в стране он объявил "искусственными» и обещал, что правительство сумеет сдержать "клубных фанатиков, опирающихся на несколько тысяч негодяев и уголовных элементов» [8].

Успокоительные речи Ламартина подействовали на Киселева. Придя в себя от изумления, он решил на свой страх и риск не вручать министру заготовленную ноту о разрыве дипломатических отношений с республикой. И, что показательно, его поведение получило одобрение у высокого начальства, даже самого царя.

Опасность подкралась не из гнезда всех революций Парижа, а из мест, к империи близлежащих. Сотрясавшие Австрийскую монархию волнения грозили многоликой и многоплеменной державе распадом, а вместе с тем — крахом всего зыбкого европейского равновесия. Николай Павлович в доверительной переписке с И.Ф. Паскевичем печалился: "Там все идет к разрушению, и не вижу я ни силы, ни головы, ни способов распадающееся разнородное царство скрепить, соединить и спаять. Такое соседство крайне тяжело, и вот для чего столь нехотя вступаю в Молдавию» [9].

Последнее требует разъяснения — при чем тут Молдавия? Нежданно-негаданно "мятеж» распространился на Дунайские княжества, хотя они находились под покровительством и под присмотром самодержавия. Пожар вспыхнул у самых рубежей: Австрия-Венгрия — входившая в состав габсбургских владений Трансильвания. А теперь и "сему краю (т.е. Дунайским княжествам. — В.В.) угрожает нашествие из Трансильвании с помощью поляков и всякого сброда; ежели так будет, наши войска вступят по Серет, хотя, признаюсь, мне этого очень не хочется», — писал царь Паскевичу 10 (22) июля 1848 г. [10].

Инструкция, коей снабдили направленного в княжества генерал-майора А.О. Дюгамеля, звучала как будто бы невинно: Россия "полна решимости придерживаться оборонительной тактики и не допускать проникновения в свои пределы революционного потока. Она будет уважать независимость и целостность соседних стран. Она отмежевывается от всего того, что может быть истолковано, как стремление вмешиваться в их внутренние дела». Но, "под знаком строгого секрета»господарю Молдавии М. Стурдзе обещали в случае "тревожных осложнений» поддержку "более выраженного характера» [11]. Последняя вылилась в открытую интервенцию.

Случайность убыстрила ход событий — царские войска вступили в Молдавию 28 июня (10 июля) 1848 г., можно сказать, по недоразумению, не имея на то приказа из Петербурга, а по распоряжению А.О. Дюгамеля. Тот, "испуганный смутами в Валахии, сам от себя предложил Герценцвейгу вступить в Молдавию… Не убежден я в сей необходимости и опасаюсь больших затруднений», — писал Николай I Паскевичу [12].

Расстроенный генерал Герценцвейг, исправный служака, решив, что поневоле ослушался императора, пустил себе пулю в лоб. Николай опасался протестов в Европе и не хотел бросать тень на образ царя-покровителя православных. Смущала и необходимость сотрудничать с турецкими войсками, известными разнузданностью своего поведения [13].

Но и в Париже, и в Лондоне хранили спокойствие. В палате общин глава Форин оффиса Г. Дж. Пальмерстон заверил встревоженных депутатов, что "русское правительство не имеет намерения посягать на турецкий сюзеренитет» [14], что соответствовало действительности. "Укротив мятеж в Молдавии, я хочу воротить войска свои и ни в коем случае не переходить через Серет и вступать в Валахию», — делился император своими соображениями с Паскевичем 5 (17) июля [15].

Но гораздо более серьезный, чем молдавский, мятеж разгорелся в соседней Валахии, и российские войска на родину не вернулись. Петербург постарался переложить неблагодарную задачу подавления валашской революции на Османскую империю. Нельзя сказать, чтобы в Зимнем дворце не испытывали смущения, натравливая турок на христианское княжество.

"Турецкие войска, — размышлял канцлер К.В. Нессельроде в депеше послу России в Турции, — сохраняют традиционные нравы и предаются самым разнузданным эксцессам, когда их используют против христианских народов», что может погрузить княжества "в слезы, печаль и нищету» и побудить жителей выступить "как один человек против ненавистного нашествия» [16]. Но каковы цели — таковы и средства…

13 (25) сентября 1848 г. турецкие войска заняли Бухарест. Через день, 15 (27) сентября, в Валахию вступил российский корпус генерала А.Н. Лидерса. Турки встретили его с "видом покорности судьбе», но возражать не посмели. Собственно карательных функций Лидерсу осуществлять не пришлось, сколько-нибудь серьезного сопротивления его полкам не оказывалось, "мятежная валашская милиция», по словам Николая I, перешла на его сторону. В Петербурге создалось обманчивое впечатление, что "дух мятежа в массы не проник» [17]. "Новая республика, — делился своими впечатлениями участник похода полковник Дараган, — составленная из самого малого числа заговорщиков, уступила нам честь и место без боя… Прежний порядок был водворен без усилий» [18].

На самом деле "дух мятежа» был загнан в подполье, но не искоренен, а "заговорщики» удалились в эмиграцию, но не смирились. Российские войска остались в Валахии, на случай грозного поворота событий в Венгрии они стояли наготове для удара по ней с юга. Кроме всего прочего их присутствие являлось сдерживающим фактором для турецких войск в Валахии и предотвращало утрату здесь официальной Россией своих позиций.

И еще одно почти преданное забвению обстоятельство следует иметь в виду, оценивая действия Николая I: ему нужна была слабая, раздираемая национальными противоречиями Габсбургская монархия во главе Германского союза. Единственная альтернатива — комбинация с Пруссией у руля "Неметчины», как она именовалась в царской семье.

Своего шурина, родного брата императрицы Александры Федоровны короля Фридриха-Вильгельма IV, Николай Павлович презирал за слабость и безликость. Но за ним стояла крепко сколоченная, быстро наращивающая экономические мускулы держава, претендующая на главную роль в Германском союзе, что превратило бы его из почти что географического понятия в ведущую силу в Центральной Европе. А этого царь опасался больше всего, он сам собирался заправлять здесь делами, прикрываясь австрийской ширмой. Как заклинание звучат его слова — "не быть единству Германии, ни прочим бредням» [19].

Конечно, оптимальным представлялся вариант, при котором Габсбурги сами бы поразили гидру мятежа. Зимой 1848/49 г. из Австрии поступали утешительные вести: имперские войска одерживали верх. Но весной венгерская революция обрела второе дыхание, нависла угроза над самим существованием Дунайской монархии. Прежние австрийские просьбы о помощи превратились в домогательства. Еще 1 (13) апреля царь тешил себя надеждой: "Входить в Трансильванию нам нет причины. Это дело прямо австрийцев» [20]. Между тем именно в это княжество отступили венгерские войска, и там развернулись основные военные операции. Николай решился на интервенцию.

По Венгрии корпус генерал-адъютанта графа Ридигера прошел быстрым маршем. По его свидетельству, "несмотря на все ухищрения венгерского правительства вооружить народ против нас во всех местах, через которые прошел вверенный мне корпус, жители остались в своих жилищах, нимало не думая о вооружении» [21]. Ничего похожего на народное сопротивление войска здесь не встретили. Царь вздохнул с облегчением: "Слава Богу, что первый акт кампании, и, может быть, один из самых трудных, совершен без выстрела» [22]. Возникла мысль, что удастся обойтись малой кровью. Не удалось. Основные силы революционной армии отошли в Трансильванию и, вступив в эту область, полки Паскевича угодили в самое пекло всех мыслимых противоречий: социальных, национальных и религиозных, вылившихся в гражданскую войну и обернувшихся кровавой межэтнической резней.

* * *

Трансильвания еще в XI столетии вошла в состав Венгерского королевства и к населявшим ее влахам добавились мадьяры. В ХII-ХIII вв. короли, заботясь об укреплении своей власти, поощряли переселение в край секеев (представителей одной из венгерских этнических групп), которым поручили охрану границы, а также немцев, главным образом из Саксонии (отсюда их обиходное имя — саксы), значительная их часть осела в городах и занялась ремеслом и торговлей.

На крутых поворотах истории Трансильвания оказалась вне венгерского государства, в системе земель, непосредственно подчинявшихся короне Габсбургов, при этом господство в ней мадьярского дворянства оставалось незыблемым. Этническое многоцветье дополнялось в княжестве религиозным: венгры придерживались католической и реформационной (кальвинистской) веры, половина влахов сохранила православие, другая приняла униатство, немцы стали лютеранами. Не только язык и вера размежевывали население, гораздо в большей степени в том повинна архаическая государственная система, благополучно пережившая средние века.

В 40-е годы XIX столетия в Семиградье, как иначе назывался край, проживало, по приблизительным подсчетам, 1,3 млн. влахов (румын), 0,6 млн. венгров и 0,2 млн. немцев [23]. Но в правовом поле признавались три "исторические нации» — мадьяры, немцы и секеи, представленные в законодательном собрании княжества — Диете.

Румыны "официальной» нацией не признавались и представительства не имели, им было отказано в признании их языка и культуры, что лишало их легальной возможности защищать национальные права. В неравноправном положении оказались они и в отношении социальном: их феодальная верхушка лишилась земель или омадьярилась в средние века, следовательно, румынская община не обладала полной социальной структурой — в ее среде помещики как особая категория отсутствовали. Поэтому в Трансильвании противостояли друг другу крупный землевладелец-мадьяр и феодально-зависимый крестьянин-румын.

Семиградье не стало плавильным котлом различных этносов — история, язык, религия, обычаи их разделяли. Они занимали разное место в государственной, социальной и политической жизни княжества и сохранили отчужденность, поразившую офицеров армии Паскевича: "Четыре описанные племени, столь разнородные, жили на таком тесном участке земли, чураясь друг друга. Несколько сот лет не могли их сблизить: сосед не узнал языка соседа, ни разу не породнился; один и тот же город называется каждым племенем по-своему. Такие отношения, естественно, породили недоверчивость, вражду, презрение или ненависть одного народа к другому» [24].

Социальный антагонизм в крае осложнялся и углублялся этнической разобщенностью и облекался в национальную форму. В румынской общине сформировалась и окрепла интеллигентская прослойка — учителя, священники, студенты, учащиеся старших классов, офицеры двух пограничных полков, банкиры, промышленники — они и возглавили национальное движение. Не будучи связаны с феодальной собственностью на землю, они придерживались довольно радикальных взглядов в аграрном вопросе.

Правда, на первых порах молодежь всех национальностей восторженно приветствовала Пештскую революцию марта 1848 г. Румыны — преподаватели и учащиеся юридической академии в Клуже (Коложваре, Клаузенбурге), чиновники, судейские участвовали в общих манифестациях. Редактор влиятельной "Газета де Трансильвания» Г. Барициу, "обливаясь слезами умиления», знакомил читателей с принятыми в Пеште 12-ю пунктами революционной программы [25].

Однако вскоре последовало отрезвление, так как эта революционная программа ущемляла интересы крестьян Трансильвании. Среднепоместное венгерское дворянство, стоявшее во главе революции, проявило готовность пойти на масштабные аграрные преобразования и предоставление крестьянам имевшихся у них участков земли. Но в Трансильвании насчитывалось 77 тыс., а с семьями — 385 тыс. безземельных сельчан — желлеров, которым по духу и букве мартовских законов не полагалось ничего. Да и очень немногие из получавших право на землю крестьян сохранили полный надел и стали "справными хозяевами», остальные — половину, четверть, одну восьмую и даже одну шестнадцатую надела. Их революция обрекала на малоземелье [26].

Изъяны в аграрном законодательстве явились главной причиной для размежевания как социального, так и национального: помещик-мадьяр — крестьянин-румын. Деревня ждать не желала. Уже в апреле крестьянское движение стало столь массовым, что с его участниками расправлялись военно-полевые суды и в селах воздвигались виселицы. Опасность таилась и в 12-м пункте пештской программы, безапелляционно, без консультации с трансильванцами предусматривавшем объединение княжества с Венгерским королевством.

В такой непростой обстановке происходила подготовка к общерумынскому собранию в.Блаже (Балажфалве, Блазендорфе) 3-5 (15-17) марта 1848 г., в котором, по разным подсчетам, приняло участие от 20 до 40 тыс. человек.

Важно все, связанное с собранием — открытие, процедура, принятие национальной клятвы, речи, решения.

В первый же день его участники присягнули на верность "императору Австрии и великому князю Трансильвании» Фердинанду и румынской нации и поклялись защищать ее от "любого нападения и угнетения“ [27]. Принятые собранием решения предусматривали предоставление румынам представительства в Диете, в администрации, судебных учреждениях пропорционально их численности, равный с другими конфессиями статус православия и униатства, защиту от арестов по политическим мотивам, незамедлительную отмену барщины и наделение крестьян землей, без уточнения размеров надела. Блок гражданско-правовых вопросов включал такие требования, как введение свободы слова, собраний и печати, отмену цензуры и сословных привилегий, распределение налогов и повинностей в соответствии с доходами [28].

Блажская программа — документ глубокого демократического содержания, свидетельствовавший о европейском уровне мышления его разночинных составителей. Ни одним словом, ни письменно в документах, ни устно в речах, участники собрания не выступили против венгерской революции. Но одно дело — буква, другое — дух. В законодательстве революции безусловный приоритет отдавался личности, и румынам говорили: вы получите все гражданские права, зачем же оговаривать особо еще и национальные? В Блажской декларации приоритетным выступал национальный принцип. Все без исключения статьи принятой программы начинались словами“румынская нация». Последовательное претворение в жизнь принципа: администрация, суд, образование в населенных румынами местностях — в их руках, пропорциональное численности населения представительство в Диете означало установление в княжестве преобладания (если не власти) румынской буржуазии [29].

В принятых на собрании документах не было ничего, ущемлявшего права других трансильванских народов, его участники обязались проявлять уважение к их интересам, но в речах уже зазвучали ноты шовинизма. В качестве идеолога движения впервые выступил Симион Бэрнуциу, до того никому не известный 40-летний студент Немецкой академии права в Сибиу (Надьсбене, Германнштадте). Его бурное и мрачное красноречие не оставляло слушателей равнодушными, фанатичная преданность национальной идее воздействовала на умы и сердца.

Углубившись в эпоху Древнего Рима, воспев доблесть предков, он заявил: "Румынская нация не хочет властвовать над другими, а желает иметь равные права со всеми»; высказался также за сотрудничество с "народами, которые признают свободу наций и уважают ее на деле». Но тут же оказывалось, что мадьяры, т.е. как раз тот народ, с которым надлежало сотрудничать, по Бэрнуциу, из числа свободолюбивых исключался:

"Вы, чьи предки когда-то властвовали в этой прекрасной стране и во многих других, впали в рабство и потеряли свои исторические земли. Тираны — три нации: мадьяры, саксы и секеи… изгнали вас, самых многочисленных…

Румыны! Не забывайте славу ваших предков римлян, властителей мира!».

Речи Бэрнуциу пронизывал яростный антивенгерский дух: венгры вздумали объединить Трансильванию с Венгрией, чтобы "покамест вычеркнуть привилегии Ардяла (румынское название Трансильвании. — В.В.)», а затем денационализировать "все невенгерские народы, слив их в единую и сильную мадьярскую нацию… Ардял является подлинной собственностью румынской нации, которая по праву приобрела его примерно тысячу семьсот лет назад и с тех пор и до сего дня хранит, защищает и обрабатывает эту землю» [30].

Свой критический запал Бэрнуциу направлял не против венгерских магнатов, а против мадьяр как таковых, а заодно и против немцев-саксов. Его риторика, конечно же, ни в малой степени не способствовала сплочению разных этносов, населявших Трансильванию, а напротив, содействовала их размежеванию, расколу и конфронтации, к чему все и пришло.

В отечественной историографии много писалось о мрачной роли габсбургского двора в натравливании народов друг на друга. И все же маневры реакции вторичны в разыгравшейся трагедии, первично — переплетение национальной розни и социального антагонизма. Все было: интриги консервативных сил во всеоружии векового опыта по проведению политики "разделяй и властвуй», стихийный монархизм крестьян. Но лишь к этому нельзя сводить причину чуть ли не поголовного перехода сербов Воеводины, хорватов, русин Закарпатья, словаков, немцев и румын Трансильвании сперва в оппозицию революционному режиму, а потом и в лагерь реакции.

В совокупности меньшинства составляли две трети населения земель короны Святого Иштвана и проживали на них компактными массами в течение столетий. Этнические мадьяры уступали им по численности. Воплощение в жизнь принципа национального равноправия привело бы к утрате венграми ведущей роли в большинстве земель, к подрыву экономических позиций венгерского дворянства, к ликвидации его политической гегемонии в королевстве. Лидеры революции не были к этому готовы.

Пример Трансильвании поучителен. Последние два пункта Блажской программы, 15 и 16, являлись ключевыми, ибо предполагали полную реорганизацию государственной и политической структуры княжества — разработку Учредительным собранием с представительством "всех наций» и на основе "принципов свободы, справедливости, равенства и братства» новой конституции.

Статья 16-я предупреждала "сопроживающие нации“ о том, что не следует ставить вопрос об объединении с Венгрией до тех пор, пока румыны не будут представлены в“законодательной палате» с правом совещательного и решающего голоса; если же Диета приступит к обсуждению "унии без нас» — румынская нация выступит с протестом [31].

Все это служило грозным предупреждением и местным трансильванским властям, и революционному правительству в Пеште. Вероятно, еще существовала пусть слабая, но возможность компромисса за счет значительных уступок "инонационалам». Ею не воспользовались, ответом Блажу явилось решение скоропалительно осуществить унию с Венгрией.

В Клуже царила напряженная, нервная атмосфера, когда туда прибыла делегация Блажского собрания. Один из ее участников, Г. Барициу, вспоминал: "Площадь была украшена сотнями трехцветных венгерских флагов с надписью на одних — „Объединение“, на других — „Объединение или смерть“". На улицах толпились люди, настроенные угрожающе по отношению к „сепаратистам“. Миссия делегатов из Блажа закончилась провалом, их не пожелали выслушать, а привезенную петицию отложили в долгий ящик [32]. 17 (29) мая Диета проголосовала за объединение с Венгрией. Перепуганные немцы, члены собрания, явные противники унии, подняли руки „за“, а потом сбежали.

Роковое решение окончательно раскололо трансильванское общество, не пришлось долго ждать и конфронтации, так как волнения в деревнях не прекращались. Жители села Михалцы захватили землю помещика-венгра. Посланный на подавление отряд. состоявший из секеев, учинил 29 мая (10 июня) настоящее побоище. Пролилась первая кровь. Социальный по сути своей конфликт обернулся межнациональным столкновением, продемонстрировав неразрывную связь в княжестве этих двух начал.

Молодые румынские руководители были возмущены и приступили к формированию своих отрядов, австрийское командование не отказывало им в оружии. Местные власти решили пресечь зло, издав распоряжение об аресте членов избранного в Блаже комитета, но удалось задержать лишь двоих. Начались гонения на „канцеляристов“, как именовали румынских интеллигентов. Последние стали уходить в малодоступные селения Западных Карпат и на военную границу под защиту грэничар — солдат-крестьян, несших охрану рубежей империи. Духовенство, православное и униатское у румын, лютеранское у немцев, вело агитацию в пользу Габсбургов.

Между тем венгерской революции грозила интервенция, и она готовилась к отпору. В августе 1848 г. объявили мобилизацию в армию. В Трансильвании вербовщики натолкнулись на сопротивление в румынских, немецких и даже некоторых венгерских селах: сперва дайте землю, а пока пусть воюют "графы», затеявшие революцию, — таков был смысл получаемых ответов. Отряды войск силою захватывали рекрутов, в общине Луна дело дошло до побоища, закончившегося гибелью десятков селян [33].

3-13 (15-25) сентября в Блаже состоялось второе совещание. Крестьяне явились на него, вооруженные копьями, вилами, цепами, некоторые даже ружьями. Собрание образовало "смешанную комиссию из румын, венгров и саксов, крестьян, горожан и лиц образованных» для изучения вопроса о наказании "всех, повинных в вымогательствах, грабежах, преследованиях, арестах, насилиях, убийствах, во всем том, что произошло от системы терроризма». Венгерская революция объявлялась, таким образом, террористическим режимом.

"Собравшийся народ» далее заявлял, что "не желает признавать объединения Трансильвании с Венгрией, против чего он ранее протестовал и не принимал участия в (заседаниях) Диеты во время его обсуждения». Была поставлена задача добиваться открытия возможно скорее Трансильванского собрания "из румынских, немецких (сакских) и венгерских (секейских) депутатов, избранных на пропорциональной основе в зависимости от численности каждой из упомянутых наций» [34]. Участники совещания заявили, что признают только власть императора и будут принимать распоряжения его правительства и приказы его командования. По сути дела принятые решения явились объявлением войны венгерской революции и в то же время заявкой на решающее слово в управлении Трансильванией.

Удар в спину мадьярам был нанесен в тяжелое для тех время. Габсбурги оправились от первоначального испуга и понесенных потерь. В июне князь Виндишгрец, подавил восстание в Праге, в июле фельдмаршал И. Радецкий разгромил итальянцев под Кустоццей и занял Милан, в августе кайзер Фердинанд вернулся в Вену, правда, в результате октябрьского восстания он вновь ударился в бега. В сентябре хорватский бан И. Иелачич вторгся в Венгрию, и хотя он потерпел в результате поражение, но до этого кайзер своим рескриптом успел распустить венгерский парламент и объявить Венгрию и Трансильванию на осадном положении.

В октябре немецкая община Германнштадта объявила унию Трансильвании с Венгрией недействительной. Избранный в Блаже румынский комитет составил грандиозный план чуть ли не поголовного вооружения соотечественников, решив сформировать 15 легионов во главе с трибунами — все делалось по древнеримскому образцу. Результат получился скромным — удалось поставить под ружье 2 тыс. человек, не считая двух полков грэничар и крестьянских отрядов, то собиравшихся "на дело», то расходившихся по домам [35].

В ответ 2 (14) октября состоялся массовый сбор секеев в Лутице (Адьядьфалве) с участием офицеров и солдат секейских пограничных полков, вышедших из подчинения имперскому командованию. Собравшиеся поклялись в верности венгерской революции, сформировали свои отряды и отправились на войну с румынами. Кровавая междоусобица разрасталась.

Добровольцы-гонведы и секеи громили и сжигали деревни по течению реки Мурош вокруг Клужа и Турды (Торды). Отряд, образованный в Лутице, нанес поражение грэничарам и румынским ополченцам под Регином, сам город был разграблен и сожжен, после чего многие секеи вернулись в свои села, а оставшихся рассеяли имперские войска. Дворяне спешно укрепляли свои усадьбы, призывая на помощь венгерскую национальную гвардию. Крестьяне точили косы и вилы, захватывали усадьбы, расправлялись с их обитателями. 10 (22) октября ворвавшиеся в Златну румыны предали поселок огню и грабежу. Жители городков Абруд и Ромия сложили оружие перед четой адвоката Аврама Янку, прозванного "королем гор», и избегли столь страшной участи. В комитате Зэранд под Тырнавой произошла "битва», в которой полегли сотни плохо вооруженных румынских крестьян.

В ноябре власть в большинстве сельских мест, в городах Брашеве (Брашшо, Кронштадте) и Сибиу оказалась в руках командующего австрийских войск в Трансильвании лейтенант-фельдмаршала Пухнера, румын и немцев. В декабре маятник удачи качнулся в венгерскую сторону. Император Фердинанд под давлением своего окружения, недовольного "пассивностью» монарха, отрекся от престола в пользу племянника, 18-летнего Франца-Иосифа. Правительство в Пеште, демонстрируя свою самостоятельность, не спешило признавать его королем. В последние дни уходившего 1848 г. в Трансильванию вступил корпус генерала Ю. Бэма, польского революционера и способного полководца.

Румын крутой поворот событий застал врасплох. 16 (28) декабря 250 их представителей собрались в Сибиу. Обсуждалась идея слияния всех населенных румынами земель в одно государственно-административное образование. Но пока что пришлось заниматься не масштабным проектом, означавшим слом всей унаследованной от средних веков структуры державы, а тревожными текущими делами. Бем стремительно продвигался по Трансильвании и приближался к Сибиу. Пухнер предложил призвать на помощь стоявшие в соседней Валахии царские войска. Представители двух общин согласились. Под прошением подписались все члены румынского комитета, даже заведомые демократы, еще недавно пылавшие негодованием против реакционного самодержавия. Выступать против было опасно — в деревне Сечеле местный священник грозил пристрелить оратора, осмелившегося высказать свои сомнения [36]. Вслед за немецкими просителями в Бухарест выехал епископ А. Шагуна.

В штабе 5-го армейского корпуса и консульстве в Бухаресте внимательно и настороженно следили за развертывавшейся по соседству трагедией. Приведем несколько выдержек из поступавших оттуда в Петербург донесений.

Депеша А.О. Дюгамеляот 26 октября (7 ноября): "Немецкое и валашское население с энтузиазмом объединились вокруг австрийского знамени, в то время как секлеры признают только приказы, исходящие из Пешта. Враждебные действия начались с обеих сторон… Там, где валахи наиболее сильны, они учиняют неслыханные жестокости по отношению к венграм; венгры со своей стороны, вырезают валахов повсюду, где последние находятся в меньшинстве. Это — ужасающая расовая война. Секлеры, хотя по численности и уступают валахам, привычны чуть ли не с раннего детства к ремеслу, связанному с оружием, и гораздо воинственнее последних» [37]. Немецкие семьи бежали из Германнштадта и Кронштадта.

20 декабря (1 января) к генералу Лидерсу прибыли две депутации с просьбой "спасти жизнь 80 тысяч людей», по их свидетельству, австрийцы продержатся не более 18 дней [38].

Генерал-лейтенант Артур Адамович Непокойчицкий

Однако в Петербурге все еще питали иллюзию, что австрийцы справятся с "мятежом» сами. А.О. Дюгамель писал 25 декабря (6 января): получив сообщение об "отчаянном положении» немцев в Трансильвании, он и турецкий комиссар в военной помощи им отказали, и те обратились к валашскому господарю. Тот может послать батальон пехоты, два эскадрона кавалерии и две пушки. С такими силами нечего и соваться в Трансильванию, они будут разгромлены и приведут у себя на хвосте в Валахию венгров.

Новая депеша от 28 декабря (9 января) после того, как квартирмейстер 5-го корпуса полковник Непокойчицкий съездил на разведку к соседям: "Повсюду в Трансильвании с нетерпением ожидают русские войска и спасения ожидают только от нашей вооруженной интервенции». Жители Ротентурма (селения у одноименного перевала через Карпатские горы) вообразили, будто полковник прибыл для размещения прибывающих войск, приготовили им встречу с хлебом-солью и были разочарованы, узнав, что об этом пока нет и речи. Непокойчицкий добрался до Сибиу, где огорчил Пухнера сообщением, что генерал Лидерc не уполномочен вступать в Трансильванию. Имперские войска здесь в состоянии разложения, и их разгром неминуем, резюмировал полковник свои впечатления.

В этой же депеше содержится информация о миссии епископа А. Шагуны: "На этих днях румынский эпископ Трансильвании прибыл сюда из Германнштадта, прося о помощи. Он собирается отправиться через Яссы в Ольмюц, чтобы ознакомить австрийское правительство с отчаянным положением, в котором окажется валашская нация в Трансильвании, если не будут приняты меры для избавления ее от беспощадной мести венгров» [39].

Приводя эти свидетельства, мы сознаем пристрастность источника — чудовищные жестокости творило и румынское ополчение. С другой стороны, среди руководителей революции встречались люди, стремившиеся положить конец кровопролитию. Успехи генерала Бема не в малой степени объяснялись тем, что он словом и делом пытался примирить враждующих. В первом же своем воззвании к населению он объявил, что считает всех жителей края без различия национальности и веры равными и обладающими одинаковыми правами "на любой пост, если они верно и честно служат государству и имеют необходимые качества» [40]. Он разъяснял: государственным языком является венгерский, но каждая община в своей внутренней жизни вольна пользоваться своим. Бем, в отличие от многих других администраторов, не обходил, а соблюдал законы венгерской революции.

Николай I долго колебался и не решался на интервенцию. "Вступление войск наших, не вынужденно крайней необходимостью, неминуемо затруднило бы общие в Европе политические отношения и могло бы послужить на будущее время поводом к подобному вмешательству во внутренние дела соседних государств», — полагал военный министр А.И. Чернышев. Лишь 19 (31) января два отряда генерал-майора Энгельгарта и полковника Скарятина (Скарятин 2-й Григорий Яковлевич, прим. Imha) общей численностью в 6 тыс. штыков и сабель отправились в Брашов и Сибиу.

"Наших солдат встретили с распростертыми объятиями, вышли навстречу им с хлебом и солью… Большое число немецких и валашских эмигрантов, готовых перейти границу, поспешили вернуться к своим очагам».

Внешнеполитическое ведомство сочло нужным дать разъяснение: предпринята акция местного значения и гуманитарного характера, произойдет лишь временное занятие двух городов на "срок самой крайней необходимости» [41].

Но срок пребывания определял не Чернышев и даже не царь, а генерал Бем. Его скромный восьмитысячный отряд превратился в грозную сорокапятитысячную армию, победоносно шагавшую по краю. 13 (25) декабря он вступил в Клуж и объявил жителям, что они "освобождены от ига реакции и военного деспотизма» и "свободы, гарантированные венгерской конституцией», вновь вступили в силу, а прошлое предано забвению. Амнистия и терпимость сочетались у Бема с революционной решительностью. Но ему пришлось преодолевать сопротивление объятых жаждой мести дворян и своего же партнера по управлению краем комиссара Л. Чаньи, полагавшего, что навести "порядок» и покарать "предателей родины» можно лишь с помощью военно-полевых судов и чрезвычайных трибуналов.

В марте 1849 г. Бем добился полного успеха, разгромив армию Пухнера. Занявшие Брашов и Сибиу российские отряды с боями поспешно отошли, румынский комитет бежал в Бухарест. Очаг сопротивления сохранился в Западных Карпатских горах, примерно на десятой части площади княжества. Свободолюбивые горцы-моцы, у которых непререкаемым авторитетом пользовался Янку, отбивали все попытки проникнуть в их край. Русские офицеры с некоторым удивлением и в то же время высоко оценивали боевые качества войска "горного короля»: "Это были настоящие народные партизаны. Неуловимые, как воздух, они являлись везде, где чуяли добычу… По знаку, им данному, вооруженные толпы собирались в назначенном пункте. Он являлся и вел их. По окончании экспедиции они расходились по домам, содержа, однако, кордонную линию с условленными знаками вокруг гор» [42].

Весной 1849 г. венгерская революция, казалось, одержала верх в героическом противоборстве с Габсбургами. В начале марта юный Франц-Иосиф провозгласил новую конституцию империи, по которой от Венгерского королевства отходили Трансильвания, Банат, Хорватия и Далмация, что вызвало волну возмущения в мадьярских кругах. Охвативший массы протест вылился в каскад побед над австрийской армией. Пешт удалось освободить, и туда вернулось революционное правительство. 19 апреля Государственное собрание объявило династию Габсбургов низложенной и избрало революционного лидера Лайоша Кошута правителем страны.

Однозначной оценке акт низложения не поддается, ибо он лишил венгров симпатий роялистски настроенной общественности на Западе и дал возможность "обиженному» Францу-Иосифу искать поддержки за рубежом для восстановления своих законных прав. Зондажи в Петербурге превратились в настойчивые требования. Восторга они у адресатов не вызывали.

Содержавшиеся в советской печати утверждения вроде следующего: "Просьба австрийского правительства была немедленно удовлетворена», — противоречат истине [43]. Паскевич полагал, что венские хитрецы Россию непременно надуют: австрийцы "хотят, чтобы В[аше] в[еличество] соизволили всю тяжесть войны взять на себя». Император с ним соглашался: "Входить в Трансильванию нет причины. Это дело прямо австрийцев… Когда все дело испорчено, было бы глупо исправлять русской кровью их ошибки». В другой раз Николай I писал своему корреспонденту: "Австрийцы, не сладив сами, хотят теперь чужими руками жар загребать. Но я того не хочу» [44].

Однако, осознав всю степень опасности, нависшей над короной неопытного юнца, царь изменил свою точку зрения. В Дунайских княжествах под покровом внешнего спокойствия тлело недовольство. Консул К.Е. Коцебу передавал из Бухареста о "крайнем волнении, охватившем умы». Дипломат опасался, как бы Бем не превратил соседнюю Трансильванию в крепость революции: "Пока эта провинция остается в руках восставших венгров, она будет служить для демагогов всех наций своеобразной цитаделью, откуда они постараются распространить свои доктрины в соседних странах», создавая "постоянную опасность не только для Дунайских княжеств, но и для Буковины, Галиции и даже для наших западных губерний» [45].

Так что не только монархическая солидарность, но и тревога за состояние умов собственных верноподданных подвигнула Николая I на принятие решения об интервенции.

8 (20) мая 1849 г. Франц-Иосиф прибыл в Варшаву, где находился царь, и вымолил поддержку. В циркуляре российского министерства иностранных дел сообщалось о формальной просьбе австрийской стороны помочь подавить восстание, которое ставит под вопрос спокойствие двух империй. Российский кабинет с сожалением отказывался от прежде занимаемой им "выжидательной и пассивной позиции», но дело шло о безопасности и нарушении к ущербу для России европейского равновесия [46].

Еще со времен Потемкина и Суворова российское командование испытывало неприязнь к австрийским коллегам, поэтому и выдвинуло требование абсолютной самостоятельности действий экспедиционных сил. Но прежде, чем отдавать войскам приказ, следовало выяснить возможную реакцию на вторжение основных европейских стран. Зондаж в столицах дал успокаивающие результаты.

Во Франции восторжествовал Луи-Наполеон Бонапарт, уже успевший подавить революцию в Риме.

В Италии с движением расправились И. Радецкий и Ю. Гайнау.

Оставалась Великобритания, где сосуществовало три подхода к намечаемой карательной акции: гласный — пресса пугала "казацким нашествием», общественность митинговала, парламентарии разоблачали "козни московитов»; официальный — правительство осуждало вмешательство во внутренние дела других государств и попрание их суверенитета; тайный, который можно расценить как хорошо замаскированное поощрение расправы над венгерской революцией.

В целом серьезных опасений британская позиция не внушала. Посол в Лондоне Ф.И. Бруннов успокаивал начальство: "Укрепляется мнение, что наступил момент, когда Австрия, будучи не в силах восстановить порядок, окажется вынужденной прибегнуть к материальному содействию России». Так округло выражался дипломат насчет предполагаемого вторжения. Кабинет может "в соответствующем случае счесть себя вынужденным быть сдержанным или заявить протест, изолированно или же совместно с Францией» [47]. И все.

Обошлось даже без протеста. "Австрия является важным элементом баланса сил в Европе, — заявил в парламенте Пальмерстон. — Все, что может прямо или случайно ослабить или искалечить Австрию, низвести ее с положения державы первого ранга и превратить во второстепенную, явится большим несчастьем для Европы» [48]. Откровеннее не скажешь! Прославленный фельдмаршал герцог А. Веллингтон приватно же поучал, как подавить венгров: не заниматься шапкозакидательством, двинуть против них большие силы, тысяч сорок. Пальмерстон явно опасался вмешательства общественности и советовал: "Кончайте же скорее!» [49].

Царское командование серьезно подготовилось к вторжению: с севера над Венгрией нависли армия Паскевича и корпус генерал-адъютанта Ридигера, из Дунайских княжеств наносил удар корпус Лидерса. С запада — австрийская армия Ю. Гайнау, всего более 200 тыс. солдат и офицеров. Мадьяры сражались отважно и умело. Из их полководцев особых похвал со стороны русских офицеров удостоился Бем — "искусный, предприимчивый, деятельный» [50].

По прочно установившейся в отечественной историографии традиции поход Паскевича рисовался сплошь черной краской. В плане самой общей оценки, без углубления в детали, это верно, но именно детали в данном случае исключительно важны.

И революционная, и национальная идеи оказались в Трансильвании круто замешанными на злобе, ненависти и крови. Нельзя поэтому упрекать "обывателя» за то, что он стремился спасти свою жизнь и детей, сберечь свое нажитое тяжким трудом или унаследованное от предков добро. Нельзя изображать дело так, будто российская армия ворвалась в Трансильванию и под свист казачьей нагайки предала все огню и мечу. Классическая формула — народы против монархов-тиранов — здесь не имела шансов на успех; в румынских селах, в населенных по преимуществу немцами городах интервентов встречали не кольем-дрекольем, а колокольным звоном и цветами. Поэтому говорить об "усмирении» Трансильвании казаками — как то по сию пору утверждается в нашей массовой печати [51] — значит вводить в заблуждение читателя.

Вот "путевые впечатления» российского офицера: "Переход от Мюленбаха к Сас Варошу был невеселый. Наводили на нас грусть эти разоренные села и дома по дороге, свежие памятники междоусобной Трансильвании. Здесь венгерцы мстили валахам по дороге от Карлсберга на Торду; там были сожжены многие города, здесь очень многие деревни. Запустелые дворы, обгорелые стены, торчащие трубы как мавзолеи на кладбище, — все это приводило в уныние " [52].

А вот „картинки нравов“: депутат Венгерского собрания румын Драгош, стремясь способствовать примирению двух народов, завязал в Абруде переговоры с вождями горцев-моцев. В город ворвались партизаны майора Л. Хатвани, который повесил двух префектов, Л. Бутяну и П. Добря. Разъяренные горцы во главе с Янку вытеснили отряд Хатвани из Абруда; Драгоша, заподозренного в предательстве, убили, а тело его разрезали на куски [53]. С приходом российской армии возникла угроза массовой мести: „Валахи, пользуясь поражением венгерской армии, уже снова стали позволять себе буйства и угрожали грабежом и смертоубийством венгерцам“ [54].

В создавшихся условиях армия Паскевича была встречена сочувственно румынским и немецким населением края, т.е. большинством жителей: "10 июня войска вступили церемониальным маршем в Кронштадт… Жители встречали нас с большим торжеством»; "жители Германнштадта вышли навстречу в село Шелемберг, откуда много народа и много экипажей провожало нас до города. Там встречала нас полковая музыка. Из окон осыпали нас венками цветов»; "население Медиаша было предано императору и встретило нас как освободителей… Едва наши войска стали на позицию, весь Медиаш пришел посмотреть на них. Долина Кекеля, знаменитая своими виноградниками, превратилась в шумное гуляние, на котором солдаты играли самую почетную роль»; "Сегесвар (Шегешвар, Сигишоара. — В.В.) принял нас с нескрываемой радостью. Он с большой неохотой нес иго венгерцев». До прихода российской армии правительственный уполномоченный Гаал Шандор повесил десять жителей, чем усилил недовольство населения. Корпус встречали сто "юных дев, увенчанных цветами», все — в белых одеяниях. От имени города они преподнесли генералу Лидерсу букеты [55].

В Сас-Вароше к Лидерсу явился "король гор» Янку, "молодой человек лет 25, белокурый, очень красивый собой, и с таким добрым, приятным лицом, что нельзя поверить, что он уже произнес столько неумолимых приговоров над людьми» [56]. Генерал снабдил его деньгами, причем немалыми — 20 тыс. руб. и боеприпасами.

Сказанное выше не меняет общей отрицательной оценки вооруженного вмешательства царизма в дела Австрийской империи, способствовавшего сохранению целостности этого государственного образования, торжеству в нем консервативных начал, -, а имеет целью предостеречь от упрощенчества и невзвешенности в суждениях при трактовке исключительно сложных и драматически развернувшихся событий.

Говорить при этом о торжестве реакции по всей линии не приходится, Габсбурги пошли на значительные уступки, не посягнув на некоторые кардинальные завоевания революции, на ее аграрное законодательство в частности. Нельзя и царских сановников изображать сплошь замшелыми ретроградами. Сошлемся на совет. данный Паскевичем самодержцу: "Я не знаю Ваших мыслей насчет Австрии, но если существование ее нужно для Вашей политики, то амнистия нужна и прежняя конституция нужна» [57], т.е. конституция 1848 г.

Война был непопулярна даже среди генералитета. Австрийского командующего Ю. Гайнау ненавидели все, начиная с царя, за его высокомерие, крайнюю жестокость, постоянное стремление подставить ножку союзнику, срыв поставок продовольствия и фуража, которые он аккуратно забирал для своих войск. "Про действия австрийцев мы с тобой одних мыслей, — признавался царь Паскевичу. — Но их не переделаешь; итак, надо терпеливо сносить зло, лишь бы общий результат был нами желанный»[58].

Кровавые расправы Гайнау претили российскому офицерскому корпусу, в обычае которого было щадить сложивших оружие. К отважному врагу проявлялось нескрываемое сочувствие: "Едва только венгерцы сдались, мы смотрели на них не как на неприятелей, а как на несчастных».

Общее чувство разделял и Паскевич. В связи с передачей австрийцам пленных венгерских генералов он обратился к царю в выражениях, не допускающих двоякого толкования: "Можно ли мне отдать на виселицу всех, которые надеются на Вашу благость? За то только, что они сдались перед Вашими войсками?». Казалось, скажи царь "нет», и десятки славных жизней были бы спасены.

Но Николай I, пленник идей легитимности и монархической солидарности, не внял фельдмаршалу: "Они бунтовщики и с ними низко и подло сближаться, довольно и того, что мы их милуем». Царь добавлял, что юный "император намерен всех простить после суда над бывшими офицерами его армии».

Ничего подобного! 18-летний монарх пренебрег личными обращениями к нему цесаревича Александра и Паскевича с просьбой о милосердии. Посылая последнему крест Марии-Терезии, он лицемерил в сопроводительном письме: "Если бы я следовал лишь порывам сердца, я бы охотно задернул завесу забвения над прошедшим», но тяжек долг перед страной [59]. Сотни людей были расстреляны и повешены, в том числе 13 генералов, вошедших в историю под именем Арадских мучеников.

Для характеристики межнациональных отношений в Трансильвании очень важны последние два месяца революционной эпопеи. Генерал Бем отчаянно сопротивлялся вступившим туда превосходящим российским силам. В конце июня он предпринял трудно объяснимую с точки зрения военной тактики диверсию в Молдавии, перейдя перевал Ойтуз с отрядом в 2,5 тыс. человек и 12-ю пушками. Он потеснил слабые русские заслоны и обратился к населению с призывом освободиться от царской опеки. Под воззванием подписались и некоторые покинувшие Валахию революционеры во главе с Ч. Боллиаком [60].

Бем быстро спохватился: находившиеся у него в тылу российские войска могли наглухо перекрыть перевалы Карпатских гор и поймать его в ловушку, поэтому он поспешно вернулся в Трансильванию. Можно предположить, что на безнадежную экспедицию он решился не без подсказки с румынской стороны. Приехавший в Ардял валашский революционер Николае Бэлческу в письме от 7 (19) июня рисовал перед генералом радужные перспективы вторжения в Дунайские княжества. То ли кривя душой, то ли проявляя большую живость воображения он писал: чего румыны всегда хотели — так это "объединить свое движение с польским и венгерским и вместе бороться против России, под гнетом которой все они находятся… Вступив в Валахию и Молдавию, Ваше превосходительство обеспечит преданность 8 миллионов румын делу свободы… Вы перенесете войну на юг России, где она наиболее уязвима» [61].

В битве под Сигишоарой 18 (30) июля Бем потерпел поражение. Сам он был ранен и увезен с поля боя на телеге, его адъютант, замечательный поэт Шандор Петефи, пал смертью храбрых. Генерал сумел-таки собрать остатки своих сил для последних сражений. Сдаваться он не пожелал, и после капитуляции основных сил венгерской армии А. Гергея под Ширией (Виллагошем) 1 (13) августа, сопровождаемый несколькими поляками, скрылся в Турции.

Нам остается перевернуть последнюю страницу драматической истории Трансильвании в 1848-1849 гг. и рассказать о попытках наладить сотрудничество революционных сил Дунайских княжеств и Венгрии.

Прекрасное по замыслу, на деле оно не клеилось — расхождения и распри начинались сразу же после обмена патетическими декларациями о братстве народов. Сама ориентация двух движений разводила их в стороны, а затем сталкивала друг с другом, несовместимыми являлись их основополагающие предпосылки: цель мадьяр — единое централизованное государство "венгерской политической нации»; цель румын — очень значительная степень не только национально-культурной, но и национально-государственной самостоятельности, федерализации земель короны Святого Иштвана, что неизбежно повлекло бы за собой подрыв экономических позиций и утрату политической гегемонии мадьярского дворянства на большей их части.

Отсюда — непонимание, отторжение, а затем и столкновение венгерской революции с национальными движениями румын, а также немцев. Будущее с суровой неизбежностью сулило столкновение разных национальных движений между собой — все они без исключения несли в себе зародыш шовинизма, все мыслили объединение национальных земель с изрядным прихватом "чужих», отыскивая доказательства в забытых потемках истории.

Серьезную попытку достичь румыно-венгерской договоренности предпринял Бэлческу. В мае 1849 г. он приехал, точнее — проник, в Венгрию, правительство которой приютилось в провинциальном Сегеде и проявляло некоторую склонность к примирению. Бэлческу являл собой воплощение умеренности. Он, конечно же, сознавал, к чему приведет уравнение в правах проживавших в Трансильвании национальностей: "С наступлением демократии большинство в собрании перейдет к румынам и славянам. и общие трудности вынудят всех на жизнь в конфедерации» [62]. Говорить о столь опасных вещах своим партнерам по переговорам он не стал и предложил приемлемый для них вариант "умиротворения». 2 (14) июля документ был подписан. Несомненно, уступчивости мадьяр способствовала царская интервенция: революции оставалось существовать месяц.

В "Проекте умиротворения» официальная Венгрия признавала права румын как нации на использование родного языка в школе и администрации местностей с преобладающим румынским населением, брала обязательства отменить не на словах, а на деле барщинные повинности, восстановить разрушенные и сгоревшие дома. Единственный венгерский язык продолжал действовать в законодательной сфере и суде высшей инстанции. Была достигнута договоренность о создании румынского легиона, который должен был присягнуть Венгрии и Румынии [63] и сражаться под венгерским знаменем против деспотизма.

Бэлческу с неимоверными трудностями пробрался в горы на встречу с Янку. Тот заявил, что время упущено, сотрудничать с венграми отказался, но обещал впредь не поднимать против них оружия, что не помешало ему однако принять деньги и боеприпасы от царского командования. Бэлческу с немногими спутниками пришлось уносить ноги. Позднее он красочно описал перипетии бегства, подробности которого характеризуют атмосферу того времени.

В горах они пробирались тайно, опасаясь "быть арестованными и убитыми реакционными крестьянами, которые могли принять нас за венгров». Таковы были настроения тех, кого Бэлческу записывал в союзников революции. "От тоски“ он заболел.

У Муреша беглецов задержал русский конный патруль. Бэлческу угостил солдат табаком, и те отпустили их с миром, не ведая, с каким опасным путником имели дело — ведь чернявый, болезненно-худой человек собирался поднять "8 миллионов румын» на восстание против России.

Затем горемыки, переодетые под крестьян, присоединились к обозу с горшками, кувшинами и прочей гончарной утварью. Обоз напоролся на венгерских жандармов, которые на телегах под посудой обнаружили "господскую одежду», но ограничились ее конфискацией и не стали задерживать "воришек». Питались беглецы скверно, мокли под дождем, ночевали в стогах сена, и от этой "собачьей жизни» Бэлческу выздоровел. В деревнях он по часу торговался с бабами из-за каждого крейцера — чтобы сойти за заправского торговца [64].

Бегство удалось;, но план сотрудничества народов провалился. Бэлческу внимательно и вполне пристрастно проанализировал причину неудачи, досталось и румынам, и мадьярам, и сербам, и славянам вообще, и, конечно, коварным "московитам» с их кознями и интригами: "С московским духом славян Австрии, распространившемся и среди румынского народа Баната и Трансильвании, я познакомился этой зимой».

И все же главное заключалось не в ошибках лидеров и не в мнимых "происках русских», которых вообще-то до появления там частей 5-го пехотного корпуса было не сыскать днем с огнем, а в том, что история не подготовила почвы для желательных революционерам кардинальных свершений.

В крае этом на едином пространстве проживали национальные общности, отличные по языку, культуре, правовому положению в государстве, материальному благосостоянию, социальной структуре и менталитету.

Движущей силой революции явилось многочисленное дворянство, среднее и мелкое; оно разделяло политическую программу венгерской революции, сдержанно отнеслось к аграрной исэнтузиазмом поддержало 12-й пункт пештской программы об объединении Трансильвании с Венгрией. Иной социальной структуре румынской общины соответствовала и отличная система ценностей.

Мозговым центром движения явилась разночинная интеллигенция, приветствовавшая политическую программу венгерских революционеров, готовая идти дальше их в аграрной области. Достаточно уже влиятельная, но мало связанная с крупным землевладением прослойка национальной буржуазии (торговцы, банкиры, арендаторы, владельцы мастерских и мануфактур), разделяя эти взгляды, добивалась достижения национальной автономии, что по сути дела означало претензию на власть в княжестве.

Крестьянство, по большей части феодально-зависимое и почти поголовно неграмотное, проявляло равнодушие к неведомым им демократическим институтам, а свободу слова мужики с большой выразительностью осуществляли в кабаке. Деревня требовала земли, верила в добрые намерения императора и шла за своими "книжниками», изъяснявшимися на понятном ей языке.

Национальная идея в княжестве оказалась в неразрывной связи с вопросом о единстве Венгерского королевства и власти в нем. При хоть сколько-нибудь демократическом подходе земли короны Святого Иштвана либо распадались, либо превращались в федерацию и даже конфедерацию, что с порога отвергали венгерские революционеры, и не по злой воле Кошута "со товарищи», а потому, что любая страна, освобождаясь от пут зависимости, крайне ревниво относится к своей целостности и суверенитету и не терпит ничего, рассматриваемого как посягательство на свою территорию. Шансы на достижение консенсуса при данном состоянии социума при достигнутой его интеллектуальной элитой стадии развития менталитета равнялись нулю.

Максимально возможного — ограниченной культурно-национальной автономии — достиг Бэлческу. Но, если бы договоренность осуществилась, она вскоре была бы отвергнута румынской стороной как недостаточная.

Трагическое столкновение венгерской революции с национальными движениями "сопроживающих» народов представляется поэтому не случайностью, а закономерностью.

Невежество и дикость нравов "в низах» придали конфликту кровавую форму междоусобной резни. Глубокое чувство национальной розни, поразившее русских офицеров, невозможно было преодолеть ни призывами, ни порывами, ни жертвенностью буревестников революции:

"Дако-ромун, запертый в самые вершины ущелий, в отдаленные предместья города, смотрит с порога своей бедной греческой церкви на великолепные храмы и огромные дома немцев, венгерцев и секлеров и обдумывает планы своего запоздалого мщения. Тут вся история Трансильвании. В Кронштадте осязаешь ее» [65].

Мир человеческий по своей природе многолик, и таковым выступил и в трансильванской миниатюре. Подстригать его под одну гребенку, даже революционную. представляется невозможным, революция не сплотила, а разъединила народы. И поход Паскевича, карательный по отношению к венгерской революции, предстает как спасительный для многочисленного румынского и немецкого населения края.

Литература

1. Новая история стран Европы и Америки. Первый период. М. 1997, с. 176.

2. Большая советская энциклопедия (БСЭ). т. 10. М., 1928, столб. 59.

3. Нифонтов А.С. Россия в 1848 году. М., 1949, с. 25, 37, 36, 39. 34-35.

4. Щербатов (А.Г.). Генерал-фельдмаршал князь И.Ф. Паскевич. Его жизнь и деятельность, т. 6. СПб., 1899, с. 229-231.

5. Ее повторил академик Е.В. Тарле. — История дипломатии, т. 1. М., 1941, с. 427; Россия и Европа. Дипломатия и культура. М., 1995, с. 95.

6. Щербатов (А.Г.). Указ. соч., с. 204, 206, 233.

7. Покровский М.Н. Дипломатия и войны царской России в XIX веке. М., 1924, с. 86.

8. Покровский М.Н. Дипломатия и войны царской России в XIX веке. М., 1924, с. 93.

9. Щербатов (А.Г.). Указ. соч., с. 237.

10. Там же, с. 228.

11. Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), ф. СПб., гл. арх. V-A2. 1848, д. 170, л. 30, 32.

12. Щербатов (А.Г.). Указ. соч., с. 228.

13. Там же, с. 231.

14. Parliamentary Debates, 3-rd ser., v. 101, p. 761.

15. Щербатов (А.Г.). Указ. соч., с. 237.

16. АВПРИ, ф. Спб. гл. арх. V-A2, 1848, д. 43, л. 118.

17. Там же.д. 1, л. 124.

18. Дараган. Записки о войне в Трансильвании в 1849 году. СПБ., 1859, с. 9.

19. Щербатов (А.Г.). Указ. соч., с. 268.

20. Там же, с. 279.

21. Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА), ф. Военно-ученый архив, 1849, д. 3279, л. 915.

22. Щербатов (А.Г.). Указ. соч., с. 291.

23. История Румынии 1848-1917. М., 1971, с. 57.

24. Дороган. Указ. соч., с. 5.

25. Din istoriaTransilvaniei, v. 2. Bucuresti, 1961, p. 8.

26. История Венгрии, т. 2. М., 1972, с. 167; История Румынии 1848-1917, с. 66.

27. Cherestesiu V. Adlinarea nationals de la Blaj. Bucuresti, 1966, p. 445.

28. Cherestesiu V. Op. cit, p. 464-465.

29. Cornea P., Zamfir М. Cindirea roma neascain epoca pasoptista. Bucuresti, 1969, p. 424.

30. Виноградов B.H. Очерки общественно-политической мысли в Румынии. М., 1975, с. 120; Cherestesiu V. Op. cit., p. 424.

31. Cherestesiu V. Ор. cit., р. 325, 465.

32. Ibid., p. 500.

33. История Румынии 1848-1917, с. 81.

34. Din istoria Transilvaniei, v. 2, p. 69.

35. Ibid., p. 93.

36. Balcescu N. Opere, v. IV. Bucuregti, 1964, p. 124.

37. Секлеры — другое название секеев, которые в течение веков охраняли рубежи империи, отсюда их привычка к оружию. — АВПРИ, ф. СПб. гл. арх. V-A2, 1848, д. 170, л. 13.

38. АВПРИ, ф. СПб. гл. арх. Политотдел, 1848-1849, д. З, л. 14-18.

39. АВПРИ, ф. СПб. гл. арх. Политотдел, 1848-1849, д. 3, л. 14-18; ф. СПб. гл. арх. V-A2, 1848, д. 170, л. 25-26.

40. История Румынии 1848-1917, с. 43.

41. АВПРИ.ф. СПб. гл. арх. Политотдел, 1848-1849, д. 3, л. 18, 34, 31.

42. Дарагин. Указ. соч., с. 119.

43. БСЭ, т. 10, столб. 58.

44. Авербух Р.А. Царская интервенция в борьбе с венгерской революцией. М., 1935, с. 111; Щербатов (А.Г.). Указ. соч., с. 279.

45. АВПРИ, ф. Консульство в Бухаресте, 1848, д. 843, л. 62, 75.

46. Там же, л. 46-47.

47. Авербух Р.А. Указ. соч., с. 287.

48. Opinions and Policy of H.J. Palmerston. London, 1852, p. 482.

49. Авербух P.A. Указ. соч., с. 298-299.

50. Дараган. Указ. соч., с. 129, 248.

51. См. Виноградов Б. Известия, 18.1Х. 1996.

52. Дараган. Указ. соч., с. 221.

53. Dinistoria Transilvaniei.p. 126.

54. Дараган. Указ. соч., с. 237-238.

55. Там же, с. 66, 114, 136, 138.

56. Там же, с. 222.

57. Щербатов (А.Г.). Указ. соч., с. 173.

58. Там же, с. 318.

59. Дарагин. Указ. соч., с. 178; Щербатов (А.Г.). Указ. соч., с. 172, 331,333, 439.

60. Anul 1848 in Principatele Romane, v.VI. Bucuresti, 1910, p. 268.

61. РГВИА, ф. Военно-ученый архив, 1849, д. 5349, л. 263.

62. Ghica I. Amintiri din pribegie, v. 2. Bucuresti, 1910, p. 39.

63. Istoria Romaniei, v. IV. Bucuresti, 1964, p. 164-165.

64. Balcescu N. Opere.v. IV, p. 226-227.

65. Дараган. Указ. соч., с. 67. 96