ДИПЛОМАТИЯ ЕКАТЕРИНЫ ВЕЛИКОЙ

Виноградов Владлен Николаевич - доктор исторических наук, профессор, главный научный сотрудник Института славяноведения РАН.

КРЫМСКАЯ ЭПОПЕЯ

Портрет Екатерины II. Великобритания, Лондон, 1773 г. Гравер: Дикинсон, Уильям. Бумага, гравюра черной манерой (меццо-тинто).

Кючук-Кайнарджийский мир 1774 г., завершивший победоносную для России войну 1768-1774 г. против Турции [1], не внес успокоения в русско-турецкие отношения. Понадобилась особая "изъяснительная конвенция" (март 1779 г.), чтобы подтвердить основные положения трактата. Яблоком раздора оставался Крым, с потерей которого Высокая Порта не желала смириться; разгорелась острая борьба за контроль над ханством.

 

"В Петербурге никому и в голову не приходила мысль, что Крым может быть независимым", - полагает большой знаток эпохи Е.В. Анисимов [2]. Мы позволим себе усомниться в достоверности подобного утверждения. Оно несет печать нынешних представлений о Крыме как райском уголке, благословенном месте, сотворенном Богом для отдохновения от житейских забот. Воспоминание о нем у многих, как писал Я.П. Полонский - это:

 

Запах розы, говор струй,

Всей природы обаянье,

И невольное слиянье

Уст в нежданный поцелуй.

 

В XVIII в. Крым представлялся в мрачном свете, ведь дважды в русско-турецкой войне 1735-1739 гг. российские войска вторгались на полуостров и дважды его покидали, преследуемые не врагом, а нестерпимой жарой и жаждой, оставляя на пути отступления тела мертвых солдат и трупы павших лошадей. Уже после присоединения ханства к державе князь М.М. Щербатов, автор знаменитого памфлета "О повреждении нравов в России", перечисляя злые дела императрицы Екатерины, писал: зря "приобрели, или лутче сказать, похитили Крым. страну, по разности своего климата служащую гробницею россиянам" [3].

 

Совет при высочайшем дворе предельно четко определил свою позицию на заседании 15 марта 1770 г.:

 

"Совет рассуждал и обще согласился, что крымские и другие под властию хана находящиеся татары, по их свойству и положению, никогда не будут полезными подданными е.и.в. ...Безпосредственным к себе подданством Россия возбудит противу себя общую и небезосновательную зависть о беспредельном намерении умножения своих областей; что от сего однакоже предостерегаться благоразумие научает". Затем следовало главное: "Напротив, велико и знатно может быть приращение силе и могуществу российским, если они отторгнутся от власти турецкой и оставлены будут навсегда собою в независимости" [4].

Итак, не захват Крыма, а стратегический контроль над ним, для чего следовало добиться установления в ханстве лояльного к Петербургу режима. С этой благой целью российская дипломатия погрузилась в омут таких противоречий и интриг, из которого выбраться не сумела.

У Высокой Порты сохранились действенные рычаги влияния на создавшуюся ситуацию. Кючук-Кайнарджийский договор провозглашал независимость ханства в следующей формулировке:

 

"Ни Российский двор, ни Оттоманская Порта не имеют вступаться как в избрание, так и возведение помянутого хана, так и в домашние, политические, гражданские и внутренние их дела ни под каким видом, но признавать оную татарскую нацию в политическом и гражданском состоянии по примеру других держав под собственным своим правлением состоящих, ни от кого, кроме единого Бога не зависящих".

Однако тут же следовала оговорка: "В духовных же обрядах, как единоверные с мусульманами в рассуждении его султанского величества яко верховного калифа закона мусульманского имеют сообразоваться правилам, законом их предписанным". Российские негоциаторы, видим, давали себе отчет в том, что духовная лазейка позволяла подбираться к делам светским, и поэтому дополнили вышеприведенные положения важным, как им представлялось, уточнением "без малейшего предосуждения, однакож, утвержденной для них политической и гражданской вольности" [5].

Российские переговорщики понапрасну старались разделить неразделимое, светское от духовного в исламском обществе, которое в жизни земной руководствуется законами Корана и шариата: в нем "отсутствует различие между бытием религиозно-обрядовым и гражданственно-юридическим" [6].

 

Халиф (т.е. тот же султан) по Кючук-Кайнарджийскому договору сохранил право назначать в Крыму судей-кадиев, считавшихся духовными лицами. Но они же осуществляли правосудие по мирским делам. Порта получила таким образом возможность вмешательства во внутренние дела Крыма. В мечетях ханства по-прежнему возносили молитвы халифу-султану, значительная часть знати продолжала ориентироваться на Стамбул. К "порогу счастья", т.е. к Высокой Порте, прибывали депутации из "почетных крымцев", заявляя об отказе от независимости. Идти на открытое нарушение Кючук-Кайнарджийского мира султан не смел, но обойти его условия пытался. По тому же трактату султан получил право утверждения вновь избранного хана, по букве - чисто формальное: он обязан был выдать требуемую инвеституру. Но воспользоваться услугами своих сторонников для избрания нужного кандидата он мог, и тот обретал ореол легитимности только после получения согласия Стамбула.

 

Фельдмаршал П.А. Румянцев требовал от своих подчиненных "недреманно, но и рачительнейше наблюдать за всеми поступками, движениями и происками министерства турецкого" [7]. Но за всем не уследишь. Султан утвердил избранного знатью ханом ярого противника России Девлет-Гирея. Российская сторона оказалась отброшенной на оборонительные позиции и стала добиваться избрания на престол Шагин-Гирея. Поддерживать Девлета силой Порта не решилась, в апреле 1777 г. он бежал в Турцию и исчез с политической арены. В том же апреле состоялось избрание Шагина в Бахчисарае. Оставалось добиться его утверждения в ханском достоинстве султаном, на что понадобилось два года.

 

Трижды бежал Шагин-Гирей из Бахчисарая и скрывался под крылом российских войск. Трижды Г.А. Потемкин, А.А. Прозоровский, а затем А.В. Суворов водворяли его вновь на престол. Хроника событий тех лет читается как авантюрный роман. Шагин оказался пронырливым и беспокойным авантюристом. Он принялся строить себе дворец, обложил подданных дополнительным налогом и, наконец, вздумал завести регулярное войско, одел солдат в мундиры и принялся их муштровать, к чему татары не привыкли. Терпимое отношение к христианам и разрешение строить церкви было встречено в штыки исламским духовенством. Его избрание произошло при поддержке значительной части знати, а хан ее растерял, так как перераспределил в свою пользу поступления от налогов, попытался ограничить права местных владык, традиционно весьма значительные, и сделать престол наследственным в своей семье. В октябре 1777 г. началось восстание, и российским властям пришлось взять на себя неприятную миссию по его подавлению.

 

Высокая Порта вмешалась в события с опозданием. В августе 1778 г. у берегов Крыма появилась ее эскадра. Суворов, командовавший войсками, не разрешил турецкому десанту высадиться, потребовав соблюсти 40-дневный карантин: в Турции появились признаки чумы. Османскому адмиралу пришлось повернуть обратно. Лишь в марте 1779 г., исчерпав все мыслимые пути сопротивления, Порта сдалась, признав по Айналы-Кавакской конвенции Шагина крымским ханом. Казалось бы, пришло время для российской дипломатии поздравить себя с успехом. Но нет!

 

В 1780 г., в соответствии с конвенцией, российские войска были выведены с полуострова. Новое восстание в 1782 г. возглавили два брата Шагина; хан бежал в Ени-кале, оттуда добрался до форта Петровский на Азовском море. Снова, в третий раз, последовал ввод российских войск в Крым, Потемкин привез Шагина в Кафу (Феодосию). Началось его третье царствование.

 

На наш взгляд, длительная, утомительная и дорогостоящая эпопея водворения на ханство нужного человека сама по себе свидетельствует о предпочтительности, в глазах Екатерины II и ее совета, мягкого варианта: установления своего доминирования в Крыму без прямого присоединения. А. Фишер, автор монографии на эту тему, с некоторым изумлением отмечал: "Создается впечатление, что Россия искренне желала успеха новому независимому южному соседу". Екатерина явно не спешила с аннексией и удовлетворилась бы "дружественно настроенным правительством в ханстве" [8]. Но и ее "почти слепая вера" в Шагина пошатнулась: последнее указание о его поддержке относится к июню 1782 г.

 

В Петербурге начали задумываться о смене вех в крымской политике, императрица склонялась к мнению сторонников аннексии: Г.А. Потемкина и А.А. Безбородко. В декабре самодержица обратилась к фельдмаршалу с секретным рескриптом. По ее подсчету, казна истратила 7 млн. рублей на поддержание жизнеспособного режима в Крыму, были принесены бесчисленные человеческие жертвы. И никакого результата. Следует поэтому привести ханство в подданство, желательно мирным путем. И судьба Крыма была решена.

 

Международная конъюнктура к тому времени выгодно изменилась для России, опасность противодействия держав сводилась к минимуму. Восстание американских колоний Великобритании близилось к победному концу, король Георг III находился в состоянии войны с Францией, Испанией и Голландией. Французские оппоненты российской дипломатии на Востоке сбавили активность. Англо-русские отношения, изрядно подпорченные отказом Екатерины поставить британской армии наемников для войны с американскими колониями, становились все более прохладными.

 

Война за независимость США велась не только на суше, но и на море. Мощный британский флот, блокировавший побережье непокорных колоний, захватывал торговые суда нейтральных стран, включая и российские корабли, и их грузы конфисковывались. Все это смахивало на разбой. В феврале 1780 г. Екатерина опубликовала ) декларацию о вооруженном нейтралитете. Этот документ, ставший знаменитым, провозглашал право нейтральных государств торговать с воюющими всеми товарами, за исключением оружия и боеприпасов. Декларация легла в основу кодификации международного морского права. К ней присоединились Дания, Пруссия, Австрия, Португалия, Королевство обеих Сицилии, образовавшие Лигу вооруженного нейтралитета. Франция и Испания признали ее принципы. В Соединенных Штатах Америки ее приветствовал Континентальный конгресс, признав провозглашенные правила "полезными, разумными и справедливыми" [9]. Великобритания должна была молчаливо смириться. Россия продемонстрировала свой возросший авторитет и ведущую роль в деле глобальной значимости.

 

Американцы восприняли акцию Екатерины II как их прямую поддержку. В Петербург приехал их представитель, юрист из Массачусетса Ф. Дейна. В инструкции, которой его снабдил конгресс, выражалось пожелание добиться от императрицы признания независимости Соединенных Штатов, что свидетельствовало о неопытности и даже наивности только что родившейся американской дипломатии: пойти на столь смелый шаг означало для России прервать выгоднейшую торговлю с Великобританией и, вполне возможно, вступить в войну с владычицей морей. Ради чего? Никаких непосредственных интересов на атлантическом побережье Америки у россиян не было, их поселения располагались на тихоокеанском берегу. Миссия Ф. Дейны закончилась безрезультатно.

 

Не имело успеха и предложенное Петербургом и Веной посредничество в улаживании конфликта. Честолюбию Екатерины II льстило приобретение "в настоящей, все части света объемлющей войне завидной роли медияции". Однако инициатива двух дворов была с самого начала бесперспективной, ибо американцы настаивали на признании независимости всех 13 штатов, часть территории которых в 1780 г. еще занимали британские войска. Екатерина II и Иосиф II не могли начать свою "беспристрастную миссию" с предложения англичанам убраться из колоний, идею же компромисса Континентальный конгресс принимал в штыки.

 

В таких сложных, но все же благоприятных условиях зарождались российско-американские отношения. Благоприятных, потому что в США не забыли ни отказа Екатерины II поставлять британской короне пушечное мясо, ни созданной ею Лиги вооруженного нейтралитета, которая, по словам Дж. Вашингтона, подорвала "гордость и силу Великобритании на морях". А видный дипломат А. Ли свидетельствовал: "Большая сила Российской империи, мудрость и широта взглядов ее министров и уважение, которым пользуется ее императрица, придают этому двору наибольший вес в конфедерации нейтральных государств" [10]. Американское направление российской внешней политики закладывалось на доброй и прочной основе.

 

Но Соединенные Штаты Америки тогда находились на далекой периферии отечественных интересов, в центре которых были балканские дела. К этому времени прежний оппонент России, Иосиф II Австрийский, стал проситься к Екатерине в союзники. После смерти императрицы-королевы Марии-Терезии, добродетельной и многодетной матери (16 детей!), относившейся к Екатерине II с ее чередой фаворитов неприязненно, Иосиф II обрел полную самостоятельность и пришел к выводу, что вторжения России на Балканы избежать не удастся, значит, надо принять в нем участие и отстоять по возможности свои интересы.

 

На десять лет судьбы Екатерины II и Иосифа II оказались тесно связанными друг с другом. Поскольку процессы внутреннего развития Габсбургской монархии отражались на ее внешних делах, в первую очередь на сотрудничестве с Россией, следует хотя бы кратко охарактеризовать Иосифа II и последствия его преобразований.

 

Иосиф II, быть может, самый колоритный представитель просвещенного абсолютизма на престоле. С его именем связаны такие крупные реформы, как провозглашение веротерпимости (что не означало равноправия религий, католицизм оставался государственной церковью), отмена крепостной зависимости крестьян (при сохранении феодальных повинностей), попытка обложить налогом дворянство и предотвратить дробление крестьянских наделов.

 

Император пригласил в Вену Ч. Беккарию, творца современного уголовного права, и поручил ему работу над новым кодексом, ввел принцип равенства всех перед судом, поощрял развитие мануфактур, способствовал распространению светского образования, заботился о строительстве дорог, усовершенствовал почту, покровительствовал наукам и искусству. Император боготворил государство и служил ему верой и правдой.

 

Персона монарха в его глазах олицетворяла право, справедливость, прогресс и разум. Вмешательство народа в дела правления, с его точки зрения - абсурд, глупость, умопомрачение, охватившая массы эпидемия, которой суждено окончиться кровавой развязкой. Подданные не должны поддаваться революционной заразе, а уповать на божественное провидение, воля коего претворяется в жизнь им, императором. При слабости или полном отсутствии третьего сословия в его владениях носителями революционной идеи выступали мелкие и средние дворяне. В этих условиях кайзер стремился найти опору своим преобразованиям в знати, которой приписывал обуревавшее его чувство долга. На крестьянские повинности он не посягнул и деревню землей не наделил, и она не видела причин для благоговения перед монархом. Иосиф II обладал незаурядной энергией и вовсю трудился, а отвечали ему черной неблагодарностью: "Почему меня не любят мои народы?" - с горечью вопрошал он" [11].

 

История не переносит шаблона, даже прогрессивного и благодетельного. Прогресс становится действенным лишь тогда, когда он выношен и выстрадан, когда вытекает из прошлого опыта, а не противоречит ему. Химерой обернулась его идефикс - ввести административное и законодательное единообразие в "лоскутной монархии", преобразовав ее в централизованное государство по образцу Пруссии или России. Разное по историческим судьбам и менталитету население земель не укладывалось в совершенную, по мнению императора, схему. Несбыточной оказалась его мысль провести буржуазные по своей сути реформы с опорой на опутанную феодальными представлениями знать, многонациональную и по природе своей враждебную его централиза-торским и унификаторским устремлениям. Навязываемый прогресс плохо принимался и еще хуже приживался. "Желая все осуществить сразу, он все компрометировал... Он обращался только к разуму, а не к сердцу", - замечает французский исследователь Ф. Фейте. Люди не желали стать добродетельными по велению с трона. И он в конце концов сдался, оставив монархию наследникам в том же лоскутном состоянии. "Всемогущий еще при жизни моей свел на нет все мои деяния", - горестно изрек Иосиф II на смертном ложе [12].

 

В крушении надежд немалую роль сыграли агрессивные устремления Иосифа II. Его кумиром и предметом постоянных забот являлась армия, истинную славу государя он видел в победе на поле боя и территориальных приращениях. И тут на фоне впечатляющих успехов Екатерины II и Фридриха Великого его собственные достижения выглядели бледно и блекло; за плечами - одна "картофельная война", в коей пруссаки и австрийцы вязли в грязи, мокли под дождями и маялись животами, и как итог - афронт на Тёшенском конгрессе 1779 г. со стороны Екатерины II и Людовика XVI. Кайзер пришел к выводу, что территориального расширения можно добиться, не противодействуя, а сотрудничая с царицей. Подходящий случай для установления контактов .появился в 1780 г., когда она решила посетить Могилев в Белоруссии, новообретенное по разделу Польши владение. Иосиф II намекнул на желательность встречи, государыня с готовностью откликнулась - союз с Пруссией себя исчерпал, король Фридрих II грезил новым разделом Речи Посполитой и приобретением Данцига и Торна, чего самодержица стремилась избежать. Сотрудничество же с Иосифом II открывало заманчивые перспективы на балканском направлении.

 

Император прибыл в Могилев под именем графа Фалькенштейна; впрочем, инкогнито ни для кого тайной не являлось. Его тепло приняли. Не прерывая встречи, монархи отправились в Петербург и обговорили условия сотрудничества.

 

Ближайшие события убедили Иосифа II в правильности избранного курса. В 1781 г. он решил посетить Австрийские Нидерланды, как тогда называли Бельгию. Императрица-мать Мария-Терезия за 40 лет правления ни разу в Брюссель не заглядывала, но жила с фламандцами и валлонами в добром согласии: она не вмешивалась в их дела, они аккуратно платили налоги, доставляя в имперскую казну больше средств, чем все немецкие земли, вместе взятые. Незадолго перед смертью старая дама отговаривала сына от визита, опасаясь, что Иосиф II с его пылом к реформам, наломает там дров. Так оно и случилось.

 

Биограф сравнивал чувства, овладевшие Иосифом II в Бельгии, с впечатлениями садовника, прибывшего в некое место разбивать клумбы и очутившегося в экваториальных джунглях. Император пришел в ужас: никакой административной системы, сплошной хаос. Бельгии как единого целого вообще не существовало, а были провинции, города, графства и Бог знает что еще, управлявшиеся по законам, унаследованным от глубокого средневековья. Терпеть этот беспорядок было свыше сил кайзера. Он не обратил внимания на наличие здесь прочного самоуправления и принялся вводить должное административное единообразие.

 

В этом кайзер натолкнулся на глухую стену сопротивления, его предписания не исполнялись. И тогда у него мелькнула мысль: а нельзя ли вновь пустить в ход баварскую карту, предложив курфюрсту переехать в Брюссель, а самому поживиться Баварией и обменять ненадежных бельгийцев на более покладистых немцев?

 

Портрет графа Людвига Кобенцля, австрийского посла при русском дворе, конец XVIII в., бумага, офорт. ГЭ

Брабантское провинциальное собрание тогда приняло исполненную негодования резолюцию: "Народом нашим хотят торговать, его всучивают другим, его меняют то на одну провинцию, то на другую" [13]. И в Германии Иосиф II встретил сопротивление. Полупарализованный "старый Фриц", правда, на сей раз остался за кулисами, выпустив на авансцену мелких князей. Те выступили в защиту своих прав и привилегий и протестовали против затеянного императором позорного торга. Конфликт растянулся на годы; на свет появилась конфедерация князей (Фюрстенбунд). направленная против императора, в которую вошли почти все немецкие владетели, включая Фридриха II и ганноверского курфюрста (он же - английский король Георг III) [14]. Иосиф II забил отбой. Он убедился, что путь к территориальному расширению на запад для него закрыт, оставалось юго-восточное направление в сотрудничестве с Россией.

 

В феврале 1781 г. австрийский посол в Петербурге Л. Кобенцль известил царский двор о желании своего государя утвердить "настоящую между ними дружбу и доброе согласие трактатом обороны и гарантий взаимных". Он немедленно получил положительный ответ, и статьи договора удалось быстро согласовать. "Камень притыкания", как тогда выражались, появился неожиданно: Иосиф II, человек широкого кругозора, в обыденной жизни не чинившийся (скромно одевался, разъезжал по Вене в старой, изношенной карете, запретил подданным бросаться перед ним на колени и целовать руку), свято чтил монархическое местничество. Разногласия возникли по поводу оформления трактата: римский цесарь не соглашался ставить свою подпись второй даже в экземпляре, предназначавшемся российской стороне. "С незапамятных времен, - утверждали австрийцы, - вошло в обычай, что император Римский не признает очередности в трактате ни с одной из держав". Екатерина II отвечала Иосифу II с гордостью за Россию: "Мы не обыкли подражать примеру других, но шествуем тою дорогою, которою ведет нас истинная слава, достоинство и могущество вверенной нам от Бога империи... Мои правила суть: никому места не отымать и никому не уступать".

 

Царица все же нашла выход из протокольного тупика, предложив заключить союз путем обмена личными письмами монархов идентичного содержания (соответствующие послания помечены 21 и 24 мая 1781 г.). Стороны договорились о совместных усилиях по поддержанию мира в Европе; если же одна из них подвергнется нападению, другая окажет помощь военной силой или денежной субсидией, размеры коих оговаривались. Обязательства теряли силу, если бы Россия оказалась вовлеченной в войну в Азии, а Австрия - в Италии. Оба монарха гарантировали целостность владений Польши и ее конституцию. Фридриху Прусскому давали понять, чтобы он сидел смирно. Важнейшее положение договоренности содержала ее секретная статья: Иосиф II за себя и своих преемников признавал Кючук-Кайнарджийский мир и изъяснительную конвенцию 1779 г., Екатерина - итоги австро-турецких войн. По согласованию с Россией Иосиф обязывался присоединиться к возможной русско-турецкой войне и выставить силы, равные силам союзника [15].

 

Екатерина торжествовала, казалось, уж натиска двух империй османы не выдержат. В обстановке головокружения от успехов родился ее "Греческий проект". Изложен он был в конфиденциальном письме самодержицы Иосифу II от 10(21) сентября 1782 г. Подпись царицы увенчивала творение ее самой, доверенного секретаря А.А. Безбородко, сделавшего черновой набросок, и Г.А. Потемкина, отредактировавшего текст и внесшего в него поправки. Изложенный в нем замысел носил геополитический характер и предусматривал перекройку карты Юго-Восточной Европы.

 

Никакого заголовка письмо не имело, но "Греческим проектом" его нарекли не случайно. Европа грезила древней Элладой, ее культурой, достижениями ее философской мысли, изучала опыт афинской демократии. Эллинофильство вошло составной частью в идеологию Просвещения, и Екатерина II отдавала ему дань. Видные представители греческой диаспоры обращались к ней с призывом к освобождению родины, и свои внешнеполитические замыслы царица облекала в греческие одежды. Второму внуку она дала небывалое в династии Романовых, но распространенное среди византийских императоров имя Константин. Младенец пребывал в пеленках, а ему уже предрекали славное будущее. Одописец В. Петров приветствовал его появление на свет словами: "Гроза и ужас чалмоносцев. Великий Константин рожден" [16]. Дитя выкормила греческая кормилица, Константин выучил греческий язык, его воспитывали как наследника престола возрожденной Византийской монархии.

 

Но вернемся к письму от 10(21) сентября 1782 г. Начиналось оно с сетований: Порта чинит препятствия проходу российских судов через Босфор и Дарданеллы, подстрекает жителей Крыма к восстанию, нарушает автономные права Дунайских княжеств. Затем следовали уверения в миролюбии: "Я не добиваюсь ничего, выходящего за рамки, установленные договорами". Но на всякий случай ей и Иосифу II благоразумно подумать о возможной войне и подписать "секретную конвенцию о вероятных приобретениях, которых мы должны домогаться у нарушителя мира" (т.е. Высокой Порты).

 

Екатерина II представила своему коронованному корреспонденту картину развала Османской империи, не скупясь на черные краски: паши своевольничают, бандиты грабят города и села, некогда грозные янычары торгуют в лавчонках, откуда их не вытащить, члены Дивана казнокрадствуют, христианские подданные готовы восстать. Затем следовало основное: целесообразно, полагала самодержица, создать между тремя империями, Российской, Османской и Габсбургской, некое буферное государство, от них независимое, в составе Молдавии, Валахии и Бессарабии под именем Дакии во главе с монархом-христианином, которое никогда не должно объединяться ни с Австрией, ни с Россией. Притязания последней ограничиваются крепостью Очаков на Днепровском лимане и полосой земли между реками Буг и Днестр. Но если, с помощью Божьей, удастся освободить Европу от врага имени христианского, обращалась Екатерина II к Иосифу II, "в. и. в. не откажется помочь мне в восстановлении древней Греческой монархии на развалинах павшего варварского правления, ныне здесь господствующего, при взятии мною на себя обязательства поддерживать независимость этой восстанавливаемой монархии от моей". Царица излагала затем свою затаенную мечту: возвести на греческий престол Константина при условии, что ни он, ни его наследники не посягнут на российскую корону [17].

 

Иосиф II оказался перед нелегким выбором: ни преклонные годы Фридриха II, ни его, Иосифа, родство с французской королевой Марией-Антуанеттой не дают ему ни малейшей гарантии невмешательства Пруссии и Франции в случае войны на востоке. Страх перед прусским нашествием преследовал его всю жизнь. Но охота пуще неволи. В свете феерических успехов Екатерины собственные деяния на стезе внешней политики представлялись малозначительными, помешать водворению России на Балканах он все равно не мог, значит... И Иосиф не постеснялся, выкраивая себе добычу. В письме от 13 ноября он наметил следующие приобретения: крепость Хотин с окрестностями, Малая Валахия до реки Алута (Олт), оттуда - прямая линия до Адриатического моря у Дринского залива. Поскольку в Далмации император посягал на владения Венецианской республики, он предлагал компенсировать ее островом Крит и землями в Греции [18].

 

В Петербурге откровения Иосифа встретили прохладно - он посягал на предполагаемые владения Греческой монархии. Впрочем, каких-либо реальных последствий обмен мнениями не имел. Сам Иосиф в письме брату Леопольду выражал надежду, что удастся осуществить без войны программу-минимум: образовать Дакию, предоставить России Очаков, а Австрии - Северную Сербию. Леопольд считал и этот замысел опасным: "Нет таких территориальных приобретений, которые могли бы возместить ущерб, причиненный европейской войной".

 

Нет свидетельств, позволяющих утверждать, что сама Екатерина II собиралась дать ход своему замыслу; в переписке с Потемкиным она рассуждала вполне реалистично: "Политический состав Оттоманской империи разными обстоятельствами еще отдален от конечного разрешения". Сам фельдмаршал полагал границей России - Черное море [19].

 

О.П. Маркова справедливо указывала, что рассуждения о разделе Турции были лишены черт реальной политической программы, настолько они не соответствовали реальной геостратегической обстановке, испускать дух Оттоманская империя не собиралась, большинство держав метили попасть к ней в лекари, а не в могильщики.

 

На наш взгляд, размышляя о рождении Греческого проекта, нельзя игнорировать психологические факторы. Ничто человеческое не было чуждо Екатерине, включая тщеславие, заблуждение, головокружение от успехов. Волны лести подступали к трону. Прорыв на Балканы, арбитраж в австро-прусском споре о баварском наследстве, создание Лиги вооруженного нейтралитета - было от чего вознестись в мечтаниях. Первый монарх Европы, римский цесарь, по сути дела прицепился к ее внешнеполитической колеснице.

 

И все же нельзя считать проект просто полетом фантазии, он знаменовал этап в разработке геостратегического курса России на Балканах. Многими своими чертами он тяготел к прошлому и был навеян воспоминаниями о величии Византии; Екатерина II не возражала против поглощения балканских земель ее союзником; в документе отсутствует идея славянской взаимности, равно как и стремление придерживаться при перекройке карты принципа национальности. В советской историографии он долгие годы считался символом агрессивного экспансионизма самодержавия: "Царизм разрабатывал планы широких захватов на Дунае и на Балканах, выражением которых явился известный "Греческий проект»" [20]. В западной литературе он и по сей день представляется эталоном необузданной российской страсти к захватам.

 

С подобной оценкой согласиться нельзя. Собственные претензии Екатерина II ограничивала Очаковом и полосой земли до реки Днестр. Помимо дани прошлому проект заключал в себе зерно будущего. В нем прослеживаются два постулата: воссоздание в Юго-Восточной Европе государственности христианских народов и отказ России от территориального расширения в этом регионе.

 

Мысли об этом встречаются в Манифесте Петра I от 8 мая 1711 г., обращенном к балканским христианам. Тогда, перед Прутским походом, царь смотрел далеко вперед:

 

"В сей войне никакого властолюбия и распространения областей своих и какого-либо обогащения не желаем, ибо и своих древних и от неприятелей своих завоеванных земель и городов и сокровищ по Божей милости предостаточно имеем".

Далее следовало важнейшее положение о возрождении под российским покровительством государственности балканских христиан:

"Позволим под нашею протекциею избрать себе начальников от народа своего и подтвердим их права и привилегии, не желая себе от них никакой прибыли, но содержим их яко под протекциею нашею" [21].

Трагедия на реке Прут поставила крест на замыслах царя, но его наследие втуне не осталось. "Греческий проект" означал шаг вперед в указанном направлении. При всем своем несовершенстве, при явном пренебрежении сложной конфигурацией этнических разграничений на Балканах (которому Петр уделил внимание), при очевидном благоволении к грекам в ущерб славянам документ содержал основополагающую идею отказа от прямых завоеваний и создания или возрождения здесь государств христианских народов под покровительственной дланью самодержавия. В этом смысле проект послужил отправной точкой комбинаций по территориально-государственному переустройству Балкан, коими богат XIX в. Можно согласиться с оценкой О.И. Елисеевой: "Россия не стремилась к непосредственному включению в свой состав земель, кольцом охватывающих Черноморский бассейн, а предусматривала охватить его поясом православных стран-сателлитов и союзных горских мусульманских племен" [22].

Но, помимо прошлого и будущего, "Греческий проект" был обращен и к современности. Он не случайно появился на свет после заключения союза с Австрией и тогда, когда зашел в тупик курс на образование в Крыму самостоятельного ханства. Раскинув перед Иосифом II сети обещаний, Екатерина II достигала двух целей: подрывала в Вене позиции противников раздела Турции во главе с канцлером В.А. Кауницем, который, по ее словам, "ужом и жабою вертится и прыгает", ей противодействуя, и гасила возможное сопротивление кайзера присоединению Крыма к России [23].

 

В памятном письме от 10(22) сентября 1782 г. о ханстве ни словом не упоминалось, но оно незримо присутствовало на его страницах. По ходу подготовки текста Потемкин выступил со специальной запиской. Обращают на себя внимание две фразы из нее: "Крым положением своим разрывает наши границы"; "приобретение Крыма ни усилить, ни обогатить Вас (Екатерину. - В.В.) не может, но только покой доставит". Итак, единственный смысл присоединения - стратегический. Никаких иных выгод фельдмаршал не усматривал, "с Крымом достанется и господство на Черном море" [24]. князь не исключал, что войны с Турцией не избежать, и в таком случае думал о приобретении устья Дуная, и тогда "не Вы от турков станете иметь дозволение ходить в Оспор (Босфор. - В.В.), а они будут просить о выходе судов из Дуная" [25]. Далее этого завоевательные планы фельдмаршала не простирались.

 

8 апреля 1783 г. последовала прокламация о присоединении Крыма. Потемкин писал царице: "Я сторонник, чтобы они сами просили подданства, думаю, что тебе то угодно будет" [26]. Суворов, по согласованию с Шагин-Гиреем, удачно осуществил эту операцию. Воспользовавшись праздником, днем восшествия царицы на престол, он пригласил на него татарскую знать со свитою. Прибыло несколько тысяч человек на пир. Устроители не поленились заглянуть в Коран и обнаружили, что Пророк запретил правоверным употреблять виноградное вино, но отнюдь не хлебную водку (по крайней мере они так интерпретировали соответствующие аяты священной книги). Шагин в выступлении перед собравшимися сложил с себя ханское достоинство. Затем зачитали составленный Потемкиным манифест, в котором татары призывались принять присягу на верность скипетру России. Мурзы принесли клятву на Коране, их примеру последовали все присутствовавшие, и закипел пир.

 

Екатерина II, выразив свое удовлетворение, поручила князю Потемкину передать "сим верным нам подданным вновь уверения в непременной нашей к ним милости и благоволении при соблюдении неприкосновенно целости их природной веры" [27]. С фельдмаршалом она делилась тревогой: "С часу на час ожидаю объявления войны по интригам французов и пруссаков".

 

Но сказались и тщательная дипломатическая подготовка, и выбор момента присоединения. Франция только что вышла из войны с Великобританией и не могла себе позволить роскошь ссоры с Россией, ее посол в Стамбуле советовал великому визирю смирить гордыню, дряхлый Фридрих Прусский находился в конфликте с Иосифом II, а последний, как верный союзник, принес Екатерине II поздравления.

СНОВА ВОЙНА

Собравшись в 1787 г. в Крым, дабы взглянуть на новое владение, Екатерина II пригласила Иосифа II на свидание. Но как? В постскриптуме к письму! Император был возмущен. "Она воображает, что стоит ей поманить меня мизинцем, и я побегу к ней в Херсон", - писал разобиженный император своему канцлеру. И грозил: "Я дам понять этой екатеринизованной принцессе Цербстской, что по отношению ко мне следует употреблять более почтительный тон". Но, поразмыслив, он все же "побежал" на встречу.

 

Екатерина II, спохватившись, что допустила протокольную оплошность, спешила ее загладить: ее "сердце трепещет от радости" при мысли о новом свидании "с дорогим графом Фалькенштейном" [28]. Она явно стремилась произвести впечатление на союзника: вокруг их кортежа гарцевали татарские всадники, в Севастопольской бухте перед ними маневрировали военные парусники.

 

Впечатление от путешествия Иосифу II испортили дурные вести из Бельгии: провинциальные собрания отказались платить налоги. Приехав в Вену, кайзер рвал и метал - министры, с его точки зрения, проявили малодушие в переговорах с "бунтовщиками": "Когда эта раздраженная и обезумевшая публика увидит, что ее боятся, она способна на все; я удивляюсь, что брабантцы и фанатики, их возбуждающие, еще не потребовали снять с меня штаны, и правительство не дало заверения, что я им их отошлю" [29]. Строгими мерами недовольство было подавлено, точнее - приглушено. А в маленьком Веймаре знаменитый поэт Иоганн Вольфганг Гете сочинял трагедию "Эгмонт" из истории Нидерландской революции XVI в., но на злобу дня. Действие развертывалось в Брюсселе, и главный герой восклицал: "Я знаю своих земляков... Упорные и крепкие! . ..Давить на них можно, но подавить их - нет!".

Во время путешествия августейшие странники проехали в Херсоне под аркой с надписью по-гречески: "Путь в Константинополь". Турки словно бы на углях сидели, не успела Екатерина II вернуться в Петербург, как грянул их ультиматум, точнее - даже два: в первом содержалось требование отказа от провозглашенного в 1783 г. протектората над Восточной Грузией (Картли и Кахетией) и выражалась претензия на осмотр русских торговых судов, проходивших через Проливы. Не дождавшись ответа. Порта предъявила второй: 5(16) августа 1787 г. посланника Якова Ивановича Булгакова вызвали в совет и вручили ему ноту совершенно наглого содержания - возвратить Османской империи Крым и признать недействительным Кючук-Кайнарджийский трактат. Булгаков счел бессмысленным отправлять ноту в Петербург и был немедленно заключен в Семибашенный замок, скорбное пристанище многих его предшественников [30]. 13(24) августа Порта объявила России войну, 17(28) сентября императрица подписала ответный манифест.

 

Кажется, никогда прежде российское оружие не покрывало себя столь триумфальной славой: Кинбурн-Очаков-Рымник-Измаил-Мачин - морское сражение при Калиакрии. А.В. Суворов увенчал себя лаврами великого полководца, взошла звезда тогда еще контр-адмирала Ф.Ф. Ушакова. Их подвиги описаны историками, прославлены в литературе, драматургии и киноискусстве, воспеты поэтами.

 

Но существует и другая сторона разыгравшейся драмы: Европа очутилась на грани войны, подобной Семилетней и Тридцатилетней, России угрожала коалиция из Швеции, Великобритании, Пруссии, Польши и Турции. Эта возможная и непредсказуемо опасная схватка обойдена вниманием и в науке, и в литературе. Более ста лет назад второй "екатерининской" войне во всех ее проявлениях посвятил свой труд полковник генерального штаба А.Н. Петров, уделив в нем внимание прежде всего военным действиям. С тех пор - ничего в плане комплексного подхода.

 

Манифест Екатерины II содержал знаменательную фразу: Кючук-Кайнарджий-ским миром Россия доказала, "что и в счастливой войне не приобретение, но оборона и спокойствие государства нашим было предметом" [31]. Сама эта формулировка говорила об отсутствии широких завоевательных замыслов. В плане территориальных приобретений - лишь междуречье Буга и Днестра. Ни малейших следов "Греческого проекта", сугубо прагматический подход к анализу ситуации. В совете при высочайшем дворе царила тревога: засуха, неурожай, голод во многих губерниях, решено было закупить зерно за границей. Лихорадочную поспешность, с которой турки ввязались в войну, можно было объяснить лишь тем, что они рассчитывали на внешнюю поддержку.

 

Утешало то, что из игры выбыла Франция, находившаяся на пороге революции: "Нам нет причин опасаться больших препятствий со стороны Франции и по ее бессилию" [32]. Верным партнером проявил себя Иосиф II, при первой же вести о войне он успокоил Екатерину II: "Будучи верен обязательствам, связывающим меня как союзника с в.и.в., и еще более - нежной дружбе и теплой привязанности на всю жизнь, я готов доказать всеми возможными способами, что Ваше дело является и моим" [33]. Правда, войну он объявил с некоторым опозданием - 29 января (8 февраля) 1788 г.

 

Военная коллегия приступила к снаряжению сильной, в 15 линейных кораблей и фрегатов, эскадры для посылки в Средиземное море из Балтики - подвиги моряков А.Г. Орлова и Г.А. Спиридова были у всех на памяти. Если бы, как и в первый раз, Британия разрешила вербовку моряков и предоставила России в распоряжение свои порты, то вторая Архипелагская экспедиция сулила успех.

 

Жизнь внесла коррективы в этот план. Из Лондона поступили вести, положившие конец средиземноморским расчетам: британские моряки отзывались из российского флота. А без санкции владычицы морей, без ее готовности предоставить свои порты для стоянки по пути нечего было и думать об экспедиции в Архипелаг, поход превращался в авантюру.

 

Главный ударный кулак представляла Екатеринославская армия Г.А. Потемкина - свыше 80 тыс. человек. В ее задачу входило занятие междуречья Буга и Днестра, взятие крепости Очаков, оккупация Бессарабии, штурм Бендер. Австрийцам поручалась осада Хотина. Прославленному полководцу П.А. Румянцеву предоставили командование по сути дела вспомогательной Украинской армией (30 тыс. солдат и офицеров) с задачей следить за Польшей, обеспечивать стыки российских и австрийских сил и удерживать фронт в междуречье. Налицо была явная дискриминация старого фельдмаршала в пользу царицына любимца, в подчиненного которого он превращался.

 

Турки не собирались пассивно наблюдать сосредоточение сил неприятеля, а, мечтая о возврате Крыма, хотели навязать свой план действий. Проба сил произошла на Полуострове Кинбурн; сооруженная там крепость прикрывала подступы к Крыму и с конца августа подвергалась атакам. На беду османов Кинбурн оборонял Суворов. 1(12) октября, в день высадки с судов отборного отряда янычар до 5 тыс., произошла отчаянная сеча. Неопытные российские рекруты было дрогнули, и генералу самому пришлось их останавливать и вести в контратаку. Лишь к вечеру удалось добиться перелома, десант был уничтожен почти весь.

 

Иначе складывались дела на море; посланная Потемкиным в район Варны эскадра оказалась жертвой страшной бури, разметавшей корабли. Фельдмаршала печальная весть, причем, как стало ясно позднее, преувеличивавшая размеры бедствия, повергла в отчаяние: "Флот севастопольский разбит бурею... Корабли и большие фрегаты пропали. Бог бьет, а не турки". Потемкин просил сложить с него командование: "Я все с себя слагаю и остаюсь простым человеком" [34]. Не дожидаясь ответа, он известил Румянцева о своем намерении.

 

Екатерина II была разгневана, отсюда - необычайно резкая отповедь: "Я думаю, что в военное время фельдмаршалу надлежит при армии находиться". "Вы отнюдь не маленькое частное лицо, которое живет и делает, что хочет. Вы принадлежите государству, Вы принадлежите мне" [35].

 

По ходу дел государыне пришлось заняться делом еще более серьезным, чем даже отставка командующего: Потемкин просил у Румянцева совета насчет целесообразности вывода войск из Крыма для усиления обороны Херсона и Кинбурна. Румянцев счел это нецелесообразным, но о письме Потемкина сообщил в Петербург; умонастроение командующего перестало быть тайной. Екатерина II высказалась решительно против. Ей пришлось утешать и успокаивать друга: "Оставь унылую таковую мысль, ободри свой дух", - и даже преподать фельдмаршалу нечто из азов стратегии: "Начать же войну эвакуацией провинции, которая доднесь не в опасности, кажется, спешить не для чего. Равномерно - сдать команду, сложить достоинства, чины и неведомо чего... Все сие пишу тебе как лутчему другу, воспитаннику моему и ученику". И далее: "Вы нетерпеливы как пятилетнее дитя, тогда как дела, Вам порученные в сию минуту, требуют невозмутимого терпения".

 

Но царица и сама пребывала во взволнованном состоянии. Подумав, она изложила в постскриптуме свои соображения о возможных последствиях эвакуации Крыма: "Чрез то туркам открылась (бы) паки дорога, как то сказать, в сердце империи, ибо на степи едва ли удобно концентрировать оборону" [36].

 

Тем временем в Севастополь вернулись суда (за исключением одного), с порванными парусами, а то и без мачт, с многочисленными пробоинами, но на плаву. У Потемкина отлегло от сердца, он взял себя в руки. И все же переписка между главнокомандующим и императрицей привела к потере времени и не способствовала развитию операций на поле боя. Турецкий план - приковать основные силы россиян к крепостям, а маневренную войну вести против австрийцев, - в значительной степени удался.

 

1788 год принес новые хлопоты и огорчения. Берлинский двор не собирался безучастно созерцать возможное территориальное расширение Австрии, и еще менее -новый шаг России к могуществу. Первый министр Э.Ф. Герцберг сочинил далеко идущий план перекройки карты Восточной Европы: пусть Иосиф II и Екатерина II углубятся в балканские дали и там застрянут, Пруссия же, опираясь на британскую поддержку, добьется передела Польши, забрав себе Данциг и Торн и компенсировав последнюю отобранной у Австрии частью Галиции. Иосифу II в утешение предоставлялись Дунайские княжества [37].

 

Рывка к лидерству в Европе России не простили, ее, а заодно и Австрию, решили "осадить". В противовес их альянсу образовалась коалиция Великобритании (морская мощь), Пруссии (овеянная славою побед армия Фридриха II) и Голландии (август 1788 г.). К сотрудничеству с ними проявляли интерес шведы. Не было уверенности в том, что в стороне останется Речь Посполитая, раны, нанесенные ей разделом, не затянулись. Екатерина II решила поманить ее территориальным приращением. Король Станислав-Август живо откликнулся, но запросил, по оценке Зимнего двора, чрезмерно - большую часть Молдавского княжества (Бессарабию и земли до реки Серет). Российско-польские зондажи прекратились. Речь Посполитая осталась в выжидательном, а стало быть - и очень тревожном состоянии.

Король Швеции Густав III. Daniel Berger. 1772. 305х230; 328х250 мм: Гравюра резцом.

И все же беда пришла, как всегда, с неожиданной - от шведов - стороны. Казалось бы, дважды потерпев в XVIII столетии поражение, заплатив за них утратой позиции великой державы, Стокгольму следовало успокоиться. Но не таков был Густав III, двоюродный брат Екатерины II по матери, занимавший щведский престол. В.О. Ключевский заметил: "Только душевно нездоровые люди, вроде короля Густава III, продолжали думать об отместке". Сама Екатерина II отзывалась о родственнике нелестно: "Он такой же лукавец, как глупец и лгун... Нет лжи, которой бы он на меня не рассеивал", а в свете дальнейшего даже заподозрила - "не сошел ли с ума" кузен? [38]

 

Густав III искал повод для ссоры и не побрезговал грубой провокацией, инсценировав "вторжение" россиян в соседские пределы. Злые языки в Стокгольме утверждали, что российские мундиры "нападавших" были заимствованы в столичном оперном театре.

 

В Петербург доходили слухи, которым верилось и не верилось. Екатерина II сообщала Потемкину: "Говорят, будто он хвастает, что приедет в Петербург, велит низвергнуть конную статую Петра I и поставить свою". Сообщенные королем условия мира не вязались со здравым смыслом: возвращение Швеции части Карелии, включая Кексгольм; разоружение Балтийского флота; шведское посредничество в мирном урегулировании между Россией и Высокой Портой с условием передачи последней Крыма (Густав III успел заключить с Турцией союз). Екатерина II назвала переданный ей документ "сумасшедшей нотой" [39].

 

Шведы двинули на Петербург 36-тысячное войско, у россиян на порубежье не насчитывалось и 20 тыс. Спешно на подводах стали перебрасывать в Карелию гвардейские части, формировать новые полки. Но шведы застряли у первой же крепости - Нейшлота, а российская дипломатия подготовила диверсию с датской стороны: Копенгаген объявил Швеции войну. Правда, под давлением британского кабинета датчане быстро свернули операции, однако Густав III покинул Карелию. "Лукавый унес шведского короля, - писал Екатерина II Потемкину. - Мечется, будто угорелая кошка" [40]. В следующем году отдельные российские отряды действовали уже на земле Швеции. В июле 1788 г. адмирал С.К. Грейг в сражении у острова Гогланд разбил сильную неприятельскую эскадру и блокировал ее в Свеаборге.

 

Недруги России образовали полукольцо по ее западному рубежу: Швеция - Англия - Пруссия - Польша - Турция; война со всеми - а такая угроза существовала -превратилась бы в европейскую. Екатерина II писала Потемкину со свойственной ей образностью: "Предпишутся мне самые легкие кондиции, как, например, отдача Финляндии, а может быть и Лифляндии - Швеции; Белоруссии - Польше; по Самару-реку - туркам". Но "они позабыли себя и с кем дело имеют, в том и надежду кладут, дураки, что мы уступчивы будем!". Остается не дипломатические кружева плести, а торжества на поле боя добиваться: "Возьми Очаков и сделай мир с турками, тогда увидим, как осядутся, как снег на степи после оттепели", а то "прусский дурак не унимается", т.е. король Фридрих-Вильгельм II. Этот последний вызывал особую тревогу, как-никак армия в 40 тыс. дежурила у границы:

 

"Законы принять от прусского короля мне не сродно, а России еще менее... Не будет нам покоя, пока прусский король не будет бит, и надобно необходимо помышлять, чем" [41].

Ключом турецкой обороны в Причерноморье являлась крепость Очаков. Потемкин обложил ее в июне 1788 г. и приступил к планомерной, по всем законам военной науки осаде, действуя неторопливо и осторожно. Н.Ф. Шахмагонов объясняет его действия желанием сохранить армию и избежать излишних потерь [42]. 6(17) октября последовал штурм, осуществленный мастерски. Турки понесли большие потери -4,5 тыс. убитыми, почти столько же взято в плен (у русских - тысяча убитых и две -раненых). Взятие крепости произошло как на учениях, победителям досталось 310 орудий и 780 знамен. Екатерина II была в восторге: "За ушки взявши обеими руками мысленно тебя целую" [43], - писала она фельдмаршалу и осыпала его наградами.

Австрийцам 1788 г. принес много огорчений. Сотрудничество с ними на поле боя не заладилось с самого начала, союзники придерживались доктрины, которую можно назвать антисуворовской. Глава Гофкригсрата, личный друг императора И.Ф. Ласси (сын генерала русской службы Петра Петровича Ласси, разгромившего шведов в 1741-1742 гг.), мнил себя теоретиком и сочинил опус под заглавием "Замечания о военном искусстве", который многие считали лишь пособием по тому, как пудрить и носить парик, расчесывать букли и застегивать гетры. В основу стратегического замысла Ласси положил несколько своеобразный принцип: как избежать столкновения с основными османскими силами и направить их против русских. Иосиф II, назначивший себя главнокомандующим, в глубине души сознавал, что слава полководца добывается победоносным наступлением, но, как свидетельствует его биограф, "вместо того, чтобы следовать советам русских и сосредоточить силы для фронтальной атаки, послушался Ласси и выбрал ведение осадных операций" [44].

 

Кайзер двинул в бой немалые силы, - 125 тыс. пехоты и 22 тыс. кавалерии, но растянул их на громадном пространстве от Днестра до Адриатики, что позволяло туркам легко проникать сквозь негустую завесу австрийских войск. Совместно с русскими удалось взять Хотин, но в Белграде янычары сидели насмерть, а корпус Юсуфа-паши прорвался в Банат. Иосиф II снял осаду с Белграда и бросился на выручку своим, но в сражении при Лугоше (Лугоже) 10(21) сентября он едва унес ноги. По словам Потемкина, его "чуть было самого в куче не застрелили" [45].

 

Свидетельства "с той стороны" рисуют еще более удручающую картину; смахивавший на фарс инцидент перерос в трагедию для австрийской армии. На обочине дороги, по которой ночью шли отступающие, румынские крестьяне продавали водку (цуйку, самогон из слив). Некие гусары обрадовались возможности выпить и набрались изрядно. Но тут появились пехотинцы. Буйные во хмелю кавалеристы затеяли с ними свару и прогнали прочь. Пехота отошла, а затем обстреляла нахалов. Те вообразили, что на них напали турки, и открыли огонь из карабинов. В полной неразберихе

 

"жуткая паника охватила войска. Солдаты бросали оружие и пускались наутек. Порядок был нарушен даже в колонне, при которой следовал император. Бегущие солдаты опрокидывали пушки, бросали ранцы и стреляли куда попало, - повсюду им мерещились турки. Конные офицеры во весь опор доскакали до Лугожа и привели жителей в смятение. Всяк удирал как мог, - в карете, коляске, верхом, на своих двоих. Император тщетно пытался прекратить это безумие - он умолял, приказывал, угрожал. Его никто не слушал. Свита его разбежалась, он не мог найти даже конюха и остался совершенно один" [46].

Прошло много часов, прежде чем удалось восстановить хоть какое-то подобие порядка.

Иосиф II пережил глубокое душевное потрясение: его любимое детище, армия, предмет неустанных забот (и бесконечных трат) опозорилась. Он отбыл с театра военных действий, прекратил погоню за воинскими лаврами, заключил с турками бессрочное перемирие.

 

В Вене монарха ждали испытания иного рода: его держава затрещала по швам в Бельгии и Венгрии. Земли короны Св. Стефана (Иштвана) не входили в состав Священной Римской империи германской нации, Иосиф II здесь был не императором, а королем Иожефом. Мадьяры резко отрицательно относились к его попыткам административной унификации всех владений и введения немецкого языка в качестве государственного (1786 г.). В Венгрии таковым являлась средневековая латынь. Кайзер утверждал, что негоже пользоваться в официальных актах мало кому понятным языком. Мадьярское дворянство рассуждало иначе: вся конституционная система страны, все королевские ордонансы и рескрипты, в совокупности своей утверждавшие всевластие дворянства в Венгрии, были изданы на латыни. Вдобавок ко всему в своей легитимистской спеси (иного термина не подберешь) Иосиф II не удосужился пройти процедуру коронации в Пожони (Пресбурге, ныне - Братислава), официальной столице страны. Его именовали "королем в шляпе", а не в короне, что давало возможность поставить под сомнение законность его пребывания у власти.

 

В 1784 г. Иосиф II совершил поступок, граничивший с безрассудством: он распорядился перевезти корону Св. Иштвана, основателя государства, национальную святыню, из Пожони в Вену, чем попрал гордость мадьяр, в чьих глазах корона символизировала власть и единство короля и нации. Перевоз святыни был воспринят как нарушение суверенитета и самостоятельности страны.

 

Начавшаяся в 1789 г. во Франции революция подвигнула бельгийских патриотов на открытое выступление. Сформированные в Голландии отряды вторглись в Бельгию, в Брюсселе вспыхнуло восстание, начальствовавший в городе габсбургский генерал сдал его без боя. Национальная ассамблея провозгласила независимость теперь уже бывших Австрийских Нидерландов.

 

Мадьяры саботировали поставки продовольствия для армии. По стране рыскали прусские агенты, соблазняя население независимостью. И Иосиф II сдался. В депеше из Вены от 21 января (3 февраля) 1790 г. посол князь Д.М. Голицын сообщал:

 

"Статы Венгерского королевства и другие особы, имеющие участие в правлении дел оного, на прошедшей неделе паки прислали е.в. императору и здешнему министерству прошение свое о возвращении помянутому королевству и великому княжеству Трансильванскому всех их древних привилегий, прав и преимуществ, коих они мало-помалу со вступлением его на престол лишены были" [47].

Иосиф II, находившийся уже при смерти, дал согласие на все, оговорив лишь право на свободное отправление всех христианских религий и освобождение крестьян от крепостной зависимости. И прошение "статов", и рескрипт императора были написаны на латинском языке, умирающий кайзер признал свое поражение и отправил обратно в Пожонь корону Св. Иштвана.

РУССКО-ТУРЕЦКАЯ ВОЙНА 1781-1797 гг. - "ПОТЕМКИНСКАЯ" ИЛИ "ЕКАТЕРИНИНСКАЯ"?

После Очакова, осыпанный царскими милостями, Потемкин решил, что пришла пора объясниться насчет общего хода войны, и выступил в пользу более осторожного курса по отношению к Пруссии и Англии с целью их нейтрализации. Убедить ему Екатерину II не удалось. Она "скорбела, сердилась", пребывала в "суете, нерешительности и задумчивости", но идти на уступки и оканчивать войну с пустыми руками не желала, полагая, что лишь решающая победа на поле боя рассеет, как дым, интриги недоброхотов: "С меня более требовать нет возможности, не унижая достоинства. А без того ни жизнь, ни корона мне не нужны" [48]. Фельдмаршал считал подобную позицию опасным заблуждением.

 

Весной 1789 г. на юге Украинская армия добилась ряда успехов, от турок освободили Нижний Дунай, заняли Галац. На том карьера Румянцева завершилась. Потемкин тяготился выдающимся подчиненным, не без его влияния к полководцу охладела Екатерина II: "Мое желание есть, - писала она любимцу, - фельд[маршала] Рум[янцева] отозвать из армии и поручить тебе обе армии, дабы согласнее дело шло", что и было сделано под благовидным предлогом заботы о его здоровье. Суворову поручили командование 3-й дивизией из 5 пехотных и 8 конных полков при 30 пушках. С этими небольшими силами он и добился основного успеха в кампании 1789 г. В тесном взаимодействии с австрийским корпусом принца Ф.И. Саксен-Кобургского (новый султан Селим III прервал перемирие с Иосифом II) он нанес поражение туркам в битве при Фокшанах 21 июня (2 июля). Эти же войска, 7 тыс. русских и 18 тыс. цесарцев, разгромили и обратили в бегство 90-тысячную армию великого визиря в сражении при Рымнике (в австрийской историографии - при Мартинешти) 11(22) сентября. Екатерина торжествовала: "Александру Васильевичу Суворову посылаю: орден, звезду, эполет и шпагу бриллиантовую, весьма богатую. Осыпав его алмазами, думаю, что казист будет" [49]. Полководец получил графский титул двух империй. Российской и Германской.

 

Сам Потемкин всю кампанию провел под Вендорами. Попутно был занят Хаджибей (нынешняя Одесса) и капитулировал Аккерман. Фельдмаршал предложил бендерскому гарнизону сложить оружие на почетных условиях, - иначе штурм, "на вас уже тогда Бог взыщет за жен и младенцев". 3(14) ноября паша сдал крепость при условии свободного выхода своих войск. Екатерина II была в восторге: "Ты отнюдь не хвастун, выполнил все предположения, и цесарцев выучил турков победить", позабыв, что учителем выступал Суворов [50].

 

Австрийцы, воодушевленные Рымником, подступили к Белграду. Комендант не стал ждать приступа и капитулировал. Принц Кобург, возведенный в фельдмаршалы, занял Бухарест. Но оптимистические надежды на скорое окончание войны не оправдались. Молодой, энергичный, честолюбивый султан Селим III, сменивший в 1789 г. немощного Абдул-Хамида I, жаждавший славы и мечтавший о возрождении могущества Османской империи, не желал с самого начала своего правления споткнуться об унизительный мир. Ситуация на театре военных действий сложилась тяжелая, но не катастрофическая для Порты. Цепь крепостей - Килия, Исакча, Тулча, Брачлов (Брэила), Журжево (Джурджу) и твердыня Измаила охраняли нижнее течение Дуная. На третий год войны операции все еще не были перенесены на правый берег реки, как то предлагал Суворов. Его план совместного с принцем Кобургом вторжения за Дунай для нанесения там решающего удара не получил одобрения осторожного Потемкина.

 

На Балтике все лето не прекращались сражения, шведские паруса маячили в виду Кронштадта. 15(26) июля произошел бой эскадры адмирала В.Я. Чичагова у острова Эланд с неприятелем. Последний отступил, но и россияне понесли серьезные потери.

 

13(24) августа галерный флот под андреевским флагом выиграл битву у Рочесальма. Но морская сила шведов до конца сломлена не была.

 

1790 год начался мрачными предзнаменованиями. 10(21) января Екатерина II извещала Потемкина о происках неутомимого Э.Ф. Герцберга, опутывавшего Россию сетью враждебной коалиции. У замыслов первого министра был один существенный недостаток: он никак не мог свести концы с концами в смысле раздела предполагаемой добычи. С Портой Пруссия заключила договор, посулив ей Крым. Не дремали и генералы, на порубежье с Россией и Австрией было сосредоточено по 40 тыс. штыков и сабель, еще 100 тыс. стояли в резерве. С турецкого фронта российские и австрийские полки спешно перебрасывались на север, к Польше и Пруссии. А на Дунайском театре военных действий по необходимости вырисовывался оборонительный вариант, предусматривалось нанесение ударов силами флота в Черном море и наступление на Кубани.

 

Потемкин тревожился: "Разбившись повсюду, везде буде и слабы и нигде не успеем". Крепости Очаков, Аккерман и Бендеры он предлагал срыть - для их защиты потребны 20 тыс. солдат, а где их взять? [51] Фельдмаршал полагал, что без серьезных уступок Пруссии из беды не выбраться: "Пусть он берет Померанию и что хочет". Его позиции при дворе пошатнулись, недоброжелатели не дремали. "Пакостники мои неусыпны в злодействах", - жаловался светлейший. Им удалось обратить внимание царицы на юного конногвардейца П.А. Зубова: пригож, тих, красив, услужлив. Екатерина II, опасаясь резкой реакции Потемкина на ее новое увлечение, старалась его смягчить: "При сем прилагаю к тебе письмо рекомендательное самой невинной души... Я знаю, что ты меня любишь и ничем меня не оскорбишь". Фельдмаршал, видимо, счел Зубова "случайненьким" в сердце своей стареющей подруги. "Матушка моя родная, могу ли я не любить смиренного человека, который тебе угождает?" [52].

 

Зубов оказался и не смиренен, и не прост, и стал центральной фигурой в антипотемкинской придворной группировке. Отношения между императрицей и светлейшим князем клонились к закату. Екатерина II уперлась: "Законы принимать от прусского короля мне не сродно, а России - еще менее": и журила своего друга: "Плюнь на пруссаков, мы им на пакость их отомстим авось-либо". Но Потемкин "на авось" полагаться опасался, безоглядный оптимизм ему не был свойствен.

 

Ситуация еще более осложнилась с кончиной императора Иосифа II, последовавшей 9(20) февраля 1790 г. До последнего вздоха он сохранил верность союзу с Россией, который два монарха продлили весной 1789 г. еще на восемь лет. Последнее его письмо Екатерине II, не собственноручное, а лишь подписанное дрожащей рукой, датировано 16 февраля: "Сраженный болезнью, ожидая смерти с минуты на минуту", он просил принять "выражение нежной дружбы" и заверял царицу, что завещал брату и наследнику Леопольду хранить верность союзу [53]. От самого Леопольда II поступило подтверждение: "Напрасно тешат себя надеждой запугать и разъединить нас... Они плохо знают, что честь, слава и дружба способствуют прочности и общности интересов". Увы, это было ложью. Новый монарх немедленно призвал к себе британского посла и заявил ему о своем желании заключить мир с Турцией, назвав союз с Россией "несчастьем" [54].

 

Положение в державе Габсбургов сложилось отчаянное: войска из Бельгии изгнаны, Венгрия в открытом неповиновении, из войны с Турцией не выбрались, на границе с Пруссией пришлось сосредоточить армию в 150 тыс. для отпора возможного нападения. И отнюдь не последнее по важности соображение - Леопольд II по наследству стал обладателем целого букета титулов: король Венгрии, Богемии, Хорватии, Далмации, Славонии и даже Иерусалима (!), эрцгерцог Австрии, великий князь Трансильвании "и прочая, и прочая, и прочая", но для получения самого драгоценного из них - императора Священной Римской империи германской нации, - ему следовало пройти процедуру избрания курфюрстами (князьями-избирателями), среди которых значились прусский король и герцог Ганновера, которым по совместительству был британский монарх Георг III. У двух последних появился дополнительный рычаг давления на Леопольда II. Так что у него были веские причины, и внутренние и внешние, для смены курса, отказа от присущего его предшественнику активного экспансионизма и перехода к стратегической обороне. Леопольд II осознал, пишет П. Митрофанов, что исконная политика Австрии заключалась в "цепком и терпеливом выжидании событий" [55].

 

"Измена" Леопольда II не замедлила сказаться. В июне-июле 1790 г. в силезском городе Рейхенбах (ныне - Дзержэнюв в Польше) состоялась конференция Австрии, Пруссии, Великобритании и Голландии для улаживания ссоры между первыми двумя. Хотели привлечь и Россию, но Екатерина II пренебрегла приглашением. Над собравшимися витала тень Французской революции, трон под Людовиком XVI и Марией-Антуанеттой, сестрой Леопольда II, шатался, и угроза старым режимам побудила собравшихся переступить через разногласия. Австрия обязалась выйти из войны с Турцией на основе принципа статус-кво анте беллум, что и было осуществлено в августе 1791 г., Пруссия - содействовать восстановлению власти Габсбургов в Бельгии. Берлинской дипломатии пришлось временно отложить планы, связанные с Данцигом и Торном, уполномоченные Англии и Нидерландов дали понять, что своих союзных по отношению к Пруссии обязательств они выполнять не станут в случае столкновения между двумя немецкими государствами. В декабре 1790 г. австрийские войска вступили в Брюссель, был расчищен путь к австро-прусскому сотрудничеству против Французской революции.

 

Россия осталась в изоляции - одна против всех. Послы Великобритании и Пруссии явились к А.А. Безбородко с информацией о Рейхенбахе и вопросом - "не соизволит ли е.и.в. приступить к оному соглашению для учинения мира с Портою на таковом же основании?". Им учтиво ответили: императрица жаждет мира, но пусть адвокаты высокой Порты склонят ее к уступчивости [56].

 

При всей безотрадности ситуации появился и проблеск надежды: расставшись с мечтой о добыче в Польше, пруссаки не ратифицировали договор с Турцией; воевать во имя ее интересов они не собирались, пункт о возвращении султану Крыма отпал сам собой.

 

Совещания в Рейхенбахе проходили под гул канонады и на севере, и на юге Европы, и повсюду обозначились российские успехи. Потемкин сместил адмирала М.И. Войновича, который "бегать лих и уходить, а не драться", и назначил флагманом Севастопольский эскадры Ф.Ф. Ушакова. В мае его эскадра покинула стоянку и отправилась в крейсерское плавание, захватывая турецкие суда и прерывая снабжение войск неприятеля. 8 июля его флот (16 линейных кораблей и 2 фрегата) дал бой эскадре капудан-паши (28 линкоров, 32 более мелких судна) и разгромил ее в Таманском проливе. В августе Ушаков провел успешную операцию близ Хаджибея. Опасения фельдмаршала за безопасность Крыма были рассеяны, и он предписал войскам занять левый берег Нижнего Дуная.

 

Не менее весомых результатов удалось достичь на севере Европы. 2 мая 1790 г. шведы атаковали эскадру В.Я. Чичагова на рейде Ревеля (Таллина), имея тройной перевес в силах, но были отбиты. Обрадованная царица посвятила славной баталии четверостишье, которое, после редакционной обработки, почему-то приписали Державину:

 

С тройною силою шли шведы на него;

Узнав, он рек: Господь, защитник мой,

Они нас не проглотят.

Отразив, пленил и победу одержал.

 

Екатерина II удостоила флотоводца личной аудиенции. В разговоре моряк увлекся и перешел на лексику, которую мы теперь именуем ненормативной, смутился и замолк. Царица вывела его из затруднительного положения, молвив милостиво: "Продолжай, Василий Яковлевич. Я ваших морских терминов не разумею".

 

23-24 мая произошло генеральное сражение у Красной Горки, совсем недалеко от Петербурга, и гул пушечной стрельбы доносился до столицы. Россияне одолели неприятеля, шведские суда, включая корабль под вымпелом короля, укрылись в Выборгской бухте. Балтийский флот ее блокировал. 22 июня (3 июля) шведы вырвались из плена, потеряв 9 кораблей, 800 пушек, 5 тыс. пленных. Екатерина II не без удовольствия сообщила Потемкину, что в числе трофеев достался и королевский завтрак, - жареный гусь, шесть сухарей и штоф водки.

Портрет Нассау-Вейлбург-Зигена, принца Карла-Генриха-Николая-Оттона, адмирала русского флота. Австрия . 1792 г. Бронза, масло. 14,5х10,7 см. ГЭ

 

На этом серия успехов прервалась неожиданной и поэтому особенно огорчительной неудачей. Командующему гребной флотилией принцу К. Зиген-Нассау пришло в голову преподнести императрице в годовщину воцарения (28 июня) подарок в виде победы на море. В бухте Швейзунд галеры угодили под огонь береговых батарей. Нассау, по словам секретаря царицы А.В. Храповицкого, "потерял прамы, 8 галер, 4 фрегата и свою голову" (последнее - фигурально) [57].

 

И вдруг непредсказуемый шведский король, утративший веру в возможность победы и столкнувшийся с широкой оппозицией в стране, преподнес союзникам неприятный сюрприз, пойдя на мир с Екатериной II. Договор был подписан 3(14) августа буквально под дулами орудий, на поле боя под Варелой, где выстроились друг против друга две армии, между которыми сновали уполномоченные. Царица вздохнула с облегчением, извещая подданных о завершении "войны на зрелище от столице нашей не удаленном" и на условиях "неприкосновенной целости границ". Потемкина она информировала о знаменательном событии в тоне не столь торжественном и с явным намеком - пора кончать и на юге: "Одну лапу мы из грязи вытащили. Как вытащим другую, то пропоем "Аллилуйя»".

 

А пока что петь было рано, надвигалась зима, а решительного, не говоря уже о решающем, успеха все не было. Твердыня Измаила с 30-тысячным гарнизоном и энергичным комендантом сераскером Айдос-Мехмед-пашою оставалась непокоренной, запирая плавание по Дунаю. Осаждавшие крепость генералы на штурм не решались, видя, с каким упорством турки отбивают отдельные атаки. Виду наступления стужи, недостатка в пушках и ядрах военный совет решил осаду снять [58]. И тогда Потемкин призвал Суворова. 2(13) декабря тот принял командование осадным корпусом, 7 декабря направил Мехмед-паше лаконичное по обыкновению письмо: "Соблюдая долг человечества, дабы отвратить кровопролитие и жестокость" он давал коменданту "24 часа на размышление - воля. Первый мой выстрел - уже неволя, штурм - смерть".

 

11(22) декабря на рассвете начался приступ - с суши и с Дуная. Турки сопротивлялись отчаянно, отвага российских солдат была выше всяких похвал. Свыше 20 тыс. турецких солдат погибли, 9 тыс. сдались в плен. Потери победителя составили 4 тыс. человек, особенно сильно пострадал командный состав: из 650 офицеров было убито и ранено 400 человек. Петербург встретил весть о победе колокольным звоном, молебствием и пушечной пальбою. Но заслуженного фельдмаршальского жезла Суворов не получил. Великий полководец медленно продвигался по служебной лестнице и лишь в 1786 г. стал генерал-аншефом, перед ним "по старшинству" числилось немало людей. Его удостоили почетным, но декоративным званием подполковника Семеновского полка и выбили памятную медаль в честь взятия Измаила, чего удостаивались лишь немногие победители.

 

Итоги кампании 1790 г. Потемкин подвел в торжественных тонах: "Тульча покорена, флотилия турецкая разбита и Исакча, магазейн или депо всей армии турецкой и флотилии, занята со множеством разных припасов, судов потоплено, повреждено до полутораста". И как венец всего - покорен Измаил.

 

Расположив войска на зимние квартиры, полководец отправился в Петербург, передав армию генерал-аншефу Н.В. Репнину. Он оставил в штабе план кампании на 1791 г., не имевшей и намека на скорое завершение войны: часть войск Дунайской армии отправить на север к границе Речи Посполитой, а против Турции перейти к обороне, удерживать Галац, Измаил и Очаков, срыв остальные крепости; не допускать вторжения турок через Дунай; флоту - "искать турецкого и сражаться, силясь наводить страх, при устье Босфора становясь". На Кавказе - взять Анапу и не допускать переброски османских войск на запад. Царица план одобрила, но с существенным добавлением: перенести российское оружие на правый берег Дуная и искать встречи с неприятелем в поле.

 

В Петербург Потемкин прибыл в конце февраля 1791 г. и сразу угодил в самое пекло внешнеполитических осложнений и дворцовых интриг. Британский кабинет, долгое время остававшийся в тени, выступил в авангарде недругов России. Настроение сторонников премьер-министра Вильяма Питта-младшего выразил лорд Белгрейв: "Как только русские пройдут Дарданеллы, они, конечно, будут поддержаны коварными греками, и где потом кончатся их завоевания, один Бог может сказать" [59]. Решено было осадить Россию, не останавливаясь перед применением силы. Две войны кончились ничейно - России со Швецией и Австрии с Турцией, - что создавало, по излюбленной британской трактовке, прецедент: нужно и третью завершить на условиях статус-кво анте беллум, и тогда тишь и гладь воцарятся в Европе. Екатерина II иначе трактовала ситуацию и не соглашалась на сдачу своих европейских позиций.

 

Питт добился у парламента санкции на снаряжение могучей, в 36 линейных кораблей, эскадры. На суше готовилась прусская армия, Берлин ради присоединения Данцига и Торна не останавливался перед войной; компенсацию обиженной Польше предполагалось предоставить за счет той же России. В союз стремились залучить и Швецию.

 

На этом угрожающем фоне происходило столкновение мнений Екатерины II и Потемкина по вопросу о том, как выбраться из кризиса. В покоях императрицы разыгрывались бурные сцены. Фельдмаршал, покидая их, так хлопал дверью, что стекла звенели и замирали сердца придворных. Светлейший отводил душу в сердитых репликах дежурному камердинеру Захару Зотову, тот передавал их секретарю А.В. Храповицкому, который заносил их в дневник: царица, сетовал Потемкин, "ничьих советов не слушается... Плачет с досады, не хочет переписаться с королем прусским".

 

Оба тяжело переживали ссоры, Потемкин, случалось, после очередной стычки шел на исповедь, потом брался за перо: "Выслушай меня как мать и благодетельница". И далее: "Вы обратите в нуль все планы наших врагов и избавитесь, так сказать, от шипов в сердце", переманив на свою сторону шведского короля и Фридриха-Вильгельма II Прусского [60]. Екатерина II упрямилась, не желая идти навстречу презираемому двоюродному братцу в Стокгольме, и тот не решился снова выступить против России, а в 1792 г. пал жертвой покушения, подготовленного недовольным офицерством.

 

Но с Великобританией и Пруссией, напротив, все шло к войне. В конце марта 1791 г. Питт отослал в Берлин на согласование текст ультиматума двух держав России с требованием отказаться от присоединения крепости Очаков и полосы земли между реками Буг и Днестр. Предусматривался жесткий срок его принятия - 10 дней, потом - разрыв и война.

 

Но тут коса нашла на камень. Питт допустил грубейший просчет в оценке настроений общественности, которая не понимала и не принимала войны из-за притулившегося в каком-то европейском закоулке местечка Очаков и от которой пострадали бы судоходство, промышленность и торговля. В завязавшейся "схватке перьев" оппозиция одержала верх над кабинетом. В нее вступило и российское посольство во главе с С.Р. Воронцовым, поставляя публицистам материалы, рисовавшие в самом привлекательном и соблазнительном свете выгоды от коммерции с Россией, и в самых мрачных тонах - пагубу от ее прекращения. Воронцов успокаивал царицу: "Парламент сам собою, противу общей ненависти всей нации, не может поддержать никакого министра" [61]. Планы тогдашних британских ястребов были сорваны, флот разоружен, ультиматум, предназначенный для России, был отозван с полпути, из Берлина, англичане перестали размахивать кулаками.

 

В мае 1791 г. в Петербург прибыл некий путешественник Фолкнер (по камер-фурьерскому журналу Фальконер). Любознательный англичанин провел ряд бесед с вице-канцлером И.А. Остерманом; потом "вояжер" был принят Екатериной II (чего, случалось, месяцами добивались послы); у него обнаружились верительные грамоты, он преобразился в дипломата и выразил согласие на основные российские условия мира с Портою - границу по Днестру, присоединение Очакова с прилегающим районом и Буджака. Пруссаки с отмобилизованной армией очутились у разбитого корыта. Им оставалось лишь сетовать на известное всем коварство Альбиона и присоединиться к достигнутой договоренности [62]. Наконец-то Россия осталась один на один с Османской империей!

 

Оставалось "дожать" султана Селима III. Екатерина теряла терпение и ноты раздражения прорывались в ее переписку с Потемкиным. 22 апреля (2 мая) она адресовала светлейшему записку, которую иначе как отчаянной не назовешь: "Ежели хочешь свалить камень с моего сердца, ежели хочешь спазмы унимать, отправь скорее в армию курьера и разреши силы морские и сухопутные произвести наискорее, а то войну протянешь еще долго". Это личное "протянешь" многозначительно. Лишь 11(22) мая последовало наконец предписание фельдмаршала Репнину: "Препоручая произведение поисков на неприятеля, где только случаи удобные могут представиться, но с таким рассмотрением, чтобы действовать наверное" [63].

 

Репнин внес заметные коррективы в указания своего шефа, воспользовавшись разрешением перенести операции за Дунай. В марте состоялся первый после трех с половиной лет войны "поиск" на правобережье, в котором участвовал тогда еще генерал-майор М.И. Голенищев-Кутузов. 15(26) июня он разбил 20-тысячный турецкий корпус при Бабадаге. Великий визирь поспешно стягивал в район главные силы - 80 тыс. пехоты и конницы. Потемкин остался в стороне от этих событий, Петербург он покинул лишь 24 июля (4 августа). Репнин не ждал пассивно приезда фельдмаршала. 27 июня (7 июля) произошло решающее сражение под Мачином. Россиянам помогло то, что турки шли в атаку волнами, и они громили их по частям. После упорного сопротивления, потеряв 4 тыс. янычар и сипахи, турки обратились в бегство. Добрые вести приходили с Кавказа, генерал И.В. Гудович приступом взял Анапу, пленил 8 тыс. человек, в том числе трехбунчужного пашу Мустафу и предводителя чеченцев Ушурму (Шах Мансура) [64].

 

Довершил победоносную кампанию 1791 г. уже адмирал Ф.Ф. Ушаков на море. Его эскадра отправилась к берегам Малой Азии и здесь, у крепости Калиакрия, 31 июля (II августа) разгромила турецко-алжирский флот, остатки которого бежали в Константинополь. Появление на рейде столицы сильно поврежденных, без мачт и парусов кораблей поставило точку на реваншистских надеждах власть предержащих. Расчеты на крупную англо-прусско-польскую диверсию на севере и на возгорание общеевропейской войны провалились.

 

Сесть за стол переговоров Репнин отказался наотрез. Посланцев великого визиря он встретил на поле боя и поставил условие: или капитуляция, или он уничтожает укрывшиеся в Мачине остатки вражеских войск. Выдвинутые кондиции (князь руководствовался оставленными Потемкиным "прелиминарами") генерал назвал минимумом того, что может предъявить победитель.

 

31 июля (II августа) в Галаце был подписан прелиминарный мир. В нем подтверждались условия Кючук-Кайнарджийского трактата и последовавших соглашений между двумя странами, Днестр становился границей между ними, Молдавия и Валахия оставались в Османской империи, сохранив все прежние привилегии. Чтобы окончательно договориться об условиях прочного мира, державы обязались не браться за оружие восемь месяцев.

 

Екатерина II с "особливым удовольствием" усмотрела в прелиминарах соблюдение "всех тех условий, которые мы непременными в основании мира полагали". Тревогу вызвал лишь длительный срок перемирия: как бы турки снова не заартачились. Потемкину предписали поспешить с заключением окончательного трактата [65]. Весьма одобрительно отнесся к подписанному документу совет при высочайшем дворе: в нем "наблюдаемы все те условия, как е.и.в. изволила полагать в основании заключаемого с турками миру" [66]. Высокая награда - Георгиевский крест 1 степени, - пожалованная Репнину, свидетельствовала о монаршьей благосклонности.

 

Иного мнения придерживался Потемкин. К армии он вернулся в состоянии недовольства и раздражения. Царица вроде бы одобрила представленный им план операций, но внесла такие поправки, что он из оборонительного превратился в наступательный. Устранить нового фаворита, юного красавца и пронырливого интригана Зубова, явно игравшего не утешительную роль при старой монархине, не удалось. В Яссах Потемкина ждала неприятность - подписанный прелиминарный мир, и светлейшему представилось, что Репнин похитил у него венец победителя. В дополнение к достигнутым договоренностям он потребовал контрибуции в 20 млн. пиастров. Два месяца шли совещания с турками, и они собрались домой. Казалось, пора садиться за составление плана кампании 1792 г.

 

От Потемкина, однако, уже мало что зависело, смерть приближалась к нему. Светлейший не выходил из состояния меланхолии, его мучила лихорадка. С большой неохотой он соблюдал диету и принимал хину. Добавлялась стоявшая необычайная для сентября жара. 4(15) октября он продиктовал прощальное письмо царице: "Нет больше сил переносить мои мучения. Одно спасение остается оставить сей город, и я велел везти себя в Николаев". Собрав последние силы, больной, прыгающим почерком, сделал приписку: "Одно спасение уехать" [67].

 

5 октября он тронулся в путь, сопровождаемый любимой племянницей Александрой Браницкой и небольшой свитой. Отъехав 40 верст, он почувствовал себя дурно, остановил карету и пожелал отдохнуть под деревом. Здесь его и настигла смерть. Конвойный казак вынул из кармана шаровар два медяка и прикрыл ими очи светлейшего князя Российской и Германской империй.

 

Получив скорбную весть, Екатерина II слегла в постель. Забылись размолвки, осталось главное: ушел из жизни человек, служивший ей опорой в лучшие годы. деливший с ней и бремя, и торжество правления, преданный ей и России, бывший, вероятно, ее единственной глубокой любовью. "Все будет не то", - жаловалась она секретарю А.В. Храповицкому [68].

 

Личность Потемкина величественна и трагична. Крупнейший государственный деятель, великий администратор, видный реформатор армии. Именно он освободил войско от остатков пруссачества и утвердил в нем удобную и соответствующую климату форму. Солдат наконец-то освободили от ненавистных париков. В то жестокое время Потемкин был одним из немногих гуманистов в армии, осуждал побои, заботился о довольствии солдат; высокомерие он проявлял по отношению к знатным и влиятельным, но никогда - к сирым и убогим.

 

Его записка императрице (март - апрель 1783 г.), формально посвященная обмундированию армии, на деле означала гораздо большее, недаром Потемкин резко осуждал в ней "регулярство", которое принесли с собой иноземные офицеры: "Регулярство состоит в косах, шляпах, клапанах, обшлагах, ружейных приемах". У солдат - "пропасть вещей, век сокращающих". "Завиваться, пудриться, чесать косы, солдатское ли сие дело? Всяк должен согласиться, что полезнее голову мыть и чесать, нежели отягощать пудрою, салом, мукою, шпильками, косами. Туалет солдата должен быть таков, что встал, то и готов... Простительно ли, чтобы страж отечества удручен был прихотями, происходящими от вертопрахов, а то и от безрассудных". Показуха распространялась и на оружие - "полирование и лощение ружей" предпочиталось их "доброте". Солдат должен быть одет просто и удобно: суконные штаны, просторные сапоги, каска вместо шляпы, которую то и дело сдувал с головы ветер. "Армия российская, извлеченная из муки, не перестанет возносить молитвы. Солдат будет здоровее и, лишаясь щегольских оков, поворотливее и храбрее" [69]. Армия должна готовиться к боям, а не к плац-параду - таков был вывод фельдмаршала.

 

Потемкин, несомненно, обладал стратегическим мышлением. Еще в конце XIX столетия военный историк Д. Масловский отмечал, что он впервые в отечестве выступил главнокомандующим нескольких армий, действовавших на разных операционных театрах. Светлейший князь усвоил румянцевский завет: турок надо выманивать в чистое поле. В письме Екатерине II от 12 ноября 1787 г. Потемкин размышлял: "Не разбив неприятеля в поле, как приступить к городам. Полевое дело с турками можно назвать игрушкою; но в городах и местах тесных дела с ними кровопролитны. Они же, потеряв баталию, и так города оставляют" [70].

 

Создается, однако, впечатление, что, перейдя от теории к практике, он действовал совсем не так. Его войска осаждали крепости, пали оплоты - Очаков, Бендеры, Измаил. Но штурм или сдача приходились на ноябрь-декабрь. Суворову перед Измаилом пришлось останавливать отходившие от крепости войска и поворачивать их назад, штурм состоялся 11(22) декабря 1790 г., потом наступил зимний и весенний перерыв в операциях. Всякий раз превратить внушительную победу в решающий стратегический успех не удавалось, полки отправлялись на зимние квартиры, турки получали передышку на несколько месяцев для восстановления сил. По отбытии Потемкина из армии "дело" быстро завершили Репнин, Ушаков и Кутузов, и умалять их заслуги в достижении победы нет причин.

 

Наша наука и особенно публицистика склонны подразделять исторических героев на любимчиков и постылых. Потемкин долгое время пребывал в последних, затем произошел зигзаг, и светлейший князь стал объектом похвал, напоминающих дифирамбы. Н.Ф. Шахмагонов именует войну 1787-1791 гг. "потемкинской", все действия светлейшего у него вызывают одобрение и оправдание, даже предложение оставить Крым. Авторы книги "Георгиевские кавалеры" дают отпор "клеветникам", пытающимся опорочить командование Потемкина. По словам О.И. Елисеевой, князь "сумел не только победоносно завершить военные действия", но и "предотвратить широкомасштабное вторжение в Россию покровителей Порты". B.C. Лопатин, отмечая успехи кампании 1789 г., пишет: "После этого как-то неловко читать у отечественных и зарубежных авторов фразы о том, что Потемкин не обладал полководческим талантом" [71].

 

Очевидно, дело не во фразах, а во взвешенном суждении и дозволенности критического рассмотрения действий всех без исключения лиц, включая Потемкина, а они не были безупречны. На поле боя прошли испытания два способа ведения войны, две стратегии, суворовская - "быстрота, глазомер и натиск", и потемкинская, неторопливое, взвешенное ведение операций, вылившаяся в осаду крепостей. И будущее осталось за суворовской.

 

Дипломатическая схватка со зловещим союзом держав - не фон, а составная часть лихолетья 1787-1791 гг. Россия оказалась на волосок от противоборства с коалицией Великобритании, Швеции, Пруссии, Польши и Турции. Потемкин стоял на позициях компромисса с возможными противниками с неизбежными потерями; царица не желала отступать ни на шаг, ее упорство доходило до упрямства, и ее линия возобладала. Недруги смирились.

 

Ни в малой степени не посягая на славу Потемкина, мы все же полагаем, что войну 1787-1791 гг. следует именовать "екатерининской", ибо в руках императрицы сходились все нити руководства страной.

* * *

Можно только гадать, что произошло бы с процессом мирного урегулирования, будь Потемкин жив. С его кончиной за дело взялся Безбородко. Камень преткновения в виде солидной контрибуции он снял с шеи турецких уполномоченных, которые, "едва опомнившись от изумления, отвечали вне себя от радости". От имени российских уполномоченных Безбородко заверил их: "Россию нельзя заподозрить... в каких-либо честолюбивых замыслах относительно Османской империи" [72].

29 декабря 1791 г. (9 января 1792 г.) в Яссах подписан договор. Он подтвердил все условия Кючук-Кайнарджийского мира и последующих русско-турецких договоренностей. Высокая Порта признала вхождение Крыма в состав России и ее протекторат над Восточной Грузией. К России отошло междуречье Буга и Днестра. На Кавказе границею оставалось течение Кубани; предусматривалось, что турецкие власти не допустят набегов жителей левобережья на российскую территорию; если это все же произойдет, сопровождаемое грабежами и угоном людей, Порта обещала возмещать причиненный ущерб. Дунайские княжества оставались в составе Османской империи, обязавшейся соблюдать их права и привилегии [73].

 

По распространенному и устойчивому мнению, "мир не был адекватен затраченным на войну человеческим и материальным усилиям". Россия вышла из нее "с очень незначительными, по сравнению с понесенными ею жертвами, территориальными приращениями". Поэтому "Ясский мир ни в коей мере нельзя признать блестящим" [74]. Что же, действительно, за каждый шаг в отстаивании своих геополитических интересов России приходилось расплачиваться большой ценой.

 

Конечно, не скромное территориальное приращение определяло значение Ясского мира; его сущность - в подтверждении и утверждении прежде завоеванного и достигнутого, которое стало необратимым. Ясский мир развил и закрепил заложенные в Кючук-Кайнарджи предпосылки для освоения южных степей, хозяйственного развития обширного причерноморского региона. Присоединение Крыма и создание Черноморского флота обеспечили рубежи России на юге. Подтверждалось покровительство христианским народам Юго-Восточной Европы, оставшимся под властью Османской империи. Ни Высокой Порте, ни ее европейским покровителям не удалось поколебать основы балканской политики России. Завершающий очерк о дипломатии Екатерины II следует.

 

Работа осуществлена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект 01-01-00256а).

ЛИТЕРАТУРА

1. См. очерк: Виноградов B.H. Дипломатия Екатерины Великой. - Новая и новейшая история, 2001, № 3.

2. Анисимов Е.В. Женщины на престоле. СПб., 1997, с. 353.

3. Цит. по: Хрестоматия по русской литературе XVIII в. М., 1952, с. 275.

4. Архив государственного совета (далее - АГС), т. 1. СПб., 1869, стб. 43-44. 5. Юзефович Т. Договоры России с Востоком политические и торговые. СПб., 1869, с. 26-27.

6. Смирнов В.Д. Крымское ханство под верховенством Оттоманской Порты в XVIII в. Одесса, 1889, с. 27.

7. Там же, с. 161.

8. Fisher L. The Russian Annexation of the Crimea. Cambridge, 1970, p. 83.

9. Болховитинов H.H. Россия открывает Америку. 1732-1799. М., 1991, с. 63. 10. Там же, с. 63, 80.

11. Fejto F. Un Habsburg revolutionnaire. Joseph II, portriait d'un despot eclaree. Paris, 1953, p. 328.

12. Ibid., p. 331, 338. 13. Митрофанов П. Политическая деятельность Иосифа II, ее сторонники и ее враги. СПб., 1907, с. 187.

14. Fejto F. Ор. cit., р. 256-257.

15. Arneth A. Joseph II und Katharina von Russland. lhre Briefwechsel. Wien. 1869. S. 66, 68, 72-88; Архив внешней политики Российской империи (далее - АВПРИ), ф. Сношения России с Австрией, 1781, д. 635, л. 234; д. 634, л. 7-8; Екатерина II и Г.А. Потемкин. Личная переписка. М., 1997, с. 145.

16. Цит. по: Век Екатерины II. Дела балканские. М., 2000, с. 212.

17. Arneth A. Ор. cit., S. 146-148, 152-154.

18. lbid.,S. 169-175,275.

19. Fejto F. Ор. cit., p. 251; Век Екатерины II, с. 65.

20. Очерки истории СССР. XVIII век. Вторая половина. М., 1956, с. 323.

21. Письма и бумаги императора Петра Великого, т. 11, вып. 2. М., 1962, с. 227.

22. Елисеева О.И. Переписка Екатерины II и Г.А. Потемкина периода второй русско-турецкой войны 1787-1791 гг. М., 1997, с. 13.

23. Arneth А. Ор. cit., S. 202.

24. Екатерина II и Г.А. Потемкин. Личная переписка, с. 155.

25. Век Екатерины II: Россия и Балканы, с. 65.

26. Павленко Н.И. Екатерина Великая. М., 1999, с. 249.

27. Петром А.Н. Вторая турецкая война в царствование Екатерины II, т. 1. СПб., 1880. с. 13-23.

28. Fejto F. Ор. cit., р. 283.

29. Arneth А. Ор. cit., S. 295.

30. Екатерина II и Г.А. Потемкин, с. 781. Подробнее см.: Век Екатерины II. Дела Балканские.

31. Петров А.Н. Указ. соч., с. 56.

32. АГС, т. 1, с. 504; Сборник императорского русского исторического общества (далее - Сб. РИО), т. 29. СПб., 1881, с. 527.

33. Екатерина II и Г.А. Потемкин, с. 785. 34. Там же, с. 785, 231

35. Там же, с. 529,233.

36. Там же, с. 787, 819, 233, 238, 239.

37. The Cambridge History of British Foreign Policy, v, I. Cambridge, 1922, p. 191.

38. Елисеева О.И. Указ. соч., с. 58, 59, 73; Ключевский В.О. Русская история, кн. 3. М., 1993, с. 502; Петров А.Н. Указ. соч., с. 226; Екатерина II и Г.А. Потемкин, с. 304.

39. Петров А.Н. Указ. соч., с. 227,228.

40. Там же, с. 232,233, 236,267; Тарле Е.В. Екатерина II и ее дипломатия, ч. 1. М., 1946, с. 25.

41. Тарле Е.В. Указ. соч., с. 24, 25: Екатерина II и Г.А. Потемкин, с. 420.

42. Шахмагонов Н.Ф. От Очакова до Измаила. М., 1991, с. 30.

43. Там же; Екатерина II и Г.А. Потемкин, с. 847; Елисеева О.И. Указ. соч., с. 74.

44. Fejto F. Ор. cit., р. 310.

45. Петров А.Н. Указ. соч., с. 180, 181, 182; Екатерина II и Г.А. Потемкин, с. 844.

46. Fejto F. Ор. cit., р. 310.

47. Хванова О.В. Нация, отечество, патриотизм в венгерской политической культуре. М., 2000, с. 40-52, 1 12-128: АВПРИ, ф. Сношения России с Австрией, 1789, д. 736, л. 81; д. 745, л. 33.

48. Екатерина II и Г.А. Потемкин, с. 330, 851, 337.

49. Петров А.Н. Указ. соч., с. 57, 72, т. II; Екатерина II и Г.А. Потемкин, с. 378. Суворов был награжден Георгиевским крестом 1 степени.

50. Шахмагонов Н.Ф. Указ. соч., с. 49; Петров А.Н. Указ. соч., с. 87, 92.

51. Екатерина II и Г.А. Потемкин, с. 902, 925, 397, 404.

52. Елисеева О.И. Указ. соч., с. 86, 84, 85.

53. Екатерина II и Г.А. Потемкин, с. 397, 420, 436; Arneth A. Op. cit., p. 349, 350.

54. АВПРИ, ф. Сношения с Австрией, 1790, д. 192, л. 3, 4: The Cambridge History..., p. 193.

55. Митрофанов П. Политическая деятельность Иосифа II, ее сторонники и ее враги. СПб., 1907, с. 182.

56. АГС.стб.810.

57. Елисеева О.И. Указ. соч., с. 102; Екатерина II и Г.А. Потемкин, с. 916. Прама - плоскодонное судно с тяжелым артиллерийским вооружением.

58. АВПРИ, ф. Сношения с Австрией, 1790, л. 759, л. 21; Екатерина II и Г.А. Потемкин, с. 426. 59. Станиславская А.М. Англо-русские отношения в конце XVIII в. - Доклады и сообщения Института истории АН СССР, вып. 12. М., 1957, с. 1 15.

60. Екатерина II и Г.А. Потемкин, с. 941, 943, 455; Елисеева О.И. Указ. соч.. с. 110.

61.Станиславская А.М. Указ. соч., с. 116, 117, 119; АГС, с. 119.

62. Екатерина II и Г.А. Потемкин, с. 945, 946, 949.

63. Петров А.Н. Указ. соч., с. 197, 223; Екатерина II и Г.А. Потемкин, с. 946, 945; Елисеева О.И. Указ. соч., с. 115.

64. Екатерина II и Г.А. Потемкин, с. 941; Петров А.И. Указ. соч., с. 223, 211.

65. Там же, приложение, с. 44-46, 47.

66. АГС, с. 879-880. По непонятным нам соображениям Н.И. Павленко именует подписанный в Галаце документ "перемирием" (Указ. соч., с. 267), а О.И. Елисеева полагает, что поспешность Репнина оказала России "дурную услугу" (Указ. соч., с. 124).

67. Екатерина II и Г.А. Потемкин, с. 470.

68. Там же, с. 963.

69. Там же, с. 936, 246.

70. Там же, с. 159-161.

71. Шахмагонов Н.Ф. Указ. соч., с. 21; Георгиевские кавалеры. М., 1993, с. 115; Отечественная история, 1997, № 4, с. 38; Екатерина II и Г.А. Потемкин, с. 893; Отечественная история, 1997, № 4, с. 38.

72. Григорович Н. Канцлер князь А.А. Безбородко в связи с событиями его времени - Сб. РИО, т. 29. СПб., 1881, с. 826.

73. АВПРИ, ф. Сношения России с Турцией, 1791, д. 33, л. 1-11. По Георгиевскому трактату 1783 г. Кахетия и Картли было предоставлено испрашиваемое царем Ираклием покровительство. - См.: Под стягом России. М., 1992, с. 248-252, 238-247.

74. Павленко Н.И. Указ. соч., с. 267, 478: Очерки истории СССР, XVIII век. Вторая половина..., с. 387.