ГЕОРГИЕВСКИЙ КРЕСТ

(Этот занятный эпизод Русско – Турецкой войны произошёл  5 августа 1828 года у города Ахалцихе (Грузия).

Кипит шампанское в бутылях.

Хмельной гитары перебор.

Журчит про небыли и были

проникновенный разговор.

Табачный дым в потёмках тает.

Пылятся сёдла на полу.

И крест Георгия мерцает

в бокале ротмистра Лау.

 

Чужие звёзды…

В поднебесье

луны кровавый ятаган.

И чудо. Звуки русской песни

в краю свирепых агарян.

Петрухи, Сидоры, Демьяны,

я вас из прошлого зову.

Я помнить вас не перестану,

борисоглебские уланы,

гвардейцы ротмистра Лау.

 

                *      *      *

 

Горячий дым, мешаясь с пылью,

висит над Таушан – Тепе.

Там, распростёрши фланги – крылья,

навстречу воющей толпе

под мерный рокот барабанов,

не отставая от знамён,

змеится в мареве стеклянном

за батальоном батальон.

У самых верков Ахалцихе

звенит кавалерийский бой.

Казачья лава сабли, пики,

взметнув, несёт над головой,

вбирая встречные потоки

и растворяя без следа.

Звенит струною бой жестокий,

бой азиатский, господа.

 

А где-то голубеют дали,

к реке спускаются сады.

Там нет ни злобы, ни печали

и изобилие воды.

 

А здесь как минимум не сладко.

Такое пекло, волком вой.

Скучая у штабной палатки,

пот утирает часовой.

Примчался взмыленный и нервный

простоволосый адъютант.

Увёл последние резервы

и всех нестроевых солдат,

оставив наблюдать порядок

довольно скромный гарнизон,

не отдыхавший сутки к ряду,

кавалерийский эскадрон.

Остались над притихшим станом

нести пассивный караул

борисоглебские уланы

гвардейцы ротмистра Лау.

 

Торчат, покачиваясь, пики.

Чуть шевелятся флюгерки.

А зной невыносимо дикий,

и никакой такой реки.

И никаких таких колодцев.

Пучки седого ковыля.

Пустое небо. Уйма солнца.

Сухая, квёлая земля.

 

На сером, ноздреватом камне

угрелся сытый скорпион,

блаженно поводя клешнями,

сидит в раздумья погружён,

и с поволокой оловянной

взирает на окрестный мир,

как обкурившийся кальяна

самодовольный сераскир.

 

-   Ну, чисто адовое лихо.

 

-   За экий грех такая страсть?

 

-   Неужто за понюх без чиха,

    без покаяния пропасть?

 

-   Не суесловь, судьба прищучит.

    Того гляди, окажет честь.

 

-   Пожалте вам… Каналья случай

    уже несёт дурную весть.

 

Конь осадил.

Казак с размаху

не то слетел, не то упал.

Поправил сбитую папаху.

Честь незатейливо отдал.

 

-   Двоих на месте положили,

    а я отбился и утёк.

    Их валит тыщи три – четыре.

 

И ткнул нагайкой на восток.

Сказал и сунулся в копыта,

нелепо ноги подломив,

навоевавшийся досыта,

ещё не мёртв, уже не жив.

 

Вот и они.

Куда как скоры

на неприязненный помин.

И как из ящика Пандоры,

как пух из порванных перин,

ну так и сыплют делибаши.

И нет им счёта и конца.

Не попадись. Сожрут без каши

любого чудо молодца.

Мелькают алые шальвары

и белоснежные чалмы.

Кольчуги вспыхивают жаром

как узорочье Хохломы.

Сомнут.

Сомнут и не заметят.

И погуляют по тылам.

Сначала Ваньки, Гришки, Петьки

костьми улягутся,

а там…,

влетев в долину Арарата,

начнут разбойничий погром.

Ну как российскому солдату

не призадуматься о том?

 

-   Уланы! Помните присягу.

    Сомкнись плотнее. Сабли вон!

 

Да – с, господа. Уж коли брага

налита в чарки (Миль пардон.),

Как говорит простонародье:

"Хрен думать. Наливай да пей».

Мужик, он добрый по природе,

но в нём три тысячи чертей.

 

Щетиной опустились пики.

Скользнули сабли из ножён

На стали заплясали блики.

Секунда.

Замер эскадрон.

"Марш, ма-арш!»

Обученные кони

безинтервальною стеной

под звон трубы, в копытном стоне

пошли пластаться над землёй.

Демьяны, Федьки, Алексашки.

Отцы, братья, мужья, сынки,

на брови напустив фуражки,

под подбородки ремешки,

сливаясь с конским силуэтом

и приподнявшись в стременах,

несутся бурей, не воспетой

ещё когда - либо в стихах.

Не продохнуть от напряженья.

Сосредоточенно молчат

в каком-то дерзком упоеньи

видавших невидаль солдат.

 

Согласно, стройно буря мчалась

как на учениях не раз.

И тихо полыхала ярость

в прищурах воспалённых глаз.

Савраски, Орлики, Цыганы,

звездою меченые в лоб,

несли, ощериваясь пьяно,

знакомый чувствуя озноб.

Сейчас… .

Сейчас ударят в пики,

потом сломаются древки.

Потом, как бабы драли лыки,

артельно сбацают клинки.

И все погибнут.

В одночасье

искрошит лютая орда.

Приходит горе да злосчастье

с бедой в обнимку, господа.

 

Но, то ли промысел господень

отвёл немилосердный рок.

А может в некотором роде

какой иной туземный бог

явил нечаянную милость,

высокий азиатский "штиль».

Картина скоро прояснилась,

как только поредела пыль.

 

Стена улан прошла по склону

и, не на шутку распаляясь,

ни с кем и никуда с разгону

не сшиблась и не ворвалась.

Далёко всадники маячат.

На прежнем месте пустота.

Запамятали,  не иначе,

нуждишку справить у куста.

Умчались турок легионы,

готовые ударить в тыл

и фланг российским батальонам.

Утратив фанатичный пыл,

струхнули, видимо, без меры

и очумели без вина.

Умчались бешеным карьером.

Осталась пыли пелена.

Труба заливисто пропела:

"Конец атаке» и "Отбой».

и троекратно прогремело

"Ура» над выжженной землёй.

 

*      *      *

 

Горячий дым, мешаясь с пылью,

висит над Таушн – Тепе.

Там, свирепея от бессилья,

в бегущей мечется толпе

паша и волею Аллаха

непобедимый сераскир.

Змея безволия и страха

уже забралась под мундир.

 

Стоят по четверо в колонне,

хвостами обметают мух,

тихонько всхрапывая, кони.

Безлюдный лагерь тих и глух.

Кузьмы, Петрухи, Аверьяны –

команда ротмистра Лау.

Борисоглебские уланы

несут пассивный караул.

 

В краю богами позабытом,

где воздух адски раскалён,

лежит, размазанный копытом

по камню, сытый скорпион.