Пахомий Логофет, писатель XV века.

Почти не сохранилось никаких сведений о жизни этого замечательного деятеля русской литературы XV века; дошедшие известия — отрывочны, неясны, нередко противоречивы. Несомненно только, что он был родом серб ("сербин, как называется он в наших рукописях), жил сначала на Афоне, и, по-видимому, еще в молодых годах пришел в Россию.

Последнее случилось в царствование Великого князя Василия Васильевича (1425— 1462 гг.), и, нужно думать, значительно раньше 1440 г.. около которого уже появляется первый литературный труд Пахомия в России — "Житие преподобного Сергия».

Большую часть жизни в России Пахомий провел в Москве и Троицко-Сергиевой лавре, отчасти в Новгороде (1458—1462 гг).

Где и когда скончался, неизвестно; во всяком случае, не ранее 1484 г., не ранее этого года могло быть составлено Пахомием приписываемое ему в рукописях "Житие Новгородского архиепископа Моисея».

Сношения древней Руси с православным Востоком, особенно Константинополем и Афоном, вообще были не редки. Афон и Константинополь, вместе с Болгарией и Сербией, были для древнерусской письменности источниками неистощимых книжных богатств. В течение всего древнего периода отсюда шли к нам, в славянских переводах, библейские и богослужебный книги, творения отцов церкви, кормчия, патерики, жития святых, сборники, наконец, вся южнославянская литература "похвальных слов». В XIV— XV вв. влияние Афона на русскую письменность делается особенно сильным. На Афоне образовывается в это время целое общество иноков, главное занятие которых — перевод отеческих творений на славянский язык и списывание книг; то и другое быстро делается достоянием русской книжности. И сами русские иноки в Афонских и Константинопольских монастырях списывают книги, делают переводы с греческого, сличают славянский текст Св. писания с подлинником, переводить книги богослужебные, составляют сборники. Здесь для русских иноков — как бы школа книжного труда, центр высшего духовного образования. В виду сказанного, появление на Руси "сербина» Пахомия не представляло ничего странного.

Наиболее ранним литературным трудом Пахомия, как мы заметили, было "Житие преподобного Сергия Радонежского» (умер 1391 г.), составленное около 1440 г.: оно читается уже в сборнике, писанном в 1432—1443 гг., и рассказывает о чудесах преподобного, совершившихся в 1438 г. Труд этот представляет переделку жития, написанного ранее Епифанием, с дополнением к нему рассказа о чудесах, и сделан с целью приноровить излишне обширное житие к чтению в церкви, а отчасти, может быть, и с целью дать ему большую распространенность в среде читателей; труд Пахомия действительно, по-видимому, устранил собой Епифаниевский, который почти совершенно не встречается в рукописях.

Вторым сочинением Пахомия считают "Житие митрополита Алексея» (умер 1377 г.) с каноном, написанное Пахомием по воле "Великого князя, митрополита и определению всего собора».

Труд относится к 1450— 1459 гг. и состоит в переделке, притом с не малыми ошибками и путаницей, жития, написанного Питиримом (умер 1445 г.), с присоединением повествования о чудесах, и сделан опять с целью чтения его в церкви.

В период пребывания в Новгороде, где Пахомий застал еще архиепископа Евфимия (умер 1458 г.), им были составлены, по поручению преемника Евфимия, Ионы: "Сказание о чуде преподобного Варлаама Хутынского» (умер 1192 г.), "Житие его с похвальным ему словом и каноном, "Жития» княгини Ольги, преподобного Саввы Вишерского (умер1460 г.) и упомянутого Евфимия, с канонами им, и служба преподобному Онуфрию.

За исключением "Жития Евфимия», написанного Пахомием отчасти в качестве очевидца и потому менее страдающего общими местами, все остальные — крайне скудны и бедны содержанием "Житие Саввы Вишерского» в этом отношении особенно характерно: оно не обнаруживаешь в авторе никаких сведений ни о самом святом, ни о его монастыре, хотя Святой происходил из довольно известного рода Бороздиных, и Тверской Саввин монастырь, где он сначала подвизался, также хорошо был известен в то время.

Автор, очевидно, и не искал исторических фактов и не нуждался в них, а считал вполне возможным удовлетвориться общими местами в рассказе, притом и в нанесенных фактах он делает ошибки и неточности. Это характеризуешь степень его исторических интересов. К этому же времени относится составление Пахомием, после смерти митрополита Ионы (умер 1461 г.), службы ему, написанной по просьбе Новгородского владыки. Вернувшись из Новгорода в "Московские страны», Пахомий работал над "Житием преподобного Кирилла Белозерского» (умер 1427 г.), для чего предварительно, по повелению Великого князя и нового митрополита, ездил на Белоозеры. Порученный Пахомию труд вызывался насущной потребностью.

В продолжение более 30 лет по кончине чудотворца, в его монастыре не только не было составлено жития основателя, но не имелось и никаких предварительных записок о его жизни. Среди самой братии, очевидно, не было способных к тому людей. Отсутствие всякого повествования о жизни такого подвижника, как преподобный Кирилл Белозерский, живо чувствовалось не только в самой обители, но и среди всего круга грамотных мирян; Кирилло-Белозерский игумен и с своей стороны просил Пахомия написать "хоть что-нибудь о святом». Новый труд Пахомия является лучшим его произведением. Пахомий застал в Кирилловом монастыре многих очевидцев и учеников преподобного, и житие, им написанное, составленное на основании современных свидетельств, передаешь много живых подробностей, характеризующих и время, и людей. В самом изложении нередко чувствуется влияние устного живого рассказа. В 1472 г., по случаю открытия и перенесения мощей митрополита Петра, Пахомию поручено было "Великим князем и митрополитом» написать в память этого события "похвальное слово» и службу.

Около того же времени, "повелением» Пермского епископа Филофея (1472—1501 гг.), Пахомий пишет канон Стефану Пермскому (умер 1396 г.). Последним трудом Пахомия вероятно было "Житие Новгородского архиепископа Моисея» (умер 1362 г.). Житие отличается общностью изложения и легендарностью рассказа и черпает содержание свое преимущественно из цикла Новгородских легенд; судя по одному эпизоду, оно написано не ранее 1484 г.

Кроме перечисленных, Пахомию в наших рукописях приписываются: "Житие Новгородского архиепископа Иоанна» (умер 1185 г.), "Повесть о страдании Черниговского князя Михаила и боярина его Феодора» (умер 1244 г.), с службой ин; "Похвальное слово на Покров Богородицы», "Похвальное слово Знамению Богородицы» (чудо 1169 г.) и каноны в службах Знамению и святым мученикам Борису и Глебу.

"Житие Иоанна» содержанием своим представляет ряд легенд, почерпнутых из того же цикла Новгородских сказаний, которым пользуются "жития» Варлаама и Моисея. Многие из этих сказаний, вероятно, впервые собирались и заносились в нашу письменность Пахомием.

"Повесть о князе Михаиле» — стилистическая переделка более древнего повествования о том же событии местами украшенная риторическими распространениями, местами новыми фактами, но сомнительного качества.

Уже сказанным определяется характер литературной деятельности Пахомия. Не считая написанных им "канонов» (около 18), 3-х или 4-х "похвальных слов», до шести различных "сказаний», — из 10 "житий», им составленных, только 2—3 могут считаться его оригинальными произведениями; остальные — или новые редакции, или переделки прежде существовавших. Перед нами, таким образом, не столько автор в строгом смысле, сколько компилятор и редактор. Он свободно пользуется чужими трудами или прямо сырыми материалами и придает им ту или другую, удобную для практического употребления, литературную форму.

"Запас русских черновых воспоминаний, накопившийся к половине XV в., — замечает исследователь, — надобно было ввести в церковную практику и в составь душеполезного чтения, обращавшегося в ограниченном кругу грамотного русского общества. Для этого надобно было облечь эти воспоминания в форму церковной службы, слова или жития, — в те формы, в каких только и могли они привлечь внимание читающего общества, когда последнее еще не видело в них предмета не только для научного звания, но и для простого исторического любопытства. В этой стилистической переработке русского материала и состоит все литературное значение Пахомия»... Его литературные переделки и компиляции удовлетворяли насущной потребности, живо чувствовавшейся и в церковной критике, и в читающем обществе. Заслуга была тем важнее, что других сил не было. В XIV—XV вв. в Московской Руси мы видим крайнюю бедность литературная развития. Иногда в целом монастыре не было не только никого, сколько ни будь способного к литературной работе, — но даже ни одного грамотного монаха. Даже в таких монастырях, как Кирилло-Белозерский, не всегда можно было, как мы видели, найти человека, способного к литературной работе. При таком недостатке сил, даже незначительный литературный талант мог дать писателю быстрый и широкий успех. И это мы видим на судьбе Пахомия.

Как писатель, он вовсе не может быть поставлен высоко; он беден мыслями, не имеет литературной гибкости и изобретательности, не разнообразен, часто повторяет себя, — не отличается даже широтой познания. И при всей этой посредственности — вызывает в ряду наших грамотеев удивление к себе, смешанное с благоговением, является в их глазах мужем, "от юности совершенным в божественном писании и во всяком наказании книжном и в философском истинном учении, еже знаменает по степенем граматикию и прочии философии, яко презвыти ему мудростию и разумом всех книгчий»... Он, по-видимому, едва успевает удовлетворять всем обращающимся к нему заказам, а иногда, как видим из одного свидетельства современника, принужден даже отказываться, несмотря за все убеждения и награды. Его труды быстро создают ему положение официального писателя. С литературными поручениями к нему обращаются: сам Великий князь, митрополит "со всем собором святителей», епархиальные архиереи. Все это показывает, как сильна была нужда в подобной деятельности, — какой насущной потребности она удовлетворяла. Этим и определялось важное значение Пахомия, как писателя, и его заслуга. Обширной массе письменного материала, давно накапливавшегося и остававшаяся сырыми или плохо обработанным, он дал литературную жизнь и возможность служить потребностям возникавшего круга древнерусских читателей.

Что касается собственно литературной стороны трудов Пахомия, — роль его в этом отношении в истории нашей агиографии исключительно стилистическая. Пахомий окончательно и надолго упрочил литературные приемы, с колебаниями вводившиеся впервые Киприаном и Епифанием, и вкус к которым давно уже получили наши читатели под влиянием нахлынувшей к нам юго-славянской письменности. Пахомий заботится не о факте, а лишь о более красивой его передаче; он не изучает исторических материалов, чаще всего прибегая к помощи общих мест. Факт сам по себе не имеет для автора значения, и он не занять ни его собиранием, ни его критической проверкой; цели, которые ставятся труду, исключительно моральный, назидательные.

Для автора важно не описать события, а их подбором очертить морально аскетический идеал. Пахомий поэтому без сожаления опускает фактические подробности, может быть, драгоценные для историка, но неудобные для церковного чтения, или переиначиваешь самый факт в виду стилистических соображений. Общие места — любимый его прием, и в этом отношении Пахомий с своей стороны еще более способствуешь обезличению нашей агиографии, этой отличительной её особенности. Под его пером, например, исчезают черты живой действительности, занесенные в Епифаньевское "житие Сергия».

Уходя в пустыню, преподобный Сергий у Епифания оставляет имущество своему младшему брату, у Пахомия раздает бедным; Епифаний просто говорит, что в лесу, где поселился Сергий, было много зверей и всякого гаду, у Пахомия в зверей и гад преображаются бесы, смущающие подвижника, и т. п.

По взгляду Пахомия, так выходило красивее в "житии», назидательнее.

Общие места совершенно устраняют личные взгляды автора, и за исключением двух-трех фактов, мы почти не видим в его сочинениях его собственной личности и его симпатий.

Любовь Пахомия Логофета к общим местам и его авторская безличность не являются, впрочем, его отличительными чертами; в этом отношении Пахомий — типический представитель выглядев, искони господствовавших в нашей агиографии, а отчасти и во всей древнерусской письменности. На задачи и цели "жития» Пахомий смотрит так же, как смотрели на это все наши писатели "житий» вплоть до Х?П века, а равно и все читавшее древнерусское общество. В представлены и тех и других "житие» было неразрывно с святостью Жизни описываемого лица, и только такая святая жизнь имела право быть предметом "жития».

Литературная история древнерусского жития вообще исчерпывается исключительно историей его стиля, и в развитии последнего Пахомию Логофету принадлежишь весьма видное место.

Его творения послужили образцами для последующих русских агиографов, создали новую литературную школу, — последователи которой скоро даже обогнали своего основателя. "Рассказ Киприана и Пахомия Логофета, замечает исследователь, кажется сухим и сжатым сравнительно с изложением их русских подражателей XV—XVI вв. В Макарьевское время Пахомиева биография Никона Радонежского, кажется уже неудовлетворительной в литературном отношении и переделывается в еще более украшенном стиле. "Плетение словес» пришлось по вкусу...