Щапов, Афанасий Прокопьевич, известный историк, родился в 1830 г. в с. Анге, Верхоленского уезда, в 200 верстах от Иркутска, в семье местного бедного дьячка; мать его была бурятка.

На 9-м году отец Щапова отдал его вместе с старшим братом в Иркутское духовное училище, где Щапов воспитывался на казенный счет и после 6-летней горькой жизни, в 1846 г., лучшим учеником перешел в местную семинарию, грубостью своих нравов оставлявшую в тени даже Петербургскую бурсу, известную с этой стороны по описанию Помяловского (царившие в семинарии порядки подробно описаны С. С. Шашковым в его "Автобиографии» — "Восточное Обозрение», 1884 г., № 30, а М. В. Загоскиным изображены в беллетристической форме, в романе "Магистр» —сборник газеты "Сибирь», 1876 г.).

Учился здесь Щапов сначала плохо и неизменно пребывал на "камчатке», да иначе и быть не могло, по той простой причине, что ему недоставало учебников, выдававшихся начальством семинарии в видах экономии только немногим. Когда же случайно одним из учителей Щапова были обнаружены его блестящие способности, и ему выдали нужные книги, он быстро удостоился перевода на первую парту — место отличнейших. В 1852 г. Щапов окончил курс семинарии и, как один из лучших учеников её, был отправлен казеннокоштным студентом в Казанскую духовную академию. Здесь, несмотря на мало подходящие условия, едва ли чем отличавшиеся от семинарских, он усердно работал. "Часов по 17 в сутки — рассказывает его товарищ по академии — проводил он за конторкой, так что от его сапог образовалось

углубление на полу; студенты водили друг друга смотреть это диво, а углубления прозвали "ямами столпника Афанасия».

О необыкновенном трудолюбии Щапова как на академической скамье, так и впоследствии сохранился целый ряд свидетельств. Отвлеченные вопросы его мало занимали; в своих занятиях он искал положительных, фактических знаний. Уже тогда в нем явна была жилка историка — интересовался он почти исключительно русской литературой И особенно русской историей. Значительное влияние на него в эту пору имели профессора академии А. А. Бобровников, Беневоленский, Д. Ф. Гусев и проф. университета С. В. Ешевский, а для области занятий и направления последующей деятельности большую роль сыграли бывшая при академии прекрасная библиотека по расколу и знакомство с богатейшим собранием рукописей Соловецкого монастыря, которое во время Крымской войны было перевезено сначала в Петербург, a затем в Казань. Щапов участвовал в составлении описи этих рукописей, попутно знакомился с их содержанием и сделал для себя множество извлечений и выписок оттуда, использованных им при составлении своей магистерской диссертации, которой он весь отдался на последнем курсе.

На литературное поприще Щапов выступил будучи еще студентом, в 1857 г., статьёй "О причинах происхождения и распространения раскола во второй половине XVII и впервой пол овине XVIII вв.», напечатанной в официальном органе академии, "Православном Собеседнике» (стр. 629—689 и 857—891), ставшем под руководством нового ректора академии, архимандр. Иоанна, серьезным научным журналом, к мнению которого прислушивалась не только духовная, но и светская историческая литература. Вслед за этой статьей последовали и другие: "О способе духовного просвещения древней России вне училищ» (ibid., 1858 г., ч. I, стр. 87—121, 2С2—296), "Содействие русских монастырей просвещению древней России» (1858 г., ч. II, стр. 485—535), "Лука Канашевич, епископ казанский» (1858 г., ч. II, стр. 564—585; ч. III, стр. 232—254, 464—500), "Арсений грек при митроп. Никоне» (1858 г., ч. III, стр. 328—353), "Голос древней русской церкви об улучшении быта несвободных людей» (1859 г., ч. I, стр. 40—76), "Русская церковь в Северном Поморье» (1860 г., ч. II, стр. 256—290), "Древние пустыни и пустынножители на северо-востоке России» (1860 г., ч. III, стр. 196—221), "Попечение отечественной церкви о внутреннем благоустройстве русского гражданского общества в XIII, XIV и XV вв.» (1861 г., ч. I. стр. 77 — 99. 173—196), "Смесь христианства с язычеством и ересями в древне-русских народных сказаниях о мире» (1861 г., ч. I, стр. 241—283) и "Состояние русского духовенства в XVIII ст.» (1862 г., ч. II, стр. 16 -40, 173—206).

Клерикальный по содержанию, уснащенные патриотизмом в духе Карамзина, довольно бедные по содержанию и бледные по форме, эти статьи не имеют какого-либо самостоятельного значения, а с методологической стороны являются даже отрицательными величинами, так как автор свои заключения не выводить объективно из фактов, а наоборот — последние подгоняет и подбирает под заранее выставленный положения, согласующаяся с интересами церкви. Хотя и заметна свежесть некоторых доводов и иллюстраций, но все миросозерцания автора не более как шаблон, обязательный для студента духовной академии.

В конце 1858 г. вышла в свет диссертация Щапова — "Русский раскол старообрядчества». И в этой работе, тема которой была предложена Щапову архиепископом Казанским Григорием, автор не мог еще всецело отрешиться от общепринятой до тех пор точки зрения на раскол, который, как религиозное уклонение, он рассматривает не столько с объективностью ученого, сколько с предвзятостью миссионера; и на ней лежит печать недостатков, характеризующих его статьи в "Православном Собеседнике», но все недостатки бледнеют перед достоинствами этого замечательного труда, который, без преувеличения, можно сказать, составил эпоху в истории изучения раскола. До этой работы Щапова на раскол смотрели исключительно как на обрядовое несогласие с православной церковью и в этом полагали альфу и омегу его сущности, и причин возникновения, и условий распространения. Щапов первый стал рассматривать раскол не только как религиозное, но и как исторически-бытовое и социальное явление, он попытался найти и указать причины его возникновения в области экономической и политической жизни народа. В поисках за почвой, на которой основалось старообрядчество Щапова, не отрицая собственно церковных несогласий, в них усмотрел только внешний толчок к расколу, для объяснения же его укоренения и успеха в массах он ввел элемент историческо-гражданский, элемент не духа и религии, а жизни и её реальных особенностей. Но изысканиям Щапова, раскол с самого появления носил характер не только религиозно-обрядовый, но, главным образом, религиозно-демократический, — он явился внешним выражением оппозиции большей части низшего духовенства против патриарха Никона, против его слишком строгой власти, суда и управления.

С Петра Великого раскол перешел из сферы церковной в сферу гражданской народной жизни и здесь, сообразно с тогдашними событиями и вопросами дня, принял характер народно-демократической оппозиции против преобразование против нового европейского устройства и направления внутренней жизни России. Если до Петра старообрядчество, как социальное явление, было еще не совсем определившимся, то при нем оно приняло окончательную и ярко выраженную "религиозно народно-демократическую» форму. Сохранившись, по выражению Щапова, как отколок древней, отжившей России, раскол окончательно отмежевался от нового, Петром преобразованного государства. В расколе выразилась "русская народность ХVII в. в её отрешенности от иноземных элементов реформы Петра Великого, проявилась... своеобразная историческая жизнь массы народа, жизнь религиозная и гражданская, жизнь умственная и нравственная»..., раскол явился выражением "общинной оппозиции податного земства против всего государственного строя — церковного и гражданского, отрицанием народною массою греко-восточной никонианской церкви и... Всероссийской империи с её иноземными немецкими чинами и установлениями».

Таким образом, под формой раскола скрывается недовольство, в этом его основная почва и условия развития — недовольство религиозное и гораздо более — гражданское.

Прав или не прав был Щапов в своих заключениях о расколе и в усмотренной в нем демократической струе, заслуга его, во всяком случае, не подлежит сомнению: он вырвал изучение этого явления из рамок исключительно религии и перенес его на арену общей жизни, или, по выражению одного историка, поставил вопрос на принадлежащее ему место. Позднее Щапов еще далее и более подробно развил свои мысли в статьях "Земство и раскол XVII ст.» ("Отечественные Записки», 1862 г., и отд., Спб., 1862 г.) и "Земство и раскол. Бегуны» ("Время», 1862 г., 10, 11). Точка зрения Щапова вызвала возражения со стороны некоторых духовных писателей, но у наиболее авторитетных историков встретила вполне сочувственный прием.

Важность этих исследований признал в числе других С. М. Соловьев, и даже такой осторожный историк, как Бестужев-Рюмин, который "Русский раскол старообрядчества» охарактеризовал следующими верными словами: "Книга Щапова вполне заслуживает внимания; в ней в первый раз раскол рассматривается не как обрядовое уклонение от православия, вызванное несколькими невеждами-переписчиками и издателями, но как явление историческое, объясняемое состоянием русского общества XVII в., носящее в себе яркую печать своего происхождения. В этом простом поставлении предмета в его настоящую среду — главная заслуга Щапова».

В изучении раскола взгляды Щапова легли в основание особого течения в лице многих его последователей, подхвативших его точку зрения и развивших ее далее. Таковы — Н. Я. Аристов (ст. "Устройство раскольничьих общин», "Библиотека для Чтения», 1863 г., № 7), В. Фармаковский ("О противогосударственном элементе в расколе», "Отечественные Записки», 1866 г., №№ 23, 24), Андреев ("Раскол и его значение в русской жизни», Спб., 1870 г.) и др. Еще одно значительное явление, чисто практического характера, явилось отголоском исследований Щапова. Его идея о возникновении и живучести раскола на почве стремления его элементов к демократизму была воспринята революционными слоями русского общества.

Первым деятелем в этом отношении был В. И. Кельсиев, который сначала издавал в Лондоне книги для раскольников, а с 1863 г. при Герценовском "Колоколе» и в духе последнего издавал особый листок, посвященный вопросам раскола.

Воззрение, что раскол со всеми его разновидностями есть благодарная почва для пропаганды революционных идей, несмотря на неуспех проповеди Кельсиева и позднейших попыток в этом духе народовольцев, стало ходячим, признано было всеми революционными и оппозиционными течениями и продержалось до самого последнего времени, когда оно почти целиком отвергнуто.

По окончании академического курса и по представлении диссертации Щапов был оставлен бакалавром (адъюнкт-профессором) при академии и в сентябре 1859 г. начал читать лекции по церковной истории.

Оригинальный и самобытный мыслитель, он и курс свой построил не по принятому шаблону, а совершенно ново и своеобразно, выдвинув в нем на первый план русскую церковь и остановившись главным образом на анализе взаимодействия византийских начал с славяно-русским языческим мировоззрением, взаимодействия, создавшего новый, специфически - русский строй религиозных представлений.

Как в своем курсе, так и в одной из позднейших статей — "Исторические очерки народного миросозерцания и суеверия» ("Журнал Министерства Народного Просвещения», 1863 г.), — являющейся дальнейшей разработкой этих лекций, Щапов первый высказал чрезвычайно глубокую и важную мысль, что каждый народ творит свою особенную религию, по-своему преломляя в комплексе своих исторических и бытовых особенностей те начала, которые легли в основание его верований. Именно эту русско-народную религию, этот синтез языческих верований, народных представлений н основ христианства, эту, так сказать, бытовую религию в её динамике и статике Щапова и пытался изучить в своих лекциях и в статье.

Последняя ценна не только своей основной точкой зрения и методом, но также обильным, самим Щаповым собранным фактическим материалом. Некоторые из его блестящих догадок впоследствии вполне подтвердились, напр., что на создание народом образа Егория Храброго повлияла личность Юрия II, мнение, ныне вошедшее даже в учебники. Впервые Щаповым подчеркнут и глубокий реализм, лежащий в основе народных религиозных воззрений.

Среди отзывов о работах Щапова по расколу был один, имевший для него важные последствия. Это — отзыв Добролюбова (ст. "Что иногда открывается в либеральных фразах», "Современник»,

1859 г., № 9), в котором знаменитый публицист со свойственной ему резкостью и едкостью обрушился на Щапова за его официальное православие, за семинарские взгляды, за непонимание сущности демократизма и отрицательное отношение к последнему. Начинающий ученый, получив авторитетное одобрение Соловьева и Бестужева-Рюмина, по общему правилу, едва ли обратил-бы особенное внимание на отзыв публициста, в вопросах истории не специалиста. Однако примечательно, — и это объясняется духом эпохи освобождения крестьян, — что именно статья Добролюбова задела Щапова за живое. Под её влиянием он добросовестно принялся за пересмотр своего миросозерцания, унаследованного с школьной скамьи, и мало-по-малу подверг его коренной ломке.

Внутренняя работа духа, конечно, не поддается внешнему учету даже для субъекта, в котором она совершается; тем не менее, явно, что Щапов уже в скором времени отказался и от официального православия, и от безразличия в политических вопросах. Этот отказ от начал, с которыми Щапов слился, эта коренная ломка миросозерцания, импульсированная по его собственному признанию статьей Добролюбова, обошлись Щапову не дешево.

"Большинство из вас, писал он впоследствии, обращаясь к современникам, — с какими понятиями и убеждениями выйдет в 20—25 лет из того или другого учебного заведения, с тем умственным складом и миросозерцанием остается, прозябает всю жизнь и умирает. А во многих умах по выходе из учебного заведения в общем омуте рутины, суеверия, обскурантизма и традиций, погасает и та слабая искра сомнения и критики, которая еще теплилась. Редко кто в позднюю пору испытывает мучительно тревожную борьбу сомнения, панику своего прежнего умственного склада. Редко кто в 30 — 35 лет усомнится во всех своих знаниях, во всем своём миросозерцании и образе мышления, какие установились в 20—25 лет. Редко кто способен всю жизнь сомневаться, сознавать и исправлять свои ошибки или заблуждения, неутомимо работать критическою мыслью и с полною философскою свободою разума доискиваться истины. Мало таких людей». Эти строки, несомненно, автобиографического значения и написанные после совершения одной ломки, оказались пророческими, ибо Щапов пережил еще одну ломку воззрений, уже в другой области, не менее мучительную, чем первая.

Период в жизни Щапова, непосредственно следовавший за его освобождением от "школьных понятий», был наиболее плодотворным. От занятий одною частностью русской истории, расколом, он перешел к её целому. Взгляды его на исторический ход развития нашей родины расчищались и углублялись, — в его уме постепенно создавалась, принимая все более ясные и определённые контуры, его оригинальная теория областности и вырисовывалась замеченная им роль колонизации в образовании внутреннего устройства России. В 1861 г. Щапов был временно приглашен по рекомендации проф. Попова преподавателем русской истории в Казанский университет и на вступительной лекции, имевшей шумный успех, впервые в общих чертах изложил эту теорию, a затем подробно развил ее в своем лекционном курсе "Об истории колонизации великорусского племени». Заметим тут же, что каждая лекция Щапова по всем трем курсам (кроме упомянутого, он читал еще "О славяно-русских религиозных верованиях и "О внутренней истории ХVIII в.») составляла в университете событие, благодаря новизне трактовки предмета, содержательности и яркой форме изложения.

В 1861 г., вскоре после обнародования манифеста об освобождении крестьян, Щапов за присутствие на панихиде по убитым крестьянам седа Бездна, не желавшим признавать манифест, и за произнесение в их память невинной, но правительственным сферам показавшейся опасною речи, был арестован и доставлен в III-е отделение.

Популярность Щапова среди Казанского студенчества была настолько велика, что власти не решились арестовать его в Казани, a сделали это в Нижнем-Новгороде, где он временно остановился по дороге в Петербург, куда ехал с целью завязать литературные знакомства и поработать в библиотеках. Хотя делу Щапова в высших административных кругах Петербурга было придано очень серьезное значение, и его предполагалось сослать в один из отдаленных монастырей, тем не менее, некоторым влиятельным лицам, ценившим Щапова как выдающегося ученого, удалось умалить значение этой истории и добиться освобождения Щапова; от профессуры он был, однако отрешен. Он был взят на поруки министром внутренних дел Валуевым и далее назначен чиновником министерства по раскольничьим делам.

На службе Щапов оставался, впрочем, недолго; после трех-четырех месяцев он сам перестал туда ходить, a затем, за резкую статью: "О русском дворянстве», по цензурным соображениям, не увидевшей света, и официально был отчислен.

В Петербурге Щапов близко сошелся с известным публицистом Г. З. Елисеевым и славистом В. И. Григоровичем.

Отчасти под их влиянием, более же всего благодаря собственной неустанной работе, он окончательно выработал свой взгляд на ход русской истории, на методы её исследования, — окончательно формулировал свою теорию областности. Литературным выражением этой работы были следующие его статьи, напечатанный главным образом в артельном журнале "Век» за 1862 г.: "Сельская община» (№№ 1—6), "Земство» (№№ 7—8), "Земские соборы в XVII веке. Собор 1642 г.» (№ 11), "Городские мирские сходы» (№ 12), "Сельский мир и мирской сход» (№№ 13 —14) и в "Отечественных Записках» — "Земский собор 1648—1649 г. и собрание депутатов 1767 г.» (1862 г., № 11). 1

Этой теории Щапова правильнее всего можно дать имя земской, федеративной или общинно-колонизационной. "По старинному народному принципу... земля составляла основу всего народного бытового строя», откуда и являются названия областей "землями» и людей — "земскими». Процесс устройства народом земского мира совершался в такой естественной последовательности: "Рядом, на одной земле и воде, в колонизационно-географической и общинно-бытовой связи, сами собой, без всяких указов, устроялись... два первичных мира — городской и сельский, город и село».. Заложенный в лесу починок постепенно разрастался в село, к которому приселялись другие соседние починки, деревни, приселья и т. д., вместе образуя уезд или волость (откуда и выражение—"село с уездом»), а в отдельности составляя особый мир. Из первичных сел и починков на "почве вольно народного, земского строения, путем торга и промысла», выросли торговые посады, городские общины, составившие также отдельные миры. Волостные или уездные миры естественно-историческим путем по речным системам и волокам смыкались в областные общины, в развитии которых были две "последовательно-преемственные формы»: особнообластная и соединенно-областная.

Характерный особенности первой: вольное устройство путем колонизации на особой речной системе или отдельном волоке: стремление местных общин к "особности», полной самостоятельности в своих делах; однородность населения каждой общины в историко-этнографическом отношении; местное "земско-советие», т. е. областные земские соборы; федеральное взаимодействие и междоусобная борьба областных единиц.

В эпоху этой структуры истории русской земли как целого еще нет, — есть только история отдельных областей и их отношений между собою. Вторая и более сложная форма организации русской земли, соединенно-областная форма, возникла после смутного времени, после временной розни, разрухи областных общин и последовавшего затем на областных земских соборах решения их быть в единении, любви и совете. Подобным же путем смыкания снизу вверх возникло и выросло управление страны, начавшись с сельского схода, как основной ячейки, и завершившись земским собором, явившимся выражением соединенно-областной организации земли; как мирские сходы, так и земские соборы, каждый в своем масштабе, создавали миром "уложения», регулировавшие правовые отношения; мир заведовал землей, финансами, участвовал в церковных делах, выбирал себе духовных пастырей, старост, голов, одним словом — был сам себе "полноправный государь». Такая естественно выросшая, самим народом, созданная организация в ХVIII в. насильственным путем сверху переходит в однообразную форму губерний и провинций, для которых создается общий им центральный орган управления, навсегда фиксированный в столице; местная жизнь, местная инициатива, местное законодательство задавливаются и замирают. Выступившая на историческую сцену централизация есть, однако не более как искусственно привнесенный элемента, а "областность—коренное начало народного историко-географического самоопределения и местно-общинного саморазвития».

В этом построении Щапова очень видную роль играет колонизация, анализу значения которой он посвятил даже особую статью — "Историко-географическое распределение русского народа» ("Русск. Слово», 1864 г., № 8—10 и 1865 г., 6—9).

Психологически очерченная теория явилась результатом воззрений Щапова на сущность наличной государственной власти и поддерживающего ее господствующего класса. Щапов "всегда искал народа, чтобы противопоставить его государству»; он стремился доказать, что народ не нуждается в централистических формах управления и общежития, что он выработал свои, основанные не на силе, а на любви и согласии, но эти формы грубо изломаны были усилившейся центральной властью. "Идеи, развивавшиеся Щаповым — говорит Н. Н. Козьмин — носились в воздухе». И действительно, почти одновременно с ним и вполне самостоятельно выступил и Костомаров со своей племенной федеративной теорией. Последняя, однако, уступает воззрениям Щапова по глубине: касаясь разных славянских племен, она носит на себе в значительной мере характер ответа на злободневный вопрос, печать публицистики, в то время как теория Щапова, имеющая в виду исключительно великорусское племя, представляет действительно плод научных, хотя быть может и несколько суженных, тенденциозных изысканий, и в известной степени приближается к современным положениям теоретиков-анархистов, с тою разницей, что те принципы общественной организации, которые Щапов усмотрел в прошлом, анархисты считают естественно-необходимыми для будущего.

Во всяком случае, земская теория Щапова, — основные признаки которой кратко ложно формулировать так: "колонизационный элемент, как главный двигатель, земля, как материал, и народ, крестьянство, как культурно-строительная сила общественного развития, — оказала важную услугу науке, выдвинув вперед вопросы колонизационный, географический и этнографический».

Из двух господствовавших в 60-х годах общественных течений в России, западничества и славянофильства, Щапов и по методу своих изысканий и по своим воззрениям стоял ближе ко второму. Как и славянофилы, он изучал не столько то, как поступало и что делало правительство по челобитным, а то, о чем в них просилось, какие нужды и требования высказывались. Были близки его душе и восторженный романтизм, и отрицание определенных государственных форм, характерные для этого направления, a симпатии последнего к давно прошедшему, вера в специфически русский дух, русские особенности, русскую самобытность, идеализирование народа и пр. разделялись Щаповым всецело.

В одном пункте, однако, он резко расходился со славянофильством; несмотря на всю свою симпатию к общественному устройству средневековой Руси, он категорически отрицал всякую возможность вернуть это прошлое. В одном месте он писал: "Как бы ни была дорога большей части народа старая Русь, — прошла она, похороненная Петром Первым», а в несколько более поздней статье "Новая эра. На рубеже двух тысячелетий», помещенной в недолго существовавшей газете "Очерки» (1863 г., прибавление к № 5), еще более резкими штрихами отмежевался в этом отношении от славянофильства. "Мы выйдем неразумными староверами,— по слову Щапова, — если станем желать восстановления самых форм до-петровской, хотя бы и вечевой, Руси, которые давным-давно сам народ с плачем-рыданием схоронил и теперь не помнит». Пункт расхождения Щапова со славянофилами был вместе с тем пунктом согласия, хотя и неполного, с западниками. Европейские начала необходимы для России, но при их введении — думал Щапов — нельзя забывать начал бытовых, народных, ибо народная жизнь не tabula rasa, а сила, творящая историю по своим внутренним законам.

Придавая этой оговорке важное значение, Щапов считал направление, данное "Современнику» его руководителями, Чернышевским и Добролюбовым, с которыми лично поддерживал самые лучшие отношения, - искусственным и чуждым России и предпочитал работать в других органах, преимущественно в "Отечественных Записках» и "Времени». Взгляды Щапова в это время в значительной мере сходились с воззрениями Герцена, с которым он в 1863 г. вступил даже в переписку, начатую самим Герценом письмом, в котором, между прочим, содержатся следующие восторженные слова знаменитого изгнанника о Щапове: "Ваш свежий голос, чистый и могучий, теперь почти единственный, отрадно раздается среди разбитых и хриплых голосов современных русских писателей и глубоко западает в душу».

В декабре 1862 г. Щапов неожиданно был привлечен к делу по обвинению в сношениях с лондонскими эмигрантами, Герценом, Огаревым, Бакуниным и др. Следствие выяснило полную непричастность его в этом отношении (переписка с Герценом началась почти годом позже), и он был освобожден. Положение его, однако, в Петербурге было непрочным. Не совсем было еще забыто Безднинское дело, да и только что закончившееся оставило тень подозрения, и III отделение усиленно за Щаповым следило, ставя ему "всякое лыко в строку». Когда полиция нашла его "карточку достаточно заполненной» вольными и невольными прегрешениями, решено было, что родной климат будет ему полезнее, почему весною 1864 г. он получил предписание ехать в Сибирь с точным указанием и будущего места жительства, именно — родного его села Анги. Перед отъездом Щапов женился на Ольге Ивановне Жемчужниковой, которая своим милым характером скрашивала его тяжелую жизнь ссылки и своим влиянием удерживала его от злоупотребления спиртными напитками, — порок, свойственный Щапову, как и многим другим выдающимся его современникам. По возвращении в Сибирь Щапов, вместо с. Анги, поселился в Иркутске, на что последовало разрешение только после долгих его хлопот, и весь отдался работе над своей новой теорией...

Уже с весны 1863 г. начался новый кризис в миросозерцании Щапова, новый повороте в исторических воззрениях. Этот перелом явился следствием психологических мотивов: надежды Щапова на изменение государственно и социально-правовых отношений, в виду ясно обозначившегося поворота назад правительственных сфер, потерпели крушение. Но Щапов всю жизнь хотел "счастья всему народу». Его земская теория знала самодеятельность народа, но не знала, не указывала и не видела факторов, побуждающих к самодеятельности; и от этой теории, стоившей ему так много труда и высокого напряжения мысли, он стал отказываться. "До 1863 г. — пишет он — земство было моей id?e fixe. Я защищал инициативу и самодеятельность сил народа в деле его социального саморазвития... С 1863 г. я стал думать о взаимодействии и взаимоотношении сил и законов природы человеческих, о законах этого взаимодействия..., о проявлении их в истории, о значении их в будущем социальном строе и развитии народов... Я понял тогда, что какая бы ни была, хотя бы самая абстрактная, социально-юридическая теория не прочна, произвольна без единственно прочных основ —естественно научных, физико-антропологических... Все юридические теории без теории строго-реальной и экономической ничего не значат». Щапова не удовлетворяла историко-юридическая школа, к представителям которой — Кавелину, Калачеву, Беляеву и особенно Чичерину — он относился отрицательно. Не удовлетворяла его и "экономическая» теория Чернышевского, которая, по мнению Щапова, несмотря на многие свои достоинства, "не можете разрешить вопроса жизни и развития человеческих обществ».

И Щапова стал работать над созданием собственной теории, сначала в Петербург, a затем и в Иркутске, при весьма тяжелых жизненных обстоятельствах вообще и материальных в частности. Этим, а также и трудностью самой задачи объясняется, почему новые взгляды его по отношению к области истории страдают запутанностью, отсутствием юридической определенности, и отдельные светлые мысли сложились в не совсем удачное целое II не получили тщательной научной обработки.

На новое миросозерцание Щапова громадное влияние оказали так называемая "писаревщина», с одной стороны, и книга Бокля, с другой. Полоса всеобщая увлечения естественными науками захватила и его. Он с жадностью набросился на эту область, изучил ее, поскольку это было возможно для его возраста, и положил в основание своего изучения народной жизни. Статьи, написанные в период этого нового миросозерцания Щапова, печатались преимущественно в "Русском Слове» и "Деле», лейб-органах Д. И. Писарева и его последователей, и в "Отечеств. Записках». Наиболее важные из них следующие: "Историко-географическое распределение русского народа» ("Русское Слово», 1864 г., №№ 8 —10; 1865 г., 6 — 9), "Историко-этнографическая организация русского народонаселения» (ibid., 1865 г., №№ 1—3), "Естествознание и народная экономия» (весьма характерна для его новых взглядов), "Общий взгляд на историю интеллектуального развитая России» ("Дело», 1866 г., 2, 3;

1867 г., № 3), "Исторические условия интеллектуального развития в России» (ibid., 1868 г., №№: 1, 3, 1, 7—9), "Умственное направление русского раскола» (ibid.,

1868 г., №№ 10—12), "Естественно-психологические условия умственного и социального развития русского народа» ("Отечественные Записки», 1870 г., №№ 3, 4, 12), "Влияние общественного миросозерцания на социальное положение женщин в России» ("Дело», 1871 г., 7, 8), "Первобытное миросозерцание» (ibid., 1871 г., №№ 8, 9), "О развитии высших человеческих чувств» ("Отечественные Записки», 1872 г., № 10), "Развитие человеческой способности питания» (ibid., 1873 г., № 1), "Положение женщин в России в допетровское время» ("Дело», 1873 г., №№ 4, 6), "Миросозерцание, мысль, труд и женщина в истории русского общества» ("Отечественные Записки», 1873 г., Ш 2, 3, 7; 1874 г., ОД 5, 6); наконец отдельным изданием Щ. выпустил книгу "Социально-педагогические условия умственного развития русского народа» ("Спб., 1870 г.), вызвавшую большой шум и целый ряд рецензий и являющуюся синтезом всех его работ об интеллектуальном развитии России.

Новую свою теорию Щапов назвал "социально-антропологической». Характеризовать ее, в виду её запутанности и не всегда ясного изложения в статьях, не легко. Вот некоторые выдержки, говорящие сами за себя и ясно показывающие, между прочим, что взгляды Щапова явились развитием основных положений "писаревщины». "Главный, существеннейший экономический фактор и могучая сила, которой одной предстоит преобразовать социально-экономический мир — есть знание природы»; "... бедность и богатство суть исторические аномалии умственного отношения людей к экономии природы»; "незнание природы везде и всегда создавало только рабов — самой природы л рабов всякой человеческой силы,—политической, военной, экономической, буржуазной, религиозной и т. и.». Основную причину слабости русского культурного развития Щапов ранее видел в элементарности экономического процесса, в свою очередь объяснимой тем, что населению пришлось колонизовать прежде всего девственные территории, и что процесс этой колонизации растянулся на целые века. Книга Бокля, только вышедшая тогда и переведенная на русский язык, заставила Щапова придать своим мыслям иную форму. В тысячелетнем "физико-этнологическом» развитии русского народа, выработавшем у него "непосредственно натуральный склад», Щапов стал находить теперь главную причину отсутствия в древней Руси "интеллигентного, мыслящего класса» и исключительное преобладание "рабочего класса», т. е. крестьянства. Вся история России получила для него новый смысл, как история препятствий "умственному развитию» общества на "научно-рациональной основе». В ряде из указанных трудов он старался проследить эти препятствия — в "естественно-психологических» и "социально педагогических» условиях умственного развития, в низменном психологическом, физиологическом и антропологическом складе древнерусского населения. Далее он пытался отметить фазисы и ступени "нарастания нового европейского интеллектуального типа» со времен Петра, под влиянием, главным образом, естествознания.

Роли личности в истории он отводит выдающееся место и в этом отношении является предвозвестником позднейших народников. Спасение России, в которой на протяжении всей истории практическая работа преобладала над теоретическою мыслью, внешние чувства над разумом, "рабочий народ» над "мыслящим классом», заключается, по мнению Щапова, в реформе социального положения, в устройстве народного труда на кооперативных началах, в реформе народного миросозерцания путем всеобщего естественнонаучная учения и воспитания всех молодых, в особенности рабочих поколений, а также в раскрепощении женщины. Отсюда понятно, почему многие его статьи последнего периода посвящены умственному образованию и положению женщины. Таким образом Щапов, по выражению одного биографа — "русский Бокль», из славянофилов сделался народником (роль личности в истории, артели и пр.), а из историка—публицистом.

Указанные работы Щапова последнего периода, по крайней мере большинство их, вызывали суровые отзывы критики; они, действительно, не могут идти в сравнение с его прежними работами; они растянуты, однообразны, изобилуют повторениями, скучны; язык его, раньше яркий и образный, становится тяжелым, многословным, путанным. По складу своего ума Щапов был склонен к конкретным построениям, а не к спекулятивным рассуждениям. К тому же в естествознании, на котором базировалась его новая теория, он не имел достаточных сведений.

По приезде в Сибирь Щапов стал хлопотать о разрешении вернуться в Петербург, но успеха в этом не имел; вскоре его надежды в этом отношении совсем рушились, так как он был привлечен по новому политическому делу, поводом к чему послужило стихотворение, написанное им еще в 1861 г., во время заключения в III отделении; в стихотворении, тогда не обратившем на себя никакого внимания властей, теперь усмотрели обращенный к Сибири призыв к борьбе за сепаратизм. Хотя Щапова после допросов и освободили, но оставили под подозрением, учредили за ним надзор и тем отравляли ему последние годы его жизни, и без того во всех отношениях не красные. Когда окончательно выяснилось, что в Петербург ему не вернуться, связь с последним Щапов принужден был ограничить своими статьями для столичных журналов, а сам стал интенсивно работать для местной жизни: читал публичные лекции, участвовал в экспедициях по исследованию быта сибирского населения, сотрудничал в местных научных и общественных печатных органах. В 1866 г. он принял участие в снаряженной Сибирским отделом географического общества экспедиции для исследования Туруханского края, результатом чего явились обширные материалы статистико-антропологического и этнографического характера, которые в виду большого объема их не были напечатаны тогда и погибли во время иркутская пожара 1879 г. В конце 60-х годов он работал в качестве этнографа в экспедиции снаряженной в Верхоленский край; собранный им материал был обработан в следующих статьях: "Историко-географические и этнографические заметки о сибирском населении» ("Известия Сибирского Отдела Императорского Русского Географического Общества», 1872 г., 3—5), "Бурятская улусная родовая община», ibid., 1874 г., № 1), "Сельская оседло-инородческая и русско-крестьянская община в Кубинско-Ленском крае» (ibid., 1875 г., 3, 5, 6), "Физическое развито верхоленского населения» (1876 г., №№ 2, 3). Особняком стоять его многие историко-публицистические статьи по местной жизни, из которых особенно важны — "Социальные потребности Сибири накануне реформ» ("Сибирь», 1876 г., 3, 4) и парадоксального, но полная захватывающая интереса статья "Сибирское общество до Сперанская» ("Известия Сибирского Отделения Императорского Русского Географического Общества», 1873 г., 4, 5). О значении Щапова для Сибири H. Н. Козьмин говорит: "Если Щапов был одним из вождей известной исторической школы, то он же явился в своих сочинениях (о Сибири), если не вождем, то вдохновителем, знаменем целого ряда областных деятелей родного края, видные представители которых группировались около "Сибири» и "Восточного Обозрения». О сибиряках Щапов был самого низкого мнения, признавал их "более корыстными и буржуазными, чем великороссийский народ», но "идеи его, его сочинения сделали свое дело — вся "молодая Сибирь» многим обязана Щапову. Он намечал вопросы, которые потом разрабатывались в сибирских газетах».

В марте 1874 г. умерла жена Щапова. Смерть её была для него последним ударом, перенести который он был не в силах. Памяти умершей он посвятил обширную статью — "Ольга Ивановна Щапова», важную, между прочим, и для понимания его собственных» взглядов. Эта статья была его лебединой песней. С тех пор он уже ничего более не писал, а если печатал, то из написанного ранее.

Он опустился совершенно.

Полная нищета, плохое питание, злоупотребление спиртными напитками имели последствием чахотку, которая 27 февраля 1876 г. и свела его в могилу.

Влияние Щапова на последующих историков трудно учесть, но во всяком случае оно несомненно и довольно значительно, несмотря на то, что до самого последнего времени статьи Щапова оставались разбросанными по разным журналам. Только в 1906 г., к 30-й годовщине со дня смерти Щапова, было предпринято отдельное издание его сочинений, которое и вышло в течение 1906—1908 г.г. в трех объемистых томах.

I. Автобиографические данные в трудах Щапова:

"Ольга Ивановна Щапова», в "Собрании сочинений», т. III.—"Из бурсацкого быта», "Искра». 1862 г.—"Физическое развитие верхоленского населения», в "Известиях Сибирского Отдела Русского Географического Общества», 1876 г., т. VII, № 2—3. стр. 64 (сведения о предках Щапова).

II. Некрологи:

"Отечественные Записки», 1876 г., № 5, стр. 160 — 196.— "Дело», 1876 г., № 4, статья О. Ш.(Шашкова), стр. 149—160,—"Вестник Европы», 1876 г., № 5, стр. 450—462 (ст. А. И.). — "Известия Русского Географического Общества», 1876 г., № 3, стр. 346—348 (ст. Н. Вакуловского). — "Известия Сибирского Отдела Русского Географического Общества», 1876 г., т. VII, № 1, стр. 36—36. "Неделя», 1876 г., №№ 3— 7.—"Новое Время», 1876 г., № 40.—"Домашняя Беседа», 1876 г., №№ 9, 18.—"Народная Школа», 1876 г., № 6, стр. 8.— "Церковный Вестник», 1876 г., № 16.—"Голос», 1876 г., № 99. — "Газета Гатцука», 1876 г., № 16,— "Иллюстрированная Неделя», 1876 г., № 17.— "Иллюстрированная Газета», 1876 г., № 17. — "Киевский Телеграф», 1876 г., № 60. — "Казанский Биржевой Листок», 1876 г., № 34.

III. Биографии Щапова и статьи о нем:

Н. Я. Аристов, "Жизнь и труды Афанасия Прокопьевича Щапова; "Исторический Вестник»; 1882 г., № 10, стр. 6—44; № I, стр. 296—336; № 12, стр. 576—618; то же отдельно, под заглав.: "Афанасий Прокопьевич Щапов», Спб., 1893 г., страниц 192 (Отзывы и дополнения к этой работе: "Отечественные Записки», 1883 г., № 12, стр. 261—255; "Дело», 1883 г., № 6, стр. 39—43; "Вестник Европы», 1883 г.. № 6, стр. 390—397; "Сибирь», 1884 г.. № 12).— Н. Н. Козьмин, "А. И. Щапов. Его жизнь и деятельность», Иркутск, 1902 г. Г. А. Лучинский, "Биографический очерк» к III-му тому "Собрания сочинений Щапова», Спб., 1908 г.. стр. I — CIX.—"Отечественный Записки», 1876 г., № 9, стр. 120—124 (в отделе "Внутреннее обозрение»). — С. С. Шашков, "А. И. Щапов. "Биографический очерк» ("Новое Время», 1876 г, №№ 196, 198, 212, 227, 245, 252).—77. В., "К биографии А. И. Щапова», ("Древняя и Новая Россия», 1876 г., № 9, стр. 104 и далее)—"Живописное обозрение», 1881 г., №№ 44, 46—48 (ст. С. С. Шашкова). Н. М. Ядринцев, "Жизнь и труды А. И. Щапова» ("Восточное Обозрение», 1883 г., №№ 25, 27, 31).— Н. Н. Златовратский, "Памяти народника» ("Неделя», 1883 г., № 30).Л. Пантелеев, Любовь к родине и судьба А. И. Щапова» ("Восточное Обозрение», 1885 г., № 17).—"А. И. Щапов. Биографический очерк» ("Сибирский Сборник», 1886 г., кн. 3, стр. 166—168).— "Замечательные сибиряки» ("Сибирская Газета», 1885 г., № 5, статья Гл. Ив. Успенского). — И. В. Знаменский, "К биографии А. И. Щапова» ("Исторический Вестник», 1899 г., № 2, стр. 513620).—"Биографический словарь профессоров», и преподавателей Императорского Казанского университета», под редакцией Н. И. Загоскина, Казань, 1900 г., т. I, стр. 205 и дпл.— Энциклопедии, словарь Брокгауза-Ефрона, полутом 79, стр. 45—47 (статья Н. Г. Лучинского).

IV. Воспоминания о Щапове:

"Из воспоминай казанского студента», в сборнике "Первый шаг», Казань, 1876 г., стр. 408 и дал.— И. Боборыкин, "Из воспоминаний о пишущей братии» ("Биржевые Ведомости», 1878 г., № 163).—"Из воспоминаний Як. Григор. Рождественского» ("Екатеринбургская Неделя», 1883 г., 4, стр. 74—76).— "А. И. Щапов. Из воспоминаний В. Вагина» ("Сибирский Сборник», 1885 г.).—"Воспоминания А. В. Никитина» ("Русская Старина», т. 128, № 10, стр. 68). — "Записки протоиерея Певвицкого», там же, 1906 г., № 8, стр. 324-326.

V. Общие сочинения и отдельные сведения:

И. Знаменский, "История Казанской духовной академии», вып. I, стр. 7—8; вып. Il, стр. 132—136.— Н. Загоскин, "Деятели Казанского университета, 1806—1900г.», Казань, 1900 г .—Его же, "История Императ. Казанского университета», Казань, 1903 г.— "История полувековой деятельности Императорского Русского географического общества», ч. I, стр. 226.— "Очерк 25-летней деятельности Сибирского отдела Русского географического общества», 1876 г., стр. 11—12. — "А. И. Муравьев о Щапове. Письмо к влиятельному лицу» ("Русский Архив», 1862 г., кн. 3, вып. 6, стр. 210—213). -"Известия Сибирского Отделения Русского Географического Общества», 1876 г., т. VI, № 3, стр. 11.— "Новое Время», 1876 г., № 214. ("Письмо в редакцию», по поводу издания сочинения "Отчет Императорского Русского географического общества», за 1878 г. — М. К. Лемке, "Н. М. Ядринцев», стр. 42—44.—"Памятник А. И. Щапову» (рисунок в прилож. к газ. "Сибирь», 1886 г.). — "Памятник А. И. Щапову», ("Исторический Вестник», 1886 г., № 6, стр. 452—453). — В. Вагин, "Щаповы» ("Сибирский Сборник»за 1889 г., вып. 2, стр. 65 и дал.).— "Действия Нижегородской ученой архивной комиссии», вып. I (статья Звездина о Щапове).— Н. Агафонов, "В дополнение статьи г. Звездина о Щапове», там же, вып. 2, стр. и 39. — "Восточное Обозрение», 1897 г., № 63 (ст. К. Кокоулина).— "Стихотворение А. И. Щапова», сообщил И. Васильев ("Русская Старина», 1890 г., № 7, стр. 217—218).

VI. Политические дела Щапова:

И. Фирсов "Студенческие истории в Казанском университет» ("Русская Старина», 1889 г., № 6, стр. 623—629).—Архив Свят. Синода, дела №№ 149 и 4691 (о произнесении Щаповым речи в память Безднинских крестьян и следствия по этому делу). — Крылов, "Из воспоминаний мирового посредника» ("Русск. Стар.», 1892 г., № 2, о Безднинской драме). — В. Бурцев, "За сто лет», сборник, ч. II, стр. 49 (о том же).— "Былое», 1906 г., № 1, стр. 171—173 (о том же). — М. К. Лемке, "Дело о лицах, обвинявшихся в сношении с лондонскими пропагандистами», там же, 1906 г., № 9, стр. 158-207; № 10, стр. 80—120; № 11, стр. 194—220. — Его же, "Молодость отца Митрофана», там же, 1907 г., № 1, стр. 200.

VII. Характеристики значения Щапова:

И. Ф. Нильский, "Несколько слов о расколе», Спб., 1864 г. - А. И. Пятковский, "Из истории нашего литературного и общественного движения», т. I, Спб., 1876 г., гл. 5.—27. И. Н. Милюков, "Главные течения русской исторической мысли», М. 1898 г.

VIII. Биографические указания работ Щапова:

В. И. Межов, "Русская историческая библиография», т. I, №№ 4469, 4471, 4473, 4474, 7996, 8000, 8007; т. II. № 23754,6; т. II, №№ 32117, 33092, 33093, 36555, 36556. - Его же, "Сибирская библиография», т. II, №№ 6525, 6527, 6528, 6538, 11345, 11960, 15531; т. III, №№ 17843, 20340, 20417, 20429, 20430, 23173,—А. С. Пругавин, "Раскол-сектанство», вып. I: "Библиография старообрядчества и его разветвлений», М., 1887 г. — Сахаров, "Указатель литературы о расколе», Спб., 1887 и 1892 гг.

IV. Отзывы о работах Щапова:

а) "Русский раскол старообрядчества»: С. М. Соловьев, "Уния, казачество и раскол», "Атеней», 1859 г. т. II, № 8, стр. 393—420.—"Летописи Русской Литературы и Древности», изд. Тихонравова, 1859 г., т. II, кн. 4, отд. 3, стр. 73—96 (ст. Ив. Некрасова). — Добролюбов, "Что иногда открывается в либеральных фразах» ("Современник», 1859 г., т. 77, № 9, отд. 3, стр. 37—52 и в "Собрание сочинений». — Бестужев-Рюмин: "Несколько слов по поводу статьи: "Что иногда открывается в либеральных фразах» ("Отечественные Записки», 1859 г., т. 127, № 11, стр. 37 и дал.) — б) "Земство и раскол»: "Сын Отечества», 1862 г., № 44 (ст. А. Вишнякова).—"Современник», 1863 г., №3, отд. 2, стр. 110—122.—в) "Миросозерцание, мысль, труд и женщина...»: "Гражданин», 1873 г., № 3, стр. 906—911. — г) "Социально-педагогические условия умственного развитая русского народа»: "Библиограф», 1869 г., № 3 (ст. Н. Александрова). — "Всемирный Труд», 1869 г., № 11, стр. 175—179. — "Спб. Ведомости», 1869 г., № 13. — "Вестник Европы», 1869 г., № 12; 1870 г., № 1, стр. 326—373 [статья А. И(ыпина)]. — "Дело», 1870 г., № 1, стр. 73—86. — "Русский Вестник», 1870 г., № 2, стр. 813—834 (ст. "Событие в нигилистическом мире», В. Кочнева).—"Спб. Ведомости», 1870 г., № 115 (ст. Z., "Образцовая глупость», по поводу статьи В. Кочнева). — "Всеобщая Газета», 1870 г., № 62 (ст. В. Орлова,). — "Отечественные Записки», 1870 г., № 7, стр. 1—22 (ст. А. Пятковского). — "Православное Обозрение», 1870 г., № 2 [ст. "Церковь по отношение к умственному развитию древней Руси», В. К(очНева?)]. — "Голос», 1870 г., №№ 55, 56. — "Неделя», 1870 г., №№ 21, 22 (ст. И. Ровинского, "Поворот в русской исторической науке»), — "Одесский Вестник», 1870 г., № 37 (ст. М. Г., "Причина нашего черепашьего прогресса»), — "Новороссийский Телеграф», 1780 г., №№ 85, 87, 89 (ст. Л. Самсонова, "Воспитание молодых рабочих поколений»). "Странник», 1872 г, т. 4, стр. 12—30 (ст. Е. Дылевского).