Николай Николаевич Щепкин

H. H. Щепкин. 1854 - 1919

В Москве, в Хамовниках, на углу Неопалимовского и Трубного переулков, есть небольшой домик-особняк, с небольшим московским двориком и садом. Таких домиков по Москве много. Но этот особенный. Небольшой, приземистый, крепкий, с большими окнами, которые то, казалось, весело смеялись, то сурово и гневно хмурились, но всегда зорко вглядывались в окружающее. Этот домик как бы отражал черты и настроения своего хозяина.

Здесь жил и работал Н. Н. Щепкин. Здесь же он был захвачен с явными уликами, «с поличным», не оставлявшим сомнения в том, что он был в деятельной, непримиримой борьбе с советской властью. Из этого домика он был взят на Лубянку и через несколько дней убит вместе с другими, обвиненными в заговоре против власти.

Имя Щепкиных — славное русское имя. Русские люди имеют все основания гордиться этим именем. Среди лиц, носивших его, были совершенно исключительные по своим дарованиям и талантам люди.

Знаменитый русский актер Михаил Семенович Щепкин прославил это имя и поставил на ряду с наиболее дорогими для России и блестящими именами. М. С. Щепкин был родным дедом Н. Н. Щепкина. В своих записках «Из ранних воспоминаний» (напечатаны в журнале «На чужой стороне», вып. 2-ой. Вводные странички к этим интересным и, к сожалению, в самом начале прерванным, воспоминаниям помечены — «Москва, 18-31 июля 1919 года», т. е. за месяц с небольшим до гибели Н. Н. Щепкина.), Н. Н. Щепкин, рассказывая о происхождении их рода, говорит: «Сами то мы стали свободными людьми еще недавно, так как дед был креп' тгным дворовым человеком графа Волькенштейна и получил свободу по выкупу, внесенному за него почитателями его артистического таланта».

Отец Н. Н., Николай Михайлович Щепкин, был одним из первых и лучших мировых судей по введении мирового суда в Москве, был гласным Московской Общей Думы по Положению 1862 года, гласным Московского губернского земского Собрания и членом Московской губернской земской Управы. Просвещенный и культурный человек своего времени, близкий к кругам Т.Н. Грановского, Герцена, Огарева, Станкевича, Кетчера, в период реформ Александра II он всецело посвятил себя общественной деятельности.

Мать Н. Н., Александра Владимировна, происходила из известной семьи Станкевичей, с именем которой связан философско-литературный кружок 30-х годов прошлого века.

Дядя Н. Н., Петр Михайлович Щепкин, был одним из первых товарищей председателя Московского Окружного Суда в пору открытия новых судов. Другой дядя, Дмитрий Михайлович, — известный египтолог. Наконец, Митрофан Павлович Щепкин, двоюродный дядя Н. Н., талантливый ученик Грановского, насадитель основ самоуправления в России, один из создателей славных традиций Московской городской Думы, автор монументального труда «Общественное хозяйство гор. Moсквы в 1863-1898 г.г.», был видным общественным деятелем и публицистом.

Вот среда, в которой вырос H. Н. Щепкин. По его словам, дом его отца был полон разговоров об общественных делах. Здесь были заложены основы его тяготения, сначала к общественной работе, а затем и к политической деятельности. Здесь бессознательно укреплялось, как он говорил, его свободолюбие.

Продолжая традиции своей семьи, H. Н. Щепкин (родился 7 мая 1854 года, убит большевиками в ночь на 15-ое сентября 1919 года (стар. стиля)) по окончании физико-математического факультета Московского Университета вскоре был избран мировым судьей города Москвы и гласным Московской городской Думы. Тут началась его общественная работа, естественно перешедшая в политическую.

На своем посту, в своем родном городе, верный культурным и свободолюбивым традициям своей славной семьи, Н. Н. и кончил трагически свои дни.

Наблюдая эту жизнь, можно сказать, что она была до краев заполнена обильным, разнообразным и интересным содержанием, искрилась и сверкала талантом, которым был с избытком наделен Н. Н. Щепкин.

Это была весьма своеобразная натура, не укладывавшаяся для своего истолкования и понимания ни в одну из обычных схем. Он был, как бы соткан из контрастов и противоречий: веселость и порывы гнева, повышенная чувствительность, нередко выражавшаяся в едва скрываемых слезах, ласковость и доброта, и беспощадное обличение противников — сменялись в нем быстро, но не изменяли его основного существа.

Ярко выраженной чертой его характера была деятельная подвижность, острая впечатлительность и быстрое, немедленное реагирование на все, что окружало его и попадалось ему на глаза. Эта черта сохранилась в нем до самого конца. В свои 65 лет, когда он погиб, он был такой же живой, подвижной и впечатлительный, как и в молодые и зрелые годы. Так же, если не больше, и во всяком случае, с абсолютным для себя риском, отзывался он на вое, что творилось вокруг него.

Эти свойства делали его незаменимым и интересным и в беседе, и в личных сношениях и, еще больше, в общей работе. Он был ярок и блестящ, и всегда внезапен в выражении своих мыслей и впечатлений, в обнаружении ускользавшего иногда для других понимания смысла вещей и явлений. Тут он обнаруживал способность, наряду с разработкой деталей и подробностей предмета, схватывать и все его существо в целом. В работе с другими, подавая яркие реплики, схватывая чужую полезную мысль и отбрасывая острой шуткой или саркастическим замечанием вредную, путанную чужую мысль, он, на глазах у собеседников, или членов совещания, творил и создавал, приводил к точному разрешению иногда очень сложный вопрос. Наблюдать Щепкина в общей работе, участвовать с ним в этой работе, было большим наслаждением. Но иногда работа эта не клеилась. Праздная болтовня, тупое сопротивление мешали. Тогда он становился резок до нестерпимости. Порыв, который не был использован для творческой работы, обращался в раздражение, выливался в обличения, критику и бичевание тех, кто, по его мнению, своекорыстно использовал общественное дело в своих интересах, или не понимал его смысла. Но и тут, после его шумных восклицаний и гневных выпадов, наступало состояние, близкое к радости. Сознавалось появление новой мысли, нового понимания, казавшегося неразрешимым, положения. Эта способность творчества, которой был наделен Н. Н. Щепкин, была особенно дорога в нем.

Где был Щепкин, там или раздавался громкий дружный смех, отвечавший на его остроумные и неожиданные шутки, на меткие, часто колючие, замечания, или водворялась глубокая тишина, среди которой звенел его голос, полный гнева и страстного обличения.

Все знали его талантливость, ценили его живость и изумительную трудоспособность. Его шуток, иронии и сверкающих сарказмов боялись. А на его гневные филиппики не многие умели отвечать.

Та же неудержимая подвижность часто делала его трудным в личных отношениях. Он казался иногда заносчивым, несдержанным, вне общеобязательной дисциплины. Может быть поэтому в числе окружавших его было немного таких, кто любил его по-настоящему. С ним редко и трудно сближались. Да и он сам, будучи очень общительным, редко допускал посторонних в свой интимный мир.

Пылкий и увлекающийся, верный своим свободолюбивым идеалам, он, не колеблясь, приносил в жертву своим идеям личные выгоды и без сожаления рвал стародавние личные отношения. Когда, после 1905-го года, волна реакции, казалось, затопляла освободительное движение, он, среди небольшой группы лиц, в Московской городской Думе остался верным освободительным идеям. С непривычной для того времени резкостью, он демонстративно порвал старые дружеские отношения с людьми, которые стали во главе попятного движения.

Это был смелый, решительный и боевой человек. Он не оставался покорно-равнодушным при попрании того, что было ему дорого, чему он верил и чему служил. А служил он только тому, во что верил. Он был из тех, кто смело, не оглядываясь назад и не озираясь по сторонам, вступал в бой, даже неравный, если нужно было встать на защиту попранного идеала. Он сам нападал, когда этого требовало дело, которому он верил. А идеалом Щепкина, как он неоднократно говорил, как писал в своих «Ранних воспоминаниях», и как засвидетельствовал своей жизнью и смертью — было общественное благо, право и свобода. Этому идеалу и была посвящена его жизнь. За него же он и отдал ее. Под общественным благом он разумел не отвлеченную, теоретическую схему. Это понятие было заполнено для него живым, реальным содержанием, которое выражалось им в его работе при выработке программы партии Народной Свободы, в его работе в Московской городской Думе и, впоследствии, в двух государственных Думах.

Определяя основное содержание своих устремлений и говоря о «своих истинных учителях и наставниках из народа», Щепкин говорит: «Им я обязан самыми светлыми и теплыми воспоминаниями о моем детстве и теми основами свободолюбия, которые руководили мной всю остальную жизнь. Тут же, очевидно, я получил демократические навыки, развившиеся постепенно в убеждения и глубокую привязанность и любовь к народу, к которому я принадлежу, выдержавшие испытания даже нашей великой революции, когда выявились все ужасы психологии и душевного уродства, как русских низов и интеллигенции, так и правящих слоев, все ужасы наследия векового рабства и рабовладения и общего бесправия».

Эти строки лучше всего выражают существо внутреннего строя Н. Н. Щепкина. В них его понимание России. В них объяснение смысла его жизни до его последних дней. На протяжении многих лет наших соприкосновений и совместной работы в области общественной и политической — эти мысли, в разной форме и по разным поводам, неизменно им выражались.

«Я жил всегда, — говорил Щепкин, — настоящим для будущего, не придавая большой цены тому, что было сделано мною в прошлом». Это отношение к прошлому и будущему особенно сближало его с молодежью, которая тоже, в общем, мало интересуется прошлым. Это искание лучшего будущего в работе настоящего, этот естественный демократизм, были причиной того, что Щепкин был неизменным другом слагавшейся в начале освободительного движения городской демократии (торговые служащие, приказчики и тому под.).

Когда Щепкин, избранный от города Москвы по первой курии в 3-ю государственную Думу, уезжал в Петербург, на Николаевском вокзале собралась проводить его громадная толпа народа. Проводы были шумны и сердечны. Перрон был полон молодежи и «городской демократии».

«А где же твои избиратели, Щепкин? — обратился к нему один из его приятелей. — Ведь, это 2-ая курия пришла провожать тебя, избранного по 1-ой курии домовладельцев и крупных промышленников» ...

Н. Н. Щепкин принадлежал к тому течению в русском прогрессивном обществе конца прошлого столетия, которое, опираясь на поколение, осуществлявшее в жизни реформы Александра II, проносило через эпоху реакции освободительные идеи, органически связанные с основой реформ 60-х годов. Это течение, увлекая за собой все новые и новые элементы из разных слоев и классов, росло, оформлялось и начинало создавать внушительную социально-политическую силу. В прогрессивной работе русских земств и городских самоуправлений больших центров, среди просвещенного купечества и среди земского и городского, так называемого, «третьего элемента» отрабатывались живые, активные силы, которые образовывали категорию новых людей, с новыми настроениями и устремлениями. Это течение проходило между двух стихий, было между двумя непримиримыми началами: между старым самодержавием и его классовым окружением, и происходившим в стране революционным движением. От степени напряженности развития этих прогрессивных элементов, противоборствовавших в одинаковой мере реакции и революции, зависело мирное изживание и разрешение назревавшего русского кризиса. Это течение, объединявшее русских либералов с подлинными демократами, должно было создать среду высокого культурного и политического влияния на ход событий и на разрешение вопросов, которые были поставлены жизнью и не могли быть сняты с очереди.

Земская среда была подготовительной школой для этих людей. Народилась и организовывалась «всесословная интеллигенция», которой должно было быть отведено место в политической жизни страны.

На этих коротких страницах, посвященных памяти погибших, нельзя дать исчерпывающей картины яркой и исключительно содержательной жизни Н. Н. Щепкина, столь типичной для русской интеллигенции конца прошлого и начала нынешнего века. По отношению к жизни Щепкина, можно было бы, по справедливости, сказать, что ни один день её не проходил праздным. Эта деятельная натура не могла оставаться без дела, искала его и находила во всем и повсюду. Он все умел делать, знал много ремесел, голова и руки были постоянно в работе.

Он был вольноопределяющимся в годы русско-турецкой войны. Был на Балканах, сражался в авангарде у Скобелева, и вернулся в «свою» Москву, украшенным за храбрость солдатским Георгием, и произведенный в офицеры. Этот Георгий был ему дорог, и в особо торжественных случаях общественной жизни он охотно надевал его на свой черный сюртучёк. Нравилось это и нам, его сотрудникам и сотоварищам по работе. В этом мы видели сочетание яркой индивидуальности с общественной солидарностью.

Н. Н. Щепкин был коренным москвичом. Тут он рос, учился, работал среди самой гущи населения, одно время в качестве мирового судьи, и непрерывно, в течение около 25 лет, в качестве гласного Московской городской Думы. От Москвы он два раза избирался депутатом в государственную Думу.

Говоря о Москве, Н. Н. часто называл ее:

«Моя Москва»!

И он имел на это право гораздо большее, чем те, кто связан с Москвой происхождением, детскими воспоминаниями, или благоприобретенным благосостоянием. Он много, очень много сделал для Москвы, осуществляя задачу своей жизни — творить общественное благо. И он отдал Москве свою жизнь в самом подлинном и трагическом смысле этого слова.

Его привязанность к Москве была изумительна. Он почти никуда не уезжал из Москвы, кроме своего маленького именьица под Москвой, неподалеку от села Тихвинского, Авдотьино тож, некогда принадлежавшего известному Н. И. Новикову. Он не хотел уйти из Москвы и тогда, когда для него стало уже невозможно оставаться там, когда роковое кольцо уже смыкалось около него.

Незадолго до своего ареста большевиками он говорил:

«Круг около меня сужается. Выходов и надежд нет. Достаточно какому-либо генералу проговориться — и я погиб».

И, тем не менее, он наотрез отказался покинуть «свою Москву», несмотря на просьбы друзей.

Щепкин великолепно знал Москву, её прошлое, её дух и своеобразие. Если каждый старый город отпечатлевает на себе прошедшие эпохи не только в остатках старины, не только в сохранившихся названиях урочищ и улиц, но и в духе, который далеко не всем обнаруживает себя, — то про Щепкина можно сказать, что он чувствовал этот дух Москвы и в своем служении городу всегда руководился ощущением этотго духа. Иногда было заметно, что Щепкин как бы внутренне прислушивается прежде, чем высказать то или иное мнение, касающееся вопроса, затрагивающего город, его планировку, проведение улиц, уничтожение частей старых зданий и т. п. Казалось тогда, что он консультирует «дух Москвы», который пребывал где-то в глубинах его тонкой и сложной психики.

Он был своеобразным мировым судьей. Этому делу он отдался с увлечением, как и всему, за что брался. Его живой темперамент делал то, что он не оставался спокойно зрящим на правых и виновных; добру и злу он не внимал равнодушно... Напротив того, он переживал каждое «дело». У него не было больших и малых дел, не было, как обычно говорили профессионалы судьи, дел и делишек. Элемент жизни в каждом деле, затронутость людей в каждом процессе ставили его в положение участника всякого дела. Жизнь камеры мирового судьи была прекрасной школой для него, источником познания жизни городской народной массы. Руководителем его в первых шагах судейской деятельности был старый, маститый московский столичный мировой судья Л. В. Любенков, краса Московского Столичного Мирового Сезда. До конца дней Любенкова, Н. Н. сохранил к нему самые нежные чувства живой симпатии и нередко забегал к нему в Гранатный переулок за советом, но уже не по судейским делам, а по делам общественным, выслушивая мнения старика по вопросам общественной этики. Мировым судьей он пробыл с 1883-го по 1894-ый г.

Гласным Московской городской Думы Н. Н. Щепкин был около 25 лет. Из них четыре года товарищем Городского Головы К. В. Рукавишникова. Гласным он был и в последней Думе, избранной по всеобщему голосованию в июне 1917-го года.

Перечислить все, что сделано Щепкиным для Москвы, или при его участии, по его инициативе — нет возможности. Да едва ли это и нужно, ибо существо общественной работы, которой он был предан, в том и состоит, что индивидуальная личность, отдавая свое творчество и работу на общественное благо, сливается с инициативой и творчеством других. Коллективная мысль, коллективная воля создают общие ценности, общие достояния. Но все же, яркие индивидуальности остаются на виду, остаются руководителями, лидерами и в общей работе. Их участие и инициатива нередко объясняет самое возникновение того или иного дела, направление его, и тот или иной исход. Им в значительной мере принадлежит и создание общего направления и характера общественной организации, в которой они работают.

Одним из таких лидеров в Московской городской Думе долгое время был Н. Н. Щепкин.

Для Щепкина работа в Московской городской Думе имела особое значение. В то время это была школа общественности и арена общественной деятельности. Сначала тут он учился общественной работе. Потом сам находил нужные слова и формулы для защиты прав общественных самоуправлений. Здесь он увлекательно разъяснял истинный смысл общественного служения в интересах всего населения, а не в угоду тому или иному привилегированному классу. Здесь он вел страстную борьбу с косностью, пассивностью, невежеством и равнодушием, с попытками проявления своекорыстных вожделений. Общественное дело ставило все новые и новые цели, выдвигало все новые и новые задачи. И Щепкин отдал себя целиком этой общественной работе с увлечением и страстью. В те времена общественная работа была стеснена, и живые общественные силы имели весьма ограниченные возможности для своего приложения. Тем с большим увлечением отдавался Щепкин этой работе. Значительная часть его жизни ушла на нее. Вспоминая о нем, как о городском деятеле, нужно особенно отметить его настойчивость и энергию в деле проведения в Москве широкой программы муниципализации городских предприятий. Московский трамвай обязан своим существованием в значительной мере Щепкину.

Хочется тут же отметить, что в лице Н. Н. Щепкина Московская городская Дума и Московское губернское земское Собрание, в состав которого он входил, как гласный г. Москвы, на протяжении многих лет, имели одного из наиболее ярких по талантливости и работоспособности гласных.

К концу русско-японской войны Московская городская Дума становится одним из центров политического движения. Во главе с С. А. Муромцевым, среди гласных Думы образуется кружок, при посредстве которого Дума не только откликается на события политической жизни страны, но и сама начинает принимать в них участие. В этом кружке Щепкин занимает центральное место.

В ответ на известное постановление земского съезда 6-8 ноября 1904-го года, Московская городская Дума 30-го ноября того же года заслушала и приняла заявление 74-х гласных, в котором намечалась целая политическая программа. Тут, между прочим, указывалось на необходимость ограждения личности от внесудебного усмотрения, отмены действий исключительных законов, обеспечение политических свобод. Эти начала должны быть проведены в жизнь на обеспечивающих их неизменность незыблемых основах, выработанных при участии свободно избранных представителей населения и т. д. Это конституционное заявление было оглашено в Думе Н. Н. Щепкиным, одним из его авторов, и принято почти единогласно.

Страна вступала в полосу напряженной политической жизни. Резко и непримиримо обозначились крайние фланги в начавшейся революционной борьбе. Нужна была большая организационная работа, чтобы борьба была введена в правомерные формы и не вылилась в стихийный бунт и гражданскую войну. Эта работа и была произведена в течение 1905-го года на съездах земцев, Союза Освобождения и на земско-городских сездах, закончившихся возникновением партии Народной Свободы.

На долю Н. Н. выпала большая работа по составлению предположений Московской городской Думы «по вопросам, касающимся усовершенствования государственного благоустройства и улучшения народного благосостояния* в связи с Высочайшим указом 18-го февраля 1905 г, При участии других гласных, Щепкиным был разработан обширный доклад, излагавший начала государственного устройства на конституционных началах. Доклад этот получил широкое распространение

На земско-городских съездах Щепкин неизменно избирался товарищем председателя и был активным их участником. Так, на съезде 6-8 июля он, вместе с Кокошкиным, сделал доклад о проекте народного представительства, выработавшего Булыгиным, в котором резко высказался против этого проекта. На том же съезде был доложен проект основного закона Российской Империи, разработанный Муромцевым при непосредственном участии Кокошкина, Щепкина и др. Муромцев очень ценил участие обоих, и отмечал особенное значение участия Щепкина, вносившего в работу чрезвычайно ценные указания «от реальной жизни».

Последний октябрьский земско-городской съезд совпал с Учредительным съездом партии Народной Свободы. Щепкин вступил в партию со дня её возникновения, и вскоре был избран в её Центральный Комитет.

С этого времени начинается организованная политическая работа партии, в которой Щепкин принимает деятельнейшее участие. Стремления его укрепить начала гражданских свобод, равенства и социальной справедливости, стремление к реформам, направленным к удовлетворению справедливых требований трудящихся классов — теперь находят для себя выход. Не оставляя работы в Московском городском Управлении, он с головой уходит в партийную жизнь и становится одним из главных деятелей по организации связей между партией и прогрессивно настроенной учащейся молодежью, торговыми служащими и приказчиками города Москвы.

В Московском отделении партии к.-д. он играл одну из первых ролей. Московское отделение ЦК партии было богато обставлено партийными силами. Достаточно упомянуть имена С. А. Муромцева, Ф. Ф. Кокошкина, Г. Ф. Шершеневича, М. Я- Герценштейна, Н. А. Каблукова, А. А. Кизеветтера, П. И. Новгородцева, В. А. Маклакова, Н. В. Тесленко, и вспомнить целый ряд других имен... Будучи тесно связано с Петербургским, оно в то же время имело свой оттенок, который несколько отличал его от Петербургского. Этот московский оттенок не только не мешал единству партии, но, может быть, сообщал ей некоторую гибкость, внося в нее непосредственные элементы от реальной действительности. Этот элемент «от жизни» в значительной степени сообщался живым и чутким Щепкиным, всегда готовым протестовать и спорить, если мысль приобретала несколько теоретически отвлеченное направление.

Одним из счастливейших дней жизни Щепкина было его избрание в государственную Думу от города Москвы. Избрание от Москвы было для него не только великой радостью, но и высоким моральным удовлетворением. Он в полной мере отдавался этому чувству радости, которая искрилась в его речах после избрания. В этом избрании он видел признание и доверие Москвы...

Он был в двух государственных Думах. В третьей по дополнительным выборам и в четвертой до её конца. В Думе он работал в комиссиях финансовой и по рабочему вопросу. В выступлениях своих в общих собраниях он оставался таким же бурно-пламенным и резким, каким знала его Москва. Однажды он подвергся даже устранению на пять заседаний.

Работа в государственной Думе, однако, не давала ему удовлетворения. Нередко, покидая Москву, он уезжал на сессию Думы с тяжелым чувством отрыва от живого дела на дело томительное, нудное, не дающее результатов. Политический состав Дум, отношение правительства к Думе, государственный Совет, мертвивший и без того вялую работу Думы, были великим испытанием для Щепкина.

С начала войны Щепкин находится в кипучей работе. В Московской Думе при его участии создается, тек называемая Военная Комиссия, так много сделавшая для раненых и для армии... При его участии возникает Всероссийский Союз Городов. Особоуполномоченным последнего, Щепкин едет на фронт, и там снова получает возможность проявить свои организационные таланты и неукротимую энергию. На съезде Союза Городов в марте 1916 года, вернувшись с юго-западного фронта, он так характеризовал работу Союза на фронте:

«Нет той работы, на которую не дерзали бы покушаться Союзы, если эта работа нужна для армии и населения на фронте. Мы работали без всякого права, в силу желания и долга».

Разорительная и неудачная для России война завершилась революцией, перешедшей в утверждение небывалой тирании. Среди октябрьских переворотчиков были знакомые лица. Были лица, с которыми жизнь и общественная работа неоднократно сталкивали в прошлом.

Было много лиц, за которых в свое время мы «ходатайствовали» перед власть имущими. Были, наконец, такие, с которыми московские общественные деятели и профессора встречались при попытках сговора между социалистами и революционерами, с одной стороны, и представителями науки, либеральными и демократическими течениями с другой. Щепкин участвовал во всем этом. За многих ходатайствовал и хлопотал, многих выручал, многим помогал, и влагал много страстности в процесс сговора.

Октябрьский переворот застал его в Москве, куда он вернулся из Туркестана, где он, по поручению временного правительства, исполнял функции Комиссара временного правительства.

Его свободолюбие, его природный демократизм, его политический идеал, все его жизнепонимание были уязвлены смертельно и жестоко оскорблены насилием, которое овладело Россией и, под прикрытием высоких, зазывающих и лживых фраз, вновь отнимало у народа завоеванную им свободу.

Для него, как и для многих, ему подобных, не было выбора в вопросе — как поступить?

Он не мог стать в ряды насильников и захватчиков. Не мог и приспосабливаться к ним. Все существо его пылкой натуры вопияло против них и требовало непосредственных действий. Для Щепкина и для людей его настроения наступило роковое время. Нужно было отдать себя целиком на защиту своих идеалов от грозной и смертной опасности, свободолюбия — от нового рабства. Естественно, что они вступили в борьбу с захватчиками власти. Борьба эта оказалась недостаточно организованной и встречала противодействие не только со стороны непосредственного врага, но и со стороны пассивности масс населения... Не мало вреда причинили и шатания тех, кто брался за дело сопротивления и борьбы. Раскрывалась бездна, готовая поглотить накопленные веками моральные и материальные достояния народа. Началась борьба не на защиту старых порядков, — их уже не было, — а на защиту основных элементов, из которых слагалась народная жизнь: на защиту церкви, семьи, права, правды и совести, на защиту родины.

Пусть борьба эта кончилась пока неудачей. Она была неизбежна. Неизбежно было, что известного рода люди приняли в ней участие. Неизбежно было и то, что среди них был и Щепкин.

Мы не будем излагать здесь перипетий этой борьбы и степени участия в ней отдельных лиц. Время для этого еще не настало, несмотря на истекшее уже целое десятилетие.

Отметим, что для захвативших власть коммунистов Щепкин был опаснейшим противником. Не даром красный профессор г. Покровский, воспевая ЧК, говорит, что после уничтожения Щепкина больше не встречается «таких крупных фигур, как Н. Н. Щепкин, несомненно, чрезвычайно характерный буржуазный республиканец, готовый материал для Кавеньяка или Тьера».

Партия к.-д. уже в ноябре 1917-го года была объявлена «партией врагов народа», а члены руководящих её учреждений объявлялись подлежащими аресту и преданию суду революционных трибуналов.

Большинство видных членов партии приняло участие в начавшейся борьбе с большевиками. Н. Н. Щепкин был в их числе.

Он стремился связать разрозненные движения белых армий.

«Я живу в московской Руси, знаю настроения Севера и Сибири, — писал он из Москвы. — Государственное дело может совершаться только после решения судьбы центральной России и в самой центральной России, так как разобраться в том, что делается на Руси можно, только прожив в самом горниле анархии и распада».

В марте 1919-го года он писал:

«Не думайте по спокойному тону моего письма, что Москва не страдает. Мы буквально изо дня в день умираем. В нас говорит спокойствие отчаяния. На ближайшие месяцы смотрю с ужасом».

Незадолго до своего ареста, он поручал сказать своим друзьям о сильном полевении настроения, как в Москве, так и вообще в России.

26-го июля он прислал тревожное письмо. Близость конца уже нависала и становилась неотвратимой, если вовремя не придет помощь и избавление.

«Умереть мы сумеем, писал он. — Но мы хотим знать, за что мы умираем!».

И он умер на своем боевом посту, не подавшись и не изменив своим идеалам и верованиям.

Он знал, за что он умирает. Но ему, как и всем остальным, не было суждено перед смертью узнать, что их жертва является залогом торжества их идеалов и стремлений всей жизни.

Отвечая на допросах своим палачам, он всю «вину» брал на себя, и говорил им:

«Я знаю, что вы меня убьете! Но вас я так презираю, что не боюсь от вас смерти!».

Он прожил заполненную ценным содержанием и интересную жизнь. Его жизнь была постоянным горением. Его жизнь не случайно пройденный путь, а путь, избранный сознательной волей. Он достойно жил и геройски умер, не отказавшись от своего свободолюбия и не склонившись перед поработителями своего народа.

Как были арестованы и расстреляны Н. Н. Щепкин, А. Д. и А. С. Алферовы

Николай Николаевич Щепкин, Александр Данилович Алферов и его жена, Александра Самсоновна Алферова, были арестованы в один и тот же день, 15-28 августа 1919 года. Н. Н. Щепкин был арестован чекистами в своем доме, в Москве, в Неопалимовском переулке, а А. Д. и А. С. Алферовы вблизи станции Болшево, где ими была организована летом 1919 года детская трудовая колония.

После ареста, Щепкин и Алферов были заключены в так называемой внутренней тюрьме ВЧК, на Лубянке, в доме № 2. В той же тюрьме содержалась и А. С. Алферова, но отдельно от своего мужа — в женской камере.

Как только Н. Н. Щепкин был арестован, в его доме была устроена засада, которая длилась три недели. Много случайных людей, которые приходили к Н. Н. после его ареста, были арестованы и брошены в чекистские застенки, как сообщники Н. Н. Рядом с домом Н. Н. Щепкина находился районный комитет социального обеспечения, и было несколько случаев, когда люди, по ошибке, вместо дверей комитета, попадали в дверь квартиры Н. Н. Эти люди тут же подвергались аресту со стороны комиссара Левина, руководившего этой засадой. Так случилось, например, с одной старушкой, которая за свою неосмотрительность была арестована при входе в квартиру Н. Н., была затем заключена в тюрьму и подверглась большим испытаниям. Эта старушка совершенно не знала Н. Н., но была приобщена к «контрреволюционному заговору», в котором большевики обвиняли Щепкина и Алферова.

После ареста Щепкина и Алферовых и заключения их во внутреннюю тюрьму ВЧК, начались хлопоты за них их друзей. Чекисты обвиняли Щепкина в сношениях с Деникиным, а Алферова с Колчаком. Друзья Щепкина и Алферовых, встревоженные за их судьбу и отдавая себе отчет в том, какая опасность им угрожает, обратились, между прочим, к Л. Б. Каменеву. Каменев не принял тех, кто пришел к нему узнать об участи арестованных и ограничился тем, что выслал к явившимся к нему своего секретаря. Секретарь заявил, по его поручению, ходатаям, что Каменев, якобы, не знает вообще, где и когда были арестованы Щепкин и Алферовы. Конечно, Каменев, по своему положению, которое он занимал в большевицкой служебной иерархии, не мог не знать об этом аресте. Большевицкий сановник этим своим заявлением через своего секретаря хотел, по-видимому, пресечь всякие дальнейшие попытки обращения к нему по этому поводу. Между тем, заявление Каменева, в тревожной атмосфере того времени и в связи со слухами о том, что Н. Н. Щепкину удалось скрыться в момент ареста, комментировалось друзьями Щепкина, как подтверждение упорных слухов о его побеге.

Весной и летом 1919 года А. Д. и А. С. Алферовы сосредотачивали все свои усилия на заботах о своей гимназии и о её дальнейшей судьбе. Теперь, при большевиках, надо было отстаивать самое право на её существование. Кроме того, в то время шел вопрос о том, сохранить ли гимназию Алферовых, как «показательную», за центром МОНО (Московский отдел народного образования), или же отнести ее в разряд районных учебных заведений. Этот вопрос очень волновал Алферовых, и в результате долгих и напряженных их хлопот, он был решен благоприятно: гимназия Алферовых была сохранена за центром. Это решение вопроса обеспечивало сравнительно сносные условия для дальнейшего существования гимназии Алферовых.

Летом 1919 года, в свободное от школьных занятий время, Алферовы устроили в Болшеве, вблизи Москвы, для своих учеников и учениц детскую трудовую колонию. Эта колония была организована на принципе самообслуживания. Физической работой были заняты все: и педагогический персонал, и дети. Сами готовили, сами стирали, сами кололи дрова, сами обрабатывали огород. Это была единая дружная семья, крепко спаянная любовью к Александру Даниловичу и к Александре Самсоновне, которые в небывало тяжких условиях существования в 1919 году, при совершенно разлаженной жизни, в разгар гражданской войны, при остром недостатке всего необходимого, все же сумели обеспечить питомцам своей гимназии здоровый отдых.

Жизнь детской трудовой колонии была нарушена 15-28 августа вторжением чекистов. Первой была арестована А. С. Алферова. На вопрос чекистов, где её муж, Александра Самсоновна заявила, что её мужа в колонии нет, что он уехал в Москву и что она не знает его адреса. Тот же вопрос о местонахождении А. Д. был поставлен и детям. Ни А. С., ни дети не хотели сказать, что А. Д. находится тут-же, в колонии, в саду, в маленьком домике садовника. Любовь к А. Д. Алферову и предчувствие недоброго непроизвольно сплотили детей в порыве защиты своего учителя и друга от посягательства на него со стороны нагрянувших из Москвы чекистов.

Однако, спасти А. Д. Алферова не удалось. Одна из прислуг указала чекистам домик садовника, в котором жил А. Д. Он был тотчас же арестован, а вместе с ним, кроме А. С., было арестовано несколько детей и несколько лиц из педагогического персонала. (в статье П. Мельгуновой-Степановой приводится иная версия ареста А. Д. Алферова. Которая из них правильна, редакции не известно. — Ред.). Все были увезены в Москву. Больше А. Д. и А. С. Алферовы не вернулись в Болшево. Это был последний раз, когда дети их видели. Осиротело навсегда и светлое здание их гимназии в Москве, это их любимое детище, культурный очаг многих поколений.

Арестованные Щепкин и Алферовы многократно подвергались на Лубянке допросу. На этих чекистских пытках они держали себя с большим достоинством, с большим мужеством. Есть указание на то, что А. С. Алферову вызывали на допрос несколько раз по ночам. В камеру к ней приходил чекист, наклонялся над ней, спящей, будил ее и произносил: «К допросу!». Так было и в последнюю трагическую ночь. На требование явившегося ночью чекиста, А. С. Алферова встала, пошла на допрос и больше уже не возвращалась.

Впервые после ареста в Болшеве А. Д. и А. С. встретились здесь, в тюремном коридоре. Из камеры слышны были их взаимные приветствия, их голоса. В этот последний момент их жизни они соединились, чтобы вместе испить чашу страдания до конца.

В страшную ночь, с 14 на 15 сентября, не стало Щепкина и Алферовых. Передавали, что первым был расстрелян в подвалах ВЧК Н. Н. Щепкин, затем, на глазах у А. С., Александр Данилович. Чекисты и советское правительство держали некоторое время в тайне этот расстрел. Только 23-го сентября советское правительство широко оповестило о состоявшемся расстреле. В этот день, памятный для всех, кто в то время был в Москве, с раннего утра, на столбах, на стенах домов, повсюду было расклеено оповещение о расстреле. Список расстрелянных заключал в себе 67 имен.

Трупы расстрелянных Щепкина и Алферовых были перевезены ночью из помещения ВЧК, на Лубянке, в морг Яузской больницы. К ним были присоединены трупы других расстрелянных в эту же ночь, и, в количестве 31-го, трупы были отправлены из морга Яузской больницы на Калитниковское кладбище. Там, вне ограды, на узкой полосе земли, которая отделяет кладбище от Москва-реки, они были похоронены в одной братской могиле. Это была там уже не первая могила. Ряд могильных холмов возвышался на этом узком и пустынном пространстве. Несколько могильных крестов, поставленных то здесь, то там, свидетельствовали о чьем-то внимании, о чьей-то заботливой руке по отношению к погубленным и погребенным здесь людям.

С. Смирнов