Алферовы Александр Данилович и Александра Самсоновна

Алферовых знала вся Москва.

За четверть века с их большим домом в одном из переулков Плющихи успели завязать крепкие связи тысячи интеллигентных московских семей. Списки учениц их гимназии при беглом просмотре можно было бы принять за своеобразный адрес-календарь общественных, литературных, научных, художественных кругов старой русской столицы.

В общем представлении Александр Данилович и Александра Самсоновна были неразделимы между собой и неотделимы от дела их жизни, хотя у каждого из них была своя, ярко выраженная, индивидуальность, своя специальная область знания, свой особый род деятельности.

В ней — кипучая порывистость и откровенная, порою даже резкая, прямота сочетались с умом сильным, прошедшим хорошую математическую школу; в прежние времена сказали бы — с мужским умом, но в наши дни опыт жизни показал, что этим умом одарены от природы многие женщины, только он остается у них не отгранённым надлежащим воспитанием. В данном случае, напротив, уму было дано все необходимое для развития. А. С. прошла курс первой в России классической гимназии Фишер, и окончила ее с золотой медалью. Эта гимназия в свое время была в своем роде единственной: с программой преподавания, тождественной программе мужских гимназий того времени, она отличалась от них редким подбором учителей, среди которых были лучшие преподавательские силы Москвы. Высшее образование Алферова получила на математическом отделении Московских Лубянских курсов, угасавших уже в её время под ударами политической реакции конца века, но до последней минуты своего существования, по составу профессоров и академической высоте преподавания, остававшихся как бы вторым женским, физико-математическим факультетом Московского Университета. Говоря об условиях, благоприятно влиявших на умственное и нравственное развитие А. С., нельзя умолчать и о счастливой домашней обстановке, в которой протекали её детство и юность. Дочь известного в свое время агронома-педагога, многолетнего директора Московской средней земледельческой школы, С. С. Касовича и племянница знаменитого профессора сельского хозяйства, Нестора русской агрономической науки, И. А. Стебута, она и дома была окружена людьми высокой умственной культуры. Хочется к этому добавить, что счастливая случайность сблизила А. С. еще с ранней юности с семьей А. И. Чупрова, и она испытала на себе, как сама об этом говорила, неотразимое влияние этого замечательного человека. А влияние его на чуткую молодую душу было вдвойне плодотворным: оно закаляло человека умственно и возвышало нравственно. В данном случае доброе семя пало на добрую почву. Знавшие А. С. сойдутся в отзыве о ней: это был человек чистых побуждений и ясного ума, неутомимого трудолюбия, со страстью отдававшийся своему делу, своему призванию.

Своего будущего мужа и своего главного сотрудника на педагогическом поприще А. С. узнала еще в детстве. Он был гимназическим товарищем её братьев и стал вхож в их дом, когда она была совсем маленькой девочкой. Позднее их сблизило общее им стремление к педагогической деятельности и совместная работа в одном учебном заведении, где оба они начинали свою учительскую карьеру.

Александр Данилович был человек иного душевного склада и отчасти иных умственных интересов. И характером, и свойствами ума, и даже своими познаниями они во многом дополняли друг друга. В противуположность ей, он был сдержан в обращении и умел владеть собой. Нередко бывало, что он дипломатически смягчал или предупреждал её искренние порывы, хотя в существе дела между ними не было разногласия. С другой стороны, её чистая душевная прямота служила для него немалою моральною поддержкой и выпрямляла -его жизненный путь, удаляя от ненужных компромиссов и уступок. Его умственные интересы лежали в области литературы и искусства. Он знал, любил и понимал русскую художественную литературу, увлекался театром и живописью. И сам он был не лишен некоторых художественных дарований: прекрасно рисовал и, хотя лично не выступал на сцене, был умелым руководителем в этом деле и советчиком других. Как писатель-педагог, А. Д. составил себе имя. Его участие в общей прессе, постоянное в течение многих лет, хотя и не слишком частое, может быть охарактеризовано двумя чертами — серьезное знание и хорошие литературные традиции. Но главный его жизненный интерес лежал в области педагогического творчества. Ему он отдал свои недюжинные силы. Ради него он в молодости круто изломал свою, направившуюся было по другому пути, жизнь.

Коренной москвич, А. Д. блестяще окончил курс 1-ой Московской гимназии и в Московском Университете получил высшее образование на юридическом факультете. В Москве же молодой кандидат прав начал свою кратковременную судебную деятельность. Но дело суда, при всей его важности для общества, после недолгого опыта, представилось Алферову совершенно несоответствующим его личным склонностям. Судебная функция, — рассуждал он тогда, — функция чисто отрицательная, очистительная, а не творческая, не положительная, она освобождает общество от зла, но не создает новых ценностей в нем, не увеличивает количества благ. А ему хотелось именно такой созидательной общественной работы. Но что же может быть в этом смысле лучше, привлекательнее работы педагога, воспитывающего в душах детей добрые чувства, развивающего их ум, насаждающего в них знания, словом, создающего самые ценные из всех общественных ценностей, самое большое благо в жизни людей —? человека, достойного звания человека...

Эти юношеские рассуждения повернули Алферова на другую дорогу. Обстоятельства не слишком благоприятствовали такой перемене профессии.

Семья его, раньше довольно состоятельная, разорилась, в его материальной помощи была нужда, и на него, естественно, возлагали надежды. В этих надеждах он не заставил разочароваться своих близких, но не поступился и своим решением. Через два года, по окончании юридического факультета, А. Д. получил от Московского же Университета диплом на звание учителя гимназии по русскому языку и словесности, и тогда же начал свою учительскую работу в московских средних учебных заведениях.

Прошло не много лет, и за Алферовым утвердилась репутация талантливого учителя. Перед ним открылось поприще положительного творчества, о котором он мечтал. Но, не сходя с него, он впоследствии еще расширил свою просветительную работу участием в общественных учреждениях по народному просвещению. Он был избран гласным Московской городской Думы, и принял живое участие в просветительном строительстве города в качестве председателя училищной комиссии Московской городской Думы, члена попечительного Совета Московского городского Университета имени Шанявского, попечителя одного из городских начальных училищ и т. д.

Но главным местом приложения труда и организаторского таланта А. Д. была гимназия Алферовых. Он в ней числился преподавателем русского языка и председателем попечительного совета, она — начальницей. Но роль и того и другой была и шире, и глубже, и значительнее, чем говорят все эти названия.

Гимназия Алферовых была в жизни Москвы, да и не одной Москвы, явлением исключительным, поистине большим. Она давала своим ученицам образование и воспитание в лучшем значении этих понятий. Этому содействовал не только высокий уровень педагогического состава и постановка учебного дела; это достигалось тем общим складом отношений между учащими и учащимися, который установился в этой школе, той атмосферой общего бодрого, здорового совместного труда всех так или иначе притянутых к нему, которая царила в ней. Недаром ученицы гимназии Алферовых в годы учения были в подавляющем большинстве горячими «патриотками» своей гимназии. Недаром они и по окончании курса сохраняли о ней добрую память. И вот красноречивое подтверждение: гимназия просуществовала много лет, и в последующие годы Алферовым не раз случалось начинать с обучения второго поколения — в подлинном смысле слова, — второго, — принимать в ученицы гимназии дочерей своих бывших учениц.

Большое дело, ставшее делом жизни Алферовых, выросло из маленького-маленького пансиона с десятками двумя-тремя учениц, ютившегося на той же Плющихе в наемной квартире из шести-семи небольших комнат. Молодая чета Алферовых, в руки которых перешел этот пансион, решила поднять его на возможную высоту в учебном и воспитательном отношениях. Их энергии, неусыпному труду, их пафосу настоящих педагогов удалось осуществить эту задачу. Кто разберет теперь, что именно вложил в дело каждый из них в отдельности? Со стороны казалось, что она — душа всего дела, он — главная организующая сила. Но несомненно, что оба, не щадя себя, не чуждались никакой работы, вкладывали в любимое свое детище все, что было лучшего в них самих...

Вся Москва знала Алферовых. Были у них друзья, были, конечно, враги. Но ни те, ни другие никогда бы не предрекли им того ужасного конца, который их постиг. Все, что угодно, только не это.

При всех огромных достоинствах и при всех в каждом человеке недостатках, в обоих Алферовых не было одного достоинства или недостатка, как хотите: они не были политическими деятелями.

Оба они были культурными работниками в лучшем значении слова. Конечно, им были близки идеи свободы и права, как основ государственного порядка. И общий дух их воззрений был глубоко демократичен. Но вкуса к политической деятельности, интереса к политической борьбе у них не было, весь запас их энергии уходил на их профессиональное дело. Когда у нас возникли политические партии, А. Д. вошел в конституционно-демократическую. Как гласный городской Думы, он, конечно, принимал участие в политической жизни, насколько это необходимо было в то время для каждого общественного деятеля. Но в области политики и тогда он не принадлежал к тем, которые руководят и ведут, а был в числе тех, кто к ним присоединяется. Но и эту политическую роль он мог бы выполнять, по всему складу своих воззрений и по своему характеру, только в строго легальных рамках. Революционного пыла в нем никогда не было. А. С. и в это время оставалась совершенно вне политики и осталась вне её до конца.

Если бы, однако, и эти люди оказались в 1919-м году в рядах активных противников советской власти и за революционную борьбу против неё поплатились жизнью, это значило бы, что в тот момент против большевизма даже камни заговорили, что возмущение большевицким насилием было всеобщим и безграничным, что надежды на избавление от него вне революционного пути ни у кого никакой не было. Но вся совокупность обстоятельств последних двух лет жизни Алферовых заставляет думать, что они пали жертвой не активной борьбы с советской властью, а её преступной жестокости и неразборчивости в средствах устрашения сограждан. (в статье П. Мельгуновой-Степановой читатели найдут указание на то, что адрес А. Д. Алферова был перехвачен большевицким провокатором у арестованного офицера. Если этот факт верен, он все же не может служить доказательством активного участия Алферовых в деятельности «Национального Центра», и убийство их остается одним из самых возмутительных и жестоких среди всех преступлений большевиков. — Ред.).

И эти два года, при советской власти, Алферовы не отходили от дорогого им дела. Не один раз представлялся им случай уехать из Москвы, они не уехали. Не уехали потому, что не хотели бросить дела своей жизни. В новых условиях они решились продолжать свою педагогическую работу, и продолжали ее до последних дней жизни. Из гимназии, или, точнее говоря, из летней их гимназической колонии, их взяли в тюрьму «чрезвычайной комиссии» и расстреляли. Ни раньше, ни позже советская власть не дала никаких объяснений этой дикой расправы. В самом объявлении об их убийстве, против них выставлено лишь одно нелепое обвинение: в устройстве «тайной шпионской квартиры», притом именно в гимназии, куда, будто-бы, направлялись агенты Деникина и Колчака. Надо было совсем не знать Алферовых, чтобы поверить, что они взялись за такое, им, никогда ни в каких конспирациях не участвовавших, несвойственное дело. А если бы даже, против всякого вероятия, и взялись, то уже еще более невероятно, чтобы воспользовались для этой цели гимназией, которую берегли, как зеницу ока! Свою жизнь они могли поставить на карту, но существование гимназии — никогда.

И никто в Москве не поверил этому обвинению. Очень широко распространилась версия, что Алферовы — жертва ошибки ЧК, в которой, однако, большевики не имели мужества признаться. Утверждали именно, что при аресте А. Д. смешали с однофамильцем, а А. С. и арестовали только потому, что она, со свойственной ей резкостью и горячностью, встретила ворвавшихся в дом чекистов. Окончательно же их участь решило их независимое и полное достоинства поведение в «чеке» и — главное — тот трепет перед наступлением Деникина, который обуял тогда московских властителей и внушил им мысль о своевременности сугубого проявления «красного террора». Но если хотели подчинить себе народ внушением смертельного страха, то убийство людей, которых все знают, конечно, предпочтительнее убийства людей без имени. А соображения о виновности или невиновности жертв ЧК или ГПУ не занимали и не занимают.

Поэтому и вопрос: за что? — здесь представляется как бы даже излишним. Но когда заходит речь о таком убийстве, как убийство Алферовых, мне хочется поставить убийцам другой вопрос: кого они убили?

На этот раз ответ ясен. Если бы эти люди остались живы, ни на той, ни на другой чашке весов ничего не переменилось бы. Но в лице Алферовых они убили огромную культурную силу, ибо для создания её требуется не только время, но и поистине счастливый случай, который дважды не бывает.

Счастливые случаи не повторяются, но в истории на каждом шагу повторяется одна и та же трагедия культурного творчества... Много-много веков назад в комнату математика, склоненного над своими чертежами, ворвался солдат-варвар, и на возглас: «Только не тронь моих кругов!» — ответил ударом в сердце.

«Только не тронь моих кругов!» — говорили Алферовы советской власти, продолжая свое дело просвещения среди ужасов гражданской войны и голода. Сколько нужно было знания, искусства и энергии, чтобы вести, и вести с успехом, свою линию в исключительно трудной обстановке. Это такой пример строительства во имя идеала, что тем, кто так много говорит о строительстве во имя идеала, казалось, только бы благоговеть. Но они пришли и — убили строителей.

Как были арестованы и расстреляны Н. Н. Щепкин, А. Д. и А. С. Алферовы

Николай Николаевич Щепкин, Александр Данилович Алферов и его жена, Александра Самсоновна Алферова, были арестованы в один и тот же день, 15-28 августа 1919 года. Н. Н. Щепкин был арестован чекистами в своем доме, в Москве, в Неопалимовском переулке, а А. Д. и А. С. Алферовы вблизи станции Болшево, где ими была организована летом 1919 года детская трудовая колония.

После ареста, Щепкин и Алферов были заключены в так называемой внутренней тюрьме ВЧК, на Лубянке, в доме № 2. В той же тюрьме содержалась и А. С. Алферова, но отдельно от своего мужа — в женской камере.

Как только Н. Н. Щепкин был арестован, в его доме была устроена засада, которая длилась три недели. Много случайных людей, которые приходили к Н. Н. после его ареста, были арестованы и брошены в чекистские застенки, как сообщники Н. Н. Рядом с домом Н. Н. Щепкина находился районный комитет социального обеспечения, и было несколько случаев, когда люди, по ошибке, вместо дверей комитета, попадали в дверь квартиры Н. Н. Эти люди тут же подвергались аресту со стороны комиссара Левина, руководившего этой засадой. Так случилось, например, с одной старушкой, которая за свою неосмотрительность была арестована при входе в квартиру Н. Н., была затем заключена в тюрьму и подверглась большим испытаниям. Эта старушка совершенно не знала Н. Н., но была приобщена к «контрреволюционному заговору», в котором большевики обвиняли Щепкина и Алферова.

После ареста Щепкина и Алферовых и заключения их во внутреннюю тюрьму ВЧК, начались хлопоты за них их друзей. Чекисты обвиняли Щепкина в сношениях с Деникиным, а Алферова с Колчаком. Друзья Щепкина и Алферовых, встревоженные за их судьбу и отдавая себе отчет в том, какая опасность им угрожает, обратились, между прочим, к Л. Б. Каменеву. Каменев не принял тех, кто пришел к нему узнать об участи арестованных и ограничился тем, что выслал к явившимся к нему своего секретаря. Секретарь заявил, по его поручению, ходатаям, что Каменев, якобы, не знает вообще, где и когда были арестованы Щепкин и Алферовы. Конечно, Каменев, по своему положению, которое он занимал в большевицкой служебной иерархии, не мог не знать об этом аресте. Большевицкий сановник этим своим заявлением через своего секретаря хотел, по-видимому, пресечь всякие дальнейшие попытки обращения к нему по этому поводу. Между тем, заявление Каменева, в тревожной атмосфере того времени и в связи со слухами о том, что Н. Н. Щепкину удалось скрыться в момент ареста, комментировалось друзьями Щепкина, как подтверждение упорных слухов о его побеге.

Весной и летом 1919 года А. Д. и А. С. Алферовы сосредотачивали все свои усилия на заботах о своей гимназии и о её дальнейшей судьбе. Теперь, при большевиках, надо было отстаивать самое право на её существование. Кроме того, в то время шел вопрос о том, сохранить ли гимназию Алферовых, как «показательную», за центром МОНО (Московский отдел народного образования), или же отнести ее в разряд районных учебных заведений. Этот вопрос очень волновал Алферовых, и в результате долгих и напряженных их хлопот, он был решен благоприятно: гимназия Алферовых была сохранена за центром. Это решение вопроса обеспечивало сравнительно сносные условия для дальнейшего существования гимназии Алферовых.

Летом 1919 года, в свободное от школьных занятий время, Алферовы устроили в Болшеве, вблизи Москвы, для своих учеников и учениц детскую трудовую колонию. Эта колония была организована на принципе самообслуживания. Физической работой были заняты все: и педагогический персонал, и дети. Сами готовили, сами стирали, сами кололи дрова, сами обрабатывали огород. Это была единая дружная семья, крепко спаянная любовью к Александру Даниловичу и к Александре Самсоновне, которые в небывало тяжких условиях существования в 1919 году, при совершенно разлаженной жизни, в разгар гражданской войны, при остром недостатке всего необходимого, все же сумели обеспечить питомцам своей гимназии здоровый отдых.

Жизнь детской трудовой колонии была нарушена 15-28 августа вторжением чекистов. Первой была арестована А. С. Алферова. На вопрос чекистов, где её муж, Александра Самсоновна заявила, что её мужа в колонии нет, что он уехал в Москву и что она не знает его адреса. Тот же вопрос о местонахождении А. Д. был поставлен и детям. Ни А. С., ни дети не хотели сказать, что А. Д. находится тут-же, в колонии, в саду, в маленьком домике садовника. Любовь к А. Д. Алферову и предчувствие недоброго непроизвольно сплотили детей в порыве защиты своего учителя и друга от посягательства на него со стороны нагрянувших из Москвы чекистов.

Однако, спасти А. Д. Алферова не удалось. Одна из прислуг указала чекистам домик садовника, в котором жил А. Д. Он был тотчас же арестован, а вместе с ним, кроме А. С., было арестовано несколько детей и несколько лиц из педагогического персонала. (в статье П. Мельгуновой-Степановой приводится иная версия ареста А. Д. Алферова. Которая из них правильна, редакции не известно. — Ред.). Все были увезены в Москву. Больше А. Д. и А. С. Алферовы не вернулись в Болшево. Это был последний раз, когда дети их видели. Осиротело навсегда и светлое здание их гимназии в Москве, это их любимое детище, культурный очаг многих поколений.

Арестованные Щепкин и Алферовы многократно подвергались на Лубянке допросу. На этих чекистских пытках они держали себя с большим достоинством, с большим мужеством. Есть указание на то, что А. С. Алферову вызывали на допрос несколько раз по ночам. В камеру к ней приходил чекист, наклонялся над ней, спящей, будил ее и произносил: «К допросу!». Так было и в последнюю трагическую ночь. На требование явившегося ночью чекиста, А. С. Алферова встала, пошла на допрос и больше уже не возвращалась.

Впервые после ареста в Болшеве А. Д. и А. С. встретились здесь, в тюремном коридоре. Из камеры слышны были их взаимные приветствия, их голоса. В этот последний момент их жизни они соединились, чтобы вместе испить чашу страдания до конца.

В страшную ночь, с 14 на 15 сентября, не стало Щепкина и Алферовых. Передавали, что первым был расстрелян в подвалах ВЧК Н. Н. Щепкин, затем, на глазах у А. С., Александр Данилович. Чекисты и советское правительство держали некоторое время в тайне этот расстрел. Только 23-го сентября советское правительство широко оповестило о состоявшемся расстреле. В этот день, памятный для всех, кто в то время был в Москве, с раннего утра, на столбах, на стенах домов, повсюду было расклеено оповещение о расстреле. Список расстрелянных заключал в себе 67 имен.

Трупы расстрелянных Щепкина и Алферовых были перевезены ночью из помещения ВЧК, на Лубянке, в морг Яузской больницы. К ним были присоединены трупы других расстрелянных в эту же ночь, и, в количестве 31-го, трупы были отправлены из морга Яузской больницы на Калитниковское кладбище. Там, вне ограды, на узкой полосе земли, которая отделяет кладбище от Москва-реки, они были похоронены в одной братской могиле. Это была там уже не первая могила. Ряд могильных холмов возвышался на этом узком и пустынном пространстве. Несколько могильных крестов, поставленных то здесь, то там, свидетельствовали о чьем-то внимании, о чьей-то заботливой руке по отношению к погубленным и погребенным здесь людям.

С. Смирнов