ГУННОСКИР ПРОТИВ ОСТГОТА

О готском царе Теодорихе автор этой статьи впервые узнал, когда пришел с папой за ручку в московский музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина (в просторечии – Пушкинский музей) в шестилетнем возрасте. Мы тогда жили совсем близко от музея, на улице Фрунзе (называющейся ныне, как и при Царе-батюшке – не гуннском, разумеется, а нашем, русском - Знаменкой). В т.н. Итальянском дворике музея на первом этаже папа подвел меня к двум бронзовым статуям в человеческий рост, одетым в кованые рыцарские доспехи в позднесредневековом, т.н. «максимилиановском» стиле. Одна из них изображала короля Британии Артура Пендрагона (как было написано на круглом постаменте). Другая – усатого рыцаря в остроконечном шлеме с поднятым забралом, в задумчивости опирающегося на небольшую алебарду, с надписью на круглом постаменте «THEODERICH DER GOTTH» («ТЕОДОРИХ ГОТ», хотя написание этнонима с двумя «Т» формально позволяет перевести надпись с немецкого на русский и как «ТЕОДОРИХ БОГ»). Папа в доступной моему тогдашнему восприятию форме рассказал мне, что жил, мол, давным-давно такой великий король готов Теодорих, покоривший всю Италию и державший в подчинении даже Столицу Мира – город Рим.

Так состоялось наше первое знакомство с героем этой статьи. Позднее я узнал, что в Пушкинском музее стоят лишь копии. Что подлинники обеих статуй – как Артура, так  и Теодориха – изваянные скульптором Петером Фишером Старшим в 1514 г., украшают надгробие владыки Священной Римской империи, «последнего рыцаря» - императора Максимилиана I Габсбурга – в дворцовой церкви австрийского города Инсбрука. Что на самом деле Теодорих не носил таких доспехов (да и не мог носить, ибо жил задолго до их изобретения), а уж король Артур – и подавно (ибо вообще вряд ли существовал). И все равно память о первой встрече с Теодорихом Великим оказалась для меня неизгладимой. Но это так, к слову…

Ни одна эпоха мировой истории не была связана со столь большим и быстрым расходом человеческого, или, если можно так выразиться, этнического материала, как эпоха Великого переселения народов. Возможно славяне обязаны своей силой, во многом, тому, что почти не участвовали в этой кровавой войне всех против всех, в этой кажущейся порой беззаботной и даже бесцельной смене ареалов. Их время пришло несколько позднее, в конце правления Юстиниана I Великого.

У италиков и романизированных подданных двуединой Римской империи не было иного выбора. Как жители главного места действия, они попали в жернова истории. И лишь германцы с воодушевлением и неиссякаемым желанием «побольше есть, побольше пить, побольше драться», бросались в бесчисленные битвы между переселяющимися народами, сотрясавшие, заливавшие кровью и удобрявшие человеческой плотью всю Европу к югу от реки Мена  с 270 г. п. Р.Х. до конца VI в.

Выдающиеся деятели этого века бесконечных схваток, выделяющиеся на их кровавом фоне и возвышающиеся над ними, не были окружены полным мраком неизвестности. Их происхождение не было совершенно «темным» (как нередко – происхождение узурпаторов последующих столетий). Но, с другой стороны, их возносила на престол не «легитимность», не «законный брак» венценосных родителей, не слепой автоматизм передачи власти по наследству («одарившей» Рим самыми слабыми императорами за всю его долгую историю). Знатные герои этого столетия очень скоро погибли бы, не обладай они куда большим запасом ума, силы и мужества, чем многие «высокородные» и «легитимные» кретины. Эти люди обладали наилучшими исходными позициями, какие только можно было себе представить. По отцу они происходили из призванных властвовать родов. Так что в младенчестве, когда всякая кормилица, всякий придворный евнух (римское влияние давало себя знать и у «варваров») могли бы устранить их, несмышленышей хранила мощная длань отца и владыки. Матери же их могли быть рабынями (как в случае Гейзериха), наложницами (как в случае Аттилы), или просто царскими возлюбленными – как, например, прекрасная Эливира (Эрелеува, Эрелиева), родившая Тиудимиру в 454 г. сына Теодориха.

Никто особо не интересовался знатностью и вообще происхождением этих т.н. «жен левой руки», «младших жен» или «полюбовниц».  Положение, занимаемое этими избранницами судьбы, определялось совсем иными факторами – красотой, темпераментом, телосложением и другими чисто женскими достоинствами. Так и происходило смешение народов, столь часто приводившее к весьма удачным комбинациям свойств родителей с особым упорством, стойкостью и неутомимой силой, необходимыми для успешной борьбы за выживание. Царь вандалов и аланов Гейзерих, вероятно, унаследовал от матери иранскую или кавказскую кровь. Родителями Одоакра были гунн Эдекон (Эдика), советник Аттилы, и неизвестная нам по имени рабыня, происходившая, однако, из знатного скирского рода. Мундзук (Мундиух), отец Аттилы, набрал себе целый гарем из иноземок, захваченных им в бурные годы «наездов» на «ромеев» и германцев, и следовавших за ним в целом караване из кибиток. Мать Теодориха, Эливира, вероятно, тоже не была германкой, а скорей пригожей полонянкой из числа захваченной готами «двуногой добычи» в те годы, когда остготы и гунны плечом к плечу жгли, грабили, насиловали, убивали в греко-римских областях (прежде всего – на нынешних Балканах).

В восьмилетнем возрасте, Теодорих был отправлен заложником в Константинополь. При царьградском дворе готский царевич, проведший в Новом Риме 10 лет, получил изысканное воспитание. Там повторился процесс, уже принесший плоды, когда он начался несколькими десятилетиями ранее. Готский епископ Вульфила, глава осевших у «ромеев» мирных «готи минорес», «малых готов» (кстати говоря, довольно многочисленных, хотя и мирных), был метисом, в чьих жилах смешалась греко-каппадокийская и готская кровь. Теодорих, происходивший по отцу из готского царского рода Амалов, проделал тот же путь, что и Вульфила, но в обратном направлении. Направившись в Новый Рим на Босфоре, где римская императорская власть, проникнутая греческой культурой, вызвала к жизни роскошный расцвет позднеантичной культуры.

Несомненно, этот громадный, шумный, многоязычный город, чьи стены, башни, храмы и дворцы живописно отражались в переливающихся перламутром водах Пропонтиды, поразил его, прежде всего обилием блестящих памятников из мрамора и бронзы, которыми Константин Великий поспешил украсить свою новую столицу (ограбив ради этого все города Средиземноморья). Охваченный стремлением не на словах, а на деле превратить свою новую, христианскую, столицу в Новый Рим, сын Констанция Хлора свез туда множество, не менее 2000, еще сохранившихся в Греции шедевров эллинских ваятелей. И, когда юный Теодорих прогуливался по площадям Царьграда, его окружал настоящий музей под открытым небом. Из Афин, Дельф, Додоны, из священных рощ Геликона, изо всех частей Эллады, Смирны, Эфеса, с Хиоса, Родоса и Крита, первый христианский император собрал в Константинополе всю гордость и красу языческого мира. Выставив ее напоказ эллинам, римлянам и «варварам». На Форуме Теодорих любовался знаменитой порфирной колонной, возвышающейся по сей день близ Святой Софии. Сегодня оная колонна, почерневшая от удара молнии, лишена своего былого навершия. Но во времена заложничества Теодориха ее венчала колоссальная статуя Константина Великого, с челом, обрамленным нимбом из семи мистических лучей божества Солнца – Митры-Аполлона, именуемого римлянами со времен августов-воителей Септимия Севера и Аврелиана «Соль Инвиктус». И юный заложник видел, как перед этим образом святого равноапостольного царя, украшенного атрибутами Соля-Аполлона, преклоняли главу и христиане, и язычники.

В Константинополе юный Амал находился под влиянием самых разных верований, сил, идей, или, говоря по-современному - идеологий.

Господствующей религией был кафолический вариант христианства, исповедуемый матерью Теодориха. Сохранились сведения о том, что она была крещена под именем Евсевии. Возможно, это греческое имя выбрала себе она сама. Ибо Эливира (или Эрелива), как и ее небесная покровительница, была греко-карийского происхождения. Сам же Теодорих был крещен по арианскому обряду и оставался арианином всю свою жизнь, даже став повелителем Италии. Он и в других отношениях держался на некотором расстоянии от  константинопольских учителей (и в первую очередь – законоучителей). Похоже, он не получил законченного школьного образования в тогдашнем греко-римском понимании. Чего ему не могли простить иные комментаторы из числе современников Теодориха и представителей последующих поколений. Доходящие даже до утверждения, что он не умел ни читать, ни писать. Подобно императору Юстину (дяде Юстиниана I Великого), лишь ставившему на зачитанных ему вслух документах пурпурный штемпель «ЛЕГИ», что означает по-латыни: «ПРОЧИТАЛ». Но даже если это было так, за годы, проведенные в Царьграде, Теодорих осознал всю важность образования, научился уважать духовные и культурные достижения античности. Без этого понимания, без этого духовного оружия, без этого уважения к учености, его правление Италией в зрелые годы было бы немыслимым. Весьма положительно сказалось на Теодорихе то обстоятельство, что, с одной стороны, в Константинополе все еще очень сильно было германское влияние, а с другой – император Лев I Великий  (или «Макелла», т.е. «Мясник») покровительствовал смышленому «варваренку». Царствие этого восточно-римского василевса было крайне неспокойным. Шли боевые действия против персов на Кавказе и в Аравии. Авары, булгары (тюркское кочевое племя пра- или протоболгар) и славяне, вторгаясь в империю, самовольно заселяли земли, прилегающие к Истру. Чтобы противостоять вандалам, Лев возвел на престол Западной Римской империи своего ставленника патриция Анфимия (Антемия). Василевс послал в поддержку Анфимию (пытавшемуся, кстати говоря, восстановить язычество) огромный флот со 100-тысячным войском для разгрома вандалов на Западе. Но царь вандалов Гейзерих перехитрил возглавлявшего «ромейское» войско малоспособного полководца Василиска (шурина императора Льва) и эта экспедиция, так же как и последующая, потерпела поражение. По смерти очередного западноримского императора Оливрия, василевс Лев послал экспедиционный корпус в Италию, чтобы сместить его наследника Гликерия (Глицерия). Гликерий, возведенный на престол военным магистром Западной империи бургундом Гундобадом, был свергнут, с помощью восточно-римских войск, Юлием Непотом, племянником супруги василевса Льва (вскоре убитым заговорщиками). Фракию в правление Льва I неоднократно разоряли остготы и гунны, которые, однако, не смогли взять Константинополь благодаря стенам, укрепленным при императоре Феодосии II. В 459 г. Лев сумел заключить перемирие с готами Валамира. Но оно было достаточно непрочным. И василевс надеялся воспитать жившего у него в заложниках племянника Валамира так, чтобы сделать его другом и слугой империи «ромеев».

Некоторые исследователи эпохи Теодориха предполагают, что и могущественный гот (или алан – за время совместных скитаний, боев и походов готы настолько сроднились с алано-сарматами и так много у них переняли, что их часто путали друг с другом) Флавий Ардавур Аспар, магистр милитум, занимавший высокие командные посты в римском войске при трех императорах и возведший не престол императора Льва I Великого, тоже покровительствовал Теодориху (будучи, как и остготский царевич, не кафоликом, а арианином). В то время царьградский престол был окружен целым готским кланом, видное место в котором занимали не только мужчины, но и женщины. К этому клану принадлежал и другой, старший по возрасту, Теодорих – т.н. Теодорих Страбон (не путать с одноименным античным географом!), отпрыск знатного готского рода (то ли Амал по крови, то ли нет). Сестра этого Страбона, отличавшаяся ослепительной красотой, была возлюбленной Аспара. Беспощадные в своей сухости историки именуют ее наложницей (или, на римский манер, «конкубиной»), как и мать «нашего» Теодориха – Евсевию-Эливиру. У нас нет достоверных сведений о «крышевании» готами, проникшими, похоже, во все поры новоримского государственного организма, «ромейских» торговых и промышленных предприятий, но вполне можно представить себе нечто подобное. Да и вообще в граде Константина было в моде все готское. Франты из числа «новоримской» молодежи щеголяли в готских меховых «прикидах» и штанах, красили волосы в модный белокурый или рыжий «готский» цвет и уснащали свой великосветский греко-латинский жаргон модными готскими словечками. Они, конечно же, не упускали случая высмеять «понаехавших» в «столицу мира» готских (и не только готских) «варваров»». Но не в лицо, а за глаза – кто знает, что тупому «варвару» вдруг в голову придет? Еще, того гляди, пырнет ножом или кинжалом! А попробуй сдачи дай – хлопот не оберешься. Всем известно, что благочестивый православный император к своим «варварским» телохранителям (даром что арианам!), так сказать, «неровно дышит», «каждую пылинку с них сдувает»… Лучше уж, подальше от греха…

Историки до сих пор спорят о том, когда же закончился этот константинопольский период жизни молодого Теодориха. Одни датируют его окончание 471-м, другие – 472 г. п. Р.Х. Т.е. Теодориху было от 17 до 18 лет, когда он – вполне образованный (для гота) царевич, вернулся под крыло своего отца Тиудимира. Если Царьград надеялся, что этот юноша позаботится об улучшении отношений между восточными готами и Восточным Римом (ибо остготы были единственным «варварским» племенем, пригодным для глубокой интеграции в римские традиции), царивших на Босфоре императоров ждало большое разочарование. В ходе целого ряда военных походов (в подробности которых мы в нашей книге вдаваться не будем) сын Тиудемира не раз скрещивал оружие со своим тезкой Теодорихом Старшим (Страбоном). Выступавшим, после ликвидации Аспара (убитого по воле василевса, возжелавшего избавиться от угрожавшего стать чересчур влиятельным военного магистра – даром, что Лев был обязан Аспару престолом!), то в качестве врага восточных римлян, то в качестве их союзника и оруженосца. После гибели Аспара его сторонники не сложили оружия, пытаясь спасти все, что возможно. Но, когда борьба за императорский двор и Царьград была ими проиграна, Теодорих Страбон остался единственным, кто мог стать преемником Аспара. Он потребовал признать себя «единственным правителем всех готов», которому следовало выдавать перебежчиков и разрешить селить своих людей по всей Фракии. Но имперское правительство считало его мятежником и узурпатором. Возможно, интриги императора Востока Льва I, усердно натравливавшего двух готских князей-тезок друг на друга, привели бы к преследуемой благочестивым василевсом цели – взаимоистреблению готского народа. Хороший «варвар» - мертвый «варвар». И чем больше «варвары» будут убивать других «варваров» к вящей славе великого Рима, тем лучше. Знакомая, старая песня.  Дивиде эт импера …Но против практики братоубийственных войн в конце концов возмутились сами вынужденные участвовать в них готские воины. Ибо в ходе этих войн оба Теодориха попеременно получали высокие римские чины и награды, но воины, которыми они повелевали, слишком часто оставались без добычи. Наконец, с готами Теодориха Страбона, разорившего Филиппополь (Пловдив в нынешней Болгарии) и Аркадиополь (Люлебургас в современной европейской Турции), был заключен мир. Страбон добился от признания своего княжества (именуемого порой даже «царством») на имперских землях, чина магистер милитум презенталис и ежегодной субсидии (размером чуть ли не с ежегодную дань, выплачиваемую «ромеями» в свое время «царю-батюшке» Аттиле) на верную службу подчиненных ему остготов императору Льву I в рядах имперских войск против всех врагов, кроме вандалов (возможно, Страбон намеревался продолжать дружественную в отношении вандалов политику Аспара).

Мир-миром, но вести хоть какую-нибудь войну было все же необходимо. Поскольку остготы умудрялись, вследствие прогрессирующей лени и постоянных мелких усобиц, голодать даже в богатой Паннонии. Старый Тиудимир пал жертвой какой-то болезни в каком-то не поддающемся точной идентификации местечке. Едва успев созвать дружинников к своему смертному одру и добиться от них присяги на верность своему любимому сыну и наследнику Теодориху. Который уже в возрасте Зигфрида (по выражению Бирта) успел покрыть себя воинской славой в боях с «ромеями» и с готами Страбона (напоровшегося, в конце концов, на копье в 481 г.). Он был достаточно хорошо знаком с греко-римским миром, чтобы не пытаться, в приступе бешенства, разрушить его, как это делали другие «варвары». Короче, он был самым лучшим (во всяком случае, среди уцелевших к тому времени Амалов). И потому Теодорих в 474 (по мнению Людвига Шмидта – в 471) г. стал владыкой остготов – вопреки интригам своего «заклятого друга» и тезки Страбона.

Самый насущный и жизненно важный вопрос, на который Теодориху необходимо было найти незамедлительный ответ, заключался в следующем. Где его верный остготский народ мог найти, во-первых, добычу, и, во-вторых – землю? Причем, по возможности, землю, которую готам не пришлось бы обрабатывать самим. И на которой им не пришлось бы самим вести хозяйство. Ибо за два с половиной века почти непрерывных скитаний, перемежающихся бесконечными вооруженными схватками разного масштаба, готы, очевидно, утратили все качества мирных крестьян, которыми, конечно, обладали в период своего пребывания в «Скандиии», на острове Готланд или в дельте Вистулы. И потому Теодорих обратил свой взор на Италию.

Дело было в том, что на Апеннинском полуострове неизбежная в условиях разложения Римской «мировой» империи и все большая интеграция германцев (или, если угодно, германизация) достигла к описываемому времени своего апогея. Теодорих извлек из сложившейся ситуации необходимые уроки. Странным образом, в Италии пользовались большим влиянием два «обломка» былой гуннской державы, два бывших приближенных «Бича Божия» Аттилы.

Один из них, Орест, служил в былые годы при дворе гуннского «царя-батюшки», если можно так выразиться, по дипломатической части, в должности главного толмача-переводчика и одновременно – «начальника протокольного отдела». А также «юрисконсульта службы внешних сношений». Этот Орест перебрался от гуннов в Равенну, где, благодаря своим приобретенным еще со времен службы гуннам связям, смог подчинить своему влиянию германские наемные войска. Провозгласившие, по указке Ореста, его сына Ромула (западно)римским императором.

Другой бывший приближенный и советник Аттилы – гунн Эдекон – был особо доверенным лицом «Бича Божия». Именно Эдекон не раз успешно возглавлял гуннские посольские миссии в Константинополь. И разоблачил организованный «ромеями» (с ведома императора Востока Феодосия II)  заговор на жизнь гуннского царя (для вида согласившись принять в нем участие). Верный гунн спас жизнь Аттилы (хотя в случае своего реального, а не притворного, участия в цареубийстве мог бы несказанно обогатиться и получить высокий пост в Новом Риме). В благодарность Аттила назначил Эдекона правителем германского племени скиров. Верный гунн взял в жены скирскую княжну (или царевну), родившую ему (наряду с другими детьми) сына по имени Одоакр (Отокар, Оттокар, Отакар, Отакер, Одоакер, Одоацер). Этот энергичный, рослый, «беспощадный к врагам рейха» полугунн-полугерманец вступил в ряды телохранителей (западно)римского императора. И дослужился до начальника всех германских «федератов» на западноримской службе. Подчинив себе, таким образом, единственную реальную военную силу в тогдашней Италии. В битве при Тицине (нынешней Павии)  Одоакр разбил Ореста, убил его и сослал 15-летнего сына убитого советника Аттилы - Ромула Августа (прозванного римскими насмешниками «Августулом», т.е. «Августиком», «Августишкой») - в Кампанию. Предварительно низложив его с (западно)римского престола. Из уважения к традициям – не собственным распоряжением, а указом римского сената.

«Одоакр был первый варвар, царствовавший в Италии над народом, перед которым когда-то преклонялся весь человеческий род» (Гиббон).

Как и все его предшественники из числа германцев на римской военной службе, гунноскир Одоакр не стремился сам занять римский императорский престол. Он отослал (восточно)римскому императору исаврийского  происхождения Зенону (Зинону) в Царьград отнятые у «Августула» (которого, по иронии судьбы, звали Ромулом, как и основателя Рима на Тибре) знаки императорского достоинства. Объявив (внимание, уважаемый читатель!), что «единство Римской империи восстановлено, и в мире опять есть лишь один римский император, как лишь одно солнце на небе». И заставив римский сенат принять указ, по которому титул «императора Запада» навеки упразднялся и единственным римским императором объявлялся навеки владыка Нового Рима – Константинополя. Иными словами: то, что впоследствии стало восприниматься как «падение (конец) Западной Римской империи», воспринималось современниками этого «падения» как восстановление единства Римской империи. Одоакр присягнул константинопольскому императору на верность, получил от него высокий титул римского патриция и стал управлять Италией от имени василевса Зенона, чей профиль гунноскир чеканил на своих монетах.

«Несчастного Августула сделали орудием его собственного падения; он заявил сенату о своем отречении от престола, а это собрание — в своем последнем акте повиновения римскому монарху (каково лицемерие! – В.А.) все еще делало вид, как будто руководствуется принципами свободы и придерживается форм конституции (курсив здесь и выше наш - В.А.). В силу единогласного решения оно обратилось с посланием к зятю и преемнику Льва - Зенону, только что снова вступившему на византийский (т.е. восточно-римский – В.А.) престол после непродолжительного восстания. Сенаторы формально заявили, что они не находят нужным и не желают сохранять в Италии преемственный ряд императоров, так как, по их мнению, величия одного монарха достаточно для того, чтобы озарять своим блеском и охранять в одно и то же время и Восток и Запад. От своего собственного имени и от имени населения они соглашались на то, чтобы столица всемирной империи была перенесена из Рима в Константинополь (как будто это не было совершенно официально сделано еще в 330 г. императором Константином I Великим, даже повелевшим именовать Византий «Римом», в честь чего были установлены каменные столбы с текстом указа! – В.А.) и отказывались от права выбирать своего повелителя — от этого единственного остатка той власти, которая когда-то предписывала законы всему миру. "Республика (они не краснели, все еще произнося это слово) может с уверенностью положиться на гражданские и военные доблести Одоакра, и они униженно просят императора возвести его в звание патриция и поручить ему управление италийским диоцезом". Депутаты от сената были приняты в Константинополе с изъявлениями неудовольствия и негодования, а когда они были допущены на аудиенцию к Зенону, он грубо упрекнул их за то, как они обошлись с императорами Анфимием и Непотом, которых Восточная империя дала Италии по ее же просьбе. "Первого из них, - продолжал Зенон, — вы умертвили, а второго вы изгнали; но этот последний еще жив, а пока он жив, он ваш законный государь". Но осторожный Зенон скоро перестал вступаться за своего низложенного соправителя (тем более, что вскоре убили и Непота – В.А.). Его тщеславие было польщено титулом единственного императора и статуями, которые были воздвигнуты в его честь в нескольких римских кварталах; он вступил в дружеские, хотя и двусмысленные сношения с патрицием Одоакром и с удовольствием принял внешние отличия императорского звания и священные украшения трона и дворца, которые варвар был очень рад удалить от глаз народа» (Гиббон).

Модель распределения земельных владений и вообще римско-германских отношений в подчиненной Одоакру Италии, разработанная и внедренная, видимо, самим Одоакром, свидетельствует о почти гениальности этого гуннского отпрыска. Поскольку Италия, в отличие от Паннонии, Фракии и Анатолии была густо населена и полностью окультурена, в ней практически не оставалось свободных земель или заброшенных имений, которыми новоиспеченный (восточно)римский наместник мог бы наделить своих «федератов». Всех этих скиров, герулов, туркилингов, аланов, ругов (ругиев) и прочих. Поэтому Одоакр повелел, чтобы каждый римский землевладелец уступил треть своей земли германскому наемнику. В остальном же все шло по-старому. Римское право оставалось в силе, римская система управления продолжала действовать, функции римского сената не были ни в чем урезаны. Осталось неизменным даже римское налоговое законодательство. «Одоакр возложил на римских должностных лиц ненавистную и притеснительную обязанность собирать государственные доходы (умен был «варвар», ничего не скажешь! – В.А.), но он удерживал за собой право облегчать по своему усмотрению тяжесть налогов и приобретать этим путем популярность» (Гиббон). Гунноскир даже казнил убийц императора Юлия Непота. Официальная (к тому времени) римская православная церковь не подвергалась никаким преследованиям (хотя сам полугунн-полугерманец Одоакр был, как большинство германцев, арианином).  «Подобно всем другим варварам, он (Одоакр – В.А.) был воспитан в арианской ереси, но он относился с уважением к лицам монашеского и епископского звания, а молчание кафоликов (православных – В.А.) свидетельствует о религиозной терпимости, которой они пользовались под его управлением. Его префект Василий вмешивался в избрание римского первосвященника (православного епископа-папы Первого Рима – В.А.) только для того, чтобы охранять внутреннее спокойствие столицы, а декрет, запрещавший духовенству отчуждать свои земли, имел в виду пользу (римского православного – В.А.) народа, благочестие которого было бы обложено сборами на покрытие церковных расходов» (Гиббон).

По всем этим причинам правление Одоакра оценивалось современниками и потомками как, в общем, мудрое и справедливое. Хотя положившее ему начало фактически насильственное, пусть даже прикрытое видимостью действий от имени законного императора «всех римлян» Зенона, отчуждение трети всей римской земельной собственности трудно не назвать грабежом среди бела дня или, выражаясь несколько мягче, хищением частной собственности римских граждан в особо крупных масштабах. С другой стороны, «добровольно-принудительным» отказом от трети своей недвижимости, «римский народ» оплатил услуги «варваров» по обеспечению его безопасности. Ибо иных средств самозащиты у измельчавших римлян более не оставалось. А поскольку большинство германцев, наделенных по воле императора Зенона (т.е. патриция Одоакра) третью римских земель, продолжало нести военную службу, перераспределение земельной собственности чаще всего выражалось в следующем. По мнению ряда исследователей – например. Германа Шрайбера, после «земельной реформы Одоакра, римский крестьянин или колон продолжал обрабатывать свой надел, но отдавал треть урожая или полученной от его продажи выручки на содержание «приписанного» к нему на «кормление» германского воина с его чадами и домочадцами. Все это очень напоминало переходную стадию к средневековым отношениям между «прикрепленными к земле» крестьянами и воинами-рыцарями, которых эти крестьяне содержали. Будучи зато освобождены от несения военной службы. Кстати говоря, сегодня вряд ли найдется в мире государство, чей военный бюджет не превышал бы треть доходов от сельского хозяйства. А когда впоследствии, при императоре Юстиниане, восточно-римские войска «освободили» своих италийских сограждан от «варварского ига», тем пришлось платить в императорскую казну столько (включая «пени» и «недоимки», накопившиеся за годы господства «варваров» над Италией), что они, конечно, горько пожалели об изгнании «варваров» из Италии и  возвращении «законной римской власти». При этом следует учитывать, что распределение налогового бремени на римских подданных было весьма неравномерным и несправедливым. Верхние «10 000» - богатейшие из богатейших, сенаторы (как правило, давно уже не заседавшие в сенате, чьи решения  к тому времени лишились всякого значения, ибо все решал император, а точнее – окружавшая его узкая придворная клика)  жили (во всяком случае, на Западе империи), подобно будущим средневековым феодалам, за стенами своих вилл, превращенных в настоящие крепости. Владычествуя в центре своих громадных, почти автономных земельных владений (т.н. «сальтусов»), охраняемых отрядами собственных воинов-«кусочников» (буцеллариев , букаллариев, вукеллариев). Нередко (при не слишком сильных августах) попросту прогонявших осмелившихся сунуть к ним нос сборщиков налогов. И те заполняли дыры в имперском бюджете за счет безответного мелкого люда, по принципу «чем больше жмешь, тем больше выжмешь». Поэтому ни о каких восстаниях «угнетенного варварами» римского населения Италии в тылу «варваров-угнетателей» при «долгожданном» приходе в Италию «родной римской армии-освободительницы» царьградские историки не сообщают...

Но пока что до реального (а не формального) возвращения Италии в лоно «ромейской» империи было еще далеко. А весьма удачным решением земельного вопроса Одоакром вскоре после него воспользовался Теодорих. Утвердившийся в Италии, уничтожив гунноскирского «выскочку» (с точки зрения высокородного Амала). Под властью Теодориха италийцы продолжали исправно отдавать треть урожая «варварам» (только теперь уже – остготам).

Правда, данная версия, изображающая земельную реформу Одоракра некоей «прелюдией» к средневековому крепостному праву, не соответствует, к примеру, точке зрения Гиббона, ссылающегося на свидетельства папы римского Гелазия, современника и подданного Одоакра: «папа Гелазий <…> утверждает – впадая в сильное преувеличение, что в Эмилии, Тоскане (Тускуле, т.е. Этрурии – В.А.) и соседних провинциях население почти совершенно вымерло. Римские плебеи, получавшие свое пропитание от своего повелителя (императора Запада, пост и титул которого был теперь упразднен – В.А.), погибли или исчезли, лишь только прекратились его щедрые подаяния; упадок искусств довел трудолюбивых граждан до праздности и нищеты, а сенаторы (курсив здесь и далее наш – В.А.) <…> были способны равнодушно взирать на разорение отечества, оплакивали утрату личных богатств и роскошной обстановки. Из их обширных имений, когда-то считавшихся причиной разорения Италии (а не из наделов римских свободных и полусвободных земледельцев, как считал Шрайбер – В.А.), третья часть была отобрана в пользу завоевателей. К материальным убыткам присоединялись личные оскорбления; сознание настоящих зол становилось еще более горьким из опасения еще более страшных несчастий; а так как правительство (Одоакра – В.А.) не переставало отводить земли (принадлежавшие сенаторам – В.А.) для приходивших толпами новых варваров, то каждый из сенаторов (а отнюдь не свободных и полусвободных италийских земледельцев – В.А.) имел основание опасаться, чтобы руководившиеся личным произволом межевщики не приблизились к его любимой вилле или к самой доходной из его ферм». (Гиббон).

Кто тут прав – Шрайбер или Гиббон? Как всегда – темна вода во облацех…

Поскольку гунн по отцу Одоакр опирался в первую очередь на герулов и скиров и не предпринимал никаких враждебных действий против (Восточного) Рима, чьим наместником в Италии считался, Константинополю было непросто найти веский повод для военного похода против италийского «царька». Хотя такие планы хитроумные стратеги на Босфоре вынашивали со дня свержения жалкого Ромула «Августула». Сразу же воспользоваться в этих целях Теодорихом Остготским оказалось невозможно. Ведь поначалу личные отношения между двумя «римскими патрициями» - Одоакром и сыном Тиудимира (служившими формально одному и тому же повелителю «воссоединенной Римской империи» Зенону)  были, вроде бы, ничем не омрачены. В отличие от героических сказаний германского Средневековья (сложенных значительно позднее), упоминающих якобы исконную взаимную вражду между гунноскиром и остготом. Но Теодорих достаточно долго прожил в Царьграде, уже более 10 лет правил остготами в качестве царя, досконально изучил все хитрости и все коварство окружающих его народов. И потому совместно с императором Зеноном и князем (царем) ругов Фавой (Фелефеем), изгнанным Одоакром из своего удела в Норике (присоединенным храбрым гунноскиром к Италии), нашел немало поводов добиться получения от императора приказа осуществить завоевание Италии. Как немало последующих завоеваний, оно официально считалось отвоеванием (Реконкистой, как сказали бы испанцы). И царь остготов, твердо намеренный захватить Италию в качестве добычи для своего народа, заявлял о себе как о послушном исполнителе императорского повеления, ибо «воистину, император – это земной Бог» (как сказал вестготский «юдекс» Атанарих при виде василевса Феодосия Великого). Думающем лишь о восстановлении «закона и порядка» в «страждущей под игом варваров» Италии. Как будто Одоакр правил Италией не в качестве законного наместника императора Зенона, чей профиль чеканил на своих монетах, имевших хождение по всей Римской империи, чье единство было восстановлено гунноскиром, пусть даже и от имени римского сената! И как будто сам Теодорих не был таким же «варваром» (на римской службе), как и Одоакр!...

Как писал Прокопий Кесарийский : «…готы, поселившиеся с разрешения императора во Фракии, с оружием в руках восстали против римлян под начальством Теодориха, патриция, получившего в Византии (т.е. в Константинополе: сознательно архаизирующий свой язык, Прокопий употребляет древнегреческое название Нового Рима – В.А.)  звание консула. Умевший хорошо пользоваться обстоятельствами, император Зенон убедил Теодориха отправиться в Италию и, вступив в войну с Одоакром, добыть себе и готам власть над западной империей; ведь достойнее, говорил он, для него, тем более что он носит высокое звание сенатора, победив захватчика власти, стоять во главе всех римлян и италийцев, чем вступать в столь тяжелую войну с императором. Теодорих, обрадовавшись этому предложению, двинулся на Италию, а за ним последовали и все готы, посадив на повозки детей и жен и нагрузив весь скарб, который они могли взять с собой».

Надо сказать, что Одоакр был слеплен из иного теста, чем Августул и Гонорий. Несмотря на весь внешний «римский» лоск сего патриция, сказывалась кипевшая в его жилах гуннская и германская кровь. Хотя «последний римлянин» Аэций был уже давно убит завидовавшим его военно-политическим успехам императором Запада Валентинианом III – по некоторым версиям, c помощью евнуха (или «полумужа», как назвал его Клавдиан) - повторив трагическую судьбу Стилихона, Италия не была беззащитной. «Италию охраняло оружие ее завоевателя, а так долго издевавшиеся над малодушными потомками Феодосия (Великого – В.А.) галльские и германские варвары не осмеливались переступить ее границ»  (Гиббон). «Западноримский» гунноскир Одоакр оказался способным на упорное и успешное сопротивление «восточноримским» готам. И Теодориху, несмотря на постоянные упражнения с оружием его чуравшихся мирного сельского труда остготов, еле удалось пробиться в Италию. Осенью 488 г. он сумел, после трудного и долгого похода через Сирмий на Запад, захватить, по крайней мере, запасы, необходимые для того, чтобы пережить военную зиму. В ходе этих битв у реки Ульки противниками остготов были гепиды. Готы потерпели бы поражение от этих отважных противников, если бы не были спасены героизмом Витигиса (Виттиха-Виттига героических саг германского Средневековья о Дитрихе Бернском ). Перед лицом этих трудностей, осложненных в зимний период также болезнями и потерями от стычек с мелкими отрядами Одоакра, постоянно беспокоившими готов Теодориха, нельзя не задаться вопросом: почему же Теодорих не отказался от своего предприятия, осуществление которого оказалось столь сложным? Ведь после победы над сыновьями Аттилы готы получили прекрасные земли для поселения – пожалуй, лучшие, которые имелись в пределах Римской «мировой» державы. По крайней мере, в юго-восточной Европе. Теодорих, согласно источникам, «родившийся близ Виндобоны», несомненно мог бы, со своим природным умом, во всеоружии полученных во Втором Риме знаний, превратить плодородные земли между нынешним Венским лесом и средним Подунавьем в заповедник образцового крестьянского хозяйствования, приносящий богатые урожаи. Но думать так – анахронизм.  За исключением краткосрочных грабительских рейдов отборных ватаг «охотников за зипунами» (как в Восточном Средиземноморье в IV в.), готы (подобно всем германцам, да и прочим «варварам») всегда брали с собой в поход семьи и всю свою движимость. Как Радагайс,  вломившийся в Италию, разбитый там и уничтоженный со всем своим народом и добром. Остготский царь, римский магистр, консул и сенатор Теодорих тоже пошел завоевывать Италию «во исполнение воли императора Зенона» с огромным обозом из тысяч повозок, с целым привычным к странствиям и скитаниям народом. «Теодорих <…> двинулся на Италию, а за ним последовали и все готы, посадив на повозки детей и жен и нагрузив весь скарб, который они могли взять с собой» (Прокопий Кесарийский). «Народ-войско» продвигался к цели медленно, с трудом. Неспособный повернуть обратно. Обреченный победить или умереть.

И потому готы снова и снова нападали на своих противников, преграждавших им доступ в Италию. Они даже пытались переправить на кораблях через Адриатику сильный передовой отряд, чтобы его силами обойти войско Одоакра, удерживавшее подступы к Северной Италии. Но эта попытка десантирования, предпринятая остготами весной 489 г., завершилась полным провалом. Поэтому Алариху пришлось продолжать наносить лобовые удары по войскам могущественного и равного ему по силам и воинским навыкам противника. Подвергая свой готский народ риску полевых сражений и тем самым, угрозе поголовного истребления, включая обозных и всех нонкомбатантов  (выражаясь современным языком). Согласно Гиббону, Теодорих одержал над своим врагом немало побед в многочисленных, хотя и оставшихся неизвестными, кровопролитных битвах, прежде чем, наконец, сломив всякое сопротивление благодаря своему полководческому искусству, упорству и мужеству, спустился с Юлийских Альп и водрузил свои победоносные знамена в пределах Италии. С тех пор хвалебные гимны великого британского историка сопутствовали Теодориху на всем протяжении его Италийского похода и всех его битв. Остготский царь, прозванный впоследствии «Великим», пользовался не меньшей симпатией историков, чем, пожалуй, впоследствии Карл Великий. Что лишний раз доказывает: конечный успех затмевает и даже, в какой-то мере, извиняет целый ряд преступлений, совершенных ради его достижения, даже в глазах умных и хорошо осведомленных людей. Как говорится, цель оправдывает средства. В Италии Теодорих вел себя не столько по-германски, сколько «по-византийски». Просим прощения у уважаемых читателей за этот совершенно «ненаучный» и «неисторичный» термин. Ведь сами восточные римляне, как  известно, называли себя «ромеями» (т.е., по-гречески, «римлянами»). Соседи же называли их «греками». Но опять-таки: «Греки лукавы суть»…

В выборе средств для достижения поставленных целей Теодорих Остготский не стеснялся. А поскольку он был владыкой, находившимся в центре внимания всей тогдашней Европы, стремившейся подражать ему во всем, то именно на нем лежит немалая вина за одичание нравов, характерное для наступающего раннего (и не только раннего) Средневековья…

После многочисленных «боев местного значения» произошла первая большая битва на реке Сонтии (Фригиде). В ней остготами было поставлено на карту все. Потерянные ими в ходе первых неудач 2000 повозок с добром были заменены трофейными, Зерна для ручных зернотерок, имевшихся в каждой остготской семье, оставалось лишь на пару дней боевой страды. А вот мяса было в избытке. Памятуя о том, что «не хлебом единым жив человек…», готы, в ожидании большой добычи и возможности «оттянуться по полной» в богатой Венетии, забили чуть ли не весь скот, который гнали с собой. Чтобы, в случае чего, не умирать на голодный желудок…

Воины  рекса Теодориха, оказавшись перед роковой дилеммой – смерть от голода в случае неудачи или «земля обетованная», благословенная Италия, в случае победы, дрались как бешеные. Конница преодолела утомление от долгого похода, пехотинцы прорвались через спешно возведенные войсками Одоакра  (вот она – римская выучка!) полевые укрепления, опиравшиеся своим правым, указывавшим на юг, крылом на развалины разрушенной «Бичом Божьим» гунном Аттилой древней Аквилеи – конечного пункта торгового Янтарного пути. Одоакр был отброшен до самых стен Вероны и бурных вод реки Атесис. Разбив «восстановителя римского единства», остготы добились большого успеха. Ибо, хотя до завоевания Италии было еще далеко, в их руках оказалась богатая провинция Венетия. Вопрос продовольственного снабжения воинов Теодориха и их семей был, во всяком случае, решен.

Битва под Вероной, или, по-германски, Берном (поэтому Теодорих-Тидрек-Дитрих именуется в германских сагах «Бернским»), была еще более кровопролитной. Победа в ней далась остготскому царю не сразу. Остготская конница угодила в расставленную ей опытным в ратном деле гунноскиром Одоакром хитроумную ловушку. В самый критический момент, когда непосредственная опасность угрожала самому Теодориху и дрогнули ряды его телохранителей, их бегство было остановлено только вмешательством матери и сестры остготского царя, пристыдивших усомнившегося в победе сына и брата и упрекнувших его в намерении трусливо бросить их, отдав в добычу Одоакру. Устыдившись, Теодорих, вроде бы, собрал вокруг себя горсть самых верных и храбрых дружинников, повел их в бой и в последний момент вырвал у врага победу.

Этот легендарный эпизод вполне мог иметь место в действительности. А факт возможности участия вдовы Тиудемира и членов семьи Теодориха в Италийском походе (естественно, в обозе), подтверждается примером Алариха. Ведь и при разгроме Алариха в воспетой Клавдианом битве под североиталийской Поллентией жена и другие члены семьи вестготского царя были пленены победоносным Стилихоном.

Победа Теодориха над Одоакром в битве под Вероной сделала царя остготов господином всей (все еще «римской» по названию) Италии. Теперь у готов было вдоволь фуража (для конского состава), не говоря уже о провианте для состава личного. Разбитый Одоакр отступил в направлении Рима на Тибре, надеясь отсидеться там в ожидании перемены военной фортуны. Но, ввиду отсутствия поддержки и симпатии со стороны неблагодарных римлян, ушел в Равенну. Опираясь на эту мощную болотную крепость, гунноскир в следующем, 490 г. так энергично повел боевые действия, что возвратил под свою власть значительную часть Северной Италии, вынудив остготского царя вновь отступить к реке Тицину (или, говоря по-современному – Тичино). Лишь получив подкрепление из Галлии от царя толосских вестготов (!), Теодорих, опираясь на вестготские отряды, смог одержать решительную победу над Одоакром в битве на альпийской реке Адде, снова – и теперь уж окончательно! – загнав его в Равенну.

«Навстречу им (готам – В.А.)  вышел Одоакр со своими войсками; побежденные во многих сражениях, они вместе со своим вождем заперлись в Равенне и в других наиболее укрепленных местах. Осадив их, готы захватывали все остальные укрепления, когда им представлялся для этого благоприятный случай, крепость же Цезену (современную Чезену – В.А.) , находившуюся от Равенны на расстоянии трехсот стадий, и самую Равенну, где находился и Одоакр, они не могли взять, ни заставив их капитулировать, ни силою» (Прокопий Кесарийский).

Боевые действия, которые велись в описанные нами выше в самой сжатой форме два года борьбы за Италию, в гораздо большей степени, чем мы сочли необходимым изложить, характеризовались изменой, лицемерием, коварством и интригами. Целая группа военачальников Одоакра перешла на сторону Теодориха, чтобы покинуть его в самый критический момент и подставить под меч Одоакра большое число опытных остготских командиров. князь ругов Фелефей, сражавшийся на стороне Теодориха, сменил (военно-политическую) ориентацию, перебежав к Одоакру (хотя тот лишил его удела). А сам Теодорих, в приступе ярости, приказал перерезать всех перебежчиков из стана его неутомимого противника, чтобы застраховать себя от предательства в будущем.

Пока защитники Равенны героически сопротивлялись, Теодорих постепенно завоевал всю Италию от Альп на севере до Калабрии на юге. Став наконец хозяином всего Апеннинского полуострова, он получил от вандалов (всегда слывших отъявленными оппортунистами) в подарок захваченный теми ранее остров Сицилию.

А вот взять Равенну было невозможно (во всяком случае, силой оружия). Поэтому Теодорих, после трех лет безуспешной осады, постоянно тревожимый вылазками стойкого равеннского гарнизона, решил прибегнуть к «нордической хитрости». Через епископа Равенны Иоанна II остготский царь предложил осажденному, но не желавшему сдаваться Одоакру, мир на очень выгодных для того условиях. По мнению большинства исследователей, Теодорих предложил гунноскиру совместно править из Равенны всей  Италией. Естественно, при этом оба германских царя формально выступали бы в качестве наместников константинопольского императора Зенона (но ведь сути дела это не меняло ни на йоту). Они даже поселились вместе в Равеннском императорском дворце (занимая в нем разные, но соседние покои).

Не будем здесь вдаваться в споры о тонкостях перевода и трактовки соответствующего сообщения Прокопия Кесарийского: «Теодорих, как говорят, открыв, что Одоакр строит против него козни, коварно пригласив его на пир, убил его». Ибо, если Теодорих, имевший на руках все козыри и прекрасно осведомленный о голоде, царившем в стенах Равенны, все-таки сделал Одоакру столь великодушное мирное предложение, значит, он был намерен не соблюдать его. Или же нарушить его при первом же удобном случае. Тем не менее, при заключении мира остготский царь поклялся сохранить Одоакру свободу и жизнь. Исход этого соглашения был легко предсказуем. В самый разгар дружеской пирушки (или попойки – как кому больше нравится) в «римско-германском стиле», длившейся несколько дней, Одоакр, чья бдительность была усыплена «дарами Вакха и Венеры» и притворной дружбой Теодориха, был заколот то ли рукой, то ли слугами своего «заклятого друга». Вероломное убийство совершилось в марте 493 г. Одновременно во всех гарнизонах, в которых после заключения мира были собраны воины Одоакра, они подверглись внезапному нападению готов, обезоружены и не взяты в плен, а беспощадно перебиты. Что оказалось совсем нетрудно сделать. Ибо они, всецело полагаясь на мирный, скрепленный торжественной клятвой (на оружии или на готской библии Вульфилы – в данном случае  неважно) мирный договор со своими «германскими братьями», не ожидали нападения и были захвачены убийцами врасплох.

Как обычно в таких случаях, задним числом убитому изменнически Одоакру приписали якобы вынашиваемый им план заговора против Теодориха. Однако, как справедливо замечает Герман Шрайбер, невиновность гунноскирского царя Италии нетрудно доказать. Ведь у сына Эдекона не было никаких резонов нарушать столь выгодные для него условия мира. А виновность Теодориха доказывается тем, что он, несравненно сильнейший партнер по мирному договору, не имел никаких резонов претворять его условия в жизнь. И явно не намерен был их выполнять.

На протяжении своего многолетнего царствования Теодорих совершил – собственноручно или руками своих присных – еще немало преступлений. Отчего он, мучимый угрызениями совести и явлениями призраков загубленных им душ (во всяком случае, по мнению многих историков прошлого), впал в тяжелую, смертельную болезнь, которая и унесла его в могилу. Тем не менее, именно вероломное убийство доверившегося его клятве, его слову Одоакра, бросило самую мрачную тень на его долгое правление, не имевшее себе равных по успешности, стабильности и продолжительности в то кровавое столетие.

Конечно, с учетом запутанности, неясности и фрагментарности тогдашних сообщений источников, можно задаться вопросом: действительно ли убийство Одоакра было делом рук Теодориха (а не «услужливых дураков» из его окружения, проявивших, из желания предугадать неверно понятый ими замысел своего господина, «усердие не по разуму»)?

Ведь Теодорих на протяжении 30 лет «с гаком» зарекомендовал себя мудрым, проницательным правителем, стремившимся примирить всех и вся. И способным найти менее кровавый способ решить проблему Одоакра, чем пойти на бесстыдное клятвопреступление и подлое убийство. Тем не менее, все историки, на сообщениях которых основывается оценка личности Теодориха потомками, не едины лишь в одном вопросе: нанес ли царь остготов смертельный удар Одоакру собственной рукой, или лишь приказал сделать это другим.

Правда, приведенная выше (и поддерживаемая, в частности, Гиббоном) версия публичного убийства гунноскира на торжественном пиршестве, куда всегда приглашалось много гостей и куда Одоакр (будущий соправитель Теодориха), конечно, не явился бы без подобающей свиты, вызывает немало вопросов. Более близкой к истине автору этой книги представляется другая версия. Изложенная восточно-римским автором VII в. Иоанном Антиохийским. И поддерживаемая столь маститым автором как Теодор Моммзен. Впервые опубликовавшим ее, подчеркнув, что версия Иоанна отличается как от официальной готской (Кассиодора/Иордана), так и от официальной (восточно)римской (Прокопия) большей достоверностью (а главное – непредвзятостью).

По этой версии, Теодорих и Одоакр заключили договор, по которому должны были совместно править из Равенны «Римской империей» (вероятно, все-таки лишь Западной, фактически сократившейся до размеров Италии с небольшими территориальными «довесками»). Они часто встречались, постоянно посещая друг друга. Не прошло и десяти дней с момента заключения договора, как два человека схватили Одоакра, вошедшего к Теодориху, за руки, как это принято у просителей. По этому условному знаку другие, прятавшиеся в комнатах по обе стороны палаты, выскочили оттуда с обнаженными мечами, но невольно оробели под суровым взглядом гунноскира, не решаясь нанести ему первый удар. Тогда к ним подбежал Теодорих и погрузил меч в тело Одоакра, разрубив ему ключицу. Одоакр вскричал: «Где Бог?» (т.е.: «Бога ты не боишься!»; значит, они клялись в мире и дружбе на Святом Евангелии). На это Теодорих отвечал: «Как ты с моими, так и я с тобой!»

На какой именно поступок Одоакра, повлекший за собой столь суровую кару, намекал своим ответом Теодорих, нам сегодня дать ответ, пожалуй, невозможно. Однако, основываясь на подобном высказывании Теодориха, многие историки предполагают, что причиной разрыва между обоими несостоявшимися соправителями Италии послужило убийство Одоакром каких-то родичей или друзей остготского царя.

Согласно Иоанну Антиохийскому, удар был смертельным. Поскольку меч легко рассек тело Одоакра до бедра (видимо, наискось – от левого плеча до правого бедра), Теодорих воскликнул: «Похоже, в теле этого изверга не было костей!». Пошутил, называется…Рекс остготов приказал вынести труп сына гунна Эдекона из палаты и похоронить в каменном гробу возле еврейской синагоги. О том, что думали равеннские евреи по поводу столь «приятного» соседства, история умалчивает. Кстати говоря, после установления Теодорихом власти над Италией римская синагога была сожжена гражданами «Вечного города» в ходе очередного еврейского погрома (за что Теодорих не преминул попенять римскому сенату в специальном послании).

Времени жизни Одоакра было 60 лет, времени его правления 14 лет. Его брат Онульф пытался искать спасения в бегстве, но был настигнут готами и убит в сосновой роще под Равенной. Теодорих приказал схватить жену Одоакра - Сунгигильду (почти Свенильду!) и их сына Оклана (Телана), которого отец уже успел провозгласить цезарем. Сына зарубленного им гунноскира остготский царь отправил в ссылку в Галлию. Повелев верным людям тайно убить Оклана в укромном месте Чтобы тот не вздумал самовольно вернуться в Италию и поднять там мятеж (что «цезарь на час» якобы замышлял). И Оклан был убит. Сунигильду же Теодорих заключил в темницу, где уморил ее голодом.

Как говорится, чистая работа. Мертвые, как известно, не кусаются. Жаль только, Теодорих впопыхах забыл про летописцев. Их (по крайней мере, живших при его дворе) тоже не следовало оставлять в живых. Впрочем, все современные ему хронисты (и не только хронисты) предусмотрительно держали рот на замке. Ни единым словом не осудив (но и не восхвалив) злодеяние, содеянное Теодорихом. И только позднейшие историки нарушили «заговор молчания» вокруг убийства Одоакра «с чадами и домочадцами». Но к моменту, когда у историков развязался язык, запах крови уже развеялся под благодатным небом остготской Италии, современники и свидетели равеннской расправы уже умерли, блеск правления Теодориха затмил все темные пятна (которые ведь бывают даже на солнце!), в обновленной Равенне возвышались построенные при царе остготов, римском консуле, патриции и военном магистре шедевры архитектуры (а сам он уже упокоился в своем величественном мавзолее – правда, ненадолго). «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстояньи». И потому Теодориха не столько осуждали, сколько восхваляли. В том числе и противника остготской власти над Италией – «ромейские» борзописцы из Второго Рима. Включая уже неоднократно цитировавшегося нами Прокопия Кесарийского. Родившегося в 500 г. советника знаменитого восточно-римского магистра (стратига) и консула (ипата) Флавия Велизария, лучшего полководца владыки Ромейской василии - императора Юстиниана I Великого  (которых мы уже упоминали и еще упомянем). На страницах  восьми книг своего исторического труда Прокопий описывает (лишь иногда допуская неточности в датах), не без юмора и очень увлекательно, события, происходившие в V-VI вв. во всей сфере влияния Восточной Римской империи. В «Войне с готами» он пишет, что Теодорих «тех из варваров, которые раньше были его врагами и теперь еще уцелели, <…> привлек на свою сторону» и т. о. «получил единоличную власть над готами и италийцами. Он (как и гунноскир Одоакр – В.А.) не пожелал принять ни знаков достоинства, ни имени римского императора, но продолжал скромно называться и в дальнейшем именем «рекс»   (так обычно варвары называют своих начальников); подданными своими он управлял твердо, держа их в подчинении, как это вполне подобает настоящему императору. Он в высшей степени заботился о правосудии и справедливости и непреклонно наблюдал за выполнением законов; он охранял неприкосновенной свою страну от соседних варваров и тем заслужил высшую славу и мудрости и доблести. Сам лично он не притеснял и не обижал своих подданных, а если кто-либо другой пытался это делать, то он не дозволял этого, исключая того, что ту часть земли, которую Одоакр дал своим сторонникам, Теодорих тоже распределил между своими готами. По имени Теодорих был тираном, захватчиком власти, на деле же самым настоящим императором, ничуть не ниже наиболее прославленных, носивших с самого начала этот титул; любовь к нему со стороны готов и италийцев была огромна, не в пример тому, что обычно бывает у людей. Ведь другие, находясь во главе правления, становятся или на ту, или на другую сторону, и поэтому установившаяся власть нравится тем, кому она в данный момент своими постановлениями доставляет удовольствие, и вызывает к себе нерасположение в том случае, если идет против их пожеланий» (Прокопий Кесарийский). «Его стараниями было восстановлено достоинство города Рима. Он перестроил стены, в благодарность, за что сенат воздвиг ему золотую статую» (Исидор Севильский).

То, что так удивляло Прокопия, действительно представляется самым удивительным в царстве, хотя и не основанном Теодорихом в Италии, но превращенном им на деле в то, что, может быть, лишь рисовалось Одоакру (а, возможно, и Алариху) в самых смелых мечтах. Никто не мог сомневаться в том, что Риму удалось на протяжении своей 800-летней истории создать уникальный управленческий аппарат с необходимой для его безупречного функционирования законодательной базой, регулирующей все сферы общественной и частной жизни. Многое из того, что было создано в период между «Законами Двенадцати таблиц» и Кодексом Юстиниана, вошло неотъемлемой частью в законодательства всех стран мира и международное право. Вот только слишком часто не хватало специалистов, способных пользоваться этим великолепным инструментарием. Личностей, достойных его во всех отношениях. Дело было не столько в интеллектуальном уровне, учености, образования (мы готовы даже поверить в версию, что Теодорих не умел писать и, вместо собственноручной подписи на указах, обводил пурпурной краской золотой прорезной шаблон, или трафарет). Сколько в целом комплексе необходимых личных качеств, энергии и способностей, взятых, так сказать, в комплексе, в целом. И не случайно создателям и обновителям великих держав всегда присущи некие тиранические черты, некая беспощадность. И потому, описывая их правление, историки предпочитают подсчитывать его результаты, а не потери, понесенные ради достижения этих результатов. Сказанное относится в равной мере к Августу и к Теодориху, к Карлу Великому и Людовику XI, Вильгельму Завоевателю и Владимиру Красное Солнышко, Ивану Грозному и Генриху VIII, Петру Великому и Карлу V, Елизавете I и Екатерине II. К монархам, в чьем историческом величии нет ни малейших сомнений, Хотя на их руках, во всяком случае, не меньше крови, чем на руках Теодориха…

С другой стороны, именно этот неизменный костяк, или каркас, сохраненного в неприкосновенности  римского административно-юридического аппарата был опорой всей Италийской державы. С того момента, как готы и италийцы осознали, что отныне монополия на убийство принадлежит царю Италии Теодориху, гениально сконструированный, хоть и порядком заржавевший механизм вновь заработал. И Теодорих смог посвятить себя внешнеполитическим вопросам. Доказав при этом, что – в отличие от других узурпаторов, не подвержен ненасытной страсти ко все новым завоеваниям. Уютно устроившись в солнечной Италии, среди покорного местного населения, готы, похоже, наконец-то успокоились. Не стремясь к новым военным предприятиям, исход которых не мог быть ясным и потому был связан для них с риском потерять все, «нажитое непосильным (ратным) трудом». А поселившиеся вокруг огражденной силой остготского оружия сферы влияния Теодориха германские народы остерегались вызвать на свою голову гнев этого могучего владыки, на глазах всего «варварского» (и неварварского) мира с таким неподражаемым хладнокровием расправившегося с самим великим Одоакром. С могущественным гунноскиром, игравшим римскими императорскими инсигниями , как мячиками.

Как и в последующие, более цивилизованные времена, остготские царевны отправлялись в чужие государства, восстанавливая, путем брачных союзов, оборванные в годы военного лихолетья, связи между германскими народами. Чтобы забылись поскорее столетия взаимного проламывания германцами друг другу черепов. Эта начатая Теодорихом политика «брачной дипломатии» оказалась на удивление успешной. Тем самым создавались условия для возобновления производительного, продуктивного труда на умиротворенных землях. Ибо какой крестьянин согласился бы пахать и сеять, не надеясь дожить до уборки урожая? Большое недовольство и нежелание трудиться, понятные в столетия непрерывных войн, сменились нормальным желанием жить трудами рук своих. И это общее стремление к восстановлению нормальных, здоровых хозяйственных отношений и получения доходов от мирных занятий, разумеется, способствовали претворению в жизнь намерений остготского царя Италии. Суровыми мерами, железной рукой он обеспечивал мир и спокойствие, закон и порядок в своей стране и за ее пределами. Причем так успешно, как это не удавалось правителям Италии, возможно, со времен Октавиана Августа. Ведь даже в пору расцвета императорской власти римские дороги, горы и леса кишмя кишели шайками разбойников-латронов, постоянно нападавших на путешественников, крестьянские селения и даже виллы богатых латифундистов.  Под властью же Теодориха (если верить современникам) каждый италиец был так уверен в собственной безопасности и сохранности своего добра, что частные лица обходились без дверных замков, а города – без засовов на воротах (а то – и вообще без ворот)… Прямо как в богоспасаемой Валахии при Владе Дракуле…