Материалы из личного архивного фонда Азаренкова А. Н.

О ГЕНЕРАЛЕ АЛЕКСЕЕВЕ

"2 ноября (ст. ст.) генерал Алексеев переодетый в штатское платье, вынужденный скрывать своё славное имя перед русскими, обязанными ему недавним спасением от разгрома со стороны Германии прибыл в Новочеркасск.

Сюда же приехали и большевики для того, что бы развратить казачество и тогда с большей лёгкостью вести Родину на гибель. Но на Тихом Дону волны большевизма были слабее, чем в других местах России.

Сюда, на Дон, стеклись понемногу все любящие родину, которые горели желанием не допустить Россию до гибели, но им нужен был руководитель. В лице М. В. Алексеева русские патриоты нашли руководителя, не только искусного в военных делах, но и великого государственного человека.

И генерал Алексеев в тот же день приступил к основанию Добровольческой Армии.

"…Добровольцы – это не Кубанцы и не иногородние. Это просто русские люди, собравшиеся для спасения родины со всех её концов"
газета "Казак" за 5 мая 1919 г.

Выписки из старых газет произвёл Азаренков А. Н. в РГБ, зал «Русское Зарубежье»)

Мятежные дни 1917 года были весьма тяжелыми для каждого российского военачальника, а тем более для Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего вооруженных сил Империи, численностью доходивших в то время до 17 миллионов человек. Российская трагедия особенно тяжким бременем легла на плечи генерала Алексеева и поставила его в необыкновенно трудное положение. О роли генерала в эти катастрофические дни создалась не одна легенда.

Автору этих строк хотелось бы, придерживаясь исторической правды, на основании, собранных в течение многих лет документов, обрисовать действительную роль генерала и тем не только восстановить истину, но и хоть отчасти выявить настоящее лице этого большого русского человека и полководца.

— /// —

28-го февраля, после получения информации из Петрограда, Начальник Штаба Верховного Главнокомандующего рассылает на имя Главнокомандующих фронтами следующую телеграмму: «Сообщаю для ориентировки: Двадцать шестого, в тринадцать часов сорок минут (13 ч. 40 м.), получена телеграмма генерала Хабалова о том, что двадцать пятого февраля толпы рабочих, собравшихся в разных частях города, были неоднократно разгоняемы полицией и воинскими частями. Около семнадцати часов (17 ч.) у Гостинного Двора демонстранты запели революционные песни и выкинули красные флаги. На предупреждение, что против них будет употреблено оружие, из толпы раздалось несколько револьверных выстрелов, и был ранен один рядовой. Взвод драгун спешился и открыл огонь по толпе, причем убито трое и ранено десять человек. Толпа мгновенно рассеялась. Около восемнадцати часов в наряд конных жандармов была брошена граната, которой ранен один жандарм и лошадь. Вечер прошел относительно спокойно. Двадцать пятого февраля бастовало 240.000 рабочих. Генералом Хабаловым было объявлено о запрещении скопления народа на улицах и подтверждено, что всякое проявление беспорядка будет подавляться силою оружия.

По донесению генерала Хабалова с утра двадцать шестого февраля в городе спокойно. Двадцать шестого в двадцать два часа получена телеграмма от председателя Государственной Думы Родзянко, сообщавшего, что волнения, начавшиеся в Петрограде, принимают стихийный характер и угрожающие размеры и что начало беспорядков имело в основании недостаток печеного хлеба и слабый подвоз муки, внушающей панику.

Двадцать седьмого Военный Министр^[1]* всеподданнейше доносит, что начавшиеся с утра в некоторых частях волнения твердо и энергично подавляются оставшимися верными своему долгу ротами, и батальонами. Бунт еще не подавлен, но Военный Министр выражает уверенность в скором наступлении спокойствия, для достижения коего, принимаются беспощадные меры. Председатель Государственной Думы, двадцать седьмого, около полудня, сообщает, что войска становятся на сторону населения и убивают своих офицеров. Генерал Хабалов двадцать седьмого около полудня всеподданнейше доносит, что одна рота запасного батальона Павловского полка двадцать шестого февраля заявила, что не будет стрелять в народ. Командир батальона этого полка ранен из толпы. Двадцать седьмого февраля учебная команда Волынского полка отказалась выходить против бунтовщиков и начальник ее застрелился. Затем эта команда, с ротой этого же полка, направилась в расположение других запасных батальонов, и к ним начали присоединяться люди этих частей. Генерал Хабалов просит о присылке надежных частей с фронта. Военный Министр к вечеру двадцать седьмого февраля сообщает, что батарея, вызванная из Петергофа, отказалась грузиться на поезд для следования в Петроград. Двадцать седьмого февраля между двадцать одним часом и двадцатью двумя, дано указание Главнокоманующим северного и западного фронтов отправить в Петроград, с каждого фронта по два кавалерийских и два пехотных полка с энергичными генералами во главе бригад и по одной пулеметной команде Кольта для Георгиевского батальона, который приказано направить двадцать восьмого февраля в Петроград от Ставки. По Высочайшему повелению Главнокомандующем Петроградским военным округом с чрезвычайными полномочиями и подчинением ему всех министров назначен генерал-адъютант Иванов.

Двадцать седьмого около двадцати четырех часов, мною сообщено Главнокомандующему о необходимости подготовить меры к тому, чтобы обеспечить во чтобы то ни стало работу железных дорог. Двадцать седьмого, после девятнадцати часов, Военный Министр сообщает, что положение в Петрограде становиться весьма серьезным. Военный мятеж немногими верными долгу частями погасить не удается, и войсковые части постепенно присоединяются к мятежникам. Начались пожары. Петроград объявлен на осадном положении. Двадцать восьмого в два часа послана телеграмма от меня Главнокомандующим северного и западного фронтов о направлении в Петроград, сверх уже назначенных войск еще по одной пешей и конной батарее от каждого фронта. Двадцать восьмого, в три часа, мною послана телеграмма Командующему войсками Московского Военного Округа о принятии необходимых мер на случай, если беспорядки перекинутся в Москву, и об обеспечении работы железнодорожного узла и прилива продовольствия. Двадцать восьмого февраля, в час, от генерала Хабалова получена телеграмма на Высочайшее Имя, что он восстановить порядка в столице не мог, большинство частей изменило своему долгу и многие перешли на сторону мятежников. Войска, оставшиеся верными долгу после борьбы в продолжении всего дня, понесли большие потери. К вечеру мятежники овладели большей частью столицы и оставшиеся верными присяге небольшие части разных полков стянуты у Зимнего Дворца. Двадцать восьмого февраля, в два часа, Военный Министр сообщает, что мятежники заняли Мариинский Дворец и там находятся члены, революционного правительства… Двадцать восьмого февраля в восемь часов двадцать пять минут генерал Хабалов доносит, что число оставшихся верными долгу уменьшилось до 600 человек пехоты к до 500 всадников при пятнадцати пулеметах и двенадцати орудиях, имеющих всего восемьдесят патронов и что положение до чрезвычайности трудное. Головной эшелон пехотного полка, отправляемый с северного фронта, подойдет к Петрограду примерно к утру первого марта. Государь Император, в ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое февраля изволил отбыть в Царское Село. По частным сведениям, революционное правительство вступило в управление в Петрограде, объявив в своем манифесте переход на его сторону четырех гвардейских запасных полков, о занятии арсенала, Петропавловской крепости, главного Артиллерийского Управления. Только что получена телеграмма Военного Министра, что мятежники во всех частях города овладели важнейшими учреждениями. Войска под влиянием утомления и пропаганды бросают оружие, переходят на сторону мятежников или становятся нейтральными. Все время на улицах идет беспорядочная стрельба, всякое движение прекращено; появляющихся офицеров и нижних чинов на улицах разоруживают. Министры все целы, но работа министерств, по-видимому, прекратилась.

По частным сведениям председатель Государственного Совета арестован. В Государственной Думе образовался совет лидеров партий для сношения революционного правительства с учреждениям и лицами. Назначены дополнительные выборы в петроградский совет рабочих и солдатских депутатов от рабочих и мятежных войск. Только что получена от генерала Хабалова телеграмма, из которой видно, что фактически влиять на события он больше не может. Сообщая об этом, прибавлю, что на всех нас лег священный долг перед Государем и Родиной сохранить верность долгу и присяге в войсках действующих армий, обеспечить железнодорожное движение и прилив продовольственных запасов. 1813. Алексеев. Двадцать восьмого февраля 1917 г-».

Телеграмма генерала квартирмейстера Верховного Главнокомандующего на имя Начальника Штаба Северного фронта 1 марта 1917 г.

"По приказанию Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего передаю для доклада Главнокомандующему Северного фронта с просьбой генерал-адъютанта Алексеева, доложить Государю:

Первое — в Кронштадте беспорядки, части ходят по улицам с музыкой. Вице-адмирал Курош доносит, что принять меры к усмирению с тем составом, который имеется в гарнизоне, он не находит возможным, так как не может ручаться ни за одну часть.

Второе — генерал Мрозовский сообщает, что Москва охвачена восстанием и войска переходят на сторону мятежников.

Третье — адмирал Непенин доносит, что он не призвал возможным протестовать против призыва Комитета, и таким образом Балтийский флот признал Временный Комитет Государственной Думы. Сведения, заключающиеся в телеграмме 1813, получены из Петрограда, из различных источников в считаются достоверными. Если будет хоть малейшее сомнение, что Литерные поезда могут не дойти до Пскова, надлежит принять все меры для доставления доклада по принадлежности, послав хотя-бы экстренным поездом с надежным офицером и командой нижних чинов для исправления пути, если бы это имело место. Генерал Алексеев нездоров в прилег отдохнуть, почему я и подписываю эту телеграмму.
1-го марта 17 г. 17 час. 15, Лукомский".

Эти две телеграммы совершенно ясно говорят о тех событиях, которые происходили в столице и других городах России в последние дни февраля 1917 года, т. е. ещё до отречения Государя. Говорят они также о тех мерах, которые в это время уже были приняты. Это — документы, и поэтому не подлежат оспариванию.

27-го февраля была получена, телеграмма от Председателя Совета Министров, князь Голицын, указывая, что события принимают катастрофический оборот, умолял Государя немедленно уволить в отставку Совет Министров. Он указывал, что вообще существующий состав министров теперь оставаться у власти не может, а нахождение в его составе Протопопова вызывает общее негодование и возмущение; что для спасения положения и даже для спасения династии Государю необходимо немедленно пойти на уступку общественному мнению в поручить составил, новый кабинет министров, ответственный перед законодательными палатами, князю Львову или Родзянко.

На эту телеграмму Государь ответил собственноручно карандашей составленной телеграммой Председателю Совета Министров следующего содержания:

«О главном начальнике Петрограда мною дано повеление начальнику моего штаба с указанием немедленно прибыть в столицу, также относительно войск. Лично Вам предоставляю все необходимые права по гражданскому управлению. Относительно перемен в личном составе в данный момент считаю их недопустимыми. Николай.»

(Послана в 11.30 ночи. 27- П. 17) [Ген. Дубенский «Записки придворного историографа» стр. 203].

Когда Государь передавал ген. Лукомскому эту телеграмму князю Голицыну, то, узнав, что ген. Алексееву нездоровится и что он прилег, он сказал: «Сейчас же передайте ген. Алексееву эту телеграмму и скажите, что я прошу ее немедленно передать по прямому проводу. При этом скажите, что это мое окончательное решение, которое я не изменю, а потому бесполезно мне докладывать что-либо по тому поводу».

(Ген. Лукомский «Воспоминания», стр. 124-125)

Вместо принятия решительных мер, совет министров сам себя распускает и самочинно перестает управлять Государством. О том, что правительство самовольно отказалось от управления Государством, в Ставке стало известно 28-го февраля. Об этом сообщил председатель Государственной Думы Родзянко и объявил, что функции правительства перешли в руки Временного Комитета Государственной Думы. А министр иностранных дел Покровский (правительства кн. Голицына) сообщил английскому, французскому и итальянскому послам, что революция — совершившийся факт и что у правительства нет войска для ее подавления. (Мельгунов, «Возрождение» тетр. 18, стр. 157).

Все это происходит еще до отречения Государя. Подчинение Петроградского и Московского командующих войсками Временному Комитету Государственной Думы, переход Балтийского флота на сторону комитета по донесению адмирала Непенина, присоединение многих губернаторов к комитету Гос. Думы, аресты офицеров даже в таких частях, как Конвой Его Величества — все это происходит до отречения Государя.

Из тыла поступают противоречивые сведения. Даже Военный Министр в один и тот же день 27-го февраля, в 13 ч. 20 м. сообщает: «Начавшиеся с утра в некоторых войсковых частях волнения твердо и энергично подавляются оставшимися верными своему долгу ротами и батальонами. Сейчас не удалось еще подавить бунта, но я твердо уверен в скором наступлении, спокойствия, для достижения коего принимаются беспощадные меры. Власти сохраняют полное спокойствие».

И 27-го февраля, т. е. в тот же день, в 19 часов 25 минут ген. Беляев телеграфирует:

«Положение в Петрограде становится весьма серьезным. Военный мятеж немногими верными долгу частями погасить не удается. Напротив, многие части постепенно присоединяются к мятежникам. Начались пожары. Бороться с ними нет средств. Необходимо спешное прибытие действительно надежных частей, притом в достаточном количестве для одновременных действий в различных частях города».

Эти телеграммы говорят о растерянности начальников. С положением они справиться не сумели и не имели поддержки даже от своего правительства.

Говорил со Ставкой и Великий князь Михаил Александрович. Но его советы были схожи с советами других, и Государь ответил, что благодарит за совет, и что он сам знает, что надо делать.

Как видно, озабочены были все, не только высшие чины Армии. Но командный состав действующей армии сохранил спокойствие, а тыл в это время фактически отпал уже от Государя. Сам Государь в письме своем Императрице от 27-го февраля 1917 г. пишет:

«После вчерашних известий из города, я видел здесь много испуганных лиц. К счастью Алексеев спокоен, но полагает, что необходимо назначить энергичного человека, чтобы заставить министров работать для разрешения вопросов: продовольственного, железнодорожного, угольного и т. д. Это конечно совершенно справедливо».

Желая покинуть в дни революции Ставку, Государь упомянул об этом ген. Алексееву 27-го февраля утром. Генерал Алексеев стал просить Государя не делать этого, ввиду сильно осложнившейся обстановки в столице и ввиду того, что уже были двинуты войска на Петроград, а на 27-е февраля вечером, был назначен отъезд последнего эшелона из Ставки - частей Георгиевского батальона вместе с ген. Ивановым.

Естественно, что ген. Алексеев хотел предохранить Государя от возможной опасности, почему и просил его не уезжать из Ставки. Но Государь ответил, что едет всего лишь на два дня, чтобы повидать больных корью детей.

Когда ген. Алексеев почувствовал, что его просьба, ея уезжать сейчас из Могилева, Государем не была услышана, он стал на колени и произнес следующие слова: — Ваше Величество, во имя России, умоляю Вас не покидать Ставки.

Государь протянул руки к ген. Алексееву, поднял его и сказал: - Михаил Васильевич, вы все так близко к сердцу принимаете, я еще подумаю и вам сообщу. Этот эпизод показывает, как верно оценивал обстановку ген. Алексеев и насколько он был прав, удерживая Государя в Ставке.

Государь уезжает 27-го февраля ночью (в 2 ч. 30 м. - утром 28-го февр.).

Полковник ген. штаба Пронин, работавший в оперативном отделе Ставки, пишет: «Государь объявил ген. Алексееву утром 27-го февраля о своем намерении уехать после выслушания его оперативного доклада и совета командировать в Петроград «очень энергичного человека» (диктатора), дав в его распоряжение надежные войска с фронта».

В течение того же дня — 27 февраля, ген. Алексеев неоднократно умолял Государя не уезжать из Ставки, и Государь в конце концов отказался от поездки. Но… вечером, Дворцовый Комендант ген. Воейков сообщил, что Государь все-таки решил уехать, и что уже было отдано распо­ряжение о подготовке литерных поездов. Тогда ген. Алексеев идет во дворец и вновь умоляет Государя не уезжать.

Но «Слава Богу, Государь не уезжает, остается! — радостно сказал ген. Алексеев, возвратившись из дворца, зайдя в нашу комнату оперативного отдела. Однако, около 12 часов ночи (с 27-28 февраля были поданы ко дворцу автомобили, и Государь со свитой отбыл на вокзал. В 2 ч. 30 м. утром 28-го февраля царские поезда отбыли иэ Могилева».

Только 11 станций сообщили о проходе царских поездов, и после этого для Ставки поезда исчезли.

Не имея возможности проехать со станции Дно прямо на Александровскую и дальше на Царское Село, поезда свернули на Мал. Вишеру. Из Мал. Вишеры поезда вернулись на станцию Дно и не смогли двинуться дальше на Псков., т. к. впереди в 45 верстах от станции Дно между станциями Порхов и Подсевы была вывинчена одна рельса. В двух литерных поездах не оказалось ни одного сапера, который мог бы ввинтить рельсу. И только тогда, т. е. - 1-го марта, по истечении около 40 часов безвестного отсутствия Верховного Главнокомандующего, дворцовый комендант ген. Воейков посылает первую телеграмму ген. Алексееву - распорядиться прислать роту сапер для починки пути. Из Пскова через несколько часов срочно прибывает саперный батальон, к путь сейчас же восстанавливается. Вместе с этим ген. Алексеев посылает ген. Воейкову телеграмму с просьбой доложить Государю о желательности Его немедленного возвращения в Ставку, ввиду наступивших уже угрожающих событий. Но на эту телеграмму ген. Воейков даже не ответил. Поезда двинулись дальше на Псков.

Телеграмму всем Главнокомандующим с пояснением происходивших в это время событий (от 28-го февраля № 1813) и о принятых мерах против мятежа ген. Алексеев заканчивает:

«Сообщая об этом, прибавлю, что на всех нас лег священный долг перед Государем и Родиной, сохранить верность долгу и присяге в войсках действующих армий, обеспечить железнодорожное движение и прилив продовольственных запасов».

Как видно из этой телеграммы, посланной уже после отъезда Государя из Ставки, ген. Алексеев призывал своих подчиненных исполнить свой «священный долг перед Государем и Родиной», и ни о каких революционных настроениях в ней нет и намека.

В Псков императорские поезда прибывают 1-го марта в 23 часа ночи. И в 0 ч. 20 м. 2-го марта Государь отдает приказ ген. Иванову (через 1 ч. 20 м. после своего прибытия): «Надеюсь прибыли благополучно. Прошу до моего приезда и доклада мне никаких мер не пред принимать. Николай».

2-го же марта, утром Государь в собственно ручно написанной телеграмме (№ 1064) на имя Главного Начальника Военных Сообщений (копия Начальнику Штаба Верховного Главнокомандующего) приказал остановить движение эшелонов с войсками на Петроград.

Из этого видно, что приказ об остановке движения войск в столицу был отменен лично Государем, а Начальник Штаба, копией этого распоряжения, только ставится об этом в известность.

Таким образом, если, бы ген. Иванову и удалось приступить к каким-либо решительным действиям для подавления мятежа, то эта телеграмма должна была его заставить ничего не предпринимать до приезда Государя.

Из Пскова же 2-го марта утром Государь дает распоряжение своему Начальнику Штаба ген. Алексееву, после долгих переговоров с ген. Рузским^[2] и после получения от Родзянко, председателя Гос. Думы, подробных информации о ходе событий в столице, в которой ставился вопрос и об отречении Государя, запросить всех Главнокомандующих об их взгляде на Его отречение, что ген- Алексеев и исполняет. Об этом желании Государя, ген. Алексееву было сообщено по прямому проводу ген. Рузским, причем больной в это время ген. Алексеев, прикованный к постели (с температурой 39°), вызывался ген. Рузским в течение ночи два раза.

«Ночной разговор Родзянко с ген. Рузским — пишет Мельгунов («Возрождение» тетр. 16 «Мартовские Дни» стр. 146) — по прямому проводу довольно отчетливо рисует психологию, на почве которой родилось то «новое течение» во временном комитете, о котором говорится в письме Вел. Кн. Павла Вел. Кн. Кириллу Владимировичу. Первостепенное значение имеет то обстоятельство, что разговор мы можем привести не в субъективном восприятии мемуаров, а по объективному документу, который передает стенографическая запись телеграфной ленты. Значение документа, тем большее, что это единственный источник свидетельствующий о непосредственных переговорах Родзянко с командным составом армии Северного фронта — никаких «бесконечных лент разговоров со Ставкой» — о которой сообщает Шульгин, не было. Имеющийся в нашем распоряжении документ аннулирует легенды, в изобилии пущенные в обиход безответственными суждениями мемуаристов». Дальше в своем журнале «Возрождение» тетр. 22 стр. 133 Мельгунов пишет:

«При печатании в журнале своих очерков по истории мартовских дней 17 г. автор предполагал исключить главу об отречении Императора Нико­лая II, как более или менее известную читателям. Но ознакомление с трудом С. С. Ольденбурга «Царствование Императора Николая II» (том II) показало, что даже серьезные исследователи типа покойного Ольденбурга, недостаточно осведомлены о фактической стороне дела — мимо их внимания прежде всего прошли материалы, изданные в СССР».

Что телеграммы Главнокомандующим были посланы по желанию Государя, показывает запись в его дневнике от 2-го марта. Обыкновенно цитируются только последние слова, а начало всеми пропускается. Государь пишет:

«Утром пришел Рузский и прочел длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам положение в Петрограде таково, что министерство из членов Гос. Думы будет бессильно что-либо сделать, ибо с ним борется соц. дем. партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в Ставку Алексееву и всем Главнокомандующим. В 12.30 пришли ответы. Для спасения России и удержания Армии на фронте я решился на этот шаг. Я согласился, и из Ставки прислали проект манифеста. Вечером из Петрограда прибыл Гучков и Шульгин, с которыми я переговорил и передал подписанный манифест. В 1 чае ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством. Кругом измена, трусость и обман».

Как видно, Государь сам решается на отречение, и вынуждения ни с чьей стороны не было. Возможно, что Родзянко преувеличивал значение Петроградского и Московского мятежа, но еще никто ничего от Государя не требовал и ничего не вынуждал.

Император мог согласиться на отречение, но мог и воспротивиться этому. Это было в его воле. Но Государь решил по своей воле, по своему разумению уступить Престол брату своему. Заставить Государя принять такое решение не мог никто, да и о том, чтобы его заставить никто и не думал.

Небезынтересно привести несколько выдер­жек из книги ген. Данилова — «Навстречу крушению» (Ген. Данилов был начальником штаба ген. Рузского).

«До полудня (2-го марта) штаб Северного фронта получил целый ряд крайне тревожных сообщений. Одно из этих [непроверенных] сообщений говорит, что оставшийся в Петрограде Конвой Его Величества появился в полном составе перед Государственной Думой и просил через своих представителей разрешения арестовать всех офицеров, которые отказались принять участие в восстании. Почти все лица этого конвоя были известны Государю и всей его семье по именам. Они их всегда баловали всякими способами, и таким образом отпадение этой части войск должно было быть рассматриваемо, как особо неблагоприятный симптом, не говоря уже о том, что эта измена особенно сильно повлияла лично на самого Государя.

«После обеда в доме у Главнокомандующего ген. Рузский обратился ко мне и к ген. Савичу, заведующему снабжением, с просьбой присутствовать при его докладе Государю.

«Ваши, моих ближайших сотрудников взгляды, являются для меня большой важностью, как подтверждение моих аргументов. Государь уже опо­вещен, что вы меня будете сопровождать.

«Отказаться было невозможно. В половине третьего после обеда мы втроем вошли в салон-вагон Государя.

«Император Николай Александрович поджидал нас в известном зеленом салоне. С внешней стороны, он, казалось, был совершенно спокоен, но лицо его было более бледным, чем обыкновенно, а на лбу между глазами, протянулись две глубокие морщины — ясные свидетели без сна проведенной ночи. Государь был в своей обыкновенной форме, в кавказской черкеске с погонами пластунского батальона его имени, опоясан он был узким черным кожаным ремнем с серебряной пряжкой. Спереди на ремне висел серебряный кинжал. «Государь любезно поздоровался и попросил занять места, но ген. Савич и я продолжали не­произвольно стоять, зная, что предстоят переговоры чрезвычайной ответственности. Сам Государь и Главнокомандующий, который был страшно утомлен всеми предшествовшими событиями, сели друг против друга за стол, после чего ген. Рузский начал спокойно, с ясными ударениями каждого слова свой доклад по поводу полученных за последние часы известий. Когда на очереди появилась ответная телеграмма ген. Алексеева с мнениями Главнокомандующих фронтами, ген. Рузский положил эти листы бумаги на стол перед Государем и просил его прочитать эти строки самому. «После того, как Государь, в течение известного времени, ознакомился с содержанием телеграмм, ген. Рузский высказал в твердом и определенном тоне свое убеждение, что при сложившихся обстоятельствах ничего другого не остается, как последовать совету запрошенных лиц.

«Что скажет на это юг — заметил Государь, очевидно мысленно вспоминая свою вместе с Государыней совершенную поездку по южно-русским городам, где, как нам рассказывали, царская чета была встречена с огромным одушевлением. — Как в конце концов отнесутся казаки к этому акту? — и его голос начал дрожать, повидимому, вспоминая только что полученное сообщение относительно казаков его конвоя.

«Ваше Величество, — сказал ген. Рузский, поднимаясь, — я попрошу вас еще прослушать мнение моих сотрудников, — и указал на нас. Это независимые и прямолинейные люди, любящие Россию безгранично; кроме того их служба проходит в соприкосновении с большим кругом лиц, чем моя. Их взгляды могли бы быть интересны Вашему Величеству.

"Хорошо, — ответил Государь — я только прошу их быть совершенно откровенными".

Мы находились в большом волнении. Государь обратился сперва ко мне.

«Ваше Императорское Величество —- ответил я — я знаю силу вашей любви к России, и я убежден, что вы из-за этой любви во имя спасения династии и во имя возможности продолжать войну до успешного окончания, принесете ту жертву, которую требует от вас создавшееся положение. Я не вижу другого выхода, как тот, на который указал председатель Гос. Думы и который был одобрен высшими начальниками армии.

«А какого мнения придерживаетесь Вы? — обратился Государь к моему соседу, ген. Савичу, который только с громаднейшим усилием смог овладеть своим невероятным волнением. Я… я… человек, чистосердечный, о котором Ваше Величество вероятно изволили слышать от генерала Дедюлина, которому Вы всегда выражали в такой высокой степени доверие, я полностью присоединяюсь к тому, что высказал Вашему Величеству ген. Данилов.

«Наступило гробовое молчание. Государь поднялся и уставил свой взор на занавешенное окно, очевидно не сознавая, что он делает. Его в обыкновенное время неподвижное лицо, приняло искаженное выражение, которое мною еще ни разу не наблюдалось. Было заметно, что в его душе происходила ужасная борьба. Наступившая тишина ничем не прерывалась, окна и двери были затянуты, ни один звук не мог проникнуть снаружи. О если бы наконец закончилось это нестерпимое молчание.

«Вдруг Император Николай Александрович резко повернулся к нам и твердым голосом заявил: —"Я решил... Я решился отречься от Престола в пользу моего сына Алексея. Благодарю вас за вашу примерную, верную службу. Я надеюсь, что будете служить также верно и моему сыну".

Момент был глубоко волнующий.

«После того, как Государь обнял ген. Рузского и осчастливил нас теплым рукопожатием, он медленно, размеренными шагами пошел в свой кабинет.

«Мы, которые присутствовали при этой сцене, склонили благоговейно наши головы перед мужественной выдержкой, которую Император Николай Александрович проявил в эти тяжелые и ответственные минуты.

«Как обычно случается в моменты сильных душевных возбуждений, наши нервы вдруг не выдержали. Я вспоминаю туманно, что сейчас же после ухода Государя кто-то к нам подошел и начал с нами разговаривать. Невидимому, это были господа из Императорской Свиты. Каждый стремился что-то сказать, говорить, но только не о том, что казалось в этот момент наиважнейшим, наиглавным ...

«Неожиданно снова вышел Государь В руках он держал два телеграфных формуляра, которые он передал ген. Рузскому с просьбой опубликовать содержание. Эти бумаги Главнокомандующий передал мне для исполнения.

«Нет той жертвы, которой я бы не принес во имя действительного счастия и спасения нашей горячо любимой Родины (дальнейшее известно) - было написано рукой Государя.

С этими обращенными к Председателю Государственной Думы словами, как бы запечатал Николай Александрович принятое им решение.

«Во имя счастья, спокойствия и спасения моей горячо любимой Родины, я отрекаюсь от Престола в пользу моего сына. Я прошу всех служить ему верно и нелицемерно — гласила вторая телеграмма, которая была адресована Начальнику его Штаба.

«На какие благородные чувства был способен этот Человек — подумал я — несчастье которого состояло только в том, что ему плохо советовали.

«Около 10 ч. вечера я получил известие, что поезд с гласными Думы (Шульгин и Гучков) должен сейчас прибыть, и поэтому я снова поехал на вокзал».

Из последней фразы явствует, что Шульгин я Гучков прибыли во Псков уже после отречения Государя.

Соколов — судебный следователь при Врем. правительстве записывает 1-го марта 17 г. «Состоялось секретное заседание членов временного комитета Думы. Все сошлись на том, что надо во что бы то ни стало сохранить монархию для блага России, пожертвовав Царем. Гучков сказал: «Единственная возможность сохранить Императорский Режим и Династию Романовых, это добровольное отречение Государя в пользу сына или брата».

Когда ген. Алексеев посылал телеграммы Главнокомандующим по указанию из Пскова, он приказывал послать ответы непосредственно Его Величеству во Псков. Государь запрашивал, Государь должен их получить непосредственно. Лишь копии должны были быть присланы в Могилев.

Но Главнокомандующие предпочли послать свои ответы в Ставку ген. Алексееву.

Когда эти ответы были получены от Главнокомандующих через несколько часов после запроса (2-го марта в 10 ч. 30 м.), ген. Алексеев препровождает их во Псков и от себя пишет Государю: «Всеподданнейше представляю Вашему Императорскому Величеству полученные мною на Имя Вашего Императорского Величества телеграммы» - приводятся тексты телеграмм Главнокомандующих и ген. Алексеев сопровождает их своим заключением:

«Всеподданнейше докладывая эти телеграммы Вашему Императорскому Величеству, умоляю безотлагательно принять решение, которое Господь внушит Вам, — промедление грозит гибелью России ...»

Здесь интересно отметить, что у Ольденбурга, описавшего этот момент пересылки телеграмм Главнокомандующих Государю ген. Алексеевым, эта же самая теперь историческая фраза приведена следующим образом:

"Всеподданнейше докладывая эти телеграммы Вашему Императорскому Величеству, умоляю безотлагательно принять решение" здесь Ольденбургом ставится многоточие и дальше продолжает сам Ольденбург: «конечно об отречении» — о чем в оригинальном документе нет и помину. Вот как безответственные историки переиначивают даже исторические документы на свой лад.

Что касается еще одного подтверждения того, что телеграммы Главнокомандующим были посланы не по личной инициативе ген. Алексеева, а по требованию из Пскова, приводятся слова ген. Данилова:

«Из-за того, что дело получало новый оборот, Государь выразил свое согласие на предложение ген. Рузского — обождать с принятием окончательного решения до получения ответов от Главнокомандующих».

Ожидая ответы от Главнокомандующих, Государь, конечно, не мог не знать, что запросы были посланы, это логично. Ведь из-за этих ответов были даже отложены переговоры.

Продолжает ген. Алексеев свой верноподданный доклад следующими словами.: - «промедление грозит гибелью России. Пока армию удастся спасти от проникновения болезни, охватившей Петроград, Москву, Кронштадт и другие города, но ручаться за дальнейшее сохранение воинской дисциплины нельзя. Прикосновение Армии к внутренней политике будет знаменовать неизбежный конец войны, позор России и развал ее. Ваше Императорское Величество горячо любите Родину и ради ее целости, независимости, ради достижения победы соизволите принять решение, которое может дать мирный и благополучный исход из создавшегося более чем тяжелого положения. Ожидаю повелений. Ген. Алексеев. № 1878, 2-П-17 г. 14 ч. 30».

Что касается обвинения персонала Ставки в сочувствии революции небезынтересно привести заметку Мельгунова по этому поводу — «Возрождение», тетр. 22 стр. 146: «Повествование о настойчивых, но безрезультатных попытках предусмотрительных людей в Ставке убедить Царя 27-02-17 г. в необходимости перейти к парламентскому строю, должно быть отнесено к числу легенд, родившихся в аспекте мемуарного восприятия прошлого».

Появилось также много толков о якобы происшедшей задержке в отправке войска с фронта в столицу для подавления мятежа, а некоторыми даже указывалось, что приказ Государя вообще не был исполнен и никаких войск к столице двинуто не было. Для сохранения исторической правды следует напомнить, что после получения тревожных телеграмм из Петрограда от военного министра от 27-го февраля 17 г. ген. Алексеев докладывал Государю о необходимости отправки войск в столицу и получил на это согласие. 27-го февраля ген. Алексеев по аппарату разговаривает непосредственно с ген. Даниловым, начальником штаба Северного фронта.

«Ссылаюсь на телеграмму Главнокомандующему Северным фронтом Военного Министра от сегодняшнего числа № 197. Государь Император повелел:

«Генерал-адъютанта Иванова назначить Главнокомандующим Петроградского Военного Округа. В его распоряжение возможно скорее отправить от войск Северного фронта в Петроград два кавалерийских полка, по возможности из находящейся в резерве 15-ой дивизии, два пехотных полка из самых прочных, надежных. Одну пулеметную команду Кольта для Георгиевского батальона. Нужно назначить прочных генералов, т. к., невидимому, ген. Хабалов растерялся и в распоряжение ген. Иванова нужно дать надежных, распорядительных и смелых помощников. Войска нужно отправить с ограниченным обозом и. организовать подвоз хлеба и припасов распоряжением фронта, так как трудно сказать, что творится сейчас в Петрограде и возможно ли там обеспечить войска заботами местного гарнизона. Обстоятельства требуют скорого прибытия войск, поэтому очень прошу соответствующих распоряжений и сообщите мне, какие полки назначены для уведомления ген. Иванова, который ускоренно отправляется 28-го февраля с Георгиевским батальоном. Такой же силы наряд последует от Западного фронта, о чем иду говорить с ген. Квецинским. (Нач. штаба Западного фронта - М. Б.) . Минута грозная и нужно сделать все для ускорения прибытия прочных войск. В этом заключается вопрос нашего дальнейшего будущего. До свидания. Алексеев».

Таким образом приказом ген. Алексеева были назначены к отправке следующие войска:

С Северного фронта: 67-ой Тарутинский, 68-ой Бородинский, 15-ый Уланский Татарский, 3-ий Уральский каз. полк.

С Западного фронта: 34-ый Севский, 36-ой Орловский, 2-ой Лейб Гусарский Павлоградский, 2-ой Донской каз. полк.

С Юго-западного фронта: Л. Гв. Преображенский полк, Л. Гв. 3-ий Стрелковый Его Величества полк, Л. Гв. 4-ый Стрелковый Императорской Фамилии полк, Л. Гв. Уланский Его Величества полк.

Отправка войск с Северного и Западного фронтов происходила 28-го февраля и 1-го марта, с Юго-западного фронта предназначенные к погрузке войска должны были выступить 2-го и 3-го марта.

Кроме того, следует подчеркнуть, что ген. Алексеев советовал Государю отправиться в район расположения гвардейских частей на время беспорядков, именно для того, чтобы Государь находился в сфере надежных и верных ему войсковых частей.

Из Могилева ген. Иванов выехал в 11 час. 28-го февраля на станцию Дно через Витебск. В 9 час 1-го марта ген. Иванов прибыл в Царское Село. Его вагон был прицеплен к отправленному из Ставки эшелону Георгиевского батальона на станции Орша.

67-ой Тарутинский полк дошел до станции Александровская, как и требовалось по дислокации.

68-ой Бородинский — прибыл в Лугу под командой полк. Седачева. В Луге этот полк был разо­ружен ротмистром Вороновичем, представителем местного совета солдатских депутатов, который уже успел там образоваться. Другие полки с Северного фронта все это время находились в пути между Псковом и Лугой.

Интересно спросить, каким образом сведения об отправке войск в столицу для подавления мятежа так расходятся, что в печати даже сообщается, будто приказ Императора исполнен не был? А факт разоружения 68-го Бородинского полка в Луге ротмистром Вороновичем, — что же это фантазия наших историков? Из-за восстания в Луге и угрозы со стороны ротмистра Вороновича, царские поезда задержались во Пскове и не смогли продвинуться в Царское Село.

Еще до революции, во время исполнения должности Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего генеарлом Гурко, в отсутствии по болезни генерала Алексеева (до 20-02-17 г.), поднимался вопрос об отправке в Петроград некоторых гвардейских полков, ввиду появления некоторых симптомом готовящегося мятежа (охтенское восстание рабочих и переход воинских частей на сторону восставших). Но ген. Хабалов, Командующий Петроградским Военным Округом, тогда ответил, что нет места для размещения этих полков и, что нужно время, чтобы подготовиться к размещению. Вопрос оставался открытым и генерал Гурко дальше не предпринял никаких шагов. Ген. Хабалов тоже молчал, и, очевидно, считал, что может рассчитывать на верность имевшихся в его распоряжении войск в случае возникновения беспорядков.

Кроме того это предложение об отправке надежных войск в Петроград было сделано Государю. Совершенно ясно, что никто без санкции на это Государя такого приказа отдать не мог. Следовательно, нужно было считаться с державной волей Императора, и самоличных выступлений в то время быть не могло. Войска гвардии могли быть отправлены в Петроград только после получения повеления Государя.

После своего отречения от Престола 2 марта около 3-х ч. дня, Государь Император решил возвратиться в Ставку.

3-го марта днем, в Ставке стало известно, что туда прибывает поезд Государя Императора из Пскова и что литерные поезда ожидаются к вечеру. Ген. Алексеев отдал распоряжение, чтобы в Ставке, во время пребывания Государя Императора, ничего не изменилась, чтобы жизнь текла по своему обыкновенному руслу, и что всем чинам штаба надлежит при обращении величать отрекшегося Императора его прежним титулом — «Ваше Величество».

В этот день ген. Алексеев чувствовал себя лучше и встал с постели.

Был сильный мороз. Небо было пасмурное, темные тучи заслоняли горизонт, и это еще сильнее влияло на настроение офицеров Ставки. И так уже было пасмурно на душе. Грозные предчувствия ложились тяжелым бременем на сердце. Рушились вековые устои Государства, как бы уплывали традиции старины. Нарождалось что-то новое, грозное, стихийное.

Генерал Алексеев приказал веем офицерам, кроме очередных дежурных, собраться на вокзале станции Могилева к 7 час. вечера для встречи Государя. Прибытие царского поезда ожидалось не на главный вокзал, а на перрон одной из боковых веток- Встретить Государя прибыли Великие Князья, находившиеся в это время в Ставке, все высшие чины штаба и генерал Алексеев, который решил быть во что бы то ни стало на вокзале, несмотря на свое общее недомогание. Начальник станции известил, что царские поезда приближаются к Могилеву. Господа офицеры стали приводить себя в порядок и всех охватило волнение.

Медленно подошел поезд к перрону и остановился. Великие князья и господа офицеры стали на вытяжку перед поездом и ожидали выхода Государя. Но Государь не покидал вагона и вызвал к себе первым ген. Алексеева. Великие князья и все остальные начальствующие лица остались с офицерами на перроне- Разговор Государя с ген. Алексеевым продолжался минут 15, и только после этого Государь вышел в сопровождении ген. Алексеева на перрон. Мороз точно еще больше усилился. Всем стало как то невыносимо холодно. Лицо Государя было спокойное, но грустное. Он поздоровался с Великими Князьями и потом стал обходить по очереди всех выстроившихся на перроне офицеров, пожимая каждому в отдельности руку. Полковник Б. Н. Сергеевский, по описанию которого пишутся эти строки, стоял последним. Он был задержан в штабе по службе и явился на перрон в последний момент уже после прихода поезда, и поэтому имел возможность внимательно следить, как Государь обходил офицеров. Было заметно, что Государь стал сильно волноваться. Он крепко пожимал каждому руку и иногда подолгу всматривался в глаза. Подошел Государь и к Б. Н. Сергеевскому и крепко сжал его руку Б. Н. Сергеевский взглянул на Императора и в этот момент заметил, что Государь плачет. Усы и борода Государя успели покрыться ледяной корой от замерзших на большом морозе слез, выражая застывшее, словами невыразимое горе. Государь, очевидно, глубоко переживал эту встречу. Ему было тяжело видеть преданных ему офицеров, явившихся встретить его, не как царствующего Государя, а как отрекшегося от Престола Российского Императора- Ему было больно видеть представителей преданной ему доблестной армии. Еще так недавно он был здесь Верховным и Полновластным хозяином, а теперь и последний, может быть, раз ему придется пожать руку своим ближайшим сотрудникам. Офицеры, также со слезами на глазах, вглядывались в глубокие синевато-голубые глаза их недавнего Повелителя, и это Государя волновало. Государь не мог сдержать своих слез и плакал, а с ним вместе плакали все. Удержаться было невозможно, момент был слишком тяжелый, глубоко переживаемый всеми.

Пройдя ряды офицеров, Государь сел в поданный ему автомобиль и отбыл во дворец.

Государь пробыл в Ставке до 8-го марта. 8-го марта, перед своим отъездом, Государь захотел проститься с офицерами и представителями команды. Следует упомянуть, что из Петрограда уже были получены требования об отбытии Государя из Ставки в Петроград. Ген. Лукомский в разговоре с ген. Алексеевым, обратил его внимание на то, что Государь слишком долго задерживается и что такое долгое пребывание могло бы вызвать недоразумения с новыми властями. Генерал же Алексеев не желал сокращать времени пребывания Государя и на замечания ген. Лукомского он категорически заявил, что стеснять Государя не будет, несмотря на то, что имеет определенные указания временного правительства об отъезде Государя. С этими распоряжениями ген. Алексеев ознакомил Государя только после того, когда Государь сам назначил день своего отбытия из Могилева. И этим днем было 8-ое марта.

К 10 часам должны были явиться все офицеры и унтер-офицеры местных команд, вызванные телефонограммой.

«Отрекшийся от Престола Российского Государь Император — гласила телефонограмма, — сегодня покидает Ставку. Предлагаю всем господам офицерам и чинам штаба собраться к 10 часам утра в большом зале главного управления дежурного генерала, куда соизволит прибыть Его Величество для того, чтобы проститься со всеми перед своим отъездом. Вызвать туда-же 25 солдат, по одному от каждой команды. Эти солдаты должны быть, по желанию Его Величества, выбраны в своих командах самими солдатами». Генерал Алексеев.

К 10-ти часам стали стекаться офицеры и чиновники штаба в здание управления дежурного генерала. В этом здании во втором этаже находился большой зал. Служил он раньше, вероятно, для концертных выступлений, т.к. в одном из противоположных входу углов стояло 2 рояля. Зал был длинный, но не широкий. Входная дверь находилась на короткой стене, в правом ее углу. Вдоль короткой стены, налево от входной двери, были выстроены 25 солдат, выборные от штабных команд, в 2 шеренги. Это были фельдфебели и унтер-офицеры, в большинстве все сверхсрочные служащие, люди уже не первой молодости. Революционные веяния еще не успели коснуться штабных команд, и. несмотря на разрешенные выборы, прибыли проститься с отъезжавшим Государем старшие солдаты. Фельдфебели и унтер-офицеры, по уставу, представляют всегда свои команды в особо торжественных случаях. Офицеры стояли в зале без строя, разрозненно и скорее в беспорядке. В середине лишь был оставлен проход от входных дверей до конца зала, приблизительно в 1 метр шириной.

К назначенному часу зал был переполнен. Сюда собрались офицеры и военные чиновники всех управлений штаба, но стояли все, как попало, не представляя отдельных групп штаба. Полк. Б. Н. Сергеевский, со слов которого записаны эти строки, стал в первую шеренгу в образовавшемся коридоре так, что имел возможность прекрасно видеть появление в зале Государя.

Ровно в 10 ч. через входные двери вошел генерал-адъютант Алексеев, одетый в свою обычную походную форму офицера Генерального Штаба с генерал-адъютантскими аксельбантами и вензелем Государя на погонах и прошел немного вглубь зала. У главных дверей стоял караул полевых жандармов. Когда в зале стало известно, что Государь подъехал к зданию и уже поднимается по лестнице, генерал Алексеев направился к нему навстречу-Когда Государь появился в дверях, генерал Алексеев подошел к нему с рапортом. Государь принял рапорт, поздоровался с генералом и сразу же прошел дальше по образовавшемуся коридору между двумя массами стоявших и напряженно ожидавших Государя офицеров. Государь был в казачьей форме Конвоя Его Величества, которой он не снимал в течение всех этих памятных дней. Пройдя всего несколько шагов по проходу, Государь остановился. Он был бледен, и было заметно, что волновался. Его левая рука нервным движением все время хватала темляк, шашки и подкидывала его кверху. Правой рукой он держал портупею на груди и оттягивал ремешек портупеи вперед, как будто у него не хватало дыхания и он хотел освободить грудь от давящего ремня. При этом полк. Б. Н. Сергеевский заметил, что Государь это проделывал совершенно также, как он это делал при встрече на вокзале, при своем возвращении из Пскова. Это был, очевидно, его нервный жест, который у него появлялся, помимо его воли, в моменты сильного возбуждения.

Государь обратился к присутствовавшим офицерам с кратким словом. Что говорил Государь, трудно было ухватить и еще труднее передать. Все офицеры сильно волновались. Может быть, и полк. Б. Н. Сергеевский понял речь Императора иначе, чем многие другие. По его словам, кроме первой фразы, все остальное будто говорилось обыкновенным генералом, произносившим маленькое слово при прощании со своим штабом и благодарившим сослуживцев за совместную работу. В этих словах не было и намека на то, что говорил их отрекшийся от Престола Император. Создавалось впечатление, что в тот момент говорил только Главнокомандующий, покидающий свой пост. Но в первых сло­вах несомненно проскальзывали горькие и тяжелые переживания Государя, чувствовалось, что он больно переживал этот момент прощания и расставания со своим штабом, к которому он успел привыкнуть и который он полюбил. В этих словах чувствовалась та тяжелая трагедия, которую испытывал в эти минуты Государь, прощаясь и как Повелитель и Монарх со своими подчиненными и как Верховный Главнокомандующий Российской Императорской Армии.

«Мне тяжело говорить, — сказал Государь. — Мне очень тяжело говорить. Что случилось, то случилось, и никакого изменения в принятом мною решении быть не может. Я передам Вам то, что мне хотелось сказать от души».

Государь благодарил в изысканно сердечных выражениях всех офицеров и чиновников за их ревностную службу в Ставке Верховного Главнокомандующего. Он говорил, что теперь, в это тяжкое переживаемое нами время, все усилия должны быть направлены к одной цели — добиться во что бы то ни стало победы над врагом. Это было сказано Государем более пространно, причем он ни разу не останавливался на политическом моменте развивавшихся событий. Он старался обойти молчанием этот момент, и вся его короткая речь была построена на мысли, что он прощается со ставшими "его сердцу дорогими" сотрудниками по работе в Ставке.

Закончив свое слово, Государь начал медленно обходить стоявших на вытяжку офицеров. Сразу около Государя стоял полк. Сергеевский, и поэтому Государь подошел к нему и глубоко взглянул ему в глаза. И подходя к каждому из офицеров, Государь прямо смотрел в глаза, как будто хотел запомнить каждого и запечатлеть ответный взгляд офицера у себя в сердце надолго, навсегда.

Когда Государь прошел дальше, офицер, стоявший рядом с полк. Сергеевским, начал громко всхлипывать, не будучи в состоянии сдержать себя. Государь не обернулся и продолжал идти вперед вдоль фронта стоявших офицеров. В зале была полнейшая тишина. Но уже слышались одиночные рыдания и всхлипывания. Государь медленно прошел до конца зала и повернул обратно. В первом ряду стоял вытянувшись офицер Конвоя Его Величества. Когда Государь поравнялся с ним, офицер этот грохнулся на пол, потеряв сознание. Это падение сопровождалось большим шумом, ибо несчастный офицер сильно ударился головой оземь. Это падение повысило нервное напряжение в зале. И, если до тех пор многие едва могли держать себя в руках, то теперь уже силы не выдержали. Рыдания слышались со всех сторон. Некоторые стали кричать на весь зал, впадая в полную истерику. Их пришлось оттаскивать вглубь зала.

Государь делал вид, будто ничего не замечал. Он, очевидно, не хотел показывать в этот момент своих переживаний.

Выйдя снова к короткой стене зала, Государь направился прямо к солдатам, стоявшим, как вкопанные. Но и они уже не были в состоянии сдерживать себя. Крупные слезы капали из их глаз на мундиры. Подойдя ближе, Государь обратился и к ним с маленьким словом. Содержание этого слова было похоже на речь, обращенную к офицерам, но оно было сказано в более простых выражениях. Государь благодарил за верную службу и просил передать его благодарность частям, пославшим их, как представителей... Он подчеркнул, что каждый должен верить в конечную победу над врагом и делать всё от него зависящее, чтобы помочь победить.

Простившись с представителями от солдат, Государь еще раз повернулся к офицерам, сделал глубокий поклон и направился к выходным дверям. В это время к нему навстречу, как бы пересекая .дорогу, вышел генерал-адъютант Алексеев, остановился перед Государем и обратился к Нему со следующими словами:

«Ваше Императорское Величество! От лица офицеров Штаба Верховного Главнокомандующего разрешите поблагодарить Ваше Величество за все то доброе, что офицеры Штаба видели от Вас Счастливого Вам пути, Ваше Императорское Величество, счастливой Вам жизни, Ваше Императорское Величество!»

И ген. Алексеев был сильно взволнован. Он обратился к Государю уже в последний момент, после разыгравшейся драматической сцены прощания Государя с чинами его Ставки.

Государь стоял спокойно перед ген. Алексеевым, и когда последний кончил говорить, он подошел к нему и, протянув обе руки вперед, положил их на плечи ген. Алексеева, притянул его к себе, крепко обнял к поцеловал 3 раза по старому русскому обычаю.

Государь уже больше не оборачивался. Ему было тяжело от всего виденного. Горький плач и стоны еще не утихали, и момент прощания со своим начальником штаба еще больше расстроил осиротевших офицеров. Ведь в эти дни отреклись от Престола 3 Императора:-Государь, Наследник Цесаревич и вёл. кн. Михаил Александрович.

— /// —

Все изложенное обрисовывает происшедшие события в совершенно ином свете, чем это делается многими мемуаристами, и те невероятные легенды и своеобразные толкования, которые были даны разными авторами, описывавшими эта судьбоносные дни под своим углом зрения, отпадают сами собой. К сожалению, авторы этих легенд не считались ни с истиной, ни с документальными данными и часто заведомо искажали как исторический ход событий, так даже и отдельные телеграммы, которыми в это трагическое время обменивались верховные руководители армии. Авторы обвинений в своих воспоминаниях и скороспелых выводах базировались исключительно на личном взгляде, личном мнении, личном определении без указания документальных данных и действительно имевших место фактов.

Ниже мы постараемся разобрать и опровергнуть несколько обвинений, обычно взводимых на генерала Алексеева некоторыми безответственными авторами крайне правого крыла российской эмиграции.

Некоторые обвиняют генерала Алексеева в том, что он, готовясь к общему наступлению, чтобы вырвать окончательную победу над Германией, не предвидел всего, и не обратил внимания на тыл, несмотря на получение подробных донесений от охранного отделения о подрывной работе революционеров. Во-первых, — все эти донесения от секретной полиции всегда была представляемы Государю на усмотрение, и от надлежащих властей зависели соответствующие распоряжения по внутреннему политическому управлению своим подчиненным, а не от ген. Алексеева, который очень редко вмешивался в дела внутренней политики, зная как Государь этого не любил. Во-вторых, всесторонняя подготовка к победе неоднократно заставляла ген. Алексеева возвращаться к вопросу об устройстве тыла и в том числе естественно и к борьбе со всякими революционными движениями, которые могли затормозить необходимое снабжение армии. Ген. Алексеев предлагал и настаивал на назначении диктатора в тыл. Генералом Алексеевым было предложено два решения: или дать ответственное перед Гос. Думой Министерство — или диктатура. Но он не встретил со стороны Государя благоприятного отношения к этому вопросу. Было созвано в конце концов совещание некоторых министров во главе с председателем совета министров Штюрмером. Министры высказывались в определенной форме против введения диктатуры, а Государь на этом не настаивал, и было решено расширить полномочия Штюрмера и возложить на него обязанность следить за снабжением армии и правильным его функционированием. Во что вылилась работа Штюрмера, известно всем. А кандидатура на пост диктатора в тылу, предложенная ген. Алексеевым в лице Вел. Кн. Сергея Михайловича, была отклонена. Следовательно, ген. Алексеев предвидел и эту возможность и заранее предлагал Государю обеспечить тыл от всяких революционных выступлений, от перебоев в снабжении армии и для правильного действия железных дорог, чтобы обеспечить полную победу над Германией.

В некоторых описаниях событий (ген. Позднышева) упоминается о прибытии в Севастополь, где находился на излечении ген. Алексеев, Гучкова, и даже приводится длинный фантастический разговор между ген. Алексеевым и Гучковым, вводящий читателя в полное заблуждение. Никогда Гучков в Севастополь не приезжал к больному ген. Алексееву, о чем могут засвидетельствовать все находящееся в живых члены семьи ген. Алексеева, бывшие неотступно при больном в Севастополе. Следовательно, не могло быть и места их разговору, с такими подробностями приведенному Позднышевым. Гучков приезжал в Ставку с разрешения Государя, а не в Севастополь, и был принят ген. Алексеевым, потому что Государь разговаривать с ним не хотел. После разговора с Гучковым, ген. Алексеев доложил Государю о цели приезда Гучкова и подробно передал свою беседу с ним.

Генерал Алексеев Гучкова не любил, об этом знал Гучков, поэтому абсурдно даже предположить, что могли быть вообще затронуты темы революционного характера, — на подобие той неправдоподобной сказки, которую полностью от себя придумал ген. Позднышев. Зачем нужна была эта ложь — остается на совести автора.

Здесь уместно упомянуть, что в одном из писем Родзянко к Кн. Львову, — Родзянко предостерегает Кн. Львова от слишком близкого общения с ген. Алексеевым. «Это не наш человек» — пишет Родзянко. И действительно, ген. Алексеев не был «их человеком», потому что никогда ни в каких склоках не участвовал и всех политических деятелей ненавидел. Генерал Алексеев, как генерал и начальник Штаба, Верховного Главнокомандующего, конечно, не мог одобрять образ действия думских деятелей, и, как преданный своему долгу офицер, он, конечно, отрицательно относился к ним. И думским деятелям это отношение было известно. Министр Кривошеин прямо сказал: «Всюду говорят, что сейчас Россией правят три человека — ген. Алексеев, о. Георгий Шавельский и Воейков». Раз проскальзывали такие слухи, и «общественное мнение» причисляло ген. Алексеева к самым правым кругам, — откуда же впоследствии в эмиграции, вдруг, как из рога изобилия, посыпались обвинения на ген. Алексеева? Обвинения в отступничестве, в неисполнении Государевой воли, и принадлежности к левому течению политической мысли, в участии в каких-то фантастических заговорах и т.д. и т.д.

Во время действия Белой Армии. — никому и в голову не приходило обвинять генерала Алексеева в каких-то преступлениях, а в Белой Армии было много офицеров, лично знавших ген. Алексеева, было много офицеров Гвардии, которым хорошо были известны недавние события. Почему тогда никто не говорил об измене ген. Алексеева? Почему все национально и правонастроенное офицерство группировалось именно вокруг ген. Алексеева, слепо исполняя его приказания? Офицерство ему доверяло, к нему шло и ему подчинялось. Имя генерала Алексеева во время Белой Борьбы стояло очень высоко на всех фронтах — и на севере, и на юге, и в Сибири. Тогда еще не водилось мысли очернить его во что бы то ни стало, очернить этого честного патриота и большого стратега Российской Императорской Армии. Мысль эта ро­дилась позднее, уже в эмиграции. Надо было «развенчать» имя ген. Алексеева. Тут, как это ни звучит парадоксально, у правого крыла политической эмиграции нашелся общий язык с большевиками. Белобандит, клятвопреступник, предатель, ореол его славы сиять не должен, потому, что он первый твердо стал на путь борьбы с большевиками. И странное дело: эти же самые эпитеты стали приме­нять некоторые правые писатели, как-будто исполняя определенные указания Москвы — очернить русских генералов — героев 1-ой Отечественной Войны, унизить их, осквернить их имена, потому что они подняли восстание против московских властодержцев и революционеров.

Из всех писаний последнего периода, мало кто имел и мало кто имеет и сейчас настоящее представление, кем фактически был генерал Алексеев. Должность Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего налагала на него большие обязанности, но необходимо иметь ввиду, что ген. Алексеев был только верховным руководителем во­оруженных сил, а не политическим деятелем и к политике имел очень мало касательства. Политические вопросы поднимались им, как уже говорилось, только тогда, когда имели прямую связь с руководимой им армией. Я не ген. Алексееву надо было собирать верные силы для борьбы с революцией, а тем ответственным лицам, стоявшим во главе правительства, которым была поручена борьба с революцией. Не виновен ген. Алексеев в том, что правительство самовольно уклонилось от борьбы и, решительно ничего не предприняло, чтобы справиться с только еще начинавшим разгораться бунтом. Бросается в глаза, что почему-то часть российской эмиграции требует вмешательства во внутреннюю политику военачальника, причем не самостоятельного, а подчиненного Верховному Главнокомандующему. Выходит так, что ген. Алексееву надо было, чтобы не слыть за человека малодушного, выйти из подчинения Государю, и действовать самостоятельно, помимо подчиненного непосредственно Государю правительства и отдавать распоряжения, не спрашивая разрешения у Государя.

Ген. Алексеев неизменно стремился к принятию энергичных и целесообразных мер для предотвращению катастрофы, но в данной обстановке. Не по его вине, были упущены 40 драгоценных часов времени, потеря которых решила судьбу не только династии, но и России. Надо напомнить, что окружение Государя часто разубеждало его в принятии крутых мер для предотвращения революции, а ген. Алексеева называло «паническим генералом» за его предусмотрительные просьбы и передаче власти в тылу энергичному диктатору.

Генерал Алексеев был человеком глубокой веры, той веры, которой была проникнута Святая Русь. Этой верой была проникнута вся его жизнь. Строгий к себе, бесконечно скромный, не терявший этой скромности ни на каких постах своей военной карьеры, он никогда не считал, что жизнь его предназначена только к прохождению службы и к созданию военной карьеры. Свое служение он себе представлял, как служение Вере, Царю и Отечеству. С этим он свою жизнь начал, с этим он ее и закончил, отдав этому служению все свои силы и здоровье и сойдя преждевременно в могилу. Завершил он свою жизнь с сознанием «последнего дела на земле» — как выразился он сам, создавая Добровольческую Армию. В ночь с 27-го на 28-ое февраля Государь уезжает из Ставки, несмотря на мольбы ген. Алексеева не предпринимать этого шага. Но влияние окружения Государя было сильнее, «панический генерал слишком сгущал краски». В отсутствие Государя и находясь без связи с ним, Ставка оказалась со связанными руками, т.к. события разви­вались на внутреннем фронте, ей не подчиненном. Председателю совета министров и министрам было вменено в обязанность бороться с революцией, и о том, что наступают серьезные моменты в истории Государства Российского, показывают их же тревожные телеграммы Государю. Почему же этих лиц, имевших в своем распоряжении всю полноту власти для борьбы, да притом еще дополнительно санкционированную предоставлением диктаторских полномочий, никто не называет ни малодушными, ни слабыми, ни изменниками. Виноват ген. Алексеев, который не потребовал из ареста и не заменил их другими лицами по собственному усмотрению, без согласия Государя. Виноват ген. Алексеев, очевидно и в том, что не заменил ген. Иванова, который был назначен лично Государем. Генералу Алексееву надо было, следовательно, отменить приказ Государя и действовать наперекор распоряжениям свыше. И чтобы не быть слабым, надо было собирать около себя силы для борьбы с революцией, оставив всю свою работу по командованию вооруженными силами Государства Российского.

Забывается всеми и тот факт, что ген. Алексеев вернулся в Ставку только 20-го февраля, после продолжительной болезни. Ген. Алексеева вызвал Государь, сократив его отпуск, ввиду предстоящей срочной работы по разработке общего с союзниками плана наступления Российских войск на 12-ое апреля 1917 г. Следовательно, ген. Алексеев прибыл в Ставку после почти 2-х месячного) отсутствия, только за одну неделю до событий. Кроме того, напряженная работа этих исторических дней ухудшила состояние его здоровья. Но ген. Алексеев все время находился в курсе дел, и ответственный военачальник больше всего беспокоился в это время, чтобы революционная зараза, пропущенная тыловыми начальниками и гражданским управлением страной — не проникла в армию, и эта задача была исполнена. Точно известно, что еще в войсках никаких революционных выступлений не было и все сохранили верность долгу и присяге, как этого требовал ген. Алексеев, вплоть до возглавления государства временным правительством. В эти дни ген. Алексеев сказал следующие знаменательные слова: «Я солдат, и мои помыслы обращены на фронт, на запад, в сторону врага». Здесь любопытно отметить то, как был встречен ген. Алексеевым пресловутый приказ № 1.

Приказ № I был опубликован Петроградским советом солдатских и рабочих депутатов 1-го марта, т.е. еще до отречения.

3-го марта ген. Алексеев, чтобы не допустить заразы в армию, в виде распространения приказа № I, и проникновения в армию самозванных делегаций СР и СД, — отдал Главнокомандующим фронтами приказание за № 1925 «об уничтожении революционных шаек» — «При появлении где-либо подобных самозванных делегаций — приказывал ген. Алексеев, — таковые не рассеивать, а стараться захватить и по возможности тут же назначить полевой суд, приговоры которого немедленно приводить в исполнение».

Генерал Алексеев, как высший военачальник, понимал, что если бы революционные идеи проникли в армию, это означало бы гибель и проигрыш войны, и этот проигрыш не простили бы Государю. Следовательно, чтобы морально поддержать Государя, ген. Алексеевым были сделаны громадные усилия, несмотря на сильное недомогание. И когда Государь 3-го марта вернулся в Ставку, то он действительно не встретил ни революционных настроений, ни революционного духа ни среди офицеров, ни среди солдат. Жизнь текла по-прежнему, как было заведено раньше. Непосредственный долг, лежавший на ген. Алексееве, был им исполнен. А уже в апреле 1917 г. ген. Алексеев оставил пост Главнокомандующего, потому, что увидел, что с революционными правителями ему не по пути.

Так почему от ген. Алексеева требуют выполнения еще каких то диктаторских функций, когда эти диктаторские функции были переданы и ген. Иванову и кн. Голицыну? Или надо было ген. Алексееву объявить себя сверхдиктатором через голову Государя, чтобы потом не прослыть слабым, малодушным и изменником.

Мало кому известно, что ген. Алексеевым из Добровольческой Армии, в начале 1918 г., был послан в Сибирь к адмиралу Колчаку (тогда военный министр Омского правительства) ген. штаба полковник Лебедев (который был потом оставлен при адмирале Колчаке) — со специальной миссией, организовать спасение Царской Семьи. Есть сведения, что убийца, еврей Юровский, читая приказ о расстреле, сказал: "Ваши хотели вас спасти". Так что сами убийцы признавали существование организации для спасения Государя и его семьи. Еще в последний момент первых трагических дней, ген. Алексеев берет на себя громадную ответственность и фактически делает беззаконие в Ставке. За подписью ген. Алексеева издается извещение о воцарении Императора Михаила II, которое было расклеено по улицам Могилева. И только распоряжением из Петрограда было отменено приведение войск к присяге, как незаконное. Это ли тоже измена ген. Алексеева?

Сейчас почему-то принято принимать во внимание только момент отречения Государя, совершенно не считаясь с окружавшей Ставку обстановкой и с той ответственностью, которая лежала на ген. Алексееве перед Государем и Россией. Можно, конечно, придумывать что угодно и развивать свою фантазию в каком угодно направлении, но имеющиеся исторические документы говорят об одном существенном факте, что ген. Алексеев был единственным тогда в России человеком, который с нечеловеческой силой и упорством старался спасти армию от революционной заразы во время отсутствия Верховного Главнокомандующего — Государя Императора.

Напрасно клевета и ложь стараются опорочить честное имя большого российского полководца Ген. Алексеева; исторические документы точнее лжи и клеветы.

Пусть спит спокойно смиренный рыцарь земли Российской и пусть знает, что победит правда, а не ложь, как побеждал и победит свет над тьмой.

М. Борель. Ставка в мятежные дни.

 ******************

Приложение I

ПРИКАЗ по Главному Штабу
С. Петербург
1904 года Ноябрь 10-го дня, № 708.

В лице уезжающего на днях на Дальний Восток генерал-майора Алексеева Главный Штаб лишился выдающегося деятеля. Важнейшее, по характеру своей работы, отделение Глазного Штаба, — Оперативное, — потеряло в нем опытного, беззаветно преданного труду руководителя; Николаевская Академия генерального штаба рассталась с даровитым профессором; сослуживцы лишились товарища редких душевных качеств. Работая с Михаилом Васильевичем последние 8 месяцев, я проникся глубоким уважением к исключительной трудоспособности и талантливости этого редкостного работника и, если согласился, не без горечи в сердце, расстаться с ним, то только по глубокому убеждению в необходимости пре­доставить Михаилу Васильевичу возможность, в интересах будущего, проверить и обогатить его обширные теоретические познания широким боевым опытом.

Отменная деятельность глубокоуважаемого Михаила Васильевича в Главном Штабе налагает на меня долг выразить ему от лица службы искреннюю благодарность за его в высокой степени полезные труды.

От лица всех чинов Главного Штаба прошу его принять наше напутственное пожелание ему здоровья, сил и энергии на предстоящие ему великие труды на пользу и славу Царя и Родины.

Подписал:
Вр. и. д. Начальника Главного Штаба. Генерал-Лейтенант Фролов

Приложение 2

ПРИКАЗ По Генеральному Штабу
Санкт-Петербург 1908 года
Сентября 27-го дня, № 45.

Предписываю временно исправляющему должность 1-го обер-квартирмейстера Главного Управления Генерального Штаба, генерал-лейтенанту Алексееву, назначенному ВЫСОЧАЙШИМ приказом 30-го Августа сего года начальником штаба Киевского военного округа, с производством, за отличие по службе, в генерал-лейтенанты, отправиться к месту своего служения,

ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ благоугодно было на моем всеподданнейшем докладе о назначении генерал-майора Алексеева на должность начальника штаба Киевского военного округа собственноручно ВЫСОЧАЙШЕ начертать: «Согласен и с производством за отличие по службе в генерал-лейтенанты».

Эти высокие милости и отличие МОНАРХА к достойнейшему и полезнейшему из наших офицеров послужат наградою продолжительной и усердной службы генерал-лейтенанта Алексеева, а остальным знаменательным указанием высокой милости ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА к офицерам Генерального Штаба.

Вся предшествующая служба генерал-лейтенанта Алексеева отмечена верным и настойчивым служением его интересам армии и в частности Генеральному Штабу на разнообразных должностях, которые он занимал.

Зная Михаила Васильевича с выхода его из Академии, а затем непосредственно работая с ним, я был в течение продолжительного времени свидетелем и под конец и оценщиком его деятельности, всегда проникнутой одною мыслью быть полезным отечеству и нашей армии.

Мне лично Михаил Васильевич был и моим ближайшим помощником, и сотрудником во всех почти делах. Он брал на себя львиную долю работы и стремился остаться незамеченным, когда дело было сделано. Его постоянный девиз был работать для дела и этому девизу он остался верен.

С уходом Михаила Васильевича я теряю не только опытного и знающего обер-квартирмейстера, во и человека, к которому чувства моей горячей привязанности связаны и с чувством глубокого уважения и доверия.

Утешением всем нам будет служить то, что на новом своем высоком посту генерал-лейтенант Алексеев будет продолжать работать совместно со всеми нами в той же области, преследуя те же цели.

От лица службы, выражая глубокоуважаемому Михаилу Васильевичу мою сердечную благодарность, я высказываю Его Превосходительству наилучшие пожелания здоровья и успехов. Подписал:

Начальник Генерального Штаба генерал-от-инфантерии Палицын

Приложение 3

СЛУЖЕБНАЯ ЗАПИСКА ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА ГЕНЕРАЛУ АЛЕКСЕЕВУ
22-го Августа 1916 г.

Её Величество обещала присутствовать завтра в 12.30 на завтраке в штабе с дочерьми.

Мне хотелось бы чем-либо ознаменовать годовщину моего предводительствования войсками — даровав чинам моего Штаба напр. какой-либо нагрудный знак.

Если у вас имеются соображения по этому поводу — будьте добры передать их мне завтра при докладе.

Благодарю вас, дорогой Михаил Васильевич, от глубины души за неутомимо усердные и много полезные мне труды ваши.

Высоко ценя службу вашу, молю Бога даровать вам и впредь силы и здоровья до конца выдержать тяготу возложенной на вас ответственной работы.

Сердечно Вас любящий и уважаемый

НИКОЛАЙ

Приложение 4

ИЗ ПИСЬМА ГЕН.АЛЕКСЕЕВА ЖЕНЕ
22 октября 1917 Петроград

Никогда еще не охватывала мою душу такая давящая тоска, как в эти дни какого-то бессилия, продажности, предательства. Все это особенно чувствуется и остро переживается здесь в Петрограде, ставшем осиным гнездом, источником нравственного, духовного разложения государства. Как будто по чьему-то приказу, исполняя чей-то предательский план, власть в полном значении слова бездействует и ничего не хочет «делать», за то говорения бесконечно много. И каждый день все более прихожу к какому-то убеждению, что пребывание в «Совете республики» пользы для Родины не приносит, что являешься одним из участников бесполезного дела, из которого не будет результатов, необходимых для гибнущей, упирающей России.

Предательство явное, предательство прикрытое господствуют над всем.

Целыми днями я сталкиваюсь с людьми, много приходится говорить, меня более, чем нужно, вызывают к телефону.

Но все это не дает того, с чем связано общение: у меня нет покоя души, как в Смоленске, даже в те немногие дни, которые я провел с тобою неделю тому назад.

Приложение 5

СОБСТВЕННОРУЧНОЕ ОБРАЩЕНИЕ ГЕНЕРАЛА АЛЕКСЕЕВА К НАЧАЛЬНИКАМ
ФРАНЦУЗСКОЙ И АНГЛИЙСКОЙ ВОЕННЫХ МИССИЙ В РОССИИ
29 мая — 11 июня 1918 г. Донская Область

Дорогой Генерал!

Я командирую к Вам состоящего при мне ротм. Шапрон-де-Ларю. Я уполномачиваю его на словах подробно доложить Вам о жизни и деятельности Добр. А., о ее боевой работе после выезда из Ростова в ночь на 10 - II -1918 г., о ее настоящих задачах и идеях, которыми она живет.

Два главных, основных врага имеем мы перед собою:

1) большевизм. Это он уничтожил Россию, расколол ее на куски; разрушил ее государственность; лишил армии, как вооруженной силы для борьбы с внешним врагом; поверг в ужасы гражданской войны. Создан большевизм гл. обр. германизмом. Но - будем откровенны - разве дипл. канц. союзников не должны взять на себя известную долю вины в исчезновении из числа деятельных членов союза — Рос? [России].

Разве не эти канцел. переоценили значение наших беспомощных, недалеких лев. партий, не умевших справиться, за неимением опыта и искусных работников, с грандиозною задачею управления государством? Разве не эти канц. усиленно поддерживали эти партии, не взирая на то, что они беспо­мощно катились вниз к власти большевизма?

Разве большевизм не получал авторитетных поддерживающих телеграмм от высоких союзных сфер?

Разве в украинск. вопр. диплом. миссии наших союзников не помогли затаенным целям наших врагов?

До той минуты, пока большев. правительство не сойдет со сцены, невозможно рассчитывать на прекращение гражд. войны, на восстановление порядка, на возрождение загубленной государственности, на создание способной к борьбе армии. Советские войска — кто бы ни стоял во главе их, какое бы наименование они ни получили — всегда останутся оружием большевизма. Отсюда вывод, что как. для нас, русских, не уклоняющихся к германской ориентации, так и для вас, всех наших союзников, большевизм и советское прав-ство — исконный, опасный и ближайший враг, без полной победы над которым невозможна постановка следующей военно-политической задачи.

2) германизм. Нужно сказать, что, по-видимому, русское общество, в значительных кругах, склоняется в сторону германизма. Это особенно чувствуется здесь на Дону, куда стекаются сведения из различных центров России.

Некоторые круги, измученные длительностью беспорядка, бесправия, гражд. войны, ждут всех благ «от немца», И тут союзная наша диплом, упустила время и возможность поддержать наиболее прочные консервативные круги нашего общества, продолжая свою игру с нашими левыми течениями, не взирая на то, что эти течения не выдержали госуд. экзамена.

Итак, масса, б. мож., и сознает, что немец - враг, но во многих влиятельных кругах совершается какой-то процесс и перемена отношения к немцу. От него ждут спасения на сегодня, забывая, что это может привести к немецкому рабству завтра.

Добр. армия стоит твердо на принципе верности союзникам, но потому постепенно отклоняется от тех рус. кругов, кот. должны поддерживать ее материально и обеспечивать ее существование.

Армию (собственно — дивизию), б. мож. придётся распустить из-за недостатка средств, в ущерб интересам Рос., так и всего союзного дела.

Обещание мощной субсидии, кот. я получил через ген. Бертело от франц. правит. — на создание и содержание Добр. арм., не могло быть осуществлено, вследствие вынужденного отхода наших в. из Ростова на Кубань.

В данную минуту Добр. части растут численно; крепко сплотившись нравственно; представляют серьезную боевую силу, прилив в котор. офицеров — казаков принимает планомерный и усиленный характер.

Из прилагаемого проекта соглашения с командованием разоруженных польских войск Вы увидите, что в скором времени, надо надеяться, под знаменем Добр. арм. будут собираться и польские корпуса.

Но мои денежные средства иссякают, я ниоткуда не получаю помощи на содержание, а тем более на развитие и увеличение своих войск. А увеличение настоятельно требуется обстановкою и условиями упорной борьбы.

При таких условиях я могу рассчитывать только на помощь союзников, если они признают, что Добр. арм. является существенным фактором ведущейся борьбы.

На ближайшие 2-3 месяца мне нужно 15 миллионов рублей (не считая потребностей польских войск). Но эта помощь нужна скоро, иначе Добр. арм. растает вследствие неимения денег.

С аналогичным письмом обращаюсь к начальнику фр./англ. в. миссии. Но думаю, что Добр. арм. заслуживает общего внимания наших союзников. Б. мож., Вы признаете нужным ознакомить с моею просьбою представителей прочих армий и просимую мною, скромную по размерам, помощь разделить между всеми союзниками.

Я надеюсь, что работа моя, моих сотрудников и соратников принесет пользу не только моей многострадальной родине, но и всему делу союза.

Поэтому, скрепя сердце, я протягиваю к Вам руку за помощью. Примите и пр.

Отпечатано с издания Аргентинского Отдела Русского Обще-Воинского Союза. 1957 г.

Материалы с приложениями в своё время присланы в большом конверте по «наземной почте» (около 40 дней шёл пакет) Александру Азаренкову, господином Хлистуновым^[3] С. В. (город Сидней, Австралия).

 

Алексеевцы.
Фото: Азаренков А. Н.

 ******

Дополнительные материалы. Некоторые выписки, произведённые Азаренковым А. Н. в РГБ, из старых подшивок доподлинных газет. Выдержки сделаны на рубеже веков. Читальный Зал «Русское Зарубежье».

1.

Памяти генерала Алексеева
Незаменимая утрата…
Судьбы свершился приговор
Померкло солнце в час заката…
Потух вождя орлиный взор
И мы, сыны Кубани милой,
С молитвой жаркою в сердцах,
Стоим над свежею могилой
И зрим его священный прах
Снимите шапки! Все склонитесь
Над прахом славного борца!
Воспряньте духом и боритесь
Как он боролся до конца!
Бедный Пилигримм

Газета «Вольная Кубань»,№ 77, 1918 г.

^[1] Генерал А. М. Беляев.

Любопытно отметить, что еще 23 августа 1915 г. со вступлением Государя Императора в командование вооруженными силами, правительство в лице председателя Совета Министров И. Л. Горемыкина указывало, что правительству Его Величества «неуместно быть в гостях» у военного командования — Командующего 6-ой армии ген. Фан дер Флита, в зону которой входил район столицы Империи. Государю благоугодно было повелеть выделить район Петрограда из подчинения Командующего 6-ой армии и подчинить его непосредственно правительству. При этом военным министром был тогда назначен Командующим всеми войсками столичного гарнизона ген. Хабалов с непосредственным подчинением военному министру. Таким образом ни Ставка, ни штаб 6-ой армии не могли вмешиваться в вопросы управления столичным районом. Эта прерогатива ревностно оберегалась, как правительством, так, в частности, и военным министром.
^[2] В своё время Азаренков сделал выписку из старой газеты. Подлинник: «Крымский Вестник» 1918 г.

26 октября с отрядом полковника Шкуры при очищении им Кисловодска, ушли великая княгиня Мария Павловна, Борис и Андрей Владимировичи. Много купцов и (других граждан)…

Кроме Радко-Дмитриева и Рузского большевики взяли заложниками генералов Назимова. Чижевского, Колпакова. князя Биграттон-Мухранского (так в тексте), князей Николая и Сергея Урусовых, двух Даховских, графа Бобринского, представителя Сербской миссии Марковича, американского посольства Намикова, - всего 200 человек.
^[3] Хлистунов С. В. – сын артилерийского офицера-дроздовца.