«Сколько бы Рим ни взял с покоренной Азии дани,

Втрое больше ему возвратить сокровищ придется

Азии, ибо надменным она победителем станет.

Много богатств возьмет с Азиатов народ Италийский,

Двадцатикратно, однако, он собственной рабскою службой

Должен будет вернуть, в нищете пребывая великой.

В золоте, в роскоши ты, о дочь Латинского Рима,

С множеством женихов сколь часто вином упивалась! –

В жены тебя отдадут не в пышном наряде – служанкой,

Срежет тебе госпожа копну волос твоих пышных.

Восторжествует тогда справедливость, и с неба на землю

Сброшено будет одно, из праха восстанет другое –

Слишком уж люди погрязли в пороке и жизни нечестной <…>

Рим руинами будет – исполнятся все предсказанья <…>

В Азии тихий покой воцарится, счастливою станет…»

гласили пророчества так называемых «Книг Сивиллы». Несмотря на серьезные расхождения в датировке этого сборника пророчеств, в нем, несомненно, отразились неистребимые мечты покоренных, но гордых народов (Малой) Азии, чьи культура и благосостояние процветали еще в те давние времена, когда державный Рим был не «главой мира» и не «пупом Экумены», а всего лишь жалкой деревушкой, окруженной глинобитным тыном, но которые теперь были низведены римлянами до уровня провинций «мировой» державы с центром в Городе на Тибре, истощенных контрибуциями и страдающих от всякого рода притеснений со стороны преисполненных высокомерия силы, алчных и безжалостных к побежденным победителей-римлян.

В действительности победа римлян над этими древними и культyрными народами не была полной и окончательной Сопротивление римлянам на Востоке не прекращалось. Умный, образованный и энергичный царь эллинистического государства Понт с персидским именем Митридат - «Дарованный Митрой» (индоиранским богом солнца, правды, справедливости, верности договорам) и греческим прозвищем Евпатор – «Рожденный славным отцом» -, коварный, хитрый, беззастенчивый в средствах и высокомерный, неоднократно заключал союзы с соседними государствами, вновь и вновь бросая дерзкий вызов претензиям «Вечного» Рима на «мировое» господство. Повсюду, даже в греческих городах, Митридата приветствовали, как долгожданного освободителя от римского господства.

Царь Понта Митридат VI (прозванный греками также Сотером, то есть Спасителем, и «Дионисом», что намекало на его родство с богами-олимпийцами) навязывал своему заклятому врагу, раскинувшемуся в далекой Италии на Тибре, войну за войной. Римляне посылали против Митридата одного полководца за другим. Каждый из римских «дуксов» побеждал Митридата, навязывал ему выгодный Риму мир, жег, убивал и грабил. Однако сопротивление угнетенных и доведенных до отчаяния народов всякий раз возобновлялось.

И лишь выдающемуся римскому военачальнику Гнею Помпею Великому (получившему это почетное прозвание от самого свирепого диктатора Луция Корнелия Суллы, установившего в Риме жестокий олигархический режим) удалось, наконец, полностью уничтожить Митридата. После чего на Востоке наступила тишина…поистине кладбищенская.

Однако между большими войнами постоянно происходили мелкие стычки, бои местного значения, антипартизанские (а если угодно – контртеррористические) операции (выражаясь современным языком), осады не желавших подчиняться римлянам, прибрежных крепостей, восстания отдельных городов, рейды морских разбойников…В общем, «вечный бой, покой нам только снится…», как писал впоследствии Александр Блок в своем прославленном «На поле Куликовом»…

Главной целью и задачей поседелого под шлемом претора Марка Терма, к которому был прислан из Рима набираться военного и дипломатиескогоопыта впавший в опалу при Сулле молодой патриций Гай Юлий Цезарь Младший, было усмирение Митилен – типичная операция местного значения. Митилены – «город, известнейший как по своим естественным условиям и местоположению, так и по расположению и красоте зданий, с его красивыми и плодородными землями» (Цицерон), замордованный римлянами до утраты чувства самосохранения, восстали. «Греколюбец» Митридат VI (который возводил свое происхождение не только к древним персидским царям из династии Ахеменидов, но, по другой линии – и к сменившему Ахеменидов на троне «царей всей Азии» Александру Македонскому, потомку Ахилла), обещал прислать морем помощь сильно укрепленному и потому успешно противостоявшему осаждавшим его римским войскам греческому городу, однако обещанная им помощь все не приходила. Но и Марк Терм, в свою очередь, ждал подхода флота союзного римлянам царя Вифинии Никомеда, без чьих кораблей не мог успешно противостоять Митридату на море. Однако и вифинский флот заставлял себя ждать. Подобная «вялотекущая» война требовала от своих участников большого терпения. В конце концов, претор Терм поручил опекаемому им молодому сыну своего покойного друга Цезаря Старшего ответственную дипломатическую миссию. Отпрыск рода Юлиев был направлен к царю (или, по-гречески – василевсу) Вифинии (азиатской области, расположенной между Черным и Мраморным морем, или, выражаясь на античный лад - между Понтом Евксинским и Пропонтидой) Никомеду, чтобы поторопить этого римского вассала прислать Терму обещанные корабли. Наверняка данное поручение стало для Гая Юлия, привычного к столичной светской жизни, желанной и долгожданной возможностью сменить обстановку, вырваться хотя бы на время из однообразия жизни в военном лагере и казавшейся ему – столичному «мажору» - серой и безрадостной атмосферы эллинистической провинциальной скуки.

Его миссия оказалась успешной. Причем не только потому, что Цезарю удалось уговорить Никомеда прислать Терму обещанные корабли. Но и потому, что, как утверждали злые языки, молодой римлянин добился большого успеха и на «личном фронте». Утверждали, что Цезарь чрезвычайно понравился вифинскому «мини-самодержцу». Некие римские «торговые гости» (купцы), присутствовавшие на многолюдном пиршестве у Никомеда, не нашли ничего лучшего, как, по возвращении домой, немедленно распространить скандальную новость. Купцы, если верить Гаю Меммию (даже называвшему этих очевидцев по именам), якобы видели Цезаря, гордого отпрыска квиритской знати, прислуживающего, в пурпурном одеянии, «варварскому» царьку (хотя сам Никомед наверняка считал себя, да в общем-то , и был культурным просвещенным эллином) среди других его любимчиков, в качестве виночерпия, как юный Ганимед – Юпитеру! «Эй, Эй! Соберем мальчиколюбцев изощренных!» («Сатирикон»)…

Было ли такое в действительности или не было – распространенный купчишками слух положил начало великому множеству сплетен, окружавших с тех пор каждый шаг Цезаря до самого конца его тернистого земного пути. Хулители нашего Гая Юлия, так сказать, «упражнялись в остроумии», пытаясь очернить его на все лады еще многие годы спустя. Лициний Кальв называл царя Никомеда «Цезаревым задним дружком», Корнелий Долабелла звал Цезаря «царевой подстилкой» и «царицыным разлучником», Курион - «злачным местом Никомеда» и «вифинским блудилищем». Консул Бибул обзывал Гая Юлия «вифинской царицей» и заявлял, что Цезарь «раньше хотел царя, а теперь - царства». Октавий при всем честном народе называл Помпея «царем», Цезаря же – «царицей». Цицерон, большой любитель пошутить, не упускал ни малейшего повода, чтобы не сделать соответствующего скабрезного намека. «Когда однажды Цезарь говорил перед сенатом в защиту Нисы, дочери Никомеда, и перечислял все услуги, оказанные ему царем, Цицерон его перебил: „Оставим это, прошу тебя: всем отлично известно, что дал тебе он и что дал ему ты!“» (Светоний). Он не постеснялся и не поленился не только пересказывать ходившие по Риму слухи о том, как Никомед якобы «растлил чистоту» Цезаря, но даже изложить эту историю в письменном виде, присочинив, что Цезарь не просто прислуживал царю Никомеду на пиру в качестве виночерпия, но что Гай Юлий, облаченный в пурпурное платье невесты, был, под пение свадебных песен, препровожден царскими служителями в брачный чертог властителя Вифинии, как он возлег на золотое ложе и как «был растлен цвет юности» этого потомка богини Венеры, к которой Юлии возводили свой род. Но… «черный пиар – это тоже пиар». Впоследствии, во время триумфа Цезаря в Риме по случаю его победы над галлами, шествовавшие за триумфальной квадригой с лавровыми ветвями в руках «контрактники» Цезаря, в чьих глазах эта сплетня только прибавили их воеводе-«дуксу» популярности, во всеуслышание распевали: «Галлов Цезарь покоряет, Никомед же – Цезаря. /Нынче Цезарь торжествует, покоривший Галлию,/ Никомед не торжествует, покоривший Цезаря».

В общем, случившееся с Цезарем в Вифинии стало скорее поводом для шуток, чем «порухой чести». Вполне можно себе представить, что, с учетом тогдашних нравов (во всяком случае - царивших в высших слоях античного общества, ведь «рыба гниет с головы»), молодой, пригожий римский нобиль отблагодарил-таки по-своему, «по-юношески», хлебосольного вифинского монарха как за оказанную тем римскому войску помощь кораблями, так и за оказанное Никомедом ему, Цезарю, щедрое гостеприимство. Во всяком случае, Гай Юлий и по успешном завершении своей военно-дипломатической миссии не упустил случая несколько раз посетить Вифинию – якобы с целью взыскания недоимок, на деле же, скорее всего - пользуясь предлогом повидать своего ненаглядного Никомеда. Впоследствии же Цезарь якобы откровенно заявлял, что готов, ради достижения своих целей стать мужем тысячи жен и женой тысячи мужей. Случайность? Не думаю…

Как бы то ни было, за время пребывания героя нашего правдивого повествования на эллинистическом Востоке он не только предавался радостям брачного ложа, но и находил время для совершения военных подвигов. При штурме Митилен, покорившихся в итоге римскому оружию, Цезарь сумел настолько отличиться, что удостоился высокой (второй по значению) римской боевой награды – гражданского венка, или, по-латыни, «корона цивика (кивика)», из дубовых листьев. Гражданским венком награждали за «выдающийся вклад в сохранение жизни римских воинов». Со времен реформ, осуществленных Суллой, всякий римлянин, удостоившийся награждения гражданским венком, получал также место в сенате. Закон обязывал носить гражданский венок на всех публичных собраниях. Трудно, разумеется, сказать, каков был конкретный вклад Цезаря в сохранение жизни римских воинов, и в какой степени способствовала его награждению протекция претора Марка Терма, ибо история хранит на этот счет молчание. Однако «потомок Венеры», вне всякого сомнения, отличался телесной крепостью, честолюбием, упорством, предприимчивостью, находчивостью, смелостью. А смелым покровительствует удача - «аудацес фортуна юват», как говорили римляне…

После взятия римлянами Митилен Цезарь перешел под командование Публия Сервилия Ватия Исаврийского (Исаврика) и получил новое задание - подстерегать морских разбойников у побережья Киликии. Но гоняться за пиратами ему скоро наскучило. К тому же Гай Юлий понимал, что так всемирной славы не добьешься. От охватившего Цезаря чувства тоскливой безысходности его избавило пришедшее из Рима известие о смерти Суллы. «Любимец Афродиты» умер, пребывая на лечении и отдыхе в крупнейшем, после Остии, римском порту на территории Италии - Путеолах (ныне - Поццуоли), от поразившей его таинственной кожной (а может быть – не только кожной) болезни. Если верить знаменитому биографу Плутарху Херонейскому, вся плоть ушедшего формально на покой, но продолжавшего зорко наблюдать за всем происходящим в Риме даже в качестве частного лица, «Эпафродита» сгнила, «превратившись во вшей» (? – В.А.), и хотя этих вшей обирали день и ночь (чем были заняты многие прислужники), все-таки удавалось удалять лишь ничтожную часть вновь появлявшихся кусачих насекомых-кровососов … Бр-р-р, даже читать противно… «Сик транзит глориа мунди»…

Получив известие о том, что его злопамятный гонитель Сулла, выражаясь словами одного из героев Петрониева «Сатирикона», «пошел туда, где больше всего народу» (иными словами – в подземное царство – В.А.), Гай Юлий, полный самых радужных надежд, немедленно поспешил к своим родным пенатам.

Однако, возвратившись в Рим, он сразу убедился в том, что ситуация там не так уж изменилась. «Оттепель», на которую Гай Юлий так надеялся, увы, не наступила. Грозный образ Суллы, «страшного и после смерти», как и прежде, мрачной тенью нависал над политической жизнью Города на Тибре. Принятые «Любимцем Афродиты» меры надолго упрочили положение сенатской олигархии «оптиматов», а уцелевшим после массовых репрессий демократам-«популярам» не хватало ни сплоченности, ни мужества. Суровая реальность научила этих недобитых Суллою и присными свирепого диктатора «народников» держать рты на замке, а языки – за зубами…

Поэтому и Цезарь счел за благо не проявлять излишней активности, не привлекать к себе внимания, и «жить, пока живется», не упуская радостей мгновения. Он занимался изящной словесностью, беседовал с друзьями, ухаживал за дорогостоящими «светскими львицами». Но такой образ жизни стоил больших денег. Таявшего день ото дня состояния Юлиев стало не хватать на «поддержание фасона», Цезарю пришлось брать кредит за кредитом. Очень скоро он, не желавший изменить свой блестящий образ жизни на более скромный (ну, не был приучен «потомок Венеры» по одежке протягивать ножки!) влез в огромные долги (подобное повторялось с ним не раз и в дальнейшем).

Одержимый стремлением не связывать себя ни с одной из враждующих партий, но и не уходить в полное политическое забвение, Гай Юлий решил подвизаться в качестве оратора на судебных процессах – вполне достойное занятие для римского аристократа. Говорят, ему с детства был присущ талант блестящего ритора. В это вполне можно поверить – не без успеха разыгрывавший роль беспечного прожигателя жизни, Цезарь обладал гибким умом, природным красноречием и изворотливостью. Хотя, пожалуй, трудно согласиться с утверждениями льстецов, что как оратор Цезарь уступал лишь Цицерону…

На процессе упомянутого нами выше Корнелия Долабеллы Цезарь выступил в качестве обвинителя. Подсудимый Долабелла – отпетый «сулланец» - был обвинен в грабежах и вымогательстве в период его наместничества в Македонии. Многие города Греции свидетельствовали против него.

В принципе, участие в процессе Долабеллы, в качестве обвинителя, было для Цезаря не только «пробой сил» или возможностью свести счеты с обвиняемым (неоднократно попрекавшим Гая Юлия при всем честном народе связью с Никомедом), но и весьма выгодным делом. Делом, дававшим Цезарю отличный шанс сделать себе имя, то есть добиться известности, а заодно – косвенным образом выступить против приверженцев Суллы и прозондировать настроение, царящее в Городе. Однако оказалось, что время для этого еще не созрело. Подсудимого защищали два знаменитых адвоката – Квинт Гортензий Гортал и Аврелий Котта (оба – ярые сторонники партии «оптиматов») - , которым удалось поставить под сомнение выдвинутые против их клиента обвинения в коррупции, как якобы неубедительные. В итоге прожженный коррупционер-«сулланец» Долабелла, на котором «негде было штампы ставить», был оправдан, Цезарю же пришлось смириться с неудачей своего первого опыта на юридическом поприще. После этого провала вокруг «молодого, да раннего» племянника Мария, «сунувшегося в воду, не зная броду», сложилась не слишком благоприятная обстановка. Ветераны Суллы, целыми толпами бродившие по Риму и заполнявшие все римские таверны, вкупе с «десятью тысячами Корнелиев», легко входили в раж и были скоры на расправу (особенно, если их к этому умело подстрекали, да еще под влиянием винных паров – а выпить они любили).

Осознал ли Цезарь полную бесперспективность своего стремления обрести политический вес в сложившейся обстановке, или же он был испуган угрожающим размером сделанных им к тому времени долгов, но только он решил опять покинуть Рим. Считается, что он направился на остров Родос, учиться риторике (красноречию) и диалектике (искусству спора) у прославленного ритора Аполлония, сына Молона (чьим учеником был в свое время Цицерон). Желание, вполне понятное – ведь молодой, неопытный оратор Цезарь только что не сумел переспорить на процессе Долабеллы опытных адвокатов подсудимого…

Однако до Родоса Цезарь так и не добрался. Ибо по пути на взысканный богами благодатный остров угодил в лапы пиратов, за которыми без особого успеха гонялся у берегов Киликии.

Но это уже совсем другая история ...