О ЛАГЕРЕ, СТИХАХ И ПИОНЕРВОЖАТОЙ НЕЛЕ

"Лагерь пионерский

Помню и люблю,

Тот, ещё советский,

С галстуком в строю."

Юрий Милов. Пионерский лагерь.

 

С дошкольных лет автору этих строк запомнились стихи из одной детской книжки:

"Дымятся сосиски

В серебряной миске.

Плавают сливки

В клубничной подливке.

Тычут болонки

Носом в солонки.

Лезет бульдог

Лапой в пирог..."

(Здесь и далее за абсолютную точность цитат не ручаюсь).

Эту книжку я как-то взял почитать в библиотеке пионерского лагеря Министерства культуры СССР "Берёзка" летом 1965 года. В тот день, когда я взял ее в библиотеке почитать, белокурый и голубоглазый мальчик из моего отряда, по имени, кажется, Вова Голенко, сидя рядом со мной на скамейке, показал мне найденный им где-то продолговатый темно-серый, почти круглый в сечении, камень (длиной примерно с палец), затем приставил его к своей скрытой темно-синими шортами промежности и сказал: "Пэдоразик!" (то есть, если быть абсолютно точным, он в действительности при произнесении этого слова употребил вместо гласного "э" гласный "и", а вместо звонкого согласного "з" глухой согласный "с", но мы были вынуждены написать то, что написали, из нежелания оскорбить общественную нравственность, в соответствии с новейшими требованиями ревнителей морали). Слово показалось мне смешным, и я расхохотался. Этот эпизод моей лагерной жизни я запомнил совершенно точно. А вот название взятой в тот день (помнится, солнечный и тёплый, даже жаркий) в библиотеке книжки я, к сожалению, запамятовал. Помню только, что речь в ней шла об ужасах "реального капитализма". Состояла книжка из целого ряда стихотворных обличительных новелл. Одна из них называлась "Сэр Хлыст - колониалист" и начиналась так:

"В чёрных очках, в штанах до колен

Ходит по Африке джентльмен.

Это сэр Хлыст - колониалист",

а заканчивалась мрачной констатацией:

"Хлыст платит неграм кнутом за труд,

А богатства к нему текут"

(как это ни странно, слово "негр" считалось в Советском Союзе вполне "политкорректным", о слове же "афроамериканец" мы в ту пору и слыхом не слыхивали)).

Ещё в этом сборнике содержались обличительные стихотворные новеллы "Господин Сейф - банкир", "Мистер Спрут - капиталист", "Герр (фамилию увы! - забыл) - фашист", ещё какой-то "...ист - милитарист". Ничего из них не запомнил, кроме устрашающих чёрно-белых картинок. Мистер Спрут был изображён в виде реального спрута или осьминога - правда, в цилиндре и чёрной бабочке с человеческим лицом, причём в больших очках-"консервах" на напоминавшем баклажан довольно-таки семитическом носу (кстати, я уже впоследствии, когда в СССР началась "борьба с сионизмом" - а развернулась эта "борьба" в полную силу после "шестидневной войны" 1967 года, крайне успешной для созданного при активной поддержке Советского Союза еврейского государства Израиль и стоявших за ним США вкупе с НАТО, и крайне неудачной для коалиции арабских государств и стоявших за ней СССР вкупе с организацией Варшавского Договора -, стал обращать внимание на то, что многие советские газетные, журнальные и прочие карикатуристы придавали изображаемым им "акулам капитализма" - обычно с фаллически-толстыми сигарами в зубах - черты, считающиеся в недостаточно просвещённых кругах "типично еврейскими"), опутавшим своими щупальцами, усеянными круглыми присосками, скопление небоскрёбов (вероятно, долженствующее изображать собой мир "загнивающего капитализма"). Об этом "загнивающем капитализме" в советские времена ходил даже следующий анекдот:

- Ты, говорят, в командировку на Запад ездил?

- Ездил, а что?

- Ну, как там капитализм? Гниёт?

- Гниёт, гниёт...Но запах какой!!!

Господин Сейф, банкир, был изображён в виде реального сейфа, увенчанного огромной, как пивной котёл, головищей в котелке и опять же в очках (но почему-то не со столь ярко выраженными семитскими чертами лица, хотя, казалось бы...).

Сэр Хлыст - колониалист -, в чёрных солнечных очках, пробковом тропическом шлеме, перепоясанной патронными лентами рубахе с погончиками и нагрудными карманами, в шортах и гетрах, с револьвером в кобуре и кинжалом на ремне, с трубкой, а не сигарой (видимо, для разнообразия) в зубах и свирепым выражением лица (продублированном с фотографической точностью на морде рвавшегося у него с поводка злобного английского бульдога), стоявший на фоне пальм и типично "концлагерной" вышки с часовым, прожектором и пулемётом на треноге, держал в руке не хлыст (подвешенный у него к поясу), а короткий карабин-полуавтомат. Мимо Хлыста с хлыстом на поясе, понурившись и покорно согнув от непосильного труда чёрные спины, тянулись вереницей обремененные разными грузами негры - на них-то и лаял свирепый английский бульдог.

Остальных картинок я не запомнил, но все они  были в том же духе.

Содержалась в книжке и леденящая кровь история в стихах про то, как "в Америке негров бьют" (попробую передать её содержание в вольном пересказе):

Чернокожая мама баюкает на ночь столь же чернокожего сыночка, напевая что-то вроде:

"Спи, мой Джонни,

Спи, сынок,

Новый день уж недалёк..."

"...Но пылает над холмами

Ку-Клукс-Клана страшный крест...

Словно клацанье затвора -

Это слово "Ку-Клукс-Клан"...

Капюшоны над кроватью,

Злые дыры вместо глаз -

Вот сейчас мальчишку схватят

И убьют его сейчас..."

На картинке к этому ужастику были изображены склонившиеся над кроваткой чернокожего малыша, которого в ужасе прижимала к груди чернокожая мама, вытянувшие к негритёнку руки с крючковатыми, как когти, пальцами, ку-клукс-клановец (слово "клансмен" было мне тогда еще неведомо) в остроконечном капюшоне с буквами "ККК" над "злыми дырами вместо глаз" и...одетый по полной форме, с жетоном-бляхой на груди, американский полицейский-"коп" в характерной фуражке с ребристой тульей и почему-то в чёрных очках, несмотря на ночное время суток. Впрочем, кажется, всё обошлось без пролития крови.

Но венцом сборника обличительных рифмованных новелл была печальная история из современной американской жизни под названием "Ресторан для собак". Начиналась она так:

"В Бостоне на Джефферсон-род особняк.

В нём ресторан. Ресторан для собак...

Идёт вечерами по Джефферсон-род

Бостонский рабочий народ...

Смотрят голодные дети с панелей,

Смотрят на сытых такс и спаниелей".

Каждый вечер к ресторану подъезжают лимузины, высаживающие одного породистого пса за другим, а швейцар (или метрдотель) торжественно возглашает:

"Джон, сенбернар герцогини Тюльпани,

Владелицы трёх магазинов в Милане!

Дог Арлекин адмирала фон Бира!

Шпиц господина Робера, банкира!" и т.д.

Короче, мальчик-судомойка Билл (белокожий, но оттого не менее, если не более, обездоленный), испугавшись сорвавшегося с поводка свирепого сенбернара Джона (вообще-то подобное поведение совершенно не свойственно этим огромным, но спокойным и добрейшим псам - но об этом я узнал уже гораздо позже, став владельцем - разумеется, не сразу, а поочередно - целых трёх сенбернаров, кстати говоря, нисколько не похожих на изображенное на иллюстрации к триллеру о ресторане для собак четвероногое, короткохвостое и гладкошерстное чудовище с оскаленной зубастой пастью, напоминавшее не сенбернара, а многократно увеличенного английского бульдога сэра Хлыста!), разбил вдребезги гору дорогой (надо думать, с учетом высокого статуса заведения!) посуды, которую с превеликим трудом тащил на мойку (как и где бедный мальчик ухитрился встретиться с сенбернаром, заходившим с хозяйкой в "элитный", "гламурный" или "эксклюзивный", говоря "по-новорусски", ресторан, очевидно, с парадного входа, осталось для меня загадкой - впрочем, тогда я еще не бывал в дорогих ресторанах, тем более - в ресторанах для собак). Разъярённая герцогиня Тюльпани напустилась на метрдотеля:

"Во всём виноват ваш мальчишка негодный!

Мой бедненький Джонни, мой крошка голодный!

Он, кажется, лапу себе оцарапал!"

В общем, выгнали бедного Билла со службы на кухне...

Кстати сказать, об Америке вообще и о американском образе жизни - в частности, в голове у Вашего покорного слуги, как и у большинства его ровесников, царили крайне смутные представления.  Если не считать предельно скудной и тенденциозной (но об этом Ваш покорный слуга тогда еще не догадывался!) информации, содержавшейся в ещё одной книжке, взятой автором этих строк из библиотеки пионерлагеря "Берёзка". Называлась эта столь же поучительная, сколь и обличительная книжица "Миллионер", и речь в ней шла о некоем бульдоге (или невероятно раскормленном, судя по иллюстрации, мопсе), которому его взбалмошная хозяйка-миллионерша завещала перед смертью всё своё колоссальное состояние. Этот пёс-миллионер жил припеваючи:

"Квартира в самом центре,

На Пятой авеню (четвероногий толстосум жил в городе Нью-Йорке - В.А.).

Шеф-повар составляет

На каждый день меню:

На завтрак - сыр голландский,

Сардельки на обед,

На ужин - фрикадельки,

Сардинки и паштет..."

Жаль, я забыл, чем там дело кончилось - то ли пёс лопнул от обжорства, то ли вырвался на волю из своей "золотой клетки" в "городе Желтого Дьявола"... Из третьей лагерно-библиотечной книжки мне довелось узнать о том, как некая богатая американка приехала на улицу Чехова и первым делом спросила: "А что такое Чехов?" С собой крайне невежественная (прямо-таки "ну, тупая, " как сказал бы Михаил Задорнов), но спесивая туристка из Америки привезла в СССР своего сынка Чарли, который, приведённый на экскурсию в советскую среднюю школу и увидев там, как пионеры (надо думать, послу уроков), играют в "индейцев-звероловов", внезапно пришёл в ярость и разразился злобными расистскими антииндейскими стихами:

"Мы владеем этим краем! -

Он кричит - Я белый!

Захочу - и поломаю

Ваши самострелы!"

(Видимо, автор стихов был не особо силён по части вооружения индейских племён и путал самострелы с луками).

Однако же наши советские индейцы-пионеры живо осадили зарвавшегося маленького янки:

"Слушай! Пусть ты даже белый,

Лучше этого не делай!"

Если мне не изменяет память, наглый неполиткорректный Чарли сразу же заткнулся.

И, наконец, в четвёртой книжке, взятой мной из лагерной библиотеке (я даже запомнил имя и фамилию автора - Сергей Михалков!), тоже содержалось стихотворение на тему "Америка и американцы". Оно почему-то особенно ярко запечатлелось в памяти Вашего покорного слуги.

Называлось это стихотворение, если не ошибаюсь, "Страшный сон", и речь в нём шла о советском юном пионере-ленинце, попавшем (к счастью, только во сне!) на чужой пароход, полным ходом идущий по океанским волнам в растленную Америку. Пионер в полном отчаянии:

"Не покупал билета я

На этот пароход!

Зачем в далёкие (или: заморские – В.А.) края

Он мальчика везет?..

Чужой на мачте реет флаг,

И слышу я чужой язык,

И всё вокруг меня не так,

Как я люблю, как я привык...

Смеётся кто-то надо мной:

"Попался, пионер!"

А я хочу домой, домой,

Домой, в СССР!"

Спешу успокоить уважаемых читателей - всё кончилось благополучно. Мальчик проснулся и облегченно произнёс:

"Как хорошо, что наяву

Я не в Америке живу!"

(не то, что "Андрон" Михалков-Кончаловский!)

Вообще, помнится, любимый детский поэт весьма чутко реагировал на политическую конъюнктуру. В том же сборнике мне запомнилось стихотворение, направленное против ношения бороды. Надо сказать, что в ту пору очередной кампании борьбы с низкопоклонством перед загнивающим растленным буржуазным Западом под обстрел попали бороды (которыми милостиво дозволялось зарастать только товарищам Фиделю Кастро Русу и Эрнесто Че Геваре вкупе с прочими кубинскими барбудос) и джинсы, которые, по мнению ревнителей идеологической чистоты советского общества, не пристало носить советским людям - несколько ранее такой же беспощадной критике подвергались "гавайские" рубашки, галстуки с пальмами и обезьянами, а также узкие брючки "стиляг" - вплоть до того, что комсомольские патрули ловили их на танцплощадках и кафе и распарывали их узкие брючки по швам или даже отрезали "тем, кто нам мешает жить", по полштанины. Примерно в то же время под идеологический обстрел попали и западные (а других и не было) "техасы", то есть джинсы (в джинсах даже запрещалось появляться на советских танцплощадках). Много было всяких идеологических запретов, но не в этом суть.

Суть в том, что старший брат героя стихотворения (естественно, примерного, "как все", советского школьника-пионера) вдруг, ни с того, ни с сего взял да и отпустил себе бороду. И выросла у старшего брата

"Не простая бородёнка,

А такая борода,

Что железная гребёнка

Даже гнётся иногда"...

Вот и получилось, что у героя стихотворения папа

"...молодой,

А братишка - с бородой"...

Вся семья, придя в ужас, принялась уговаривать своего впавшего в западную прелесть отпрыска скорее сбрить отвратительную бороду, но

"Брат молчит (или: сопит – В.А.), не отвечает,

И, по правде говоря,

На глазах у нас дичает,

Превращаясь в дикаря..."

"Только вдруг случилось чудо -

Появилась в доме Люда"...

И влюбившийся в эту Люду старший брат героя тотчас же

"...побрился и подстригся -

Волосатикам назло!",

а также

"Джинсы снял, надел костюм,

Вообще взялся за ум.

"Эй, старик, - спросил я брата -

В этом Люда виновата?"

Я уж не помню, что ответил пионеру образумившийся старший брат, но с тлетворным влиянием буржуазного Запада было покончено - по крайней мере, в одной отдельно взятой советской семье!

Подводя итог вышесказанному, следует ещё раз признаться, что об американском образе жизни мы, простые советские школьники, отдыхавшие в пионерлагере "Берёзка" знали удручающе мало. Хотя и сохранился в моей памяти довольно популярный не только в лагерной, но и в школьной среде тех незабвенных лет стишок:

Один американец

Засунул в попу палец

И думает, что он

Заводит патефон,

имевший и еще один, не столь литературный, вариант:

Один американец

Засунул в жопу палец

И вытащил оттуда

Говна четыре пуда.

Впрочем, состоял в нашем отряде один мальчик по имени, кажется, Аркаша (или Паша), долго живший, по его словам, с родителями в Штатах (вероятно, он был сыном советского атташе по культуре или кого-то из сотрудников соответствующего отдела - ведь в нашем лагере отдыхали, если не исключительно, то преимущественно дети сотрудников министерства культуры!), выделявшийся среди нас своими фирменными синими джинсовыми шортами и белой круглой шапочкой "кожаного загривка", то есть американского морского пехотинца (которую Аркаша-Паша, пользуясь некой неписаной привилегией, преспокойно носил на лагерных линейках и прочих официальных мероприятиях вместо белой пилотки испанского типа, носимой в обязательном порядке всеми остальными пионерами нашего лагеря - в других лагерях пилотки были другого цвета, чаще всего красного, под цвет пионерского галстука, который носили не только мы - юные пионеры-ленинцы, но и все наши пионервожатые, давно уже достигшие комсомольского возраста) -, но он почему-то про Америку не рассказывал (во всяком случае, автору этих строк), предпочитая (в силу известных только ему одному, но, вероятно, достаточно веских, причин) выбирать для разговоров с одногодками-пионерами иные темы. Помню также песню, которую мы пели в свободное от торжественных построений и других мероприятий время:

"Жил в Америке стиляга,

В узких брючках он ходил.

Жил в пещере, как собака,

Водку (или виски, точно не помню - В.А.) пил, табак курил.

Вот однажды тот стиляга

Девять суток танцевал,

На десятые свалился,

Перед смертью он сказал:

"Вы меня похороните,

На могиле вбейте кол,

Через год ко мне придите

И сыграйте рок-н-ролл!"

Год прошёл, пора настала,

Джаз на кладбище пришёл,

Разложили инструменты,

Заломали (или: залабали – В.А.) рок-н-ролл.

Вдруг земля зашевелилась,

Из могилы выпал кол,

Привидение явилось,

Заплясало рок-н-ролл.

Изо рта валили черви,

Кости брякали, звеня.

Где-то близко были черти.

Подвывала (так! – В.А.) Сатана…"

Продолжение этой душераздирающей "готической" песни про американский образ жизни, я, к сожалению, не могу восстановить "на волне моей памяти".

Следует, однако же, заметить, что в ту пору у меня, как и у всех прочих юных пионеров, мотавших вместе со мной лагерный срок, были довольно своеобразные представления не только об Америке, но и скажем, о Франции. Помнится, в первое лето моего пребывания в "Березке" я упомянул в кругу сопалатников о том, что в войне с немецкими фашистами Красной Армии помогали и французские военные летчики (у меня была даже памятная советская марка. посвященная эскадрилье "Нормандия-Неман", так что я знал, о чем говорил). Меня, однако же, подняли на смех. Никто мне не поверил, а один из солагерников даже "сразил" меня следующим, очевидно, казавшимся ему "неотразимым", аргументом:

"Как нам французы могли помогать против фашистов, когда они сами - фашисты!

Или ты скажешь, что де Голль - не фашист?"

Фашист ли де Голль, я ответить не мог, хотя успел к тому времени прочитать во втором томе избранных произведений популярного детского писателя и переводчика Самуила Маршака стихотворение, обличавшее означенного де Голля в следующих хлестких выражениях:

Давно ль, давно ль

Петух де Голль

Был перелётной птицей?

Теперь де Голль

Играет роль

И бодро петушится...

Ку-ка-ре-ку!

Марш на Моску /1/!

Поёт петух протяжно.

Ему в ответ

Индюк-сосед /2/

"Блюм-блюм!" - бормочет важно!..

Кричит петух,

Придя в азарт,

Теряя пух и перья:

"Я буду новый Бонапарт!

Да здравствует империя!"

Заканчивался же сей стихотворный шедевр советской политической сатиры весьма печально для "нового Бонапарта", осмелившегося, на момент написания агитки Маршаком, испортить отношения с СССР:

"А это значит - скоро в суп

Придётся лезть де Голлю!"

Кстати говоря, почтенный Самуил Яковлевич, явно не идя по стопам мудрого учителя своих почтенных предков (ибо фамилия "Маршак", как утверждают знатоки антропонимики, представляет собой анаграмму еврейских слов "Морейно Рабби Шломо Клугер", означающих, в переводе на русский язык, "Мой учитель - рабби Соломон Премудрый"), писал, бывало, стихи и куда похлеще, клеймя позором всеех, на кого ему указывали сверху, яростно бичуя, например лидера югославских коммунистов маршала Иосипа Броз Тито, как-то поцапавшегося со своим "почти что тёзкой" маршалом Иосифом Виссарионовичем Сталиным (и потому тотчас же перекрещенного чуткими к малейшим измененьям "генеральной линии" и политического климата присяжными советскими пропагандистами из "вождя освободительной антифашистской борьбы братских народов Югославии" в "главаря военно-фашистской клики Тито-Ранковича"):

"Теперь Тито

Совсем не то,

Он изменился не на шутку:

Он был Иосип Броз Тито,

А стал Иосип Брозтитутка."

Других же лидеров братских компартий Маршак, наоборот, безмерно восхвалял (опять же - явно по указке сверху):

"Пусть же славится вечно герой и трибун,

Вождь народа китайского Мао Цзэдун,

И Чжу Дэ, полководец Китая,

Что не раз побеждал самурая!"

Хотя у стихотворца нашлась пара добрых слов и для врага товарищей Мао Цзэдуна и Чжу Дэ – генералиссимуса Чан Кайши, поддерживаемого красной Москвой в двадцатые годы ХХ века, но затем испортившего отношения с СССР и ставшего для другого генералиссимуса - того же Иосифа Сталина - нежелательным элементом:

"Спасти желая Гоминьдан,

Банкиры-торгаши

Бросают деньги в старый чан –

Бездонный Чан Кайши…

Но все, что дали янки –

Орудия и танки,

И банки молока,

Табак, автомобили –

В боях перехватили

Народные войска…"

Не удалось заокеанским заправилам – Сейфу, Спруту и иным – наполнить оказавшийся и впрямь бездонным Чан Кайши, так что пришлось ему, бездонному, спасаться от героя и трибуна бегством на Тайвань…

Ну, в общем, на вопрос, фашист ли  "новый Бонапарт" де Голль, или же не фашист, я предпочел не дать ответа, а дипломатично промолчать, по принципу: "Молчи, за умного сойдешь!"

А мой оппонент назидательно заключил:

"Де Голль - фашист! А ты говоришь..."

Вообще в пионерском лагере "Берёзка" от министерства культуры СССР было очень интересно и без политических дискуссий. Аз многогрешный "отмотал" там в общей сложности три раза по два "срока", то есть - смены (на третью смену родители забирали меня с собой на море; в первый раз - в Планерное, иначе говоря - в Коктебель, а потом, два года подряд - в Ахали Афони, сиречь, Новый Афон на черноморском побережье Кавказа, во всесоюзной здравнице - благословенной виноградно-мандариновой Абхазии, еще не ставшей в те далёкие, счастливые детские годы театром военных действий и полем мотопехотных и танковых боёв на обломках с треском рассыпавшегося Советского Союза). Кстати, впервые я отдыхал с папой и мамой на Чёрном море - тоже в Абхазии, но только не в Новом Афоне, а в Гудауте, еще раньше, по окончании первого класса и после двух смен, проведённых мной в пионерском лагере имени Юрия Гагарина (от министерства среднего и высшего образования РСФСР, где мама работала до своего перехода в министерство культуры СССР).

Именно в "Берёзке" длинноногая, широкоплечая и крутобёдрая, стройная пионервожатая-блондинка Неля, очень нравившаяся мне своей короткой стрижкой а-ля Наталья Варлей из "Кавказской пленницы" и пышной, совершенной формы грудью, прямо-таки рвавшейся наружу из-под тонкой кофточки (под которую Неля, в отличие от большинства тогдашних взрослых девушек и тётенек, порой не поддевала лифчик), я уж не помню по какому поводу, однажды подарила мне - "Волечке", как она меня ласково называла - за примерное поведение книжку Николая Островского "Как закалялась сталь" - то ли от имени лагерной дружины, то ли от имени пионерского коллектива (точного содержания дарственной надписи я, увы, уже не помню). При этом Неля вдруг меня поцеловала, и довольно крепко (разумеется, не в губы, но мне было все равно очень приятно). Исходивший от Нели запах свежести, цветов и еще чего-то, незнакомого, волнующего, пробудил во мне неведомые прежде, очень смутные, волнующие чувства. Ночью Неля мне привиделась во сне, но не живая, а в виде скульптуры, напоминавшей гипсовые статуи пионеров и пионерок, расставленные в разных местах по территории нашего лагеря (совсем как в фильме Элема Климова "Добро пожаловать или посторонним вход воспрещён", вышедшем на киноэкран примерно годом раньше). Я стоял перед ней, казавшейся в свете утренней зари розово-золотистой. Неля возвышалась надо мной на постаменте в позе "Амазонки Маттеи" работы Поликлета, копия которой украшала лестницу на третьем этаже нашей средней школе №13 Краснопресненского района города Москвы с расширенным преподаванием немецкого языка (над нашей школой шефствовал расположенный поблизости "Моспроект" и потому на лестницах и в коридорах там белели гипсовые статуи и бюсты - копии работ античных эллинских ваятелей с пояснительными подписями на табличках). Только у пионервожатой Нели бедра были шире, чем у нашей школьной амазонки. К тому времени я уже знал, как выглядит женская грудь, поскольку грудь у амазонки Поликлета, державшей правую руку над головой, была видна из-под почти целиком спущенного с ее плеч до пояса коротко подобранного складчатого хитона, оставлявшего открытыми и ее ноги - такие же длинные, округлые и стройные, как у пионервожатой Нели (я не раз видел их, когда нас водили купаться на реку). Теперь же Неля-статуя (одетая, в отличие от нашей школьной амазонки, не в греческий хитон, а в кофточку и в трусики вроде своих купальных, позволявших мне видеть не только ее ноги, но и бедра почти целиком, как при купании на речке) внезапно улыбнулась и, не открывая глаз, медленно подняла подол тонкой кофточки, открыв сначала свой гладкий живот с показавшейся мне даже чуть влажной впадинкой пупка (словно после купанья), а затем - свои пышные, литые, словно каменные - статуя! – пленительные груди с выпуклыми острыми сосками (точь-в-точь такие, как у Афродиты, украшавшей коридор второго этажа, возле учительской, а не как у амазонки Поликлета!). Взволнованный донельзя, автор этих строк проснулся и долго молча лежал в ночной темноте, прислушиваясь к дыханию и сонному бормотанию своих соседей по палате... Кто ныне возвратит мне эту прелесть трепета перед раскрытием великой тайны?

"В ту ночь ладья моего детства посредством паруса природы достигла брега юности..." (Ходжа Самандар Термези)...

ПРИМЕЧАНИЯ

/¹/ По-французски столица нашей Родины Москва называется "Моску".

/²/ Под "индюком-соседом" товарищ Самуил Маршак подразумевал лидера французских социалистов Леона Блюма, успевшего до войны возглавить антифашистский Народный Фронт, стать первым социалистом и евреем на посту главы правительства Французской республики, а в годы Второй мировой - посидеть в немецком концлагере, но попавшего затем в опалу у товарища Сталина. Разумеется, все эти подробности мне в ту пору были еще не известны.