Долгоруков, Петр Петрович, князь

князь Петр Петрович Долгоруков родился 19 декабря 1777 года, † 8. декабря 1806 г. 

князь Петр Петрович был вторым сыном генерала-от-инфантерии князя Петра Петровича Долгорукова, бывшего Московским губернатором в царствование Императрицы Екатерины II, и княгини Анастасии Симоновны, рожденной Лаптевой. 

Мать его была женщиной большого ума, сумевшая дать всем своим сыновьям (Владимиру, Петру и Михаилу) очень солидное по тому времени образование.

Почти со дня своего рождения (4 марта 1778 г.) князь Петр был зачислен в списки Лейб-Гвардии Измайловского полка; пятнадцати лет произведен в капитаны с зачислением в Московский гренадерский полк (1 января 1792 г.) и в следующем году (8 июня 1793 г.), в чине премьер-майора, назначен адъютантом к своему двоюродному дяде генералу-аншефу, князю Ю. В. Долгорукову. 

Вскоре потом (16 ноября 1795 г.) он был переведен в гарнизонный генерал-лейтенанта Архарова (второго) полк с производством в подполковники и через два года (2 мая 1797 г.) получил чин полковника. 

Полк этот в то время находился в Москве. 

Молодого и пылкого князя тяготила служба в гарнизонном полку, его тянуло на более полезную деятельность, и он решился подать прошение Императору Павлу о переводе на действительную службу; но просьба его была ему возвращена. князь Петр Петрович не унывал и дерзнул послать новую просьбу Императору. На этот раз прошение было ему возвращено вторично, но уже «с наддранием» и с запрещением впредь беспокоить Его Величество. 

В полном отчаянии князь написал новую просьбу, но уже не Государю, а Наследнику Престола, Великому князю Александру Павловичу, умоляя его уважить его ходатайство. Наследник сумел поколебать первоначальное решение Государя, и князь был назначен 11 сентября 1798 года комендантом г. Смоленска с чином генерал-майора. 

Новый комендант успел в три месяца привести запущенные дела в порядок, отправил

донесение

о преданности Смоленского дворянства Престолу и обратил этим на себя внимание Императора Павла, который 23 декабря того же года назначил князя (21-летнего юношу) генерал-адъютантом.

По приезде в Петербург князю Долгорукову удалось еще более понравиться Государю, на которого произвел впечатление его смелый и прямой характер. В это время был сделан донос Государю на отца князя, генерала-от-инфантерии князя П. П. Долгорукова, бывшего тогда начальником Тульского оружейного завода. 

Император Павел обратился к своему новому генерал- адъютанту, сказав ему, что предоставляет его батюшке выбор наказания его клеветников. «Накажите их презрением, Ваше Величество», отвечал князь, и Павел обнял его, воскликнув: «Вот Долгорукова кровь». 

Бывая в 1799 и 1800 годах часто в Петербурге, князь Петр Петрович близко сошелся с Будущим Императором Александром I. Нельзя сказать положительно, играл ли князь Петр Петрович какую-нибудь активную роль в мартовских событиях 1801 года, так как только один из описателей этого переворота (Коцебу) вскользь, в примечании, упоминает фамилию князя Долгорукова в списке других заговорщиков.

С воцарением Императора Александра I князь Петр Петрович сразу выдвигается среди сотрудников первых лет его царствования. Уже в начале 1802 года Долгорукова посылают для обзора губерний Виленской и Гродненской, где управлял генерал-лейтенант Беннигсен, и, вследствие его благоприятного доклада, последнего производят в генералы-от-кавалерии. В том же году Император Александр выбирает князя из числа своих приближенных и посылает в Берлин к королю Прусскому с целью подготовления скорейшего свидания с ним. Поручение было секретное; князю Долгорукову были переданы письма и устные поручения. Он произвел отличное впечатление на королевскую семью, быстро выполнил возложенное на него поручение и возвратился в Петербург. Государь отправился в Пруссию 20 мая 1802 года. Его сопровождали граф Кочубей, Новосильцов, обер-обер- Толстой, лейб-медик Виллье и генерал-адъютанты: князь П. П. Долгоруков, граф Ливен и князь П. М. Волконский. 

Путь высокого путешественника пролегал через Нарву, Дерпт, Ригу и Митаву. 

28 мая Император Александр в Полангене объявил, что так как король Фридрих Вильгельм прибыл в Мемель по случаю смотра своих войск, то в этом городе произойдет его свидание с королем Прусским. Тогда только стала известна окружающим конечная цель путешествия Государя. После семидневного пребывания в Мемеле, где Император Александр сумел всех очаровать своим обращением, 4 июня он возвратился в Петербург через Вильну и Псков.

В том же году Император посылал князя Петра Петровича в Финляндию, где ему удалось благоразумно предотвратить разрыв с Швецией из-за финляндских границ, — разрыв, казавшийся тогда неизбежным.

Последующие два года Долгоруков оставался в Петербурге и исключительно занимался изысканиями на почве военной и политической, о чем свидетельствуют оставленные им рукописи. Из них видно, что у князя Петра Петровича был тогда вполне созревший план действий для предполагаемой борьбы с Наполеоном, план, совсем расходившийся с соображениями князя Адама Чарторижского, который тогда руководил нашей внешней политикой. 

Дел внутренней политики князь Долгоруков не касался, но открыто и смело осуждал действия польского магната, который не ожидал встретить в князе такого убежденного и настойчивого противника, что ясно видно из его мемуаров. 

Влияние князя Адама было в эти годы очень велико, и его поддерживали Новосильцев, граф П.А. Строганов и отчасти граф Кочубей. Вступать в борьбу с такой силой было не легко, но, по заявлению современников, князь этого не боялся и открыто ратовал против грозного триумвирата. Однажды даже, за Царским столом, он, отвечая князю Чарторижскому, сказал: «Вы рассуждаете, милостивый государь, как польский князь, а я рассуждаю, как русский». князь Адам конечно умолк и молчал до конца обеда. Вероятно, эти разговоры не остались бесследны, и Император Александр выбрал для ведения переговоров с Пруссией именно князя Долгорукова.

В Берлине князь был принят, как старый знакомый, весьма любезно королем Фридрихом Вильгельмом и королевой Луизой. Сначала король не соглашался на пропуск русских войск, двигавшихся на помощь Австрии против Наполеона через свою территорию, но князь Долгоруков скоро поколебал упорство короля, особенно, когда было получено известие, что французы нарушили нейтралитет прусских владений в Анспахе. Известие об этом Император Александр получил в Пулавах, имении князя Чарторижского, и 4 октября объявил намерение ехать в Козеницу, где находилась главная квартира генерала Михельсона, а оттуда безостановочно в Берлин, а не в Варшаву, как было раньше предположено. Можно с основанием предполагать, что именно благодаря воздействию князя Долгорукова было избегнуто возможное возстановление Польского королевства в той или другой форме.

13 октября состоялся торжественный въезд Императора в Берлин, и после ряда парадов, обедов я знаменитого посещения гробницы Фридриха Великого и клятвы в вечной дружбе между двумя Монархами Его Величество выехал в Веймар навестить свою сестру, великую княгиню Марию Павловну, а оттуда проехал прямо в Ольмюц, где его ожидал Император австрийский. 16-го числа произошло небольшое дело у Вншау, довольно удачное и возбудившее еще больше самонадеянности в окружавшей Государя воинственной молодежи. Как известно, здравые советы Кутузова не имели успеха; план атаки армии Наполеона был поручен австрийскому полковнику Вейротеру, который сумел подделаться к партии молодых и неопытных генералов.

Ход Аустерлицкого сражения 20 ноября достаточно известен. князь Петр Петрович участвовал в бою в колонне князя Багратиона и, как видно, отличился, ибо получил такого рода рескрипт: «Нашему генералу-адъютанту князю Долгорукову. Отличное мужество, храбрость и благоразумные распоряжения, оказанные вами в течение нынешней кампании противу войск французских и в сражении 20 минувшего ноября при Аустерлице, где вы, командуя правым флангом пехоты, поражали несколько раз неприятеля; когда же были отрезаны, то с великим присутствием духа неприятельские нападения отражали и в сем случае занимали три позиции; а наконец ретировались в порядке до местечка Раусница, где занята была последняя позиция, — заслуживают награждения орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия; а потому Мы всемилостивейше жалуем вас кавалером сего ордена 3-й степени и, знак оного препровождая, повелеваем вам возложить на себя и носить по установлению. Удостоверены Мы, впрочем, что вы, получа таковую отличную честь, потрудитесь и впредь продолжением ревностной службы сделаться достойным Монаршей нашей милости. Пребываем вам благосклонны. На подлинном написано: Александр. В С.-Петербурге; 28 генваря 1806 года». Сверх того, князь был награжден за кампанию 1805 года шпагой за храбрость (24 февраля 1806 года).

На долю князя Петра Петровича в этой кампании выпала немаловажная роль, несмотря на его 28 лет; но неудачный исход Аустерлицкого сражения приписывался главным образом его вмешательству в направление хода военных операций. И это мнение было отчасти справедливо.

После успешной командировки князя Долгорукова в Берлин, закончившейся свиданием двух монархов, Император Александр заметно поддался влиянию князя, и его советы и указания принимались им чаще всего в соображение. Несмотря на присутствие в главной квартире осторожного я опытного Кутузова, Государь отдавал предпочтение советам князя. Его же он избрал для ведения последних перед Аустерлицем переговоров с Наполеоном, хотя противная партия советовала послать с этим поручением генерал-адъютанта Винцингероде. Известно, как дерзко вел себя молодой князь с Наполеоном, которого поразил своими смелыми речами и гордым обращением с ним; Наполеон впоследствии глумился в своем бюллетене над избранником русского Государя. Легкомысленное

донесение

князя Долгорукова, вернувшегося в главную квартиру, окончательно вызвало решение союзников атаковать французов на другой день, окончившийся Аустерлиц- кой катастрофой. Нападкам, насмешкам, всяким наговорам на неопытного и чересчур опрометчивого князя не было конца. Жозеф де Местр замечает в донесении к королю Сардинскому; «Le Prince Pierre Dolgorouky parait, tout bien examiné, avoir beaucoup contribué à ces grands évènements en choquant Bonaparte, lorsqu’il échappa à ce dernier de dire qu'il désirait se mettre aux pieds de l’Empereur. Le Prince répondit que son Maître n’exigeait cela de personne, pas même de ses sujets. Tout le monde est d’accord, avec quelques légères variations, sur cette réponse qui est très gauche. A Berlin il a dit à l’envoyé de Bavière, qui lui faisait mille avances, qu’en lui parlant, il croyait parler au général Bernadotte. Ce jeune homme peut être utile comme ardent promoteur de la guerre, mais il ne s’en tiendra pas là». Стали появляться австрийские брошюры, статьи в иностранных газетах, где резко осуждали князя и выставляли его виновником понесенного поражения. Но Долгоруков и здесь не хотел считать себя побежденным и, с разрешения Императора, выпустил в свет две оправдательные записки под заглавием: 

1) «Observations sur les rapports des gazettes, concernant les derniers événements dans la Moravie en Décembre 1805» и 

2) «Lettre d’un officier russe sur les derniers évènements militaires en Moravie en Décembre 1805». 

Они составляют ныне библиографическую редкость.

На другой день после Аустерлицкого сражения Император Александр послал князя Долгорукова в Берлин для передачи королю подробностей сражения, а главное для дальнейших переговоров о скреплении союза между Россией и Пруссией, в виду могущих произойти осложнений со стороны Франции. Ему были также даны инструкции относительно вспомогательного корпуса графа Петра Александровича Толстого, остававшегося в северной Германии. Ряд донесений, которые присылал князь Петр Петрович Государю в течение декабря 1805 и января 1806 гг., свидетельствуют о его дипломатических способностях и отличаются большою ясностью изложения. В них князь Долгоруков рассказывает о впечатлении, произведенном в Берлине Аустерлицкнм сражением, о крайней нерешительности короля, о борьбе графа Гарденберга с графом Гаугвицом, завершившейся полным успехом и победой последнего. Далее идет речь о секретной конвенции, заключенной Гаугвицом с Наполеоном, почти без ведома короля Фридриха Вильгельма. Договор этот, подписанный еще 3/15 декабря в Шенбрунне, по которому Франция и Пруссия получали Ганновер, дотоле принадлежавший Англии, хранился в величайшей тайне, и Долгорукову удалось только в двадцатых числах декабря узнать подробности его.

Последние донесения князя Долгорукова доходят до конца января 1806 года, а в середине февраля он возвратился в Петербург. Но недолго пришлось ему отдыхать, и уже осенью того же года его послали на юг, в армию генерала Михельсона, предназначенную для действий против Турции. Что произошло здесь, о том современники расходятся в своих описаниях. Одни говорят, что заносчивый характер князя и его вмешательство во все дела до того раздражили старика Михельсона, что он пригрозил князю принять против него самые суровые меры; другие, напротив, рассказывают, что едва только Долгоруков успел доехать до армии, Государь его вернул, в виду разгрома Пруссии и новых осложнений с Наполеоном. Замечу только, что уже один факт посылки князя на юг, а не в армию Беннигсена, свидетельствует, что доверие Императора Александра к нему было уже не то, что прежде, и начало колебаться. Получив повеление вернуться, князь Петр Петрович совершил свое обратное путешествие крайне быстро, на перекладных, и прибыл в Петербург усталый и больной, с зародышем злокачественной лихорадки. В самый день своего приезда он был принят Государем в продолжительной аудиенции, которая вряд ли носила приятный для него характер; в тот же вечер он, огорченный и изнеможенный, слег в постель, с которой более и не вставал. князь занимал помещение в Зимнем Дворце. Доктора не могли сладить с его болезнью, которая была признана гнилой горячкой на тифозной почве. Через неделю, 8 декабря 1806 года, князя Петра Петровича не стало. Он скончался 29 лет от роду.

Ему, вероятно, предстояла еще блестящая будущность, так как он был молод, очень крепкого здоровья, большой силы воли, характера энергичного и самостоятельного, хотя и своевольного; однако Аустерлицкая неудача, а может быть слишком откровенные речи и донесения, видимо уже повлияли на Императора Александра, и дни разочарования, кажется, приближались. Но судьбе угодно было распорядиться иначе. Похороны князя, на которых, говорят, присутствовал сам Государь, были торжественны, и тело его было предано земле в Благовещенском соборе Александро-Невской лавры. 

На медной плите доселе можно прочесть: «Здесь лежит князь Петр Петрович Долгорукой, генерал-адъютант. Родился 1777 года декабря 19-го дня, скончался 1806-го года декабря 8-го дня. Тезоименитство его было декабря 21-го дня».

Нахожу небезинтересные привести здесь некоторые суждения о князе Петре Петровиче его современников.

Вот как отзывается гр. Ланжерон:

«Le Prince Pierre Dolgorouky, aide de camp général de l’Empereur, était en 1805 un de ses favoris, prouvait que l’esprit, l’instruction et l’activité sont nuisibles quand elles ne sont pas accompagnées par le jugement, la probité et la loyauté qui doivent les diriger. Jamais on n’avait vu dans un homme de cet âge une ambition plus démesurée; audacieux, insolent, il heurtait de front tout ce qui pouvait lui offrir un obstacle; il ne respectait ni les individus, ni les réputations. Il injuriait, insultait ou calomniait publiquement tous ceux qui le choquaient ou dont le mérite le contrariait. Il ne dissimulait pas son désir de régner despotiquement sous le nom de son maître; mais il eut été capable de le perdre ainsi que sa patrie, s'il eut espéré de trouver un moyen de s’élever ou même un avantage personnel.

C’était un homme, un général, un sujet, un citoyen aussi dangereux à son pays qu’à la société. I1 est mort en Décembre 1806 à St. Pétersbourg à l’âge de 29 ans et n’a été regretté par personne. Sa mort est un bienfait pour la Russie».

Теперь привожу суждение князя Адама Чарторижского:

«Parmi les Russes les plus ambitieux et les plus remuants, les plus irrités, je dirai presque, les plus enragés de la faveur dont je jouissais, se trouvait le Prince Dolgorouky. Sa colère contre moi, son envie passionnée de se pousser en avant et de marquer dans son pays, où un étranger d’une nation et d’un nom suspects osait prendre le pas sur lui; son dépit en voyant cet étranger s’ingérer dans les affaires et dans la confiance du Souverain, qu’il se croyait digne et capable d’obtenir lui-même, toutes les passions excitées avaient fini par lui donner de l’esprit, ce qui parut étonner beaucoup de gens.

C’était alors la cheville ouvrière du parti russe. Général aide de camp de l'Empereur, il était continuellement à la cour, et je l’y rencontrais fort souvent; il me poursuivait de certains reproches et de sarcasmes sur la conduite indolente de la Russie, me répétant sans cesse qu’il fallait entrer dans une voie nouvelle.

Poussé à bout, je lui dis un jour qu’il devait adresser ses reflections au chance — lier qui était le chef du cabinet. Cette réponse lui sembla un faux-fuvant, et il me dit qu’entre le chancelier et moi, c’était un parti pris de nous renvoyer réciproquement la question etsurtoutles questionneurs, afin d’échapper par là à la difficulté d’une réponse précise. Cette discussion faillit dégénérer en querelle; l’Empereur s’interposa et donna tort au Prince Dolgorouky, qui ne me parla plus politique.

Toute relation cessa entre nous, mais il continua ses intrigues avec plus d’acharnement que jamais, intrigues qui bientôt reçurent un nouvel échec, suivi de nouvelles excitations.

Je me souviens que sous le règne de Paul, nos rapports étaient fort bons. Il me témoigna une grande confiance dans une affaire d’honneur qu’il eut avec M-r Wint- zingerode, dont j’ai fait mention et dont j’aurais encore à parler. C’était un allemand très honnête, très roide et très pointilleux sur le chapitre de l’honneur.

A la suite d’une conversation avec le Prince Dolgorouky, il s’obstina à le provoquer et tous deux furent d’accord pour me prendre comme leur unique témoin. La rencontre eut lieu dans un jardin; je chargeai les pistolets, plaçai les deux combattants de manière à donner le moins de certitude possible à leur tir; tout se passa pour le mieux, car il se manquèrent réciproquement et l’incident se termina par une réconciliation complète.»

Мнение князя Адама Чарторижского особенно интересно потому, что почти в каждом слове чувствуется глубокая, затаенная злоба польского магната, замыслы которого относительно политики России и восстановления Польши были разбиты, благодаря энергичному вмешательству юного, но смелого князя Долгорукова.

Граф Кочубей (впоследствии князь) пишет из Петербурга от 9 декабря 1806 года герцогу Ришелье:

«Je ne saurais finir cette lettre, cher Duc, sans Vous exprimer mes vifs regrets sur le dérangement de Votre santé. Prenez surtout bien garde à ces maudites fièvres de Moldavie. Elles viennent de nous donner un exemple bien triste de leur malignité. Le Prince Pierre Dolgorouky, à peine arrivé de Jassy, a succombé au bout de sept jours de maladie.

Il est mort hier au soir: sans avoir jamais eu aucune liaison particulière avec lui, je le regrette sincèrement. Il aurait fait un sujet distingué, d’ici à quelques années, après qu’il aurait jeté sa gourme et réfléchi sur les sottises qu’il peut avoir faites.»

Это суждение одного из антагонистов князя очень важно для оценки его личности.

Теперь привожу заметки графа Головкина (род. 1769 г. f 1823 г.) из его мемуаров, которые еще не изданы. Его характеристика князя Петра Петровича очень типична. Вот что говорит гр. Головкин:

«А l’avènement d’Alexandre, Pierre Dolgorouky resta dans son poste d’aide de camp général de l’Empereur et fut au premier rang des favoris, que le moniteur français nomma «les trente freluquets maîtres de la Russie». Un duel éclatant au sujet d’une femme lui donna dans une cour, où l’on ne se piquait ni de bravoure, ni de galanterie, un lustre particulier, et il en profita pour prendre à l’égard de Son Maître un ton de supériorité qui réussit pendant quelque temps.

Ses intentions en général étaient bonnes et pures, on lui doit cette justice; mais pour l’ordinaire il voyait mal, par humeur ou par ignorance, et son amour propre le tenait fort loin des conseils dont on a besoin, lorsqu’on veut se mêler de tout et gouverner une machine telle que l’Empire de toutes les Russies.

Un accès intempestif de franchise lui valut un beau jour l’ordre de se rendre à son inspection; car alors les vieux généraux et les vieilles bandes étaient inspectés par des hommes de vingt à vingt-cinq ans. Le grand Maréchal Comte Tolstoy, premier ministre secret (?), et le procureur du Synode, Prince A. Galitzine, ami intime de l’Empereur, obtinrent son retour, et on le chargea de négocier l’entrevue de Memel, devenue si funeste à la monarchie Prussienne.

J’étais alors à Berlin et fort avant dans les affaires de cette cour. Le Prince Dolgorouky le sut, et vint me consulter; mais je m’aperçus bientôt qu’il en croyait savoir plus que moi; qu’il était entiché de cette vieille et vaine marotte des secrets de cour, et je me tus. Ce fut lui qui, à force de déclamations, de rodomontades, d’anecdotes propres à déconsidérer Bonaparte, fut cause de la guerre de 1805. Ce fut lui qui, malgré le bon sens et l’avis des vieux généraux, de ce sage Koutouzoff surtout, fit donner la bataille d’Austerlitz; ce fut lui qui, envoyé au vainqueur, oublia que, lors même qu’on ne doive rien à celui avec lequel on traite, on doit beaucoup à celui pour qui l’on traite.

Napoléon eut pitié de lui; Alexandre crut devoir l’estimer davantage. Toutefois, lorsque les gazettes arrivèrent à St. Pétersbourg, on y fit de plus mûres réflexions, et le Prince Dolgorouky perdit un peu de sa considération. II crut la -regagner en entamant par la voie des papiers publics une correspondance fort déplacée là et ailleurs avec le comte Nostitz, général autrichien, très brave homme et qui dans un rapport avait mis quelques faits à la charge des troupes russes. Cela dégénéra en défis et invectives et n’eut pour le moment d’autre suite que de scandaliser les gens de qualité, qui n’aiment pas à voir leurs sem — blables attachés au caveau des gazettes.

Il est à supposer que cette affaire déplut à la cour, car, au lieu d’employer en 1806 le Prince à la grande armée, elle l’envoya à celle de Turquie. I1 est vrai qu’il y vint avec de tels pouvoirs et une telle envie de les mettre en usage, que le général de Michelson, qui était de l’ancienne race, lui déclara devant tout le quartier général, qu’à la première fois qu’il s’écarterait de ses fonctions de lieutenant général, il l’enverrait pieds et poings liés jusqu'à St. Pétersbourg.

Alors, profitant de ses pouvoirs, dangereux, le jeune homme, indigné, quitta l’armée et vint trouver l’Empereur. Mais il avait été prévenu et arriva trop tard. Il voulut voir Sa Majesté, on lui refusa la porte du cabinet, il la força. L’Empereur lui dit sèchement: «Je suis las de Vos brouilleries avec Vos chefs; allez servir sous le baron Bennigsen, tâchez de Vous mieux conduire et partez». Il rentra chez lui; la fièvre, dont il avait apporté le germe de Moldavie, le saisit; réchauffement de la route l’avait envenimé; la douleur ou la colère la rendit mortelle, et il mourut dans un délire affreux et dont ses amis ont cru cacher les détails. L’Empereur, qui semblait l’aimer, dit froidement en apprenant sa fin: «Il n’est pas d’usage d’avoir des morts au Palais; qu’on l’emporte sur-le-champ». Comme il n’avait d’autre demeure que la cour, on le transporta aux lingeries impériales, et on lui fît, aux frais du gouvernement, un enterrement conforme à son grade. L’âge et l’expérience auraient pu faire de lui un homme utile, mais leur opération eut été longue et douteuse».

Граф Головкин, не состоявший с князем в прямом соприкосновении, судит хотя строго, но более или менее беспристрастно и во всяком случае отдает должное его способностям. Самым лестным образом выражается о князе Петре Петровиче генерал Беннигсен в своих записках: «Смерть этого генерала в цвете лет была большой потерею не только для армии, но и для самого Государя. Он обладал живым и проницательным умом и был редкой деятельности в службе. Он сумел снискать расположение Государя Императора, часто возлагавшего на него различные поручения, как по делам военным, так и политическим; он, как я уже выше упомянул, был послан Императором в Берлин, чтобы побудить прусский кабинет присоединиться к коалиции 1805 г. Известно, что он исполнил это поручение с успехом и большой ловкостью». Не могу в заключение не привести оценку, которую делает своему дяде князь Петр Владимирович Долгоруков (князь Bancal), известный составитель «Сказания о роде князей Долгоруковых».

Вот как племянник судит дядю:

«князь Петр Петрович сочетал с умом и нравом пылким душу самую благородную и самую бескорыстную; ревностный отчизнолюбец, друг верный слезы многочисленных друзей его и всех подчиненных служили праху его беспристрастною похвалой. По прошествии 11 лет Император Александр, находясь в Москве в 1817 году, сказал матери покойного, княгине Анастасии Симоновне: «Княгиня! Вы в князе Петре лишились сына, а я в нем утратил друга!» — Княгиня ответила: «Ваше Величество всегда можете найти себе друга, а мне сам Бог не властен возвратить сына!» князь Петр Петрович был высок ростом, стройного стана, лицом бел, румян; здоровьем крепок; обладал умом живым, остроумным, насмешливым; в обществе отличался любезностью и веселостью нрава».

Несомненно, что в первые годы царствования Императора Александра I, когда молодым силам давался ход и быстрое повышение, князь Петр Петрович безусловно сумел выделиться из массы молодежи, окружавшей в это время Государя. Его товарищами были князь Петр Михайлович Волконский (впоследствии министр двора), князь X. А. Ливен (бывший после в течение 22 лет послом в Лондоне) и многие другие. Следовательно, проживи он дольше, судьба, вероятно, и ему сулила бы блестящее будущее. Если обратить внимание на тот факт, что вся деятельность князя Петра Петровича в царствование Императора Александра продолжалась всего какие либо четыре года (1802-1806) и что он скончался лишь 29 лет от роду, а, между тем, обратил на себя внимание не только Императора Александра, но и Наполеона, который о нем распространился в одном из своих бюллетеней; если вспомнить ту борьбу, которую князь вел против такого могущественного триумвирата, как триумвират князя Адама Чарторижского, Новосильцова и Строганова, — то надо отдать ему справедливость, что он отличался далеко не дюжинными способностями. Хотя князь Чарторижский и глумится над его умом, а другой иностранец, граф Ианжерон, находит его кончину «благом для России», но уже этих двух суждений достаточно, чтобы понять, что в ту эпоху князь П. Долгоруков был чуть ли не единственным поборником чисто русской политики. Если он увлекался, ошибался, делал иногда крупные промахи, — то тому главной причиной его молодость и неопытность.

Личность князя Петра Петровича Долгорукова останется одной из самых оригинальных из числа его современников, и, несмотря на то, что она прошла как метеор, она оставила по себе крупные следы своей деятельности.