Часть I    Часть II.     Часть III.    Часть IV.

---

Легенда о мечте длиною в жизнь

Моему другу Константину Сидельникову

Никто из нас, братья - не отпрыск отца,
Почившего мирно на ложе.
Мы молим: и нам такого конца
Не дай, милосердный наш Боже!
Жизнь нашу земную мечтаем прожить
По-рыцарски, на вольной воле,
И головы наши мечтаем сложить
С врагами в бою в чистом поле.
Пред гибелью мы им покажем наш нрав!
Оплакивать нас вам не надо!
В атаку! Мы - правы, а враг наш - не прав!
Разите врага без пощады!

(Песнь бедных рыцарей Христа).

Обшивка корабля, плывущего по океану, приемлет и пожирающего ее древесного червя, и чистую морскую воду.

(Юкио Мисима).

ЗАЧИН

Португалия была обязана приобретением своих владений в «Индиях», к которым, в эпоху Великих Географических Открытий, европейцы относили не только полуостров Индостан (Ост-Индию), но также Индонезию, Индокитай, Филиппины и другие заморские территории, не своим королям, но выдающимся сынам своего народа. Одним из этих выдающихся сынов  народа Португалии той героической эпохи, бросивших на своих крохотных, утлых, неустойчивых суденышках-скорлупках вызов мировому океану, был подлинный титан эпохи Возрождения - генерал-капитан Афонсу Албукерки.  В 1506 году он совершил второе в своей жизни плавание в Индию, которую с тех пор не покидал до самой своей смерти в 1515 году. Всего за девять лет пребывания за морем ему удалось завоевать все Западное побережье Передней Индии, дважды взять штурмом столь любимый (до начала ковид-пандемии), нашими соотечественниками, включая близких родственников автора настоящей книги, город Гоа, превращенный им в несокрушимый оплот португальской (или лузитанской, как выражались тогдашние хронисты, усердно и добросовестно подражавшие древнеримским анналистам) державы в Индостане, овладеть Ормузом – вратами Персидского  залива - и в ходе тяжелой борьбы подчинить Малакку, обеспечив крохотной Португалии контроль над торговлей Европы с Дальним Востоком - вплоть до далекой, полусказочной Японии.

Примечание Imha: АЛБУКЕРКИ Афонсу д' (1453-1515) – португальский мореплаватель. 

В 1510 г. захватил на западном побережье полуострова Индостан территорию Гоа, в 1511 г. – Малакку, в 1515 г. – Ормуз и стал вице-королём португальских владений в Индии с центром в Гоа.

В отличие от обладавшего крайне ограниченным кругозором тогдашнего венчанного главы Португалии, вполне удовлетворенного обеспеченной ему возможностью ежегодно отправлять в «Индии» за драгоценными в то время восточными пряностями, придававшими вкус пресной пище европейцев (хотя специями тогда сдабривали не только пищу, но и вино, и даже пиво) и превращавшими один из главных (и особенно соблазнительных) пороков того времени – чревоугодие – из примитивного обжорства в изысканное кулинарное, гастрономическое действо и своеобразное «высокое искусство», так называемый «перечный флот», снабжая специями всю Европу, Албукерки строил поистине грандиозные планы. Он неустанно трудился над созданием могучей колониальной империи, возводя во всех стратегически важных точках морского пути в Индию неприступные крепости, строя корабельные верфи, христианские храмы, школы и больницы, вводя на покоренных землях образцовую, по тем временам и в тех условиях, систему управления.

Для реализации этих грандиозных планов в его распоряжении чаще всего имелась всего пара тысяч солдат, которые, однако же, успешно противостояли многочисленным раджам  и султанам Индии, повелевавшим «мириадами»  отважных воинов и знаменитыми на весь тогдашний мир боевыми слонами. Ибо немногочисленные, но спаянные железной, подлинно спартанской, дисциплиной ратоборцы Албукерки, обученные им по образцу швейцарских наемников – «чудо-богатырей» тогдашней Европы – не знали себе равных на поле боя, и потому отважному генерал-капитану всякий раз удавалось во главе своего «маленького, да удаленького» войска творить подлинные чудеса, обращая в бегство многократно превосходящие силы противника.

Имена и деяния испанских конкистадоров и покорителей «Индий» (к числу которых в начальный период эпохи Великих Географических Открытий относили и открытый Колумбом Новый Свет, названный впоследствии Америкой) - Эрнандо Кортеса, Франсиско Писарро, Хуана Грихальвы и прочих, пользуются в наши дни широчайшей известностью. Да и португальца на испанской службе – кругосветного плавателя Фернандо Магеллана (а в действительности - Фернана Магальяйнша) знает всякий, кого ни спроси. Но куда меньшей известностью пользуется (во всяком случае, за пределами собственно Португалии и португалоязычных стран) имя самого знаменитого из португальских мореплавателей и землепроходцев – Албукерки, колонизатора, полководца, флотоводца и губернатора, история жизни и подвигов которого увлекательней любого приключенческого романа. Постараемся же, уважаемый читатель, исправить эту историческую несправедливость и воздать каждому по делам его, однако, не впадая при этом в пыл панегириста, а «без гнева и пристрастия», подобно древнеримскому историку Публию (Гаю?) Корнелию Тациту.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

У ВРАТ ВОСТОКА

Когда рыцарь Ордена Христа  дом Вашку да Гама на своих источенных червями, полусгнивших каравеллах , с обломанными или связанными из отдельных кусков мачтами,  прогнившими едва ли не насквозь палубными досками, источавших  из своих внутренних помещений смешанный аромат пряностей, застоялой в трюмах воды и давно не мытых человеческих тел, с жалкими остатками команд,  под изодранными шквалами южных морей, латанными-перелатанными парусами, на которых были еле различимы выцветшие под палящими солнцем тропиков красные лапчатые кресты, вопреки всеобщим ожиданиям, вернулся в Португалию из своего первого плавания в Индию, по стране прокатилась волна глубочайшего потрясения. Ведь она стала свидетельницей триумфального завершения долгих, ведшихся на протяжении жизни нескольких поколений, поисков морского пути в далекую Индию и на Дальний Восток. Закрытый для Европы вот уже много столетий, он теперь был, наконец, открыт. Врата Востока растворились перед Христианским миром.

Чтобы попытаться понять тогдашние чувства португальского народа, достаточно заглянуть в храм монастыря монашеского Ордена иеронимитов (Жеронимуш)  пригорода столицы Португалии Лиссабона – Белема (Белена, то есть, собственно говоря, «Вифлеема»), близ памятников генерал-капитану Албукерки – главному герою этой книги, первооткрывателям и португальцам, павшим в колониальных войнах; надеемся, до них еще не скоро доберутся современные «борцы с памятниками расистам и рабовладельцам» из международного движения «(Только) Жизни Черных Имеют Значение»… Его странная, причудливая архитектура (стиль, который португальцы именуют «мануэлину»), навеки отразила в себе, сохранила и запечатлела во всей полноте безудержную радость и бурлящую энергию столь молодой и сильной тогда португальской нации, ее изумление открывшимися перед ней новыми фантастическими горизонтами, представшими ее мысленному взору видениями далеких, сказочных стран. Там, в хаосе переплетенных корабельных тросов и канатов, морских водорослей и раковин, между столпами, будто покрытыми наслоениями моллюсков и кораллов, наподобие подводных скал или утесов, под сводами, чарующими и прекрасными, как морские пещеры, кажется, еще можно расслышать отзвуки триумфального гимна в честь бесчисленных чудес моря-океана. Белемский храм как будто празднует осуществление давней, тысячелетней мечты, зародившейся, может быть, в те незапамятные времена, когда на вершине прибрежной возвышенности самого западного из Азорских островов неведомо кем была высечена прямо из скалы гигантская, превышающая рост человека, фигура всадника с рукой, простертой в беспредельную морскую даль. Король Португалии дом Мануэл I Счастливый повелел доставить каменного всадника в свою столицу Лиссабон как своего рода залог грядущей власти португальцев над морями…

Успешный и стремительный бросок – так и хочется назвать его смертельным прыжком, сальто-мортале! – крошечной, еле различимой на карте Европы (что уж говорить о карте мира!) даже в лупу, Португалии через бушующий и грозный океан – пожалуй, одна из самых загадочных глав в книге всемирной истории. Стремление к территориальному расширению, захвату заморских колоний,  предполагает нехватку  свободных земель в метрополии. Однако португальцам конца XV- начала XVI вв., численность которых не достигала и двух миллионов, вполне хватало места для проживания в их собственной небольшой стране с приятным климатом. К тому же они только что довели до конца продлившуюся несколько столетий борьбу за существование – сначала с маврами (арабоязычными иберийскими мусульманами – или, как тогда говорили, «магометанами», то есть последователями «Магомета», как европейцы произносили имя пророка Мухаммеда, основателя мусульманской религии - Ислама), а затем – со своими христианскими соседями - кастильцами (единой Испании в описываемое время еще не существовало) Почему маленький, но гордый португальский народ, добившийся, наконец, военной победы и возможности перейти к долгожданной мирной жизни, вместо того, чтобы спокойно почивать на лаврах, внезапно ощутил необоримое стремление распространить свое влияние на совершенно неведомый ему мир, остается неразрешимой загадкой. Блаженной памяти Лев Николаевич Гумилев списал бы все на «всплеск пассионарности». Мы же только разведем в недоумении руками. «Темна вода во облацех», как говорили наши предки…

«Эта страна (Португалия – В.А.) слишком обеднела и обезлюдела, чтобы удержать за собой заморские владения силами гарнизонов, для которых просто не хватит солдат» - заявил мудрый инфант (наследный принц)  Педру в 1436 году своим подданным, вознамерившимся отнять у мавров североафриканский порт Танжер. Никто не сможет усомниться в том, что это вошедшее в историю высказывание инфанта основывалось на трезвой оценке имевшихся у Португалии  на тот момент сил, средств и возможностей. И, все же, в течение менее чем ста лет со дня  той памятной беседы, казалось бы, осмотрительного инфанта со своими, казалось бы, менее осмотрительными подданными, Португалия, без ощутимого прироста населения или богатства, овладела крупнейшими городами Марокко, твердой ногой встав на всем африканском побережье и подчинив своей державной воле большинство владык далекой Индии – страны невиданных, неслыханных чудес.

Удивительным представляется, с современной точки зрения, не то, что период португальского великодержавия оказался крайне непродолжительным, а то, что этот период великодержавия вообще оказался возможным.  Стране столь ограниченных ресурсов и возможностей, как Португалия, для долгосрочного сохранения за собой завоеванных земель потребовалось бы великое множество беззаветных героев во главе с гениальными предводителями. В беззаветных героях недостатка не было, но у гениального предводителя, как правило, не имеется столь же гениальных преемников и продолжателей. Разумеется, в историю португальской заморской экспансии было вписано немало славных имен. И как раз XV-XVI вв. породили целую плеяду в высшей степени энергичных и динамичных личностей. Однако решающую роль в подготовке и установлении заморского господства Португалии сыграли, прежде всего, два поистине гениальных  деятеля, далеко превосходивших своих современников и соплеменников умом, дальновидностью и широтой кругозора. Один из них, великий в полном смысле слова инфант Инрики «Навигадор» (более известный в современной России под именем «Генриха Мореплавателя», а в России XIX века - под именем «Генриха Морехода» или «Генриха Мореходца»), стал главной движущей силой, неустанно побуждавшей португальских капитанов исследовать просторы «Моря Мрака» - Атлантического океана и открывать тайны земного шара (или, как тогда чаще говорили, «круга земного»). Другой – не менее великий Афонсу ди Албукерки – заложил основы португальской колониальной державы на Востоке.

Инфант Инрики Навигадор был рыцарем (по-португальски: кавалейру) и комендантом (то есть управителем) упоминавшегося выше Ордена Христа, о котором стоит рассказать несколько подробнее, ибо именно это военно-духовное братство сыграло роль катализатора португальской заморской экспансии, в чем уважаемый читатель скоро сможет убедиться.

Учреждение Ордена Христа последовало за упразднением в странах Западной Европы некогда богатого и могущественного Ордена бедных соратников (рыцарей) Христа и Храма Соломонова (лат.: Рauperes Сommilitones Christi Templique Salomonici, Пауперес Коммилитонес Кристи Темпликве Саломоници), учрежденного в эпоху Крестовых походов в Сирию и Палестину, и более известного под названием Ордена храмовников (тамплиеров). К началу XIV века в состав Ордена храмовников входило свыше двадцати тысяч членов (впрочем, в это число входили не только «братья-рыцари», как иногда ошибочно думают, но и  представители других категорий членов Ордена Христа и Храма – «братья-сержанты», «братья-священники» и «полубратья»). Тамплиеры обладали большим флотом, плававшим, по разным сведениям, не только по Средиземному (Внутреннему) морю, но и выходившим за Геркулесовы столбы (Гибралтарский пролив), достигая, возможно, Нового Света (будущей Америки), не говоря уже об Африке и Азии. За время своего существования Орден Храма накопил немалые богатства. «Бедным соратникам Христа» принадлежали обширные земельные владения по всей Европе (вплоть до Польши и Галицкой Руси), Сирии, Киликийской Армении, Палестине и Греции. Однако дела крестоносцев (и, соответственно, духовно-рыцарских Орденов) в Святой Земле, или Земле Воплощения, (то есть на Ближнем Востоке) шли все менее успешно, и, после взятия сарацинами (мусульманами, или, как тогда говорили в христианской Европе - магометанами) в 1291 году крепости Акры  – последнего оплота крестоносцев в Палестине – храмовники были вынуждены перебраться сначала на остров Кипр, а затем, не желая превращаться в династический Орден кипрских королей из Дома Лузиньянов, пытавших подчинить тамплиерское братство своему влиянию, в Европу, где основные владения рыцарей Христа и Храма находились в пределах Французского королевства. В то время Францией правил король Филипп IV по прозвищу «Красивый» из династии Капетингов. Филипп IV Красивый имел и еще одно, менее лестное, прозвище – «Король-Фальшивомонетчик», ибо систематически портил монету (хотя за аналогичное преступление его подданных ждала мучительная казнь – их заживо варили в кипящем масле). Остро нуждавшийся в средствах, Филипп Фальшивомонетчик понимал, что обширные финансовые операции Ордена Христа и Храма, приносящие тому огромные доходы, препятствуют пополнению денежными средствами  его собственной, вечно пустой, королевской казны. К тому же король задолжал Ордену Храма немалые суммы и своим решением упразднить Орден храмовников и завладеть всем его имуществом во Франции, надеялся разом решить все свои проблемы. На основании показаний двух тамплиеров, изгнанных из Ордена Христа и Храма за грубые нарушения устава, было сфабриковано обвинение храмовников в отступничестве от христианской веры, чернокнижии, дьяволопоклонстве, половых эксцессах, «содомской ереси» (то есть, выражаясь современным языком, нетрадиционной ориентации), аморальном поведении и других тяжких грехах. 13 октября 1307 года все храмовники, пребывавшие во владениях короля Франции (включая самого главу Ордена -  Великого Магистра тамплиеров Жака де Молэ), были взяты под стражу и ввергнуты в узилище, где французские инквизиторы пытками добывали от них якобы «неопровержимые» доказательства виновности Ордена Христа и Храма Соломонова в инкриминируемых ему прегрешениях и преступлениях. Из ста тридцати восьми храмовников, арестованных в замке Тампль (парижской штаб-квартире Ордена Храма), сто тридцать четыре, не выдержав истязаний, признали себя виновными. Храмовники, настаивавшие на своей невиновности, были заживо сожжены на костре. Имущество Ордена Христа и Храма было конфисковано в пользу французской короны, но присвоить его без суда король Франции не мог. В 1311 году папа римский Климент V (француз, пребывавший не в Риме, а во французском городе Авиньоне, куда король Филипп Красивый с помощью своего канцлера Гийома де Ногарэ перенес папскую резиденцию) созвал, под давлением «короля-фальшивомонетчика», во власти которого он находился и от которого всецело зависел, в другом французском городе - Вьенне на Роне Экуменический Консилиум (Вселенский Собор), на котором одним из главных вопросов было рассмотрение дела Ордена Христа и Храма. Король Франции (единственный из христианских европейских венценосцев, присутствовавший на соборе), требовал безоговорочного осуждения храмовников и их Ордена, однако созванные на собор епископы римско-католической церкви побоялись осудить «бедных рыцарей Христа», не заслушав выдвинутые против них обвинения. Под все более сильным нажимом короля Филиппа, папа Климент в марте 1312 года принял решение запретить Орден Храма, издав соответствующую буллу  «Voce in excelsi». После издания папской буллы Вьеннский Собор римско-католической церкви утвердил приговор короля Франции, произнесенный над храмовниками, и папа Климент V своей очередной буллой «Ad providam» от 2 мая 1312 года официально упразднил Орден Христа и Храма Соломонова. Большая часть имущества и земельных владений Ордена храмовников во Франции досталась «королю-фальшивомонетчику», а остальным имуществом храмовников распорядился папа Климент, передав почти все (включая парижский замок Тампль) Ордену рыцарей-госпитальеров (странноприимцев) святого Иоанна Иерусалимского. Единственным, чем не смог распорядиться папа римский, было имущество и поместья храмовников, находившиеся в расположенных на Иберийском полуострове королевствах Арагон, Леон, Кастилия, Мальорка, или Майорка, и Португалия.

Правители этих иберийских королевств, находившихся «на переднем крае» борьбы христианской Европы с воинственным миром ислама, с огромным беспокойством следили за трагическими событиями, происходившими с Орденом рыцарей Христа и Храма Соломонова во Франции. Ведь в лице рыцарей Ордена Храма в распоряжении пиренейских королей находилась грозная боевая сила, оказывавшая им неоценимую поддержку в ходе  Реконкисты (отвоевания Иберийского полуострова обратно у завладевших им почти полностью в VIII столетии магометан, именовавшихся там, в отличие от Земли Воплощения, не «сарацинами», а, как уже говорилось выше, «маврами» - по вошедшему в употребление еще в эпоху владычества Древнего Рима над Средиземноморьем названию одного из североафриканских разбойничьих племен, принявшего после арабского завоевания ислам). И лишаться этой поддержки - да еще к вящей славе французского монарха! - иберийские короли, и в первую очередь – португальский король! - не желали. Поэтому папское повеление взять под стражу и предать суду «бедных рыцарей Христа и Храма» в Португалии выполнено не было. Мало того! Поначалу король Португалии Диниш (Дионисий) I из Бургундской династии, основатель Лиссабонского университета и создатель военно-морского флота Португалии, защищал Орден Христа и Храма от притязаний некоторых португальских епископов и монашеских Орденов, действовавших на территории Португальского королевства, на имущество опальных храмовников. Впоследствии, стремясь оградить интересы португальской короны от потенциальной угрозы, исходившей от огромного богатства Ордена Христа и Храма и от его стратегически выгодно расположенных владений, удерживаемых Орденом тамплиеров в Португалии, Диниш I созвал королевский суд, признавший права короля Португалии на наиболее важные владения, поместья и замки храмовников, расположенные на территории Португальского королевства  - или, как оно тогда именовалось - во множественном числе! – «королевств Португалии и Алгарвов» (Алгарвии, Алгарви или, по-португальски, Алгарвиш).

В начале 1310 года король Португалии Диниш I и король Кастилии Фернандо (Фердинанд) IV (тесть Диниша) заключили договор, ограждавший расположенные на территории их королевств земельные владения и иное имущество храмовников от любых действий, могущих причинить ущерб интересам португальской и кастильской корон. Впоследствии к этому договору присоединился третий партнер - король Арагона Хаиме (Иаков) II. Ко двору папы римского в Авиньон были направлены послы всех трех иберийских королей, выразившие единодушный протест своих государей против передачи имущества храмовников кому бы то ни было без согласия монархов. Стремясь избежать международного конфликта, грозившего расколоть римско-католический мир, папа Климент V, несмотря на официальное упразднение им Ордена Христа и Храма, так и не смог полностью распорядиться имуществом и владениями опальных храмовников. Переговоры послов иберийских государей с папой римским продолжались, несмотря на сожжение в 1314 году во Франции на костре Великого Магистра Ордена бедных рыцарей Христа и Храма Жака де Молэ. Магистра храмовников сожгли по личному приказу «короля-фальшивомонетчика» как «повторно впавшего в ересь», ибо он, вместе с прецептором (или, по-русски - управителем) орденской провинции Нормандии Жоффруа де Шарни (Шарне), громогласно отказался от своих данных под пытками показаний и объявил Орден Храма ни в чем не повинным. Спустя месяц после мученической смерти де Молэ и де Шарни скоропостижно скончался папа Климент V, а в октябре того же года за ним последовал в мир иной французский «король-фальшивомонетчик». Повсюду молниеносно распространился слух, что невинно осужденные ими храмовники призвали их на  Суд Божий (тем более, что об этом во всеуслышание заявил сам Жак де Молэ из пламени костра французской инквизиции). Лишь через два года был избран новый папа римский (милостью французского короля) - Иоанн ХХII, в прошлом - активный участие процесса против Ордена Христа и Храма. Подобно своему предшественнику, новый римский Великий Понтифик (это древнеримское - языческое! - жреческое звание первосвященники римско-католической церкви носили, начиная то ли с папы Льва I   Великого, то ли с основателя римской инквизиции папы Иннокентия III)  продолжал настаивать на ликвидации Ордена Храма, но король Диниш I принял контрмеры, предложив оставшимся в Португалии рыцарям Христа и Храма переименовать свой Орден, на что португальские храмовники дали свое согласие (тем более, что речь шла фактически даже не о переименовании их Ордена, а лишь о сокращении его названия). Так на базе португальских владений духовно-рыцарского Ордена Христа и Храма возник духовно-рыцарский Орден Христа, полное название которого звучало так: «Рыцарский (Военный)  Орден Господа нашего Иисуса Христа».

Мы - бедные соратники Христа,
И вера наша в Господа чиста.
Мы смело мчимся в бой, взметая пыль,
Копытами коней топча ковыль.
Наш славный черно-белый Босеан
Нам в знак победы над врагами дан.
Алеет на груди священный Крест,
И слышен клич наш далеко окрест.
Мы повторяем орденский устав,
Когда, врага копьем, мечом достав,
Врезается в его ряды наш клин.
Соединяет нас порыв один.
Ведь молнии небесной мы сродни,
Сражаясь под прикрытием брони.
Стеной встает пред нами вражий строй,
Но мы летим на агарян стрелой.
Чтоб Град Святой и Храм остались впредь
У христиан, не жаль нам умереть!
А если враг прервет наш путь земной,
Пусть станет бронь гробницей нам стальной!

ГЛАВА ВТОРАЯ

ПОД ЗНАКОМ ТАМПЛИЕРСКОГО КРЕСТА

Орден Христа был официально учрежден королем Португалии Динишем I 14 августа 1318 года в качестве военно-монашеского (духовно-рыцарского, или религиозного военного) Ордена. Первоначально король Диниш отдал Орден Христа (Ordem de Christo, Ордем ди Кришту) под покровительство учрежденного в Португалии ранее Авишского Ордена Святого Бенедикта (Ordem de Sao Bento de Avis, Ордем ди Сан Бенту ди Авиш). 14-15 марта 1319 года папа римский  Иоанн ХХII утвердил  Устав Ордена Христа и порядок приема в новое духовно-рыцарское братство, издав с этой целью специальную буллу (торжественное послание) «Ad es quibus». Уцелевшие от конфискации владения и прочее имущество упраздненного Ордена Христа и Храма, находившиеся на территории королевств Португалия и Альгарвия, стали основой благосостояния новоучрежденного Ордена Христа (а фактически – переименованной португальской ветви Ордена Христа и Храма). По рекомендации короля Диниша I, папа Иоанн XXII назначил первым Великим Магистром Ордена Христа португальского аристократа дома Жила Мартинша, или Мартиниша, в прошлом - рыцаря упомянутого выше военно-монашеского Авишского Ордена Святого Бенедикта (отпочковавшегося от еще более древнего духовно-рыцарского Ордена Калатравы). Новому Ордену Христа был дан устав монашеского Ордена цистерцианцев (под чьим патронажем был в свое время учрежден Орден Христа и Храма Соломонова), в его варианте, разработанном для Ордена Калатравы и требовавшем соблюдения членами Ордена трех монашеских обетов: нестяжания (бедности), целомудрия (безбрачия) и послушания. Право наказания провинившихся членов Ордена Христа было предоставлено приору (настоятелю) Алкобакского монастыря Ордена цистерцианцев («братии белого облачения», духовно окормлявшей еще португальских тамплиеров - бедных рыцарей Христа и Храма Соломонова). При утверждении в правах Ордена Христа папа римский выдвинул условие, послужившее в будущем основой для раскола Ордена Христа на португальскую и папскую ветвь. Папское условие заключалось в том, что римский понтифик выговорил себе и своим преемникам на Престоле святого Петра право участвовать в управлении Орденом Христа и право на посвящение кандидатов в рыцари Ордена («аспирантов»). Тем не менее, признание и утверждение в правах Ордена Христа папским престолом в течение долгого времени гарантировало соблюдение интересов португальской короны. Кроме того, в Португалии появился новый, собственный военно-монашеский Орден, продолжавший миссию упраздненного папским престолом Ордена Христа и Храма в деле борьбы с неверными, но уже не имеющий международного подчинения. Первоначально резиденция главы (Магистра, или, по-португальски: Мештри) рыцарей Ордена Христа располагалась в замке Каштру Марим (Морим), в пограничной с маврами провинции Алгарвиш, но в 1357 году, при шестом Великом Магистре рыцарей Христа, доме Нунью Родригише, резиденция, в целях более эффективного отражения мавританских набегов на христианские земли, была перенесена в отбитый у мавров старинный замок-монастырь (прецепторию) Ордена Христа и Храма, расположенный в Томаре, неподалеку от Сантарема. Своими последующими действиями Орден Христа, Томарский Орден или Орден Томара (Ордем ди Томар, Ordem de Tomar), как его стали называть по новой резиденции Великого Магистра рыцарей Христа, вписал немало славных, героических страниц в историю упорной и кровавой борьбы христианских народов Иберийского полуострова с мавританской угрозой.

В рыцари Ордена Христа могли быть посвящены только люди благородного (дворянского) происхождения, принимавшие участие в военных действиях против магометан в течение, по крайней мере, трех лет. При посвящении в рыцари Христа аспиранты (кандидаты) приносили три упомянутых выше монашеских обета: нестяжания, целомудрия и послушания. Официальное одеяние принявшего постриг воина-монаха Ордена Христа было белого цвета с красным тамплиерским уширенным крестом (расширения на концах орденского креста, так называемые «иерихонские трубы», были дарованы папским престолом членам Ордена Христа и Храма за отвагу, проявленную ими при взятии сарацинской крепости Аскалона  в Святой Земле - в знак того, что стены Аскалона не устояли перед отвагой тамплиеров, так же, как стены ветхозаветного Иерихона не устояли перед трубными звуками воинства библейского пророка Иисуса Навина). На этот красный «храмовнический» крест членов Ордена Христа был наложен более узкий прямой крест белого цвета (в знак того, что рыцари Христа - по крайней мере, в Португалии! - чисты от обвинений, возведенных на «бедных рыцарей Христа и Храма» французским королем и папой римским Климентом V).

В конце XV века и в XVI веке Орден Христа, подобно другим духовно-рыцарским Орденам, боровшимся с неверными на Иберийском полуострове, претерпел целый ряд изменений. Так, в конце XV столетия папой римским Александром VI Борджа (1492-1503) были отменены два древних, уже почти забытых к описываемому времени, орденских обета нестяжания и целомудрия. Отмена этих двух чисто монашеских обетов в немалой степени способствовала последующей секуляризации Ордена Христа (то есть приданию ему чисто светского характера династического рыцарского Ордена португальской короны). Но, несмотря на отмену этих обетов, Орден Христа еще долго сохранял свой, в сущности, духовно-рыцарский характер, ибо по-прежнему числил в своих рядах как рыцарей, так и нищенствующих монахов.

Должность Великого Магистра - Гран Мештри - Ордена Христа долгое время оставалась, как и в других рыцарских и духовных Орденах, выборной. Однако в 1417 году, после кончины Великого Магистра дома Лопу Диаша ди Соуса, король Португалии предложил избрать не новым магистром, а комендантом (управителем) Ордена Христа своего сына - инфанта дома Инрики, герцога Визеу. Папа римский согласился с королевским предложением, и в 1420 году управление Орденом Христа было передано дому Инрики (как полноправному члену Ордена - рыцарю-монаху, принесшему обеты послушания, безбрачия и нестяжания). С этого времени и до 1551 года управление Орденом Христа осуществлялось членами португальской королевской семьи. Так выборного главу Ордена Христа, Великого Магистра, сменил назначаемым королем и несменяемый комендант. Это обеспечило португальской короне постоянный, надежный и беспрепятственный контроль над Орденом Христа, хотя папский престол продолжал рассматривать Орден Христа в качестве чисто военно-монашеского (религиозного военного) учреждения и субъекта исключительно церковного права.

Прославившая коменданта Ордена Христа дома Инрики Навигадора (основавшего в городе Сагриш на юго-западе Португалии одну из первых «навигацких», то есть мореходных, школ Европы) страсть к морским исследованиям объяснялась целым рядом причин, главными из которых представляются следующие.

Во-первых, если мавры в Африке были действительно столь могущественны и многочисленны, как о них говорили в Европе, принцу, «как любому разумному человеку, обладающему естественной предусмотрительностью» (по выражению португальского историка Азурары), следовало бы выяснить силу врагов Святого Креста и пределы их могущества.

Во-вторых, за тридцать один год войны с маврами принц-комендант Инрики «не нашел ни одного христианского короля или принца за пределами своих земель, который во имя любви к Господу нашему Иисусу Христу согласился бы помочь ему в этой войне. Поэтому он пытался выяснить, не найдется ли в Африке или Индии христианских принцев (владетельных государей - В.А.), в которых любовь к Христу сильна настолько, что они согласились бы помочь ему в борьбе против врагов христианской веры» (в частности, принц Инрики пытался получить информацию о легендарном христианском «царстве пресвитера Иоанна в Индиях» - и со временем португальские мореплаватели действительно установили контакт с изнемогавшей в борьбе с мусульманами христианской Эфиопией, или, как тогда говорили, Абиссинией, едва не ставшей в результате этого контакта заморским владением Португалии).

В годы правления Инрики Навигадора (в чьей натуре стремление к открытию новых земель неразрывно сочеталось с благочестивым стремлением способствовать обращению в христианство «закосневших во мраке язычества» обитателей этих земель и, тем самым, спасению их душ) Орден Христа занялся активной миссионерской и торговой деятельностью в португальских заморских владениях. Так, в 1425 году рыцари Христа под знаком красного креста храмовников (зачастую – без белого «реабилитирующего» Орден креста в середине) колонизировали остров Мадейру и Канарские острова, в 1445 году - Азорские острова, а в дальнейшем исследовали западное побережье Африки (cкорей всего - не без использования старинных морских карт, доставшихся им от их предшественников - тамплиеров)..

Принц Инрики Навигадор не стеснялся использовать доходы возглавляемого им Ордена Христа для финансирования своих морских экспедиций (хотя сам, вопреки своему прозвищу – «Мореплаватель» - никогда не выходил в открытое море, ограничившись каботажным плаванием вдоль берега), унаследованные рыцарями Христа от их предшественников-храмовников морские карты – для прокладывания новых маршрутов, а имя Ордена - для того, чтобы добиться от папы римского Евгения IV официального признания права Португалии на земли, открытые именем Христа. Когда его исследовательские предприятия начали приносить прибыль, Инрики милостиво даровал Ордену Христа множество привилегий в новооткрытых землях, включая право на получение церковной десятины с острова Святого Михаила (Сан-Мигел)  Азорского архипелага и половину доходов от продажи сахара с этого острова, десятую часть от всех гвинейских товаров, церковные налоги с острова Мадейры и др. Сотрудничество между Португальским королевством и Орденом Христа (объединенными в лице одного и того же принца-коменданта Инрики) оказалось плодотворным и взаимовыгодным.

Красный восьмиугольный крест с «иерихонскими трубами» Ордена тамплиеров и их преемников – рыцарей Ордена Христа - на концах, использование которого стало, по приказу инфанта Инрики Навигадора, обязательным для всех португальских кораблей, как символ морской мощи Португалии, украшал белые паруса, флаги и вымпелы каравелл Бартоломеу Диаша и Вашку да Гамы, шедших в «море-океан» открывать неведомые земли, а также военных кораблей португальских «новых крестоносцев» Франсишку ди Алмейды и Афонсу ди Албукерки, громивших мусульман в их «внутренних морях» - от Ормуза в Персидском заливе до Малакки в Андаманском море - и тем ослаблявших натиск воинственного Ислама на Европу. Великие географические открытия, совершенные отважными португальскими мореплавателями под знаменем с красным «тамплиерским» крестом рыцарей Христа, обогатили Лиссабон несметными сокровищами «Индий» и лишили ближневосточные магометанские державы баснословных доходов, извлекаемых теми из посреднической торговли между Востоком и Западом.

Дом Инрики Навигадор  (в чей штаб долгое время входил уроженец немецкого города Нюрнберга Мартин Бегейм, или Бехайм, изготовивший в 1492 году первый, получивший широкую известность глобус Земли) оказался талантливым руководителем – при нем Орден Христа добился немалых военных успехов и даже основал пребывавшие под его покровительством автономные колонии в Северной Африке (как-никак начиналась эпоха Великих Географических Открытий). Папа римский Евгений IV (годы понтификата: 1431-1455) даровал рыцарям Христа право владеть десятой частью завоеванных у «мавров» территорий, в то время как португальский король дом Дуарти (Эдуарду, Эдуард) I (годы правления: 1433-1438) в 1433 г. даровал подчиненному его скипетру Ордену Христа статус «суверена» (то есть самодержавного правителя) территорий, которые ему предстояло завоевать у неверных в будущем (но не тех территорий, которыми рыцари Христа уже владели к тому времени, милостью короля Португалии). Преемник короля Дуарти I, Афонсу (Альфонс) V (1438-1481), расширил права Ордена Христа, уступив ему королевскую прерогативу назначать епископов во владениях Ордена, а папа римский Каликст III Борджа (1455-1458), подтвердив эту королевскую привилегию своей буллой, наделил Орден Христа духовной судебной властью в землях, подвластных рыцарям Христа, с дозволением  награждать отличившихся соответственно принесенной пользе. В 1460 г. – год смерти принца-коменданта Инрики Навигадора  – король Португалии Афонсу V даровал рыцарям Христа право на пятипроцентный сбор со всех товаров, поступающих из новых африканских земель.

Под управлением дома Инрики Навигадора Орден Христа был в 1449 году в очередной раз реформирован Жуаном (Иоанном), епископом Ламегу. После смерти инфанта Инрики, комендантом Ордена Христа стал племянник и приемный сын Мореплавателя – принц Фернанду (Фердинанд), сын короля Дуарти I, умерший в 1470 году. В 1484 году одиннадцатым по счету комендантом Ордена Христа был назначен дом Мануэл (Иммануил) ди Браганса, герцог Бежа, ставший через одиннадцать лет, после смерти своего кузена и сводного брата короля Жуана (Иоанна) II (1481-1495), королем Португалии под именем Мануэла I  Счастливого (1495-1521) . Своим прозвищем этот действительно удачливый и везучий во всех отношениях монарх был в решающей степени обязан доблести храбрейшего и мудрейшего из своих подданных - генерал-капитана Афонсу ди Албукерки, так и не оцененного королем-комендантом им по достоинству.

История XVI  века сохранила имена многих деятелей, покоривших мечом обширные территории. Но ни один из них не идет в сравнение с Албукерки. Как систематически осуществлявшиеся, тщательно подготовленные, проводимые по всем правилам тогдашней навигационной науки и прочих наук,  исследовательские морские экспедиции португальцев отличались от фантастических авантюр Колумба, так и у Албукерки не было ничего общего с испанскими конкистадорами – открывателями и завоевателями Нового Света. Он не принадлежал к числу алчных «рыцарей удачи», одержимых «проклятой золота жаждой»  (включая даже «самого приличного» из них - прославленного генуэзца на испанской службе – дона Кристобаля Колона, вошедшего в историю как первооткрыватель Нового Света Христофор Колумб) и уходивших в неведомое море только за добычей. Сокровища сказочно богатого Востока его не прельщали. Будучи рабом одной-единственной идеи, он всю свою жизнь служил только ей. Мореход и воин, государственный деятель, дипломат и организатор в одном лице – в каждом из всех этих своих качеств он всегда, неустанно, направлял свои выдающиеся способности на достижение одной единственной цели – создания могучей колониальной державы. И потому подлинное величие Албукерки проявилось не столько в его военных победах, какими бы блестящими и ошеломляющими они ни представлялись современникам и потомкам, сколько в его созидательной деятельности строителя этой империи, стойко несшего «бремя белого человека» (как сказал бы о нем незабвенный бард другого, британского, колониализма сэр Редьярд Киплинг, живи он в XVI веке).

Албукерки был, прежде всего, творческой личностью, истинным творцом-созидателем. Именно это приходит на ум при наблюдении за возведении этим человеком – подлинным «титаном эпохи Возрождения» - тщательно спланированной им гигантской постройки, нового Храма во славу Всевышнего, которую он возводил постепенно, кирпичик к кирпичику, тщательно заботясь о мельчайшей детали, но при этом ни на миг не упуская из виду единое целое. Все, что он делал, должно было иметь непреходящие значение и ценность, как сказал о нем один из современников. К счастью для Албукерки, ему не дано было знать, что делу его жизни не суждена была долгая жизнь…

Ибо он далеко опередил свое время. Потому что принципы, важность которых для управления колониальной державой была им не просто осознана, но выстрадана, и послужила для него руководством к действию, были взяты на вооружение (прежде всего – англичанами, ухитряющимися по сей день удерживать в зоне влияния своего «Содружества наций» страны и народы, прикованные некогда к британской колониальной колеснице) лишь много позднее…

Не стремиться к порабощению и беспощадному угнетению колониальных народов, уважать их нравы и обычаи, приучать их к правосудию, не известному им дотоле, воспитывать и формировать их подрастающие поколения – к осознанию всего этого другие европейские колониальные державы пришли только в ХХ веке, когда было уже слишком поздно. Но кому в эпоху Албукерки (кроме него самого и его немногочисленных верных соратников, способных понять широту кругозора, глубину мысли и дальновидность своего гениального предводителя) пришло бы в голову стремиться к тому, чтобы завоеванный народ  чувствовал себя под властью завоевателя более счастливым, чем до завоевания? Или к тому, чтобы обращаться с туземцами, «дикарями», не как с рабами белого человека, но как с   подданными покорившего их – как мыслилось ему, для их же блага - государства? В области всех этих идей «просвещенного колониализма» Албукерки был первопроходцем, и когда его место опустело, не нашлось никого, способного и достойного его заменить…

Человек непреклонной воли, Албукерки был вынужден всю свою жизнь преодолевать ожесточенное сопротивление многочисленных противников. И тем не менее, пожалуй, ни один великий завоеватель в истории не оставил по себе такой доброй посмертной памяти у побежденных, испытавших непритворное чувство невосполнимой потери. Когда его железная рука перестала направлять судьбы Индии, Индия горестно возрыдала. Началось настоящее паломничество к его могиле. А все лихие капитаны и фидалгу  и отчаянные сорвиголовы незнатного происхождения – солдаты и матросы – лишь со скрежетом зубовным подчинявшиеся введенной им железной дисциплине, внезапно осознали, что «второго такого не будет», и, что служба под командованием другого предводителя не доставляет им ни малейшей радости. Присланный на место завершившего свой путь земной дома Афонсу Албукерки новый губернатор португальской Индии, дом Лопу Суариш, нервный и суетливый человечек, бравшийся за сто дел одновременно и ни одно из них не доводивший толком до конца, вызывал недовольство буквально у всех – как у португальцев, так и у туземцев – пока не убедился в том, что необходимо самому быть не карликом, а гигантом, чтобы стать преемником гиганта.

И еще много лет длиннобородые, испещренные шрамами от боевых ранений ветераны с горестными вздохами вспоминали о правлении Афонсу ди Албукерки как о невозвратных золотых деньках. Эти золотые деньки и вправду больше никогда не возвратились. Ни один из преемников дома Афонсу не был настолько гениальным, чтобы продолжать начатое строительство на возведенном им фундаменте.

Возможно, Албукерки не удалось бы и самому осуществить все свои грандиозные планы и идеи, даже будь ему отпущен Богом более долгий век. Ведь он мечтал о создании грандиозной азиатской колониальной империи, удержать которую не только продолжительное, но и достаточно краткое время под своей властью было бы не по силам небольшой метрополии калибра Португалии. Но, пока он был жив, его планы казались вполне осуществимыми.

Как бы то ни было, Албукерки на протяжении целых шести лет удавалось, испытывая постоянный недостаток в людях, кораблях, деньгах,   страдая от необоснованных подозрений своего собственного короля – дома Мануэла I Счастливого -  поддерживать влияние Португалии на громадной территории, протиравшейся от Аравии до Китая. Он завладел ключами к Индийскому океану. Персия (Иран), Сиам (Таиланд)  и Абиссиния (Эфиопия)  искали его дружбы, а для дюжины самых могучих индийских владык его слово было законом.

«Дайте мне на три года три тысячи человек (солдат – В.А.), чтобы я мог действовать здесь (в «Индиях» - В.А.), как подобает» - писал Афонсу Албукерки дому Мануэлу. Тщетно. Он их так и не получил. И, тем не менее, на момент его смерти вся Азия боялась Португалии.

Единственной наградой, которую заслужил дом Афонсу ди Албукерки, была черная неблагодарность его короля.

Считаю необходимым уведомить уважаемого читателя о том, что титулы, имена и фамилии действующих лиц настоящей книги португальского происхождения приводятся не в привычной для русского уха, а в их португальской форме: «дом» вместо «дон», «фидалгу» вместо «идальго», «кавалейру» вместо «кабальеро», «Гонсалвиш» вместо «Гонсалес», «Мануэл» вместо «Мануэль», «Вашку» вместо «Васко», «Инрики» вместо «Энрике», «Франсишку» вместо «Франсиско», «Нуронья» вместо «Норонья», «Пирейра» вместо «Перейра», «Риал» вместо «Реал», «Триштан» вместо «Тристан», «Камойанш» вместо «Камоэнс», «Албукерки» вместо «Альбукерки» и т.д. Приводя названия заморских (с португальской точки зрения) - индийских, персидских и прочих городов и других населенных пунктов, а также имена их обитателей, автор, за некоторыми исключениями, воспроизводит их написание, принятое португальскими хронистами – современниками описанных в книге событий.  Вне всякого сомнения, эти хронисты чаще всего безбожно искажали их – нелегко было португальцам передавать графически фонетическое звучание чуждых уху европейца имен и названий. Так, например, «Каликут» на самом деле назывался Кожикоде; «Арсила»  - Асила; «Онур», или «Онор» - Гонавар, или Хоннавар; индийский титул правителя Каликута - «самурим» - звучал в действительности несколько иначе – «самутири»; «Малик Ияса»  звали в действительности, почти наверняка, Малик Аяз, «Кожиатара»  - вероятнее всего, Хаджи Аттар или Ходжа Аттар, «Раснорадина»  - видимо, Рас-Нур-эд-Дин. Но, не будучи знатоком восточных языков, автор настоящей книги не берет на себя смелость вносить от себя корректуры, предпочитая копировать эти экзотические названия и имена так, как они написаны в португальских хрониках времен Великих Географических Открытий.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ДОЛГИЕ ГОДЫ ОЖИДАНИЯ

В начале XV века португальский аристократ дом Жуан Гонсалвиш ди Гомиди убил свою супругу дону Леонор из рода Албукерки, заплатив за совершенное преступление собственной жизнью.

При жизни женоубийца был личным секретарем короля Португалии и, в силу занимаемой должности, играл немаловажную роль в жизни страны. А поскольку, с другой стороны, один из предков убитой им сеньоры Леонор вел свой род, по морганатической линии, от португальского правящего дома,  разыгравшаяся трагедия стала подлинной притчей во языцех. Поэтому не удивительно, что осиротевшие дети, сочтя за благо отказаться от фамилии своего преступного отца, стали впредь именоваться по матери – Албукерки.

Одним из внуков злосчастной доны Леонор и был великий Афонсу, появившийся на свет в 1460 году от Рождества Христова. Он был вторым из четырех сыновей дома Гонсалу ди Албукерки, сеньора Вилла-Верди-душ-Франкуш. Отец и дед его отца служили личными секретарями португальских королей Жуана I  и Дуарти I, дед по матери был адмиралом португальского королевского флота. Благодаря своему знатному происхождению и высокому положению отца, приближенного к монаршей особе, Афонсу удостоился чести быть воспитанным при королевском дворе.

В то время в Португалии поистине стоило быть молодым. Франция медленно залечивала раны, нанесенные кровавой Столетней войной с англичанами и бургундцами (которую многие современники считали карой небесной за расправу Капетингов с тамплиерами и следствием «проклятья Жака де Молэ»), с превеликим трудом собирая воедино свои разбежавшиеся из-под власти французской короны провинции. Англия страдала от тридцатилетней гражданской «войны Алой и Белой Розы». В испанских королевствах, раздираемых внутренними распрями, все, так сказать, кипело и бурлило. Германия была также погружена в хаос. Португалия же, к которой Фортуна оказалась более благосклонной, могла целиком посвятить себя тому, чтобы «дарить миру новые миры».

Эта Португалия XV века, которой было предназначено какое-то время творить мировую историю,  была маленькой, но счастливой страной. Ее династия, призванная к власти народом, правила своими подданными благожелательно и милостиво. Хотя наличных денег  не было в избытке, благодатный климат, или, выражаясь церковным языком, благорастворение воздухов,  и плодородная почва способствовали обильному произрастанию хлеба, фруктов, овощей и винограда, а прибрежные воды кишмя кишели рыбой. Хотя продолжительные войны с Кастилией заметно поубавили населения, их неизменно выгодные для португальцев результаты, в конце концов, убедили воинственного кастильского соседа в твердой решимости и способности Португалии отразить все покушения на ее независимость. Что же до мусульманского фактора, то у врат Кастилии  все еще гордо высилась непокоренная Гранада, резиденция мавританского эмира, именовавшего себя халифом, наместником пророка и повелителем правоверных. В то время как Португалия, освободившись еще двести лет тому назад от мавританской угрозы, теперь сама угрожала власти мавров. И где? За морем! Разве мусульманские твердыни Марокко не слагали одна за другой свое оружие к ногам бойцов немногочисленного, но отличавшегося высоким боевым духом португальского войска?   

Однако экспансия Португалии не ограничивалась одной только Северной Африкой. Как уже говорилось выше, еще принц-комендант Инрики Навигадор разрабатывал гораздо более перспективные, далеко идущие планы, и крохотные каравеллы, несшие красный тамплиерский крест все дальше на юг, раскрывали все больше тайн и загадок «Моря Мрака». Где-то там, далеко, за неведомой пока что оконечностью материка, которую в один прекрасный день удастся обогнуть паруснику под знаком тамплиерского креста, лежала Индия (или, точнее - Индии) с ее несметными сокровищами, и оттуда преемники рыцарей Христа и Храма были твердо намерены нанести решающий удар по Исламу. Пока же, приближая этот день, португальцы открывали для себя новые моря, новые острова, новые звезды и новые миры.

Темой повседневных обсуждений была навигационная наука. Корабль в полной оснастке, готовый отплыть на всех парусах в открытое море, привлекал внимание молодежи не меньше, чем сегодня – ракета, готовая к старту, новый «смартфон», «байк» или гоночный автомобиль.

Лиссабон превратился в настоящий центр паломничества и пункт притяжения, христианскую Мекку для всех, кто интересовался изучением географии и науки мореплавания. Он уподобился открытому окну, выходившему на мир. Мир, становившийся все больше с каждым днем. В Лиссабоне встречались люди со всех концов света – мореходы, ученые, торговцы, искатели приключений и пленные «дикари» из-за моря. Каждый год возвращавшийся оттуда флот привозил все новые диковинки. Потрепанные бурями, едва державшиеся на плаву, с изорванными парусами, корабли устало приставали к причалам лиссабонской гавани. Сходившие на берег тощие и загорелые до черноты «морские волки», насквозь просоленные океаном, повергали в изумление и трепет сбегавшихся послушать их безмерно любопытных «сухопутных крыс» невероятными историями о приключениях в неведомых морях или на выжженных солнцем либо утопавших в зелени, кишащих хищниками, гадами и людоедами далеких островах.

В этой насыщенной каждодневным ожиданием все новых, все более невероятных чудес и открытий, атмосфере рос и мужал юный Афонсу Албукерки. Подобно подавляющему большинству младших сыновей знатных дворянских семейств, он посвятил себя военному ремеслу, и долгие годы нес ратную службу в Арсиле , чей гарнизон постоянно сражался с тамошними маврами, не оставлявшими попыток силой оружия вернуть себе утраченную крепость. Вероятнее всего, Афонсу принял участие и в нескольких секретных морских экспедициях, целью которых было исследование богатств земель, расположенных в зоне португальского влияния , ибо впоследствии он проявил себя как испытанный, опытный моряк (а такой опыт на суше приобрести невозможно).   

Этот довольно продолжительный, хотя и относительно незаметный (во всяком случае, для внешнего мира) период жизни молодого Албукерки закончился в 1503 году, через четыре года после триумфального возвращения Вашку да Гамы из-за моря . В тот год король дом Мануэл доверил двум двоюродным братьям из рода Албукерки – Афонсу и Франсишку -  командование «перечным флотом», направлявшимся в Индию.

Афонсу Албукерки, успевший, ко времени нового назначения, уже разменять пятый десяток, отличался яркой, импозантной и запоминающейся внешностью. Судя по сохранившимся портретам и описанием современников, он был тощим, как жердь, с орлиным носом и густой бородой, в которой уже пробивалась седина. В его груди ветерана североафриканских кампаний билось мужественное сердце, душу переполняла энергия тайфуна или смерча. Дом Афонсу, закаленный испытаниями нелегкой воинской службы, не боялся ни опасности ни ответственности. Он был способен управлять кораблем, командовать военным флотом в морском сражении, вести к победам сухопутные войска, штурмовать и строить крепости, управлять завоеванными землями. И при этом всецело отдавал себе отчет в своих незаурядных способностях.

«Вы можете отдать мне в подчинение двенадцать королевств» - писал он впоследствии королю дому Мануэлу – «и я буду управлять ими мудро и хорошо. Не в силу моих особых дарований, но лишь потому, что я достаточно стар, чтобы принимать верные решения». Он действительно вовсе не считал себя выдающейся личностью, превосходящей всех своих современников и соплеменников. Что, впрочем, не мешало ему почитать многих из этих современников и соплеменников глупцами.

Албукерки был добрым и преданным другом. По отношению к врагам он мог проявлять гнев и резкость, но был неизменно чужд злопамятства и мстительности. Вплоть до последних дней своего земного существования дом Афонсу не переставал дивиться злопамятным людям, с непонятным ему наслаждением растравливавшим в себе старые душевные раны, нанесенные им в ходе ссор и споров с Албукерки, который сам эти споры и ссоры давно позабыл…

Возможно, у него было больше врагов, чем друзей. Он отнюдь не был склонен к столь характерной для португальских военачальников и флотоводцев драчливости, однако обладал горячим темпераментом, острым языком, склонностью к сарказму. А также, очевидно, двумя не способствующими карьерному росту свойствами характера, а именно:

   1) свойством  вызывать в сослуживцах зависть («что ему, больше всех надо?»)

и

   2) свойством приводить в смущение и замешательство начальство (нарушая в сознании последнего привычную схему: «Я – начальник, ты – дурак…»).

Будучи убежденным сторонником строжайшей дисциплины, он ни разу не был замечен в непослушании кому-либо из своих начальников, в невыполнении отданного ему кем-либо из начальников приказа. И, тем не менее, начальники, видимо, почему-то всегда подозревали, что он способен на непослушание. Для своих подчиненных (одни из которых его боготворили, а другие – ненавидели) он всегда был справедливым начальником, требовавшим от них, однако, слепого и безоговорочного послушания. Он мог простить личное оскорбление, забыть дерзость и даже самую наглую выходку. А вот непослушание, неподчинение приказу дом Афонсу не прощал принципиально, никому и никогда.

Как истинный сын своего «века-волкодава», полного противоречий, Албукерки сочетал в себе грубость и жестокость с неподдельной, искренней добросердечностью. Современники не уставали восхвалять творимые им дела милосердия, его благотворительность, заботу об убогих и больных. Однако тот же самый человек, всегда чуткий к страданиям ближнего, без малейших угрызений совести и колебаний отдавал приказы о поголовном истреблении населения целых сел и городов.

Полученное им образование ограничивалось, как и у большинства аристократов его поколения, свободным владением латынью и основательным знанием Священного Писания, которое Афонсу постоянно цитировал (одно предполагало другое, ибо католическая Библия существовала в то время лишь в латинском переводе блаженного Иеронима Стридонского). Учтивый и любезный с дамами (сказалось придворное воспитание), Албукерки был красноречивым оратором, интересным собеседником, свободно писал на латинском и на португальском языке (его сохранившиеся письма свидетельствуют о хорошем литературном стиле). Но, кроме писем, Албукерки ничего не написал. Его жизнь была слишком переполнена другими, более насущными и важными, делами, не оставляя ему времени для литературного творчества (в отличие от других героев эпохи Великих Географических Открытий, вроде «португальского Гомера» - автора «Лузиад» Луиша Ваш ди Камойанша, Уолтера Рейли или Филиппа Сидни).

До своего отплытия в Индию дом Афонсу, согласно свидетельству его собственного сына, успел принять участие во всех португальских военных кампаниях и операциях. По свидетельству же самого Албукерки, он честно и верно служил двум португальским королям, не получив, однако же, особого признания. Почему-то его неизменно обходили чинами и наградами, так что почести и повышение по службе, вкупе с соответствующим содержанием, с завидным постоянством доставались соратникам дома Афонсу, но не ему самому.

С учетом всех этих обстоятельств, не приходится сомневаться в том, что Албукерки воспринял полученный им приказ короля возглавить флотилию из трех кораблей, пройти с ними несколько тысяч лиг  по просторам почти не исследованного моря-океана и вступить в дипломатические переговоры с владыками Востока, как долгожданный поворот в своей судьбе.

К узкому краешку Пиренейского полуострова, именуемому Португалией, его не привязывало ровным счетом ничего. На этом краешке Албукерки владел лишь двумя небольшими поместьями, парочкой сосновых лесов и виноградников, дававших ему крайне скудный доход. К тому же дом Афонсу был холост. Ибо, вступив в духовно-рыцарский Орден Сан Тиагу, или Сантьягу (Ordem de Sao Tiago, португальскую ветвь древнего иберийского братства меченосцев святого Иакова), строго (в отличие от иных своих собратьев по Ордену описываемой эпохи) соблюдал принесенный при вступлении в него монашеский обет безбрачия. Что, впрочем, не мешало ему (возведенному со временем в сан командора своего Ордена) иметь незаконного сына, чья мать осталась неизвестной. Но к своим племянникам Албукерки испытывал более теплые чувства, чем к собственному отпрыску. Тем не менее, он признал маленького бастарда Браша (а по-нашему - Власия, или Власа)  своим сыном и поручил его заботам своей замужней сестры. После чего, однако, на долгое время совсем позабыл о его существовании. Ибо все мысли и стремления дома Афонсу были устремлены к одной-единственной цели: узреть победоносное португальское знамя гордо реющим над покоренным Востоком. И самому быть знаменосцем.

Вот из какого теста был слеплен человек, нашедший наконец-то, прождав почти полвека (а человеческий век тогда был еще короче века-столетия – всего тридцать лет от силы, отчего тогдашние «вечные» договоры и заключались на тридцатилетний срок!), обрел поприще, достойное его способностей и дарований.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ПЕРВОЕ ПЛАВАНИЕ АЛБУКЕРКИ В ИНДИЮ

Португальский бросок по морю на Восток зачастую представляли (и продолжают представлять) как чистой воды погоню за прибылью. В действительности же он был не только погоней за прибылью, не только войной за пряности - перец, гвоздику, корицу, мускатный орех, кардамон, но и чем-то неизмеримо большим. А именно - последним Крестовым походом, предпринятым ради защиты христианской Европы от мусульманской угрозы. Угрозы, кстати говоря, весьма серьезной, ибо исламским полчищам, к описываемому времени уже не раз почти удавалось уничтожить христианскую цивилизацию. Турки-османы разбили балканских христиан (македонцев – в 1371 году на реке Марице, сербов и боснийцев – в 1389 году на Косовом поле) и нанесли сокрушительное поражение участникам разноплеменного Крестового похода, собравшимся со всей Европы (из Бургундии, Франции, Англии, Шотландии, Венгрии, Германии, Чехии, Польши, Швейцарии, Венеции, Генуи, Валахии, Болгарии и из владений Ордена святого Иоанна) под знамена венгерского короля, бывшего и будущего императора Священной Римской империи Сигизмунда I Люксембургского, под Никополем в 1396 году (после чего вся Болгария оказалась под магометанским игом). И, хотя военная Фортуна была переменчива, и турецкий султан-победитель Баязид I Йылдырым («Молния») был, в свою очередь, разбит и пленен среднеазиатским завоевателем Тамерланом (Тимуром) в битве при Ангоре (современной Анкаре) в 1402 году, опасность, угрожавшая Европе, снова возросла после  разгрома армии польских и венгерских крестоносцев под Варной в 1444 году и особенно после захвата в 1453 году столицы Восточной Римской (Ромейской, Греческой, «Византийской») империи  Константинополя войсками султана османов Мехмеда II Фатиха («Завоевателя»). Мусульманские морские разбойники-корсары почти безнаказанно опустошали побережья христианских стран Средиземноморья. Остров Родос – оплот рыцарей Ордена святого Иоанна (не успевших оправиться от поражения под Никополем и еще не называвшихся «мальтийскими», поскольку им переселение на остров Мальту только предстояло) - изнемогал под мусульманским натиском.

Как и прежде, магометанство черпало все новые резервы из глубин неведомой, беспредельной Азии и из таинственной Африки, иными словами – из мира, закрытого для европейских христиан. И только маленькой Португалия, клочку европейской земли, омываемому волнами Атлантики, одному из самых бедных и малонаселенных государств христианского мира, было суждено первой обойти исламский мир с фланга и застигнуть мусульман врасплох в их дальневосточном оплоте.

Сказанное, разумеется, не означает, что Португалия не стремилась прибрать к рукам торговлю пряностями, чтобы извлечь для себя из нее максимально возможную прибыль. Но разве какое-либо правительство какой-либо страны – в Средние ли века или в наше время – проводило когда-либо совершенно бескорыстную политику?...Не подлежит сомнению, что многие португальцы, направлявшиеся на Восток, надеялись обрести там большие богатства; некоторые считали личное обогащение главной целью своего «хождения за три моря»; за достойными уважения первопроходцами тянулся длинный «шлейф» из алчных негодяев и авантюристов, считавших, что «чужая головушка – полушка, да и своя шейка – копейка». Но сказанное можно в полной мере отнести и к ранним Крестовым походам – особенно к так называемым «детским» ! -, и к освоению новгородцами Заволочья, москвитянами – Поволжья, а казаками - Сибири, да и к другим великим предприятиям. Как бы то ни было, бросок Португалии по морю на Восток ни в коем случае нельзя считать чисто коммерческим предприятием. Главные предводители португальских первооткрывателей были в глубине своего сердца крестоносцами, и воспринимали себя именно как таковых. Они мечтали об освобождении Иерусалима, Святого Града, где был учрежден в 1120 году Орден бедных соратников Христа и Храма Соломонова, и потому на парусах ежегодно отплывавшего на Восток «перечного флота» алел красный лапчатый крест рыцарского Ордена, провозгласившего своей задачей священную войну с неверными.

Они были очень красивы с виду, эти парусные корабли XV века водоизмещением до четырехсот тонн, но ходить на них по морю было, в условиях отсутствия элементарных удобств, было очень нелегко. На палубе не хватало места, в трюме – воздуха. Да и стабильность судна на плаву оставляла желать много лучшего, корабли болтались на волнах, как пробки или ореховые скорлупки.

На каждом паруснике было предусмотрено размещение от девяноста до ста пятидесяти человек, включая солдат в тяжелом вооружении – прообраза «морской пехоты» - так что на борту приходилось жить по принципу «в тесноте, да не в обиде» (если не сказать: «как сельди в бочке»).  В распоряжении капитана, разумеется, имелась достаточно просторная каюта в задней палубной надстройке - так называемом ахтеркастеле (имевшем форму миниатюрной крепости и используемом в морском бою в качестве боевой платформы), где располагались и более скромные квартиры корабельных офицеров. А вот простым матросам и солдатам приходилось ютиться между палубами. В условиях тропического климата питьевая вода быстро портилась и протухала, сухари покрывались плесенью, а нехватка фруктов и свежих овощей вызывала цингу, или скорбут. На это жаловались буквально все «пассионарии» былых времен, вверявшие свою судьбу морским волнам.

«На корабле кормят лишь дважды в день. Этим ты не насытишься. Вместо хлеба там дают большей частью старые сухари, жесткие, как камень, с личинками, пауками и красными червями» (Конрад Грюнемберг).

«Сало было не иначе как четырех- или пятилетней давности, все покрытое черными пятнами. В судовом хлебе было множество червей, которых следовало есть, как смалец, если мы не хотели еще больше уменьшить и без того скудную порцию» (И.Г. Сойме).

«Сухари, которые мы вынуждены были есть, представляли собой уже не хлеб, а пыль вперемешку с червями и мышиным калом. Питьевая вода протухла и сильно воняла. Из-за столь скверного питания начались среди нас своеобразные болезни. Десны распухали настолько, что закрывали зубы, и больной не мог принимать никакой пищи. Девятнадцать человек умерло от этих страданий» (Антонио Пигафетта).

Людям на каравеллах приходилось постоянно вдыхать невероятный смрад гниющих пищевых отходов, испражнений больных дизентерией, пропотевшей одежды и рвоты мучимых морской болезнью.

Кроме болезней и угрозы смерти от жажды и голода, моряку постоянно грозили иные опасности: люди срывались со скользких реев , ветер сбрасывал моряков с качающихся вант  - веревочных лестниц. Даже такая, казалось бы, простая и естественная вещь, как посещение отхожего места, была связана с постоянным риском для жизни!

На флоте туалет традиционно называется «гальюн» (от «галион», «галеон»). Это название пошло от небольшого открытого участка в носовой части верхней палубы парусного корабля, откуда начинается бушприт – передняя, наклоненная под углом тридцать–сорок градусов, деревянная балка, служившая для установки отдельных элементов парусного вооружения и на свесе которого устанавливались носовые украшения корабля. На этой же площадке вдоль бортов слева и справа находились матросские отхожие места. Типичный гальюн парусного корабля представлял собой сидение с отверстием внизу. Поскольку он располагался на открытом участке палубы, это место было очень опасно для человека, ибо от морской стихии его отделяли лишь тонкие поручни или натянутые канаты. Поэтому нередко нахлынувшей волной зазевавшегося моряка смывало за борт. А оказаться в воде посреди открытого моря означало верную смерть. Человека бросало в разные стороны, накрывало потоком воды, отчего он мог просто захлебнуться. Но даже при наиболее удачном стечении обстоятельств, когда оказавшегося за бортом сразу замечали товарищи, и били тревогу, случалось, что корабль под парусами уходил так далеко, что уже не было возможности сверху добросить до утопающего матроса канат и поднять его обратно на борт. Догнать корабль вплавь оказавшийся за бортом человек не мог, поскольку скорость парусного корабля при достаточном ветре намного превосходила скорость плывущего человека.

Старшие чины корабельной команды матросскими отхожими местами не пользовались. Условия жизни офицеров на флоте были закономерно лучшими, чем у рядовых мореплавателей. Они лучше питались, и отхожие места у корабельного начальства были безопаснее, чем матросские гальюны. В кормовой части деревянного парусного корабля выступали штульцы – круглые свесы по бокам у кормы судна. В одной из них хранились навигационные приборы и морские карты, в другой помещалась закрытая кабинка офицерской уборной. Об удобстве этой тесной коморки можно поспорить, однако в любом случае человек в ней хотя бы не рисковал оказаться за бортом. Так что при всех преимуществах быта офицеров на парусном корабле, пожалуй, одной из самых весомых привилегий было безопасное отхожее место. Матросы не любили гальюны из-за отсутствия безопасности при пользовании ими. Не желая лишний раз рисковать жизнью, многие моряки предпочитали сходить куда-нибудь за пушку или справить нужду в темном углу трюма. Поэтому корабельный профос – должностное лицо, отвечавшее за содержание арестантов и исполнение телесных наказаний, – следил за чистотой на борту и задерживал виновных в разведении антисанитарии. Но даже штрафы и угроза быть выпоротым не могли заставить особенно робких моряков посещать отхожие места на носу корабля.

В довершение ко всем перечисленным выше невзгодам, портились рангоуты  и шпангоуты  кораблей, доски бортовой обшивки расходились, в образовавшиеся щели проникала морская вода, которую приходилось откачивать помпами день и ночь…всех трудностей не перечислить.

Кроме того, навигация тогда была несравненно менее надежной, чем впоследствии, не говоря уже о наших днях (хотя кораблекрушения – не редкость и сегодня). В дальних плаваниях одними лишь традиционными навигационными приборами, вроде лота  и морских карт прибрежной зоны, было уже не обойтись. Каравеллы брали с собой в заокеанские плавания компас и градшток - предшественник секстана, служивший для измерения высоты Солнца или какой-либо звезды. Помимо них, на борту находились песочные часы и морские карты. Со временем для отсчета географической долготы появились на кораблях и хронометры. Подзорных же труб не было до самого XVII века, как и рулевого колеса-штурвала, знакомого нам по книгам, комиксам и фильмам про пиратов, претендующим на историчность...

Песочные часы, служившие прежде мерилом для отбивания склянок (регулирующих несение вахты), сохранились и после введения хронометра, поскольку были незаменимы при измерении скорости лагом. Ручной лаг представлял собой вертикально плывущий деревянный сектор, выпускаемый в воду на тонком тросе - лаглине, на котором через определенные промежутки были завязаны узлы. Утяжеленный железной оковкой сектор стоял неподвижно в воде, корабль же уходил вперед. Отсчитывали, сколько узлов на лаглине успевало уйти з борт, пока песок в часах пересыпался из одной половинки в другую. Чем быстрее шел корабль, тем больше было таких узлов. Интервалы между ними выбирались таким образом, чтобы один узел соответствовал скорости, равной одной миле в час. Таким образом, лаг позволял измерять скорость. Впрочем, тогдашние навигационные приборы отличались крайней неточностью; большинство морей и островов еще не было нанесено на весьма несовершенные географические карты тех времен, так и пестревшие «белыми пятнами»; да и управляться с тяжелыми парусами было весьма непросто оборванным, изможденным и беззубым, истощенным и изголодавшимся матросам, преждевременно превращаемым выпавшими на их долю нечеловеческими тяготами в стариков, день изо дня тянувшим брасы и фалы, поднимавшим реи и бравшим рифы, ходившим вокруг шпиля, навалившись исхудалой грудью на вымбовки .  К тяготам моряцкой жизни следует добавить также крайне тяжелую службу команды, которая в описываемое время несла всего две вахты (и лишь впоследствии - три). Поскольку же экипажи очень часто были недоукомплектованы, матросам приходилось выстаивать и по две вахты подряд. В штормовую погоду по тревоге свистали наверх всю команду. Справляться со всеми этими задачами было по плечу только первоклассным морякам. В Португалии, впрочем, таких первоклассных моряков было в избытке. Ответственность за курс нес кормчий  (или рулевой, которого мы сегодня назвали бы штурманом) и, поскольку капитан, чаще всего, не был профессиональным моряком (а назначался, как правило, по принципу знатности происхождения либо за иные заслуги, далеко не всегда связанные с морем), ему было трудно обходиться, при решении технических вопросов, без совета профессионала – кормчего. Хотя, как командир корабля, капитан были вправе, принимать решения и требовать их выполнения и вопреки совету и мнению кормчего. Разумеется, в данном случае, ответственность за последствия нес уже не кормчий, а пренебрегший его советом капитан. Эти весьма специфические условия командования и управления кораблем, а также взаимоотношений между капитанами и кормчими были созданы самими португальскими монархами, отдававшими, как уже говорилось выше, при назначении капитанов кораблей своего флота, предпочтение родовитости и высокому социальному положению соискателя капитанской должности перед его практическими навыками в сфере навигации и лоции.

Командованию «перечного» флота, отплывшего в Индию в памятном 1503 году, надлежало выполнить два важных поручения, одно из которых носило коммерческий, другое – дипломатический характер.  Ему надлежало, во-первых, принять в Индии на борт и доставить в Португалию ежегодный груз пряностей, или специй, в первую очередь – перца (которому флот и был обязан своим характерным названием), а во-вторых – добиться от раджи Кочина разрешения построить на его территории португальский форт. Это необычное требование португальского монарха диктовалось отнюдь не враждебными замыслами, направленными против кочинского раджи, с которым португальцы поддерживали вполне дружеские отношения. Однако прошло всего три года со дня учиненной правителем Каликута кровавой бойни, жертвой которой пали, наряду с туземцами, и люди, вверенные покровительству дома Педру Алвариша Кабрала (возглавившего, после возвращения Вашку да Гамы в Португалию, второе плавание португальцев в Индию). С учетом этого печального опыта, строительство португальского форта на индийской земле рассматривалось в Лиссабоне как надежное средство воспрепятствовать повторению подобных трагических эксцессов в будущем.

Каждый из обоих кузенов Албукерки получил под свое командование три корабля, однако вышли они в море не одновременно.  Более расторопный и организованный Афонсу успел подготовить свои корабли к отплытию на десять дней раньше, чем его менее собранный кузен Франсишку, и незамедлительно, 6 апреля, вышел в море. Несомненно, это произошло к радости обоих кузенов. Португальские капитаны, как правило, любили ходить по морям борт о борт не больше, чем их предки-рыцари – скакать на врага в плотном строю. Не были исключением из этого правила и двоюродные братья Албукерки.

Эскадра дома Афонсу состояла из:

1) флагманского корабля «Сантьягу» («Святой Иаков»);

2) корабля «Ишпириту Санту» («Святой Дух») под командованием Дуарти Пашеку, величайшего португальского географа и математика своего поколения, и

3) корабля «Сан Криштован» («Святой Христофор»), чей капитан, дом Фернан Мартинш, умер по пути в Индию («ибо он был чрезмерно тучен», как писал о причине его смерти хронист-современник).

К этим трем королевским кораблям присоединился еще и четвертый, предназначенный для ведения торговли в открытых португальскими мореплавателями новых землях на Востоке. Этот корабль принадлежал предприимчивой особе по имени Катарина Диаш, возлюбленной богатого итальянского купца, снабжавшего португальский королевский двор кроватями и другими спальными принадлежностями. Пожалуй, не стоило бы упоминать маленькую частную инициативу Катарины Диаш, пожелавшей поживиться на рынке пряностей, не окажись на борту ее каравеллы некий Эмболи, знавший грамоте (как и полагается коммерсанту) и оставивший нам описание плавание эскадры Албукерки:

«Ночью вся эскадра была сильно потрепана у острова Асенсьон…Затем, прежде чем мы доплыли до мыса Доброй Надежды, на нас обрушились ужасные бури, и, (оставшись – В.А.) без единого клочка парусины (то есть парусов на мачтах - В.А.), носились мы по волнам то в восточном, то в западном направлении, ибо иные ветры там не дуют. Наконец, по милости Божией, мы обогнули этот мыс, который увидели 6 июля 1503 года. После  чего мы отплыли от острова Сан-Лоуренсу (Мадагаскара, именуемого в ту эпоху также Лунным островом или Островом Луны – В.А.)  на восток и снова увидели землю лишь, когда появилось побережье Малабара близ Каликута. И, наконец, 20 сентября мы пристали к берегу в Кочине». Несмотря на легкий бриз, жара была столь нестерпимой, что в пазах между палубными досками плавилась смола.

К величайшему изумлению дома Афонсу Албукерки он, сойдя на берег в Кочине, встретил там своего кузена дома Франсишку. Хотя тот и вышел в море позже, но, благодаря попутным ветрам и хорошей погоде, прибыл в Индию раньше своего обычно более расторопного двоюродного брата.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ИНДИЯ НА РУБЕЖЕ СТОЛЕТИЙ

До недавних пор Индия пребывала в таинственной (для европейцев) «блестящей изоляции» и ничего не знала о западном мире. Все богатства земного круга (или – шара), все пряности – предмет всегдашнего вожделения арабских и прочих восточных торговцев,  принадлежали ей. Через Индийский океан ароматные шарики, зернышки и семечки перевозились арабами, как еще при блаженной памяти Синдбаде-мореходе, в Красное море, а оттуда, уже на спинах вьючных верблюдов – продолжали свой путь через пустыню. Затем арабы продавали эти драгоценные товары туркам, после чего пряности перевозились из Александрии и из Турции морским путем в Венецию – «владычицу морей» (или, во всяком случае – «царицу Адриатики»). А уж венецианские купцы по головокружительным, стократно (если не тысячекратно) завышенным, ценам сбывали их по всей Европе. Не зря богатого человека в те времена именовали «мешком перца».

Таким был до совсем недавних пор единственный коммерческий канал связи между Западом и Индией. Отзвуки событий, происходящих на беспокойном Западе, доносились до столь отдаленной от него  Индии чуть слышно, как далекий топот скачущих коней едва доносится до слуха спящего жителя уединенной долины. Сказанное, разумеется, не означает, что Индия на протяжении периода своей истории до встречи с европейцами была погружена в беспробудный сон. Индийские владыки-самодержцы, утопающие в баснословной роскоши, постоянно воевали друг с другом, вступали друг с другом в союзы и убивали друг друга в величественном восточном стиле.

Самое выдающееся положение среди властителей Малабарского побережья занимал правитель Каликута (Кожикоде), носивший титул «самутири», превращенный европейцами в «заморин», «саморин», или, как его чаще называли португальцы, «самурим», а то и «самури» - почти что «самурай»!  Самуриму Каликута, скрепя сердце, подчинялись уступавшие ему в могуществе раджи Кочина (Кочи) и Каннанури (Каннура, Каннанора). Каликут по праву считался центром торговли перцем, а, кроме перца, обеспечивал рынок пряностей большими массами имбиря и корицы.

Самым могущественным государством Индостана была по-прежнему индусская держава Виджаянагар с ее шестью сотнями портов и тысячей боевых слонов. Однако его правители-индуисты все сильнее ощущали сжимавшие их смертоносные кольца объятий мусульманского удава. Магометанские властители Декана  отняли у Виджаянагара главный торговый порт индуистской державы – Гоа, и построили на берегу его кишащей крокодилами реки мощную крепость. Торговля Гоа процветала: через Ормуз в Гоа доставлялись морем отборные персидские и арабские скакуны, а взимаемые с них таможенные пошлины пополняли сокровищницу индийского владыки.

К северу от Гоа было расположено государство Камбей, также пребывавшее под мусульманским правлением. Богатый камбейский порт Диу находился под управлением магометанина тюркского происхождения Малик Ияса (Аяза?), согласно некоторым источникам – «татарина»; впрочем, «татарами» тогда и русские, и западноевропейские христиане называли представителей очень многих азиатских народов. Можно было бы назвать еще дюжину мелких - для Индии, не для Португалии! -, однако вполне процветающих государств, даже мельчайшее из которых было достаточно богатым для того, чтобы затмить роскошью любой монарший двор Европы. Впрочем, ни один из индийских властителей не думал о Европе…пока 20 мая 1498 года в гавань Каликута не вошли три потрепанные бурями моря-океана каравеллы. В несказанном изумлении взирали стекшиеся в гавань толпы подданных самурима на диковинные чужеземные корабли и сошедших с них на берег людей «с края света». Заход солнца  в тот памятный день ознаменовал собой и окончание целого периода мировой истории. Отныне изоляции Востока от Запада был навсегда положен конец…

Нежданное и негаданное прибытие маленькой португальской флотилии во владения самурима привело того в великое смятение. Несмотря на бесконечные «намасте» со складыванием ладоней и земными поклонами, подношение португальцам и навешивание им на шеи цветочных гирлянд и прочие  чисто внешние попытки всячески ублажить гостей из-за моря, хитрый, недоверчивый и лицемерный повелитель Каликута колебался, не зная, как ему себя вести с пришельцами «ниоткуда». Конечно, эти чужеземцы производили впечатление честных, достойных доверия и обходительных людей, но…нуждался ли в них каликутский самурим?

Пребывавшие при дворе владыки Каликута богатые магометанские купцы единогласно и единодушно отвечали на этот вопрос отрицательно. Они знали «эту коварную породу», им было ведомо, откуда прибыли незваные гости, и потому они смотрели на неожиданно свалившихся самуриму (но главное – им самим) на голову заклятых врагов ислама с ненавистью, порожденной долгими столетиями кровавой распри. К тому же арабы боялись утратить свою монополию на торговлю перцем и прочими пряностями. По всем этим причинам они твердо решили любой ценой не допустить союза между самуримом и Вашку да Гамой, предводителем христианской эскадры. И этот намечавшийся, в общих чертах, союз был-таки ими сорван.

Спустя два года исламистские интриги привели к разрушению основанной в Каликуте португальской фактории и к убийству всех тамошних португальцев. Однако же осуществленная португальскими «находниками из-за моря» (выражаясь языком средневековых русских летописцев) в 1502 году жестокая акция возмездия убедили самурима Каликута в том, что он сделал неверный ход на военно-политической (а заодно – коммерческой) шахматной доске, роковым для себя образом недооценив столь вежливых и обходительных  «пришельцев из иного мира».

Кочин и Каннанури, южный и северный соседи Каликута, не последовали его примеру, трезво рассудив, что ни к чему им ссориться с португальцами, не причинившими им ни малейшего вреда и щедро заплатившими им за пряности. К тому же и Кочин, и Каннанури, давно уже мечтавшие сбросить бремя угнетавшего их каликутского верховного владычества, были только рады получить поддержку от сильной заморской державы. И потому они с готовностью подписали договор, по которому признавали себя вассалами дома Мануэла Португальского.

Повторно явившись в Индию во главе более многочисленной эскадры, дом Вашку да Гама бомбардировал Каликут своей корабельной артиллерией, а, прежде чем пуститься в обратный путь, оставил в Кочине несколько кораблей под командованием дома Висенти Содри. Казалось бы, ничто не мешало тому спокойно жить да поживать, ожидая прибытия очередного «перечного флота» в следующем году. Но весьма деятельному по натуре «человеку длинной воли» (как сказал бы академик Гумилев) дому Висенти стало скучно, как Василию Буслаевичу. Не привыкший сидеть, сложа руки, он решил совершить морскую прогулку к аравийскому побережью, надеясь перехватить парочку-другую мусульманских торговых кораблей, нагруженных пряностями и прочими сокровищами Востока, по пути в Баб-эль-Мандебский пролив.

«Как только Вы отбудете, прибудет самурим» - сказал раджа Кочина дому Висенти. Но португальский «пассионарий» (еще одно любимое выражение академика Гумилева), твердо решивший улучшить свое финансовое положение, только посмеялся в ответ на предостережение осторожного раджи – и отбыл из Кочина. После чего туда незамедлительно прибыл внимательно следивший за происходящим каликутский самурим. И, разумеется - не с дружеским визитом.

Все корабли дома Висенти погибли в бурном море. А тщетно взывавший к его благоразумию раджа Кочина еле унес ноги из своей столицы.  Спасаясь от войск самурима, изгнанник бежал на остров Ваипим (Вайпин, Вейпим), где и был найден прибывшим в Индию домом Франсишку Албукерки. При появлении португальских каравелл на рейде Кочина, благоразумный самурим очистил, со своими войсками, захваченный им город и отступил в родные пределы. Восстановленный на престоле раджа Кочина, преисполненный благодарности к своему избавителю,  дал тому разрешение построить форт – первую португальскую крепость на древней индийской земле.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В КОЧИНЕ И КВИЛОНЕ

К моменту прибытия дома Афонсу, его кузен Франсишку ди Албукерки уже разметил территорию под будущий форт, и теперь двоюродные братья Албукерки разделили между собой фронт строительных работ, которые было намечено завершить до погрузки очередной годовой партии пряностей на корабли.

Как обычно,  дом Афонсу всецело посвятил себя выполнению поставленной задачи точно и в срок («джаст ин тайм», говоря «по-новорусски»). День и ночь трудился он, не покладая рук, со своими людьми, и очень скоро выяснилось, что он справится со своим участком фронта строительных работ раньше своего менее расторопного кузена. Данное обстоятельство вызвало у последнего столь сильную досаду, что он стал позволять себе резкие высказывания в адрес двоюродного брата, а поскольку дом Афонсу, отличавшийся довольно вспыльчивым нравом и не привыкший лезть за словом в карман, не оставался в долгу, отношения между кузенами стали обостряться день ото дня. Дело дошло до того, что они вообще перестали разговаривать друг с другом.

Естественно, кузены старались скрыть свой «семейный конфликт» от кочинского раджи, чуть ли не боготворившего своих новых белокожих союзников. Восседая на пышно разукрашенном слоне, раджа присутствовал при освящении нового португальского форта, начавшемся с торжественного римско-католического церковного богослужения и завершившемся пиршеством (или, говоря по-современному – банкетом). Вскоре после завершения банкета Афонсу направил бег своих кораблей в Квилон, где, в соответствии с полученными им в Лиссабоне инструкциями, планировал принять на борт ценный груз.

Тогдашний Квилон (Квиллон, Коллам), ныне – город в индийском штате Керала, был в описываемое время центром небольшого (по индийским меркам), но важного государства, взимавшего регулярную дань с огромного острова Цейлон (Шри Ланка) – «драгоценного изумруда, подвешенного к Индостанскому субконтиненту». В Квилоне еще не было мусульманской колонии, что в глазах португальцев представляло собой несомненное преимущество. Напротив, там с незапамятных времен существовал древний христианский храм, заложенный, по преданию, самим святым апостолом Фомой, учеником Спасителя и основателем Малабарской церкви. Следует заметить, что Квилон был процветающим портом в период пребывания у власти древнеиндийской династии Чера, правившей государством Крадангаллур (или, по-португальски, «Кранганур» ). Наряду с Паттанамом, Квилон, принадлежавший к числу древнейшим портов, расположенных на Малабарском побережье Индии, поддерживал торговые связи еще с Финикией и Древним Римом. Пряности, жемчуг, алмазы и шелк экспортировались через Квилон в Египет и Рим. Жемчуг и алмазы ввозились в государство Чера с Ланки-Цейлона и с юго-восточного побережья Индии. Правители Квилона поддерживали тесные торговые связи и с Китаем (откуда в Квилон и поступал упомянутый выше шелк для дальнейшего экспорта на Запад). В VII веке порт Квиллона был главным перевалочным пунктом на пути китайских товаров в Персию. Объемы торговли с Китаем снизились после 600 года, но снова выросли к XIII веку. Как бы то ни было, градоначальник Квилона оказал португальцам самый радушный прием, да и квилонский раджа, хотя и не имел возможности приветствовать их лично (ибо совершал в описываемое время военный поход против Виджаянагара), прислал послов с выражением своего монаршего благоволения и самых наилучших пожеланий бледнолицым.

Все складывалось настолько мирно, безо всяких трений, что злокозненный самурим, неусыпно  наблюдавший через многочисленных  соглядатаев за происходящим из Каликута,  счел необходимым вмешаться. Он предостерег квилонского наместника от слишком тесного сближения с португальцами – чрезвычайно опасными людьми, с которыми сам он, самурим, не желает иметь ничего общего. Свой полезный совет владыка Каликута подкрепил ценными дарами (а, выражаясь языком древнерусских книжников – «гостинцами» или «поминками») всем влиятельным квилонцам.

На поприще подкупа вельмож Квилона Албукерки, разумеется, не мог тягаться с самуримом. В силу нехватки средств, португальский капитан был попросту не в состоянии «перекупить» у каликутского владыки благосклонность квилонских магнатов («навабов», «набобов» - как кому больше нравится). Применять же политику устрашения он считал в сложившихся обстоятельствах недипломатичным. Оказавшись в безвыходной ситуации, дом Афонсу стал искать спасение в бесконечном обмене любезностями. Сам он подавал в этом пример своим подчиненным, приучая их вести себя на берегу безупречно, не подавая ни малейшего повода к жалобам со стороны местного населения.

Избранная им тактика всецело оправдалась. Учтивые «находники из-за моря» ухитрились в кратчайшие сроки буквально очаровать своим «вежеством» квилонцев, готовых теперь на любые уступки. Тем более, что Албукерки наглядно продемонстрировал им способность португальцев превращаться, в случае необходимости, из сердечных друзей в опасных врагов. Увидев в один прекрасный день в море тридцать каликутских кораблей, шедших на раздутых парусах на юг, три португальские каравеллы незамедлительно начали на них охоту. Однако наступивший на море штиль помешал им настигнуть добычу. Ночью каликутская флотилия потихоньку вошла в гавань Квилона, полагая, что ей там будет безопаснее, чем в открытом море. На следующий день Албукерки потребовал от квилонского градоначальника выдачи каликутских кораблей, угрожая, что иначе ему, полномочному представителю великого монарха Португалии, к его величайшему сожалению, придется войти в гавань Квилона и сжечь все укрывшиеся там суда из Каликута. Градоначальник возразил, что Квилон находится в дружеских отношениях с Каликутом, и потому сам он не осмеливается дать Албукерки однозначный ответ, но направит гонца к своему отсутствующему в городе радже в военный стан за окончательным решением.

Ответ раджи, уже возвращавшегося из похода, не замедлил себя долго ждать. Раджа просил Албукерки оказать ему любезность и не трогать каликутские суда, вверившие себя покровительству Квилона и отдавшие себя под его защиту, если те не попытаются без разрешения, самовольно, удалиться из квилонской гавани. И тут португалец разыграл настоящую комедию. Сделав вид, что ему очень трудно удержаться от уничтожения запертых в гавани Квилона каликутских кораблей, он не уставал заверять квилонского раджу в том, что лишь желание продемонстрировать тому, как он, Албукерки, его, квилонского раджу, ценит и любит, удержало его от сокрушительного удара по каликутцам.

Через несколько недель три каравеллы дома Афонсу, нагруженные, так сказать, по самую ватерлинию, благополучно возвратились в Кочин, уже покинутый домом Франсишку. Там Албукерки, снабдив новый португальский форт в избытке провиантом и боеприпасами, оставил в нем гарнизон, состоявший из семидесяти солдат под командованием столь же ученого, сколь и отважного Дуарти Пашеку.

Многие из соратников дома Афонсу вполне резонно полагали, что гарнизон вряд ли переживет следующие двенадцать месяцев. Ибо, как только флот с грузом пряностей отбудет в Португалию, вне всякого сомнения, прибудет самурим. И, уж конечно, как и в прошлый раз, во главе многочисленного войска. «И тогда – да смилостивится Господь над Дуарти Пашеку и над его храбрецами!» - говорили эти пессимисты.  В действительности обстоятельства сложились не столь трагически, как они опасались. Гарнизон  остался в живых, хотя ему пришлось вести с войсками самурима борьбу не на жизнь, а на смерть на протяжении восьмимесячной осады, снятой, наконец, в 1504 году с помощью подоспевшей на выручку осажденным из далекой Португалии очередной эскадры.   

Афонсу ди Албукерки снова встретился со своим кузеном Франсишку в Каликуте, где он обсуждал условия мирного договора с самуримом. Хитрый, речистый индиец очень много говорил о своем миролюбии, но действия его расходились со словами. Наконец, кузены Албукерки убедились в том, что только зря теряют время, и отплыли в Каннанури, где Франсишку намеревался принять на борт последнюю партию груза.

Как и раньше, он и его люди не проявляли должного усердия и расторопности, хотя уже наступил январь, и попутные ветры могли внезапно стихнуть. Наблюдая за мешкавшим кузеном, Афонсу прямо-таки кипел от возмущения и места себе не находил от нетерпения. Но, поскольку, по королевской инструкции двоюродные братья были обязаны возвратиться в Португалию вместе, а не поодиночке, ценившему, превыше всего, исполнительность и дисциплину, Албукерки оставалось только ждать, тщетно призывая нерасторопного  дома Франсишку быть немного пошустрее. Но, в конце концов, у него лопнуло терпение. Афонсу созвал совет капитанов, санкционировавший отплытие его эскадры в случае, если Франсишку не примет на борт последнюю парию груза до 20 января. Однако и это не подействовало на  упорствовавшего в своей всегдашней нерадивости дома Франсишку, продолжавшего упорно мешкать. И тогда Афонсу приказал своим кораблям поднять якоря 25 января.

Возвращение к родным берегам прошло, по тогдашним меркам, без особых происшествий. Правда, у побережья Восточной Африки стали подходить к концу запасы питьевой воды. Однако неподалеку от мыса Доброй Надежды три каравеллы запаслись водой (при этом затонула изъеденная червями шлюпка с флагманского корабля). Наступивший затем штиль продержал эскадру несколько недель у западного побережья Африки. Но все закончилось благополучно, и в конце июля каравеллы Албукерки вошли в лиссабонскую гавань. Кроме богатого груза пряностей, дом Афонсу привез и поднес в дар своему обожаемому монарху сорок дорогих жемчужин, восемь перламутровых раковин, алмаз размером с боб и множество драгоценных камней.

Ни один из трех кораблей его нерасторопного кузена Франсишку, вышедших в море из каннанурской гавани 5 февраля, так никогда и не появился в Португалии, без вести затерявшись на просторах моря-океана.  Впрочем, подобное тогда случалось сплошь и рядом.  Команды куда более крупных эскадр даже в мирное время регулярно шли в полном составе на дно, на корм рыбам, спрутам или крабам. И никого это особенно не волновало. Ибо, как гласило крылатое латинское изречение: «Navigare necesse est, vivere non est necesse». Или, говоря по-русски: «Плавать по морю необходимо, жить же нет необходимости»...

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ПЛАВАНИЕ С ТРИШТАНОМ ДА КУНЬЕЙ

Когда мир узнал о том, что происходит в Индии, на международном рынке перца началась паника. Турецкий султан и венецианские купцы скрежетали зубами от ярости, осознав, что времена их монополии  на рынке пряностей прошли безвозвратно.  Теперь пряности доставлялись морем из Индии в Лиссабон, после чего продавались в Европе по ценам, хотя и высоким, но не столь бешено завышенным, как прежде.

Внешне отношения сердечной дружбы между Венецией и Португалией не изменились ни на йоту. Послы обоих государств по-прежнему изощрялись во взаимных любезностях, выражая сердечную приязнь к партнерам в высокопарных фразах, правила которых диктовались требованиями дипломатического этикета. Что не мешало каждой из сторон соревновавшихся друг с другом в вежливости, стараться за кулисами добраться до глотки другой стороны, чтобы ее половчей перерезать.

Лиссабон кишмя кишел венецианскими шпионами. Они следили за португальскими вельможами и следовали за простыми моряками по пятам в портовые таверны, проникали на придворные балы и заполняли причалы. Мало того! Путем подкупа «нужных людей» соглядатаи республики святого Марка проложили себе путь даже в португальский государственный архив так называемого «Индийского Дома» в Лиссабоне, где под замками и запорами хранились секретные отчеты мореплавателей о последних географических открытиях, ухитрившись похитить оттуда и переправить в Италию несколько ревностно и тщательно охраняемых тогдашних португальских карт. Справедливости ради, следует заметить, что венецианцы не были одиноки в своем рвении проникнуть как можно глубже в португальские секреты. Не отставали от шпионов «царицы Адриатики» и соглядатаи других государств солнечной Италии. Так, например, герцог Феррары Эрколе I д’Эсте направил в Лиссабон под видом торговца лошадьми своего агента Альберто Кантино. Не скупясь на взятки, Кантино получил доступ в «Индийский дом» и приобрёл там копию планисферы (карты мира_ с изображением последних португальских открытий, включая берег Бразилии, открытый в 1500 году Кабралом). В 1502 году Кантино тайком вывез три склеенных листа пергамена, на которые была нанесена планисфера, в Италию. Документ получил широкую известность под названием «Планисферы Кантино» и лег в основу популярной карты мира Кавери (1505). В настоящее время планисфера Кантино хранится в библиотеке Эстенсе в итальянском городе Модене. Впрочем, довольно об этом…

Несмотря на все ухищрения тайных агентов, добываемые ими обрывки секретной информации не могли помочь Венеции восстановить свои прежние позиции на рынке пряностей. Ключ от океанских ворот в Индию оставался в руках Португалии. Так что Венеция, воображавшая до недавних пор, что, восседая на островах своей изолированной от материка лагуны, сможет вечно владычествовать над морем (с которым дож - глава венецианского правительства – в знак этого владычества ежегодно вступал в символический брак, бросая в волны золотое обручальное кольцо с борта пышно изукрашенной галеры «Бученторо», или, по-латыни - «Буцентавр»),  на деле мало чем могла навредить Португалии, ставшей владычицей Атлантики, в сравнении с которой не только Адриатическое, но и Средиземное море было всего лишь лужей…

В ярости, усиливаемой сознанием своего бессилия, республика святого Марка постаралась натравить на возомнившую о себе выскочку-Португалию египетского султана. Однако дом Мануэл Счастливый не испугался и Египта (или, по-арабски, Мисра). В 1505 году он снарядил армаду из двадцати двух кораблей под командованием вице-короля. Этому флотоводцу, в чье распоряжение было предоставлено полторы тысячи солдат регулярных войск, надлежало, в отличие от командиров предыдущих эскадр, плыть в Индию, не для того, чтобы, как обычно, вернуться оттуда через год с очередным грузом перца и прочих пряностей, но для того, чтобы оставаться там в течение трех лет, укрепляя позиции Португалии на индийской земле.

Дом Триштан да Кунья, родственник Албукерки, предназначенный королем Мануэлом I в вице-короли Индии, внезапно ослеп. И потому монарху Португалии пришлось в последний момент назначить на этот важный пост другого знатного фидалгу. К счастью для да Куньи, его слепота оказалась кратковременной, но за время утраты им зрения его пост оказался занят предприимчивым домом Франсишку ди Алмейдой, незамедлительно отплывшим в Индию в сопровождении своего сына Лоуренсу ди Алмейды (писаного красавца, если верить свидетельствам современников).  Впрочем, дом Триштан да Кунья, похоже, не был слишком огорчен ускользнувшим от него титулом вице-короля Индии. Тем более, что вскоре получил от короля назначение предводителем очередного «перечного флота», с дозволением включить в состав подчиненной ему королевской эскадры свой собственный корабль и немного заняться частной торговлей, или, выражаясь по-современному -  «индивидуальной предпринимательской деятельностью».

И тогда пробил великий час Афонсу Албукерки. До сих пор не совсем ясно, почему – то ли потому, что назначение Алмейды имело временный характер, то ли потому, что дом Мануэл Счастливый переменил свое решение, но не прошло и года с момента отплытия Алмейды в Индию, как король назначил Албукерки его преемником. Правда, без присвоения дому Афонсу вице-королевского титула (ибо португальский монарх присвоил Алмейде этот титул пожизненно, обещав его никому больше не присваивать, пока Алмейда не переселится в мир иной). Причем назначение Албукерки преемником Алмейды должно было оставаться в тайне до 1508 года. Будущий губернатор Индии дал королю письменное обязательство хранить эту тайну вплоть до истечения указанного срока. Соответствующий документ дошел до наших дней. Приводим ниже его текст:

«Я, Афонсу ди Албукерки, свидетельствую, что поклялся Нашему Государю, Королю, в Его Присутствии, не посвящать никого в решение, принятое касательно осуществляемого в настоящее время Франсишку ди Алмейдой управления Индией и на случай его возвращения или его смерти, до тех пор, пока это решение не вступит в силу и я не сменю его (Алмейду – В.А.) в должности. Я клянусь своей верой и даю торжественное обещание соблюдать это условие. Закрытый и скрепленный печатью документ о моем назначении я беру с собой (в Индию – В.А.), согласно милостивой воле Нашего Господина и Короля. Лиссабон, в 27 день февраля 1506 года».

На протяжении восемнадцати месяцев, прошедших со времени возвращения Албукерки из Индии, дом Афонсу не раз имел возможность беседовать с королем, который, хоть и не особенно хорошо разбирался в людях,  разглядел в этом человеке, полном великих идей, недюжинный ум и способность мыслить широко, масштабно и нетривиально. Поэтому дом Мануэл не преминул использовать эти способности и дарования Албукерки в собственных интересах.

«Перечному флоту» очередного, 1506 года (состоявшему из шестнадцати каравелл королевского флота и частного корабля Триштана да Куньи) надлежало, по плану, разработанному королевскими советниками, достичь острова Сокотра и построить на нем форт. Опираясь на этот форт как базу, португальские морские стратеги планировали причинять ощутимый ущерб арабскому торговому мореплаванию, перехватывая «мавританские» корабли, курсировавшие между Индией и Красным морем. Однако выжженный солнцем, угрюмый остров, затерянный в водах Аденского залива, интересовал благочестивого португальского монарха не только по мирским причинам. Считалось, что в свое время вездесущий апостол Фома обратил в христианство и жителей Сокотры. Но озабоченный спасением их душ дом Мануэл опасался, не утратили ли островитяне, за почти полторы тысячи лет своей изоляции от христианского мира, чистоты преподанного им святым апостолом учения Христа (сохраненного, как был уверен лузитанский монарх, во всей своей первозданной чистоте лишь единственной истинной, по его глубочайшему убеждению, римско-католической церковью). И потому король включил в состав экспедиции на Сокотру, кроме солдат и моряков, еще и смиренного душепастыря - монаха духовного Ордена францисканцев,  дабы тот, в случае необходимости, наставил заблудших овец стада Христова, на путь истинной веры и возвратил их в лоно истинной церкви.

Афонсу ди Албукерки получил особое задание, после принятия военных и религиозных мер обеспечения португальского влияния на Сокотре, отправиться в северную часть Индийского океана, исследовать аравийское побережье и захватить расположенные там важные опорные пункты магометан. В знак своего высокого монаршего благоволения король вручил будущему губернатору Индии драгоценное знамя из белого шелка с нашитым на него красным крестом рыцарей Христа. С тех пор полученный от дома Мануэла «тамплиерский» стяг  гордо реял над головой Албукерки во всех данных им врагам Креста сражениях, а по прошествии шестидесяти лет сопровождал, выцветший и превратившийся почти в лохмотья, прах Албукерки домой, в в родную Португалию…

Кормчим  флагманского корабля дома Афонсу «Сирни» («Кружок») был назначен Диаш ди Солиш, который, однако, незадолго до отплытия убил свою супругу и бежал, спасаясь от суда, в Испанию, с распростертыми объятиями принимавшую всех португальских перебежчиков (особенно – знакомых с морским делом). Зачисленный на испанскую службу, женоубийца впоследствии открыл «Серебряную реку» - Рио де Ла Плата - в Новом Свете, вписав свое имя в мировую историю уже не кровавыми, а, так сказать, серебряными буквами.

Между тем Афонсу, сгорая от нетерпения, ждал нового кормчего на замену ди Солиша. Кроме того, не хватало подходящих людей для команд ждавших отплытия за море кораблей. Ибо всю весну 1506 года в Лиссабоне свирепствовала «моровая язва». Албукерки опасался, что ему придется оставить на берегу чуть ли не половину завербованных им в столице Португалии людей, поскольку никто не хотел пускаться в плавание на одном корабле с лиссабонцами, подозревая в каждом из них потенциального разносчика заразы.

Утром 5 апреля дом Триштан да Кунья вышел в море. На следующий день Албукерки, так и не дождавшись нового кормчего для своего флагмана, также велел поднять паруса. «Я полагал, что способен сам довести свой корабль до Индии не хуже всякого кормчего» - писал он в своем отчете королю. Вечером того же дня флагман Албукерки нагнал уже вышедшую в море эскадру.

Плавание не было ни мирным, ни счастливым. Албукерки и да Кунья отбыли из Португалии друзьями, но, когда они расставались у берегов Сокотры, их дружеские, гармоничные взаимоотношения были уже в прошлом. «Была ли моя, или Ваша, вина в том, что во время нашего совместного плавания между нами возникла вражда?» - писал дом Афонсу через несколько лет дому Триштану да Кунье. Очевидно, Албукерки был склонен возложить вину за испорченные отношения на последнего. Как бы то ни было все дошедшие до наших дней документы того времени свидетельствуют о том, что Албукерки никогда не искал ссоры со своим родственником и всегда беспрекословно подчинялся тому, как командующему флотом.

Упомянутая «вражда» началась из-за «потенциальных носителей инфекции», оставленных другими капитанами в Лиссабоне на «карантин». Албукерки принял их всех на борт, ибо полагал, что в сложившихся обстоятельствах каждый человек на счету. Он по всей форме рапортовал да Кунье, нельзя ли распределить людей, взятых им на борт «Сирни», по разным кораблям эскадры, поскольку на флагмане недостаточно провианта для такого количества едоков. Однако у командующего флотом были, в отношении «носителей заразы», совсем иные планы. Он намеревался, высадить их всех на берег острова Бесегиш (ныне - Палма), к югу от Зеленого Мыса – Кабу Верди -, близ побережья Западной Африки, где эскадра должна была запастись свежей водой. В связи с этим различием во мнениях разгорелась долгая словесная перепалка, принявшая весьма резкие формы, пока да Кунья, наконец, не уступил (но затаил обиду на Афонсу).

Хуже было другое. Из-за частной каравеллы Триштана, не поспевавшей за другими кораблями, не удалось вовремя обогнуть мыс Доброй Надежды на самой нижней оконечности Южной Африки. Каравелла да Куньи оказалась чрезвычайно тихоходным парусником, чья низкая скорость вынуждала весь флот постоянно бросать якорь и томиться ожиданием. Все капитаны с трудом подавляли свое недовольство, ворча себе в бороды, и только Албукерки  осмелился высказать это недовольство открыто.  «Таким черепашьим ходом мы в этом году до Индии не доберемся» - заявил он дому Триштану. «К чему нам из-за одного единственного корабля задерживать всю эскадру?».   На это да Кунья гневно возразил, что не может же он бросить свой нагруженный доверху товарами корабль на произвол судьбы. И лишь после того, как флот проторчал несколько недель у берегов Бразилии (португальские корабли, вследствие штиля у западноафриканского побережья и сильных течений в Гвинейском заливе, занесло далеко на запад), он, подавив свою досаду, приказал идти под всеми парусами в Мозамбик.

Но было слишком поздно. Упущенное время наверстать не удалось. В поисках попутного ветра португальцам пришлось взять курс южнее, чем обычно, и…открыть случайно острова, известные с тех пор, как архипелаг Тристан-да-Кунья (в традиционном общемировом, а не португальском, написании и произношении).

Едва было сделано это, в общем и целом, не слишком важное географическое открытие, как флот был рассеян свирепыми бурями южной Атлантики. Все корабли потеряли друг друга из виду. И тогда подтвердилось утверждение Афонсу ди Албукерки, что он ни в чем не уступит самому лучшему кормчему. Под его управлением «Сирни» уверенно обогнул мыс Доброй Надежды, и первым прибыл в оговоренное заранее место встречи – Мозамбик.  Но встретил там не всех своих капитанов. Один из них прибыл в расположенную севернее Килву; другой – Алвару Телиш, направился прямиком к мысу Гвардафуй, мимо которого обычно курсировали нагруженные товарами арабские «купцы», надеясь заняться там доходным ремеслом морского разбойника («королевского пирата», как выражались впоследствии подобные ему британские «джентльмены удачи»). Последним в Мозамбик явился капитан Руй Пирейра, зашедший по пути в один из портов не освоенного еще португальцами острова Мадагаскар. Оттуда он привез двух пойманных туземцев,  вдобавок – радостное известие, что остров богат имбирем. Перец и имбирь – эти два слова производили в XVI веке магическое воздействие на всех, кто их слышал. Заинтересовали они и Триштана да Кунью, сразу же предложившего приступить к исследованию Мадагаскара.

Албукерки,  не одобрявший этот новый план, затягивавший осуществление операции «Сокотра», молча слушал, как капитаны и кормчие с энтузиазмом высказывались за смену курса, призывая обогнуть «остров Сан Лоуренсу» (как его назвали португальцы) с севера. Дав им выговориться, Афонсу поинтересовался, по какой, собственно, причине они предлагают именно это направление. «Они не назвали мне причины, ибо не имели таковой» - писал он впоследствии в своем отчете.

Недовольный скептическим выражением лица Албукерки, командующий флотом спросил, какого же мнения придерживается сам дон Афонсу. И Албукерки учтиво, но твердо изложил ему свои доводы, указав на необходимость, подобно Пирейре, обойти «остров святого Лаврентия» не с севера, а с юга. Ибо, во-первых, разумнее плыть к еще неизвестному побережью, «отталкиваясь» от уже известного. Во-вторых, с учетом господствующих в данное время года ветров и течений, обогнуть остров с его северной оконечности кораблям будет значительной труднее, чем с южной.

Триштан да Кунья был отнюдь не глуп, и потому, конечно, сразу понял правоту своего подчиненного. Но он не желал, чтобы этот подчиненный поучал его при всем честном народе, и потому, чтобы лишний раз досадить Албукерки, приказал идти вокруг острова северным курсом.

«Я – начальник, ты – дурак»…

И лишь после трехмесячной борьбы со стихиями упрямому начальнику пришлось признать свое навязанное «сверху» решение ошибочным. Даже между Мозамбиком и Мадагаскаром корабли отклонились от курса на два с половиной градуса к югу, и все попытки обогнуть северную оконечность громадного острова оказались тщетными.

Результат, достигнутый за эти два месяца, был, прямо скажем, весьма убогим. Португальцам удалось разграбить несколько селений на западном побережье и пленить нескольких туземцев. Когда же дом Триштан, после этих «успехов», объявил о своем намерении предпринять новую попытку обогнуть остров с юга, Албукерки попросил позволить ему отплыть с его собственной эскадрой на Сокотру. Да Кунья не имел ничего против. Он не видел причин держать при себе этого вечно недовольного его решениями скептика. Итак, флот разделился. Дом Триштан со своими кораблями поплыл на юг, а дом Афонсу пристал к мозамбикскому берегу, где и занялся починкой своих кораблей. Оттуда он и написал первое из своих знаменитых писем дому Мануэлу, желавшему быть в курсе всех событий…

По прошествии нескольких недель, когда Албукерки закончил ремонт кораблей и уже пустился в плавание, перед ним в тумане моря голубом внезапно появился дом Триштан да Кунья, потерявший всякую охоту к новым географическим открытиям после того, как каравелла его капитана Руя Пирейры напоролась на коралловый риф.

С тяжелым сердцем Албукерки спустил свой адмиральский флаг и опять вернулся с флотом в Мозамбик, где да Кунья, к своему удивлению, нашел своего доброго друга Жуана да Нова. Этот бедный капитан корабля «Флор ди ла Мар» («Морской Цветок»), еще в прошлом году отплыл на родину из Индии, но потерпел у мыса Доброй Надежды столь тяжелую аварию, что вынужден был вернуться и пристать к мозамбикскому берегу.  Теперь общими усилиями сильно пострадавшую каравеллу удалось отремонтировать, и да Нова, по желанию да Куньи, был включен в состав объединенного флота, отплывшего наконец на Сокотру, как и было предписано королевским приказом.

По пути португальцы бросили якорь в Малинди, где нанесли визит вежливости местному султану, другу Вашку да Гамы и первому союзнику Португалии на Востоке. По просьбе Албукерки, султан дал ему в помощь трех туземных кормчих, хорошо знакомых с Аравийским побережьем.

С соседними государствами, на чинимые которыми обиды султан Малинди пожаловался португальскому флотоводцу, Тристан да Кунья живо разобрался. Первым делом он разграбил и сжег Ангожу (или Ангойю).  Затем потребовал от властителя Бравы подчиниться Португалии и платить ежегодную дань королю Мануэлу. На что магометанин согласился не сразу, испросив себе время на размышление. Да Кунья заявил, что готов ждать только сутки. Но сутки прошли, а ответа дом Триштан так и не дождался. Тогда он подал сигнал к нападению.

Оказалось не так-то просто провести шлюпки с морским десантом на борту через сильный прибой, в то время как на берегу португальцев поджидал тяжеловооруженный неприятель. Мусульман удалось отбросить лишь после яростной схватки. Ликующие победители ворвались в мечеть. Триштан да Кунья, получивший в рукопашном бою колотую рану, потребовал, чтобы Афонсу Албукерки, рыцарь Ордена Сантьягу, посвятил и его, своего начальника, в рыцари прямо на поле боя, «на том месте, где мавры пролили мою кровь», что и произошло под пение победных труб.

Погрузив на борт сокровища, найденные победителями во дворце султана, и оставив за собой дымящиеся руины города Брава, флот взял курс на Сокотру. Казалось, что дни боев и захвата добычи пока что прошли. Однако строительство крепости и обращение инославных в истинную веру – задачи, ожидавшие португальцев на Сокотре – не всем из них пришлись по вкусу. Капитан Мануэл Телиш, командовавший одним из кораблей эскадры Албукерки, стал с тоской думать об увлекательных приключениях, выпадавших на долю его отца  у мыса Гвардафуй.   С каждым днем Телиш-младший все сильнее ощущал, что его место – там, рядом с родителем. Он посвятил в свой план присоединиться к отцу своего кормчего, и тот счел этот план весьма заманчивым. Как-то ночью каравелла Телиша потихоньку отделилась от эскадры и исчезла.

«Мануэл Телиш достоин суровой кары» - возмущенно заявил Албукерки, обнаруживший наутро отсутствие одного из своих кораблей, по поводу этого дезертирства. Он знал характер своего подчиненного и догадывался, что у того на уме. Однако дом Триштан да Кунья только пожал плечами. В конце концов, он, как командующий флотом, имел право на часть добычи, захваченной как старшим так и младшим Телишем у мусульман.

Между тем, Сокотра оказалось не таким скучным местом, как опасались португальцы.  К их несказанному удивлению, они увидели на самом берегу довольно сильно укрепленный форт с гарнизоном из «мавров» (согласно некоторым источникам – «фаракских арабов»), присланных на Сокотру шейхами династии Бану Афрар и завладевших островом незадолго до прибытия португальцев. Требование о сдаче гарнизон категорически отклонил, в надежде на свои мощные укрепления. «Умрем, но не сдадимся!»  - решительно заявил предводитель «мавров», после чего обе стороны начали готовиться к бою.

Сильный прибой, непогода на море делали невозможной высадку в непосредственной близости арабского форта. Но скоро удалось найти подходящее место для десантирования на некотором удалении от мусульманской твердыни. В то время, как люди Триштана да Куньи гребли изо всех сил, стремясь туда добраться, Албукерки, командующий арьергардом португальского десанта, особенно не торопился. Своим безошибочным чутьем и опытным взором он сумел определить, что волнение на море в скором времени утихнет. Чутье и взор его не обманули. Все случилось так, как он предвидел. И по прошествии недолгого времени дом Афонсу, незаметно для «мавританского» гарнизона, все внимание которого было отвлечено действиями отряда Триштана да Куньи, смог высадиться на берег у самого основания крепостных стен и храбро повести свой небольшой отряд на приступ.

Осыпаемые градом метательных снарядов и камней, его десантники приставили к стенам штурмовые лестницы и вскоре сломили ожесточенное сопротивление арабов, сдержавших слово, данное их предводителем; все они пали в бою, как подобает истинным «гази» - воителям за веру, хотя, ценившие доблесть даже в противнике, португальцы впечатленные их мужеством, хотели сохранить им жизнь. Впрочем, один из «мавров» все-таки предпочел сдаться в плен. Это был арабский кормчий, впоследствии оказавший португальцам добрые услуги, в том числе в качестве лоцмана, у побережья Омана.

И вновь была захвачена мечеть. Но на этот раз ее не разрушили, а превратили в христианский храм. Францисканский монах отслужил мессу, и «все были до слез растроганы тем, что в этом месте нечестия было восславлено имя Господа нашего Иисуса Христа».  После чего каждый занялся своим делом, пастырь – спасением душ своей новой паствы, воины – перестройкой и расширением взятой ими крепости.

Вскоре появились и Телеши – старший и младший, причем не с пустыми руками. Отец, дом Алвару перехватил, ограбил и пустил на дно два шедших в Мекку мусульманских торговых судна с грузом пряностей,  а сын, дом Мануэл – камбейский парусник с грузом индийских тканей.

Албукерки, ненавидевший, как тяжкий грех, любое нарушение дисциплины, к своему величайшему сожалению, был бессилен подвергнуть молодого дезертира Мануэла Телиша заслуженному тем наказанию, поскольку командующий флотом сердечно поздравил отца и сына Телишей с удачной охотой. И даже поднял заздравный кубок

«За ветер добычи, за ветер удачи,

Чтоб зажили мы веселей и богаче!»

Впрочем, Мануэл Телиш все-таки испытывал угрызения совести. Явившись чуть позднее на борт «Сирни», он засвидетельствовал свое почтение дому Афонсу и, ломая свою гордость, признал, что не следовало ему сбегать той ночью; правда, он сразу же поспешил объяснить свое поведение беспокойством за судьбу отца.

«Вы – хороший сын!» - ответил Албукерки, вынужденный, в силу обстоятельств, ограничиться этим  не лишенным некоторого ехидства замечанием. На этом инцидент можно было считать исчерпанным.  Или, точнее, «исперченным» (как выразился бы советский поэт Владимир Владимирович Маяковский).

ГЛАВА  ВОСЬМАЯ

ПОДЧИНЕНИЕ ПОБЕРЕЖЬЯ ОМАНА

27 июля командующий частью португальского флота, шедшей в Индию, Триштан да Кунья, пожал руку на прощанье посвятившему его недавно в рыцари Афонсу ди Албукерки, коменданту крепости, всем рыцарям-кавалейру и дворянам-фидалгу, остававшимися на Сокотре, причем в час расставания всеми было пролито немало слез, как свидетельствуют современники. Возможно, так оно и было. И тем не менее, скорей всего, разлука Триштана да Куньи и Афонсу ди Албукерки была «разлукой без печали» (как выразился бы русский поэт Михаил Юрьевич Лермонтов). В-общем, «темна вода во облацех»…

Эскадра Албукерки состояла из его прежних пяти каравелл и еще одной, шестой – упомянутой выше «Флор ди ла Мар».  Против включения последней в состав эскадры дома Афонсу энергично протестовал капитан «Морского Цветка» Жуан да Нова. Причем не без некоторых к тому оснований. Без аварии, которую потерпел его корабль у мыса Доброй Надежды, он бы уже полгода отдыхал от морских треволнений в Португалии. Как можно было требовать от него, тяжело больного человека, вместо законного отдыха, пускаться в новую авантюру на Востоке!? Нова был возмущен до глубины души.

Но протестовать и возмущаться было бесполезно. Согласно повелению дома Мануэла в распоряжение Албукерки, остававшегося в аравийских пределах, надлежало предоставить четыреста человек. А затянувшееся плавание, мадагаскарская авантюра, бои с магометанами и тяжелый климат Сокотры значительно поубавили численный состав. Откуда-то было необходимо получить пополнение для восстановления штатной численности. Самым лучшим источником такого пополнения поредевших рядов воинства Албукерки представлялась «Флор ди ла Мар» и девяносто человек ее команды. Признав весомость аргументов, приведенных Албукерки, Жуан да Нова с мрачным видом подчинился, но с того самого момента затаил на сердце злобу…   

Отплытие да Куньи в Индию сделало Албукерки самостоятельным командующим в северной части Индийского океана, между мысом Гвардафуй и Камбеем. Для человека с темпераментом Афонсу было, несомненно, величайшим облегчением перестать, наконец, зависеть от распоряжений и решений другого человека (пусть даже родственника, посвященного им собственноручно в рыцари на поле боя).

Теперь он единолично распоряжался эскадрой из шести кораблей. Но что это были за корабли! То, что они после плавания, продолжавшегося шестнадцать месяцев вместо шести находились в удручающе плохом состоянии, еле держались на плаву, было еще полбеды. Гораздо хуже была острая нехватка всего необходимого. В трюмах больше не осталось ни канатов, ни веревок, ни парусов, не сохранилось почти ни одной неповрежденной бочки для съестных припасов. И какой прок был в арбалетах без болтов  и пиках с полусгнившими древками?

Не в лучшем состоянии находился и человеческий материал.  Из числа пушкарей-канониров остались в живых лишь немногие, из числа мастеров – плотников, бочаров и других – лишь один или два. К тому же половина команды страдала разными болезнями с разной степенью тяжести, будучи не подспорьем, а скорей обузой для своих еще державшихся на ногах товарищей. Провианта оставалось всего на неделю. Албукерки, более экономный и хозяйственный, чем другие капитаны, еще сохранил на борту своего флагмана небольшой запас сухарей, который теперь распределил равномерно по всем кораблям. После чего задумался, что делать дальше.

Получить помощь на Сокотре дому Афонсу было не от кого, да и негде. Наоборот, Албукерки необходимо было самому заботиться о снабжении гарнизона  португальской крепости всем необходимым. Малинди, Мозамбик, как и всякий другой дружественный португальцам город, были отделены от подданных дома Мануэла, как минимум, тысячей миль, а на всех окрестных берегах господствовали враги – арабы, «мавры». Чтобы не умереть голодной смертью, заброшенным, так сказать, музой дальних странствий, на край света португальцам оставалось лишь одно – пытаться прожить за счет этих врагов, что, кстати говоря, означало бы следовать приказу дома Мануэла, захватить у мусульман несколько важных опорных пунктов. Важных опорных пунктов? Тогда почему бы не начать с важнейшего из них – Ормуза, повелителя Персидского залива, контролировавшего невольничьи рынки африканского побережья (да-да, уважаемый читатель, массовым вывозом так называемого «черного дерева», или «черной слоновой кости» - негров-рабов - из Африки арабские работорговцы занялись намного раньше португальских!) и морской торговый путь из Египта в Индию? Это, разумеется, означало бы вступить в борьбу с совершенно недостаточными силами, но… ведь можно было попытаться ввести «мавров» в заблуждение, создав у них ложное впечатление, будто в распоряжении португальцев гораздо больше сил и средств, чем в действительности…

«Ничто не принесет нам больше пользы, чем великий шум и пышность» - заявил Албукерки своим капитанам. И через несколько дней его шесть каравелл, с раздутыми парусами, пестрея множеством флагов и вымпелов, гордо вошли в гавань Калията . К сожалению, они не смогли ознаменовать свое прибытие торжественными трубными звуками, ибо Триштан да Кунья, отправляясь в Индию, забрал с собой все трубы, не оставив Албукерки ни одной. Поэтому пришлось заменить духовую музыку громким пением псалмов. Глотки у лузитанских моряков были луженые, пели они, быть может, и не слишком слаженно, но достаточно громко, чтобы произвести впечатление на местное население.

Калият, окруженный пустынным, без единого деревца, побережьем и голыми горами Аравии, не мог похвастаться особой красотой. Но он занимался активной экспортной торговлей (главным образом – финиками и лошадьми) и обладал превосходным портом. Появление чужеземной эскадры было как гром среди ясного неба. Опасаясь самого худшего, шейх Калията довел до сведения свалившихся ему в буквальном смысле слова на голову «неверных псов», что пришлет двух своих представителей для переговоров.

Умудренный жизнью и долгой службой королю, Афонсу ди Албукерки, понимавший, что «Восток – дело тонкое», умел надлежащим образом обставлять переговоры с сынами Востока. Поскольку по понятиям последних величие и пышность были неразрывно связаны друг с другом, он решил разыграть роль могущественного сатрапа еще более могущественного заморского владыки. «Лопни, но держи фасон!» (как говорят в Одессе). И потому взорам «мавров», поднявшихся на борт флагмана Албукерки - «Сирни» -, предстала картина, вселившая в их души и сердца благоговейное почтение (или почтительное благоговение – как кому больше нравится). Сам португальский флотоводец, облаченный в серый бархат, с подложенной под ноги шелковой подушкой, восседал, под пышным балдахином, как на троне, на самом богато украшенном резьбой кресле, какое только нашлось на борту его флагманского корабля.  На груди дома Афонсу сверкала тяжелая золотая шейная цепь, с плеч ниспадала величественными складками мантия красного бархата, с подбивкой из серого шелка. Его обступали полукругом португальские капитаны в блестящем вооружении. Вся палуба, куда ни кинешь взор, была устлана, а борта - увешаны дорогими тканями. Конечно же, вся эта роскошь, нарочито выставленная напоказ, не шла ни в какое сравнение с подлинной, сказочной роскошью Востока. Однако впечатляющая внешность Албукерки заставляла позабыть об этом. Эффект, к которому стремился дом Афонсу, был, вне всякого сомнения, достигнут.  Мавры пали ниц перед гордым существом на троне и были готовы припасть поцелуями к его ногам, покоившимся на шелковой подушке, если бы Албукерки, не одобрявший столь преувеличенного выражения почтительности (делая исключение разве что для папы римского – главы католической церкви, «наместника Бога на земле» и «вице-Христа», порою милостиво позволявшего особо избранным овцам своей паствы прикладываться к рубиновому кресту на своей туфле), не запретил им этого.

Очень учтиво и вежливо, но твердо дом Афонсу сообщил арабским посланцам свои пожелания. Он довел до их сведения, что находится на пути в Ормуз, с намерением заключить там договор о мире и дружбе. Пусть же Калият, признающий над собой верховную власть Ормуза, первым из подчиненных Ормузу городов насладится миром с королем Португалии, его защитой и покровительством, в обмен на которые он Калията не потребуется ровным счетом ничего…кроме обычной, весьма умеренной ежегодной дани.

Посланцы возразили, что для принятия окончательного решения Калияту необходимо обсудить вопрос с Ормузом, и взяли, так сказать, «тайм аут». На следующий день шейх Калията прислал Албукерки ладью, нагруженную апельсинами, лимонами, гранатовыми яблоками, а также несколькими овцами и коровами. Однако дом Афонсу, зорко наблюдавший за тем, что происходило в городе, и заметивший там внушившее ему подозрения передвижение войск, отказался принять на борт предложенное «маврами» продовольствие.  Передав на словах, что не примет ничего от людей, с которыми ему, возможно, придется сражаться.

Насмерть перепуганный шейх Калията клялся и божился, что и не думал о враждебных действиях. В доказательство чего, не дожидаясь ответа из Ормуза, готов незамедлительно передать свой город во власть посланца грозного короля Португалии. На что Албукерки милостиво согласился обсудить в деталях вопрос уплаты ежегодной дани после возвращения его эскадры из Ормуза. Главным для него было как можно скорее получить с берега как можно больше продовольствия, которого шейх теперь предоставил более чем достаточно. Правда, хитрый «мавр», разоблачая тем самым свое истинное отношение к «кафирам», всегда посылал им продукты самого низкого качества и, так сказать, «второй свежести». Поскольку продукты доставлялись с берега всегда под вечер или ночью, под покровом темноты было нетрудно сбывать португальцам подгнившие фрукты…впрочем, «гяуры» были рады и этому (хотя Албукерки со временем поквитался с мошенниками-калиятцами)…

Кургат, следующий порт на Оманском побережье, гнушаясь лицемерными уловками, предпочел открытую борьбу с пришельцами. Две тысячи воинственных, вооруженных до зубов арабов усеяли берег. О том, что вслед за тем произошло в Кургате, Албукерки сообщил в своем отчете королю с лаконизмом автора ветхозаветной книги Иисуса Навина: «Я напал на город, и все пали от меча». Или, выражаясь церковнославянским языком:  «убийством меча умроша» (Евр.11, 35). Больших сокровищ португальцам в разоренном городе найти не удалось. Зато им там досталось много риса, рыбы, мяса, меда, сливочного и растительного масла, гораздо более важных для них на тот момент времени.

Город сожгли, пленным отрезали носы и уши, чтобы их вид вселил страх в воинов и жителей Ормуза. В пламени погибла и чудесная по красоте мечеть, однако же завоеватели нисколько не жалели об уничтожении выдающегося шедевра мавританской архитектуры, как не испытывали никакого сочувствия к жестоко изувеченным ими военнопленным.  С их «нетолерантной», фанатичной точки зрения, мусульмане и их мечети были «мерзостью пред Господом»… К тому же у заброшенных судьбою на край света португальцев – горстки отчаянных смельчаков, не имевших ни малейшей надежды на подкрепление или чью-либо поддержку! – в борьбе против столь могущественного города-государства, как Ормуз, имелось лишь одно оружие – жестокость, единственно способная заранее подорвать боевой дух противника и его способность к сопротивлению. И это свое единственное оружие португальцы применяли, не колеблясь…

Известие о печальной судьбе Кургата молниеносно распространилось по всему Оманскому побережью. И потому Мушкат, или Мускат  (Маскат) затрепетал при виде эскадры «неверных», входящий в его подковообразную гавань.

Мускат, с его зеленеющими холмами, поросшими пальмами, ухоженными плодовыми садами и желтеющими просяными полями, был, пожалуй, самым живописным городом на этом опаленном солнцем побережье. К тому же он превосходно подходил под военно-морскую базу португальского флота. Все это укрепило Албукерки в намерении непременно овладеть Мускатом. Город не испытывал недостатка в защитниках,  но их предводителя (бывшего раба царя  Ормуза), по уверению хрониста, охватил непреодолимый страх, и он, чтобы умилостивить грозного иноземного завоевателя, прислал ему богатые дары.

«Никакие дары не помешают мне отсечь ему голову, если мы с ним не договоримся» - грозно заявил Албукерки посланцам бывшего ормузского дворцового раба. Услышав, что ему грозит, этот бывший раб сразу же согласился выполнить все требования дома Афонсу – платить ежегодную дань королю Португалии и снабдить эскадру всевозможными припасами, доставляемыми притом на мускатских судах.

Тем временем с высоких песчаных холмов, господствовавших над побережьем, за Мускатом внимательно следили тысячи глаз воинственных бедуинов – бедави, «сынов пустыни», сохранивших свой первозданный быт, не испорченных благами городской культуры и цивилизации.  Предводитель этих исконных, истинных арабов, встретившись, с правителем Муската, принялся срамить, стыдить и укорять его за малодушие. Не стыдно ли тому, наместнику ормузского владыки, без боя отдавать вверенный ему порт и город во власть пришельцев? Да и сколько сил может быть у неверных? Если считать по сто человек на корабль – а кораблей у них всего шесть -, значит, человек шестьсот, ну пусть даже семьсот, но уж никак не больше.  Гарнизон Муската же насчитывает две тысячи отборных воинов, если же прибавить к ним две тысячи всадников-бедуинов за его стенами, то – Аллах и его пророк свидетели!- «кафирам» мало не покажется!

Бывший ормузский раб, вознесенный милостью господина «из грязи в князи», но оказавшийся явно не на высоте своего положения, терзался страхами и сомнениями, не в силах ни на что решиться. Но жители Муската согласились с доводами шейха бедуинов. И потому на следующий день ни одна лодка с провиантом не отчалила от берега в направлении стоявшей на якоре португальской эскадры. А вскоре из города донеслись крики радости его жителей, приветствовавших вступление в Мускат вспомогательных отрядов бедуинов.

Албукерки заверил своих капитанов в том, что ему искренне жаль губить этот красивый, полный всякого добра и вообще полезный во всех отношениях город, но…всякое сопротивление должно влечь за собой немедленную и беспощадную кару. Или, может быть, они, капитаны, иного мнения на этот счет? Гордые фидалгу, не скрывая своего недовольства, ответили на вопрос дома Афонсу, что их мнение вряд ли имеет значение, коль скоро решение уже принято их начальником и предводителем.

Португальцы напали на город с наступлением рассвета. Нападение застало защитников Муската врасплох, и потому возведенные ими на берегу баррикады были преодолены атакующими почти мгновенно.  Да что там баррикады! Даже городская стена не смогла сдержать напора португальцев. Однако, городские улочки оказались слишком узкими и тесными для правильного, упорядоченного, регулярного боя, тем не менее, глазомер, быстрота и натиск («суворовская триада») португальских «чудо-богатырей» помогли им добиться победы на всех направлениях штурма. «Сыны пустыни» показали спину, обратились вспять и предпочли искать спасения вне стен Муската, на родных просторах. Мускат же разделил судьбу Кургата…

Больно об этом писать, но дело здесь, как и в других местах, не обошлось без разрушенья португальцами мечети.  На этот раз они проявили так много религиозного пыла и рвения,  что купол и стены мечети обрушились на головы разрушителей. Стоявшие снаружи португальцы сочли благочестивых разрушителей погибшими, но…ко всеобщим удивлению и радости, те, один за другим, выползли из-под развалин, целые и невредимые… Это было сочтено чудом Божиим, вселившим радость во всех его очевидцев, и побудивших хрониста экспедиции записать на пергамене следующее: «Очевидно, наш Господь Бог пожелал дать зримое знамение своего благоволения по поводу уничтожения этого проклятого капища».

Уверенная отныне в пребывании с ней и на ней Божьего благоволения, эскадра под знаменем креста бедных соратников Христа и Храма направилась вдоль оцепеневшего от ужаса Оманского побережья, к сильно укрепленному Сохату, и снова отчет Албукерки о происшедших там событиях вместился в краткую фразу: «Они не осмелились вступить с нами в бой и сдались». Хронисты же расцветили эту лаконичную фразу (вполне в стиле цезаревского  «Veni, vidi, vici» - «Пришел, увидел, победил»)  целым рядом любопытных и примечательных подробностей.

Вначале комендант арабской крепости Сохат явился на борт «Сирни» и облек свое решение подчиниться португальцам в красивые слова: «Мне известно, что португальцы уступают нам в численности, но, очевидно, на то воля Аллаха, чтобы они завоевали нас, и потому сопротивление было бы равнозначно безумию.  Кургат и Мускат дали пример неосмотрительности; Сохат же, подчиняясь непреодолимому, желает избегнуть их участи».

«Кто следует велению Небес, тот поступает мудро» - ответил Албукерки, с насмешливыми искорками во взоре. После чего он от имени своего короля вступил во власть над городом, наложив на него, в обмен на привилегию стать португальским, ежегодную дань.

Впрочем, дом Афонсу не преминул оказать новому приобретению лузитанской короны всяческий почет. Португальская депутация, сошедшая на берег, в торжественной обстановке вручила местным вельможам богато расшитое знамя с гербом короля Португалии. При этом, на радость толп простолюдинов, целыми горстями разбрасывалась мелкая монета. А когда знамя было поднято на главной башне крепости Сохата, корабли португальской эскадры салютовали знамени короля из всех орудий.

С величественным видом, как бы оказывая величайшую милость коменданту крепости, Албукерки позволил ему, отныне – верному вассалу португальского престола – остаться на прежней должности и выполнять свои прежние обязанности. К чему «мавру» было знать, что немногочисленная португальская рать все равно не смогла бы выделить из своих рядов контингент, способный заменить прежний арабский гарнизон. Но тут комендант затронул непростой вопрос. Кто теперь будет, вместо правителя Ормуза, платить жалованье его, коменданта, наемникам, которые без жалованья, вне всякого сомненья, разбегутся?

Но Албукерки, чья касса, после раздачи мелочи сохатскому простонародью, была вконец опустошена, и здесь нашел выход из положения. Он довел до сведения отцов города, что тем надлежит расходовать наложенную на них ежегодную дань для содержания гарнизона.

Теперь все было в полном порядке, и нерешенных вопросов практически не осталось. Комендант поднес Албукерки грамоту с присягой населения Сохата в верности португальской короне, получив от дона Афонсу взамен багряно-красный плащ и серебряную чашу. На подобострастный вопрос, чем облагодетельствованный домом Афонсу город может выразить свою признательность Албукерки лично, великодушный португалец заявил, что более чем вознагражден счастьем и радостью стать другом столь мудрых людей.

На следующий день эскадра снялась с якоря.

Следуя вдоль побережья, шедшего теперь в северном направлении, она 22 сентября достигла последнего портового города перед Ормузом – маленького Офрасаома . Впрочем, город был, как говорится, «маленький, да удаленький». Как в свое время – древнерусский «злой город» Козельск, он наотрез отказался вести с пришельцами какие бы то ни было переговоры. Возможно, близость могущественного верховного владыки – Ормуза – помешала Офрасаому, в отличие от Сохата, узреть в приходе португальцев перст Аллаха. «Поэтому я вступил (в строптивый Офрасаом - В.А.) силой оружия, многих убил, а город сжег огнем».

Среди немногих пленных, пощаженных при захвате города, оказался пожилой знатный араб, чье невозмутимое и полное достоинства поведение произвело на португальцев столь глубокое впечатление, что они не стали его убивать, а привели к Албукерки. Старец проявил мудрость, сообразную с его преклонными годами. Очевидно, он смог оценить по достоинству предводителя иноземцев, к которому был приведен для беседы, и с готовностью рассказал дому Афонсу немало интересного о прошлом и настоящем Ормуза. В заключение своего импровизированного, но продолжительного доклада, старец выразил свое восхищение португальцами, «превзошедшими своей доблестью Александра» (вероятно, он сказал на самом деле «Искандара» или «Искандера» - именно так в мусульманской традиции именуют великого македонского завоевателя).

Албукерки, и сам ревностно почитавший память Александра Македонского, не без изумления осведомился у араба, из каких источников тот узнал о знаменитом полководце, покорителе Персидской державы, первым из европейских завоевателей дошедшем до Индии и даже частично подчинившем ее своей власти. Вместо ответа старый мусульманин достал из-под одежды написанную на персидском книгу в драгоценном переплете и преподнес ее в подарок Албукерки, который «с тех пор ценил ее превыше всех других сокровищ. Он подарил старцу красное одеяние и другие вещи из Португалии», приняв которые, ученый старец был отпущен с миром на все четыре стороны, вне всякого сомнения, радуясь тому, что, обретя желанную свободу,  сохранил в то же время в целости и сохранности и нос, и уши.

Захват «злого города» Офрасаома португальцами завершил подчинение домом Афонсу Оманского побережья. С нашей сегодняшней точки зрения это подчинение было не чем иным, как сплошной оргией жестоких убийств и поджогов. Но, в то же время, трудно не согласится с тем, что оно, под иным углом зрения, было, с начала и до конца, триумфом железной воли, трезвого расчета и отваги. Пять крупных (во всяком случае, по португальским меркам) портовых городов, число защитников которых исчислялось многими тысячами, были в течение всего-навсего пяти недель, приведены к покорности силами всего нескольких сотен человек, отделенных от своей отчизны расстоянием в пять тысяч морских лиг и имевших в своем распоряжении всего-навсего шесть каравелл, едва державшихся на плаву!

Что же касается образа действий подчиненных Албукерки, естественно, воспринимаемого нами, нынешними, как зверский и жестокий, то… что толку бичевать его теперь, задним числом,  с позиций  современности, в приливе праведного гнева, коль скоро он ни в коей мере не смущал, похоже, современников. Скорее всего, видевших в кровавых подвигах рыцаря Ордена святого Иакова Афонсу Албукерки не более, чем очередной пример подражания библейскому пророку Илии, велевшему, ревнуя о славе истинного Бога,, убить мечом нечестивых служителей скверного идола Ваала, да и самому к сему благому делу руку приложившему…

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

СДАЧА ОРМУЗА

Остров Ормуз (по-арабски - Джерун) располагается в северной части Ормузского пролива, между Оманским и Персидским заливами, в восьми километрах от материка, имеет овальную форму, размер семь на восемь километров, площадь сорок два квадратных километра. В его названии, скорей всего, запечатлелась память о верховном боге древних ариев Ахурамазде, или же Ормузде, Духе Света и Добра, веру в которого еще в незапамятные времена проповедовал златобородый пророк Заратуштра-Заратустра-Зардушт, именуемый в западной традиции Зороастром. К юго-западу от Ормуза находятся острова Кешм (самый крупный остров в Ормузском проливе) и Ларек. Рельеф холмистый (вулканического происхождения), максимальная высота — сто восемьдесят шесть метров. Побережье — преимущественно песчаные пляжи, местами к воде выходят утесы. К востоку от главной гавани имеется небольшая приливная система ручьев с солончаковой растительностью. Внутри острова по большей части растительный покров отсутствует.

Сегодняшний Ормуз – немногим более, чем топоним на географической карте. Еще в тридцатые годы ХХ века редкие туристы, посещавшие его, видели лишь пару руин, несколько жалких хижин, понемногу рассыхающихся и разваливающихся под палящим солнцем, выжигающим бесплодный берег… С тех пор, конечно, изменилось кое-что, но мало.

По сей день единственное постоянное поселение - рыбацкая деревня Ормуз на севере острова. Имеется еще несколько поселений с небольшими участками орошаемой земли и садами. Население острова (на котором еще сохранились остатки руин форта, построенного в свое время португальцами, о чем еще пойдет речь далее) в летнее время может уменьшаться в два раза из-за миграции.

В 2008 году на острове Ормуз был создан крупнейший в мире почвенный ковер. Композиция под названием «Персидский залив» была составлена из почв семидесяти  оттенков и заняла площадь в тысячу двести квадратных метров…

Вот, собственно, и все, что можно сказать о современном Ормузе…

Но в свое время этот «призрак былого величия» был самым гордым из торговых городов, сверкавших самоцветами на берегах Индийского океана. «Мир подобен перстню с драгоценным камнем, и драгоценный камень в нем - Ормуз» - так поэтично восхваляли «мавры» достославный город.

Правда, и тогда его климатические и природные условия никак нельзя было назвать благодатными. Пустынный, безводный, опаленный остров, накаляемый ежедневно чуть ли не добела жгучими лучами палящего солнца. Никакой растительности, кроме безлистных кустов терновника. Никаких полезных ископаемых, кроме красной охры, каменной соли и серы. Весь блеск, излучаемый когда-то Ормузом, он получал извне, как и все, включая питьевую воду.

Огромный и прекрасный город, выросший на этой голой, выжженной скале,  был обязан своим существованием и расцветом исключительно своему географическому положению у самого входа в Персидский залив, и двум своим превосходным портам. Прибывавшие как издалека, так и не издалека флотилии из стран Среднего и Ближнего Востока издавна искали прибежища в этих портах – и постепенно Ормуз превратился в центр распределения богатств всей Азии.  Эти богатства доставлялись в Ормуз как по морю, так и по суше,  караванами из Египта, Персии и Туркестана, ибо Ормуз, по мере своего роста и развития, стал важным транспортным узлом, перекрестком и конечным пунктам множества торговых путей.

С III века после Рождества Христова Ормуз (Хормус) входил в состав Новоперсидской державы Сасанидов (Эраншахра). После выхода на историческую арену новой религии – Ислама, проповедуемой пророком Мухаммедом (именуемым в западной традиции Магометом) – и распространения власти первых (праведных) преемников Мухаммеда – халифов - на Иранское нагорье в ходе арабских завоеваний (632—661 гг.) Ормуз стал основным портом и рынком области Керман. Примерно к 1200 году ее торговля с Индией и Китаем осуществлялась только через Ормуз. К середине XIII века Ормуз вошел в состав Монгольской империи (а точнее, ее филиала - государства ильханов из династии Хулагуидов, или Персидской орды). В этот период Ормуз дважды посетил венецианский путешественник и «земли разведчик» Марко Поло, «открывший» Европе далекий Китай.

Впоследствии Ормуз входил в состав среднеазиатской державы Тимуридов, затем – державы персидских шахов из династии Сефевидов. Флот китайской империи Мин под командованием Чжэн Хэ неоднократно посещал этот приобретавший все более приоритетное значение торговый порт, в ходе трех торгово-дипломатических экспедиций знаменитого китайского мореплавателя, 1414—1415, 1421—1422 и 1433 годов. В 1475 году на острове Ормуз также побывал русский путешественник Афанасий Никитин, упомянувший о нем в своем «Хож(д)ении за три моря»:

«А  Ормуз — на острове, и море наступает на него всякий день по два раза… Велик солнечный жар в Ормузе, человека сожжет… Ормуз — пристань большая, со всего света люди тут бывают, всякий товар тут есть; что в целом свете родится, то в Ормузе все есть. Пошлина же большая: ей всякого товара десятую часть берут.»

Ни в одном из городов тогдашнего Ближнего и Среднего Востока не увидеть было такого изобилия разнообразнейшего «красного» (как говорили на Руси) товара. Индийские парусники доставляли в Ормуз драгоценные камни, красивые ткани и пряности, а также тончайший муслин из Бенгалии; Каир и Александрия присылали благоуханную розовую воду, парчу и бархат, шафран и золотые слитки; из Малакки везли специи Дальнего Востока: мускатный орех, гвоздику, сандаловое дерево и камфару. Конечно, не было недостатка и в драгоценном китайском шелке. Кроме всего прочего, Ормуз считался – и по праву! - мировым «жемчужным рынком», исправно посещаемым всеми покупателями или продавцами бесценного жемчуга Персидского залива (известного в Древней Руси и Московском царстве как «гурмыжский», то есть «ормузский»). А также благороднейших арабских скакунов и ковров, не говоря уж о более скромных товарах…   

Ни клочка естественной зелени не украшало этот скалистый остров, но нигде любитель наслаждений не смог бы наслаждаться больше и лучше – были бы только деньги! За деньги можно было без труда получить все  виды ягод и плодов -, азиатских, африканских, европейских, коровье и растительное масло, рыбу, мясо, разного рода дичь, засахаренные и консервированные фрукты, маринованные огурчики (как же без них!),  все, что душе угодно, вплоть до льда для охлаждения напитков!  Однако же Ормуз заботился не только о чревоугодниках, гурманах, лакомках, но и о людях с более простыми вкусами, ценивших не столько изысканность кушаний, сколько большие порции. По обе стороны двенадцати улиц, слева и справа, располагалось по двадцать четыре  харчевни, в которых день и ночь поднимался ароматный пар над громадными котлами с рисом и заманчиво благоухали вывешенные в дверных проемах зажаренные целиком бараньи туши. Недостаток ощущался лишь в одном товаре – свежей воде, которая доставлялась на лодках с материка в Ормуз, где и продавалась горшками или кувшинами по соответствующим ценам по всей территории города бойкими, голосистыми водоносами.

Жители  Ормуза, главным образом – персы, вели в своих красивых, многоэтажных домах, снабженных хитроумной вентиляцией, позволявшей горожанам не так сильно страдать от жары и духоты, беззаботную жизнь, исполненную роскоши и восточной неги.

Их далекий государь, шаханшах («шах шахов», то есть «царь царей», или, как его часто называли европейцы, «император») Персии, беспокоил свои ормузских подданных лишь в раз году, присылая своих сборщиков налогов. В самом же Ормузе реальная власть принадлежала не местному царю («шаху» - по-персидски, или «малику» - по-арабски), а его визирю (первому министру). Вельможи Ормузского государства отнюдь не желали иметь энергичного правителя. Наоборот, правителю надлежало быть юным и не способным к правлению. Как только он утрачивал эти качества (по мере естественного взросления), вельможи ослепляли его, после чего сажали на престол очередного не способного к правлению юнца. И потому на момент прибытия эскадры Албукерки в городском дворце проживало ни много ни мало - пятнадцать ослепленных царей. Они ни в чем не нуждались, получая приличное их сану содержание, ибо всегда могла возникнуть необходимость повторно использовать кого-либо из этих слепцов в хитросплетении ормузских государственно-политических интриг.

Когда португальцы, словно свежий ветер, ворвались в самое гнездо этих интриг, Сеифадину, сидевшему на престоле, было пятнадцать лет от роду (самый подходящий возраст для царя Ормуза!),  а все бразды правления держал в свои цепких руках дряхлый старец – визирь Кожиатар.

Молва о том, что натворили португальцы на Оманском побережье, достигла Ормуза раньше их самих. Чего только не рассказывали в Ормузе о неведомых доселе чужеземцах, которых изображали даже пожирателями сырого человеческого мяса! В последнее Кожиатар, конечно, вряд ли склонен был поверить, но все же в его сердце поселился страх. Тем не менее, божественное провидение явно позаботилось о нем, ибо в ормузской гавани стояло на якоре множество судов: шестьдесят кораблей, в том числе один принадлежащий царю Камбея мощный боевой корабль водоизмещением восемьсот тонн, вооруженный тяжелой артиллерией, с тысячей человек команды на борту; почти столь же мощный военный корабль правителя Диу, а также немалое число более легких судов – так называемых «дау» . Все их команды состояли из правоверных мусульман, готовых оказать ормузскому визирю помощь и поддержку, как единоверцу и союзнику. Кроме того Кожиатар приказал срочно возвращаться в Ормуз своему собственному флоту, стоявшему на якоре у побережья «Большой Земли».

В самый ранний час 23 сентября, когда белые скалы еще призрачно мерцали в свете бледнеющей луны, португальская эскадра вошла в пролив. Весь день она осторожно плыла между мелями, избегая мелководья, и увидела Ормуз лишь к вечеру, когда лиловые тени голых соляных холмов стали становиться все длиннее и длиннее.

Португальцы увидели высокие дома и минареты, сбегающиеся на набережную во все большем количестве массы вооруженных «мавров» и целый лес корабельных мачт, чьи многочисленные разноцветные вымпелы и флаги пестрели в последних лучах заходящего солнца. Это было впечатляющее зрелище, не оставившее равнодушным никого из португальцев. Впечатление усиливалось не менее внушительным «звуковым оформлением»: пением труб, грохотом барабанов и литавр, то и дело заглушаемым оглушительными воплями.

Но португальцы, не смущенные этой грозной демонстрацией боевой мощи Ормуза и нисколько не робея (ну разве что в самой глубине души!), вошли на своих порядком обветшавших каравеллах в ормузскую гавань. Быстро оценив своим орлиным взором обстановку, Албукерки отправил послание начальнику камбейского «дредноута». Доведя до его сведения, что, если он не явится сейчас же на борт «Сирни» с изъявлением покорности, его судно будет потоплено. И -  чудо! – даже не подумав ответить аналогичным тоном, азиат незамедлительно последовал приглашению дома Афонсу.

Как и ранее - в Калияте, Албукерки тщательно оформил сцену, подготовил декорации. Но на этот раз он сменил сценический костюм, представ перед камбейским капитаном в полном блеске своих роскошных рыцарских доспехов и позолоченного шлема. По правую и левую руку от дома Афонсу стояли пажи, державшие его щит и меч, а капитаны со своими людьми (сколько вмещала палуба), в полном вооружении, создавали весьма внушительный второй план, или фон.

«Передайте царю Ормуза, пусть выбирает между миром и войной!» - приказал Албукерки камбейцу после краткого обмена приветствиями – «Если царь согласен признать верховную власть Португалии и платить нам дань, я буду защищать его от всех его врагов; в противном случае я уничтожу город и все корабли. Сам я, привычный к войне, предпочел бы войну, ибо Ормуз стоит того, чтобы быть завоеванным».

Ошеломленный увиденным и услышанным, камбейский капитан безмолвно удалился. Добравшись до берега, он горячо и долго заклинал Кожиатара быть с опасным чужаком как можно осторожней. Но  ветхий годами визирь, еще не знакомый с Албукерки лично, сделал пренебрежительный жест: «Этот жалкий заморский хвастун пытается нагнать на нас страху! В действительности же он не настолько глуп, чтобы напасть на наши силы, многократно превосходящие его собственные!»

Тем не менее, Кожиатар счел разумным тянуть время до прихода ормузского флота. Слова ведь ничего не стоят. Поэтому хитрый визирь объявил о своей готовности к переговорам и пригласил португальцев посетить город, намереваясь в ходе этого «дружественного визита» установить подлинные численность и силу своих «дорогих зарубежных гостей».

Но ему не удалось добиться ни того, ни другого. Албукерки потребовал от него окончательного ответа к следующему утру, а приглашению посетить Ормуз никто из португальцев не последовал. За исключением переводчика Родригиша, высадившегося на остров с целью «запастись продовольствием для четырехсот человек команды флагманского корабля». Никаких сведений, кроме этой многократно завышенной цифры, ормузцам выжать из него не удалось.

Ночью в Ормуз прибыл флот Кожиатара, состоявший из «дау» и быстроходных гребных кораблей и перегородивший выход из гавани, заперев в ней маленькую эскадру Албукерки. Кожиатар, заранее предвкушая радость победы, в которой не сомневался, распорядился взять как можно больше португальцев живьем, чтобы затем принудить их служить в рядах своих наемных войск.

Между тем Албукерки держал военный совет со своими капитанами и наиболее опытными в военном деле фидалгу. Некоторые из них откровенно называли плавание в Ормуз ошибкой. Не видя пользы в возможном уничтожении неприятельского флота, коль скоро у португальцев, даже если они победят, все равно не хватит сил захватить и, тем более, удержать за собой город. В случае же, если одолеют неверные (что отнюдь не исключено, ввиду их многократного численного превосходства), престиж Португалии в этой части света потерпит серьезный ущерб.  Не лучше ли было бы отправиться подстерегать мусульманские торговые суда в засаде у мыса Гвардафуй (в чем, собственно, и заключался их служебный долг, согласно королевской инструкции)? Просто удивительно, с какой настойчивостью веление долга неизменно звало благородных фидалгу к мысу Гвардафуй и к Баб-эль-Мандебскому проливу, в те заманчивые охотничьи угодья, где на горизонте так и мелькали арабские парусники…

«Я нисколько не сомневаюсь в Вашем бескорыстии» - ответил на эти речи Албукерки – «ибо знаю, как мало вы цените собственную жизнь. Но я спрашиваю вас не о том, должны ли мы захватить Ормуз, а о том, как мы должны это сделать! Мы навсегда утратили бы всякое уважение, если бы сейчас попытались избежать сражения с вражеским флотом. А после того, как он будет уничтожен, взять город нам будет нетрудно, ибо его защитники с гибелью своего флота утратят мужество и всякую волю к сопротивлению».

Слово взял Мануэл Телиш. «Все это верно»  сказал он – «Но как воодушевить людей на подвиги в войне, не приносящей им никакой добычи? Им уже немало пришлось перенести,  но они до сих пор остаются с пустыми руками».

Сходного мнения придерживались и многие другие фидалгу, но они не осмеливались высказать его столь же открыто, как Мануэл Телиш, которого хронист Гашпар Корреа называет «спесивым юнцом».

«Вам воистину не подобает вести такие речи, ведь Ваши руки  полнее, чем чьи бы то ни было еще» - строго одернул Албукерки молодого человека, намекая на его тайный побег в «охотничьи угодья» перед завоеванием Сокотры. Впрочем, возражения благородных  фидалгу против вступления в морское сражение с защитниками Ормуза диктовались скорее чувством противоречия, чем усталостью от войны. Ибо, как только они поняли, что решение их предводителя вступить в бой непоколебимо, они стали усердно готовиться к этому бою.

С рассветом стало очевидно, что и враг времени даром не терял. Палубы его многочисленных кораблей сверкали целыми лесами копий, готовые к бою пушкари стояли у своих орудий с зажженными фитилями. Внезапно прозвучал трубный сигнал, расположенные полумесяцем у входа в гавань гребные суда и «дау» двинулись на каравеллы, а спустя мгновение грянули первые орудийные залпы . Грохот артиллерийской перестрелки нарастал, ревя, словно морская буря, однако очень скоро стало очевидным превосходство более умелых португальских пушкарей. Когда рассеялось густое облако порохового дыма, нависшее над гаванью, взору Албукерки предстали палубы ормузских кораблей, усеянные трупами.

Корабль владыки Диу затонул, да и команда гиганта из Камбея больше не подавала признаков жизни, и потому дом Афонсу приказал двадцати португальцам завладеть им. Было нелегко вскарабкаться, без лестниц, на борта камбейского «дредноута». Когда же первые два португальца, наконец, все-таки взобрались на его палубу, они подверглись нападению оставшихся в живых камбейских моряков, выскочивших из своих импровизированных укрытий. В рукопашной схватке один из португальцев лишился правой руки, а другой получил несколько тяжелых ранений, но оба продолжали драться, выдержав натиск камбейцев и дождавшись соратников, подоспевших им на подмогу и побросавших всех уцелевших к тому времени магометан за борт.   

В кольце ормузских кораблей появлялось все больше разрывов. Над одними из них смыкались волны моря, другие пылали, охваченные огнем, третьи были взяты португальцами на абордаж. Разгромив неприятельский флот, «новые крестоносцы» Албукерки на этом не остановились. Войдя во вкус, они разрушили портовый квартал, и лишь с большим трудом дому Афонсу удалось помешать своим разошедшимся не на шутку кавалейру, доблестным фидалгу и прочим воинам Креста спалить дотла весь город, «полный всякого добра».

Всего за шесть часов на глазах у пораженного, не верившего собственным глазам, Кожиатара было развеяно, как дым, военное могущество Ормуза. Но, если бы хитрый визирь знал или хотя бы догадывался о том, что его противник одержал победу, имея в своем распоряжении в общей сложности (а не только на борту своего флагмана) всего четыреста (!) бойцов, ормузский старец, разумеется, не смирился бы так скоро с поражением. Впрочем, если бы да кабы…Не нами сказано: история не знает сослагательного наклонения…

Наутро после ормузской «Цусимы» Кожиатар отправил на «Сирни» своего заместителя Раснорадина, заключившего с домом Афонсу мирный договор. Ормузско-португальский договор содержал следующие условия, или пункты:

1.Царь Ормуза признает верховное владычество Португалии, выплачивает ежегодную дань в размере пятнадцати тысяч шерафинов, или серафимов (серафимом называлась золотая монета, равная по достоинству примерно четыремстам тогдашним португальским рейсам);

2.Царь Ормуза передавал португальцам в собственность под строительство форта и торговой фактории участок своей территории по выбору португальского главнокомандующего;

3.На период до завершения строительства форта и помещений фактории последняя должна была  размещаться в лучшем из расположенных поблизости зданий и содержаться за счет царя Ормуза.

Этот договор, составленный в двух экземплярах (персидском и арабском), был подписан царем Ормуза Сеифадином, его визирем Кожиатаром и заместителем последнего Раснорадином, после чего положен в серебряный ларец, запертый на тройной замок. Арабский текст, впоследствии отосланный домом Афонсу в Лиссабон, был выгравирован на листовом золоте, персидский – написан золотыми и лазурными буквами на листе пергамена, причем каждый экземпляр был снабжен тремя «вислыми» (как выражались дьяки московского Посольского приказа) печатями тонкой работы – печатью царя (из чистого золота), и печатями его вельмож (изготовленными из серебра).

Теперь Албукерки мог со спокойной совестью и с легким сердцем, в сопровождении своих капитанов и вооруженной свиты, лично засвидетельствовать свое почтение его величеству ормузскому царю. Несчастный отрок был не в силах оторвать своих испуганных и изумленных глаз (которых еще не успел лишиться, в силу своего юного возраста и неопытности в государственных делах) от грозного, облаченного в кроваво-красный бархат чужеземного воителя, пока, наконец, смиренно не склонил пред Албукерки голову. Однако дом Афонсу с просветленным лицом пожал и потряс царю-мальчику обе руки, «что считается у мавров знаком величайшей дружбы»,   как утверждает хронист Каштан(ь)еда.  Потом они сели, португалец – в кресло, Сеифадин со своими визирями – на подушки «ибо они привыкли сидеть по-женски».

Вероятно, двухчасовая светская беседа, протекавшая в теплой, дружественной обстановке (выражаясь языком советского официоза, еще памятного одногодкам автора настоящей книги) была невероятно скучной, причем - для обеих сторон.  Собеседники ограничивались взаимными комплиментами, которые переводил толмач Родригиш. Однако, прежде чем попрощаться, Албукерки потребовал от всех троих ормузцев клятвенного подтверждения заключенного с ним договора, и они поклялись на Коране честно и добросовестно выполнять условия мирного пакта.

На следующий день юный царь прислал своему новому португальскому другу драгоценные дары – усыпанный драгоценными каменьями золотой пояс с не менее богато изукрашенным кинжалом, четыре перстня, большой кусок парчи с мерцающими на нем крупными самоцветами и арабского жеребца в роскошной сбруе, а каждому из португальских капитанов – по штуке самого лучшего шелка. Как того требовал обычай вежливости, Албукерки выразил свою признательность ответным даром. Он «отдарился», как писал хронист, «чем-то из имевшегося у него на борту». Надо думать, португальскому Главнокомандующему пришлось немало поломать себе голову над тем, что за подарок придется по вкусу восточному владыке (как бы юн и не искушен в делах правления тот ни был)…

Не откладывая дела в долгий ящик, Албукерки приступил к строительству форта на отведенном ему участке ормузской территории. Он входил во все подробности строительства, предоставил в распоряжение каждого капитана отряд строителей, определил фронт и характер работ, как и сроки их завершения. Одни доставляли камни, другие – обтесывали их, третьи – подносили к строительной площадке, четвертые – готовили раствор и т.д. и т.п.

Между тем, начало строительных работ было ознаменовано возникновением очередной проблемы. Уступчивость и показное миролюбие Кожиатара были связаны с вселенной в него домом Афонсу уверенностью в том, что на борту португальских каравелл находится целое войско, насчитывающее, если и не много тысяч, то, по крайней мере, много сотен человек. И потому в тот день, когда визирь царя Ормуза убедился бы в противном, его покорности и миролюбию мог бы настать конец, что означало бы возникновение новых осложнений.  Албукерки долго думал…и придумал выход из грозившей осложниться в связи со строительством форта ситуации. С тех пор рабочие команды португальцев появлялись на строительной площадке то в облике тяжелых пехотинцев – с копьями, щитами и в кольчугах, то – в облике стрелков из арбалета, то – в облике аркебузиров. Благодаря этой стратегеме, взору соглядатаев Кожиатара, внимательно следивших за ходом строительных работ, чуть ли не каждый день представали все новые отряды португальских воинов. В конце концов, шпионы доложили старому визирю, что, по их подсчетам, общее число португальцев, во всяком случае, никак не меньше тысячи двухсот.

Но эта весть ничуть не улучшила настроения Кожиатара (хотя он до того, возможно, думал, что «гяуров» еще больше). Он понимал – его владычество близится к концу. Ведь не случайно даже Раснорадин - его, Кожиатара, собственный заместитель -, чьи два сына, виновные (или, во всяком случае, обвиненные) в попытке покушения на жизнь царя Ормуза, ели горький хлеб изгнания в Персии, обратился с прошением, позволить им возвратиться в Ормуз, не к нему, Кожиатару, а к предводителю португальских пришельцев…

Впрочем, Албукерки проявил себя мудрым, искушенным и тактичным дипломатом. Вместо того, чтобы дать от собственного имени разрешение изгнанникам вернуться, он испросил это разрешение, как знак монаршего благоволения, у юного царя Ормуза. Естественно, царь Сеифадин, можно сказать, влюбленный в Албукерки, не смог отказать ему в просьбе помиловать изгнанников, пусть даже – неудачливых цареубийц (хотя – кто знает, были ли сыновья Раснорадина впрямь виновны в инкриминируемом им тягчайшем преступлении?).

В отличие от юного царя, другие высокопоставленные ормузцы питали в отношении дома Афонсу и его «команды» те же отнюдь не дружеские чувства, что и визирь Кожиатар. Сама мысль, что эти чужаки, к тому же – сплошь неверные (кроме нескольких кормчих-мусульман) дерзнули строить крепость на их, на ормузской земле, была невыносима для гордых островных вельмож, да и птиц не столь высокого полета. Иные из них давали выход переполнявшим их мстительным чувствам, все чаще, по любому поводу, а то – и без всякого повода, задирая португальцев. В постоянной толчее, царившей на переполненных народом улицах, улочках и переулочках Ормуза, всегда была возможность улучить момент и дать пинка или ударить кулаком под ребра того, кто тебе не по нраву или не по вкусу…

Возмущенные португальцы пожаловались Албукерки на обиды, чинимые им ормузскими задирами.

«Защищайтесь!» - ответил жалобщикам дом Афонсу. «Но пускайте в ход лишь кулаки, не оружие!». И вот уже именитые горожане Ормуза явились к Албукерки с жалобами на обиды и побои, причиненные и нанесенные им португальцами.

«Да, мои молодцы – сущие дьяволы!» - с сокрушенным видом ответил Албукерки потерпевшим, показавшим ему в качестве доказательства свои выбитые португальскими кулаками зубы. «Они неутомимы, как бы тяжела ни была работа, которую им приходится выполнять. Сейчас их сила бьет через край, поскольку у них нет возможности вести войну. Назовите мне имена виновных, чтобы я мог назначить им примерное наказание».

Чаще всего пострадавшие в уличных стычках с португальцами ормузцы не могли назвать дому Афонсу имен своих обидчиков. Но его обещание наказать виновных служило потерпевшим утешением. Если же, паче чаяния, удавалось установить личность обидчика, Албукерки отдавал приказ профосу взять провинившегося под арест. Однако, странным образом, арестованному всегда удавалось бежать по пути к месту грозившего ему наказания.

Как ни удивительно, этот чистой воды спектакль производил должный эффект. Словесный образ португальцев, создаваемый Албукерки, при выслушивании жалоб пострадавших граждан города Ормуза, в сознании и воображении последних, поднимал их авторитет в глазах островитян. А его хорошо разыгранный гнев на поведение своих подчиненных, примирял становившихся свидетелями этого гнева ормузцев с утратой или ослаблением в деснах зубов, отбивая у островных забияк в то же время охоту к дальнейшим провокациям…

В общем и целом, у Ормуза не было особых поводов жаловаться на поведение силой навязавших ему свое присутствие «находников из-за моря». Об этом неустанно заботился Албукерки, совершенно не собиравшийся притеснять покоренный народ, и ценивший превыше всего дисциплину, закон и порядок. Никому из португальцев не дозволялось оставаться ночью на берегу и посещать город без разрешения. Каждому капитану дозволялось посылать в Ормуз для закупки провизии только одного из членов своей команды (сделанные покупки несли за ним местные носильщики).

10 октября 1507 года весь строительный материал был доставлен, и Албукерки, под грохот корабельных пушек, заложил первый камень в основание будущего форта, чья главная башня была задумана столь высокой, чтобы с нее можно было озирать все, происходящее на материке, на много миль. Хотя Ормуз с величайшей готовностью и совершенно безвозмездно предоставил в помощь португальцам много сотен каменщиков, в от памятный день к строительству приложили руку даже самые спесивые рыцари и фидалгу, собственноручно, хотя и не слишком умело, месившие раствор и клавшие камень на камень. Работать под палящим солнцем было нелегко, но все трудились с шутками и прибаутками, и в первую очередь – сам, обычно столь строгий, верховный главнокомандующий. Дальнейшему улучшению настроения строителей способствовала присылка им царем Ормуза Сеифадином обильного, роскошного обеда, к которому дом Афонсу, уже от своих собственных щедрот, добавил, в качестве десерта, корзины, полные спелых и лакомых плодов.

Покуда росли ввысь стены и башни нового оплота португальской власти на Среднем Востоке, Албукерки приводил в порядок свою обветшавшую эскадру. Соблюдая разумную осторожность, он приказал всякий раз вытаскивать на берег только одну из португальских каравелл, ибо ни на мгновение не доверял коварному Кожиатару. «Я прокилевал мои корабли, отскреб их и оснастил их всем необходимым, после чего они стали столь хорошо оснащенными, как если бы только что сошли со стапелей лиссабонской верфи», писал дом Афонсу своему монарху, Хронисты же подчеркивали, что после завершения ремонта Албукерки радовался своей обновленной и преображенной эскадре не меньше, если не больше, чем выигранному сражению. Видимо, любовь, испытываемая моряком к своему кораблю, была чувством, свойственным  главному герою этой книги от рождения.

Ормузские дела отнюдь не заставили его забыть об острове Сокотра, чей гарнизон уже испытывал нехватку всего необходимого для жизни. Дом Афонсу приказал нагрузить каравеллу «Рей Пекену» («Маленький Король») провиантом (включая продукты питания, предназначенные специально для больных), лекарствами, инструментами и прочим, и ее капитан, Мануэл Телиш, откровенно радовался полученному новому заданию (крепостное строительство казалось ему слишком скучным занятием).

В один прекрасный день на противоположном Ормузу побережье материка появился посол шаханшаха Персии со свитой, не решившийся, однако, с учетом уже дошедших до шахской столицы Исфагана известий о событиях в Ормузе, переправляться на остров, ограничившись присылкой Кожиатару письменного требования об уплате дани за текущий год.

«Предоставьте это дело мне!» - успокоил Албукерки перепуганного визиря – «Теперь вы – подданные короля Португалии, и не должны бояться никакой державы на земле!»

Терпеливо (?) дожидавшемуся дани персидскому послу дом Афонсу отправил, вместо денег, корзину с арбалетными болтами и аркебузными пулями (которую фантазия позднейших иллюстраторов этого совершенно достоверного исторического факта превратила в брошенные грудой на палубу к ногам сановного перса стрелы, мечи, алебарды, копья и пушечные ядра), а сверх того – велел передать ему на словах короткое, но ясное послание:

«Скажите шаху Персии, что эти монеты чеканят в Португалии для уплаты государям, требующим дани от вассалов дома Мануэла, короля Португалии, Индии и Ормуза».

Это словесное послание дошло да шаханшаха и заставила «царя царей» крепко призадуматься, но, в то же время вызвало в нем невольное уважение к «гяуру», из уст которого оно исходило.

Как бы то ни было, Ормуз, казалось, окончательно смирился со своей участью. Строительство португальского форта близилось к своему завершению, португальская фактория активно совершала сделки, Албукерки же тем временем уже мечтал о новых территориальных приобретениях на материке, но… на беду дома Афонсу, его пять капитанов своими упрямством, алчностью и тупостью, вполне сознательно  разрушили все честолюбивые замыслы своего предводителя, поставив в то же время под вопрос и под удар все, что уже было достигнуто им за время «войны в Заливе»…   

---

Часть I    Часть II.     Часть III.    Часть IV.