И.И. Серебренников в своей книге "Великий отход" писал о бароне Унгерне:

"В нем...жила вера в сверхъестественное, потустороннее; он как бы принадлежал минувшим векам: был суеверен, всегда общался с ламами, ворожеями и гадателями, которые сопутствовали ему в его походах во время гражданской войны...Барон был своеобразным романтиком, жил во власти каких-то отвлеченных идей. Фантастической мечтой его было восстановление павших монархий мира: он хотел вернуть Ургинскому Богдо-Гэгэну его царственный трон в Монголии, восстановить династию Цинов в Китае, Романовых в России, Гогенцоллернов - в Германии. В этом смысле он безнадежно плыл против течения. Выступи он на много лет позже - он, вероятно, имел бы больше шансов на осуществление своей политической программы.

Унгерн был злейшим врагом коммунистов и социалистов и считал, что Запад-Европа одержим безумием революции и нравственно находится в глубочайшем падении, растлеваясь сверху донизу. Слова "большевик" и "комиссар" в устах Унгерна звучали всегда гневно и сопровождались обычно словом "повесить". В первых двух словах для него заключалась причина всех бед и зол, с уничтожением которой должны наступить на земле всеобщий мир и всеобщее благоденствие. Барон мечтал о рождении нового Аттилы, который соберет азиатские полчища и вновь, подобно Божьему Бичу, вразумит и просветлит растленную Европу. Вероятно, барон и готовил себя к роли такого Аттилы".

Петербургский литератор, ставший соратником Унгерна в последние дни перед походом в Забайкалье, Фердинанд Оссендовский, писал, что барон дважды направлял монгольского князя Пунцига в Тибет искать вход в подземную страну Агарти, где, согласно ламаистской традиции, пребывает Чакравартин /12/, Царь Мира, духовный Властелин человечества, хранящий тайны истинного Посвящения. В первый раз посланец Унгерна вернулся с письмом и благословением от самого Далай-Ламы. Во второй раз он не возвратился. Попытка воплощенного Бога войны установить контакт с духовным Центром мира, очевидно, не удалась. Двери Агарти не распахнулись перед ним. Однако это ничуть не умалило стойкости и решимости барона и впредь идти по предначертанному ему пути.

Унгерн был бесспорно жесток в своей антибольшевицкой борьбе И. пожалуй, единственным изо всех Белых вождей не только на словах, но и на деле противопоставил большевицкому красному террору равный ему по жестокости белый террор. Как говорится, "клин клином..."

Впрочем, все вышеизложенное - наиболее распространенная "историософская" версия мотивации поступков Унгерна. Между тем, существует и еще одна версия, основанная на глубоком анализе исторических источников, относящихся к эпохе Унгерна и выдвинутая нашим старым и давним знакомцем, известным современным отечественным историком Белого движения А.С. Кручининым. Согласно ей, своими действиями - в частности, походом на территорию советского Забайкалья -, барон Унгерн должен был решить конкретные задачи по освобождению России от большевиков, отнюдь не мысля себя при этом "новым Чингисханом", а относительно трезво оценивая силы своей дивизии и войск, подчиненных Атаману Г.М. Семенову. В частности, "ставка в первую очередь на сибирских повстанцев и белых партизан, суммарные силы которых...превышали русские войска "западного фланга", включавшие в себя и интернированных китайскими властями" /13/ в 1,5 раза, а также провозглашенное Приказом №15 верховенство местных командиров ("Общая команда переходит к тому начальнику, который вел непрерывную борьбу с Советскими комиссарами на территории России, причем, не считаясь с чином, возрастом и образованием") и интересный принцип ротации кадров ("При мобилизации бойцов пользоваться их боевой работою, по возможности не далее 300 верст от места их постоянного жительства. После пополнения отрядов нужным по количеству имеющегося вооружения кадром новых бойцов, прежних, происходящих из освобожденных от красных местностей, отпускать по домам"), недвусмысленно опровергают рассуждения об "очистительной буре с Востока", которую якобы стремился принести на клинках своих монгольских воинов Унгерн во имя строительства "Желтой Империи" /14/.

В итоге своего исследования А.С. Кручинин приходит к выводу о том, что "в погоне за романтическими красивостями русскому генералу барону Унгерну отказывают в последнем посмертном праве - войти в историю тем же верным солдатом России, которым он был всю свою жизнь" /15/. И с этим выводом трудно не согласиться. Однако, на наш взгляд, пройдет еще немало времени, прежде чем будут тщательно изучены и осмыслены все исторические источники (как архивные, так и мемуарные), относящиеся к барону Унгерну, и его облик и мотивы поступков предстанут перед нами в ясном виде (в той мере, насколько это возможно, с учетом отдаленности этих событий во времени от нас).

Все знавшие барона Унгерна отмечали его большую личную храбрость и неустрашимость. Приведем свидетельства Д.П. Першина - современника Унгерна, известного сибирского краеведа и публициста, ставшего очевидцем многих событий, происходивших в Монголии в 1920-1921 гг.:

"Походная жизнь и привычка повелевать, жить в условиях узко-военной среды все же наложили на него некоторый отпечаток армейской солдатчины, хотя и едва заметной. В общем он производил впечатление довольно замкнутой натуры. По отзывам лиц к нему близко стоящих, он быстро поддавался минутным вспышкам, особенно если это касалось дисциплины и служебного долга и, главным образом, шло вразрез с его монархическими идеями. В питье и пище он был умерен и нетребователен, в особенности в отношении последней. Был бессеребренник и отличался безусловной честностью. Это был человек, который и по своему характеру, и навыкам, и действиям как-то не укладывался в рамки современной жизни. Он обладал многими положительными качествами - безумной храбростью, бескорыстием и полной нетребовательностью в материальном отношении к другим и самому себе и чистоплотностью в своих отношениях к людям. Он готов был жить и жил, как самый простой казак его отряда, и нередко проявлял заботливость и трогательную доброту к соратникам. Но в то же время он бывал временами безумно, как-то по-средневековому безжалостно жесток и до крайности суеверен, тоже по-средневековому. Он все искал общения с потусторонним миром, и его почти всегда сопровождали ламы-гадатели, и их предсказаниям он верил и ничего не предпринимал, предварительно не погадавши у своего ламы-цзурхайчи (астролога)"./16/.

А вот отрывок из воспоминаний Атамана Г.М. Семенова:

"Доблесть Романа Федоровича была из ряда вон выходящей...Наряду с этим он обладал острым умом, способным проникновенно углубляться в область философских суждений по вопросам религии, литературы и военных наук. В то же время он был большой мистик по натуре, верил в закон возмездия и был религиозен без ханжества. Это последнее в религии они ненавидел, как всякую ложь, с которой боролся всю жизнь" /17/.

В заключение рассказа о личности барона Р.Ф. фон Унгерн-Штернберга, остановимся на одном из эпизодов его биографии, незаслуженно обойденном исследователями. Речь идет о награждении его орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия 4-й степени. Унгерн всегда с гордостью носил эту высшую воинскую награду России. Изображен он с ней и на самой известной фотографии, сделанной в плену у красных. Большинство исследователей упоминает о том, что барон был награжден этим орденом в период Великой войны. Леонид Юзефович, автор, пожалуй, самой известной у нас в России книге об Унгерне - "Самодержец пустыни" - пишет: "...Унгерн имел один Георгиевский крест..." /18/, очевидно, не делая разницы между солдатской наградой - знаком отличия Военного ордена (Георгиевским крестом) и офицерским орденом Святого Георгия. Называет барона Георгиевским кавалером и его командир в Отряде особой важности в годы Великой войны, упоминавшийся нами выше поручик Пунин. При этом в литературе нигде не упоминается, за что именно барон Р.Ф. фон Унгерн-Штернберг был удостоен высшей военной награды Российской Империи. Между тем, в Российском государственном военном архиве нами был выявлен интересный документ:

"Приказ

По Отдельной Инородческой Конной Дивизии

3 марта 1919 г. Военн(ыЙ) гор(одок) Даурия

№45

(...)

§6

генерал-майор Унгерн-Штернберг (Роман) по постановлению Георгиевской Думы на основании ст. 8 и 33 Статута награжден орденом Св. Великомученика Георгия 4-й ст. Особого Маньчжурского Отряда за то, что, командуя взводом в январе 1918 г. разоружил Хайларский гарнизон в составе батальона.

Справка: Приказ Отдельной Восточно-Сибирской Армии №61 §3.

Подлинный подписал: Начальник дивизии подполковник Усачев /19/.

С подлинным верно: Старший адъютант подъесаул (подпись) /20/.

Впрочем, нужно отметить, что награды особого Маньчжурского отряда зачастую дублировали награды Российской Империи, поэтому вполне можно допустить, что Унгерн был дважды Георгиевским кавалером. Разоружение и отправка в глубь России разложившегося, вследствие революционной пропаганды, гарнизона станции Хайлар произошло в середине января 1918 г. (19 декабря 1917 г. аналогичную операцию провел Семенов совместно с Унгерном на станции Маньчжурия, только тогда соотношение разоружавших и разоружаемых было 7:1500...). По воспоминаниям Атамана Г.М. Семенова, в Хайларе события происходили следующим образом:

"Было установлено, что в день предположенного разоружения комитет гарнизона должен был иметь заседание около 11 час. вечера. Это время мы и решили использовать для разоружения казарм. Численность гарнизона достигала 800 штыков, мы имели 250 конных баргут /21/ и одну сотню штабс-ротмистра Межака...Разоружение было произведено бароном Унгерном в течение не более двух часов времени настолько безболезненно, что гарнизонный комитет, заседавший в это время, даже не подозревал о случившемся..."/22/. Как видим, в ходе данной операции Унгерну удалось избежать кровопролития, но в то же время он смог выполнить задачу, решение которой значительно способствовало укреплению антибольшевицких сил в Забайкалье.

4.Организационная структура Азиатской конной дивизии

Отдельная военная туземная бригада была сформирована 1 сентября 1918 г. в составе 2-го и 3-го Даурских (3-ий вскоре получил наименование Хамарский) конных полков и артиллерийской батареи (приказ по Особому Маньчжурскому отряду №210 от 23 сентября 1918 г.).

Приказами по войскам 5-го Приамурского корпуса №2 и №5 от 11 и 19 октября 1918 г. бригада была развернута в отдельную Туземную конную дивизию и переименована в Инородческую.

Приказом войскам отдельной Восточно-Сибирской армии №41 от 8 декабря 1918 г. отдельная Инородческая и формировавшаяся Бурятская конные дивизии были сведены в Туземный конный корпус, а штаб отдельной Инородческой конной дивизии переименован в штаб Туземного конного корпуса (приказ по корпусу №71 от 29 марта 1919 г.).

Приказом войскам отдельной Восточно-Сибирской армии №157 от 12 мая 1919 г. корпус был переименован в Азиатский, и из названия Инородческой дивизии, в связи с вхождением ее в корпус, исключалось слово "отдельная".

На основании приказа начальника штаба Верховного главнокомандующего №470 от 28 мая 1919 г. отдельная Восточно-Сибирская армия была переформирована в 6-ой Восточно-Сибирский армейский корпус, а входившие в армию корпуса - в дивизии. Приказом войскам 6-го Восточно-Сибирского армейского корпуса №1 от 18 июня 1919 г. управления корпусов, в том числе Азиатского, были обращены на формирование управлений дивизий.

Из частей Азиатского корпуса была сформирована Азиатская конная дивизия в составе трех бригад: двух конных (1-ая - Даурский и Хамарский, 2-ая - 1-ый и 2-ой Бурятские полки) и Инородческой военно-артиллерийской (4 батареи + батарея особого назначения и перевязочный отряд). Приказом помощника командующего войсками Приамурского Военного Округа №193 от 22 сентября 1919 г. Хамарский полк был переименован в Татарский.

Приказами помощника командующего войсками Приамурского военного округа №302 от 11 октября и №398 от 6 ноября 1919 г. Азиатская конная дивизия была расформирована и из ее состава сформированы две отдельные конные бригады - Азиатская (1-ый татарский (бывш. Татарский) и 2-ой Татарский (бывш. 2-ой Бурятский) конные полки) и Монголо-Бурятский (Бурятский (бывш. 1-ый Бурятский) и Даурский конные полки.