Русский комендант, как выше сказано, был мне приятелем; но главный начальника генерал Тотлебен не знал меня. Поэтому я постарался проведать, кто и каков был его адъютант и где он поместился. Имя его Бринк. Он служил капитаном в Русской армии. Сам граф Тотлебен расположился в доме Винцента на Братской улице (Bruderstrasse), а Бринку отвел помещение насупротив, в доме Паля. Я настоятельно упросил коменданта Бахмана, чтобы этого капитана Бринка перевели на житье ко мне и так долго приставал к самому коменданту, что он согласился переехать в мой дом. Япостарался снискать его дружбу и воспользоваться ею для общаго блага. Чего я ни придумывал в его удовольствие! Вскоре я убедился, что именно он нам нужен, что он был, так сказать, правая рука графа Тотлебена. Из вернаго источника дошло до меня, что Русский полный генерал, граф Фермор, приказывал графу Тотлебену взыскать с Берлина 4 миллиона, не причиняя городу особых насилий. Поэтому я начал всячески убеждать господина Бринка в том, что Берлин не в состоянии уплатить столь неумеренныя деньги и убедительнейше просил, чтобы он склонил графа Тотлебена к пощаде. Нет сомнения, что просьба моя была доложена, так как, вслед за тем, магистрату велено снова явиться в 2 часа по полудни к Котбусским воротам, куда он и отправился из дома г-на Вангенгейма, где все утро дожидался, что граф Тотлебен туда приедет. У ворот снова не последовало никакого решения, хотя туда прибыли многие обыватели и на коленях просили сбавки. Граф Тотлебен оставался непреклонен. Между тем неприятельская армия находилась по большей части в самом городе. Солдаты ходили по всем улицам, из которых некоторыя, можно сказать, кишели ими. Наступала грозная минута: между солдатами заходила речь о разграблении.

Посреди общей беды и смущения пошел я с капитаном Бринком к графу Тотлебену. С искреннею, сердечною и в тоже время правдивою горячностью представил я ему, что требования его нет возможности исполнить, что Pyccкие имеют преувеличенное понятие о богатстве Берлинских купцов и в особенности менял-Евреев. Моими мольбами и плачем довел я графа Тотлебена до того, что он согласился получить вместо 40 бочек золота только 15 и кроме того 200 тысяч государственных талеров в пощадных деньгах (Douceurgeld), и не стараго чекана, а тогдашнею ходячею серебряною монетою или дукатами, считая по 4 талера в дукат *). Немедленно я, можно сказать, полетел в Думу объяснить о том магистрату и купечеству. Тотчас военный советник и бургомистр Ридигер составил договор о сдаче города. Члены магистрата отправились к графу Тотлебену с этим договором, который и был проверен, подписан и разменен на обе стороны.

9 Октября последовало распоряжение о доставлении неприятельским войскам уговоренных 200 тысяч пощадных денег, дабы удовлетворить Австрийцев, которые иначе не соглашались уходить из города. Решено было весь окуп приносить ко мне в дом, где и происходил прием всех денег. Работы у меня, таким образом, прибыло вдвое. День и ночь неприятелъския войска наполняли мое жилище, в котором и без того негде было повернуться от лиц, искавших себе убежища и от несметнаго множества чужой поклажи с вещами и деньгами. И по ночам не давали мне покою, так что все время, пока неприятели хозяйничали в городе, я не ложился в постель. Погода стояла самая дурная. Денно и ночно принужден я был ходить по улицам, удовлетворяя либо Русских и Австрийцев, поминутно требовавших то того, то другаго, либо самих обывателей, в их жалобах на Русских солдат, которые безчинствовали вопреки строжайшим приказам графа Тотлебена. Благодаря моему доступу к графу Тотлебену, приказавшему, чтобы часовые пропускали меня во всякое время безпрепятственно, все в то время обращались ко мне, и я старался, по возможности и без отлагательства сделать угодное каждому. О всяком доходившем до меня своевольстве Русских солдат я немедленно доносил генералу, и тот приказывал тотчас же наказывать провинившагося. Вот чем объясняется отличное поведение Русскаго войска во время его здешняго пребывания. 10 Октября гр. Тотлебен, по приказанию ген. Фермера, должен был разорить, разграбить и сделать негодными к дальнейшему производству все находившияся в Берлине королевския фабрики, а равно забрать все воинские запасы, находившияся в общественных местах и, конечно, весьма значительные В списке фабрик, подлежавших опустошению, находилась также золотая и серебряная мануфактура. Узнав о том еще накануне, я пошел к графу Тотлебену, сообщил ему эту горестную весть и клятвенно уверил его, что эта мануфактура только по имени своему королевская, но доходы ея не поступают в королевскую казну, а идут все на содержание Потсдамскаго сиротскаго дома и многих сотен бедных сирот. Я должен был изложить письменно это заявление, подписать и подтвердить клятвенно; граф крикнул коменданта и приказал ему вычеркнуть обе эти фабрики из списка.

*) У Фридриха Великаго приготовлялись тайком и оловянные талеры, и его примеpoм если не оправдывает, то объясняет Тьер Наполеоновы фальшивыя Рyccкия ассигнации 1812 года. П. Б.

Только что ушел я домой, как до меня дошла весть о том что в упомянутой подученной от Фермера бумаге приказано посадить на гауптвахту обоих здешних газетчиков и на следующее утро прогнать их сквозь строй, к чему приготовления уже делались. Мне жаль было обоих несчастных людей. В 9 часов вечера я опять пошел к графу Тотлебену. Он уже ложился спать. Я извинился в частой моей докуке и боязливо завел речь о том, чтобы не позорить этих людей. Между прочим говорил я ему: "Подумайте и обсудите, ваше сиятельство. Ведь они вовсе не виноваты и не причастны в том, что появилось в газете и что так раздражает Русских. Газета зависит не от них только, но пропускается цензурою. Все мы люди, всегда подверженные ошибкам. Не век же продлится война? Теперь положение дел может скоро перемениться, и тогда, пожалуй, последует отместка за этот случай и за оскорбление того или другого подданнаго Русской Императрицы, столь же невиннаго, как и эти люди. Но не жестоко ли теперь так поступать с Русской стороны?". Граф Тотлебен внимательно глядел на меня и наконец возразил, что не в его власти уклониться от исполнения приказа, к которому нельзя применить никакой оговорки. "Ступайте домой. Ночью я подумаю и окончательное решение дам завтра утром". В 4 часа этого утра я уже был у графа Тотлебена, приветствовал его и спросил, не прилетал ли к нему добрый ангел и не шепнул ли о пощаде невинных арестантов? Он сказал, что газетчиков приведут к улице, где назначено прогонять их сквозь строй, и там будет им сделано только внушение, а от самаго прогона они освобождаются. Так и вышло.

11-го Октября магистрат уведомил меня, что графом Тотлебеном приказано сносить на большую дворцовую площадь всякое без исключения находящееся в городе огнестрельное оружие, о чем дано знать в каждый дом. Никто не знал, по какому это поводу, и жители снова встревожились. Сдача оружия уже началась, когда я поспешил к графу Тотлебену и, спросив его скромно о причине таковаго распоряжения, представил, что большая часть граждан имеющих ружья и пистолеты, держит их только для своего удовольствия; что им горько будет это лишение, Русским же это оружие обратится лишь в тягость. Граф и этот раз сослался на приказание графа Фермера "Но чтобы показать вам, продолжал он, как мне нравится ваше усердие ко благу города и ваших сограждан, я велю, чтобы они принесли на площадь несколъко сотен старых и негодных ружей; казаки переломают их и побросают в воду. Таким образом и это приказание будет мною для виду исполнено".

Вообще я и весь город можем засвидетельствовать, что генерал этот поступал с нами скорее как друг, нежели как неприятель. Что было бы при другом военачальнике? Чего бы ни выговорил и не вынудил бы он для себя лично? А что произошло бы, если бы попали мы под власть Австрийцев, для обуздания которых от грабежа в городе граф Тотлебен должен был прибегать к разстреливанью.

Графу Тотлебену предписывалось прижать в особенности Евреев и взять в заложники Ефраима и Ицига. Еврейские старшины, три дня сряду остававшиеся в помещении графа, поведали мне свою беду. Я представил генералу, что в договоре о сдаче города эти Евреи не поименованы особо и что они внесли деньги, сколько приходилось по раскладке на их долю. Мне стоило величайших усилий переубедить графа Тотлебена, и Евреи были пощажены.

Наконец, граф Тотлебен получил приказание поспешить отъездом из Берлина; но еще многое оставалось уладить, и для того были потребованы к нему господа Вегели, Шюце и Вюрстлер. Походило на то, что их берут в заложники. Шюце не было в городе. Вегели и Вюрстлер пришли ко мне в смертном страхе и просили выручить их. Я решился спросить графа, зачем нужны ему эти люди. Он сказал: "Они поедут в лагерь, где перечтут собранный здесь деньги и сдадут начальству". Я поймал его на слове и заметил, что для этого нужны не эти люди, а счетчики. Возражать было нечего, и вместо этих господ взяты три кассира, которые потом поехали и в Пруссию, где их долго продержали под арестом. 12-го Октября вечером граф Тотлебен и войска его выбыли наконец, из города, и освободился дом мой, более походивший на скотный двор, нежели на жилище, после того как Русские наполняли его собою денно и нощно. Все время должен я был довольствовать питьем и едою всякаго, кто ко мне являлся. Прибавить надо еще многие подарки, без которых не удалось бы мне исполнить то что я исполнил. Чего все это мне стоило, остается занесенным в книге забвения. Город не спросил меня, сколько я издержал, а я не требовал, дабы не стали говорить, что я действовал ради собственной выгоды. В течение двух недель, со всех концов города и даже из чужих краев, безпрестанно приходили ко мне похвальныя письма, в которых величали меня спасителем Берлина и многих тысяч людей».

Графу Фермеру, тогдашнему генерал-губернатору покоренной нами Восточной Пруссии, Гочковский отвез в Кенигсберг, богатую трость, осыпанную драгоценными каменьями, в знак благодарности города Берлина за отличное поведение Русских войск. Граф сначала не хотел принимать этого подарка, но потом взял, сказав, что покажет императрице Елисавете Петровне. Фермор говорил Гочковскому, что с Берлина взято мало денег в сравнении с тою контрибуцию, которую Прусский король взял с Лейпцига. Берлинцы взнесли нам свой окуп не сполна и выдали на некоторую сумму вексель. Фридрих II-й приказывал Берлинскому купечеству не уплачивать по этому векселю, и Фермор стыдил тем Гочковскаго. Доpoгия табакерки, перстни и разныя ценныя вещи, которыя имел с собою Гочковский, выручали его из затруднений. Граф А. Б. Бутурлин увидал у него золотую табакерку с бриллиантами и портретом Фридриха II-го. Ему захотелось купить ее; но цену нашел он слишком высокою и спросил, нельзя ли приобрести один портрет. Гочковский вынул портрет и приподнес нашему главнокомандующему, который подарил за то слуге Гочковскаго двадцать рублей.

25-го Июня 1761 г. граф Тотлебен был арестован и увезен в Петербург. Упоминая о том, Гочковский не объясняет причины; но ему конечно была она лучше других известна.

Мы извлекли из Записок Гочковскаго относящееся до взятия Русскими войсками Берлина, о чем повествует он лишь мимоходом; главною же целью его Записок было показать свои заслуги перед Прусским правительством. Историк Семилетней войны может отыскать в этой книжечки еще довольно любопытных заметок. О взятии Берлина написана была графом Тотлебеном подробная и любопытная реляция, помещенная в VI-й книге "Архива князя Воронцова" с современным планом города. Про газетчиков он говорит: "Найденныя в Берлине печатныя письма, которыя в противность нашему Российскому двору и союзников Ея Императорскаго Величества армии, велел я все собрать и под виселицею сжечь чрез тамошняго палача. А в оном городе Берлине кои сочиняют газеты, за их противное составление, по нынешней войне сами они наказание заслужили, чтоб их наказать шпицрутеном; а по прошению того всего города от того наказания уволены из высочайшей Ея Императорскаго Величества милости. Однакож не плац экзекуцию были они выведены и раздеты были. Также осмотрел королевскую там камору и которые найдены сундучки и короба с золотыми, серебряными и другими алмазными вещами, бригадиру Бенкендорфу велел я запечатанными с собою к армии до Франкфурта взят".

Памятником, взятия Берлина Русскими войсками осталась между прочим табакерка, описание которой ниже следует. II. Б.

ДОСТОПАМЯТНАЯ ТАБАКЕРКА. 

Длина около 3 вершков; высота: 1 вершок. Белая эмаль по золоту. На эмали цветныя изображения.

1) На крышке снаружи: Русские солдаты и казаки (вензель: Е на сабр-таше) отдыхают у костра подле палаток.

2) На крышке изнутри: двуглавый орел держит на красных лентах продолговатый щит с тесною Немецкою надписью, помещаемою ниже. По сторонам: знамена разных цветов, барабаны и литавры.

3) С боков: а) Русские солдаты и казаки; б) казак, выветривающий свои платья; в) большая телега о двух лошадях, нагруженная разноцветными знаменами (трофеи?); сзади - часовой; г) Пруссии солдат ломает ружье. На земле разломанные тесаки, ружья и т. п.; д) снизу—знамя и барабан.

Надпись

с сохранением орфографии и пунктуации *)

Die Unternehmung derer Russen auf Berlin. Anno 1760 d. 3-ten October. Lies der General Tottleben die Stadt aufordern, nach diesem

starck bombardiren.

D. 4. r?ckte das Preusisch Printz-W?rtembergische Corps hier ein und besetzten d. 5 die Berge und die Stadt der Mauer Seite.

D. 6. wurde die Pallisaden Seite attaquiret.

D. 7. gegen ein ander starck canoniret heute fr?h stiess das Pre?ss-Httlfensche Corps zu dem erstern u da die Oestereicher unter des General Lasci Comando auch ankamen, so wurde diesen abend gegen 6 Uhr die Stadt zum zweiten mahl aufgefordert.

D. 8. wurde wegen grausamen wind und regen nichts vorgenommen diese nacht capit?lierte der Magistrat mit dem General Tottleben und marchirten.

*) Списывал, граф Алексей Александрович Бобринский. С.-Петербург 31 Марта 1891 года. Табакерка случайно приобретена в Вене А. А. Половцовым. П. Б.