ПАМЯТИ КОРНИЛОВА

Дружно, корниловцы, в ногу!

В бой нас Корнилов ведет!

Знает он к славе дорогу,

Русь он Святую спасет!

Вражья , нечистая сила,

Став средоточием Зла,

Руский наш Храм осквернила,

Ум у людей отняла.

Ждет большевицкого хама

Гибель от нашей руки!

В красную мы пентаграмму

Русские всадим штыки!

Непримиримо ощерясь

С черных небесных высот,

Белый корниловский череп

Красную нечисть грызет!

Генерал Лавр Георгиевич Корнилов родился в 1870 году в станице Каркалинской Семипалатинской области в семье простого казака Сибирского казачьего войска, дослужившегося до чина хорунжего. Мать Лавра Георгиевича была по происхождению киргиз-кайсачкой (или казашкой, говоря по-современному). Его имя и отчество сложили напоминанием о Небесном Покровителе Православного Русского Воинства – святом Великомученике и Победоносце Георгии и о лаврах, не раз венчавших русское оружие. Эти лавры многократно венчали и чело самого Корнилова, которому в жизни довелось стать и победоносным предводителем российских войск в борьбе с врагами внешними и внутренними, и мучеником за Великую Россию. Корнилов окончил Омский кадетский корпус и Михайловское артиллерийское училище. В 1892 году был направлен служить в Туркестан. Через три года поступил в Академию Генерального штаба, закончил ее с золотой медалью и был направлен для прохождения дальнейшей службы в Польшу, а оттуда – снова в Туркестан. В Туркестане молодой Корнилов принял активное участие в разведывательных операциях, связанных с русскими военными экспедициями в Восточной Персии. Из Туркестана он вывез старинный золотой перстень, принадлежавший якобы завоевателю Индии Бабуру (основателю династии Великих Моголов), с которым не расставался до конца дней своих. В данный период своей служебной карьеры Корнилов не менее активно занимался литературной деятельностью. В русских журналах регулярно печатались его многочисленные обзорные статьи о Персии и Индии. В 1901 году Корнилов опубликовал основанную на личных впечатлениях книгу "Кашгария и Восточный Туркестан". Когда разразилась Русско-японская война, Корнилов был назначен на фронт начальником штаба стрелковой бригады. За храбрость был награжден орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия 4-й степени. После окончания войны снова служил в Туркестане, а позднее – на Кавказе и в Прибалтике (Остзейском крае). В 1907 году, в чине полковника, Корнилов был назначен русским военным агентом (атташе) в Китае. Когда началась Великая (Первая мировая) война, генерал Корнилов командовал 9-й Сибирской стрелковой дивизией; вскоре он получил под командование 49-ю пехотную дивизию, а затем 48-ю дивизию, за отличавшие ее бойцов необычайные стойкость и героизм, получившую почетное наименование Стальной дивизии. Стальная дивизия генерала Корнилова отличилась особым упорством в обороне, прикрывая отход русских войск Юго-Западного фронта с Карпат. Корнилову тогда не удалось вывести сою доблестную дивизию из-под германского контрудара. Стальная дивизия попала в окружение, часть ее чинов не сумела избегнуть германского плена. Попал в плен и тяжело раненый Корнилов. По факту разгрома Стальной дивизии было начато следствие, но дело было вскоре закрыто из-за пленения Корнилова и из-за нежелания командных "верхов" им заниматься. К тому времени генерал Корнилов уже дважды пытался бежать из германского плена, и оба раза – неудачно. Несмотря на грозившую ему опасность, он замыслил новый побег. Пришло известие, что в одном из лагерей военнопленных, у нескольких содержавшихся там русских офицеров имеются надежные документы, с которыми можно смело бежать. Нужно было только добиться перевода в этот лагерь, являвшийся одновременно лазаретом (госпиталем). Корнилов перестал принимать пищу. Он худел, пил в больших количествах чрезмерно крепко заваренный чай (чифирь), стремясь вызвать у себя учащенное сердцебиение. В июне 1916 года его, наконец, перевели в лагерь-госпиталь. По прошествии некоторого времени Корнилову удалось бежать, переодевшись в австрийскую военную форму. Под видом военнослужащего "императорской и королевской армии" ему удалось добраться до Будапешта, а оттуда – до небольшого городка Карансевбеш, расположенного на территории Трансильвании. Эта область, заселенная в значительной степени румынами, издавна являлась яблоком раздора между ними и венграми, что, как мы увидим далее, сыграло немаловажную роль в судьбе беглеца. Тем временем охрана лагеря обнаружила побег Корнилова (о чем сам беглец, разумеется, не знал). Причем его побег обнаружился совершенно случайно: генерал не пришел на отпевание скончавшегося в лагере русского офицера, что вызвало обоснованные подозрения у лагерного начальства. Посланная за Корниловым охрана обнаружила его отсутствие. В течение нескольких дней Корнилов скрывался в лесу от погони. Случайно он наткнулся на пастуха-румына, который вывел его к Дунаю. С большим трудом Корнилов перебрался на противоположный берег, что стало для него спасением. Румыния только что вступила в Великую войну на стороне держав Антанты. Поэтому на территории Румынии уже находились офицеры Русской императорской армии, формировавшие команды из пленных и пойманных дезертиров. В одну из таких команд и попал генерал Корнилов. Побег Корнилова из плена был редчайшим случаем, ибо бежавший имел чин генерала. Корнилов был принят самим Государем Императором Николаем Александровичем в царской Ставке в Могилеве. За проявленные выдающиеся храбрость и отвагу Царь наградил генерала Корнилова Орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия 3-й степени. Сотрудники различных русских газет наперебой брали у Корнилова интервью, во всех иллюстрированных журналах печатались его портреты. Можно с полным основанием сказать, что после своего успешного побега из плена Корнилов стал подлинно национальным героем. Ранней осенью кровавого 1916 года Корнилов вновь отправился на фронт. Ему было поручено командовать 25-м пехотным корпусом, входившим в состав Особой армии русского Юго-Западного фронта. 2 марта 1917 года, после Февральского переворота, глава Временного комитета Государственной думы, октябрист М.В. Родзянко, вызвал генерала Корнилова в Петроград. Однако назначил Корнилова командующим Петроградским военным округом не Родзянко, а Государь Император Николай Александрович, одновременно со своим отречением от Престола. 2 марта 1917 года. Многие считали генерала Корнилова республиканцем по убеждениям. Подчеркивали, что именно Корнилов счел возможным наградить Георгиевским крестом (!по утверждениям некоторых - даже "на красной ленте"!) печально известного унтер-офицера Лейб-Гвардии Волынского полка Т.И. Кирпичникова, застрелившего собственного командира штабс-капитана И.С. Лашкевича и тем положившего начало бунту войск Петроградского гарнизона. Правда, с другой стороны, тот же самый Кирпичников, прибывший, уже в офицерском чине прапорщика, зимой 1918 года на Дон, чтобы записаться в формируемую Корниловым белую Добровольческую армию, был расстрелян на месте, но сделано это было не по приказу самого Корнилова (хотя, возможно, и с его ведома), а по приказу Александра Павловича Кутепова, в чьей стойкой приверженности идеям монархизма не было сомнений (являясь последним командиром Лейб-Гвардии Преображенского полка в феврале 1917 года, А.П. Кутепов тщетно пытался противостоять мятежникам с оружием в руках, в чем, однако, не преуспел, ввиду господствовавших повсеместно "измены, трусости и обмана", говоря словами Государя Николая Александровича.

Между тем, приближайшем рассмотрении эта легенда развеивается и судьба Кирпичникова предстает в несколько ином свете. Согласно воспоминаниям белого генерала Б.А. Штейфона (будущего командира Русского Охранного Корпуса на Балканах в годы Второй мировой войны) о генерале Кутепове, унтер-офицер запасного батальона Лейб-гвардии Волынского полка Т.И. Кирпичников в февральские дни 1917 г. в Петрограде "выстрелом из винтовки убил перед строем начальника учебной команды и взбунтовал команду... Кирпичников был объявлен "героем революции" и его наградили за совершенный "подвиг" несколькими Георгиевскими крестами и произвели в прапорщики. Керенский публично восхвалял Кирпичникова и от себя лично навесил ему лишний Георгиевский крест. Весь этот долго длившийся ужас производил на олфицеров кошмарное впечатление. Судьбе было угодно, чтобы прапорщик Кирпичников встретился с полковником Кутеповым. Нетрудно представить, с каким чувством переживал Александр Павлович эту встречу.

- Так вы тот унтер-офицер Кирпичников, который застрелил своего начальника команды?

- Да, я самый, - самодовольно ответил "герой революции".

- Прекрасно! - растянуто произнес Кутепов, что обыкновенно служило верным признаком его сильненйшего возбуждения.

- Уведите прапорщика, - произнес Александр Павлович адъютанту.

Через несколько минут во дворе раздались выстрелы..."

Как явствует изприведенного нами выше отрывка воспоминаний Штейфона о Кутепове, Корнилов никакого отношения к награждению Кирпичникова Георгиевским крестом (тем более на легендарной "красной ленте"!) не имел. Георгиевский крест (не на красной, а на обычной черно-оранжевой - цвета "порохового дыма с пламенем" - ленте) "герою революции" лично "навесил" отнюдь не Корнилов, а лютый враг Корнилова - "душка" Керенский. К тому же сама история убийства начальника учебной команды запачсного батальона Лейб-гвардии Волынского полка штабс-капитана И.С. Лашкевича до сих пор остается крайне неясной. Кто именно его убил, по сей день не известно. Сам Кирпичников, написавший "по свежим следам" воспоминания о том, как он взбунтовал команду и способствовал переходу всего полка на сторону революции, не упоминает ни единым словом о том, что именно он убил своего офицера (хотя в те дни охватившей Петроград повальной революционной эйфории это могло бы только прибавить ему популярности). Согласно воспоминаниям Кирпичникова, штабс-капитан Лашкевич, которому он приказал выйти из коридора казармы, "пошел во двор быстрыми шагами к батальону. Раздались выстрелы из окон. ЛАшкевич был убит".

Что же касается производства Кирпичникова в подравпорщики и награждения его Георгиевским крестом 4-й степени 1 апреля 1917 г. (приказ №120), то оно не имело никакого отношениея к убийству им штабс-капитана Лашкевича. Согласно приказу, Кирпичников был награжден за то, что "27 февраля, став во главе учебной команды батальона, первым начал борьбу за свободу народа и создание Нового Строя, и, несмотря на ружейный и пулеметный огонь в районе казарм 6-го запасного саперного батальона и Литейного моста, примером личной храбрости увлек за собой солдат своего батальона и захватил пулеметы у полиции".

Генерал Корнилов дважды посещал Государыню Александру Федоровну в Александровском дворце (5 марта – совместно с известным врагом династии, октябристом-масоном А.И. Гучковым, и 8 марта). Об этих посещениях Царицы Корниловым сохранились весьма разноречивые сведения, однако – как бы то ни было! – именно Корнилов, обязанный своим положением и военной карьерой Государю Императору Николаю Александровичу, счел для себя возможным осуществить, по распоряжению Временного правительства, в отсутствие Государя Императора, арест Императрицы и больных корью Августейших детей, находившихся в Александровском дворце Царского Села. Не случайно впоследствии ударники-корниловцы пели в своем полковом марше "За Россию и свободу": Мы былого не жалеем, Царь нам – не кумир. Лишь одну мечту лелеем – Дать России мир.

Что поделаешь – как говорится, из песни слова не выкинешь. Возможно эти не слишком благовидные деяния, совершенные заслуженным генералом Лавром Корниловым в первые дни после Февральского переворота, стали причиной его страшного конца... Карьера Корнилова при Временном правительстве оказалась, на первых порах, еще более успешной, чем при Царе. В мае 1917 года он получил назначение командующим 8-й армией Юго-Западного фронта, 27 июня стал генералом от инфантерии (то есть – полным генералом), 7 июля – Главнокомандующим войсками Юго-Западного фронта. Став свидетелем нараставших, в результате беспрепятственной подрывной деятельности врагов России, систематически разлагавших Русскую армию, генерал Корнилов изменил свое прежде терпимое отношение к "революционным свободам" и начал настойчиво предлагать Временному правительству навести порядок в стране и, прежде всего, в армии – пока не поздно. Поэтому его имя стало приобретать все большую популярность, прежде всего в офицерской среде. Как вспоминал позднее будущий Донской атаман генерал П.Н. Краснов, "Офицеры ждали от него (Корнилова – В.А.) чуда – спасения армии, наступления, свободы, победы и мира, потому что понимали, что продолжать войну уже больше нельзя, но и мир получить без победы тоже нельзя". В то же время, для распропагандированных левыми агитаторами солдатских масс имя Корнилова, наоборот, стало равнозначным смертной казни и другим суровым наказаниям, которые он требовал восстановить с целью придания армии необходимой боеспособности. Этой же цели служило и формирование из наиболее патриотически настроенных солдат и офицеров отборных "ударных частей" , "революционных батальонов" и "частей смерти", своей символикой (черные мундиры, черно-красные шевроны, эмблемы "Адамовой головы" на погонах, рукавах, знаменах, головных уборах и значках) наглядно демонстрировавших свою готовность к смерти "во имя спасения Родины и Свободы". Одной из первых воинских частей "революцией мобилизованных и призванных" (как сказал бы советский поэт Владимир Маяковский) стал сформированный подполковником Неженцевым "Корниловский Ударный отряд", одно время именовавшийся "Славянским". Утром 8 июля 1917 года генерал-от-инфантерии Корнилов направил Верховному Главнокомандующему генералу А.А. Брусилову, министру-председателю Временного правительства князю Г.Е. Львову и военному министру А.Ф. Керенскому телеграмму, в которой предлагал им вновь ввести на театре военных действий отмененные после свержения Царя исключительные меры наказания, вплоть до смертной казни. Правда, в тот день князь Львов вышел в отставку, и главой Временного правительства стал Керенский. Последний, уже в своем новом качестве, ответил Корнилову: "Приказываю остановить отступление…всеми мерами". В результате, по распоряжению генерала Корнилова в армии начались расстрелы дезертиров, шкурников и паникеров. Трупы расстрелянных выставлялись на всеобщее обозрение на дорогах с соответствующими надписями. Кроме того, в целях восстановления дисциплины на фронте было запрещено проведение митингов. Телеграмма Корнилова, адресованная Брусилову, Львову и Керенскому, естественно, носила строго секретный характер. Тем не менее, она была совершенно неожиданно опубликована газетой "Русское слово". Стало совершенно ясно, что Корнилов хочет навести в армии порядок, а Временное правительство не дает ему этого сделать. В глазах патриотической общественности генерал предстал спасителем Отечества. На его адрес приходило множество поздравительных посланий. Взбешенный Керенский потребовал отдать под суд тех, кто предал секретный документ огласке, но было уже поздно. Керенский собрал совещание в Могилеве. Генерал Корнилов не получил от премьера приглашения на это совещание, но прислал туда очередную телеграмму. В телеграмме Корнилов подчеркивал, что "в настоящее время необходимы одновременно с мерами репрессий и самые решительные меры к оздоровлению, омоложению офицерского командного состава". С Корниловым был солидарен и его будущий преемник на посту командующего белой Добровольческой армией генерал Антон Иванович Деникин. По мнению Деникина, Временному правительству следовало восстановить в русской армии дисциплину, для чего требовалось учредить военно-полевые суды и ввести смертную казнь не только на фронте, но и в тылу, упразднить солдатскую "декларацию", комиссаров и солдатские комитеты. Все эти требования изначально и выдвигал Корнилов. Решая, кого назначить Верховным Главнокомандующим, Керенский сделал выбор в пользу Корнилова, ибо, с полным на то основанием, считал, что прежний Верховный Главнокомандующий генерал Брусилов, ориентируется на солдатские массы (носившие его, как некоего "революционного папу" на руках в кресле, украшенном красными лентами!) больше, чем на командный состав. В ночь на 19 июля 1917 года Временное правительство назначило генерала Корнилова Верховным Главнокомандуюшим. Корнилов сразу же выдвинул условия, при которых был согласен принять новое назначение. В качестве первого обязательного условия он назвал "ответственность перед собственной совестью и всем народом". Далее шли требования, выдвигавшиеся Корниловым и раньше. По прошествии двух дней газета "Русское слово" опубликовала на своих страницах эти требования, назвав их "Условиями генерала Корнилова». Принятие этих требований, по сути дела, превратило бы генерала в военного диктатора, столь необходимого истерзанной войной и внутренней смутой России. Корнилов считал власть Временного правительства гибельной для России. По этому спору к них в Керенским не раз возникали жаркие споры и ссоры. Керенский упорно не желал покидать свой высокий пост, к чему призывал его Корнилов. Положение дополнительно осложнялось начавшей развиваться у главы Временного правительства манией величия. Удивительно быстро "штафирка" Керенский перешел в разговоре с заслуженными боевыми генералами Русской Императорской армии на оскорбительно-высокомерный тон. Можно себе представить, как поседевших в боях за Россию генералов бесила такая манера Керенского. Особенно обижался на премьера крайне самолюбивый Корнилов. В первых числах августа 1917 года в левую печать просочились сведения о том, что Керенский более не считает генерала от инфантерии Корнилова соответствующим занимаемой тем высокой должности, на которую сам же его назначил, и планирует назначить на его места генерала Черемисова, "умеющего ладить с исполкомом Советов" (и пошедшего впоследствии, после Октябрьского переворота, на службу к злейшим врагам Национальной России - большевикам). В рядах сторонников Корнилова нарастало возмущение. Совет Союза казачьих войск публично заявил, что отныне подчиняется только "своему вождю – герою Л.Г. Корнилову». Конференция Союза Георгиевских кавалеров недвусмысленно предупредила, что в случае смещения генерала Корнилова Временным правительством произойдет вооруженное выступление в его защиту. Временное правительство вызвало Корнилова "на ковер» в Петроград, но генерал отказался явиться. Встреча Корнилова с Керенским состоялась только 10 августа. Но эта встреча не только не сгладила отношений между ними, но еще больше их обострила. Опасаясь за свою жизнь, Корнилов прибыл в зимний дворец в сопровождении небольшого вооруженного отряда с несколькими пулеметами. Генерал предупредил "душку"-Керенского, что, если тот попытается убрать его "без лишнего шума" (как тот впоследствии убрал генерала Крымова), то в ход будет пущено оружие. После этого конфликта Керенский счел совершенно необходимым провести основательную "чистку" военного ведомства, где заседало слишком уж много открытых противников и скрытых недоброжелателей Временного правительства. Так, от занимаемой должности был освобожден бывший эсер-террорист Б. В. Савинков, ставший при Корнилове, фактически, главой военного министерства. Корнилов заявил решительный протест против лишения Савинкова должности. Он подчеркивал, что "уход Бориса Викторовича…ослабит "престиж правительства". Своему начальнику штаба генералу Лукомскому Корнилов приказал перебросить Кавказскую туземную (Дикую) дивизию и 3-й конный корпус Юго-Западного фронта (находившийся под командованием генерала Крымова) в район Новосокольники-Невель-Великие Луки, откуда они могли спокойно вести военные действия как в направлении Москвы, так и в направлении Петрограда. Подступы к Петрограду (район между Выборгом и Белоостровом) заняла 5-я Кавказская казачья дивизия. Разумеется, передвижение столь многочисленной группы войск не осталось незамеченным и вызвало в левых кругах настоящий переполох. Поползли умело разжигаемые закулисными кукловодами слухи о готовящемся якобы Корниловым военном перевороте. В такой напряженной обстановке в Москве 12 августа 1917 года открылось Государственное совещание. В рамках этого совещания была широко развернута агитация за Корнилова. В ответ Керенский произнес речь, в которой тщетно пытался доказать непререкаемость воли и власти Временного правительства в армии и вообще в военных делах. 13 августа генерал Корнилов лично прибыл в Москву, где патриотическая общественность устроила герою торжественную встречу. Офицеры-фронтовики носили героя на руках. На какое-то время Керенскому удалось заручиться поддержкой Корнилова в борьбе с большевиками. Взамен Корнилов потребовал от "Главноуговаривающего" (прозвище, данное русскими патриотами Керенскому за его популистские заигрывания с "серошинельной" солдатской массой) узаконить наконец смертную казнь не только на фронте, но и в тылу (требование генерала Деникина). 24 августа Савинков доложил Керенскому о телеграфном запросе Корнилова по поводу введения смертной казни в тылу. Бесплодные препирательства с "Главноуговаривающим» продолжались до 26 августа, после чего Савинков пояснил, что подобная нерешительность со стороны Керенского дает Корнилову повод для восстания. Тем временем терпение Корнилова окончательно лопнуло, и он решительно заявил (через Н. Львова), что при сложившемся положении в борьбе с большевиками не окажет Керенскому никакой помощи и гарантирует как самому премьеру, так и Савинкову, жизнь лишь в случае их добровольного прибытия в Ставку. Дальнейшее пребывание Керенского на посту было названо Корниловым недопустимым. В ответ Керенский завопил на всю Россию, что начался "корниловский мятеж». Он объявил Корнилова изменником и врагом революции (а Корнилов, в свою очередь, объявил изменником Керенского). Лавр Георгиевич двинул на Петроград 3-й конный корпус, который, вместе с приданной ему Кавказской Туземной (Дикой) дивизией был развернут в армию под командованием генерала Крымова…Медленно ползли по ниткам железных дорог эшелоны корниловцев. Часами они простаивали на станциях, где "мятежные" войска подвергались левой пропаганде. Прибывший в Петроград генерал Крымов 31 августа 1917 года был застрелился (или был застрелен) то ли во время, то ли после аудиенции у Керенского. И "корниловский мятеж» закончился, не успев толком начаться. 2 сентября 1917 года Корнилов был смещен с должности Верховного Главнокомандущего, затем арестован и, вместе с верными ему генералами и офицерами, посажен в тюрьму города Быхова по обвинению в государственной измене. По настоянию Союза казачьих войск Донской атаман генерал А.М. Каледин обратился к Ставке с ходатайством отпустить генерала Корнилова и других быховских узников га поруки Донскому казачьему войску. Начальник штаба Главковерха генерал Духонин, опасаясь последствий, долго не мог принять определенного решения. Однако 19 ноября Корнилов и остальные быховские заключенные покинули тюрьму. Генерал Корнилов в сопровождении своего личного конвоя, состоявшего из туркмен-текинцев, отправился на Дон. По дороге ряды его конвоя непрестанно редели в стычках с красными, пока Корнилов сам не распустил конвой, предоставив своим сторонникам "самим промышлять о своей голове". Позднее некоторые текинцы присоединились к своему "уллы-бояру" (это прозвище Корнилов получил от туземцев еще в период своей службы в Туркестане) на Дону. Пробравшись с массой приключений на Дон, Лавр Георгиевич, вместе с "дедушкой Русской армии" генералом М.В. Алексеевым и Донским атаманом А.М. Калединым вошел в состав так называемого Триумвирата – основателей Белого Дела. Однако в Триумвирате не обошлось дела без трений. Стремившийся – для пользы дела – к непререкаемой, единоличной власти, генерал Корнилов даже планировал для организации Белого движения перебраться в Сибирь. В январе 1918 года разгорелись жестокие бои между красными и белыми за Ростов, столицу Донского войска Новочеркасск и Таганрог. Хотя первые бои закончились победой белых, красные, гораздо более многочисленные, обеспеченные продовольствием и боеприпасами, неуклонно перемалывали малочисленные белые казачьи и добровольческие отряды. Среди казаков участились случаи деморализации и разложения (вплоть до продажи ими своих собственных офицеров большевикам на расправу). Реально для защиты Новочеркасска у атамана Каледина осталось менее 150 штыков и сабель. 11 февраля на заседании Донского войскового правительства А.М. Каледин сложил с себя звание войскового атамана и в тот же день застрелился. Когда в созданной генералами Алексеевым и Корниловым Добровольческой армии осталось всего 3 500 штыков и сабель (вместо первоначальных 5 тысяч), остро встал вопрос о самом существовании Белого движения на юге России. 28 февраля 1918 года состоялось совещание с участием генералов Корнилова, Алексеева, Деникина и других. Было решено силой пробиться к Екатеринодару - столице Кубанского казачьего войска (не признававшего власти большевиков) и там привести войска в порядок. Так начался 1-й кубанский поход Добровольческой армии (вошедший в анналы Первой Гражданской войны в России также под названием "Ледяного", поскольку шинели первопоходников, которым не раз приходилось вплавь форсировать ручьи и реки, покрылись на морозе ледяной "броней").

Белый крестик на груди -

Сам Корнилов впереди...

Но большинство кубанцев высказали не больше желания помочь Добровольческой армии, чем донцы. Первопоходники с боями прошли по Кубани 250 верст, когда узнали о захвате красными Екатеринодара. В конце марта к Добровольческой армии присоединился двухтысячный отряд бывшего военного летчика генерала В.Л. Покровского, но это подкрепление не слишком улучшило положение армии, ослабленной болезнями и непрерывными боями с многократно превосходящими ее красными ратями, сквозь которые сплоченный отряд добровольцев проходил, как раскаленная игла через масло. Тем не менее, Корнилову удалось выработать смелый и грамотный план освобождения Екатеринодара от красных. Суть корниловского плана состояла в том, чтобы разгромить красных южнее столицы Кубани, захватить склады боеприпасов и станицу Елисаветинскую, переправиться через Кубань и атаковать красных, засевших в Екатеринодаре. Выход Добровольческой армии к станице Елисаветинской застал красных врасплох. Главные силы Корнилова практически без потерь переправились через Кубань, и к утру 9 апреля были готовы идти на штурм столицы Кубанского казачьего войска. По мнению многих современников событий и историков, генерал Корнилов допустил серьезный тактический просчет, оставив бригаду "храбрейшего из храбрых" генерала Маркова (наиболее боеспособную на тот момент часть Добровольческой армии) на левом берегу Кубани для охраны раненых, и ослабив тем самым силы, предназначенные для штурма Екатеринодара, оборонявшиеся гарнизоном, вдесятеро превосходившим штурмующих по численности, не говоря уже о многократном превосходстве красных в артиллерии и пулеметах, боеприпасах и продовольствии. С другой стороны, вряд ли можно по-человечески осуждать Корнилова за это решение – Добровольческая армия практически не имела тыла, а шедшие по ее пятам красные шайки беспощадно расправлялись со всеми белыми ранеными и больными, подвергая их перед смертью самым изощренным пыткам (в ответ на большевицкие зверства Корнилов, в свою очередь, приказал пленных не брать, но ситуацию этим не исправил). 9 апреля корниловцы начали стремительное наступление на Екатеринодар. Несмотря на большие потери, им удалось выбить красных с подступов к Екатеринодару и к утру 11 апреля очистить от большевиков предместья кубанской столицы. Однако в течение последуюших двух дней сопротивление красных неожиданно усилилось. На 14 апреля Корнилов назначил решающий штурм. Однако утром 14 апреля в хату, где находился штаб Корнилова, угодил красный снаряд… Как писал впоследствии в своих "Очерках русской смуты» верный соратник убитого генерал А.И. Деникин, "Неприятельская граната попала в дом только одна, только в комнату Корнилова, когда он был в ней, и убила только его одного. Мистический покров предвечной тайны покрыл пути и свершения неведомой воли"... Когда офицеры Казанович и Долинский вытащили генерала Корнилова из разрушенной прямым попаданием хаты, он еще дышал. Однако через несколько минут Лавра Георгиевича не стало...

Первоначально планировалось до вечера скрыть от армии гибель Главнокомандующего, но скорбная весть быстро распространилась среди добровольцев. Это привело к упадку боевого духа. Штурм Екатеринодара был прекращен. Началось отступление. Ночью 15 апреля тела генерала Корнилова и павшего ранее основателя Корниловского ударного отряда – подполковника Неженцева – были тайно захоронены на пустыре у немецкой колонии Гначбау, в 50 верстах от Екатеринодара. На месте захоронения не было оставлено ни могильного холмика, ни креста, чтобы исключить его осквернение большевиками. Однако наутро красные, заняв колонию Гначбау, нашли место тайного захоронения (нашелся, видно, и здесь свой Иуда, раскрывший им тайну захоронения). Тела Корнилова и Неженцева были с большой помпой отвезены в Екатеринодар, публично сожжены, а пепел развеян по ветру... В документе Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков говорилось об этом в следующих выражениях: "Отдельные увещания из толпы не тревожить умершего человека, ставшего уже безвредным, не помогли; настроение большевицкой толпы повышалось (…) С трупа (Корнилова – В.А.) была сорвана последняя рубашка, которая раздиралась на части и обрывки разбрасывались кругом. Несколько человек оказались на дереве и стали поднимать труп. Но веревка оборвалась, и тело упало на мостовую. Толпа все прибывала, волновалась и шумела. После речи с балкона стали кричать, что труп надо разорвать на клочки. Наконец отдан был приказ увезти увезти труп за город и сжечь его. Труп был уже неузнаваем: он представлял собой бесформенную массу, обезображенную ударами шашек, бросанием на землю. Тело было привезено на городские бойни, где, обложив соломой, стали жечь в присутствии высших представителей большевицкой власти, прибывших на это зрелище на автомобилях. В этот день не удалось докончить этой работы; на следующий день продолжали жечь жалкие останки; жгли и растаптывали ногами и потом опять жгли"... В эсеровской газете "Новое дело народа" от 19 июня 1918 года были приведены еще более ужасающие подробности "красных похорон", устроенных Корнилову торжествующими "борцами за народное счастье"": "Торжеству большевиков не было конца, и сейчас же было решено отправить тело знаменитого "контрреволюционера» в Екатеринодар, для обозрения "революционным народом". Действительно, 3 апреля по Красной улице двигалось шествие, своим видом отодвинувшее нашу жизнь на несколько сот лет в средние века. Нелепым казался быстро мчавшийся электрический трамвай, среди дикой картины, которая представилась запуганному интеллигенту. Окруженные всадниками в красных костюмах с густо вымазанными сажею лицами, с метлами в руках. Медленно двигались дроги. На них, покрытый рогожей, лежал в нижнем белье Корнилова, как громко возвещали народу прыгавшие вокруг дикари. Запряженной в дроги лошади вплетены были в гриву красные ленты, а к хвосту прикреплены генеральские эполеты. Вокруг телеги толпа баб, разукрашенных красными лентами, с метлами, кочергами и лопатами в руках, дальше – мужчины с гармошками и балалайками в руках. Все это пело, играло, свистело, грызло семечки и улюлюкало. Процессия медленно подвигалась по улице; желающие – а их было много в толпе, плевали и глумились над трупом, предвкушая удовольствие от картины сожжения трупа. Наконец труп подвезли к вокзалу Черноморской ж.д.: толпа волнуется, все хотят посмотреть, как будут сжигать на костре генерала. Бабы с детьми на руках пробиваются вперед; труп снимают с повозки и кладут на штабель дров, облитых керосином... Через несколько времени толпа начинает расходиться от удушливого дыма; более любопытные остаются у костра"...

Командующим Добровольческой армии стал ближайший сподвижник Корнилова генерал Деникин.

Здесь конец и Богу нашему слава!