ПОХАБНЫЙ  МИР

А на Россию мне наплевать! Я большевик!
В.И. Ульянов-Ленин

       С некоторых пор 23 февраля в РФ снова отмечается годовщина создания Красной армии. Причем в РФ этот день объявлен государственным праздником и нерабочим днем, чего не было даже в СССР. Советские историки и партийные пропагандисты громко именовали это событие "днем первых побед Красной Армии», "боевым рождением Красной Армии» – и как только еще не называли! Они всегда умели из поражения сделать победу, уж этого у них не отнимешь! Поэтому 23 февраля стало "праздником Красной Армии» и в качестве такового отмечалось все 73 года Советской власти, хотя на самом деле все эти годы в этот день отмечались не "победы», а позорное поражение и бегство с позиций советских частей. Власти стыдливо обозвали эту дату "Днем защитника Отечества». Однако никакие ужимки современных правителей России не могут скрыть печальной сути происходящего Партийная номенклатура КПСС, сохранившая за собой политическую гегемонию и финансовую власть, пытается сохранить также основные традиции, догмы и мифы коммунистического режима, в том числе и главные "пролетарские праздники».

       Основанная 85 лет тому назад Красная Армия создавалась Ульяновым-Лениным и Бронштейном-Троцким, как известно, отнюдь не "для защиты Отечества», которого у пролетариев и коммунистов, по определению большевицких вождей, нет и быть не может, а как раз наоборот – для уничтожения нашего Отечества и для безудержной международной экспансии ради победы пресловутой "мировой революции».

        Красная Армия по самому существу своему была отнюдь не "Русской Национальной Армией», а интернациональной партийной "янычарской гвардией» большевицкой "партии национальной измены» - РКП (б) – ВКП (б)КПСС - и мирового Коммунистического Интернационала (Коминтерна), равно как и СССР считался – по определению! - отнюдь не национальным государством населявших его народов, а "Отечеством пролетариев (?) всего мира». Эта самая "Рабоче-Крестьянская» Красная Армия в годы развязанной большевикамигражданской войны, используя безудержный и жесточайший кровавый террор против населения России, распяла на кресте наше многострадальное Отечество, надругалось над его Святынями и на долгие десятилетия "железной рукой» загнала русский народ в большевицкое рабство. Вот почему для России Красная Армия изначально была и навсегда останется вражеской армией, армией поработителей и палачей.

       Отмечая ныне свой партийный праздник под вывеской "Дня защитников Отечества», вчерашние и нынешние коммунисты продолжают лицемерно глумиться над историческими традициями русского народа.

       Но дело ведь не только в этом. Сама дата 23 февраля – абсолютно "дутая». По официальной советской коммунистической версии 23 февраля считался "Днем Красной Армии» потому, что в этот день, дескать, "вооруженные отряды Красной гвардии и революционных матросов под Псковом и Нарвой оказали героическое сопротивление войскам германских империалистов» (весьма туманная формулировка, не правда ли?). Иногда, впрочем, эту формулировку подавали в несколько более "расширенном» варианте: "В этот день вооруженные отряды питерских рабочих, Красной Гвардии и революционных матросов под Псковом и Нарвой остановили наступление войск германских империалистов на Петроград – колыбель революции». Но в обоих случаях формулировка оставалась предельно туманной – ни тебе карт театра военных действий, ни боевого расписания, ни численности войск, якобы участвовавших в "боях под Псковом и Нарвой» с той и с другой стороны, никаких данных о потерях "германских милитаристов» и свежеиспеченных "красноармейцев»…Короче – совсем ничего, одни голые лозунги. К тому же хорошо известно, что, несмотря на этот якобы оказанный им Красной Армией "героический отпор» пресловутые "германские империалисты», как ни в чем ни бывало, преспокойно продолжали свое наступление на "колыбель» организованной на их же деньги "русской» революции, пока перепуганные большевики не явились на "Брестское позорище» и безропотно заключили с "империалистами» похабный Брестский мир. Что-то тут концы с концами явно не сходятся. Поневоле задаешься сакраментальным вопросом – "а был ли мальчик?».

       Увы! Ни в германских, ни в советских, ни в чьих-либо других военных документах и мемуарах не встречается ровным счетом никаких упоминаний о якобы имевшем место 23 февраля 1918 г. под Псковом и Нарвой "эпохальном событии». А что же там произошло в те дни в действительности?

       Как известно, вожди большевиков, въехавшие во взбаламученную февральским переворотом Россию через Германию в "пломбированном вагоне» (и в сопровождении германских офицеров, между прочим!) , имели четкое и недвусмысленное задание от германского Генерального Штаба – вывести Россию из войны, тем самым ослабить Антанту и обеспечить военную победу Тройственного союза (Германии, Турции и Австро-Венгрии) к весне 1918 г. Для обеих сторон заключенный договор был своего рода "договором с дьяволом», и каждая из сторон намеревалась своего "дьявола» при первом же удобном случае "надуть». Однако первыми пришла пора расплачиваться с "дьяволом» большевикам. Кстати, для судеб Российской Державы и определения тяжести вины предавших и продавших ее в разгар жесточайшей войны большевиков (больших любителей искать и карать "изменников Родины» в рядах своих военных и идеологических противников – вспомним хотя бы белых казачьих атаманов П.Н. Краснова, фон Паннвица, Шкуро, Султан Келеч-Гирея, Семенова и многих других, поголовно обвинявшихся большевиками в "измене Родине», хотя они в огромном большинстве своем никогда гражданами этой большевицкой "Родины» не являлись! -, но упорно не видящих "бревна» измены национальным интересам России "в своем собственном глазу»!) абсолютно не важно, имел ли место с их стороны прямой шпионаж, в котором не без основания подозревали обер-иуду Ульянова-Ленина со товарищи (не зря же Ленин не соблаговолил явиться летом 1917 г. в суд с целью доказательства своей невиновности, а предпочел уединиться с верным соратником Апфельбаумом-Зиновьевым в Разливе – как говорится, "с милым рай и в шалаше»!), или же прав был немецкий социал-демократ Бернштейн, писавший, что: "первоначально большевики по чисто деловым соображениям воспользовались немецкими деньгами в интересах своей агитации и в настоящее время являются пленниками этого необдуманного шага». В обоих случаях – факт измены Родине налицо, и никто никогда не смоет этого позорного клейма (каинового или иудина, как кому нравится) с физиономии кровавого большевизма и его последышей!

       Но, как уже говорилось выше, обе договаривающиеся стороны в Бресте съехались в декабре 1917 г. на "торжественное расчленение России» не заключать действительно прочный мир (что было бы совершенно абсурдно как с точки зрения "сатрапов кайзера Вильгельма», так и с точки зрения захвативших власть в России "глашатаев мировой революции», усердно разжигавших вселенский пожар сперва на германские денежки, а затем – на деньги нещадно разграбляемой ими России), а тягаться между собой в лицемерии и хитрости, по принципу "кто кого обманет». Германцы, разумеется, не собирались отказываться от оккупированных ими российских территорий, а тем более отдать их задаром "совдепам», которых с полным основанием рассматривали как своих платных агентов и марионеток, возомнивших о себе невесть что. Любопытно, что большевикам перед самым выездом из Петрограда в Брест пришло в голову, что в их делегацию непременно должны быть включены "представители революционного народа». Они прихватили с собой первых попавшихся – солдата, матроса, рабочего и крестьянина, причем крестьянина, некоего Сташкова, отловили прямо на питерской улице уже по пути на вокзал и соблазнили ехать в Брест, посулив большие командировочные. Разумеется, все эти одиозные фигуры не играли на переговорах абсолютно никакой роли, сидя тише воды, ниже травы. Тем не менее, большевики, руководствуясь своим пресловутым "классовым подходом», непременно сажали их ближе к главе стола, т.е. "выше» нескольких продажных (или запуганных) генералов и офицеров российского Генерального Штаба, также прихваченных с собой большевиками. Ибо вышеупомянутые "представители революционного народа» официально числились "полномочными делегатами» Советской республики, а русские генералы и офицеры ("золотопогонники», "белая кость»!) – скромно именовались всего лишь "консультантами». Зато уж и вволю потешались чины и обслуживающий персонал германской Ставки над советскими "полномочными делегатами»!

       К примеру, вышеупомянутый "полномочный представитель трудового крестьянства» Сташков на заключительном обеде напился пьяным до такой степени, что был не в состоянии даже поставить свою подпись под соглашением о прекращении военных действий, а когда советской делегации пришло время ехать на вокзал, долго сопротивлялся, отказываясь возвращаться. Его пришлось приводить в чувство всем составом советских дипломатов. Вдоволь натешившись, немцы загрузили нетранспортабельного "делегата трудового народа» на носилках в специально предоставленный для этого германской армией санитарный автомобиль. Стороны долго обсасывали со всех сторон формулу "всеобщего мира без аннексий и контрибуций». Хотя большевики охотно оперировали этой формулой в своей демагогической агитации, направленной на разложение российской армии и тыла (вспомним хотя бы сакраментальный вопрос, обращенный большевицким агитатором к мужичку в серой солдатской шинели: "Нет, брат, ты мне вот что скажи – тебе лично нужен Константинополь? Ты что, туда повезешь картошку продавать?» из книги "Школа" палача Хакассии Аркадия Гайдара-Голикова, любителя снимать кожу со своих жертв), но в действительности они с самого начала зарились не только на какие-то отдельные территории, а на мировое господство. Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем! Даешь Варшаву – дай Берлин! – этот список самых ходких большевицких лозунгов можно было бы продолжать до бесконечности.

       Так что данная формула устраивала только лоскутную Австро-Венгрию, пресловутую "Дунайскую монархию», раздиравшуюся национальными противоречиями и предельно уставшую от войны. Германия, в лице своего Генерального Штаба во главе с Эрихом Людендорфом, рассчитывала, заключив с захватившими с его помощью власть в России большевиками мир на Востоке, одержать полную победу над странами Антанты на Западе и, следовательно, выйти из войны победительницей, что, естественно, предполагало и аннексии, и контрибуции. Как писал Гинденбург в своих воспоминаниях: "Русская военная сила вышла из войны. Большие территории страны и целые народности были оторваны от русского тела. Образовалась огромная трещина между Великороссией и Украйной. Выделение по мирному договору окраинных государств было для меня военным успехом. Этим был создан, если можно так выразиться, буфер позади нашей границы против России. С политической точки зрения я приветствовал освобождение Балтийских провинций, потому что немецкое влияние могло тем теперь развиваться свободнее, и могла усилиться колонизация этих областей» Большевиков, однако, не устраивало, что в результате осуществления столь усердно провозглашавшегося ими же лозунга "права наций на самоопределение» Совдепы неминуемо теряют Литву, Латвию, Эстонию, Финляндию, Польшу, Грузию, Армению и Азербайджан. Вокруг этого пресловутого "права» было сломано бесчисленное множество словесных копий. Большевики утверждали, что, дескать, в условиях германской оккупации невозможно "демократичное» волеизъявление народов. На это германские делегаты с полным основанием возражали своим красным холуям, что в условиях безудержного большевицкого террора "волеизъявление народов» было бы еще менее "демократичным».

      В общем, "бодался теленок с дубом», иначе не скажешь. Однако все-таки слепили кое-как чисто декларативную формулу мира (впрочем, безо всякой надежды на то, что ее кто-нибудь примет, в т.ч. сами авторы, не говоря уже о странах Антанты!). Советы пробовали затягивать переговоры до бесконечности, не раз предлагали перенести их из оккупированного германцами Бреста в нейтральный Стокгольм, куда они могли бы созвать всю зарубежную социал-демократию и превратить процедуру переговоров в теоретический митингующий балаган. Представители Тройственного союза, разгадав большевицкую хитрость, естественно, отказались. С другой стороны, Центральные державы опасались, что большевики могут прервать переговоры. Подобный поворот событий означал бы для Германии и ее союзников полную катастрофу. Перед населением Центральных держав вплотную маячил грозный призрак голода. Продовольствие они могли найти только в России. Вывести свои войска из оккупированных российских областей они не могли потому, что эти области уже вовсю работали на их снабжение, поддерживая разваливающуюся экономику стран Тройственного союза и обеспечивая оккупантов пресловутыми "млеком, маслом и яйками». На союзном совещании "центральных держав» прозвучало паническое заявление: "Германия и Венгрия не дают больше ничего! Без подвоза извне в Австрии через несколько недель начнется повальный мор!». В то же время воевать с Россией, даже оставшейся (благодаря большевикам и прочей красной сволочи!) почти без армии, Центральные державы тоже не могли! Вывоз материальных ценностей в глубь страны, необъятные пространства, опасность партизанской войны, начатой местным населением, знать не знавшим и ведать не ведавшим, что там какие-то большевики обещали в каком-то Бресте германцам от его, населения, имени – все это представляло для Германии и германских союзников смертельную угрозу. Австрия угрожала заключить сепаратный мир в случае, если Германия расстроит переговоры.

       На второй раунд переговоров в Брест-Литовск приехал сам наркомвоенмор товарищ Бронштейн-Троцкий, впоследствии увенчанный лаврами "создателя Красной Армии» (пока послушным гражданам "страны Советов» дружески не "посоветовали» забыть об этом факте на 70 лет!). Как вспоминал фельдмаршал Гинденбург, "...из Брест-Литовска раздавались дикие агитационные речи доктринеров разрушения. Широкие народные массы всех стран призывались этими подстрекателями свергнуть угнетающее их иго и установить царство террора. Мир на земле должен быть обеспечен массовым убийством буржуазии. Русские парламентеры, и прежде всего Троцкий смотрели на переговоры, которые должны были примирить сильных противников, как на средство сильнейшей агитации. При таких условиях неудивительно, что переговоры о мире не подвигались вперед. По моему мнению, Ленин и Троцкий аели активную политику не как побежденные, а как победители, причем они хотели внести разложение в наш тыл и в ряды нашего войска. Мир при таких условиях грозил стать хуже, чем перемирие. Представители нашего правительства при обсуждении вопросов мира поддавались ложному оптимизму. Высшее военное командование учитывало опасность и предостерегало против нее».

       Ситуация изменилась с прибытием делегации Украины как равноправного партнера. Первое, чего украинцы потребовали в обмен на мир, было признание их государственной независимости. У них в руках были хлеб и знаменитое сало. Они не собирались выступать на переговорах в роли жалких просителей или марионеток, а потребовали ни много ни мало – принадлежавшие Австро-Венгрии Буковину и Галицию, на том основании, что там-де проживало много украинцев. Когда представители Центральных держав постарались умерить территориальные притязания украинцев, последние потребовали предоставления Галиции и Буковине статуса автономии с особым управлением, и при этом вовсе не спешили соглашаться на признание старой государственной границы. Троцкий, со своей стороны, снова долго торговался с немцами о Прибалтике и Польше. 15 января 1918 г. вспыхнула голодная забастовка в Вене, быстро распространившаяся на всю Австро-Венгрию. 28 января последовала экономическая забастовка в Берлине, в ходе которой, в частности, прекратили работу 400 000 рабочих и работниц оборонной и других жизненно важных отраслей промышленности. В последующие дни только в германской столице бастовало более полумиллиона рабочих. Забастовка перекинулась и на другие промышленные центры Германии, охватив северогерманские портовые города Любек, Бремен, Киль, Вильгельмсгафен и Гамбург, а также Бранденбург, Брауншвейг, Дортмунд, Дрезден, главную кузницу германского оружия Эссен, Галле, Лейпциг, Готу, Иену, Геру, Магдебург, Мангейм, Людвигсгафен, Мюнхен, Нюрнберг, Золинген, Кельн и многие другие города Германии. Многие военные заводы были почти полностью парализованы. Украинцы стали немедленно требовать все больших уступок за свои "хлiб и сало». Большевики приободрились. Казалось, вот-вот вспыхнет столь страстно ожидаемая ими мировая революция. Зачем же вести еще какие-то переговоры "со сворой псов и палачей»? Все равно "скоро все наше будет!». Как писал красный бард Маяковский:

       "Ты, парнишка, выкладывай серебряные часы –
       Часы таперича наши!»
 
       Переговоры снова зашли в тупик.

       Через неделю они, однако, возобновились – на этот раз в новой ситуации. Красные войска напали (разумеется, без объявления войны!) на Украину и, громя слабые части тамошней Центральной Рады, подступали к Киеву. Окрыленный их успехом, Троцкий отказался признавать украинскую делегацию, стал (на несколько неожиданный в его устах "старорежимный» манер!) именовать Украину не иначе как "неотъемлемой частью России», а договоры Центральных держав с Украиной – "вмешательством в русские дела». Это при том, что, по Марксу и Ленину, у "пролетариев нет отечества»! "Демон революции» уже потирал руки в ожидании близкого революционного взрыва в Германии и Австрии и потому строил свою переговорную тактику на выигрыше времени. Но брестским словопрениям внезапно пришел конец, ибо совершенно неожиданно раскрылись расчеты большевиков на мировую революцию. В Берлине была перехвачена радиограмма из Петрограда, обращенная к германским солдатам и содержавшая - ни много ни мало! - призыв к убийству кайзера Вильгельма II, генералов, офицеров и к братанию с Советами. Короче, все по "русскому сценарию». Император Вильгельм рассвирепел от такой наглости и вероломства своих вчерашних холуев, приказал немедленно прервать переговоры, а вдобавок потребовал от большевиков не оккупированных еще немцами областей Эстонии и Латвии убираться подобру-поздорову за кордон. Украинцы же, по мере продвижения красной армии вторжения к их столице – Киеву – стали проявлять все большую сговорчивость, и, наконец, 9 февраля, в день взятия красными Киева, согласившись на положение вассала Германии – лишь бы та их защитила от "красной чумы»! - заключили сепаратный мир с Центральными державами и согласились на ввод германских и австро-венгерских войск на свою территорию.

       Но положение большевиков было не менее отчаянным (хотя, справедливости ради, следует заметить, что боялись они не за Россию, являвшуюся, в глазах того же Троцкого всего лишь "охапкой дров для разжигания костра всемирной революции», и уж, тем более, не за многострадальный русский народ, а лишь за собственную власть над этим народом!). Немцы потребовали от них очистить территорию Украины, как дружественного Германии государства. А воевать большевикам было попросту нечем – германцы через несколько дней вошли бы в Петроград и ниспровергли "власть Советов». В то же время, большевицким делегатам в Бресте казалось совершенно невозможным заключать мир на условиях, продиктованных им австро-германцами (но не потому, что красным вдруг стало "за Державу обидно»), а из опасения, что тогда коммунистическую власть ниспровергнут "свои». Ведь если совдепы прифронтовых областей (с полным основанием опасавшиеся, что германские оккупанты не потерпят их "беспредела»), требовали от большевицкой делегации "мира любой ценой», то такие же совдепы в российской "глубинке» (особенно в Сибири и на Дальнем Востоке) с не меньшим пылом протестовали против "похабного мира» с классовым врагом и призывали к "революционной войне» (благо фронт был от них далеко!). Поэтому многократно оплеванная позднее Сталиным и иже с ним формула Троцкого "ни войны, ни мира», провозглашенная им 10 февраля (и, кстати, согласованная с Ульяновым-Лениным) была для большевиков в тот момент единственным выходом, завершившим переговоры. Однако столь двусмысленная формулировка никак не устраивала Германию и германских союзников.

        Как писал Гинденбург в своих мемуарах: "Дело… осложнилось, когда Троцкий 10 февраля отказался подписать мирный договор, объявив в то же время, что война кончена. В этом презрительном отношении Троцкого к основам международного права я мог видеть только попытку продлить неопределенное положение на востоке. Было ли это результатом влияния Антанты, я не знаю. Во всяком случае, положение создалось невозможное. Канцлер граф Гертлинг присоединился к взгляду верховного командования. Его Величество Император решил 13 февраля, что 18-го снова должны быть начаты враждебные действия на востоке» . Иными словами - а что, если большевики за спиной своих германских "спонсоров» успели тайно сговориться с Антантой? А что, если власть большевиков в России завтра будет свергнута? А что, если большевики мобилизуют новую армию? А что, если они вообще сменят курс – ведь вероломства и низости большевикам не занимать, это прекрасно знали все по обе стороны фронта. Тем более, что и сам Троцкий на переговорах в Бресте не раз прозрачно намекал, что коммунисты-де никогда не поступятся своими принципами, но…если речь пойдет о грубых аннексиях, то должны будут склониться перед силой.

        Вот германцы и решились на последнее средство, памятуя о старинной надписи на прусских пушках – "Ultima ratio regis» , т.е. пугануть большевиков, как следует – "чтобы служба медом не казалась», но не более того. С этой целью германцы выделили ограниченный контингент своих войск – всего несколько дивизий ландвера (второочередного ополчения, состоявшего из старослужащих) и несколько частей из числа потрепанных войсками Антанты на Западном фронте и как раз проходивших переформирование. Вот эти-то слабые, малочисленные и далеко не первоклассные по боевым качествам и вооружению силы немцы и двинули в Россию вразумить "оборзевших» большевиков. И в тот же самый день насмерть перепуганный советский Совнарком известил по радио, что безоговорочно принимает все условия, выдвинутые Центральными державами на переговорах в Бресте. Похоже, большевики прямо-таки, как манны небесной, ждали начала германского наступления. Одно дело – продавать Россию на глазах всего мира в комфортабельной обстановке дипломатического протокола, и совсем другое – выставив себя невинными агнцами, вынужденными подчиняться грубой силе. Но, раз начав наступление, германские войска не спешили останавливаться, трезво рассудив, что, если уж пугать большевиков, так уж как следует (а то глядишь, назавтра опять передумают!), а заодно прихватить малую толику лишних ресурсов. Не было ни боев, ни сопротивления со стороны красных, как не было, собственно, и фронта как такового. По выражению того же Гинденбурга, "проведение операций почти нигде не встретило серьезного сопротивления врага». Германцы не завоевывали никаких новых территорий – для этого у них просто не хватило бы сил (даже если бы таковое намерение у них и имелось).