Письмо В.А. Маклакова Б.А. Бахметеву об ошибках А.И. Деникина и о состоянии белого движения
07.12.1919

Париж
Дорогой Борис Александрович!
Вчера получил Вашу телеграмму с пометкой «лично». Завтра к Вам едет Полк, и обещал доставить Вам это письмо. Пользуюсь случаем, чтобы написать несколько слов тоже совершенно лично, которые только потому и буду писать с полною откровенностью, что беру с Вас обещание, что они будут только для Вас и будут поняты, как излияние «в минуту душевной тревоги».
Я не знаю, получили ли Вы мое письмо, которое я написал Вам перед отъездом на Юг России. Боюсь, что я послал его с Монкевицем, и оно пропало. Повторять его сейчас не стоит, хотя это письмо доказало бы Вам, что я не повинен в том молчании, о котором Вы пишете. Но это письмо доказало бы Вам и другое. Я ехал в Россию, чтобы заразиться тою верою в быстрый конечный успех Деникина, которой у меня не было. Не только военные успехи Деникина, но восторженные письма Национального центра, подписанные М.М. Федоровым, о том, как все препятствия падают перед Деникиным, как растет его авторитет, как все население, по их выражению, бежит к нему, – все это заставило меня заподозрить, что началось действительно национальное возрождение России. Я поехал затем, чтобы это увидеть своими глазами, в это поверить и на этом здесь настаивать. Я вернулся в большом смущении. Правда, я попал неудачно, только что началось отступление Деникина по всему фронту, и анархическое движение махновских банд. Там на это смотрели очень спокойно. Деникин сказал мне фразу, которую, очевидно, повторяет всем, и которая резюмирует их отношение к делу: наша кривая идет зигзагами, но все повышаясь. Теперь мы в периоде понижения, но воспрянем вновь. Я готов сделать поправку, вызванную временным направлением этой кривой, но думаю, что поправка должна быть очень незначительна, так как вообще население в тылу фронта очень мало реагирует на события фронта, и едва ли очень смущается и огорчается неудачами. Вот мои общие впечатления. Деникину удалось создать, по-видимому, прекрасную армию, оговариваюсь, я армии не видал, но только об ней слышал, и невольно мой скептицизм заставляет думать меня: не потому ли она кажется мне столь прекрасною, что я ее не видал. Но это все-таки избыток скептицизма. Похвалы про армию слышал со всех сторон, от самых больших скептиков, и потому я думаю, что это правда. Армия возродилась, вошла во вкус войны, выдвинула молодых и талантливых генералов, и с этою армиею можно быть спокойным. Но зато в России, кажется, только и есть хорошего, что эта армия. Деникин сам в своих речах говорил, что тыл отстает от фронта. Это такой же эвфемизм, как и знаменитая фраза из правительственной декларации, что распад официальных связей идет быстрее их создания. Тыл просто никуда не годится и больше всего потому, что я не вижу в нем никакого идейного одушевления, никакой жажды работать и абсолютно никакого организационного таланта. Армию, действительно, встречают с восторгом, но затем восторг сменяется озлоблением, так как никакой пользы от прихода Добровольческой армии население не видит.
А правящие классы, в пользу которых немедленно издается ряд декретов, отмена всяких национализаций и т.п., эти правящие классы тоже недовольны. С одной стороны, потому, что им приходится действовать в прежней обстановке неуверенности в завтрашнем дне и в личной безопасности. Потому вся энергия, поскольку она оставалась, уходит на удовольствия и на наживу. Процветают развлечения и спекуляция. Спекулируют и воруют все, и чиновники больше всех, так как Бернацкий своею бережливостью и скопидомством ставит их в абсолютную невозможность жить без спекуляции. Вместе с тем у всего русского общества нетерпеливое ожидание, когда же мы будем в Москве. Но про приход в Москву они говорят так, как будто этот приход должны делать и сделать за них, помимо них. Хорошо еще, если эта задача возлагается только на Добровольческую армию. Не менее часто этого просто-напросто требуют от союзников или немцев. Эти настроения тыла смутили меня настолько сильно, что я просил авторов бодрящих писем от имени Национального центра рассеять мои сомнения и указать те данные, на которых они строят свой оптимизм. Было созвано для меня небольшое, по моему желанию, собрание из представителей кадетов и Национального центра, чтобы выслушать мои тревоги и дать мне на них исчерпывающий ответ. Конечно, во-первых, все опоздали на час. Я сидел этот первый час с одним Степановым, да и то только потому, что совещание происходило на его квартире. Наконец, все собрались. Я изложил мои тревоги и просил их указать мне, что делается, чтобы наладить транспорт, фабричное производство, политическую безопасность, товарообмен и т.д. В ответ на это я выслушал 12 блестящих речей; красноречивые ораторы говорили мне о том, как начиналась Добровольческая армия, о том, как они все верят в Россию, как во всякой революции есть теневые стороны, что нельзя смотреть только на них, не замечая всего того, что есть отрадного. Когда после двух часов такой болтовни я, наконец, ушел, они без всякой иронии меня спрашивали, удалось ли им рассеять мои сомнения. Я должен Вам сказать, что, если кадеты и сдвинулись вправо и поумнели, то они остались такими же теоретиками и болтунами, какими были всегда. Теперешний режим у Деникина есть режим коалиционный. В одном правительстве заседают (генерал) А.С. Лукомский и Астров. В этом все видят всю мудрость этого строя священного союза, но этот священный союз привел пока только к тому, что они друг друга парализуют и друг друга обвиняют за неуспех.
Единственный плюс, который я усмотрел, это то, что опасность большевизма и его победа настолько реальна, что подкапываться под Деникина, мешать Добровольческой армии, кроме его определенных врагов, никто не хочет. Сами социалистические партии с ним мирятся, но помогать ему также никто не хочет. Одни по несогласию с ним, другие по лени, третьи по неумению.
Единственная живая сила России, которая работает за ее восстановление, есть сила военная, с ее достоинствами, но и с ее недостатками, относящаяся ко всякому сознанию права с презрением к интересам и правам гражданского населения, ко всякого рода юриспруденции и т.д. Конечно, если бы армия была много сильнее большевистской, то успех был бы обеспечен. Но Вы видите, что большевизм все-таки в военном отношении всех изумляет, и что возня с ним пока не окончена, Деникин думает, и это из различных источников подтверждается, что большевизм этой зимы не перенесет. Но Вы знаете, как обманчивы такие надежды. Я же лично боюсь, что Деникин достиг максимума возможного для него успеха, считая как данные и количество войска, и политическое и моральное состояние тыла. Если с этим тылом и с таким отношением русского общества он попытается идти дальше, то он может нажить себе катастрофу, подобную колчаковской. Но он осторожнее Колчака и, вероятно, дальше не пойдет. Но тогда ставится другой вопрос: что будет весною? Нам отсюда виднее, как складывается международная конъюнктура. Я с грустью констатирую не только то, что вера в Деникина падает, но что для этого есть основания. Деникин и его окружающие как будто бы еще не та сила, которая Россию оздоровит, и вот среди многих русских людей началось течение, что мы не справимся без посторонней помощи и что необходимо к сотрудничеству привлечь соседей, румын, поляков, финляндцев и так дальше. Мне незачем называть Вам русского человека, который издавна проповедует эту систему и который сейчас сделался апостолом ее среди иностранцев. Как бы то ни было, но на нас сделан этот нажим. Соглашайтесь, миритесь, или мы от вас отступимся. Я более чем скептически смотрю на этот проект. Я не верю в то, что эту помощь нам окажут, ни в то, что если ее окажут нам, она будет действительна и достаточна. Наконец, далее, у меня нет сомнений, что Деникин пойдет на эти уступки только тогда, когда он будет в положении Колчака, то есть когда в них не будет уже смысла. Потому мое внимание от этого плана возвращается к проблеме, что нужно сделать что-нибудь, чтобы вдохнуть другой воздух и другие приемы в Деникинскую армию, но раньше, чем говорить Вам об этом, два слова о большевиках. Агентурные сведения продолжают доносить, что большевики погибли, что они не переживут этой зимы, но есть и сведения обратные. Ко мне приехал один француз, давнишний житель Петербурга, прекрасно говорящий по-русски, который убежал из Петербурга 22 октября. Он вовсе не оптимист, считает, что большевизм разрушается, что он погибнет, но рисует при этом такую картину, которой мы все-таки не ожидали.
К большевизму приспособились, а организация экономическо-промышленной жизни, врученная диктатору Красину, вернувшись вполне к прежним началам капиталистическим, мало-помалу создает стройный механизм, который только не пускается в ход за отсутствием сырья и угля, и денег. Если только союзники бросят блокаду, то сейчас все вновь заработает. Не думайте, что я советую примирение с большевизмом или возлагаю надежды на его перерождение, – я просто отмечаю те мысли, которые могут появиться в голове у наших союзников, и уже появляются, о том, что лучшее средство покончить с большевизмом – это вывести его на свежий воздух. Эта мысль бродит в головах даже французов, несмотря на то, что они очень осмелели после своих выборов и, что еще удивительнее, бродит в умах и многих русских капиталистов. Мне передавал Батолин, который собирался ехать на Юг к Деникину, что ряд крупных финансовых деятелей говорил ему: бросьте, поезжайте лучше к большевикам. Там вам дадут финансово-промышленную диктатуру, и Вы наладите жизнь, которую большевики расстроили, а у Деникина вас запихают в комиссии, отдадут под ряд контролей и Вы увидите, что ничего сделать нельзя. Вот последнее замечание, боюсь, в значительной степени правильно. Комиссии, коллегии и священный союз нас губят. Но и для диктатуры не находится людей, авторитетов и охотников.
Но интересно то, что даже русские капиталисты, видя, какие дела можно сейчас обделывать в России, начинают тосковать о блокаде, устроенной над большевизмом, тем более начинают тосковать об этом капиталисты иностранные, а так как большевики идут сейчас на какие угодно обещания и сделают все, только бы открыли им дверь, то, несмотря на торжественные обещания всех глав государств, что с большевиками мира не будет, я не уверен в том, что этого опыта не попробуют. А что еще хуже, я не уверен и в том, что этот опыт не приведет действительно к перерождению большевизма и к замене их режима чем-то новым, что одинаково победит и большевизм, и Деникина. Конечно, я осторожно говорю, что я в этом только не уверен. Зависит это от того, продолжают ли большевики быть фанатиками коммунизма, будут ли они стараться распространить учение свое во всем мире или просто дадут господство тем, которые нажились за время смуты, но те последствия, которых я и, вероятно, и Вы, боимся при таком исходе большевистской авантюры, то есть подпадение под власть немцев, расчленение России или распадение ее на части, почти ничем друг с другом не связанные, вот все эти вопросы, которые заставляют нас желать хотя бы временного продления большевизма, до полного его уничтожения, эти вопросы, как видите, перестают пугать не только русский народ, равнодушный к государственному величию страны, но даже и капиталистические сферы, которые могли бы учесть последствия этого.
Я не хочу кончать на одном пессимизме, да того, что я Вам пишу, я здесь и не высказываю. Я и для Вас скажу, что, в конце концов, русский народ терпелив и к беспорядкам в тылу у Деникина приспособится, как приспособились и к большевизму. Если только союзнические капиталы устремятся на Юг России, ценою хотя бы временного капиталистического закабаления, но вызовут расцвет экономической жизни, то Юг получит громадное преимущество перед севером. Потому мы здесь остаемся непоколебимыми. Но я хорошо понимаю, какие соблазны и какие доводы представляются Ллойд Джорджем в той его политике, которой мы возмущаемся.
Теперь последнее слово. Я телеграмму Вашу получил вчера и завтра буду об ней говорить Сазонову, но два замечания. Во-первых, мне отсюда не совсем понятно, как конвент представляет себе ту новую международную политику, которую поведут в Сибири. Что это – германофильство или японофильство, или что-нибудь новое. Во-вторых, я боюсь, что перемена политики в Сибири может вызвать и перемену в отношении к Сазонову. Из того конфликта его с тремя нашими левыми, о котором я Вам писал, Сазонов пока вышел победителем, но неизвестно, что будет дальше, как отнесется к нему новый сибирский курс. А, в-третьих, Сазонов собирается тоже поехать на Юг. Мне кажется, что ему просто хочется уехать от предполагаемой конференции или заручиться определенными инструкциями. Поэтому я не знаю, удастся ли мне его удержать. Во всяком случае, я очень восстаю против поездки Сазонова в настоящее время и Ваша телеграмма будет новым для этого доводом. Но очень прошу Вас, привлеките к работе Елену Николаевну и напишите мне подробно все то, о чем Вы думаете, чего боитесь и на что надеетесь.

Hoover Institution Archives, Stanford University, California, USA. Vasily Maklakov Collection. Box 3. Folders 3.