Биография

Образование

Окончил Императорскую Николаевскую Царскосельскую гимназию в 1901 году. Среди одноклассников — будущий знаменитый актёр кино Витольд Полонский, будущий военный теоретик Александр Лапчинский.

В 1902—1904 годах служил вольноопределяющимся в 1-м гусарском Сумском полку. Не был произведён по окончании службы в офицерский чин из-за иудейского вероисповедания.

В 1906 году окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета. В университете примкнул к студенческой организации кадетов, был одним из лучших студенческих ораторов.

После окончания университета работал присяжным поверенным, участвовал в качестве защитника во многих политических процессах.

Первая мировая война

С 1914 года — младший унтер-офицер 1-го гусарского Сумского полка. Неоднократно отличился в боях. Награждён Знаком отличия военного ордена четырёх степеней и Георгиевской медалью («Полный георгиевский кавалер»).

В 1917 году, после снятия национальных ограничений на производство в офицерские чины — прапорщик, затем, для уравнения со сверстниками, произведён в штаб-ротмистры. Вместо четырёх «Георгиевских крестов» он получил офицерский орден св. Георгия IV степени.

В 1917 году был избран председателем полкового комитета, затем стал председателем армейского комитета 5-й армии (Северный фронт). Сторонник восстановления дисциплины в армии, тесно сотрудничал с её командующим генералом Ю. Н. Даниловым. По воспоминаниям В. Б. Станкевича, говорил: «Задача нашего комитета — довести армию до того состояния, чтобы по приказу командующего армией любая часть арестовала без колебаний комитет».

Хороший оратор: «Говорил он блестяще — ярко, остроумно, смело, — и его манеры, видимо, импонировали солдатам». В то же время «был человеком негнущимся, не умеющим льстить толпе»

Политическая деятельность

Был членом Конституционно-демократической партии, в 1917 году присоединился к Народно-социалистической партии, для того чтобы иметь возможность участвовать в выборах в комитеты на фронте, так как несоциалистические партии к этим выборам фактически не допускались.

С октября 1917 года — председатель Московской организации Всероссийского союза евреев-воинов, был сторонником формирования еврейских национальных воинских частей. После октября 1917 года участвовал в деятельности антисоветской организации «Союз защиты Родины и свободы», возглавлял в ней кавалерийский центр. Одновременно руководил боевой группой еврейской самообороны при Союзе. Официально состоял юрисконсультом английского посольства в России.

Арест, тюрьма, смерть

29 мая 1918 года арестован ВЧК. Находился в заключении в Таганской тюрьме, был старостой камеры, где находились политические заключенные. Выпускал в одном рукописном экземпляре газету-журнал «Центрогидра» (вышло несколько номеров, потом о нём узнали на Лубянке, и выпуск пришлось прекратить). Обучал желающих английскому языку, читал лекции о жизни в Англии и Франции. Давал юридические консультации.

После допросов — «поседевший, осунувшийся, худой, бледный, со впавшими глазами, с морщинами, заострившимся носом и грустной улыбкой, но по-прежнему с твердой волей». Дзержинский был противником его расстрела.

Расстрелян в начале «красного террора» 5 сентября 1918 года по приказу заместителя председателя ВЧК Петерса в отсутствие Дзержинского (который находился в Петрограде).

О годе рождения Виленкина

Называют разные годы рождения Виленкина (около 1883 и даже 1887 год). Однако В.Клементьев в своих воспоминаниях со слов самого Виленкина упоминает, что в 1918 году ему шёл тридцать четвёртый год: «Он не раз говорил, что ему было предсказана какой-то известной заграничной гадалкой насильственная смерть на тридцать четвёртом году (ему как раз теперь шёл этот роковой год)». Маловероятно, что Виленкин родился в 1885 году — вряд ли тогда он мог пойти в армию (вольноопределяющимся в мирное время) в 1902 году. Если следовать данным Клементьева, то Виленкин родился в 1884 году. Впрочем, в протоколе допроса, опубликованном в «Красной книге ВЧК» (второе издание, М., 1990) сказано, что Виленкину в 1918 уже исполнилось 35 лет, что указывает на 1883 год.

Виленкин на заседании президиума ВЧК

«Пишу письмо Дзержинскому. Требую, чтобы мне, подобно моим прежним подзащитным, дали возможность защищаться при посторонних. Один из конвойных уносит письмо. Жду… Минуты кажутся вечностью. Наконец посланный возвращается. Берет меня и ведет. Приводит к Дзержинскому. Там уже в сборе весь президиум. Лица у всех серьёзные, строгие. На меня никто не смотрит. Все уставились в стол. Мне дают слово (говорил Виленкин удивительно). Я был в царском суде защитником политических. За свою практику я произнес 296 речей в защиту других. Теперь, в 297-й раз, говорю в свою защиту и думаю, эта речь будет неудачна. Лица у сидящих за столом, до этого строгие, все расцвели улыбками. Стало легче. Говорю долго. Называю некоторые имена их товарищей, которых я защищал. Тут же вызывают по телефону двух-трёх из тех, которых я назвал. Те приезжают и подтверждают мои слова. Меня уводят опять в ту комнату, где остались мои товарищи. Их уже нет здесь — увезли. Сижу один. Через час-два вызывают. Опять ведут к Дзержинскому. Теперь он один. И объявляет, что смертная казнь мне постановлением президиума отменена». (Из книги сокамерника Виленкина, Василия Клементьева «В большевицкой Москве»).

По данным В. Ф. Клементьева, попытка побега Виленкина была чекистской провокацией, организованной заместителем председателя ВЧК Петерсом, чтобы обосновать его расстрел.

Награды

Георгиевский крест 1 степени
Георгиевский крест 2 степени
Георгиевский крест 4 степени
Георгиевский крест 3 степени

---

Александр Виленкин: поэт, гусар и подпольщик, которого не сломал Дзержинский

Гимназию А.Виленкин окончил с золотой медалью

Дом семьи Виленкиных в семье Остроговицы под Петербургом сегодня выглядит так

Лето 1914 года Александр Виленкин проводил у родни на британском острове Уайт. Узнав, что объявлена война, немедля поспешил в Россию

Отпуск с фронта. Александр Виленкин с племянниками Джимом и Алексом

Александр Виленкин родился в Царском Селе 5 июня 1883 года в богатой и культурной еврейской семье. Отец являлся купцом первой гильдии, и, следовательно, мог жить вне черты оседлости.

Младший из восьми детей.

Все братья и сестры получили превосходное образование. Саша учился в Царскосельской гимназии, где его классным наставником был поэт Иннокентий Анненский, да еще занимался с домашними учителями и гувернантками.

Помимо обычных по тем временам французского и немецкого языков, владел в совершенстве английским, говорил по-итальянски.

Александр пошел по стопам старшего брата Григория и поступил на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета, а потом окончил и юридический.

Как-то от нечего делать зашел сдрузьями к модному "прорицателю" Моргенштерну, который объявил: вы умрете не своей смертью через два месяца после 35-летия. Если родные принимались по любому поводу беспокоиться о нем, Александр смеялся: прежде 35 лет со мной точно ничего не случится.

В университете Виленкина выбрали председателем Совета старост. Он примкнул к либеральной партии кадетов и считался одним из лучших студенческих ораторов, не только в университете, но и на городских митингах, где постоянно спорил с социалистами.

Окончив университет, юноша записался вольноопределяющимся - на год, без жалованья - в элитный Первый Сумский гусарский полк.

"Два факультета окончили, а одного поворота сделать не можете!" - выговаривал штатскому очкарику фельдфебель учебной команды. Но Виленкин занялся военным делом так же основательно, как всем, за что брался, и скоро сделался не хуже других.

В офицерские чины евреев не производили, и он уволился в запас младшим унтер-офицером. Но, являясь по образованию и воспитанию настоящим джентльменом, был принят как равный в обществе действующих офицеров полка и нашел среди них много друзей.

Виленкин обосновался в Москве и скоро стал там известным юристом.

Работал юрисконсультом британского генконсульства в Первопрестольной столице и познакомился там с молодым консулом Брюсом Локкартом. Защищал в суде, в том числе, и революционеров - эсеров и анархистов.

Племянница Тамара писала о нем с обожанием: "Он был таким веселым, жизнерадостным, ужасно приятным, бравым, обаятельным и невероятно привлекательным - просто замечательным!".

Александр вращался в московских театральных кругах, был душой банкетов и вечеринок, где славился поэтическими экспромтами.

В то же время, как вспоминала племянница, "он был везде любим в Москве за свой альтруизм. Его симпатии были на стороне угнетенных, многих из которых он защищал в московских судах - бедняки его уважали, В той же мере он был популярен среди интеллектуалов и бомонда".

Высокий, красивый, остроумный, всегда щегольски одетый, несомненно, привлекательный для женского пола, Александр преданно любил девушку, на которой мечтал жениться. Но отец непременно желал видеть невесткой еврейку. В результате молодой человек так и остался холостым, хотя сам всецело принадлежал к русской культуре и, вероятно, был равнодушен к религии.

На войне как на войне

Он имел возможность послужить военным юристом или не служить вообще, но снова записался вольноопределяющимся к сумским гусарам и уже 20 августа оказался среди старых знакомых. Полк сражался в Восточной Пруссии.

Снова сказалась двойственность его положения: в звании унтера Виленкин был назначен ординарцем полкового командира, но фактически занимался штабной работой, и, разумеется, жил и столовался с офицерами.

В трагических для русской армии сражениях 1914-15 гг. полк потерял две трети личного состава.

Многие взводы остались без командиров, так что Виленкину недолго пришлось заниматься бумагами.

В письме с фронта он рассказывал, как первый раз был оставлен во главе команды из 30 человек с пулеметом охранять позицию, пять дней не раздевался и спал за это время не больше получаса.

Неразбериха царила страшная. Трудно поверить, но в первую зиму войны примерно половина пополнений прибывала без винтовок и получала приказ собирать оружие погибших солдат.

В марте 1916 года Виленкин ночью повел солдат по некрепкому льду Даугавы брать "языка".

Вернулись благополучно, хотя увязая в сугробах и под свист пуль, с пленником, которого захватили спящим.

"Видя его радостно взволнованным, энергичным и улыбающимся, никто бы не мог подумать, что этот человек не более получаса назад был в смертельной опасности", - вспоминал один из товарищей Виленкина.

Александр Виленкин участвовал ещё во многих сражениях, был трижды ранен и был представлен к семи наградам из восьми возможных для фронтовика.

Хотя отличий у него было больше, чем у кого-либо в полку, офицерский чин штабс-ротмистра он получил только после Февральской революции, упразднившей дискриминацию.

Война сильно изменила блестящего юриста и светского красавца. "Виленкин был уже не тот, его не интересовали ни адвокатура, ни политика, полк был дня него всем", - писал в изданном в 1923 году в Париже сборнике "Памяти погибших" кадет Николай Тесленко.

И все-таки немало оставалось в нем от прежнего Саши Виленкина. "Романтик и поэт, он, даже когда был ранен и усажен на поваленное дерево для перевязки, сочинил стихи про том, как его ранило", - вспоминал еще один бывший гусар.

Красное колесо

После Февральской революции в полку организовали парад в поддержку Временного правительства.

Виленкин просвещал офицеров насчет политики и партий, которых они прежде знать не хотели.

Очевидно, он был популярен и среди рядовых, поскольку в марте 1917 года его выбрали председателем полкового комитета, а чуть позже - председателем солдатского комитета всей 5-й армии, насчитывавшей 356 тысяч солдат и 6,5 тысячи офицеров.

Сразу по получении известий из Петрограда солдаты Сумского полка вознамерились оставить позиции и идти в Ригу "защищать революцию". Виленкин, как писал в своих воспоминаниях Брюс Локкарт, "кинулся всем сердцем и душой убеждать товарищей продолжать воевать".

В результате трехдневных уговоров солдаты вернулись в окопы, но распад было не остановить. Весь 1917 год полк постепенно разлагался. К февралю 18-го, когда его официально распустили, в нем оставались всего четверо офицеров.

Подпольщик

Душа Александра Виленкина была потрясена разгоном Учредительного собрания и Брестским миром.

Оказавшись в Москве, он одним из первых примкнул к подпольному "Союзу защиты родины и свободы", который начал в марте создавать из оставшихся не у дел офицеров и военнослужащих легендарный террорист и конспиратор Борис Савинков.

В "Союзе" его назначили начальником кавалерии, пока не существовавшей.

В апреле организация Савинкова уже насчитывала около пяти тысяч человек, две из них в Москве, остальные в 34 провинциальных городах.

29 мая 1918 года Александра Виленкина арестовали.

Накануне ЧК захватила на конспиративной квартире в Молочном переулке 13 членов "Союза". Никого из руководства там не оказалось, но один из арестованных на допросе назвал имя Виленкина.

Служивший в конвойной команде солдат-однополчанин Виленкина сумел предупредить бывшего командира, что его идут брать. Вместо того, чтобы немедленно скрыться, тот принялся уничтожать компрометирующие бумаги, спасая товарищей по "Союзу", и был схвачен.

Улик против Виленкина не было. Его даже выпустили, но в тот же день снова арестовали.

Сперва держали на Лубянке, потом перевели в Таганскую тюрьму, где сидели около ста членов савинковского "Союза".

Там Виленкин сделался кем-то вроде камерного старосты, давал товарищам уроки английского языка и даже успел выпустить несколько номеров рукописной юмористической стенгазеты, пока начальство не вмешалось.

Заключенные во дворе Таганской тюрьмы. Александр Виленкин слева в первом ряду. Надпись "смертники" сделана его рукой

Вообще, режим был еще относительно либеральным. В тюрьму пришел фотограф, после чего племянница Тамара получила фотокарточку с надписью: "С любовью от твоего дяди Тома".

На втором снимке были изображены 13 сокамерников Виленкина. Двух он пометил крестиками - за то время, что проявлялось и печаталось фото, их расстреляли.

На свидании с сестрами, несмотря на присутствие охранника. Виленкин смог намекнуть, что некоторые хранившиеся у них документы надо любой ценой вывезти из России - там были номера зарубежных счетов "Союза защиты родины и свободы".

Племянница Тамара в декабре 1918 года бежала с ними через финляндскую границу.

Тем временем Виленкина возили на допросы, в том числе к самому Дзержинскому, но доказать ничего так и не смогли.

Дважды - в конце июня и в начале августа - президиум ВЧК оправдал Виленкина за отсутствием улик. Сказались и ходатайства нескольких большевиков, которых он до революции защищал как адвокат.

Подпольщика, из-за показаний которого Виленкин оказался в тюрьме, тогда же расстреляли.

"Часовой приводит к Дзержинскому, - рассказывал соседям по камере Виленкин. - Там уже в сборе весь президиум. На меня никто не смотрит. Все уставились в стол. Мне дают слово: "Я был в царском суде защитником политических. Произнес 296 речей в защиту других. Теперь, в 297-й раз, говорю в свою". Называю их товарищей, которых я защищал. Тут же вызывают по телефону двух-трех. Те приезжают и подтверждают мои слова. Через час-два опять ведут к Дзержинскому. Теперь он один. И объявляет, что смертная казнь мне постановлением президиума отменена".

Виленкин, по воспоминаниям выжившего сокамерника, уже уверился, что "вырвал свою жизнь из лап ЧК". Но не тут-то было: 16 августа его вдруг повели на расстрел, а потом снова вернули в камеру.

Потом снова имитировали казнь - пытались заставить дать показания на товарищей. После этого его привезли в Таганку поседевшим.

Поняв, что живым ему не вырваться, Виленкин сумел переправить сестрам прощальное письмо со стихотворной эпитафией самому себе:

"От пуль не прятался в кустах,

Не смерть, но трусость презирая,

Я жил с улыбкой на устах

И улыбался, умирая".

"Племянникам и племянницам своим я завещаю единственное, чего не может отнять ни тюрьма, ни расстрел - память о том, что бывают люди, ставящие честь выше жизни. Пусть они этого никогда не забывают, и тогда смерть моя не будет напрасной", - написал он.

Возможно, его еще долго держали бы на положении то ли подследственного, то ли заложника. Но 2 сентября, после произошедшего тремя днями раньше неудачного покушения на Ленина, ВЦИК объявил красный террор.

Один из первых массовых расстрелов состоялся 5 сентября в Петровском парке Москвы.

Вскоре чекисты решат, что бесследное исчезновение людей устрашает сильнее. Но тогда убивали публично, под звуки военного оркестра.

лександр Виленкин в это время был в огромной переполненной камере на Лубянке.

Уцелевший сокамерник описал его уход:

"Когда его вызвали среди примерно 50 человек, Александр Абрамович откуда-то достал ордена св. Владимира с мечами и офицерский Георгиевский крест и прикрепил их на куртку. Остановился и громко сказал: "Ребята, пока прощайте. Скоро встретимся на том свете. Это не так страшно, мы все под огнем были". Все выпрямились. Кто-то крикнул: "За Россию, с Богом!". Виленкин как на параде пошел, и за ним таким же твердым шагом пошли другие".

Оказалось, что расстрелом командовал знакомый Виленкина. Подошел проститься и сказал: "Уж ты, Саша, извини их, если не сразу тебя убьют: они сегодня в первый раз расстреливают".

"Ну, прости и ты меня, если я не сразу упаду: меня тоже сегодня в первый раз расстреливают", - ответил он.

Предсказание прорицателя сбылось практически точно: Александр Виленкин окончил свой земной путь не через два, а ровно через три месяца после 35-го дня рождения.

Джон Мэсси Стюарт - писатель, лектор, фотограф, занимающийся Россией.

---

ВОСПОМИНАНИЯ ОБ А. А. Виленкин

Зимой 1907-го года меня посетил в Москве незнакомый мне молодой человек с письмом П. Н. Милюкова. В этом письме Милюков, в самых лестных выражениях, рекомендовал подателя, Александра Абрамовича Виленкина, члена петербургской организации партии Народной Свободы, и просил принять его в число моих помощников.

Не понравился мне Виленкин. Стройный, изящный, красивый, он мне показался неестественным, слишком «петербургским», что нас, москвичей, поклонников простоты, всегда отталкивало. Не понравился мне его монокль, а также то, что он в разговоре особенно подчеркнул, что отбывал воинскую повинность в Гусарском Сумском полку. Однако, сделав все возможное, чтобы отклонить Виленкина от намерения вступить в состав моих помощников, которых было в то время больше, чем следовало, я все же зачислил его своим помощником.

Первое время наши отношения налаживались с трудом, и новый помощник долгое время не мог сойтись со средой своих коллег по сословию и товарищей по партии. Однако, мало по малу я присмотрелся к нему, и стал все более убеждаться, что под его фатоватою внешностью кроются выдающиеся способности, блестящее образование (он знал в совершенстве несколько языков), а главное, твердые и самостоятельно выработанные убеждения и доброе и отзывчивое сердце. И Виленкин, мало по малу, сделался одним из близких моих сотрудников и участником ежедневных собраний моих помощников за столом, во время завтрака, где оживлял дружескую беседу своим блестящим остроумием. Участие его в нескольких больших процессах, к которым я его привлек, сразу показало, что из него выйдет большой адвокат и выдающийся оратор.

Вот краткие биографические о нем сведения.

Родился Виленкин в Царском Селе 5-го июня 1883 года. В 1900-м году окончил Царскосельскую гимназию с золотой медалью, и поступил на Историко-Филологический факультет Петербургского Университета. По окончании его, он поступил на Юридический факультет того же Университета, который и окончил в 1906-м году. Во время событий 1905-1906 годов, Виленкин, еще в Университете, будучи одним из старост, примкнул к студенческой организации партии к.-д., которая в то время в Университете была на самом крайнем правом фланге студенческих группировок. Он считался одним из лучших студенческих ораторов, и не только в Университете, но и на городских митингах постоянно выступал против социалистов и, в частности, против молодого большевицкого оратора «товарища Абрама», ныне всем известного своей жестокостью прокурора Крыленко. Вообще, Виленкин всегда подчеркивал умеренность своих политических взглядов и относился отрицательно к крайним течениям.

В Москве он так и не принял большого участия в политической и общественной работе партии. Не знаю, что тут было причиной: трудность ли для него сойтись с чуждыми ему москвичами, или он просто переживал полосу своей жизни, когда целиком отдался профессиональной работе, которая обещала ему большие успехи и в адвокатуре, и в жизни.

Война застала меня заграницей. Возвратившись после больших мытарств в Москву, я обнаружил, что большая часть моих сотрудников оказалась уже на фронте. О Виленкине я узнал, что немедленно по объявлении мобилизации, он вступил в свой родной кавалерийский Сумской полк, который участвует в боях где-то в Восточной Пруссии.

Прошло несколько месяцев, и за моим столом в поредевшем кругу помощников появился Виленин в форме нижнего чина своего полка и с солдатским георгиевским крестом. Как и всегда, он был жизнерадостен, бодро и остроумно рассказывал о жизни полка и боевых приключениях. Он был ранен и эвакуирован для лечения, а теперь опять рвался на фронт. Виленкин был, однако, не тот. Он сохранил ту же блестящую внешность, но видно было, что глубокий внутренний переворот произошел в его душе и что-то иное шевельнулось в тайниках его сознания. Виленкина теперь не интересовала ни адвокатура, ни политика, ни общественная, или светская жизнь. Все его помыслы были на фронте. Полк заменил для него все, и одна мысль владела всем его существом, — это мысль об исходе войны, о торжестве русского дела и о полной победе, в которой для него не было никаких сомнений. Вскоре он уехал снова на фронт.

После этого еще два раза был ранен Виленкин. Он имел полное право эвакуироваться в тыловые учреждения, как несколько раз раненый. Но он и слышать об этом не хотел. Он боялся только, хватит- ли у него здоровья продолжать боевую жизнь. Последний раз, незадолго до революции, Виленкин был у меня, уже украшенный тремя солдатскими георгиевскими крестами. По-прежнему остроумный, бодрый, уверенный в близкой победе и стремившийся скорее на фронт. Он возмущался тем тяжелым настроением, которое было в то время в обществе, и громил тыл за уныние.

В разговоре с ним я осторожно коснулся вопроса, не стесняет ли его то обстоятельство, что он, окончивший два факультета, неоднократно раненый, получивший три Георгия, имеющий блестящие аттестации в военных приказах, все-же, как еврей, остается нижним чином? Но это его нисколько не смущало и не огорчало. Он не мог нахвалиться своим начальством и офицерским составом полка. Главное, говорил он, воевать и довести войну до победы, а не все ли равно, будет ли он, Виленкин, нижний чин или офицер. Точно так же его как то мало трогало, что он, несмотря на окончание стажа, не может получить звание присяжного поверенного из-за своего вероисповедания.

После февральской революции я увидел Виленкина во время его приезда в Москву, весной или летом 1917-го года. Он очень изменился. Нервничал и бранил временное правительство. Его огорчали развал, происходивший в армии, и остановка военных действий. Но надежда на восстановление дисциплины его не покидала. С этой целью он опять уехал на фронт, со всем своим пылом и энергией бросился в организационную работу и принял деятельное участие в создававшихся тогда армейских комитетах, дойдя до должности, если не ошибаюсь, председателя комитета одной из армий. Единственной побудительной причиной работы в комитетах была для него надежда, что этим путем будет остановлено разложение армии, восстановлена её боеспособность и одержана над немцами победа. Он, однако, не видел в комитетах какого-то нового порядка воинской организации, который мог бы заменить прежнюю систему.

С огорчением говорил он о том, что ему пришлось записаться в число народных социалистов, чтобы иметь возможность выставить свою кандидатуру на выборах в комитет, так как несоциалистические партии в то время фактически были устранены от участия в выборах. Но он подчеркивал свою преданность убеждениям партии к.-д. «Вы меня знаете, — говорил он, — какой я социалист». И, иная его, я в этом не сомневался.

Большевицкий переворот. Распад фронта и Брест-Литовский мир.

Виленкин без замедления и колебаний присоединяется к тем остаткам русской армии, которые решают продолжать борьбу с оружием в руках, и опять же во имя продолжения войны до победного конца. Теперь появился новый враг — большевики, и борьба должна быть направлена, прежде всего, против него. Одни офицеры с этой целью уходили на юг, подымать гражданскую войну. Другие подготовляли военное восстание в центре. К числу последних принадлежал и Виленкин, вступивший одним из первых в организацию «Союз Защиты Родины и Свободы». В числе главных деятелей этой организации был расстрелянный большевиками полковник Перхуров, стоявший во главе ярославского восстания.

Организация была военная и беспартийная. Её цели свержение большевиков и продолжение войны вместе с союзниками. Её средства — вооруженная борьба.

В конце весны или в начале лета 1918-го года Виленкин был арестован в Москве. Большевики сделали все, чтобы переманить его на свою сторону или, по крайней мере, склонить выдать своих друзей, не останавливаясь даже перед пытками. Излишне говорить, что это было бесполезно.

В тюрьме Виленкин был такой же блестящий, остроумный, бодрый, как и в жизни. У его близких сохранились письма, написанные из тюрьмы за несколько дней до смерти, когда ожидавшая его участь была уже несомненна. Он их успокаивает, говорит, что у него нет страха смерти, просит подготовить отца к печальному известию. «Я погибаю, пишет он, за то, что люблю свою родину, люблю ее больше себя, больше своей семьи... Племянникам и племянницам своим я завещаю единственное, чего не может отнять ни тюрьма ни расстрел — это память о том, что и у нас бывают люди, ставящие честь выше жизни. Пусть они этого никогда не забывают, и тогда смерть моя не будет напрасной». Последнее свое письмо он заканчивает экспромтом «На прощанье»:

«От пуль не прятался в кустах,

Не смерть, а трусость презирая,

Жизнь прожил с шуткой на устах,

И улыбался, умирая...

Прощайте...»

5-го сентября 1918-го года в Москве, по-видимому, в Пересыльной тюрьме (что в Бутырках), большевики убили Виленкина.

Так погиб этот герой, талантливый, блестящий, жизнь которого только что начиналась и обещала, казалось, лишь радости и успехи. Он не только пламенно любил свою родину, но показал своей жизнью и смертью, как надо ее любить.

Н. В. Тесленко

---

Клементьев В. Ф. В большевицкой Москве: (1918-1920). - М. : Рус. путь, 1998. - 446 с. - (Всероссийская мемуарная библиотека. Наше недавнее; 3).

Александр Абрамович Виленкин

Познакомился я с Александром Абрамовичем Виленкиным в Таганской тюрьме, куда он был доставлен чекистами вечером 31 мая 1918 года.

Штаб-ротмистр 2-го Сумского гусарского полка и видный московский присяжный поверенный предвоенных лет, Виленкин защищал интересы подсудимых в политических процессах. При большевиках он продолжал работать в том же направлении. В момент ареста он вел «крапивнинское дело». Хотя крапивнинская организация через Виленкина входила в наш Союз, но сведений о ней у меня нет.

А.А. Виленкин был еврей и, надо полагать, офицером стал только при Временном правительстве, так как в нашей старой армии евреи офицерами быть не могли. Вероятно, с началом войны он был мобилизован из запаса (в 1918 году ему шел тридцать четвертый год), но не прапорщиком запаса, а нижним чином (солдатом) и назначен в Сумской гусарский полк, в мирное время стоящий в Москве. Всю войну он провел на фронте, за боевые отличия получил Георгиевские кресты всех четырех степеней («полный бант»). В революционное время Виленкина, должно быть, произвели в офицеры, а время, проведенное на фронте нижним чином, «для уравнения со сверстниками» было засчитано ему как служба в офицерских чинах, и он стал штаб-ротмистром, и «полный бант» солдатского Георгиевского отличия (конечно, с одобрения Георгиевской Думы) мог быть заменен офицерским Георгием. Мое описание прохождения военной службы А.А. Виленкиным предположительно, так как он о службе в Сумском гусарском полку говорил отрывочно и очень неохотно.

Виленкин попал в тюрьму по неопытности и простоте одного из членов Союза Защиты Родины и Свободы, спровоцированного чекистами. В тюрьме Александр Абрамович его простил, и имени его я не назову. Оба спят вечным сном, расстрелянные большевиками в 1918 году.

Виленкин был членом штаба СЗРиС. Возглавлял кавалерийский центр Союза и одновременно принимал деятельное участие в создании при Союзе боевой группы еврейской самообороны.

— Все эти Троцкие, Зиновьевы, Каменевы до добра нас не доведут! Нам, евреям, придется отвечать за их подвиги! — Эти слова были сказаны мне Александром Абрамовичем с глазу на глаз в уборной. Там мы вели наши беседы. Должен сказать, что Виленкин очень скоро узнал — должно быть, с воли — о моем тяжелом и сложном положении в тюрьме.

Утверждаю, что, сидя с нами в 5-й общей камере, которая очень скоро стала называться «камерой смертников», Александр Абрамович не прекращал своей союзной работы. Он держал связь с оставшимися на воле, знал, где находится Мария Ивановна и Сарра (московские клички Б.В. Савинкова и А.П. Перхурова), информировал нас о жизни и работе Союза, подготавливал нас к допросам, а потом — к смерти.

Первый расстрел наших сотоварищей (Ильвовского, Флерова и Покровского), с которыми мы вместе провели в тюрьме полтора месяца, конечно, вывел нас из душевного равновесия. Остался спокоен только Виленкин.

Его спокойное поведение помогло и нам успокоиться и немного отвлечься. Он всячески старался отвести от нас мысли о нависшей смертельной опасности. Вместо прекратившей существование «Центрогидры» он почти ежедневно устраивал разнообразные «кабаре», шахматные турниры, открыл курсы изучения английского языка, которым сам владел в совершенстве (до ареста он был юрисконсультом при английском посольстве). Читал лекции о жизни в Англии, во Франции. Словом, всех чем-нибудь занимал. Никому не давал оставаться со своими мыслями наедине.

Для поддержания физических сил Александр Абрамович всех сокамерников выгонял на прогулку, где организовывал разного рода спортивные состязания: бег по кругу наперегонки, прыжки в длину, в высоту, борьба и даже бокс — все это бывало у нас ежедневно, пока было можно.

Виленкин всегда был оживлен и приветлив. Слава о нем разошлась по всей Таганке. Было несколько случаев, когда с особого разрешения к нашему старосте приходили за юридическим советом из других камер — уголовники, спекулянты и, конечно, каэры. Но Лубянка узнала об этом, и визиты прекратились.

Когда А.А. Виленкина не было в камере, настроение у нас сразу падало. Мы сидели молча, как бы к чему-то прислушиваясь, и не знаю, как другие, а я уходил в воспоминания, которые заполняли всего меня безнадежной горечью и досадой.

Появлялся наш староста — всегда с пакетами, книгами, — и у всех настроение менялось. Люди оживали, начиналось движение, разговоры и даже смех. Только иногда, рано утром или после обеда, когда все мы лежали (у нас койки не поднимались, но валяться на них запрещалось, однако за этим никто не следил, и мы лежали, когда хотели), заглянув за «стояк» старосты так, чтобы он не заметил, увидишь, бывало, какая мука написана на лице Александра Абрамовича. С оживлением в камере вставал и Виленкин, улыбчивый, подвижный. Шумно входил в камерную жизнь, смеялся, наводил порядок и одновременно, очень осторожно и тонко, готовил нас к «возможной кой-кому высшей мере наказания» (слово «расстрел» у нас в камере не произносилось).

В устроенном однажды нами шутовском суде над одним из присутствующих Виленкин выступал в роли защитника «подсудимого», ловко разбил все доводы «обвинителя», а затем незаметно перешел к делу каждого из нас (меня не затронул) и после двух-трех вопросов заставил всех «плавать». А.А. Виленкин был суеверен. Он не раз говорил, что ему предсказана какой-то известной заграничной гадалкой насильственная смерть на тридцать четвертом году (ему как раз теперь шел этот роковой год). Об этом он всегда говорил несерьезно, с усмешкой. Случалось, что слушатели начинали над ним подтрунивать. Он никогда никого не одергивал, смеялся, отмахивался и сам над собой подшучивал. Но один раз случилось что-то необыкновенное. Зашел разговор о том, что на фронте, перед боем, некоторые солдаты, а иногда и офицеры теряют самообладание, начинают метаться, не слышат, о чем говорят. Старые фронтовики с грустью кивали на такого «непоседу»: «Смерть его ищет!» И действительно, по большей части они погибали в наступлении. В разговоре Виленкин побледнел и сказал:

— Совершенно серьезно, господа, человек чувствует приближение конца. Вон, смотрите, из угла на меня мышонок смотрит. Он меня предупреждает об опасности.

Мы взглянули в ту сторону, куда указал Александр Абрамович. В самом углу действительно сидел мышонок. Кто-то шевельнулся, и он исчез. Но как будто в камере мышей не было!

— Вот и удрал! — жалко улыбнулся Виленкин. Посмотрел вопросительно на нас, но справился с собой и стал прежним — живым и радостным.

Наш староста знал хиромантию. Но сколько ни просили его любители погадать, он решительно отказывался, говоря, что не хочет заглядывать в нашу судьбу. Когда просьбы становились очень назойливы, он уверенно говорил: «Долго проживете!» — и куда-нибудь уходил.

Дело Виленкина было очень сложное. Арестовали офицера с неоспоримыми уликами. Виленкин был тогда еще на свободе. Его подозревали, за ним следили, но улик против него не было.

— Сознайтесь! Нам Виленкин, вчера арестованный, все о вас рассказал! — огорошил Лацис офицера.

Офицер, кое-что знавший о работе Александра Абрамовича, совершенно растерялся и давай выкладывать известное ему, предполагая, что в Чрезвычайке действительно все уже знают. После его признания чекисты, конечно, немедленно арестовали и Виленкина. Больших трудов стоило Александру Абрамовичу запутать и сбить все показания «прошляпившего» офицера. Потребовалась очная ставка, сви-детели и пр. Но кое-что удалось: оба были временно спасены.

«Дело» Виленкина в июне было передано в Верховный трибунал. Последний, при всей кровожадности, не нашел в нем состава преступления и вернул «дело» на Лубянку. Чрезвычайка зверела. Вспомнила, забрала из тюрьмы и расстреляла доверчивого офицера. Виленкин остался в тюрьме. Ему удалось встретиться со своим однополчанином, ротмистром Лопухиным, сидевшим в «одиночке», в особой изоляции.

По рассказу Виленкина, Лопухина вызывали на Лубянку. Там ему предложили подписать обязательство больше не выступать против них. И его освободят. Такую подписку он дать решительно отказался и был отправлен назад в Таганку. Мы видели Лопухина на прогулке в специальном дворике. Пятнадцать минут ежедневно он ходил в одиночестве по кругу с гордо поднятой головой. Затем ротмистр Лопухин на прогулки выходить перестал. Что-нибудь узнать о его судьбе не удалось. И только потом, из «Красной книги», стало известно, что А. Лопухин оказался в списке расстрелянных ВЧК.

В середине августа потащили «с вещами по городу» А.А. Виленкина.

Он оказался крепким орешком для «товарищей» следователей, с его твердой волей и большим умом (последнее на одном из допросов было поставлено в вину Александру Абрамовичу: «Да, мы знаем, что вы умный, но это только усиливает вашу вину!» — выпалил разгорячившийся следователь, заведенный Виленкиным в тупик). И на этот раз чекисты с ним не справились, а вернули его в Таганку.

Вот что рассказывал нам Александр Абрамович о своем пребывании на Лубянке: «Привезли нас с поручиком Давыдовым в Чрезвычайку. Всего собрали из других мест человек двадцать. Настроение у меня плохое, безразличное и полная апатия. В голове одна мысль: скорей бы! Такое же настроение, вижу, и у других. Все-таки переломил себя. Решил бороться. «Надо что-нибудь предпринимать!» — говорю соседям. Молчат, только головами трясут. Говорю другим. Отмахнулись: будь, мол, что будет. «Ну, как знаете! — говорю им. — А я буду бороться». Пишу письмо Дзержинскому. Требую, чтобы мне, подобно моим прежним подзащитным, дали возможность защищаться при посторонних. Один из конвойных уносит письмо. Жду... Минуты кажутся вечностью. Наконец посланный возвращается. Берет меня и ведет. Приводит к Дзержинскому. Там уже в сборе весь президиум. Лица у всех серьезные, строгие. На меня никто не смотрит. Все уставились в стол. Мне дают слово (говорил Виленкин удивительно). Я был в царском суде защитником политических. За свою практику я произнес 296 речей в защиту других. Теперь, в 297-й раз, говорю в свою защиту и думаю, эта речь будет неудачна. Лица у сидящих за столом, до этого строгие, все расцвели улыбками. Стало легче. Говорю долго. Называю некоторые имена их товарищей, которых я защищал. Тут же вызывают по телефону двух-трех из тех, которых я назвал. Те приезжают и подтверждают мои слова. Меня уводят опять в ту комнату, где остались мои товарищи. Их уже нет здесь — увезли. Сижу один. Через час-два вызывают. Опять ведут к Дзержинскому. Теперь он один. И объявляет, что смертная казнь мне постановлением президиума отменена. Долго еще мы с ним беседуем. Говорим о тюрьме, о политике.

Наконец опять уводят назад. В ВЧК держат еще несколько дней и, как видите, привозят сюда».

Вернулся Александр Абрамович поседевший, осунувшийся, худой, бледный, со впавшими глазами, с морщинами, заострившимся носом и грустной улыбкой, но по-прежнему с твердой волей. Тут же он, на основании некоторых слов Дзержинского, разоблачает сидевшего некоторое время с нами и пришедшего в нашу камеру послушать Виленкина арестованного за крупную спекуляцию Вайнберга. Чтобы получить прощение и выбраться из тюрьмы, этот господин стал сообщать Дзержинскому наши разговоры. Сконфуженный и растерянный, он поскорее убрался из нашей камеры и больше не показывался.

С нами Виленкин оставался недолго. Как и есаула Попова, его переводят в «одиночку».

5 сентября 1918 года Петерс воспользовался отъездом Дзержинского в Петроград, спровоцировал попытку бегства Виленкина из тюрьмы, забрал его и Попова на Лубянку, и немедленно по его приказу Александр Абрамович был расстрелян.

Один из надзирателей видел, как Виленкин в последний раз уехал из тюрьмы. Спокойно сел в автомобиль с чекистами. Попыхивая сигарой, неторопливо развернул газету. Через несколько секунд автомобиль скрылся в конце переулка Большие Каменщики.

Добавлю, что как-то в разговоре со мной Александр Абрамович признался, что долго сидеть в тюрьме не собирается. Друзья уже все подготовили к его побегу, даже путь следования до границы с остановками для отдыха был разработан. Остается самое трудное — выйти за ворота тюрьмы.

После гибели Виленкина по тюрьме прошел слух, что 5 сентября 1918 года в тюрьму явились «чекисты» с ордером о выдаче им Виленкина и Попова с вещами. Помощник начальника, видимо, позвонил в ВЧК. Там ему ответили, что такого ордера не выдавали — он подложный. Затея побега провалилась. Говорили еще, что в ВЧК дежурный телефонист, посвященный в дело побега Виленкина, как раз в условленное время отлучился. Его заместитель, естественно, правильность подложного ордера не подтвердил. Но, конечно, это только слух, может быть, пущенный самой Чрезвычайкой. Проверить его не было никакой возможности.

А. А. Виленкин в Таганской тюрьме в 1918 г.

---

Показания Виленкина Александра Абрамовича

Первый допрос

Виленкин Александр Абрамович, 35 лет, уроженец Петроградской губернии Царского Села, проживает в городе Москве, по Скатертному переулку, в доме № 5, в кв. 1. Со времени октябрьского переворота работал преимущественно в национальных еврейских организациях, в частности в «Московском союзе евреев-воинов», и по организации Всероссийского съезда союзов евреев-воинов, был председателем съезда – все резолюции представил в комиссариат по еврейским делам. До октябрьского переворота был членом ЦИК Советов и председателем армейского комитета 5-й армии до 19 октября, когда на съезде армии не было выражено одобрение деятельности армейскома и весь армейском сложил с себя полномочия. Я принимал участие в Трудовой народной социалистической партии, был председателем армейской группы 5-й армии названной партии. В настоящий момент я твердо считаю, что спасение и родины, и революции заключается не в работе отдельной организации или партии, а в единении всех демократических живых сил страны. Корнета Покровского под собственной его фамилией, если это его настоящая фамилия, едва ли знаю, может быть, знаю его под другой фамилией. Знаю очень многих офицеров-кавалеристов и постоянно проповедовал необходимость воссоздания армии для спасения России от немцев. Особенно после отпадения Украины и Дона. О том, что существует организация, именующаяся савинковской, я часто слышал, слышал о том, что есть и другие организации еще более правые, чем я особенно интересовался в связи с неизбежными, на мой взгляд, погромами.

Мне известно, что есть организация Михаила Архангела, ведущая почти исключительно погромную агитацию, но добраться до корня этой организации при всем желании я не мог; агитация ведется преимущественно около церквей и явно ориентируется в сторону немцев. Слышал я и про существование «Брусиловской организации», тоже немецкой ориентации, но думаю, что именем Брусилова злоупотребляют, так как слышал, что Брусилов политикой ввиду болезни не занимается. Слыхал и о существовании якобы кадетской военной организации, но лично сомневаюсь, чтобы кадеты годились на что-либо, кроме слов. Слышал и об эсеровской военной организации, но найти таковой не мог и думаю, что, кроме комитетов, у эсеров ничего нет. Вообще со всех сторон бесконечное количество организаций и ничего определенного.

В савинковской организации, в качестве члена таковой, участия не принимал. Кавалерийских отрядов не организовывал. Полагаю, что среди кавалерийских офицеров Савинков популярностью не может пользоваться.

Из командиров кавалерийских полков, находящихся в данное время в городе Москве, никого не знаю.

Письмо, адресованное Николаю Николаевичу Неелову, было прислано моему бывшему командиру кавалерийского полка, ныне расформированного, на мой адрес ввиду того, что по приезде он должен был ко мне зайти за доверенным мне пакетом с процентными бумагами, принадлежащими расформированному Сумскому полку.

Неелов находится в штабе рязанского военного руководителя в Рязани, когда приедет в Москву, не знаю. Литеры неиспользованные остались у меня – одна с октября месяца 17 года, другая оставлена проезжавшим моим бывшим товарищем по дивизии и по армейскому комитету Н. Н. Пораделовым, ныне ревизующим советские учреждения в составе Чрезвычайной комиссии тов. Кедрова. Ему же адресовано и письмо, начинающееся: «Дорогой Коля». Послужной список Пораделов оставил у меня на сохранение.

Ал-др Виленкин

---

См. также статью: Дневник белогвардейца, 1917 год