ТРАГЕДИЯ НЕОПАЛИМОВСКОГО ПЕРЕУЛКА

.... «Всероссийская Чрезвычайная Комиссия разгромила врагов рабочих и крестьян еще раз» . . . — так начиналось в «Известиях» (№ 211, от 23 сентября 1919 г.) сообщение о расстреле 67 лиц, с Николаем Николаевичем Щепкиным во главе. Озаглавленное — «Заговор шпионов Антанты и Деникина»,оно гласило: «... Сейчас, когда орды Деникина пытаются прорваться к центру Советской России, шпионы Антанты и казацкого генерала готовили возстание в Москве»... и так далее, все выше поднимая тон, развертывалось сообщение, заканчивавшееся роковыми словами: «Отражая бешеный натиск врага, Всероссийская Чрезвычайная Комиссия приговорила к расстрелу следующих шпионов и изменников, приговор над коими в исполнение приведен», и далее, петитом, начинался тот страшный список 67-ми (в действительности их было больше), в котором было столько знакомых, дорогих имен...

И тут же рядом, в наклеенной на том же углу улицы, «Правде» (201) (Почти не поступавшие в тот год в розничную продажу газеты («Известия» и «Правда») расклеивались по стенам на улицах.), в статье под заглавием «Кто заговорщики?» Е. Преображенский говорил: «Недавно в Москве раскрыта Всероссийской Чрезвычайной Комиссией белогвардейская организация, так называемый «Национальный Центр». Захваченные при обысках документы ... раскрывают гнусную картину шпионства в пользу Деникина, Юденича и Колчака с одной стороны, и дают целый ряд указаний на предполагавшееся возстание против Советской власти, с другой»...

23-го сентября узнала Москва о гибели ряда лучших представителей своей интеллигенции, узнала, что, без суда и следствия, погибли они в темных подвалах застенков Лубянки. Точных дат смерти их никто не знает. Кровавая расправа творилась тайно, под покровом ночи. И только когда в двух братских могилах на Калитниковском кладбище нашли вечный покой замученные жертвы большевицких палачей, последние объявили о «ликвидации заговора».

28-го августа, в 10 часов вечера, в доме Н. Н. Щепкина раздался настойчивый звонок. Открывать дверь пошел сам Николай Николаевич. Ватага чекистов, под предводительством тогдашнего начальника Особого Отдела ВЧК, Павлуновского (Официально он именовался заместителем представителя Особого Отдела.), ввалилась в сени. Николай Николаевич не растерялся и, быстро обернувшись, успел крикнуть в столовую условное слово предупреждения, пока передняя медленно наполнялась входившими с опаской чекистами. Это дало возможность скрыться человеку, приехавшему из-за кордона и сидевшему в тот вечер у Н. Н.: через внутренние комнаты, он выскочил на террасу с противоположной парадному стороны дома; на дворе, из-за угла, уже появились чекисты. Револьверный выстрел заставил их приостановиться. Еще секунда... высокий забор позади. Крики, погоня, выстрелы... Непроглядная тьма, окутывавшая в тот год по ночам московские улицы, поглотила и не выдала человека... В доме, между тем, шел повальный обыск, переворачивали все вверх дном, обшаривали двор, но главное внимание было сосредоточено на кабинете Николая Николаевича. Скрыть, припрятать ничего не удалось...

Часа в два ночи Н. Н. Щепкина увезли под сильным конвоем. До последней минуты он сохранял полное самообладание и, прощаясь со своими, зная, что идет на верную смерть, подбадривал их, думал только о них. С Николаем Николаевичем арестованы были два зятя — С. Д. Лагучев и Б. Н. Шипков, но увезен с ним был только первый, так как Б. Н. Шипков, от потрясения, потерял сознание, и привести в себя его удалось лишь под утро; тотчас он был отправлен в тюрьму. Ненадолго была арестована и вся прислуга. Увозили на Б. Лубянку, дом № 2 (Страховое Общество «Россия»), незадолго до того занятый Особым Отделом ВЧК. Помещавшаяся во дворе гостиница была наспех приспособлена под тюрьму — остатки кое-какой мебели в некоторых камерах свидетельствовали об этом. В щепкинском доме в Неопалимовском переулке осталась засада.

Первые дни домашние приходили в полное отчаяние от бесконечного количества попадавших в нее людей, казалось, все ослепли: ни условный знак, предупреждавший об опасности, ни мелькавшие в окнах фигуры чекистов, в большом количестве наводнявших дом, ничто не помогало, — люди шли, да шли.

Среди попавших в засаду был профессор Александр Александрович Волков, известный математик, зашедший первого сентября на минутку к Николаю Николаевичу.

Он сразу понял, в чем дело, чего многие не понимали, понял и то, что погиб — у него в кармане были шифрованные документы. «Александр Александрович был очень молчалив и спокоен» — вот подлинные слова очевидца, по рассказу которого я передаю все это. Спокойно подвергся он первому опросу, производившемуся на месте, при задержании, спокойно высидел весь день, ни на минуту не проявив и тени слабости, и так же спокойно, простившись с остававшимися, пошел, когда ночью его взяли для отправки в Особый Отдел. Арестованных за день в засаде по ночам перевозили в тюрьму.

Обыск, произведенный на квартире у А. А. Волкова, был настолько незначителен, что совершенно успокоил домашних: «Разве так обыскивают, если что-нибудь серьезное?», «Да и с собой-то у него ничего не было», — добавляли они. Верно, чтобы совсем «усыпить» их, большевики по знакомству передавали, что Александр Александрович вот-вот будет освобожден, так что уже даже передач не делали; попытались раза два — не приняли. Успокоились на том, что «не нынче-завтра он должен вернуться, так Троцкий сказал» ...

Сам же Александр Александрович хорошо знал, что «улик» при нем довольно и что он обречен.

Что пережили в роковое утро 23-го сентября близкие, так слепо верившие, на основании слов Троцкого, в его скорое освобождение? И он сам, не получая ничего от своих, что передумал он за долгие дни и ночи томительного ожидания расстрела во внутренней тюрьме Особого Отдела?

За некоторое время до катастрофы у Николая Николаевича появилась какая-то дама, передавшая ему ряд поручений из Сибири. По её словам, все это просил ее сообщить Н. Н. Щепкину некий офицер Крашенинников, арестованный в Вятке, привезенный в Москву и сидящий ныне в Особом Отделе с её мужем, тоже офицером. Николай Николаевич, захваченный значительностью сообщений, не обратил внимания на более, чем странный способ передачи. Дама просила денег для Крашенинникова, который очень нуждался, не имея в Москве близких. Н. Н. обещал прислать ей денег, и обещание свое исполнил.

В действительности, в камеру к Крашенинникову был подсажен «офицер» провокатор, сумевший быстро завоевать его доверие; когда же «офицер» поведал ему, что имеет свидания с женой, которая берется кому что надо передать, Крашенинников рассказал ему все, с чем был послан, и просил сообщить по тем двум адресам, которые он так старательно заучил наизусть. Это были адреса Н. Н. Щепкина и А. Д. Алферова. (В. А. Розенберг, автор статьи, посвященной памяти Алферовых, считает мало вероятным, чтобы А. Д. Алферов дал свой адрес для конспиративных явок. — Ред.).

Провокатор сделал свое дело. Нить была в руках чекистов. Они направились по обоим адресам.

Не застав Александра Даниловича Алферова на московской квартире, чекисты бросились в подмосковное местечко Горки, где помещалась летняя колония гимназии Алферовых.

Александра Самсоновна Алферова, встретившая их, отказалась указать, где находится Александр Данилович, и только страх за детей, под угрозой чекистов не оставить камня на камня во всей колонии, заставил ее уступить. Отпустить же арестованного мужа одного она решительно отказалась, и настояла на том, чтобы взяли и ее, хотя ордер был только на арест Александра Даниловича.

Два месяца сидела засада в щепкинском доме. Первое время бесконечные аресты, часто совершенно ни к чему не причастных, людей, масса чекистов, повторные обыски — все это держало домашних в страшном нервном напряжении. Потом потянулись томительно длинные дни взаперти, когда так мучительно хотелось помочь чем-то своим, там, в тюрьме. «Геня (Евгения Николаевна — старшая дочь Николая Николаевича) нас освободила бы наверное» — говорил своим сокамерникам муж её, С. Д. Лагучев, — «видно, ничего сделать не может... арестована или больна», —- добавлял он с тоской. Евгения Николаевна (умерла в 1922 году. Подорванный организм не выдержал первой болезни.) рвалась помочь, а ее под конвоем водили на Смоленский рынок, где она часами ждала случая продать что-либо из вещей на одном конце площади, и на вырученные деньги закупала в другом скудные продукты, чтобы кое- как прокормить сидевших взаперти детишек и домашних.

Все шире развертывались щупальцы ЧК, аресты продолжались. Человек, так счастливо спасшийся из дома Николая Николаевича, прыгая через забор, обронил бумажник. По адресу, найденному в нем, была отправлена свора чекистов — там надеялись дождаться бежавшего, но он, как в воду канул в ту темную августовскую ночь. Другие попали в засаду, и среди них молоденькая учительница, Мария Александровна Якубовская, посланная туда предупредить о грозящей опасности. Сокамерницы её по Бутырской тюрьме (арестованных по этому делу женщин и часть мужчин перевели в Бутырки из внутренней тюрьмы Особого Отдела), передавали, как бодро переносила она заключение, ни минуты не думая о роковой развязке и радуясь, что арестована именно она, а не близкие, которым, наверно, пришлось бы плохо. На следствии она не скрывала своего глубокого презрения к чекистам; разъярённый следователь стал грозить ей за «вызывающий» тон ответов. В анкете она указала, что состоит членом партии Народной Свободы. Этого, в связи с «тоном», оказалось достаточно. В неурочный час вызвали ее однажды; «по городу с вещами» из Пугачевской башни, где она сидела. Весело простившись с товарками по заключению, — «верно, освободят», — беззаботно пошла она... на расстрел...

О чекистском «следствии» и допросах в Москве шепотом передавали друг другу; неизвестно, откуда ползли слухи о том, как ведут себя чекисты, как держатся заключенные. Утверждали, что допросы Николая Николаевича — может быть, и некоторых других — происходят в роскошно обставленном кабинете, что его угощают фруктами и т. д., обходятся очень вежливо в надежде получить от него ценные указания и перечень имен, но так и не могут ничего добиться — Николай Николаевич молчит о «сообщниках» и обо всем, что может кого-либо скомпрометировать. Допрашивающие, ничего не добившись, выходят, подчас, из себя, и вот, при какой-то грубой выходке и угрозе револьвером, Николай Николаевич, якобы, встал и направился к двери. Чекисты всполошились: «Куда? Почему?». — «При таких формах допроса — последовал ответ — я отказываюсь отвечать. Стреляйте в спину, если хотите, а я больше здесь не останусь и ничего вам не скажу» ... Вокруг него суетились члены коллегии, сам Павлуновский бросился за ним с извинениями, умоляя вернуться...

Много слухов было о выстрелах в спину, особенно в связи с арестованными офицерами. Передавали, что, допросив, следователь бросает: «идите»; допрошенный поворачивается к выходу и падает, сраженный пулей в затылок. В частности, много говорили о генерале Сергее Алексеевиче Кузнецове, державшемся на допросах с большим достоинством. Когда следователь произнес свое «идите», С. А. Кузнецов не тронулся с места: «Стреляйте спереди, не хочу быть убитым в затылок», — сказал он решительно... Так говорили в Москве...

То немногое, что попало в советскую печать из допросов Н. Н. Щепкина, подтверждает эти слухи. В своем «Докладе Комитету Обороны гор. Москвы о военном заговоре» Каменев пишет («Известия» № 228, от 12-го октября 1919 года): «Очень скупой на имена, конкретные факты, даты и цифры, глава московской группы Национального Центра широко и обстоятельно описал историю и деятельность контрреволюционной организации стилем политического деятеля, выполняющего свой долг перед своим классом»... Не перед «своим классом», а перед родиной, считал Николай Николаевич долгом описать и объяснить работу своей организации.

В неминуемой гибели он был уверен еще задолго до ареста, и в этом предчувствии был какой-то фатализм. Потому и хранил он, верно, дома все то, что способствовало его гибели.

«Чувствую, что круг сжимается все уже и уже, — сказал он мне при встрече за несколько дней до ареста, — чувствую, что мы погибнем, но это неважно, я давно готов к смерти, жизнь мне недорога, только бы дело наше не пропало» ...

Жутко становилось от той глубокой искренности, с которой он говорил: «Я готов к смерти, пожил уже довольно».

То, что это были не слова, Николай Николаевич доказал всем своим поведением и на допросах, и в тюрьме в ожидании расстрела. Сотоварищи по заключению изумлялись спокойной бодрости и ясности духа его. Несмотря на ужасные, как мы увидим ниже, условия заключения, он написал в Особом Отделе продолжение своих воспоминаний, к сожалению, уничтоженных теми, кому он их передал перед смертью, уничтоженных в виду грозившего обыска.

Николай Николаевич не знал страха смерти, и не пугали его ужасы чекистских застенков.

В первой половине августа по Мясницкой, в направлении Лубянской площади, несся большой открытый грузовик под охраной чекистов — мелькнуло несколько знакомых лиц, кто-то раскланялся даже. Это из Петербурга привезли группу лиц, арестованных, главным образом, на квартире Вильгельма Ивановича Штейнингера, привезли и его самого с семьей. Верно, чекистам надо было установить связь этой группы с Москвой, и, когда связь была установлена, их почти всех расстреляли.

В.И. Штейнингер, его брат, Петр Васильевич Греков (известный член государственной Думы, Петр Васильевич Герасимов, не опознанный чекистами и расстрелянный под фамилией Грекова. Только через год, на процессе Тактического Центра, чекисты узнали, что это был П. В. Герасимов.), и ряд других лиц, примыкавших к петербургской организации, были арестованы после провала курьера, ехавшего от В. И. Штейнингера к генералу Юденичу.

Больше месяца просидели в Москве петербуржцы, несколько меньше — москвичи. Но дольше всех пробыл в Особом Отделе Николай Александрович Огородников, арестованный еще в марте на своей квартире в Москве, куда он вернулся из временной отлучки. Николай Александрович увидал, что вся его квартира ярко освещена. Зная, что дома никого нет, он решил, что там идет обыск; мысль, что в его присутствии все скорее выяснится, заставила его подняться к себе. Роковой шаг — полгода в застенке Особого Отдела, под еженощной угрозой расстрела, с твердым сознанием с первых же дней заключения, что живым он оттуда не выйдет.

С петербуржцами был привезен сын его, студент Александр Николаевич Огородников, арестованный в засаде на квартире Штейнингера, к которому он был прислан Н. Н. Щепкиным. Александр Николаевич был одной из тех нитей, которые давали чекистам возможность связать Москву с Петербургом.

И отец, и сын были уверены в неизбежности расстрела, — спокойно пошли оба навстречу смерти...

Мало кто уцелел из всех арестованных в Москве и Петербурге, и все-же, по отрывкам рассказов, можно отчасти восстановить ту кошмарную обстановку, в которой провели свои последние дни обреченные во внутренней тюрьме Особого Отдела ВЧК.

Тюрьма была поставлена на военную ногу. В каждой камере около двери сидел солдат с винтовкой; по коридорам все время шныряли чекисты и чекистки, главным образом, латыши; они злобно натравливали солдат на заключенных, разжигая в них ненависть к «шпионам» и «предателям» — атмосфера была жутко напряженная — угроза поголовного избиения висела в воздухе. Ночные допросы изводили в конец, ни днем, ни ночью люди не имели ни минуты покоя.

Далеко не все могли так бодро и спокойно ждать неизбежного конца, как Николай Николаевич, и моральная пытка была, может быть, часто не меньшей для сидевших с обреченными сокамерников.

Приближение развязки ощущалось во всем настроении тюрьмы...

Наступили жуткие ночи — на дворе неистово шумел автомобиль — всем было ясно, что казнят тут-же, в подвалах этого каменного мешка. Почти все считали себя обреченными. Но за кем черед сегодня? — До крайности напряженные нервы безошибочно подсказывали, чья очередь... Было что-то в поведении стражи, чего не удалось бы передать словами, но что ясно чувствовалось всеми в этой сгущенной атмосфере, пропитанной дыханием смерти. Некоторых за несколько дней до казни переводили в особую камеру (камеру смертников). На расстрел брали ночью, как и на допрос, но приходили брать совсем иначе, как-то крадучись, большой толпой, старательно заглушая шаги, вызывали просто по фамилии, «без вещей»... Настроение палачей передавалось жертвам, и вызванный знал, что пришел его час испить чашу страданий до дна... (в списке расстрелянных по делу «Национального Центра» упоминается член партии Народной Свободы барон А. А. Штромберг, принимавший участие в комиссии по выработке закона о выборах в Учредительное Собрание. Других сведений о бароне Штромберге Редакция не имеет. — Ред.).