Бой в Квадратном лесу 1-2 октября 1916 г.

Воспоминания командира батальона лейб-гвардии 2-го стрелкового Царскосельского полка.

Посвящается памяти доблестно павшего
в рядах Царскосельских стрелков
поручика лейб-гвардии Драгунского полка
АЛЕКСАНДРА МИХАЙЛОВИЧА СТАВСКОГО.

В боях на Ковельском направлении, лета 1916 г., гвардейская пехота понесла очень тяжёлые потери, особенно на реке Стоходе.

После краткого перерыва, состоявшего в передвижениях и занятии других участков фронта, гвардия была переброшена на Влади- миро-Волынское направление.

Высшие соображения войны потребовали перехода здесь наших войск к активным действиям, и истекавшая кровью гвардия, едва пополнившись и оправившись, снова напрягла свои силы в упорных атаках на фронте Шельвов-Корытница.

В частности, Гвардейская стрелковая дивизия, занимая участок на фронте Квадратного леса и юго-восточнее д. Войнина, трижды атаковала здесь австро-германцев 3-го, 7-го и 19-го сентября.

Особенно были велики потери гвардии в офицерах, причем для Гвардейской стрелковой дивизии вопрос этот стоял еще более остро, так как дивизия наша предшествующею зимою развернула свои полки из двух в трех-батальонный состав, не получив для этого пополнения в офицерах.

Возместить эти потери нельзя было ни выпуском из ускоренных курсов военных училищ, ни прикомандированием офицеров из армии.

Ввиду этого и вынужденного бездействия нашей гвардейской конницы, занимавшей спешенными частями позиции на пассивных участках фронта, был поднят вопрос о прикомандировании к гвардейской пехоте и стрелкам офицеров гвардейской конницы.

Мысль эта нашла живой отклик в среде нашей доблестной кавалерии и в сентябре месяце в полк наш прибыли два офицера л.-гв. Драгунского полка—поручики Ставский и Барон Энгельгардт.

Прикомандирование их, при создавшихся тяжелых условиях, было встречено общею радостью. Сообразно своему старшинству они были назначены командирами рот в 1-й и 2-й батальоны полка.

Мне, бывшему в это время командиром 1-го батальона, посчастливилось иметь под начальством, в качестве командира 3-й роты, столь доблестного офицера Русской армии, каким был Александр Михайлович Ставский.

Еще в начале войны он прославился своим пятимесячным пребыванием в тылу у врага, с разъездом, а потом и без него, не будучи захвачен в плен.

Героически выйдя из почти безнадежного положения присоединением к наступающим германским цепям, поручик Ставский, при представлении Государю Императору, был Его Величеством лично награжден георгиевским крестом.

В ночь на 20-е сентября 1916 г., полк занял позицию в Квадратном лесу. Первый батальон расположился правее второго, при мыкая своим правым флангом к опушке леса. Полкового резерва не было, так как вследствие больших потерь полк был сведен в двух-батальонный состав. Роты были ослабленной численности.

На полк была возложена трудная боевая задача, неудавшаяся накануне, 19-го сентября, л.-гв. 3-му стрелковому Его Величества полку. Задача эта состояла в том, чтобы выбить противника из занимаемого им прочного положения в лесу и частично овладеть лесом, имевшим значение опорного пункта и дававшим австро-германцам большие выгоды.

Относительно общей линии фронта лес выступал в нашу сторону и, будучи неуязвим для нашей слабой артиллерии, фланкировал подступы к соседнему справа участку неприятельской позиции. Участок этот был дважды безуспешно атакован нами, а прежде нас — Восточно-Сибирскими стрелками.

Обращенная к нам опушка Квадратного леса, которой овладели Сибиряки, господствовала, кроме того, над тылом всего нашего расположения. Таким образом и с этой стороны лес этот имел большое тактическое значение, и борьба за эту опушку, до нашего прихода, имела упорный характер. Дальнейшее продвижение в лес полнее обеспечивало бы за нами владение этой опушкой.

Одновременно с лесом Сибиряки атаковали и позиции вправо, вплотную к лесу, подвергшись губительному фланкирующему огню. Лента их трз^гпов, стройно тянувшаяся перед проволокою, свидетельствовала об их героизме и силе фланкирующего огня из леса.

Зловещий „Зеленый окоп“, на боковой опушке Квадратного леса, скрывал отлично примененную к местности и солидно защищенную сверху пулеметную батарею германцев.

Трупы Сибиряков, в полном боевом снаряжении, как живые лежавшие перед проволокою, кажущаяся пустота в неприятельских линиях, за которой скрывались энергичные работы по укреплению, и, наконец „Зеленый окоп“, видневшийся на опушке леса,— все это создавало мрачную, неутешительную картину.

Под её впечатлением прошли наши безуспешные атаки, 3-го и 7-го сентября, жестоко отбитые врагом. И только тогда, когда много времени было потеряно и мы понесли тяжёлые жертвы, было наконец решено направить усилия на лес. Но первая попытка — атака 3-м полком — окончилась для нас неудачно. Побывав в окопах противника, атакующие не удержались и вернулись в исходное положение.

И вот теперь нам, сменившим стрелков 3-го полка, приказывалось эту атаку повторить, пройдя снова всю длительную подготовку к ней.

Ввиду того, что стрельба по лесу для разрушения проволочных заграждений для легкой артиллерии оказывалась невозможной, — мортирной же мы не имели — для овладения лесной позицией немцев намечался несколько новый для нас способ действий.

Способ этот, хотя не в полной мере, уже был испробован 3-м полком. Нам нужно было только развить его. Он состоял в постепенном приближении к противнику летучею сапою и ведении под неприятельскую позицию минных галерей для закладки порохового заряда. Затем, путем взрыва разрушался участок проволочных заграждений противника и открывалась таким образом дорога к его окопам. Атака производилась внезапно, вслед за взрывом, с короткого расстояния, из заложенных впереди параллелей.

При атаке 19-го сентября, для открытия проходов в проволоке, были применены, сверх того, удлиненные пороховые заряды. По трудности этой операции под огнем — повторять ее не предполагалось.

Неудача 3-го полка произошла, как мне казалось оттого, что не была точно определена цель атаки, и руководитель её, распылив свои силы, не смог организовать закрепления на каком-нибудь определенном рубеже.

А известно, что удержание за собой захваченного, в минувшую войну, представлялось нередко задачей более трудною, чем самая атака. Войска выдыхались и расстраивались. Порыв сменялся упадком.

Немцы же умели сосредоточивать силы для производства контратак и возвращения потерянного.

Поэтому, наряду с подготовкой к атаке, необходимо было озаботиться и принятием мер к закреплению в неприятельских окопах.

К этому я стал готовиться, обдумав все связанные с этим вопросы. От тыла необходимо было потребовать все важные для того материалы. Подчиненным командирам и ротам — внушить определенные правила действий после атаки.

Инженерные работы для занятия исходного положения для атаки велись, как всегда, по ночам, сопровождаясь боем ручными гранатами, ибо расстояние между нашими и германскими окопами, суживаясь по мере работ, доходило местами до 20-ти—15-ти шагов.

Работающие стрелки прикрывались стальными щитами. Заканчивая новую параллель, увенчивали ее металлической сеткой, предохранявшей от бомбардировки ручными гранатами.

Днем наблюдение за противником производилось секретами. Защищаясь щитами, секреты располагались иногда так близко от германских часовых, что малейший шорох одного был слышен другому, и каждый пользовался благоприятным моментом, оплошностью другого, чтобы бросить в него ручную гранату.

Последняя настолько вошла в обиход нашей жизни в Квадратном лесу, что большая часть ранений падала на ручные гранаты.

Обстановка была очень нервная, напряженная. Каждый день ожидали какого-нибудь сюрприза от немцев, могущего помешать работе и приготовлениям нашим к атаке.

Так минерам нередко слышались стуки в земле и чудилось, что немцы ведут под них контр-минную галерею и могут упредить нас во взрыве.

Опасались и того, что немцы ворвутся в создаваемые и не занимаемые передовые окопы в то утреннее время, когда работы прекращались и все, кроме часовых и дежурных частей, погружалось в сон.

Но опасения были напрасны. В окопах противника и в тылу у него не замечалось особенного движения. Оборона австро-германцев на этом фронте носила пассивный характер и у них шли приготовления к зимовке.

Однако, чтобы мешать работам и каким-нибудь приготовлениям немцев, разрушать местами их сильные проволочные заграждения, мешать их наблюдению за нами, мы вели по ним, в течение дня, энергичную бомбардировку из минометов. Их было в моем распоряжении 12, причем мины последнего образца имели большой разрывной заряд.

Чтобы достигнуть положительных результатов я организовал из них батарею для стрельбы сосредоточенным огнем, направляемым с наблюдательных пунктов, соединенных телефоном с батареей.

Работа с минометами приняла систематический характер. Из представлявшихся целей разрушалось все то, что было доступно при ограниченной дальности стрельбы минами и еще более ограниченной точности их попаданий. Так был, например, разрушен хорошо оборудованный передовой наблюдательный пункт германцев.

Наряду с инженерными работами и борьбой минами шли приготовления к атаке и закреплению в неприятельских окопах. Трудным при этом стоял вопрос по обеспечению левого фланга и установлению связи со вторым батальоном, пункт атаки которого отстоял на значительном расстоянии. При этом, по совокупности данных, успех 2-го батальона вообще казался сомнительным.

Правый мой фланг упирался в боковую опушку выступавшего в нашу сторону леса, и потому не внушал беспокойства. Кроме того, он обеспечивался уступным расположением батальона Императорских стрелков, предназначенных для поддержки нашей атаки.

Обеспечение левого фланга предполагалось вести активно, и в план предстоящих действий входило распространение наше после атаки по ходам сообщения противника путем гранатного боя, с поддержкой огнем минометов.

Дальнейшую атаку на следующую линию немцев, выводившую к опушке Квадратного леса, могли произвести лишь резервы из состава других частей дивизии, так как полкового резерва не было.

Роты моего батальона, как я упомянул уже, были ослабленной численности. Вопрос же об офицерах был прямо критическим. Двумя ротами командовали недавно и неведомо откуда прибывшие прапорщики, с которыми я не успел еще ознакомиться. Одной ротой командовал офицер из отбывавших в мирное время воинскую повинность вольноопределяющихся, штабс-капитан Бауер. И, наконец, лейб-драгун — поручик Ставский. Младших офицеров не было.

Прапорщики оказались храбрыми, и один из них пал в атаке, но боевого опыта и подготовки к управлению ротами они не имели. Положиться, таким образом, можно было лишь на двух других командиров рот. Но один — кавалерист, едва ли бывавший в окопах, хотя как доброволец в пехоте и герой по натуре и предшествовавшей боевой службе и горел чувством жертвенности и подвига.

Приглядываясь, однако, к поручику Ставскому, я заметил, что он быстро осваивается с непривычной для него обстановкой окопной войны и жизни и входит в новую роль командира роты. Высокое чувство долга и дисциплины, _? эти лучшие традиции гвардии, были присущи ему в высшей степени. Горячее кавалерийское сердце наполняло его порывом, стремлением вперед. Поэтому он с увлечением готовил роту к атаке и заражал ее своим настроением.

Последнее отразилось в письме к отцу, накануне боя 1-го октября. Описывая свои впечатления, он высказывал жажду вырваться скорей из окопов к зеленеющей листвой опушке. Он верил в победу и был бодр духом.

Как офицер с широким кругозором, отлично образованный (окончил университет), он мог быть и действительно был, хотя, к сожалению, и недолго, таким же отличным офицером пехоты, как и конницы.

В заботах по подготовке к атаке проходило назначенное время и наступил наконец канун её. Вечером я собрал своих ротных командиров для отдачи последних распоряжений и последний раз виделся с поручиком Ставским.

Многие участники войны подметили, как тонко развивалось в те годы напряженного чувства опасности и жажды жизни — предчувствие. Оно проявлялось иногда как смутное ожидание чего-то тяжёлого, когда предшествовало ранениям и контузиям, но нередко и в форме прямой уверенности в смерти.

Последнюю так ясно предвидел павший в первом бою командир полка генерал-майор Пфейфер. Предчувствовал и я тяжесть ранения и последствий ^ его в начале войны. Но иногда это чувство проявлялось не в отношении себя, а других, большей частью близких соратников.

Так было в последний вечер свидания моего с поручиком Ставским. Помню, меня поразил тогда незначительный факт—то, что он выбрился и постригся. И что-то внутри сказало: „Вот, как он приготовился к смерти!" И мысль эта, которой я тогда не придал значения, скользнула и скрылась опять в подсознание.

Точно в 6 часов утра, на следующий день, взвился огненный столб и масса, земли, камней, деревья и колья с проволокой,— все полетело в воздух, сотрясшийся далеко от места произведенного взрыва.

Роты, одна задругой, и во главе их третья с поручиком Ставским, бросились в атаку, осыпаемые падавшим пеплом. Лес огласился криком „ура“.

Через несколько минут взвились условленные ракеты, возвещавшие о занятии линии неприятельских окопов. Атака удалась, благодаря внезапности взрыва для немцев и быстрому движению атакующих. Скоро появились и трофеи — пленные, пулеметы и разная военная добыча.

Атака 2-го батальона не удалась вследствие трудностей местности и-неразрушенных заграждений из-за менее удачно произведенного взрыва. С неудачей её мой левый фланг оказался висящим на воздухе.

Немцы немедленно повели ожесточенный пулеметный и ружейный обстрел, с фронта и с фланга, по занятому нами расположению, а гренадерами стали настойчиво атаковать по окопу мой левый открытый фланг.

По ближайшему тылу захваченной линии открыли огонь из минометов, затрудняя сообщение и управление боевым участком батальона. Помимо того, местность в нашу сторону повышалась и ружейным огнем простреливалась насквозь, не исключая]] и ходов сообщения. Заднюю, нашу, опушку Квадратного леса, куда подходили резервы, немцы взяли под ураганный огонь артиллерии, который для них был возможен наискось.

Укрепление тылового гребня захваченного неприятельского окопа с помощью имевшихся у атакующих мешков, устройство бойниц, установка щитов и пулеметов, перекидывание рогаток с нашей стороны на неприятельскую, все это под непрерывным огнем, с ожиданием контратак, требовало большего самообладания и личного примера со стороны начальников.

Они оказались на высоте, но особенный, исключительный героизм проявил в эти минуты Александр Михайлович Ставский. Энергично руководя работами и поддерживая дух роты, он рисковал собой, поднимаясь в рост из окопа. Огонь был силен и поручик Ставский вскоре был ранен в руку.

Не обращая на это внимания, он заложил за спину раненую руку и продолжал стоять под огнем. Второй пулей он был ранен в ногу. Горячая натура его, как я узнал лишь впоследствии, легко воспламенялась в бою, и нужна была чья-то рука, чтобы удерживать его от безрассудного риска. Так лейб-гвардии в Драгунском полку его сопровождали в атаках особые унтер-офицеры, которым вменялось в обязанность оберегать поручика Ставского от чрезмерного стремления вперед.

Но и тут полюбившие своего нового командира стрелки уговаривали его отойти от опасного места и спуститься в окоп тем более, что раны его оставались без перевязки. Поручик Ставский не слушал их и, опираясь на палку, продолжал держаться поверх окопа. И третья пуля сразила его в голову.

Рота потеряла беззаветно-отважного командира, л.-гв. Драгунский полк и Русская армия — блестящего по дарованиям офицера. Подвиг поручика Ставского был отмечен посмертным представлением его к награждению Георгиевским оружием. Георгиевский крест он имел уже.

Вдохновленная павшим командиром рота не дрогнула и далее. Захваченный участок позиции решительно за нами закреплялся. Устанавливались пулеметы и попытки германцев к выходам в контратаку встречались сосредоточенным огнем.

На левом же фланге батальона шел в это время непрерывный, запорный бой ручными гранатами. Но недостаточная к нему подготовленность, малочисленность обученных гренадер, а главное — слабое обеспечение гранатами, которые с опозданием собирались со всех решительно складов и позаимствованные у соседних частей, не дали нам возможности развить свой успех этим тогда еще новым видом боя в окопах и ходах сообщения.

Гренадеры лишь стойко держались, обеспечивая фланг батальона. К концу дня они закрепили свое положение устройством завалов и переносными проволочными заграждениями. День кончился, таким образом, нашей победой, но, к сожалению, не на всем фронте полка, ибо атака 2-го батальона сорвалась и возобновить ее не представлялось возможным.

Потери моего батальона были значительны. Два ротных командира, убиты. Но моральные и физические силы бойцов оказались достаточны, чтобы стойко держаться еще целые сутки, до смены другим полком нашей дивизии.

Хотя успех этого боя был лишь частичный, но, при наличии свежих резервов и дерзновении начальников, не исключал, быть может, возможности дальнейшего его развития. Подтверждением этому служит как будто и та тревога и нервность, которые проявил наш противник, открыв в тиши ночи, еще до рассвета, беспорядочный ураганный огонь по всему фронту леса.

Но для тревоги этой не было оснований. Того высокого подъёма духа,, которого требует ночная атака, части дивизии, истомленные рядом безуспешных боев, дать уже не могли. Не было и руководителей, за выбытием из строя большинства кадровых офицеров. А, между тем, внутренняя по отношениям к немцам опушка Квадратного леса отстояла от нас примерно шагов на 300 и путь к ней был открыт. Окопы следующей линии шли по самой опушке и, по свидетельству побывавших там при атаке 19-го сентября офицеров, не были так укреплены как первые. Занимавшие же соседний участок леса, перед фронтом 2-го батальона, части противника, имея в лице нас угрозу своему флангу, не могли себя чувствовать уверенно.

Но на все это требовались силы не только моральные, но и численные. Дивизия же была до крайности обескровлена. Численный состав полков упал до одного, много двух батальонов. Мозг и душа их — офицеры — были в большинстве перебиты. И думается, что тот успех, который, несмотря ни на что, выпал на долю моего батальона, является лучшим показателем того, как неправильно было высшее руководство нашими действиями по отношению выбора пункта атаки в начале сентябрьских боев. И прав был командовавший в то время полком, генерал-майор Верцинский, еще 30 августа настаивавший в штабе дивизии на необходимости атаки полком Квадратного леса, а не обтекания его справа, как, вопреки данным военной науки и здравому смыслу, требовалось по диспозиции, выработанной в высших штабах.

На следующий день после атаки, 2-го октября, немцы энергично принимали свои меры для обратного овладения утраченным им участком Квадратного леса. На фронте их появилась тяжелая артиллерия, которая откуда-то с фланга стала пристреливаться по расположению батальона. Минометы продолжали громить нас с фронта, сковывая передвижения и препятствуя работам по устройству на новой позиции. На левом фланге возобновился упорный бой ручными гранатами, в которых у нас был большой недостаток.

Активность и энергия немцев, в связи с нашими потерями и утомлением, стала внушать, беспокойство за прочность всего нашего положения в лесу. На участок моего батальона направлялись, как и накануне, резервы. Но они заполняли ходы сообщений, несли бесполезные потери и, плохо управляемые по недостатку офицеров, вносили сумятицу и беспорядок. Повторялось обычное в тот период явление, что в пунктах напряженного боя скоплялось много вооруженных людей, но людей бездействующих и бесполезных.

Когда сосредоточивались они для повторения отбитых наших атак, причем иногда, как говорилось, например в приказе 3-го сентября, „по трупам павших", то забывалось отличие окопной войны от полевой. Насколько в последней, в действиях резервами, возможна импровизация, настолько в первой должна быть заблаговременность и в подготовке, и в организации.

Предназначенные для обороны и отбития контратак, как это было в описываемые дни, резервы эти также представляли собой сомнительную силу. "Ограниченность фронта не позволяла заметно заилить ими ряды батальона. Нахождение же их в ближайших ходах и линиях окопов затрудняло все наши действия, не говоря о том, что составленные из наскоро обученных и нестойких в бою пополнений, с недостатком офицеров, резервы эти, подвергаясь всем впечатлениям боя, но не принимая в нем непосредственного участия, легко расстраивались и под разными предлогами, одиночно и группами, устремлялись в тыл, действуя неблагоприятно на других.

Поэтому я указывал командующему полком на бесполезность пребывания подобных резервов в ближайшем к фронту участке. Задача батальона, на второй день оборонительная, была выполнена таким образом собственными силами. С наступлением темноты мы были сменены на позиции другим полком нашей дивизии. Полк этот, обессиленный предшествующими боями, не смог уже ни продвинуться вперед, ни удержаться в занятом положении. Под влиянием обстрела тяжелой артиллерией захваченная часть леса была им очищена, и немцы восстановили свое прежнее положение.

Вскоре мы были отведены в тыл для отдыха и пополнения. Отпущенный в отпуск, я был проездом в штабе Особой армии у бывшего однополчанина полковника Соллогуба. Он занимал тогда должность старшего адъютанта оперативного отделения.

От него я узнал, что в штабе армии живо интересовались ходом боев в, Квадратном лесу. Я был представлен командующему армией генералу-от-кавалерии Гурко, которому сделал краткий доклад о событиях, в коих я был участником.

Генерал Гурко известен был тем, что он часто бывал на позициях, вникал во все стороны боевой службы в окопах, интересовался расположением мельчайших подразделений пехоты и распоряжениями младших начальников, ползал даже туда, где бывали скрыты секреты.

Благодаря этому, он хорошо понимал, чего можно требовать от войск, и не ставил неисполнимых задач. Но сентябрьские бои прошли под начальством генерала Каледина и кампания этого года, с прибытием генерала Гурко, была уже кончена.

Окидывая взглядом весь период осенних боев на нашем фронте, приходится признать, что, несмотря на большое одушевление, напряжение всех бывших у нас сил и средств и чрезвычайные жертвы, бои эти не дали нам никакого даже тактического успеха, не говоря уже о чем-нибудь крупном, связанном с прорывом неприятельского фронта.

В направлении наших действий проявлялось все то же, принятое в начале войны, стремление — „наступлений во что бы-то ни стало", пренебрегая нашей технической неподготовленностью.

Это приводило к тому, что душа пехоты и мозг её — офицеры мирного времени и кадр сверхсрочных — быстро таяли. Армия приближалась к милиционной, а боевые задачи, в условиях окопной войны, все более усложнялись, предъявляя и большие требования начальникам.

Только техника могла возместить потерянное. Но новая, многочисленная артиллерия развернула свое мощное действие лишь одновременно с революцией, братаниями на фронте и жаждой мира без аннексий и контрибуций.

Бывший командир Лейб-Гвардии 2-го стрелкового Царскосельского полка, генерал-майор Нагаев.

Белград, 4/17 августа 1931 г.

См. статью: "Лейб-Гвардии 2-й Стрелковый батальон".