Меж Геркулесовых столбов

Мой друг и одноклассник Вова Малюков получил прозвище "Старик", поскольку, явившись однажды на встречу с автором этих строк в черных солнечных очках (тогда еще не вошло в моду носить их на затылке), вынув левой рукой зажатую (еще довольно-таки неумело) в углу рта сигарету, приветственно поднял правую руку с указательным и средним пальцами, растопыренными в форме латинской буквы "V" /¹/ - так было принято здороваться в кругах "продвинутой" - "хип(п)Овой" - молодежи (во всяком случае, в тогдашнем "образцовом коммунистическом городе" Москве) и нарочито хриплым голосом сказал: "Привет, старик!" С тех пор его так все и звали - "Старик", "Старикан", "Старикашка". Вовочку даже дразнили:

Старик! Я слышал много раз,

Что ты, вообще-то, пэдораз!

Но это так, к слову...

В первые годы - член охватывавшей большую половину нашего класса "Б" организации "мушкетеров", он со временем сдружился с нами, "орденскими рыцарями", составлявшими вторую, меньшую половину (omnia preclara rara) класса, вступил к нам в "Нибелунги", а затем - и в "Клуб Одиннадцатой Заповеди" (став его активным членом, даже начавшим сочинять "программный" клубный манифест под названием "Общественные предрассудки в области свободной любви" - так, впрочем, и не завершив работу над этим призванным в корне переменить закостенелую, по его убеждению, конечно, разделяемому всеми нами, общественную мораль документом, который собственноручно печатал на пишущей машинке, мало у кого из нас имевшейся). Родителей "Старика" я ни разу не видел, да он о них не то что не рассказывал, но вообще никогда не упоминал. То ли они погибли, то ли бросили его, то ли попали в места не столь отдаленные - "Старик" жил один в Шмитовском проезде, близ Красной Пресни (недалеко от нашего же соклубника и одноклассника Леши Кареткина по прозвищу "Карета", "Дрына" или "Дракула"). Из всех родственников "Старика" я помню только навещавшую его время от времени, помогая по хозяйству, но жившую отдельно тетю Симу, а также старшую сестру "Старика" Олю и ее мужа Колю. Оба они были археологами и жили в крохотной однокомнатной квартирке (как сказали бы теперь - "однушке") в пятиэтажной блочной "хрущевке" на Хорошевском шоссе (неподалеку от улицы генерала Глаголева и бульвара генерала Карбышева, где, кстати говоря, жил с родителями и старшим братом Борисом - стилягой "Бобом" - мой кузен и старший друг Петя Космолинский). Квартирка Коли и Оли была битком набита всевозможными (я полагаю, не слишком ценными) артефактами, привезенными с раскопок - в основном, керамическими изделиями (лекифами, гидриями, кратерами, пеликами, киликами и как там их еще называли хитроумные и оборотистые эллины). Я немного в этом разбирался, поскольку, начиная с первого класса, еще будучи учеником расположенной рядом с нашим домом на улице Фрунзе (нынешней Знаменке) школы №57, посещал в находившемся рядом Пушкинском ("цветаевском") музее, наряду с нумизматическим кружком (где, кстати говоря, впервые увидел в натуре две древнерусские серебряные гривны - одну гладкую. с насечками, по которым от нее по мере надобности отрубали кусочки серебря - "рубли" - и другую, с выбитыми на ней клеймами-печатями разных княжеств), еще и кружок археологии, который вела профессор Стельмах, и однажды даже участвовал летом в раскопках древней столицы Боспорского царства - Пантикапея - в Керчи, на горе Митридат (где когда-то закололся или был заколот преданным рабом увидевший вокруг "измену, трусость и обман", царь Понта Митридат Евпатор, а в мое время горел Вечный огонь). Всякий раз по возвращении Коли и Оли из очередной экспедиции мы со "Стариком", "Остапом" (Сашей Шавердяном) и другими заваливались к ним, так сказать, на "симпосион" и так гудели, что любо-дорого вспомнить (невзирая на наш тогдашний юный возраст). Коньяк, портвейн и прочие напитки там лились рекой - помню, Коля разливал коньяк из амфоры(!) - пили же мы, естественно, "по-скифски" (или, может быть, "по-киммерийски", но уж никак не "по-эллински"!), то есть, не портя вкуса сока виноградных лоз водой - со всеми вытекающими из такой манеры пить последствиями (зачастую "обнимаясь с белым другом" в совмещенном с ванной туалете /²/, а то и оскверняя "голубой водой" /³/ фасад пятиэтажки, перегнувшись через подоконник). Порой соседи снизу приходили скандалить по этому поводу, но Коля как-то все это улаживал, и праздник продолжался. Зять "Старика" неплохо играл на гитаре (в отличие от нас, зная не только "три аккорда") и очень любил петь под гитару сочинения тогдашних песенников-бардов, имена которых нам были частью известны, частью же - нет. Особенно часто он пел песню про странника, плывущего к далекой, давно ждущей его возвращения возлюбленной меж Геркулесовых столбов, мысленно призывая ее "не пить сладкие вина", или иначе говоря, не увлекаться алкоголем - в отличие от нас, самозабвенно распевавших, во всю мочь юных глоток, эту замечательную песню (сочиненную, как выяснил много позднее автор этих строк, Александром Городницким) /⁴/.

Кончилось все это довольно печально. У Коли, зятя "Старика" и мужа Оли, только что защитившего кандидатскую, случился, как тогда говорили, разрыв сердца (хотя ему было всего 36 лет от роду). После поминок наши визиты в "однушку" сестры "Старика" как-то сами собой прекратились - в отличие от нашей дружбы с Вовой Малюковым. Правда, со временем, особенно - после окончания школы, "Старик" стал больше общаться уже не со мной, а с "Остапом" - у них были общие музыкальные интересы -, сочиняя вместе с ним, а порой - и с "Вовой-Коровой" (Володей Смеловым), психоделические песни в стиле тогдашнего "андерграунда", для "Абрамцевского хит-парада", как они в шутку говорили. Их трио носило гордое название "Москоу андерграунд сайкоделик груп". Потом я уехал учиться в ГДР и только много позже узнал от "Остапа", что "Старик", покалечив кого-то в кабацкой "разборке", попал за решетку. Выйдя из колонии, он, после этой "ходки" (оказавшейся - увы! - не первой в его жизни) продолжал время от времени общаться с "Остапом", но урывками, надолго пропадая из его поля зрения. Общение в основном сводилось к "алконавтике". Впрочем, когда "Старик" решил жениться, он пригласил "Остапа" быть его свидетелем на свадьбе. Дело было без меня (я тогда учился в Йенском университете) и узнал о случившемся уже потом, из рассказов "Остапа". Тот несколько раз общался с молодоженами. По его словам, жена "Старика" столь бурно предавалась с ним любви, что даже повредила себе позвоночник и ходила в корсете. Как-то раз они пили втроем и жена почему-то устроила "Старику" скандал. А тот, не говоря ни слова, поднял ее, поднес к окну и выкинул на улицу (комната "Старика" в доме на Шмитовском была на втором этаже). Хотя "Остап" был в дупелину пьян, в нем все же пробудились рыцарские чувства, и он набросился на "Старикана" с кулаками. Завязалась драка, достаточно бестолковая - ведь пьяны были оба. Но схватке положило конец неожиданное появление в дверях жены "Старика", не только уцелевшей, но и ухитрившейся самостоятельно войти в подъезд, подняться вверх по лестнице и снова занять место за столом. Инцидент был, так сказать, "исперчен" и застолье продолжалось, пока "Остап" не уснул, благо сидел не на стуле, а прямо на тахте. Наутро он ушел от "Старика", решив, на всякий случай, прекратить общение с молодоженами.

Спустя довольно продолжительное время наш "Остап , вернувшись с дачи, обнаружил дверь своей квартиры на 2-й Тверской-Ямской взломанной и понял, что его ограбили. Точнее говоря, из квартиры не пропало ничего, кроме старинного кавказского ковра - огромного, свисающего из-под потолка, покрывая всю стену, диван и весь пол в большой комнате. Татьяна Александровна, мама "Остапа", извещенная сыном об ограблении, обратилась в милицию. Никто не ожидал, что грабителем окажется ... наш друг "Старик", решивший украсть ковер, видимо, с "большого бодуна", и не нашедший ничего лучшего, как понести продавать его на ближайший же, буквально "за углом", Тишинский рынок, где и был пойман милиционерами с поличным. Ковер был возвращен на свое законное место, где висит по сей день, покрывая, свисая из-под самого потолка, всю стену, диван и пол в комнате (а дом-то довоенный, потолки высокие, метра три, не меньше). Семья "Остапа" попыталась дать делу обратный ход, взять назад заявление, но безуспешно. На суде "Остап" не был, но Татьяна Александровна присутствовала. В своем последнем слове "Старикан" был краток:

"Извините, тетя Таня"...

С тех пор никто из нас его не видел.

ПРИМЕЧАНИЯ

/¹/ Смысл этого приветствия, собственно говоря, выражает уверенность в победе (по-английски слово "победа" - Victory - начинается с буквы V). Но, поскольку до СССР тогда доходили слухи о охватившей Запад "молодежной (сексуальной) революции" и о том, что ее протагонисты - левые радикалы - "здороваются двумя пальцами", часть советской молодежи переняла эту форму приветствия, правда ассоциируя его почему-то с лозунгом "Свободная любовь!" - "фри лав" и называя "хип(п)овским приветствием" (поскольку в сознании мало информированных доморощенных советских "западников" западные хиппи смешивались с левыми радикалами (в принципе, имевшими, мягко говоря, мало общего друг с другом, хотя "переходные формы" между ними и существовали - достаточно вспомнить Джона Леннона или Чарльза Мэнсона).

/²/ Подобный "совмещенный санузел" (продукт стремления хрущевских архитекторов к как можно большей экономии места и строительных расходов) назывался в просторечии "гованна" (от "говно"+"ванна").

/³/ "Голубой водой" ("блю уотэр", blue water) мы, по-созвучию, называли блевоту.
/⁴/

У Геркулесовых столбов лежит моя дорога Dm E7 A7 Dm

У Геркулесовых столбов, где плавал Одиссей Gm C7 F

Меня оплакать не спеши, ты погоди немного D7 Gm C7 F A7

И черных платьев не носи, и частых слез не лей. Dm E7 A7 Dm

Еще под парусом тугим в чужих морях не спим мы

Еще к тебе я доберусь, не знаю сам, когда.

У Геркулесовых столбов дельфины греют спины

И между двух материков огни несут суда.

Еще над темной глубиной морочит нас тревога

Вдали от царства твоего, от царства губ и рук.

Пускай пока моя родня тебя не судит строго,

Пускай на стенке повисит мой запыленный лук.

У Геркулесовых столбов лежит моя дорога.

Пусть южный ветер до утра в твою стучится дверь.

Ты не спеши меня забыть, ты подожди немного,

И вина сладкие не пей, и женихам не верь

Правда, зять "Старика" археолог Коля, а впоследствии - мой старший друг и учитель жизни художник Сергей Павлович Викторов в Абрамцево пели эту песню несколько иначе:

Меж Геркулесовых столбов лежит моя дорога,

Меж Геркулесовых столбов, где плавал Одиссей.

Меня оплакать не спеши, а подожди немного,

И черных платьев не носи, и женихам не верь...

Еще под парусом тугим в чужих морях мы плыли

Вдали от счастья моего - твоих очей и рук.

Но в замке дедовском висят под слоем толстым пыли

Старинный панцирь, меч и щит, и медный шлем, и лук...

Меж Геркулесовых столбов дельфины спины грели,

Меж Геркулесовых столбов, где плавал Одиссей.

Меня оплакать не спеши, а распусти кудели (видимо, намек, на покрывало, каждую ночь распускаемое Пенелопой - В.А.)

И женихам своим не верь, и сладких вин не пей...