Сказанье про Великого бояра
Сказанье про Великого бояра
В память Ледяного похода Добровольческой Армии
В ком есть сознанье ясное
И мужество в груди,
Под знамя черно-красное
К Корниловцам иди!..
Дружно, Корниловцы, в ногу!
С нами Корнилов идет!
Спасет он, поверьте, свободу,
Не выдаст он русский народ!..
Пусть кругом одно глумленье,
Клевета и гнет -
Нас, корниловцев, презренье
Черни не убьет!...
(Из «Маршей корниловцев»)
На локте согнутом - винтовка
И штык отсверкивает косо.
Кресты на черной гимнастерке,
В зубах зажата папироса...
И смотрит с неба Бог вчерашний,
Чей храм отвергли миллионы,
На черно-красные фуражки,
На черно-красные погоны.
Стараясь тверже ставить ногу,
Не тратя выстрелов впустую,
Мы за сегодняшнего Бога
Идем в атаку штыковую.
И смотрят молча напряженно
В окопах пулеметы вражьи
На черно-красные погоны,
На красно-черные фуражки.
Уже посвистывают пули -
Чай, без команды зачастили...
Но мы давно перешагнули
Черту меж смертью и Россией.
С главой Адама на знаменах,
Неся в сердцах Христову веру,
Идут в атаку батальоны
Из юнкеров и офицеров.
Когда свинец поставит точку,
Исчезнут вдруг земля и небо -
Всяк умирает в одиночку,
Но батальон шагает мерно,
Сомкнув ряды, в молчанье страшном,
Как смерть, сурово-отрешенно...
Лишь красно-черные фуражки,
Лишь черно-красные погоны.
Темны реки забвенья воды
И не слышны слова пустые
Солдатам Первого похода -
Последним рыцарям России...
Но ветер, смертью опаленный,
Пороховой доносит запах...
Шеренги черных батальонов
Идут в последнюю атаку!
(Кирилл Ривель. «Корниловцам»)
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
Герой России Лавр Георгиевич Корнилов родился в 1870 года в станице Каркалинской Семипалатинской области в семье простого казака Сибирского казачьего войска, дослужившегося до чина хорунжего. Мать Лавра Георгиевича была по происхождению киргиз-кайсачкой (или казашкой, говоря по-современному). Его имя и отчество сложили напоминанием о Небесном Покровителе Православного Русского Воинства – святом Великомученике и Победоносце Георгии и о лаврах, не раз венчавших Русское Оружие. Эти лавры многократно венчали и чело самого Корнилова, которому в жизни довелось стать и победоносным предводителем российских войск в борьбе с врагами внешними и внутренними, и мучеником, кровью своей засвидетельствовавшим свою верность Великой России.
Лавр Георгиевич Корнилов окончил Омский кадетский корпус и Михайловское артиллерийское училище. В 1892 г. молодой офицер был направлен служить в Туркестан. Через три года он поступил в Академию Генерального штаба, закончил ее с золотой медалью и был направлен для прохождения дальнейшей службы в Польшу, а оттуда – снова в Туркестан. В Туркестане молодой Корнилов принял активное участие в разведывательных операциях, связанных с русскими военными экспедициями в Восточной Персии. Из Туркестана он вывез старинный золотой перстень, принадлежавший, якобы, султану Бабуру - потомку Тамерлана, завоевателю Индии и основателю династии Великих Моголов. С этим перстнем Корнилов не расставался до конца дней своих. В данный период своей служебной карьеры Лавр Георгиевич не менее активно занимался литературной деятельностью (что роднило его с другим казачьим сыном - Петром Николаевичем Красновым). В российских журналах регулярно печатались его многочисленные обзорные статьи о Персии и Индии. В 1901 году Корнилов опубликовал основанную на личных впечатлениях книгу «Кашгария и Восточный Туркестан».
В начале Русско-японской войны (плодов уже близкой победы в которой Россия была лишена разожженной в тылу героически сражающихся на Дальнем Востоке войск врагами нашей Империи так называемой Первой «русской» революцией, щедро финансировавшейся «бескорыстными друзьями свободы и демократии« из-за рубежа) Л.Г. Корнилов был назначен на фронт начальником штаба стрелковой бригады. За проявленную в боях с японцами храбрость Лавр Георгиевич был награжден Орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия 4-й степени. После окончания войны снова служил в Туркестане, а позднее – на Кавказе и в Прибалтике (Остзейском крае) - извечных «осиных гнездах» России.
В 1907 году, в чине полковника, Корнилов был назначен русским военным агентом (так тогда именовались военные атташе) в Китае.
Когда в августе 1914 года разразилась Великая (Первая мировая) война (которую предатели-большевики, превратившие ее в гражданскую и лишившие тем самым Россию плодов уже близкой победы над австро-германо-турецко-болгарским военно-политическим блоком, на долгие десятилетия заклеймили в сознании советского населения однозначно-негативным эпитетом «империалистическая») генерал Корнилов командовал 9-й Сибирской стрелковой дивизией; вскоре он получил под командование 49-ю пехотную дивизию, а затем 48-ю дивизию, за отличавшие ее бойцов необычайные стойкость и героизм, получившую почетное наименование Стальной дивизии.
Стальная дивизия генерала Корнилова отличилась особым упорством в обороне, прикрывая отход русских войск Юго-Западного фронта с Карпат. Корнилову тогда не удалось вывести сою доблестную дивизию из-под германского контрудара. Стальная дивизия попала в окружение, часть ее чинов не сумела избегнуть германского плена. Попал в плен и тяжело раненый Корнилов.
По факту разгрома Стальной дивизии было начато следствие, но дело было вскоре закрыто из-за пленения Лавра Георгиевича и из-за нежелания командных «верхов» им заниматься.
К тому времени генерал Корнилов уже дважды пытался бежать из германского плена, и оба раза – неудачно. Несмотря на грозившую ему опасность, он замыслил новый побег. Пришло известие, что в одном из лагерей военнопленных, у нескольких содержавшихся там русских офицеров имеются надежные документы, с которыми можно смело бежать. Нужно было только добиться перевода в этот лагерь, являвшийся одновременно лазаретом (госпиталем).
Корнилов перестал принимать пищу. Он худел, пил в больших количествах чрезмерно крепко заваренный чай, стремясь вызвать у себя учащенное сердцебиение. В июне 1916 года его, наконец, перевели в лагерь-госпиталь. По прошествии некоторого времени Лавру Георгиевичу удалось бежать, переодевшись в австрийскую военную форму. Под видом военнослужащего австро-венгерской «Императорской и Королевской Армии» ему удалось добраться до Будапешта, а оттуда – до небольшого городка Карансевбеш, расположенного на территории Трансильвании (Седмиградья). Эта область, заселенная в значительной степени румынами, издавна являлась яблоком раздора между ними и венграми, что, как мы увидим далее, сыграло немаловажную роль в судьбе беглеца.
Тем временем охрана лагеря обнаружила побег Корнилова (о чем сам беглец, разумеется, не знал). Причем его побег обнаружился совершенно случайно: генерал не пришел на отпевание скончавшегося в лагере русского офицера, что вызвало обоснованные подозрения у лагерного начальства. Посланная за Корниловым охрана обнаружила его отсутствие.
В течение нескольких дней Лавр Георгиевич скрывался в лесу от погони. Случайно он наткнулся на пастуха-румына, который вывел его к Дунаю. С огромным трудом Корнилов перебрался на противоположный берег, что стало для него спасением. Румыния только что вступила в Великую войну на стороне держав Антанты. Поэтому на территории Румынии уже находились офицеры Русской Императорской Армии, формировавшие команды из пленных и пойманных дезертиров. В одну из таких команд и попал генерал Корнилов.
Побег Корнилова из плена был редчайшим случаем, ибо бежавший имел генеральское звание. Генерал Корнилов был принят самим Государем Императором Николаем Александровичем в Царской Ставке в Могилеве. За проявленные выдающиеся храбрость и отвагу Царь наградил Лавра Георгиевича Орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия 3-й степени. Сотрудники различных российских газет наперебой брали у Корнилова интервью, во всех иллюстрированных журналах печатались его портреты. Можно с полным основанием сказать, что после своего успешного побега из плена Корнилов стал подлинно национальным героем.
Ранней осенью кровавого 1916 года Корнилов вновь отправился на фронт. Ему было поручено командовать 25-м пехотным корпусом, входившим в состав Особой армии русского Юго-Западного фронта.
2 марта 1917 года, после Февральского переворота, глава Временного комитета Государственной думы, октябрист Михаил Владимирович Родзянко, вызвал генерала Корнилова в Петроград. Однако назначил Корнилова командующим Петроградским военным округом не Родзянко, а Государь Император Николай Александрович, одновременно со своим отречением от Престола - 2 марта 1917 года.
Многие считали генерала Корнилова республиканцем по убеждениям. Во всяком случае, именно он счел возможным наградить высшим военным знаком отличия, которым в России всегда отмечались лишь подвиги на поле брани - Георгиевским крестом (да вдобавок, если верить виднейшему отечественному фалеристу Валерию Александровичу Дурову, на КРАСНОЙ ленте!) печально известного унтер-офицера Лейб-Гвардии Волынского полка Тимофея Ивановича Кирпичникова, застрелившего собственного командира и тем положившего начало бунту войск Петроградского гарнизона. Правда, с другой стороны, тот же самый Кирпичников, прибывший зимой 1918 года на Дон, чтобы записаться в формируемую Корниловым белую Добровольческую армию, был расстрелян на месте, но сделано это было не по приказу самого Корнилова (хотя, возможно, и с его ведома), а по приказу полковника Александра Павловича Кутепова, в чьей стойкой приверженности идеям монархизма не было сомнений (являясь последним командиром Лейб-Гвардии Преображенского полка в феврале 1917 года, полковник Кутепов тщетно пытался противостоять мятежникам с оружием в руках, в чем, однако, не преуспел, ввиду господствовавших повсеместно «измены, трусости и обмана», говоря словами Царя-Мученика Николая Александровича).
Генерал Корнилов также дважды посещал Государыню Александру Федоровну в Александровском дворце (5 марта – совместно с заклятым врагом Дома Романовых, масоном-октябристом Александром Ивановичем Гучковым, и 8 марта). Об этих посещениях Царицы Корниловым сохранились весьма разноречивые сведения, однако – как бы то ни было! – именно Лавр Георгиевич, всецело обязанный своим положением и военной карьерой Государю Императору Николаю Александровичу, счел для себя возможным осуществить, по распоряжению Временного правительства, в отсутствие Государя Императора, арест Императрицы и больных корью Августейших детей, находившихся в Александровском дворце Царского Села. Не случайно впоследствии ударники-корниловцы пели в своем полковом марше «За Россию и свободу»:
Мы былого не жалеем,
Царь нам – не кумир.
Лишь одну мечту лелеем –
Дать России мир.
Что поделаешь – как говорится, из песни слова не выкинешь. Хотя, взяв Государыню с Царскими детьми под арест, Лавр Георгиевич тем самым обеспечил им вооруженную защиту от распоясавшейся революционной черни. С другой стороны, не слишком благовидные деяния, совершенные заслуженным генералом Л.Г. Корниловым в первые дни после Февральского переворота, возможно, стали причиной его страшного конца...
Известно, что после февральского переворота 1917 года революционные солдаты извлекли из склепа тело зверски убитого врагами Династии Романовых (маскировавшимися под ее защитников) друга Царской Семьи старца Григория Ефимовича Распутина и предали его публичному сожжению. Некоторые утверждают, что это не могло произойти без санкции (или, по крайней мере, без ведома) генерала Л.Г. Корнилова - тогдашнего командующего Петроградским военным округом (назначенным на эту должность, как указывалось выше, еще Государем). А при штурме Екатеринодара в 1918 году Л.Г. Корнилов гибнет от единственного пущенного (в день перемирия) в занимаемый им дом большевицкого снаряда, после чего большевики откапывают его тело, предают его поруганию и также публичному сожжению. Случайность?..
Карьера Корнилова при Временном правительстве оказалась, на первых порах, еще более успешной, чем при Царе. В мае 1917 года он получил назначение командующим 8-й армией Юго-Западного фронта, 27 июня стал генералом от инфантерии (иначе говоря, генералом пехоты, то есть – полным генералом), 7 июля – Главнокомандующим войсками Юго-Западного фронта.
Став свидетелем нараставших, в результате поощряемой дорвавшимися до власти и усердно подзуживаемыми из-за рубежа «ревнителями свободы и демократии» беспрепятственной подрывной деятельности врагов России, систематически разлагавших Русскую Армию, генерал-от-инфантерии Корнилов изменил свое прежде терпимое отношение к «революционным свободам» и начал настойчиво предлагать Временному правительству навести порядок в стране и, прежде всего, в армии – пока не поздно. Поэтому его имя стало приобретать все большую популярность, прежде всего в офицерской среде. Как вспоминал позднее будущий Донской Атаман генерал П.Н. Краснов, «Офицеры ждали от него (Корнилова – В.А.) чуда – спасения армии, наступления, свободы, победы и мира, потому что понимали, что продолжать войну уже больше нельзя, но и мир получить без победы тоже нельзя».
В то же время, для распропагандированных левыми агитаторами солдатских масс имя Корнилова, наоборот, стало равнозначным смертной казни и другим суровым наказаниям, которые он требовал восстановить с целью придания армии необходимой боеспособности. Этой же цели служило и формирование (между прочим, с полного согласия и одобрения Верховного Главнокомандующего Генерала от кавалерии Алексея Алексеевича Брусилова, перешедшего впоследствии на службу к большевикам - хотя и «с кукишем в кармане», о чем недвусмысленно свидетельствуют его воспоминания, опубликованные вдовой генерала за рубежом после смерти Брусилова) из наиболее патриотически настроенных солдат и офицеров отборных «ударных частей», «частей смерти» и «революционных батальонов», своей «монашески-кладбищенской» символикой - черные мундиры, черно-красные шевроны, эмблемы «Адамовой (мертвой) головы» (т.е. человеческого черепа с костями) на погонах, рукавах, знаменах, головных уборах и значках - наглядно демонстрировавших свою готовность к смерти «во имя спасения Родины и Свободы» (по иронии судьбы, эта однозначно РЕВОЛЮЦИОННАЯ символика была впоследствии умышленно очернена большевиками - беспощадными душителями свободы, которые, тем не менее, сами упорно рядились в тогу «революционеров» и «беззаветных борцов за свободу и народное счастье», в глазах многих поколений «подсоветских» людей как якобы «глубоко реакционная символика контрреволюционеров-белогвардейцев - предшественников фашизма»; в результате этого очернения и по сей день среди наших соотечественников встречаются еще совершенно «непроцарапанные», принимающие корниловскую форму за «эсэсовскую»!). Одной из первых воинских частей в их ряду стал сформированный подполковником Митрофаном Осиповичем Неженцевым «Корниловский Ударный отряд». Отряд был сформирован приказом генерала от инфантерии Л.Г. Корнилова по 8-й армии 10-9 мая 1917 года под названием «1-й Ударный отряд». 1 августа 1917 года он был переименован в «1-й Ударный полк».
Ударники-корниловцы носили на левом плече щиток цветов бело-сине-красного русского национального флага (введенного еще Императором Петром Великим): белый череп с костями над двумя белыми скрещенными прямыми обнаженными мечами остриями вниз и красной пылающей «гренадой» (круглой ручной гранатой) на синем (голубом) поле, а на правом - упоминавшийся выше красно-черный шеврон углом вниз. Впоследствии (по одним данным - в ходе т.н. «Корниловского мятежа», о котором пойдет речь далее, а по другим - уже после начала Гражданской войны) в верхней части нарукавного щитка появилась сделанная белыми литерами надпись «КОРНИЛОВЦЫ» (корниловцы-артиллеристы носили другой, черного цвета, нарукавный щиток, с серебряной или золотой «Адамовой головой» не «ан фас», а в пол-оборота, и двумя скрещенными серебряными или золотыми пушками над красной пылающей гранатой, черные артиллерийские погоны с красным просветом и красными выпушками, а также не черно-красные «общекорниловские» фуражки, о которых подробнее будет сказано ниже, а традиционные для артиллеристов Русской Армии фуражки с темно-зеленой тульей, черным околышем и красными просветами). Серебряные пуговицы корниловцев были (как и у всех чинов Русской Армии) по-прежнему, «как при старом режиме», украшены коронованными царскими двуглавыми орлами. Парадной форме корниловцев надлежало быть черного цвета (черные шинели с серебряными пуговицами, черные кителя с белыми выпушками и серебряными пуговицами и черные брюки с белым кантом для офицерского состава; черные шинели, черные гимнастерки с белыми выпушками на воротнике, карманах и обшлагах и черные брюки - для унтер-офицерского и рядового состава; впрочем, черные шинели для корниловцев, кажется, пошиты так и не были, оставшись лишь в проекте), полевой форме - обычного для военнослужащих Русской Армии защитного цвета.
Офицерскому составу полагались серебряные галунные погоны с черно-красным просветом, унтер-офицерскому и рядовому составу (нижним чинам) - черно-красные суконные погоны с белыми выпушками (со временем многие офицеры-корниловцы также стали носить, вместо галунных серебряных, черно-красные, с белыми выпушками и просветами, суконные погоны) к парадной и защитные погоны - к полевой форме (к которой полагались также защитные погоны с черным трафаретным изображением черепа и костей). Кроме того, серебряные галунные и черно-красные погоны украшались серебряными (белыми) изображениями черепа над двумя скрещенными костями (от которых со временем, однако, отказались из-за трудности изготовления в военных условиях; в годы Гражданской войны на корниловских погонах появилась серебряная или белая литера «К»; на черных, с красными выпушками и красными просветами погонах корниловцев-артиллеристов эта литера «К» была не белого или серебряного, а желтого или золотого цвета). На шинелях корниловцы носили черно-красные, с белой выпушкой, петлицы (у офицерского состава - с одной серебряной пуговицей).
Парадные фуражки корниловцев первоначально имели черную тулью с белыми выпушками, двухцветный черно-красный околыш с белыми выпушками, а вместо традиционной овальной русской кокарды - серебряный череп над двумя скрещенными костями (впоследствии - серебряный череп в лавровом венке, наложенный на два скрещенных меча остриями вверх). Однако впоследствии, в условиях военного времени, фуражки офицеров-корниловцев получили красную тулью с белыми выпушками и черный околыш с белыми выпушками (для унтер-офицерского и рядового состава вместо фуражек были введены бескозырки аналогичной расцветки). Очень часто черную форму, первоначально задуманную как парадная, стали носить в полевых условиях (при этом офицеры-корниловцы практически отказались от кителей, перейдя на солдатские гимнастерки). «Революционная» кокарда в форме черепа с костями была со временем, когда из голов корниловцев малость выветрился «революционный дух», была негласно заменена традиционной русской «царской» овальной кокардой (несмотря на вопиющую «старорежимность» и «реакционность» последней). Повсеместным стало ношение с защитной полевой формой «цветных» черно-красных парадных бескозырок и фуражек (несмотря на то, что они, как и черно-красные погоны, служили отличной мишенью неприятельским стрелкам - корниловцы как бы бравировали своим презрением к смерти).
Появился у корниловцев и свой собственный полковой, серебряный или белого металла, жетон - миниатюрное изображение нарукавного щитка с «Адамовой головой», скрещенными мечами (но только остриями вверх) и пылающей гранатой (существовавший в нескольких, отличавшихся друг от друга в деталях, вариантах). Но это произошло уже позднее, в годы Гражданской войны.
Корниловское зная было красно-черным, с белым изображением человеческого черепа над двумя скрещенными берцовыми костями на нижней черной и надписью белыми литерами «1-Й УДАРНЫЙ ОТРЯДЪ» - на верхней красной полосе.
Еще раз повторим: все это было сделано с полного одобрения революционного генерала А.А. Брусилова и закреплено соответствующим приказом Главковерха. Заметим также, что сам Л.Г. Корнилов никогда в жизни описанную выше черную корниловскую форму не носил. Судя по сохранившимся фотографиям, корниловскую форму, кроме чинов корниловских частей (со временем Корниловский Ударный отряд был развернут в Корниловскую Ударную дивизию трехполкового состава), носили также некоторые вожди Белого движения - например, упоминавшийся выше Александр Павлович Кутепов, дослужившийся в рядах Вооруженных Сил Юга России до генерал-лейтенанта (и имевший, после своего назначения командиром Добровольческого Корпуса в составе Русской Армии генерал-лейтенанта барона Петра Николаевича Врангеля, право носить форму не только корниловцев, но и всех других входивших в подчиненный ему Корпус отборных, так называемых «цветных» частей - марковцев, дроздовцев, алексеевцев), генерал-лейтенант Владимир Зенонович Май-Маевский (командующий Добровольческой армией в составе Вооруженных Сил Юга России) и сам Главнокомандующий Вооруженными Силами Юга России генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин.
Утром 8 июля 1917 года генерал-от-инфантерии Лавр Георгиевич Корнилов направил Верховному Главнокомандующему генералу от кавалерии Алексею Алексеевичу Брусилову, министру-председателю Временного правительства князю Георгию Евгеньевичу Львову и военному министру Александру Федоровичу Керенскому телеграмму, в которой предлагал им вновь ввести на театре военных действий отмененные после свержения Царя исключительные меры наказания, вплоть до смертной казни. Правда, в тот день князь Львов вышел в отставку, и главой Временного правительства стал Керенский. Последний, уже в своем новом качестве, ответил Корнилову: «Приказываю остановить отступление...всеми мерами». В результате, по распоряжению генерала Корнилова в армии начались расстрелы дезертиров, шкурников и паникеров. Трупы расстрелянных выставлялись на всеобщее обозрение на дорогах с соответствующими надписями. Кроме того, в целях восстановления дисциплины на фронте было запрещено проведение митингов.
Телеграмма Корнилова, адресованная Брусилову, князю Львову и Керенскому, естественно, носила строго секретный характер. Тем не менее, она была совершенно неожиданно опубликована газетой «Русское слово». Стало совершенно ясно, что Корнилов хочет навести в армии порядок, а Временное правительство не дает ему этого сделать. В глазах патриотической общественности генерал предстал спасителем Отечества. На его адрес приходило множество поздравительных посланий.
Взбеленившийся «душка» Керенский потребовал отдать под суд тех, кто предал секретный документ огласке, но было уже поздно.
Керенский собрал совещание в Могилеве. генерал-от-инфантерии-->генерал-от-инфантерии Л.Г. Корнилов не получил от премьера приглашения на это совещание, но прислал туда очередную телеграмму. В телеграмме Корнилов подчеркивал, что «в настоящее время необходимы одновременно с мерами репрессий и самые решительные меры к оздоровлению, омоложению офицерского командного состава».
С Корниловым был солидарен и его будущий преемник на посту командующего белой Добровольческой армией (а впоследствии - Главнокомандующий Вооруженными Силами Юга России) генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин. По мнению Деникина, Временному правительству следовало восстановить в Русской Армии дисциплину, для чего требовалось учредить военно-полевые суды и ввести смертную казнь не только на фронте, но и в тылу, упразднить солдатскую «декларацию», комиссаров и солдатские комитеты.
Все эти требования изначально и выдвигал Корнилов. Решая, кого назначить Верховным Главнокомандующим, Керенский сделал выбор в пользу Корнилова, ибо, с полным на то основанием, считал, что прежний Верховный Главнокомандующий генерал Брусилов, ориентируется на солдатские массы (носившие его, как какого-то «революционного папу» на руках в кресле, украшенном красными лентами!) больше, чем на командный состав. В ночь на 19 июля 1917 года Временное правительство назначило генерала Л.Г. Корнилова Верховным Главнокомандуюшим. Корнилов сразу же выдвинул условия, при которых был согласен принять новое назначение. В качестве первого обязательного условия он назвал «ответственность перед собственной совестью и всем народом». Далее шли требования, выдвигавшиеся Корниловым и раньше.
По прошествии двух дней газета «Русское слово» опубликовала на своих страницах эти требования, назвав их «Условиями генерала Корнилова». Принятие этих требований, по сути дела, превратило бы генерала в военного диктатора, столь необходимого истерзанной войной и внутренней смутой России.
Корнилов считал власть Временного правительства гибельной для России. По этому спору к них в Керенским не раз возникали жаркие споры и ссоры. Керенский упорно не желал покидать свой высокий пост, к чему призывал его Корнилов. Положение дополнительно осложнялось начавшей развиваться у главы Временного правительства манией величия. Удивительно быстро «штатский рябчик» Керенский перешел в разговоре с заслуженными боевыми генералами Русской Императорской Армии на оскорбительно-высокомерный тон. Можно себе представить, как поседевших в боях за Россию генералов бесила такая манера Керенского. Особенно обижался на премьера Л.Г. Корнилов, отличавшийся крайним самолюбием.
В первых числах августа 1917 года в левую печать просочились сведения о том, что Керенский более не считает генерала от инфантерии Корнилова соответствующим занимаемой тем высокой должности, на которую сам же его назначил, и планирует назначить на его места генерал-лейтенанта Владимира Андреевича Черемисова, «умеющего ладить с исполкомом Советов» (и перешедшего впоследствии, после Октябрьского переворота на службу к злейшим врагам Национальной России - большевикам).
В рядах сторонников Корнилова нарастало возмущение. Совет Союза казачьих войск публично заявил, что отныне подчиняется только «своему вождю – герою Л.Г. Корнилову». Конференция Союза Георгиевских кавалеров недвусмысленно предупредила, что в случае смещения генерала Корнилова Временным правительством произойдет вооруженное выступление в его защиту. Временное правительство вызвало Корнилова «на ковер» в Петроград, но генерал отказался явиться.
Встреча Корнилова с Керенским состоялась только 10 августа. Но эта встреча не только не сгладила отношений между ними, но еще больше их обострила. Не без оснований опасаясь за свою жизнь, Лавр Георгиевич прибыл в Зимний дворец в сопровождении вооруженного отряда с несколькими пулеметами. Генерал предупредил «душку»-Керенского, что, если тот попытается убрать его «без лишнего шума» (как тот впоследствии убрал генерал-лейтенанта Александра Михайловича Крымова), то в ход будет пущено оружие.
После этого конфликта Керенский счел абсолютно необходимой «чистку» военного ведомства, где заседало слишком уж много открытых противников и скрытых недоброжелателей Временного правительства. Так, от занимаемой должности был освобожден Борис Викторович Савинков, ставший при Корнилове, фактически, главой военного министерства.
Корнилов заявил решительный протест против лишения Савинкова должности. Он подчеркивал, что «уход Бориса Викторовича...ослабит «престиж правительства». Своему начальнику штаба - генерал-лейтенанту Александру Сергеевичу Лукомскому - Корнилов приказал перебросить Кавказскую туземную (Дикую) дивизию и 3-й конный корпус Юго-Западного фронта (находившийся под командованием генерал-лейтенанта А.М. Крымова) в район Новосокольники-Невель-Великие Луки, откуда они могли спокойно вести военные действия как в направлении Москвы, так и в направлении Петрограда. Подступы к Петрограду (район между Выборгом и Белоостровом) заняла 5-я Кавказская казачья дивизия.
Разумеется, передвижение столь многочисленной группы войск не осталось незамеченным и вызвало в левых кругах настоящий переполох. Поползли умело разжигаемые закулисными кукловодами слухи о готовящемся якобы Корниловым военном перевороте. В такой напряженной обстановке в Москве 12 августа 1917 года открылось Государственное совещание. В рамках этого совещания была широко развернута агитация за Корнилова. В ответ Керенский произнес речь, в которой тщетно пытался доказать непререкаемость воли и власти Временного правительства в армии и вообще в военных делах.
13 августа генерал Корнилов лично прибыл в Москву, где патриотическая общественность устроила герою торжественную встречу. Офицеры-фронтовики носили героя на руках.
На какое-то время Керенскому удалось заручиться поддержкой Корнилова в борьбе с большевиками. Взамен Корнилов потребовал от «Главноуговаривающего» (прозвище, данное русскими патриотами Керенскому за его популистские заигрывания с «серошинельной» солдатской массой) узаконить наконец смертную казнь не только на фронте, но и в тылу (требование генерала А.И. Деникина).
24 августа Б.В. Савинков доложил А.Ф. Керенскому о телеграфном запросе Л.Г. Корнилова по поводу введения смертной казни в тылу. Бесплодные препирательства с «Главноуговаривающим» продолжались до 26 августа, после чего Савинков пояснил, что подобная нерешительность со стороны Керенского дает Корнилову повод для восстания.
Тем временем терпение Корнилова окончательно лопнуло, и он решительно заявил (через Николая Николаевича Львова), что при сложившемся положении в борьбе с большевиками не окажет Керенскому никакой помощи и гарантирует как самому премьеру, так и Савинкову, жизнь лишь в случае их добровольного прибытия в Ставку. Дальнейшее пребывание Керенского на посту было названо Корниловым недопустимым.
В ответ Керенский благим матом завопил на всю Россию, что начался «Корниловский мятеж». Он объявил Корнилова изменником и врагом революции (а Корнилов, в свою очередь, объявил изменником Керенского). Лавр Георгиевич двинул на Петроград 3-й конный корпус, который, вместе с приданной ему Кавказской Туземной (Дикой) дивизией был развернут в армию под командованием генерал-лейтенанта Александра Михайловича Крымова...Медленно ползли по ниткам железных дорог эшелоны корниловцев. Часами они простаивали на станциях, где «мятежные» войска подвергались левой пропаганде. Прибывший в Петроград генерал-лейтенант Крымов 31 августа 1917 года застрелился (или был застрелен) то ли во время, то ли после аудиенции у Керенского. И «Корниловский мятеж» закончился, не успев толком начаться.
2 сентября 1917 года генерал-от-инфантерии Л.Г. Корнилов был смещен с должности Верховного Главнокомандующего, затем арестован и, вместе с верными ему генералами и офицерами, посажен в тюрьму города Быхова по обвинению в государственной измене.
По настоянию Союза казачьих войск Донской Атаман Генерал от кавалерии Алексей Максимович Каледин обратился к Ставке с ходатайством отпустить генерала Корнилова и других быховских узников на поруки Донскому казачьему войску. Начальник штаба Главковерха генерал-лейтенант Николай Николаевич Духонин, опасаясь последствий, долго не мог принять определенного решения. Однако 19 ноября Корнилов и остальные быховские заключенные покинули тюрьму.
Генерал Корнилов в сопровождении своего личного конвоя, состоявшего из туркмен-текинцев, отправился на Дон. По дороге ряды его конвоя непрестанно редели в стычках с красными, пока Корнилов сам не распустил конвой, предоставив своим сторонникам «самим промышлять о своей голове». Позднее некоторые текинцы присоединились к своему «уллы-бояру» на Дону. Пробравшись с массой приключений на Дон, Лавр Георгиевич, вместе с «дедушкой Русской Армии» генералом Михаилом Вавсильевичем Алексеевым и Донским атаманом генералом от кавалерии А.М. Калединым, вошел в состав так называемого Триумвирата – основателей Белого Дела.
Однако в Триумвирате не обошлось дела без трений. Стремившийся – для пользы дела – к непререкаемой, единоличной власти, генерал Корнилов даже планировал для организации Белого движения перебраться в Сибирь.
В январе 1918 года разгорелись жестокие бои между красными и белыми за Ростов, столицу Донского войска Новочеркасск и Таганрог. Хотя первые бои закончились победой белых, красные, гораздо более многочисленные, обеспеченные продовольствием и боеприпасами, неуклонно перемалывали малочисленные белые казачьи и добровольческие отряды. Среди казаков участились случаи деморализации и разложения - вплоть до продажи (!) ими своих собственных офицеров большевикам на расправу... Реально для защиты Дона у Атамана Каледина осталось менее ста пятидесяти штыков и сабель. 11 февраля на заседании Донского войскового правительства Каледин сложил с себя звание Войскового Атамана и в тот же день застрелился.
Когда в сформированной генералами Алексеевым и Корниловым Добровольческой армии осталось всего три с половиной тысячи штыков и сабель (вместо первоначальных пяти тысяч), остро встал вопрос о самом существовании Белого движения на юге России. 28 февраля 1918 года состоялось совещание с участием генералов Л.Г. Корнилова, М.В. Алексеева, А.И. Деникина и других. Было решено силой пробиться к Екатеринодару - столице Кубанского казачьего войска (не признававшего власти большевиков) и там привести войска в порядок. Так начался 1-й Кубанский поход Добровольческой армии (вошедший в анналы Первой Гражданской войны в России также под названием «Ледяного», поскольку шинели первопоходников, которым не раз приходилось вплавь форсировать ручьи и реки, покрылись на морозе ледяной «броней»).
Имя генерала Л.Г. Корнилова было необычайно популярно среди солдат и офицеров Русской армии. Даже после сдачи им командования генералу М.В. Алексееву, за Корниловым, с легкой руки его адъютанта, туркмена-текинца поручика Разак-Бека Хана Хаджиева, закрепилось звание «Верховный» - несмотря на то, что многие чины, в том числе генералы Александр Сергеевич Лукомский и Иван Павлович Романовский, а также два другие его адъютанта – поручик Долинский и штаб-ротмистр Корнилов – неоднократно просили Разак-Бека не называть генерала Корнилова «Верховным».
Поручик Долинский, по воспоминаниям современников, никогда не называл генерала Корнилова «Верховным», а всегда именовал его просто «генерал». Полковник для поручений при Корнилове, Владимир Васильевич Голицын, одобрил общее желание, высказанное ему Разак-Беком, и согласился на его просьбу именовать генерала Корнилова «Верховным». Текинцы конвоя Верховного величали его в переводе на свой язык «Сердар» («глава»), или, по старой памяти, «Уллы-Бояр» - «Великий Бояр(ин)» (под названием «Великий Бояр» Хан Хаджиев издал в 1929 г. в Белграде свою книгу воспоминаний о генерале Корнилове).
Так он и остался для своих соратников навеки Верховным. С той минуты, как он сдал свой пост генералу Алексееву, все окружавшие его в Ставке, сочувствующие его идее полковники и генералы величали Корнилова «Ваше Превосходительство», а все в чинах ниже полковника – «Ваше Высокопревосходительство». Единственное исключение составлял генерал Деникин, называвшие его по имени-отчеству «Лавр Георгиевич». А чины Корниловского Ударного отряда (позднее – полка) полковника Неженцева и Офицерского (позднее – Марковского) полка за глаза называли генерала Корнилова «Батька».
9 февраля (ст. ст.) 1918 г. Верховный, до этого носивший потертый темный штатский костюм с брюками, заправленными в сапоги, вышел в 1-й Кубанский (Ледяной) поход впервые в военной форме. Он никогда не носил форму ударников-корниловцев с черно-красными погонами, серебряными черепами, черно-красным «ударным» шевроном и голубым нарукавным щитком с белыми скрещенными мечами под «Адамовой головой» и пылающей красной гренадой.
В походе «Батька» был одет в простой армейский защитный китель с генеральскими погонами, темно-синие брюки с красными широкими лампасами и высокие сапоги без шпор. Сверх всего этого на нем были надеты перешитый из солдатской шинели полушубок с генеральскими погонами на плечах, а на голове – простая солдатская папаха с белой ленточкой вместо кокарды, как у простого добровольца.
В день соединения Добровольческой Армии с Кубанским отрядом в ауле Шенджий ротмистр князь Султан-Гирей Клыч (будущий генерал, соратник белых казачьих атаманов Петра Николаевича Краснова и Андрея Григорьевича Шкуро) подарил Разак-Беку черную кавказскую бурку, которую Хан Хаджиев, в свою очередь, преподнес генералу Корнилову. Верховный принял бурку с благодарностью, но не носил ее, а употреблял в походе, как одеяло, а иногда клал на служившую ему постелью охапку соломы, как тюфяк.
В день гибели «Батьки» от большевицкого снаряда на ферме под Екатеринодаром эта бурка лежала на постели в занимаемом им доме, и часть ее свисала с кровати, доходя до самого пола. Большевицкая граната пробила стену дома и прошла через бурку, прежде чем убить Верховного. Это было уже третье ранение Корнилова, оказавшееся смертельным. До этого он был ранен в ногу и в левую руку во время Великой (Первой мировой) войны. Так, в бою 26 ноября 1917 г. Корнилов не мог сам остановить взбесившегося под ним жеребца и просил Разак-Бека удержать его, сказав, что его собственная раненая рука бессильна удержать коня.
Снарядом, сразившим генерала Корнилова 31 марта 1918 г., был убит и раненый кубанский казак, лежавший на операционном столе в соседней комнате занимаемой Верховным хаты. Этот казак вместе с однополчанами чистил во дворе фермы пулемет и был ранен предыдущим большевицким снарядом, разорвавшимся во дворе фермы несколько ранее, разметавшим пулеметную прислугу и убившим еще одного казака. Верховный приказал внести раненого казака в операционную, оборудованную в доме, и позвать с позиции доктора, чтобы скорее облегчить его страдания. Но доктор подоспел не к скончавшемуся до его прибытия казаку, а к лежавшему при смерти Главнокомандующему.
Когда тело Л.Г. Корнилова привезли в станицу Елизаветинскую, его внесли в первую попавшуюся хату и стали готовить к погребению. Раздев покойника, Разак-Бек, казачка-хозяйка дома и сестра милосердия (жена ротмистра Натанзона, также являвшегося адъютантом Корнилова и в свое время, в походе из Быхова на Дон, своей пламенной речью удержавшего текинцев, павших духом и готовых разбежаться со словами: «Плохо дело, Бояр! Что текинец может сделать, когда вся Россия – большевик?!»), положили тело в цинковую ванну и стали обмывать теплой водой. Обмывать Верховного пришлось трижды, так как из тела продолжала сочиться кровь, которую никак не удавалось остановить. Обмыв, наконец, тело Корнилова, его переодели в чистое и положили на стол в углу хаты, поставив часовыми туркмен-текинцев с кривыми саблями-клычами наголо.
Пришел православный священник – тот самый батюшка, в чьем доме Корнилов со штабом останавливался в день прихода добровольцев в Елизаветинскую, и отслужил панихиду. Весть о гибели Верховного мгновенно разнеслась по станице, и все, даже раненые, кто еще мог самостоятельно передвигаться, приходили поклониться телу любимого Вождя. Закаленные офицеры-фронтовики, прошедшие огонь и плен, видевшие тысячи смертей, рыдали, как малые дети. Их любовь к Верховному была так велика, что, пока тело Корнилова обмывали и готовили к погребению, его черная бурка, брюки, полушубок и папаха с белой лентой, оставленные для просушки, были разрезаны пришедшими проститься с «Батькой» на куски и разобраны на память. С тех пор у многих добровольцев бережно, как величайшие святыни, хранились кусочки одежды Верховного.
В Ледяном походе генерал Корнилов не носил никаких орденов и украшений, за исключением венчального (обручального) кольца и кольца «с китайскими буквами» (по воспоминаниям Хана Хаджиева). Это кольцо служило печатью, которую «Батька» накладывал на конверты в самых экстренных случаях, а также, если письма были секретными и исходили лично от него.
Николай Павлович Кузьмин, современный российский биограф Верховного, в своем романе-хронике «Генерал Корнилов» (М. Воениздат, 1997) приводит романтическую историю этого кольца, превратившегося под его пером в «старинный, массивный золотой перстень», якобы принадлежавший в свое время султану Бабуру – потомку Тимура, завоевателю Индии и основателю династии Великих Моголов, затем – Гельды-Гелю (одного из командиров гарнизона туркменской крепости Геок-Тепе, взятой русскими войсками «белого генерала» Скобелева), а после гибели в вылазке Гельды-Геля – самому Скобелеву, исчезнувшего с пальца «ак-паши» после его таинственной смерти «ак-паши» в московской гостинице и, наконец, подаренного молодому Л.Г. Корнилову, в его бытность русским военным разведчиком в Афганистане, противостоявшим ему с британской стороны капитаном английской разведки капитаном Аббой Эббаном (будущим главой еврейских боевиков «Пальмах» и «Хаганы» в британской подмандатной Палестине, а впоследствии – видным израильским военным и государственным деятелем, министром иностранных дел государства Израиль).
Правда, Н.П. Кузьмин приводит эту несколько авантюрную историю с перстнем (содержащую недвусмысленный намек на причастность британских секретных служб к смерти генерала Скобелева!) безо всяких ссылок на источники. Но оставим ее на совести уважаемого автора.
Не подлежит сомнению одно – «Великий Бояр» всегда с удовольствием вспоминал о своих путешествиях по Кашгарии, Туркестану, Монголии и Маньчжурии в Японскую войну. Рассказывал он очень увлекательно, с многочисленными, красочными подробностями – слушатели неизменно оставались очень довольны. Особенно помогли они узникам Быховской тюрьмы, куда Корнилов с соратниками был заточен «душкой» Керенским, спровоцировавшим его на выступление на помощь Временному Правительству против большевиков, а затем обвинившим в «мятеже и измене делу революции и свободы».
До рокового дня 28 августа 1917 г. Корнилов называл Керенского «говоруном» и «мямлей», но 28 августа из его уст по адресу «Верховноуговаривающего» вырвалось: «Негодяй!».
Повторно «Уллы-Бояр» назвал уже низвергнутого большевиками, но отпущенного ими «с миром» Керенского негодяем уже 26 ноября 1917 г., поздравляя своих любимых текинцев с Георгиевским штандартом. В Быхове Корнилов подробно и увлеченно повествовал товарищам по заключению о своей миссии в Афганистан. В одежде туркмена, трудно отличимый от них из-за своих монголоидных черт лица, ведя двух нагруженных пшеницей двугорбых верблюдов, Корнилов переплыл бурную Аму-Дарью на «гупсэрах» (надутых воздухом козлиных шкурах). На гупсэрах (или «гупсярах») контрабандисты-афганцы нелегально переплывали на русскую, а туркмены и таджики – на афганскую сторону.
Афганцы везли находившимся в русском подданстве туркменам, киргизам и бухарцам, главным образом, кок-чай (зеленый чай), шелка и разные ковры. Туркмены и таджики контрабандой доставляли афганцам русское оружие и патроны, применявшиеся афганцами против англичан (что, возможно, заставляло русскую пограничную стражу смотреть на это дело сквозь пальцы). Л.Г. Корнилов под видом туркмена переплыл Аму-Дарью, снял тайно план афганской пограничной крепости и тем же манером, на «гупсэрах», благополучно добрался до русской крепости Кушки на противоположном берегу Аму-Дарьи.
Незадолго до побега из Быховской тюрьмы «Батька» снял награды, которые всегда носил до этого момента – большой шейный крест Ордена Святого Георгия 3-й степени на георгиевской ленте, офицерский георгиевский крест 4-й степени, французский офицерский орден Почетного легиона с венком из лавровых листьев, высшие английские военные ордена Святого Михаила и Бани, и упаковал все эти награды в кожаный бумажник, в котором, кроме этих орденов, носил еще некоторые документы, личные записки, список имен разных лиц, фотокарточку семьи, записи о количестве оставшихся в зарядных ящиках боеприпасов и проч. Среди этих вещей находилась и «Молитва офицера», которая ему очень понравилась, еще когда в бытность в Ставке ему прочитал ее полковник Голицын. Верховный попросил Голицына отпечатать ему эту «Молитву» на отдельном листе бумаги, который всегда носил с собой.
Позднее, уже в Ледяном походе, генерал Корнилов услышал песню Корниловского полка (на мотив сербской песни «Кто свою Отчизну любит») и попросил, чтобы ему переписали ее слова. Окровавленный листок с этой песней, пробитой осколком, был найден в кармане на груди погибшего. Это так поразило корниловцев, что с тех пор эта песня, на слова, сочиненные Кривошеевым, стала официальным маршем Корниловского полка.
Из оружия Верховный всегда носил при себе заряженный семизарядный маузер малого размера, но никто из участников 1-го Кубанского похода не помнит, чтобы «Батька» пускал его в ход. Но, несмотря на то, что он ни в кого не стрелял из своего маузера, Корнилов всегда держал пистолет заряженным, вместе с черными, без верхней крышки, часами марки «Павел Буре», коробкой спичек, свечой, записной книжкой и карандашом, ночью - на стуле или табурете возле головы, когда ложился спать, а днем – на столе, за которым работал.
12 февраля 1918 г. в станице Ольгинской состоялось собрание шедших с Добровольческой армией газетных репортеров во главе с Краснушкиным (Виктором Севским). Они просили Верховного уделить им несколько минут и ответить на ряд вопросов. Их интересовала жизнь «Батьки» в Быхове и его бегство с текинцами из Быхова на Дон, но Верховный, обратившись к Разак-Беку (по воспоминаниям последнего), сказал:
«Хан, пожалуйста, расскажите им все, о чем они вас спросят! Вот, господа, вам Хан, мой близкий человек; он был со мной в Быхове и бежал вместе, перенеся всю тяжесть жизни в Быхове и похода. Он знает мою жизнь в этот период и может рассказать о ней так же, как я сам, а меня, господа, извините – я занят!».
После чего Верховный вышел в столовую, где его ожидали для совещания генералы Деникин, Алексеев, Романовский, донской атаман Попов, полковник Сидорин и другие. А Разак-Бек остался отвечать на вопросы репортеров. Во время интервью к нему подошел старик-полковник русской армии, в свое время командовавший полком на Австрийском фронте. Его полк входил в дивизию, которой командовал генерал Корнилов перед самым его пленением австрийцами, вместе с семью солдатами его дивизии. Этот полковник преподнес генералу Корнилову палку в память «Орлиного Гнезда» (как называли тот пункт, который героически защищала корниловская дивизия).
Подаренная Корнилову полковником палка была дубовая, со слегка согнутой рукояткой. На изгибе палки были вырезаны ножом слова: «Орлиное Гнездо. 29 апреля 1915 г.». Она неизменно сопровождала «Батьку» во всех перипетиях его бурной военной жизни и исчезла среди обломков и мусора в день его смерти от большевицкого снаряда на ферме под Екатеринодаром. И вот теперь подаривший эту палку Верховному полковник попросил Разак-Бека доложить генералу Корнилову, что тому необходимо иметь свой значок Главнокомандующего Добровольческой Армии, чтобы все войсковые части легко могли найти его местонахождение. Полковник подчеркнул, что уже обращался с этой идеей к генералу Романовскому, но тот грубо оборвал его, сказав: «Полковник, у нас сейчас более важные дела, чем какой-то значок!».
Разак-Бек подбодрил старика, обещав при первой же возможности доложить его идею Верховному. Около 6 часов вечера генерал Корнилов закончил совещание. Поговорив и пошутив с репортерами, он вышел на крыльцо. Хан последовал за ним. Верховный разговаривал с донским атаманом Поповым, собиравшимся садиться на лошадь, чтобы ехать к своим казакам, в то время, как полковник Сидорин уже сидел на лошади.
- Значит, вы меня известите о решении ваших казаков? Пожалуйста, поторопитесь! - сказал Верховный.
- Слушаюсь, Ваше Превосходительство! – ответил генерал Попов и, в сопровождении 20 казаков, скрылся в ночной темноте.
Увидев Хана возле себя, «Батька» спросил его:
- Ну, как, небось, жарковато стало вам с этими господами? А что, главным образом, их заинтересовало?
Разак-Бек ответил на вопрос Главнокомандующего и, улучив момент, изложил ему идею старика-полковника о необходимости Верховному иметь свой значок.
Корнилов задумался.
- М-м-м...значок! Зачем? Пожалуй, лучше трехцветный национальный флаг! – сказал он как бы сам себе, глядя в зимнее небо. Хан молча, терпеливо ждал ответа. Не говоря ни слова, повернувшись спиной к адъютанту, Корнилов, по своей всегдашней привычке, заложив обе руки в карман брюк, вошел в свою комнату.
Наступило время ужина. Войдя в столовую, Верховный подошел к столу, отломил кусок черного хлеба и поднес ко рту. При скудном свете керосиновой лампы, с блестящими, черными, как уголь, глазами на желтом усталом лице, «Батька» обратился к Разак-Беку:
- Пожалуйста, Хан, купите материал, пусть сошьют нам трехцветный флаг. Это хорошая идея! Кто этот полковник? В какой части он состоит? Разузнайте, пожалуйста, Хан!
При этих словах Разак-Бек радостно, «как дикая коза» (по его собственному выражению) стремглав полетел выполнять приказ Верховного, боясь, как бы он не передумал.
Закупив 9 аршин материала, Хан, вместе с хозяином лавки, в которой купил все необходимое для флага, пришел к генералу Эльснеру, который рассчитался с купцом-казаком и обещал назавтра доставить Верховному готовый флаг. На другой день трехцветный бело-сине-красный русский флаг, с вышитым на нем словом ОТЕЧЕСТВО, был уже в руках Верховного, который, стоя на крыльце дома и держа флаг в руках, любовался им, когда Хан вернулся, исполнив его очередное поручение.
При виде Разак-Бека «Батька» обратился к нему со словами:
- Хан, пожалуйста, передайте этот флаг конвою!
Получив флаг из рук Верховного, Хан передал его начальнику конвоя Главнокомандующего полковнику Григорьеву, а тот, в свою очередь – туркмену-знаменосцу, который неизменно носил этот флаг до 9 часов утра рокового дня 31 марта 1918 г.
Туркмены-текинцы, телохранители Главнокомандующего, служили ему верой и правдой. Из чинов Текинского полка, охранявших Корнилова в Быхове, а затем освободивших его и сопровождавших в походе из Быхова на Дон, после многочисленных стычек, боев и перенесенных лишений, оставшихся в живых и добравшихся на родину, в Ахал, уцелело не более 100 человек, если верить бывшему командиру текинцев Ураз-Сердару, командовавшему Закаспийским фронтом и назвавшим эту цифру генерал-майору Разак-Беку Хану Хаджиеву, приехавшему в его расположение в Байрам-Али, где стоял тогда штаб его фронта.
В Ледяном походе генерала Корнилова, вопреки широко распространенным, но ошибочным представлениям, сопровождало всего шестеро настоящих текинцев (туркменов) и три киргиза (один взвод 4-го эскадрона Текинского полка состоял не из туркменов, а из киргизов). С туркменами Верховный всегда говорил на их родном языке, которым владел почти в совершенстве, и только иногда спрашивал Разак-Бека по-текински названия предметов, забытых им.
Кроме туркменского, генерал Корнилов, из восточных языков, свободно владел киргизским, китайским и фарси (языком, понятным персам, таджикам и афганцам) а из европейских – немецким, французским и английским (так, он каждый день отправлял из Быховской тюрьмы с Ханом письма на английском языке в британскую военную миссию; Хан лично передавал письма Корнилова главе английской миссии генералу Бартеру и привозил его ответы «Великому Бояру»).
Когда генерал Корнилов посылал своих добровольцев в атаку, флаг оставался около него воткнутым в землю. В других случаях его держал в руках туркмен-текинец, находившийся подле Верховного. Во всех боях под этим флагом, рядом с Корниловым, всегда оставались генерал Романовский, полковник Трухачев, Патронов, Говоров, Долинский и Разак-Бек Хан Хаджиев.
По воспоминаниям Хана, «как только Верховный занимал свою позицию на передовой линии, так сыпались пули, направленные большевиками на этот флаг». Любили Большевики, обстрелявшие из тяжелых орудий Святыни Московского Кремля и регулярно упражнявшиеся в стрельбе по иконам, никогда не упускали случая пальнуть и по эмблеме Великой России!
Помрачившийся к концу жизни умом поэт-символист Александр Александрович Блок, несмотря на свое умопомрачение, очень точно подметил это в своей зловещей поэме «Двенадцать»:
Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнем-ка пулей в Святую Русь!
Но, несмотря на это многократно совершаемое красными кощунниками святотатство, трехцветный русский флаг гордо, красиво, высоко развевался над головой первого Рыцаря Белой России (которого Разак-Бек, в соответствии со своим мусульманским менталитетом, именовал даже на склоне своих лет «Пророком»), а его верующие ученики с гордостью умирали за своего Пророка и за этот флаг. Вечная память всем корниловцам-первопоходникам, всем Белым Воинам, и вечная слава!
Так что эта святая идея и сам флаг родились в станице Ольгинской 13 февраля 1918 г., но автора этой идеи так и не смогли найти – он как в воду канул! Загадкой навсегда остались его фамилия, имя и отчество – хотя сам Верховный должен был знать его по имени, когда тот преподносил ему палку в память об обороне «Орлиного Гнезда»!
В одном из вариантов воспоминаний Разак Бека, опубликованном в под названием «Генерал Л.Г. Корнилов в Ледяном походе» в сборнике «Первый Кубанский «Ледяной» Поход» (М., 2001 г.), этот полковник идентифицируется с полковником Василием Лавровичем Симановским, Георгиевским кавалером, командиром 467-го пехотного полка, служившим с декабря 1917 г. в Добровольческой Армии, участвовавшим в 1-м Кубанском походе в качестве командира батальона Корниловского полка и убитым бандитами в конце 1918 г. в г. Кобеляки.
Нам остается только гадать, чем объясняется подобное разночтение. Возможно, преклонным возрастом Хана Хаджиева и связанным с этим некоторым ослаблением памяти. Так, он, описывая орден Почетного легиона генерала Корнилова, сообщает, что тот был на «темно-зеленой ленте с красными полосками» (тогда как в действительности лента ордена Почетного легиона не зеленого, а красного цвета; темно-зеленая, с красными полосками, лента, у другого французского ордена - Боевого, или Военного, креста).
После гибели Верховного от большевицкого снаряда в 9 часов утра 31 марта 1918 г. соратники увезли его тело из разрушенной снарядом хаты, оставив флаг у генерала Деникина. Дальнейшая судьба первого флага русской Добровольческой Армии так и осталась неизвестной.
В Елизаветинской станице, уложив Верховного в гроб и поставив на стол под образами, Разак-Бек сдал в обоз Корниловского полка и лошадь Главнокомандующего. Это была кобыла, которую Верховный назвал Буланом, из-за ее золотисто-гнедой масти.
Когда в 10 часов утра 13 февраля 1918 г. Хан, возвратившись из конвойной команды, куда ходил вручать флаг, молодой унтер-офицер Корниловского полка Дронов попросил его доложить Верховному о его прибытии.
- Меня хочет видеть солдат Корниловского полка? – удивленно спросил Верховный, когда Хан доложил ему о Дронове, и вышел на крыльцо.
- Ваше Высокопревосходительство! Вам от полка! – отчеканил бравый унтер Дронов, подводя «Батьке» нервную, красивую, высокую и статную кобылу.
Верховный, как всякий природный казак, всосавший любовь к лошадям буквально с молоком матери, так и впился глазами в красавицу-кобылу. Приласкав ее, он поспешил изъявить свою благодарность подошедшему полковнику Неженцеву.
С тех пор унтер-офицер Дронов оставался вестовым Верховного до его последней минуты.
Седло, на котором ездил Верховный в Ледяном походе, было австрийского военного типа. По некоторым сведениям, кобыла Булан в свое время принадлежала австрийскому офицеру и была поймана корниловцами-ударниками летом 1917 г. на поле сражения на Австрийском фронте. В конце апреля 1918 г. Разак-Бек увидел в станице Мечетинской какого-то кубанского казака на крайне исхудавшей кобыле, в которой сразу же узнал Булан. Оказалось, что ее продал этому кубанцу кто-то из обозников-корниловцев. Узнав от Хана об этом происшествии, новый Главнокомандующий генерал Деникин приказал разыскать и выкупить Булан, но следы ее затерялись.
С наступлением темноты тело Верховного положили в гроб и, забив гвоздями, поставили на дроги впереди обоза.
Все личные вещи генерала Корнилова, бумажник, окровавленные кольца и его маленький крест-тельник на тонкой золотой цепочке Разак-Бек вручил дочери Главнокомандующего, Наталье Лавровне, по приезде в Новочеркасск.
Семью Верховный любил преданно и нежно. В этой связи Разак-Бек припоминает следующий случай времен 1-го Кубанского похода. 30 марта 1918 г., идя с Верховным на передовую линию под Екатеринодаром, они попали под сильнейший обстрел большевиков, открывших по ним артиллерийский, ружейный и пулеметный огонь. Верховный и его адъютант были совершенно одни в чистом поле.
Глядя на Хана, Корнилов приказал ему залечь и не идти за ним дальше, чтобы не увеличивать цель. Хан напомнил ему о данном им его супруге Таисии Владимировне слове не оставлять Верховного никогда и быть с ним повсюду. Этим напоминанием о семье Хан хотел побудить его не рисковать своей жизнью. Корнилов, взглянув на Разак-Бека «с весьма недовольным видом», сказал: «Идемте!». И Хану показалось, что Верховный вовсе не хотел думать о семье в этот миг смертельной опасности.
Несколько ранее, Елизаветинской станице Корнилов был очень рад явившемуся на помощь Добровольческой Армии из станицы Брюховецкой пополнения в составе 60 молодых казаков в конном строю. Уловив его хорошее настроение, Хан напомнил ему о семье. Глядя в ясное весеннее небо, Корнилов сказал:
«Я очень рад, Хан, что семья находится в безопасности в руках верного человека».
Этот верный человек был казак-осетин генерал Эльмурза Мистулов, приютивший семью Верховного на Тереке.
- А как вы думаете, Ваше Высокопревосходительство, Юрик (сын Корнилова – В.А.) не боится сейчас жить среди настоящих разбойников? Он ведь нас, текинцев, принимал за башибузуков (головорезов – В.А.) и боялся, – спросил Разак-Бек.
- Нет, Хан, я не думаю. Он ведь сам башибузук.
- Ваше Высокопревосходительство, Юрик был бы очень доволен и счастлив, если бы он сейчас находился с нами, разбирая большевицкие снаряды (трофейные боеприпасы, захваченные добровольцами при очищении станицы Елизаветинской от красных – В.А.).
«Батька» засмеялся и сказал:
- Да, Хан, он очень любопытный во всем!
На Терек семью генерала Корнилова увез осетин, истопник Владикавказской железной дороги, верный человек генерала Мистулова, приславшего этого человека с письмом Верховному. Сопровождал семью на Терек инвалид Текинского полка корнет Толстов. Позднее тяжело раненый в бою с красными генерал Мистулов застрелился, не желая сдаваться в плен большевикам.
Кроме сына Юрия и дочери Наталии, у Лавра Георгиевича и Таисии Владимировны были и еще дети, но они умерли в раннем детстве. Его единственный брат-сибиряк, служивший в 4-м Сибирском казачьем полку, в середине августа 1917 г. приезжал навестить «брата Лавра». Это было их последним свиданием.
Верховный обедал с братом и беседовал с ним о хозяйстве в Сибири, где находилось единственное имущество «Великого Бояра» - дом и участок земли. За столом присутствовали все главные действующие лица так называемого «Корниловского мятежа» - генералы Лукомский, Крымов, Деникин, Марков, полковник Кислов, Аладьин, советник и политический консультант Корнилова Завойко, полковник Галицин, прапорщик граф Шувалов, поручик Долинский, Таисия Владимировна, Наталья Лавровна, Юрик и Разак-Бек Хан Хаджиев. За обедом Корнилов, как всегда, ел медленно и мало. Он вообще был неприхотлив в еде, не курил, но, по воспоминаниям того же Разак-Бека, «любил в походе выпить рюмку водки перед обедом», хотя «это удовольствие не всегда имел». Когда адъютанту удавалось достать ему бутылку водки, Верховный оставался очень доволен и советовал ему «спрятать ее от жадных глаз любителей выпить».
Передав Наталье Лавровне личные вещи отца, Разак-Бек поселился в Новочеркасске в доме купца-казака Ивана Андреевича Абрамова (в крохотной комнате, которую до начала Ледяного похода занимал генерал Алексеев).
В начале мая 1918 г. к нему прибыл из располагавшегося в Ростове-на-Дону штаба командующего германскими оккупационными войсками генерала фон Арнима немецкий офицер-кавалерист в сопровождении унтер-офицера. Застав Хана в присутствии двух других русских офицеров – мичмана Трегубова Морской роты Офицерского (Марковского) полка и поручика Продуна Офицерского полка (им было негде ночевать, и Хан пустил их «на постой»), германец просил Разак-Бека прибыть в главный германский штаб в Ростове побеседовать по крайне важному делу с донским Атаманом П.Н. Красновым, направившим его к Хану в Новочеркасск.
Не желая попасть в щекотливое положение, Разак-Бек попросил у немецкого офицера взять с собой обоих марковцев, мотивируя это невозможностью для себя, как офицера русской Добровольческой Армии (формально продолжавшей находиться в состоянии войны с Центральными Державами!), допустить, чтобы на его доселе незапятнанное имя легла хотя бы малейшая тень подозрения в связях с противником. Взяв с Хана слово быть назавтра в Ростове, немец уехал. На другой день Хан прибыл в Ростов, но, прежде чем ехать в германский штаб, отправился в редакцию газеты «Приазовский Край» посоветоваться с ее издателями Сувориным и Краснушкиным, как быть. Они посоветовали ему съездить к немцам и узнать, в чем дело. Узнав о том, что Хан берет с собой двух офицеров-марковцев, Краснушкин заметил: «Вы большой патриот и разумный человек!».
Немецкий генерал фон Арним любезно принял Разак-Бека в своем штабе, расположенном в здании ростовского Палас-Отеля, спросив первым делом, действительно ли Хан состоял адъютантом генерала Корнилова. Получив, через переводчика, утвердительный ответ, он пояснил, что уже справлялся у нескольких русских о гибели генерала Корнилова, но хотел бы узнать в точности, как и при каких обстоятельствах это произошло, добавив:
«Вас рекомендовал нам генерал Краснов; по его словам, вы были самым близким к генералу Корнилову лицом и точно знаете все об этом происшествии».
Хан подробно изложил генералу фон Арниму все обстоятельства гибели Верховного. Немецкий генерал поблагодарил его, сказав о Корнилове буквально следующее:
- Он был большой патриот и хороший генерал. Жаль, что русские не уберегли его. Придет время – и они же, убившие его, поставят ему памятник!
Потом он спросил Хана, состоит ли он по-прежнему в Добровольческой Армии, и, узнав, что тот освобожден и едет к себе в Хиву, любезно предложил ему свои услуги – облегчить Хану путь до Хивы, заверив Разак-Бека:
- Мы дадим Вам письма к Нури-Паше в Баку, а он Вам поможет добраться до Вашей Родины.
Хан вежливо поблагодарил генерала фон Арнима, но сказал, что доберется на Родину без помощи германского командования.
Перед тем, как покинуть Палас-Отель, Разак-Бек попросил фон Арнима разрешить тому дать огласку о визите Хана к нему.
- Конечно, если Вы передадите все в точности и тем самым избавите нас от лишней работы – делать опровержение! – сказал немецкий генерал.
Когда Хан рассказал в редакции «Приазовского Края» об отзывах германцев о Корнилове, Краснушкин даже прослезился.
- А ведь эти проклятые немцы – наши враги! А в то же время наш родной брат-русский собственной рукой направил гранату на такого великого патриота! – воскликнул он, вытирая слезы.
Разак-Бек просил Краснушкина не упоминать его имени в газетной статье о беседе Хана с немцами, и тот сдержал данное слово.
На другой день после визита к фон Арниму Хан приехал в столицу Всевеликого Войска Донского – Новочеркасск – где его просили прибыть для личной беседы к Донскому Атаману генералу П.Н. Краснову. После продолжительной беседы с Разак-Беком Атаман Краснов крепко пожал ему руку и сказал на прощанье:
- Честь и слава вам, бессмертные текинцы, и вам, милый человек, честь и слава! Ваше имя не умрет! Если вам понадобится моя помощь – не стесняйтесь!
П.Н. Краснов, действительно, не забыл о своем «милом человеке», воздав ему должное в своем бессмертном романе-эпопее «От Двуглавого орла к Красному знамени».
Перед самым своим отъездом в Хиву Разак-Бек пришел проститься с генералом Африканом Петровичем Богаевским (преемником генерала П.Н. Краснова на посту Донского Атамана). Тот поинтересовался, почему Хан не носит значка 1-го Кубанского похода.
- Я не имею его, Ваше Превосходительство! – простодушно ответил ему Разак-Бек.
Достаточно для меня, что я был адъютантом, верным и любимым человеком Верховного, а значок для меня не имеет значения.
Но вскоре генерал Богаевский вызвал Хана к себе по телефону и собственноручно приколол ему на грудь значок первопоходника, сказав при этом:
- Вот, славный Хан, я потребовал для Вас из Екатеринодара.
Полученный Ханом Хаджиевым из рук Богаевского знак «За 1-ый Кубанский поход» (см. иллюстрацию в заголовке настоящей миниатюры), был под номером 824. Всего таких знаков было выдано, по разным источникам, от 4 до 5 тысяч. Этот знак был установлен генералом А.И. Деникиным, как Главнокомандующим Вооруженными Силами Юга России, приказом № 499 для всех участников Ледяного похода. Вот описание этого знака:
«Терновый венец оксидированного серебра, 30 миллиметров в диаметре, пересеченный снизу слева вверх направо серебряным же мечом, рукоятью вниз, 50 миллиметров длиною. Оборотная сторона гладкая, с набитым порядковым номером награжденного.
Для всех чинов, состоявших в строю и принимавших участие в боях с большевиками – лента, на которой носится знак, Георгиевская, с круглой розеткой национальных цветов (бело-сине-красная).
Для нестроевых и гражданских чинов, участия в боях не принимавших (хотя в Ледяном походе нередко и нестроевым приходилось не только брать в руки винтовку, но и отбиваться от наседавших красных чем попало! – В.А.) – лента ордена Св. Владимира (красная, с двумя черными полосами) и с такою же розеткой национальных цветов».
Позднее форма этого «Знака 1-го Кубанского похода», в несколько измененном виде (золотой меч вместо серебряного и отсутствие розетки национальных цветов) повторилась в военном ордене «За Великий Сибирский поход» армии Верховного Правителя России адмирала Александра Васильевича Колчака.
Через 20 лет после Ледяного похода, в приказе Русского Обще-Воинского Союза от 19 августа 1939 г. № 23 (г. Брюссель), было сказано: «Чтобы сохранить на вечные времена, в назидание потомству, память о первом Кубанском походе, распространить право ношения знака этого похода после смерти награжденного на старшего из его прямых потомков, причем право это предоставляется не автоматически, а каждый раз по особому постановлению Главного правления Союза первопоходников (вошедшего в РОВС – В.А.)».
Адъютант генерала Корнилова поручик Разак-Бек Хан Хаджиев скончался в г. Мехико (Мексика) 20 мая 1966 г. на 71-м году жизни и был погребен на Французском кладбище г. Мехико. Правление Калифорнийского отдела Союза первопоходников поместило в №59-60 «Вестника первопоходника» (09.09.66, с. 59) краткий некролог, содержавший, в частности, следующие сведения о жизненном пути покойного ветерана Белой Борьбы.
Родился Хан в Хиве в 1895 г. Воспитывался в Москве в 3-м Кадетском корпусе и, по окончании в 1916 г. Тверского Кав. Училища, в чине корнета вышел в Нерчинский казачий полк, коим командовал в. старшина бар. Врангель П.Н. (под чьим началом, кстати, начинали службу и другие герои Белого движения – в частности, атаман Забайкальского казачества Григорий Михайлович Семенов и ком. Азиатской Конной Дивизии генерал-лейтенант Роман Федорович фон Унгерн-Штернберг – В.А.).
Будучи переведен в Текинский конный полк, участвует с ним во всех боях на Зап. Фронте (Австрийском и Германском). Во время революции распоряжением Командующего 8-й Армии ген. Корнилова из полка был выделен отряд Текинцев для охраны Штаба Армии, и Начальником такового назначается пор. Хан Хаджиев. Воинской дисциплиной, выдержкой и преданностью заслужил доверие и состоял при ген. Корнилове в занимаемой должности до смерти последнего.
Совершив с Доброармией 1-й Кубанский поход, в котором на его глазах, в бою под Екатеринодаром, погиб смертью храбрых генерал Корнилов (так в тексте некролога – В.А.), он после похода отбыл на свою родину, в Хиву; оттуда отправился в Багдад и Индию и, прибыв в Сибирь для продолжения борьбы против красных, вступил в Армию Адмирала Колчака. После гибели Сибирской Армии был в Шанхае (Китай), Японии, а затем переселяется в Мексику, где продолжал борьбу с коммунизмом пером, помещая в мексиканской прессе свои статьи о сущности и преступности коммунизма. Он до конца остался верен России и памяти Великого Бояра ген. Корнилова. Мир праху твоему, дорогой соратник!
Правление Калиф. Отдела.».
Приведем в завершение этого краткого очерка о Корнилове и Корниловцах (с большой буквы!) два коротких отрывка из писем Разак-Бека Хана Хаджиева другу:
Мексика, 30 янв. 38 г.
...Я рад слышать, что Мурад жив и здоров!
Мурад у нас был не только отличным гарцуном, но и хорошим наездником! Русинки (по-нынешнему – «закарпатские украинки» - В.А.) в Печинижине были без ума от него! Помнит ли он это местечко?
Последний раз я его видел, когда он махнул мне своей белой папахой, предупреждая о приближении большевицкого броневика, из которого большевики почти в упор открыли по нас огонь и где лошадь Великого Бояра была убита наповал. Это было в 2 часа после полудня 26-го ноября 1917 года, когда Великий Бояр впервые поднял оружие в борьбе против большевиков...
Мексика, 30 ноября 1938 г.
...Итак, мичман Трегубов погиб!!!
Еще одним стало меньше...Все они уходят и уходят, чтобы не возвращаться больше к нам, а наши ряды с каждым днем все редеют. Какая ирония судьбы! Почему он не погиб, когда это казалось для него неизбежным?
Невольно я перенесся в этот злополучный Батайск и видел перед собой Великого Бояра, стоявшего на бугре, на фоне пасмурного неба, по колени в снегу, наблюдавшего за красивым наступлением славных моряков под командой инвалида (участника Великой войны народов) полк. Ширяева!
Почему он не погиб под Батайском, Георго-Афипской (так в тексте письма – В.А.)...под трехцветным флагом, а не где-то на чужбине!..
Россия есть и будет. Я верю в будущность России, как я верил Бояру, так как Бояр и будущая Россия – одно и то же светлое пятно в нашей теперешней мрачной жизни...
Хан Хаджиев.
ПРИЛОЖЕНИЕ
«Молитва офицера»
Христос Всеблагой, Всесвятой, Бесконечный,
Услыши молитву мою.
Услыши меня, мой заступник предвечный,
Пошли мне погибель в бою.
Смертельную пулю пошли мне навстречу,
Ведь благость безмерна твоя…
Скорее пошли мне кровавую сечу,
Чтоб в ней успокоился я.
На родину нашу нам нету дороги,
Народ наш на нас же восстал,
Для нас он воздвиг погребальные дроги
И грязью нас всех забросал.
Три года мы тяжко, безмерно страдали,
Заветы России храня.
Мы бились с врагами, и мы не считали
Часами рабочего дня!
В глубоких молитвах без счета и меры
В своих и враждебных краях
Сном вечным уснули бойцы-офицеры,
Погибшие в славных боях.
Но мало того показалось народу,
И вот, чтоб прибавить могил,
Он, нашей же кровью купивши свободу,
Своих офицеров убил.
Правительство, новые люди науки,
И много сословий и лиц
Пожали убийцам кровавые руки,
Прославивши наших убийц.
В Москве лишь тому не нашлося примеров.
Святая Москва наших дней
Не пролила крови своих офицеров
Могучей десницей своей.
Молись же за нас ты, Москва золотая,
Молися о нашей судьбе.
Тебя не увидим мы больше, родная,
Никто не вернется к тебе.
Товарищи наши в боях погибали
Без меры, числа и конца;
Нам всем, умирая, одно завещали –
Войну довести до конца.
Чтоб область противника нашею стала,
Чтоб нам же открыли моря,
Чтоб вечно над Русской Землею сияла
Свободы и счастья заря!
А ныне толкуют уже в Петрограде,
О том, чтобы мир заключить!
Чтоб ради покоя и золота ради
Россия навек погубить.
А скоро придут и иные, другие –
Вильгельма «Великим» назвать,
Пред ним преклонить покоренные выи
И прах его ног целовать.
Скорей же в окопы, друзья-офицеры,
Не будем мы этого ждать.
Скорей подавайте солдатам примеры,
Как надо в бою умирать.
Не надо далеких и долгих примеров:
России надежный оплот,
Лишившись своих боевых офицеров,
Балтийский бездействует флот!
За наши страданья, за кровь и за муки
Нам Русский народ заплатил –
На нас же он поднял кровавые руки
И наших же братьев убил!
Терпенья исполнилась нашего мера –
Народ с нас погоны сорвал
И званье святое бойца-офицера
В вонючую грязь затоптал.
Спешите ж в окопы, товарищи-братья,
С семьей офицерской своей!
Нам смерть широко открывает объятья –
И мы упокоимся в ней.
Пока в ней грохочет гроза боевая,
Мы все на местах. Не уйдем!
И, край наш родимый от немцев спасая,
За Родину нашу умрем.
Когда же пред вечною волею Бога
Пройдут дни Великой войны,
Тяжелая ляжет пред нами дорога,
Увидим тяжелые сны.
Когда по окопам от края до края
Отбоя сигнал прозвучит,
Сойдемся, семья офицеров родная,
Последнее дело свершить.
Тогда мы оружье свое боевое,
Награды, что взяли в бою,
Глубоко зароем под хладной землею
И славу схороним свою.
На Родину нашу нам нету дороги,
Народ нас на нас же восстал,
Для нас же воздвиг погребальные дроги
И грязью нас всех забросал.
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.