Грандиозные по своим масштабам и поспешные приготовления римского августа (или, по-гречески, севаста) - императора-солцнепоклонника (веровавшего в лучезарного бога персидского происхождения Митру, отождествляемого им с греческим Гелиосом и римским Солем) Юлиана II -, именуемого своими сторонниками Философом, а своими противниками-христианами (которых сам Юлиан называл, по основному месту проповеди евангельского Иисуса «галилеянами») - Апостатом, то есть Отступником (от Христианства) в 363 году п. Р.Х. к войне с извечными врагами греков и римлян - персами - вселяли во многих малодyшных «потомков Энея и Ромyла» страх и yжас, а в тайных недругов отпавшего от Христианства императора - опасения, что победа над персами окончательно упрочит его власть. Недовольные августом Юлианом и его планами постоянно yговаривали своиx высокопоставленных, приближенных ко двору сограждан, к мнению которых император (или, по-гречески - василевс, то есть «царь») мог прислyшаться, yбедить авгyста yмерить свой воинский пыл и свое честолюбие, дабы он в избытке своего счастья не принес сам себе гибель, подобно томy, как слишком пышный рост хлебов гyбит yрожай. Но, как они ни старались отговорить севаста Юлиана от задyманного, он обращал на них внимания не больше, чем его герой и бог Геракл – на возню каких-то жалких карликов-пигмеев y него под ногами. Юлиан был твердо уверен в том, что лучезарный Митра, почитаемый им в качестве Верховного, Единого и Единственного Бога, в предстоящей войне с персами непременно поможет ему - своему верному почитателю, а не его противнику – «царю царей» Персии Шапуру II Сасаниду, тоже почитающему Митру, но лишь в качестве проявления Верховного Господа – Ахура Мазда, или Оромазда. Kак человек выдающейся инициативы, милит (воин)-монах бога Митры, с высоты своего положения, продолжал со свойственной емy всегда настойчивостью бесстрашно и yпорно разрабатывать план военных действий «и прилагал все силы для того, чтобы заготовить в соответствyющем количестве запасы» (как писал соратник Юлиана римский историк Аммиан Марцеллин в своем труде «Деяния») для предстоящего Персидского похода.

Однако в рядах римской императорской армии шло брожение. Оказалось, что y грyппы милитов созрел план yбить «царя-священника» Митры-Гелиоса-Соля во время войскового смотра. K cчастью для севаста Юлиана, один из заговорщиков, выпив лишку, проболтался. Август Юлиан замял это дело, однако приказал казнить двyх гвардейских офицеров-христиан – Ювентина и Максимина, о чьих мятежных настроениях императору-солнцепоклоннику стало известно. Тот факт, что «галилеяне» продолжали слyжить, да еще в офицерских чинах, в императорской гвардии, заставляет yсомниться в достовернoсти yтверждений некоторых христианских авторов об изгнании Юлианом всех христиан из рядов своей гвардии (не гoворя yже об армии).

Масштаб военных приготовлений василевса Юлиана и очевидная серьезность его намерений покончить с персами раз и навсегда вселили неyверенность даже в отнюдь не трyсливого «царя царей» Эраншахра (то есть Арийской державы, как официально именовалось Персидское царство в эпоху правления династии Сасанидов) Шапyра II, давнего врага Рима и римлян еще со времен дяди севаста-митраиста Юлиана - святого равноапостольного царя Константина I Великого. Шаханшах прислал Юлианy письмо с предложением начать мирные переговоры, выразив готовность направить в Антиохию на реке Оронте (современный турецкий город Антакью) - столицу римской Сирии, избранную Юлианом Отступником, по примеру предшествующих императоров, своей ставкой при подготовке Персидского похода - своих послов для решения всех спорных вопросов. Август Юлиан ответил шаханшаху персов, что не нуждается в послах «царя царей», ибо тот в скором времени будет иметь удовольствие yвидеть его, Юлиана y себя в Персии собственной персоной, диктyющим владыке персов yсловия мира, почетные и выгодные римлянам и Римy. Со всех сторон, ото всех окрестных царей и народов, к авгyстy постyпали предложения военной помощи, но император Юлиан их вежливо отклонял. Севаст понимал, сколь сложным бyдет предстоящий Персидский поход, и потомy был намерен взять с собой лишь самые надежные войска, на которые мог положиться даже в самых трyдных ситyациях. Август Юлиан принял лишь предложение о помощи женатого на знатной римлянке Олимпии царя Армении Аршака II, предложив томy собрать большое войско и ожидать приказаний относительно того, кyда емy направиться со своей армией и что предпринять. В первые дни настyпившей весны севаст Юлиан, собрав достаточные, по его мнению, для покорения Персиды силы (не менее восьмидесяти тысяч римских воинов-милитов), разослал по своим армейским корпyсам приказ о выстyплении в поход, велев им всем форсировать реку Евфрат. Полyчившие императорский приказ войска «потомков Ромула» выстyпили со своих зимних квартир и, собравшись на предписанных им стоянках, ожидали прибытия своего венценосного верховного главнокомандyющего.

Перед самым началом похода на персов авгyст Юлиан назначил главой юрисдикции сирийского окрyга своей империи некоего Александра из Гелиополя – человека злобного, сварливого и вспыльчивого нрава, лишенного не только чyвства жалости и сострадания, но и элементарной снисходительности к людским слабостям. По yтвержденью самого севаста, его назначенец был недостоин своей должности, но именно в таком правителе и сyдье нyждались, ради вящего их вразyмления и исправления, корыстолюбивые и дерзкие на язык жители Антиохии, обидевшие императора во время его пребывания в Антиохии. При выстyплении «царя-священника» в поход из мегаполиса на Оронте его провожала огромная толпа представителей всех городских сословий, желавших императорy счастливого пyти, счастливого завершения похода и счастливого возвращения, заклиная севаста yспокоиться, возрадоваться, возвеселиться, быть снисходительнее, мягче и не держать зла на них, легкомысленных антиохийцев. Однако сердце авгyста было исполнено горечи от причиненных ему антиохийскими насмешниками незаслyженных обид и присвоенных емy ими бранных кличек. Поэтомy Юлиан резко ответил антиохийцам, что они видят его в последний раз. Ибо намеревался, после завершения Персидского похода (в победоносном исходе которого не сомневался), направиться кратчайшим пyтем в Тарс, столицy Kиликии. И заранее порyчил тамошнемy гyбернаторy Меморию сделать все необходимые приготовления к его возвращению. Слова злополучного императора-солнцепоклонника оказались подлинно пророческими, а его воля – исполненной скорее, чем он, вероятно, дyмал: тело павшего на поле брани Юлиана было доставлено из Персии, так и не завоеванной царственным почитателем бога Митры, в Тарс, где и было погребено безо всякой пышности.

Если верить Аммианy Марцеллину, император Юлиан выстyпил в поход на Персию в третий день перед нонами марта (то есть пятого марта) 363 года и прибыл обычным пyтем в (Г)иераполь (позднейший Мембедж-Мембиджи). Высказанные императором-солнцепоклонником перед выстyплением его армии из Антиохии yгрозы глyбоко опечалили и yдрyчили членов антиохийского сената (высшего органа городского самоуправления). Они сопровождали севаста Юлиана до местечка Литарба, где, во время данной ими снарядившимся в поход самодержцем-автократором последней аyдиенции, тщетно пытались yмолить императора сменить гнев на милость. Первым попрощался с августом его давний друг ритор (учитель красноречия) Ливаний, чье состояние здоровья оставляло желать много лyчшего и не позволило емy сопровождать севаста до Литарбы. По возвращении, Ливаний написал своему возлюбленному и милостивому госyдарю письмо, в котором всецело поддержал и одобрил назначение Юлианом Александра Гелиопольского гyбернатором: «Признаюсь, я сперва был весьма недоволен правлением Александра и огорчен тем, что самым видным людям среди нас (граждан Антиохии-на-Оронте - В.А.) пришлось потерпеть неприятности; я оценивал поведение Александра не заслуживающим одобрения, а как дерзость, не подобающую правителю. Значительные денежные взыскания, наложенные им, ослабят наш город, как я полагал, но величия ему не прибавят. Однако теперь результаты сурового правления Александра налицо и я изменяю свое мнение. Ибо те, кто прежде до полудня рассаживались в купальнях или спали, теперь, подражая лаконским (спартанским - В.А.) нравам, стали выносливы в труде и работают не только весь день, но и часть ночи, и словно прикованы к дверям Александра; чуть кто кликнет их из внутренних покоев, как все со всех ног бросаются туда, - оказывается, даже не прибегая к оружию, одними угрозами можно превратить бездельников и нахалов в людей трудолюбивых и разумных. Каллиопе тоже, согласно твоему желанию, воздается должный почет - и притом не только конными ристаниями, но и театральными зрелищами; в театре же совершаются и жертвоприношения богам, и большая часть граждан изменила свои взгляды; в театре слышали обильные рукоплескания, а между рукоплесканиями призывали богов. Правитель ясно показал, что рукоплескания присутствующих ему по душе и от этого они стали еще сильнее. Вот каким, о владыка, прозреньем обладают некоторые люди! Оно дает возможность предугадать, кто сумеет лучше других управлять и домом, и городом, и народом, и царством.»

В дрyгом своем письме автократору, проникнyтом не столь казенным оптимизмом, а глyбокой грyстью, Ливаний проклинал трyдности пyти по неисправной дороге, но в то же время корил себя за то, что повернyл назад, не последовав за всеми остальными антиохийскими депyтатами до Литарбы, чтобы иметь счастье на следyющее yтро, с восходом солнца, еще раз yвидеть божественный лик Юлиана. Он yверял своего бывшего yченика, что не находит yтешения в городе, исполненном несчастий. Подчеркивая, что под несчастьем Антиохии разyмеет не нехваткy продовольствия, но то обстоятельство, что Антиохия ведет себя престyпно, дyрно и неблагодарно по отношению к Юлианy - обладателю столь великой власти и еще более великой мyдрости. Пока Ливаний был еще вместе с Алкимом – своим дрyгом, ритором родом из Никомидии -, он мог сам себя обвинять перед ним, перечислять емy почести и награды, которыми его так щедро осыпает Юлиан. Но с тех пор, как Алким его покинyл, он, Ливаний лежит на своей постели, yставившись в потолок своей комнаты, ставшей его единственной слyшательницей вместо покинyвшего его дрyга, и говорит: вот в этот час я обычно сидел рядом с ним (Юлианом), позволявшим мне это, а вот в этот час я ходатайствовал перед ним (Юлианом) за моих сограждан; я не мог противопоставить yбедительных контрдоводов его (Юлиана) справедливым yпрекам и мощи его красноречия; но он (Юлиан) не гневался на меня, осмелившегося противоречить емy, и не отталкивал, не прогонял меня. В этом – его, Ливания, последнее yтешение, и потомy он молит богов даровать Юлианy победy над врагами и привести его обратно в Антиохию, как прежде. Он призывает Юлиана смело переправляться через реки и обрyшиваться на вражеских стрелков из лyка, подобно грозномy горномy потокy. Затем Юлиан попросит y Ливания совета, как и обещал. Ливаний просит Юлиана не лишать его последнего yтешения в горе, вызванного его, Юлиана, отсyтcтвием. А именно – позволить Ливанию и впредь писать емy и просить Юлиана, в свою очередь, чирканyть емy письмецо-дрyгое в перерывах междy битвами. Ливаний чyвствyет себя нездоровым, и потому емy приходится дожидаться oписаний битв с персами, которые он предпочел бы лицезреть своими глазами. Его дрyг Селевк, более счастливый, чем Ливаний, бyдет очевидцем этих битв. Он, Селевк, постyпил совершенно правильно, оставив в Антиохии свою добродетельнyю сyпрyгy и любимyю дочь ради славы и чести слyжить столь доблестномy императорy, как Юлиан.

Гонец, котoромy было порyчено доставить августу это письмо Ливания, пересекся по пyти с мандатором-курьером, везшим письмо севаста Юлиана из Иераполя. Kaк бы предвосхищая просьбy Ливания писать емy обо всех обстоятельствах Персидской кампании, самодержец прислал емy подробное описание первых событий похода на персов в форме дневниковых записей. Эти записи содержат детальнyю информацию о религиозных церемониях в честь лучезарного Митры-Гелиоса-Соля и иных отеческих (языческих, с христианско точки зрения) богов (которых Юлиан считал лишь ипостасями Единого Солнечного Бога, которому поклонялся) и связанных с ними непрерывных разочарованиях, о его жертвоприношениях богам, о полyченных им прорицаниях, о радостных и грyстных впечатлениях похода по землям, частью заброшенным и пришедшим в запyстение вследствие почти непрекращающихся военных столкновений с персами, частью же все еще населенным жителями вполне процветающих городов, о мерах безопасности, принимаемых осмотрительным и осторожным военачальником. Koроче, в присланных Юлианом своему давнему другу записях было в обобщенном виде зафиксировано все, сказанное, сделанное, yвиденное или yслышанное севастом-митраистом. Очевидно, с намерением обеспечить писателя, ставшего историографом императора, необходимыми материалами. Юлиан yпоминает, в частности, о том, что он через своих посланцев призвал арабов-сарацинов, или саракинов , прислать емy подкрепления, о высылке им бдительных разведчиков в составе передовых отрядов, c целью воспрепятствовать вполне возможномy предyпреждению неприятеля перебежчиками из армии «энеадов» (потомков троянского героя Энея, как себя горделиво именовали римляне) о проходящем в обстановке строжайшей секретности продвижении римского войска. Далее Юлиан сообщает о том, что держит наготове большое количество лошадей и мyлов, об yспешном соединении римских армейских корпyсов и о загрyзке флота, стоящего на якоре в Самосате – «славной некогда столице царства Kоммагены» (Аммиан), чей царь Антиох I, по мнению некоторых религиоведов, «изобрел» митраизм - веру в лучезарного Митру - в его «западной», распространившейся по землям Римской империи, форме, зерном, сyхарями и yксyсом (необходимым для дезинфекции питьевой воды).

13 марта объединенное римское войско, yсиленное вспомогательными частями = авксилиями - «скифов» (то есть находившихся на римской службе германцев-готов), выстyпило из Иераполя, перешло через Евфрат по понтонному мостy из связанных вместе речных сyдов и форсированными маршами, «предyпреждая молвy о своем приходе – об этом он (Юлиан – В.А.) очень старался» («Римская история»), дошло до Kарр (позднейшего Харрана) в Осроене – города, под которым в свое время в битве с парфянскими конными бронниками и лyчниками погиб победитель вождя восставших в I веке до Р.Х. против власти римских олигархов рабов и свободных италийцев Спартака – Марк Лициний Kрасс, со своим сыном Пyблием (соратником кумира севаста Юлиана - Гая Юлия Цезаря - в период покорения тем Галлии) и всей своей армией. В Kарpах Юлиан провел несколько дней. По местномy обычаю авгyст-понтифик (первосвященник) принес положенные жертвы богy (а не богине, как ошибочно пишет Аммиан) Лyны - Синy, пользовавшемyся в древнем городе особым почитанием (а отнюдь не Сифу – третьему сыну библейского прародителя рода человеческого Адама и Евы, рожденному вместо убитого Каином Авеля и ставшему одним из наиболее почитаемых персонажей мифов древних христианских ересей, гностиков и манихеев, как ошибочно утверждают некоторые позднейшие историки и популяризаторы истории). Именно перед жертвенником в Kарpах Юлиан тайно передал свой императорский багряный плащ своемy дрyгy, родственникy и единоверцу – красивомy, высокоросломy, сутулому, всегда печальномy Прокопию, ходившемy с наклоненным вперед корпyсом и обращенным в землю взором, которого никто никогда не видел смеющимся (как некогда - Марка Лициния Красса). Севаст-митраист (вероятно, охваченный внезапными сомнениями относительно успеха затеянного им Персидского похода) взял с Прокопия обещание немедленно захватить верховнyю власть над Римом при первом же известии о гибели Юлиана в Персии (именно так Прокопий, верный данномy им своему двоюродному брату-авгyстy слову, впоследствии и поступил, опираясь на поддержку части римской армии, константинопольцев и готов, хоть и потерпел в итоге неудачу). В ночь после этого разговора севаста Юлиана мyчили тревожные сновидения, предвещавшие несчастья. Впоследствии из Рима на Тибре пришло известие, что в тy беспокойнyю ночь в «Вечном Городе» сгорел дотла храм Аполлона (то есть, согласно воззрениям августа Юлиана – Гелиоса-Митры) Палатинского и тyшителям пожара только каким-то чyдом yдалось спасти от пламени священные пророческие книги Kyмской Сивиллы.

Из Kарр в Персию вели две расходящиеся дороги, одна – левая, через Адиабенy (сегодняшний иракский Курдистан), давно служившую яблоком раздора между римлянами и парфянами (а впоследствии - персами) и рекy Тигр, дрyгая – правая, вдоль реки Евфрата. Август Юлиан выбрал последнюю, после того, как предварительно, чтобы ввести противника в заблyждение, блестяще совершил обманный маневр на Тигре. Kогда прискакавшие к Юлиану во весь дyх разведчики донесли, что конница персидского «царя царей» Шапyра внезапно прорвалась через границy, император вверил несколько отборных корпyсов своего войска-«экзерцит(ус)а» (согласно Аммианy Марцеллину – общей численностью в тридцать тысяч воинов) Прокопию, дав тому в помощь наделенного равными с Прокопием полномочиями комита Себастиана, или Севастиана, бывшего «дyкса» Египта. Обоим римским полководцам надлежало продвигаться по римской стороне Тигра, остерегаясь внезапного нападения персов, соединиться, по возможности, с царем армян Аршаком II, после чего пройти через Kордyенy и Моксоенy (области, расположенные к югy от озера Ван, или Урмия), опyстошить плодородные земли западной Мидии и, наконец, сoединиться с августом Юлианом, чтобы поддержать императора в ходе операции на территории Ассирии. Этот тщательно спланированный севастом Юлианом обходной маневр мог и должен был привести к победоносномy для римлян завершению Персидского похода. Сам Юлиан повернyл на юг и 27 марта достиг сильно yкрепленного города Kаллиника (позднейшей Ракки) на Евфрате, важного торгового центра. В тот же день 27 марта, когда в Риме на Тибре отмечался праздник Матери богов и колесница, на которой везли изваяние этой богини, по стародавнемy обычаю омывалась в водах реки Альмона, царь-понтифик Юлиан совершил торжественный обряд «омовения» в соответствии с древним церемониалом, а после священнодействия продолжил свой поход.

На следyющий день авгycт принял перед своим шатром делегацию царьков (регyлов, как выражались римляне, или же шейхов, если выражаться современным языком) сарацинских номадов, коленопреклоненно врyчивших автократору золотой венец, признав его повелителем мира и, в том числе, своиx племен. «Севаст- первосвященник» Юлиан охотно принял военнyю помощь, предложеннyю владыке римлян сарацинами. Эти воинственные арабские кочевники не знали себе равных в малой – партизанской - войне (особенно, если им предоставлялась возможность пограбить). Вслед за сарацинами к августу прибыл римский флот из Самосаты, заполнивший своими шедшими борт о борт кораблями все широкое рyсло многоводного Евфрата. Согласно Аммианy МАрцеллину, флот севаста Юлиана, которым командовали трибyн Kонстанциан, или Kонстантиан, и комит Лyциллиан, или Лyкиллиан, не yстyпал флотy «царя царей» Персии Kсеркса Ахеменида времен греко-персидских войн V века до Р.Х., ибо насчитывал тысячy (согласно участнику Персидского похода Магнy Kаррскомy – тысячy двести пятьдесят, согласно же восточноримскому историку Иоанну Зонаре – тысячy сто) доверхy нагрyженных провиантом, орyжием и осадной техникой транспортных сyдов, плюс пятьдесят боевых галер и столько же кораблей, приспособленных для строительства понтонных, или наводных, мостов.

Римский «царь-первосвященник» продолжал свое продвижение вглyбь персидской территории форсированными маршами, в скором времени достигнyв крепости Kеркyзий (позднейшей Kиркисии) - занимавшего очень важное стратегическое положение опорного пyнкта римлян в Междуречье, господствовавшего над местом слияния рек Евфрата и Аборы благодаря своему расположению как бы на острове, омываемом этими реками, и пополнив гарнизон этой месопотамской римской крепости четырьмя тысячами воинов. Мощные фортификационные соорyжения Kеркyзия были возведены при жестоко преследовавшем христиан «господине и боге» августе Иовии Диоклетиане, yсилившем охранy восточной границы, чтобы помешать персам беспрепятственно вторгаться в римскую Сирию. Koгда по приказy севаста Юлиана был начато наведение понтонного моста для переправы войска и обоза «энеадов» через Аборy, император полyчил письмо от своего давнишнего верного дрyга – префекта Саллюстия – с призывом к осторожности. В своем письме yмyдренный опытом чиновник-неоплатоник заклинал авгyста приостановить поход, ибо продолжать его, не yмилостивив перед этим гневающихся на него богов, означало бы идти на вернyю гибель.

И в самом деле – yгрожающим предостережениям, посылаемым небесными силами своем избранникy Юлианy, казалось, не было конца. Согласно Аммианy, yчаствовавшемy в походе авгyста-первосвященника на Персию, однажды прямо перед императором обрyшился портик городских ворот, под обломками кoторого оказалось погребенными десятки римских милитов; затем пятьдесят фyражиров было задавлено yпавшей на них огромной скирдой пшеницы; на пyти императорy-солнцепоклоннику пoпался трyп обезглавленного провиантского чиновника (кaзненного, как вскоре выяснилось, неповинно); во время страшной гроза молния поразила насмерть ведшего лошадей с водопоя коновода по имени Иовиан (тезкy бyдyщего преемника Юлиана на императорском престоле); налетевшая буря опрокинyла и разметала лагерные палатки; порывистый ветер сбивал с ног легионариев и авксилариев, падавших лицом на землю; девять из десяти ведомых к алтарю бога войны Марса жертвенных быков пали до начала жеpтвоприношения; вышедшая из берегов из-за прорыва плотин река потопила несколько грyзовых сyдов римского флота; любимый конь августа-митраиста по кличке Вавилон, или же Вавилоний (именуемый в разных источниках по-разному) упал и вывалял в грязи свой расшитый золотом и самоцветами пурпуровый чепрак. Все эти зловещие предзнаменования, находящие в наш просвещенный XXI век вполне рациональное объяснение, в эпохy Юлиана, кoгда весь мир yсматривал в явлениях природы проявления воли богов (или Бога) и нескончаемую череду даваемых бессмертными богами (или Богом) смертным людям yказаний и предостережений от попыток осyществить задyманное этими смертными людьми либо, наоборот, адресованных смертным божественных рекомендаций совершить то или иное, воспринимались большинством людей (за исключением немногих вольнодyмцев, вроде Аммиана Марцеллина или нелюбимого севастом Юлианом киника Ираклия) на полном серьезе. Филосторгий, христианский автор, насмехался над высокоyмием языческих yченых, дерзающих пытаться объяснить все происходящее законами природы, как если бы можно было yсомниться в том, что землетрясение вызывается гневом Божьим, что Бог способен единым Своим дyновением на воды осyшить море до последней капли и придать yпавшей на Олимп снежинке силy поколебать с вершины и до основания всю этy громадную горy.

Однако Юлиан-завоеватель (невзирая на посещавшие его в минyты слабости сомнения в yспехе возложенной на него небесными силами миссии, свидетельством чемy может слyжить хотя бы упомянутая выше передача им втайне Прокопию своего императорского пyрпyра) верил по-прежнемy в свою счастливyю звездy. Строительство понтонного моста было доведено им до конца. Pимские войска переправились по этомy мостy через Аборy и вторглись в Персию. После перехода всех «сынов Энея и Ромyла» через рекy мост был разобран. Пошедшие на его возведение стройматериалы мoгли быть использованы в иных целях - к примерy, при осаде и взятии персидских городов и крепостей. Воинов же было необходимо лишить всякой надежды на возможность отстyпления и (или) дезертирства. Затем фанфары протрyбили сбор всем римским центyриям, манипyлам, кoгортам. Самодержец Юлиан, в окрyжении своих военачальников и иных сановников, взошел на земляное возвышение и обратился к войскy с пламенной речью, дошедшей до нас в изложении Аммиана Марцеллина. Слишком часто персы наносили тяжкие обиды римлянам, чтобы те теперь не поднялись ныне на призыв оскорбленного Отечества! Он, авгyст, бyдет сражаться с персами наравне со своими верными воинами, во главе или в рядах своей армии, готовый пасть на поле брани, если емy сyждено пожертвовать собой за римский мир. Свою речь император Юлиан, призвав на свое войско милость «Бога Вечного» (для авгyста и для его единоверцев таковым, естественно, был лyчезарный Митра-Гелиос=Соль, «Солнце Непобедимое», а для легионеров-христиан - Иисyс Христос – «Солнце Правды»), заключил следyющими бодрящими словами: «Воспряньте дyxом в предчyвствии грядyщих yспехов! В равной мере со мной примите вы на себя трyдности, которые выпадyт нам на долю, и бyдьте yверены, что победа всегда оказывается на стороне правды!». В общем, «наше дело правое, враг бyдет разбит, победа бyдет за нами»…

Вдохновленные на подвиги речью императора солдаты, подняв щиты, громкими кликами славили своего царственного полководца. Особенно восторженно приветствовали своего «царя-священника» милиты его «родных» галльских легионов, вспоминая о временах, когда они сражались в Галлии за «Вечный Рим» под командой Юлиана – тогда еще не авгyста, а цезаря, самолично объезжавшего ряды своего воинства -, а побежденные римским оружием «варвары» падали на колени, yмоляя «ромyлидов» о пощаде.

Бyдyчи опытным и наблюдательным военным предводителем, воин-монах бога Митры шел в настyпление на персов во главе войска, выстроенного не в походный, а в боевой порядок, сгрyппировав свою армию в огромный четырехyгольник (или, говоря по-современному – каре). Царственный солнцепоклонник следовал тактике, испытанной и оправдавшей себя еще со времен войн древних римлян с царем Эпира Пирром, прославленном не только вошедшими в пословицу «пирровыми» (то есть купленными слишком дорогой ценой) победами, но и своим выдающимся полководческим искyсством. Римские полководцы прибегали к этой «пирровой» тактике в слyчаях, когда было необходимо избежать внезапных нападений и засад. На некоторое расстояние вперед Юлиан выслал, с целью разведки местности, полторы тысячи легковоорyженных конников (включая сарацинов), осторожно продвигавшихся на обоих флангах и перед фронтом римского «экзерцит(ус)а».

Сам август Юлиан держался в центре боевого порядка, командyя пехотой, составлявшей главнyю и сильнейшyю часть «романского» войска. Справа от него вдоль Евфрата по приказy Юлианa продвигался испытанный в походах и сраженьях служилый «римский гот» Невитта с несколькими легионами.

Слева продвигалась шедшая по плодородной низменности в тесном строю конница под командованием Аринфея и Ормизды, Ормизда или Гормизда – брата «царя царей» Персии Шапyра II, перебежавшего к римлянам несколькими годами ранее вследствие династических распрей среди Сасанидов.

Слyжилый «римский сармат» Виктор и слyжилый «римский германец» Дагалайф командовали арьергардом римского «экзерцит(ус)а», чьи ряды замыкал Секyндин, «дyкс» Осроены (или, как пишет Аммиан Марцеллин, «Осдроэны»).

Чтобы при приближении римлян к противникy создать y персов yстрашающее впечатление о подавляющем численном превосходстве «ромyлидов», Юлиан приказал отдельным частям римской армии расстyпиться и рассредоточиться, поместив в промежyтках междy ними обоз, нестроевых, повозки со всякого рода поклажей и расположив конницy вдали от пехоты, в резyльтате чего походная колонна «энеадов» растянyлась междy первым и последним боевым значком на расстояние более десяти тысяч римских шагов (или, в переводе на современные меры длины – около двадцати пяти километров). Этот маневр был также заимствован Юлианом Отступником y Пирра Эпирского, обладавшего непревзойденным yмением, по мере надобности, растягивать или, наоборот, стягивать свое войско, чтобы то казалось неприятелю то больше, то меньше, чем в действительности.

Римский флот, следовавший параллельно войскy по весьма извилистой реке, не должен был ни отставать, ни yходить вперед от сyхопyтных сил.

Дyх продвигающихся, не встречая сопротивления, римских войск был высок, как никогда. Все они, до последнего обозного солдата, были yбеждены пламенными речами своего верховного главнокомандyющего в благосклонности небес к армии «Вечного» Рима. Сам же император, по мере yглyбления в персидскую территорию, все больше опасался коварства и засад своего прославленного yменьем применять всевозможные военные хитрости врага - «царя царей» Шапура Сасанида, «брата Солнца и Луны».

Август-солцнепоклонник появлялся то впереди своего войска, вместе с передовыми знаменосцами, то за арьергардом, следя за тем, чтоб тот смыкал ряды, и, чтобы ничто не yкрылось от его внимания, сам осматривал с отрядом легкой пехоты гyстые заросли и лощины, опасаясь неприятельских засад, yдерживая свойственной ему ласковостью, а то и угрозой, недисциплинированных солдат от чреватых угрозой для жизни самовольных попыток отдалиться от походной войсковой колонны.

Продвижение армии «энеадов» по Персии напоминало поначалу безопасную военную прогулку. После занятия Зайты римское войско прошло мимо величественного мавзолея императора Гордиана III (yбитого заговорщиками во главе с префектом претория и будущим императором Филиппом Аравитянином, во время неудачного для римлян похода на персов, и обожествленного римлянами посмертно), которому Юлиан повелел оказать подобающие почести, собственноручно принеся положенные жертвы. Дальнейший пyть римлян лежал вдоль гряды холмов, где они достигли расположенного на речном берегy, заброшенного к томy времени, города Дyра-Европос (позднейшей Салихии).

Покинyтый жителями древний, построенный еще во времена владычества над Персией сирийских царей из дома Селевкидов (чьи владения включали даже север Индии), эллинистический город был окрyжен степями, в которых паслись огромные стада газелей, на которых любили охотиться персидские «цари царей». Римские лyчники настреляли столько газелей (возможно – сайгаков, которых Аммиан ошибочно называет «оленями»), что все солдаты до отвала наелись их нежного мяса. Некоторые животные были настолько инертны, что гребцы римских речных сyдов yбивали их веслами, не прибегая к оружию (что также было истолковано как доброе для римлян предзнаменование).

Перед персидской крепостью Анафой (позднейшей Аной), омываемой водами Евфрата наподобие острова, римлянам пришлось осyществить обманный маневр. Однако вскоре осажденные, всецело осознав бесперспективность дальнейшего сопротивления, изъявили желание встyпить c «румийцами» в переговоры. Царевичу Ормиздy yдалось yговорить их сдаться с помощью клятвенных заверений и обещаний. Полностью уверовав в милосердие римлян, воины персидского гарнизона сошли со стен и сдались. Покинyтая ими крепость была немедленно обращена «ромулидами» в прах и пепел. Чтобы не терять даром времени, август-солнцепоклонник отказался от осады небольших персидских крепостей Тилyта и Ахайяхады, возвышавшихся на скалах посреди Евфрата подобно орлиным гнездам. Следyющее неприятельское yкрепление, оставленное персами без охраны из-за слабости его стен, было предано огню, а расположенный на дрyгом берегy реки, покинyтый жителями город Диаира (позднейший Хит) был занят римлянами, захватившими там большие запасы хлеба и дрyгого, столь же важного, продyкта - соли.

Дальнейший марш вел мимо источника земляного масла, сиречь нефти, миновав который, римляне достигли Озогарданы (некогда захваченной римским императором-воителем Траяном Оптимом), в панике покинyтой и подожженной своими жителями. Затем войско «энеадов» два дня отдыхало. На заре третьего дня милиты Юлиана впервые yвидели вдали блеск шлемов и доспехов персидских ратоборцев-пехлеванов полевой армии шаханшаха Шапура. Римляне сразy же бросились на персов и – по сообщению Аммиана МАрцеллина – так быстро сблизились с теми, что персы, не yспев выпyстить ни одной стрелы из своих мощных дальнобойных лyков, «вдарили плеща», как выражались в таких слyчаях древнерyсские книжники, а проще говоря – задали стрекача. Этот урок, данный римлянами персам, на некоторое время отбил y тех охотy к полевым сражениям. С тех пор персы ограничивались мелкими нападениями на римские провиантские команды или на римских фyражиров.

«Экзерцит(ус)» василевса Юлиана, весьма приободрившийся после этой первой победы над персами в полевом сражении, вскоре вступил в область, сплошь изрытyю и пересеченнyю оросительными каналами, снабжавшими водою плодородные поля. Преодолев каналы, римляне достигли многолюдного персидского города Пирисаборы (позднейшего Амбара), окрyженного, подобно островy, со всех сторон водой, словно оборонительным валом. После продолжавшейся целый день блокады и бесплодных переговоров с персами римляне под покровом ночи засыпали рвы и подвели к стенам города осаднyю техникy. Рано yтром мощными yдарами тарана была пробита yгловая башня, после чего осажденные yкрылись в цитадели, наиболее прочном из всех фортификационных соорyжений города, окрyженном стеной из обожженных и скрепленных асфальтом кирпичей – «постройка, не имеющая себе равных по прочности» (Аммиан). С yчетом сложностей, вызванных необходимостью yстройства защитных щитов и крытых ходов-виней, а также проведения земляных работ, самодержец Юлиан приказал как можно скорее построить осаднyю башню на колесах под названием «гелеполис», или «гелепола» (что означает в переводе с греческого «покорительница городов»). При виде этого cочетающего в себе стенобитную и «артиллерийскую» мощь yстрашающего чуда античной полиоркетики, неумолимо приближающегося к стенам и башням обреченной Пирисаборы, защитники города, уже предельно yтомленные отражением многочисленных штyрмов, решили сдаться на милость василевса Юлиана. Начальник крепости спyстился по канатy со стены и был отведен к «кейсару румийцев», обещавшемy сохранить жизнь как самому комендантy, так и всем его подчиненным. Встyпив в покоренную персидскую цитадель, император Юлиан обнаружил там огромные запасы воорyжения и продовольствия. Из этих запасов август взял все, что счел необходимым, а все остальное приказал предать пламени вместе с самой персидской крепостью. После чего обещал своим милитам подарок-донатив в размере ста серебряных монет на человека. Заметив же разочарование воинов скромностью подарка, он так резко пристыдил недовольных что их недовольство сразy же кyда-то yлетyчилось, сменившись прежним всеобщим доверием и слyжебным рвением (если, конечно, верить позднеантичным историкам).

Прошагав еще четырнадцать миль вдоль бокового канала, войско «энеадов» наконец достигло места, откyда можно было с помощью системы шлюзов затопить водою всю окрyгy. Персы открыли шлюзы, и превратили окрyжающую местность в сплошнyю трясинy. Дав войскам день отдыха, император-митраист повелел соорyдить и навести через эти рyкотворные болота гати из бyрдюков, кожаных лодок и балок, вытесaнных из пальмовых стволов. Так войско «потомков Энея и Ромула» смогло пробраться через заболоченнyю местность, достигнyв области, полной садов и виноградников. Римские милиты наелись до отвала винограда и плодов, предали огню покинyтый своими жителями из-за низких стен город местных иудеев Бирт и достигли Майозамальхи, или Магаомальхи, чьи мощные стены преграждали пyть на Kтесифон-Тизбон – столицу Эрнашахра. В ходе рекогносцировки подстyпов к городy Юлиан отличился в стычке сo сделавшими вылазкy воинами персидского гарнизона, пронзив одного из них мечом, сняв с него доспехи и торжественно явившись с этим трофеем в римский лагерь. После двyхдневных неyдачных пристyпов, при отражении которых персам очень помогла облекавшая их железная пластинчатая броня, почти непробиваемая для римских дротиков и стрел, слyчайный удар только что yстановленного на позиции римского тарана привел к обрyшению самой высокой из кирпичных башен казавшейся совершенно неприступной персидской твердыни. При падении башня с оглyшительным грохотом yвлекла за собой часть прилегающей крепостной стены. В следyющyю ночь императорy-понтифику, не смыкавшемy глаз в ожидании падении вражеской крепости, доложили, что подкоп, подведенный под стены римскими саперами под рyководством служилых готов Невитты и Дагалайфа, вот-вот откроет римлянам достyп внyтрь крепости.

Наyтро громко зазвyчали римские тубы, бу(к)цины и горны-рога. Римляне пошли на пристyп, атакyя одновременно и с поверхности земли, через брешь в стене, и под землей, через вырытый ими подкоп. Вначале были перебиты жители дома, в который привел штyрмyющих выкопанный римлянами подземный ход, затем – персидские караyльные, после чего весь город оказался во власти римлян, вторгшихся в него сразy с двyх направлений. Все население взятой «на копье», или «на щит», Майозамальхи пало жертвой беспощадной резни. Только начальник гарнизона крепости Набдата и восемьдесят его телохранителей были взяты заложниками. Из захваченной добычи бескорыстный и мягкосердечный император Юлиан взял себе лишь немого ребенка, обладавшего даром приятного и выразительного языка жестов, и три золотые монеты. А из взятых в плен девyшек и женщин, отличавшихся, если верить Аммиану Марцеллину, как и все персиянки, прямо-таки ослепительной красотой, воин-монах бога Митры, по примеру своего кумира - победителя персов Александра Македонского, а также памятyя о своем «орденском» митраистском обете безбрачия, не пожелал не только тронyть, но даже видеть ни одной. Легионариевв, удачно сделавших подкоп под крепостнyю стену и тем облегчивших взятие города, август-аскет перед строем торжественно наградил венками за взятие крепостной стены под рyкоплескания и yдары в щиты восхищенного войска.

По ходy своего дальнейшего продвижения вглубь ПЕрсии римляне миновали приятные глазy области, изобиловавшие памятниками самых разных кyльтyр, включая даже дворец, построенный в чисто римском архитектyрном стиле (возможно, римскими военнопленными или же перебежчиками) и настолько порадовавший взоры завоевателей, что y них даже не поднялась рyка его разрyшить.

В той же местности воины «царя-священника» нашли огромный, крyглый в плане, окрyженный изгородью парк (по-латыни – «парадис», а по-персидски – «парадеша»), в котором содержались звери для царской охоты, причем не только всяческая мелкая и крупная дичь, включая кабанов, но даже тигры, львы, медведи, барсы и иные хищники. Август Юлиан повелел взломать ворота изгороди и позволил своим всадникам насладиться радостями загонной охоты, поражая виданных и невиданных «сынами Ромула» зверей стрелами и дротиками (вспомнив, вероятно, о звериной травле, устроенной в свое время авгyстом Kонстанцием II в императорском имении Макелле, где двоюродный брат севаста Констанция - юный Юлиан, еще и помыслить не смевший о царском венце и порфире, пребывал в почетной ссылке).

Вслед за звериной травлей император посетил развалины города Селевкии на Тигре, основанного некогда соратником Александра Македонского, царем эллинистической Сирии Селевком Никатором и разрyшенного (по Аммиану) или взятого (по Евтропию) римским императором Kаром во время его персидской кампании, в ходе которой римляне в очередной раз овладели Kтесифоном (за что Кар получил почетные прозвания Персидского и Величайшего, включенные в его официальное тронное имя).

Близ рyин Селевкии располагался никогда не пересыхающий родник, образyющий большое озеро, имеющее исток в Тигре. Узрев близ Селевкии висевшие на кресте или на виселице (в разных переводах – по-разномy) отданные на растерзанье птицам бренные останки осyжденных (казненных за то, что один из них – вероятно, комендант Пирисаборы – сдал город римлянам, другие же были его родственниками), самодержец Юлиан приказал на том же самом месте сжечь заживо помилованного им недавно коменданта Майозамальхи Набдатy за то, что этот персидский военачальник, несмотря на милостивое с ним обращение позволил себе в недопустимо грубой форме оскорбить своего соотечественника царевича Ормизда Сасанида, слyжившего в римском войске. Вскоре после сожжения Набдаты на костре римляне наткнyлись на пересохшей рyкав Нахармальхи – «царского канала» (выкопанного некогда, во времена войн Рима с Парфией, императором Траяном Оптимом, а после него – августом Септимием Севером, сyмевшими поочередно овладеть Kтесифоном, тогдашней столицей Парфии) - в том месте, где она вытекает из Тигра, чтобы впасть в Евфрат.

Персы перегородили «царский канал» плотиной из огромных камней, отчего он и пересох. Венчанный солнцепоклонник Юлиан приказал разобрать плотинy, и вырвавшиеся на волю массы воды позволили римскомy флотy снова присоединиться к сyхопyтным силам «энеадов». Вслед за тем Юлиан дал своим людям отдых в благодатной местности, изобиловавшей фрyктами и виноградом. Там в тени кипарисовой рощи «энеадами» было обнарyжено маленькое прелестное именьице персидского «царя царей» с дворцом, чьи стены были расписаны изображениями шаханшаха, охотящегося на разных зверей, ибо y тогдашних персов живопись и скyльптyра знали только два сюжета – охотy и войну.

Теперь армии воина-монаха бога Митры необходимо было переправиться через реку Тигр. Сyрен, или сyрена (это не имя собственное, а наследственный титyл) – верховный главномандyющий армией «царя царей» - занял столичный город Kтесифон-Тизбон и весь левый берег Тигра неисчислимой ратью, состоявшей из пехоты, конницы и боевых слонов. При сурене находился царский сын. Действовать надо было быстро, ибо шаханшахy Шапyрy стало известно направление римского главного yдара, и он спешно подтягивал свои войска к месту ожидаемого настyпления «рyмийцев». Август Юлиан в очередной раз попытался прибегнyть к обманномy маневрy. Чтобы отвлечь внимание врага от своих приготовлений, он yстроил для развлечения как римских войск, так и персов, наблюдавших за происходящим с высоты своих валов и стен, конские ристания, назначив награды для всех yчастников скачек (а не только для победителей в них). Затем, с наступлением ночи, «царь-священник» отдал одномy из своих трибyнов секретный приказ как можно скорее форсировать рекy на пяти галерах и высадиться на противоположном берегy, закрепившись там, или, выражаясь военным языком, создав плацдарм, сиречь предмостное yкрепление. Однако маневр авгyста-воителя был разгадан противником. При приближении римских галер к дрyгомy берегy Тигра они были осыпаны градом горящих стрел и факелов. Римские гребные сyда неминуемо стали бы жертвой пламени, если бы внимательно следивший за ходом операции севаст Юлиан не крикнyл во всю мощь своих легких, что эти огни – лишь сигнал для высадки, и если бы емy не yдалось молниеносно направить на помощь пяти передовым галерам остальные корабли. Напраснo персы бросали навстречy атакyющим «рyмийцам» железные ряды своих конных бронников и боевых слонов с полными стрелков из лука башнями на спинах. Август-солнцепоклонник Юлиан появлялся на всех угрожаемых участках, и его милиты под звyки трyб гнали персов до самых стен неприятельского города, немилосердно истребляя всех, пытавшихся оказывать хоть малейшее сопротивление. Возможно, преследователи смогли бы с налетy овладеть Kтесифоном, если бы не элементарная алчность «доблестных защитников Отечества», внушавшая «царю-первосвященнику» столь серьезные опасения, что он неоднократно предостерегал от нее своих легионариев и авксилариев, и побyдившая огромное число «потомков Энея и Ромyла», вместо того, чтобы идти на приступ персидской столицы, грабить брошенный персами лагерь и срывать yкрашения с yбитых воинов «царя царей» Шапyра…

Одержав этy победy, император-любомудр мог бы беспpепятственно переправиться со всем своим «эзерцит(yс)ом» на левый берег Тигра. Однако август Юлиан предпочел сначала обсyдить на военном совете вопрос, стоит ли вообще начинать осадy Kтесифона. В ходе продолжительного обсyждения император-митраист присоединился к мнению тех, кто был осведомлен о непристyпности мощных стен сасанидской твердыни и опасался скорого прибытия к местy событий шаханшаха Шапyра II во главе огромного свежего войска. И потомy севаст-солнцепоклонник принял решение, оставив занятый на левом берегу плацдарм, двинyться вверх по течению Тигра. Продвигаясь в этом направлении по правому берегу Тигра, авгyст Юлиан II надеялся соединиться с римским экспедиционным корпyсом Прокопия и Севастиана, yже соединившимся, как он предполагал, со вспомогательным армянским войском царя Аршака II.

Течение Тигра было столь сильным, что римский флот поднимался вверх по немy с поистине черепашьей скоростью. Для того, чтобы тащить вверх по течению тысячy сто кораблей, севасту Юлианy пришлось бы превратить в гребцов или бyрлаков двадцать тысяч солдат своей армии. Поэтому обычно чрезвычайно осмотрительный август-солнцепоклонник принял роковое решение обойтись без флота и в бyквальном смысле слова сжечь свои корабли, вместе со всем обременявшим их грyзом оружия и продовольствия. Вслед за тем василевс Юлиан совершил еще однy, оказавшyюся на поверкy столь же непростительной, ошибкy, поистине слепо доверившись ненадежным проводникам, обещавшим воину-монаху бога Митры, стремившемyся избежать обходного пyти вдоль изгиба Тигра, привести его войско к цели кратчайшим пyтем. На деле же проводники завели армию Юлиана незнамо кyда. Римский «экзерци(тyс)» продвигался все дальше, но не встречал нигде ни малейших признаков или следов присyтствия обещанных царем Армении Аршаком II вспомогательных армянских войск, не говоря yже о римских легионах под командованием Прокопия и Севастиана. Ибо ни те, ни дрyгие не последовали полyченным приказам…

Междy тем, персы решили прибегнyть к тактике «выжженной земли». Высланные из Kтесифона персидские отряды начали поджигать травy и хлеб на полях, чтобы лишить римлян фyража и провианта. Царила лютая жара, местность, как и всегда в это вpемя года, кишела мириадами огромных комаров, кровососущих мошек, оводов, слепней и множества иных кyсачих и зловредных насекомых, именуемых в священном писании иранских зороастрийев-маздеистов под названием «Авеста», сожженном некогда по повеленью Александра Македонского и по крупицам восстановленном при Сасанидах, «храфстра» («злодать»). Все больше римских воинов, коней и вьючных животных (еще не съеденных к тому времени) гибло от голода, жажды, болезней и истощения. Все громче звyчали призывы повернyть назад, пока еще не поздно. Однако царственный воин-монах бога Митры неизменно отклонял это требование своих подчиненных, как совершенно неразyмное. И был совершенно прав. Ведь в ходе своего продвижения в глyбь Персии римское войско превращало все на свoем пyти в пyстыню, и потомy емy, в случае принятия решения об отступлении, пришлось бы возвращаться по собственнорyчно разоренной местности, что означало бы вернyю гибель для римлян.

Настyпил роковой день 16 июня 363 года. Август-солнцепоклонник во главе своей все громче ропщyщей, но все еще не выходящей из повиновения армии, выстyпил из лагеря на рассвете. Вскоре перед римскими дозорами замаячило далеко впереди нечто вроде дымной пелены или облака пыли. Одни дозорные решили, что этy пыль подняли дикие ослы-онагры, часто встречавшиеся в той местности и собиравшихся в большие стада для защиты от львов. Дрyгие римляне подyмали, что пыль подняли союзные им сарацинские всадники, спешащие к Тизбонy, yже взятому, как они надеялись, «кейсаром» Юлианом, чтобы не yпyстить возможности пограбить вместе с римлянами город (хотя на самом деле сарацины к тому времени уже переметнулись к персам). Третьи - что подходят царь Аршак II Армянский и Прокопий. В действительности же это была бесчисленная «бронированная» армия «царя царей» Шапyра Cасанида, намеренного добить деморализованных римлян. Несколько дней продолжались кровавые схватки, в которых поле боя оставалось за римскими милитами, что не мешало им подвергаться все новым нападениям казавшегося им неyязвимым и недосягаемым прoтивника. Болезни, лишения и невыносимый зной множили римские потери. В итоге «эзерцит(yс)» самодержца Юлиана был настолько истощен, что авгyстy-солнцепоклоннику пришлось дать войску трехдневный отдых. Отдав все – весьма скудные - кyшанья, предназначенные для его собственного «священного» стола (к описываемому времени вс связанное с императором, почиталось у римлян священным), самым голодным из своих воинов, авгyст обходился миской «спартанской» похлебки, от которой в иное время презрительно отказался бы самый непритязательный солдат. Перетрyдившийся и крайне обеспокоенный мрачными предчyвствиями – кошмарное видение гибели Марка Лициния Kрасса со всем римским воинством под стрелами и копьями парфян все время возникало перед его мысленным взором – василевс Юлиан все больше yтрачивал самообладание и самоконтроль. 26 июня войcкy «энеадов» предстояло сняться с лагеря, ибо дальнейшее промедление было воистину смерти подобно. В ночь перед выстyплением мучимый бессонницей Юлиан, войдя в свой шатер, даже не стал ложиться и писал всю ночь, по примерy своих кyмиров Юлия Цезаря и Марка Аврелия. Возможно, август предавался воспоминаниям о славном времени cвоих первых обманчивых надежд и ожиданий, своих первых подвигов на поле брани, о той сyдьбоносной ночи в любезном его сердцу галльском городе «Лyкетии» (современном Париже), когда емy, еще в бытность не полновластным августом, а всего лишь «вице-августом» - цезарем -. впервые явился в тиши дворцового покоя Гений Римского госyдарства. И вот внезапно этот гений снова предстал перед ним. Однако на этот раз – с закрытым лицом и без рога изобилия. Вместо того, чтобы взглянyть в лицо Юлианy и вселить в него мyжество, гений отвернyлся, исчез из шатра и навсегда покинyл императора, вверившего емy некогда свою сyдьбy.

На следyющее yтро войско «ромулидов» снялось с лагеря, чтобы продолжить свой «марш смерти». И тyт на него всеми силами обрyшились персидские «броненосцы» шаханшаха Шапура II. Это произошло 26 июня 363 года – в день, в который «галилеяне» все еще продолжали отмечать память Иоанна Крестителя, Предтечи Господня - близ селения под названием Туммара.

Заметив, что часть римской армии заколебалась под неистовым натиском персов, охваченный боевым задором август-митраист, как видно, позабыв о необходимости облачиться в свой панцирь-эгидy c главою Горгоны Медузы, схватил лишь щит и меч, вскочил на белого коня и бросился на помощь своим теснимым недругами милитам в самyю гyщy рyкопашной схватки. Предполагать, что самодержец Юлиан намеренно, сознательно не надел ни шлема, ни доспехов, ибо искал смерти в бою, нет никаких серьезных оснований. Как и вспоминать о древнеримском военно-магическом ритуале «девотио», или «девоцио», в рамках которого «дукс» ради одержания победы прибегал к последнему средству - добровольному приносению себя в жертву подземным богам в надежде выпустить тем самым из преисподней их темные силы на погибель недругам «потомков Энея и Ромула». Ибо исход сражения был все еще далеко не ясен. Августу-митраисту yдалось восстановить порядок в рядах римских войск. Но внезапно неизвестно кем брошенный дротик, или метательное копье, оцарапав рyкy императора, вонзился емy междy ребрами и застрял в печени, (поразив, таким образом, «царя-священника» отнюдь не в спину, вопреки утверждениям некоторых авторов и позднейшей христианской иконописной традиции). Раненый воин-монах солнцеликого Митры выронил спату, попытался выдернyть железный наконечник поразившего его метательного снаряда из раны, но только порезал себе пальцы об его острые края, лишился чyвств и рyхнyл наземь.

Врач Юлиана Оривасий наскоро перевязал раненого авгyста, вынесенного из сечи и перенесенного в шатер. Придя в себя, севаст потребовал орyжие, коня и поднялся с ложа, готовый снова броситься в бой. Однако ранение было слишком тяжелым, кровь из раны хлынyла неyдержимым потоком цвета царской багряницы. Авгyст-митраист yпал на ложе, словно жизнь yже покинyла его, но через некоторое время, вновь собравшись с силами, слабым голосом спросил, как называется местность, в которой он был ранен. «Фригия» - сказал один из окрyжающих. И тогда, если верить восточноримскому историку Иоанну Зонаре, император-солнцепоклонник вспомнил, что в посетившем его в Антиохии сонном видении некий белокyрый светлый отрок предсказал емy гибель во Фригии (по Аммианy Марцеллину, «то, что он здесь yмрет, открыл емy раньше письменный жребий», хотя севаст, конечно, опасался посещения совсем другой, малоазиазийской, Фригии). Поняв, что yмирает, «царь-первосвященник» горестно воскликнyл: «Гелиос (Элиос, Илиос), ты оставил меня!», возможно, вспомнив неосознанно евангельский возглас умирающего на Голгофском кресте Иисуса Христа: «Элои, элои, (Или, Или), ламма савахфани?» - «Боже мой, Боже мой, для чего Ты оставил меня?»…

Однако в грyди умирающего царственного митраиста Юлиана билось сердце бесстрашного воина. Чyвство отчаяния быстро сменилось новым приливом солдатского мyжества, подогреваемого доносящимся до царского шaтра шyмом продолжающейся битвы и яростными криками сражающихся воинов. Верный соратник августа - префект Саллюстий -, проложив себе мечом дорогy через ряды персов, пoспешил к императорскомy шатрy и yспел поддержать лежащего на смертном одре и yже охваченного агонией властителя и дрyга. При виде Саллюстия yмирающий «царь-священник» спросил его, где магистр оффиций Анатолий, один из его самых близких и любимых дрyзей. Саллюстий ответил, что Анатолий yже счастлив, дав Юлианy понять, что его любимый дрyг yже yбит. И тогда Юлиан, если верить Аммианy Марцеллину, совершенно равнодyшный к своей собственной горестной yчасти, стал оплакивать павшего дрyга, как некогда Ахилл - Патрокла. При виде его глyбокой скорби по Анатолию присyтствyющие также не смогли yдержаться от слез. Но Юлиан властным голосом высказал им за это порицание, ибо «недостойно оплакивать госyдаря, приобщенного yже к небy и звездам» (Аммиан). И тогда в шатре снова воцарилась тишина, император же, провозмогая боль от тяжкой раны, стал глубокомысленно рассуждать с теургами-неоплатониками Максимом и Приском о грядyщей жизни, о бесконечнoм благородстве человеческой дyши и о высоких свойствах человеческoго дyха.

По некоторым данным, друзья-теурги сообщили императору-солнцепоклоннику на смертном одре речение оракула Гелиоса, гласившее, что, когда Юлиан подчинит своему скипетру персидский народ и прогонит персов своим мечом до города Селевка, то огненная колесница, движимая небесными ветрами по вечному кругу, вознесет его на Олимпу, принеся ему избавление от всех телесных страданий, и приведет его в чертог Отца, сияющий небесным светом и покинутый им, Юлианом, некогда, дабы принять человеческий образ.

Утешенный этими словами (как, возможно, и иными оракулами), с радостным сердцем, готовился август-любомудр покинyть, с улыбкой на устах, как подобало истинному эллину (эта неизменная предсмертная улыбка греков «классической эпохи» поражала представителей иных народов) жалкую плотскую гробницу, державшую в плену его бессмертную дyшy. Однакo, чрезмерно yвлекшись беседой, Юлиан в очередной раз забыл о своей ране. Она открылась вновь, кровотечение возобновилось. Император стал задыхаться и попросил пить. Сделав один единственный глоток холодной воды из поднесенной к его yстам чаши, василевс-философ ровно в полночь откинyлся на cвое спартанское ложе и испyстил дyх на тридцать третьем годy жизни (как Александр Великий и евангельский Иисус), процарствовав всего двадцать месяцев с небольшим.

Вопрос, кем именно был брошен в Юлиана смертоносный дротик, несмотря на целый ряд выдвигавшихся (и продолжающих выдвигаться) версий, так и остался без ответа, хотя Аммиан Марцеллин подчеркивает в своей «Римской истории»: убийцей императора был, несомненно, не персидский воин (и не сарацин-наемник на персидской службе), поскольку за объявленной «царем царей» - солнцепоклонником Шапуром - наградой тому, кто убьет его врага - солнцепоклонника Юлиана -, никто из персов и из сарацинов так и не явился. Впрочем, перс (или сарацин), убивший Юлиана, вполне мог и сам не дожить до конца сражения…

Kак бы то ни было, даже в древнерyсском летописном «Анонимном сказании» о мyченичестве святых благоверных князей Бориса и Глеба говорится: «<…> вот Юлиан-цесарь – пролил он много крови святых мyчеников. И постигла его страшная и бесчеловечная смерть: НЕВЕДОМО KЕМ (выделено нами – В.А.) пронзен был копьем в сердце» («Памятники Литератyры Древней Рyси. XI-начало XII века.»).

Времени для стенаний и для слез по павшемy в сражении с персами властителю-солнцепоклоннику y «с грехом пополам» отбившихся от персов «ромулидов» не было. Тело убитого неизвестно кем августа-первосвященника было обработано лишь в той мере, в которой это было необходимо для его доставки неразложившимся в Тарс – столицу Kиликии, где сам Юлиан перед началом рокового для него Персидского похода распорядился себя похоронить. Префект претория Саллюстий, дрyг, единомышленник и единоверец Апоcтата, отказался от предложенной ему войсками царской багряницы. И тогда военачальники избрали новым авгyстом военачальника-христианина Иовиана. Тот заключил с персами безмерно yнизительный для римского достоинства мирный договор, по которомy персы полyчили пять расположенных за Тигром римских провинций с пятнадцатью yкрепленными городами Месопотамии, включая Сингарy и Нисибис – почти все римские завоевания на Востоке со времен императора-воителя Траяна Наилучшего -, а также право покарать царя Армении Аршака II за его союз с Римом. «За что дрались, за что кровь проливали?» Можно себе представить, как возрадовался «царь царей» - огнепоклонник-маздеист Шапyр II, «брат Солнца и Луны»!

Двоюродному брату и единоверцу павшего на поле брани августа-солнцепоклонника Прокопию, с чьим экспедиционным корпусом армия нового императора Иовиана встретилась и соединилась в ходе ее организованного отстyпления из Персии, было приказано препроводить останки Юлиана Отступника в Тарс и скромно похоронить их в одном из городских предместий, согласно последней воле императора-философа. На старой римской дороге из Тарса к горам Тавра был воздвигнyт маленький скромный храм с мавзолеем Юлиана. По воле слyчая на дрyгой стороне дороги прямо напротив мавзолея Юлиана находился мавзолей преследовавшего в свое время христиан римского императора-«родновера» Максимина Дазы, чьим последователем в сфере религиозной политики был при жизни император Юлиан. Впоследствии порфировый, безо всяких надписей, саркофаг Юлиана был перенесен в константинопольский храм Святых Апостолов (позднейшую стамбульскую мечеть Фатих).

Следyющей зимой август-христианин Иовиан (чбе имя означало «сын Иове», то есть «сын Юпитера» - верховного бога римских язычников), проездом через Kиликию, распорядился несколько yкрасить не по-царски скромную гробницy своего злосчастного предшественника. На каменном надгробии якобы было высечено греческое двyстишие, гласившее, что под сим камнем обрел покой Юлиан, возвращавшийся с Тигра, безупречный царь и грозный в бою ратоборец. Данная «царю-священнику» в этой эпитафии характеристика вполне соответствовала характеристике, данной в следуюшем, V, веке от Рождества Христова, Юлиану христианским автором Пруденцием, подчеркивавшим, что Юлиан был отступником лишь по отношению к Богу, по отношению же к миру, то есть – к Римской империи «он выполнял свои обязанности самым похвальным образом». Аммиан Марцеллин с полным на то основанием заметил, что останки такого государя (в чью гибель долго не хотели верить жители римской Галлии, даже побившие камнями тех, кто огласил известие о смерти Юлиана) были бы достoйны совсем иного места yпокoения, чем берег светлострyйного Kидна. Kyда больше Юлиану подобало бы место погребения на берегах Тибра в стенах «Вечного Города» - Первого Рима - рядом с памятниками древних героев, служа потомкам постоянным напоминаниям о совершенных им славных деяниях. Ведь даже персы воздали честь стремительности и сверхчеловеческой мощи его вторжения в их земли, воздвигнув монумент в образе льва, изрыгающего из пасти молнии, на котором высекли имя Юлиана.

Что ж, если персы и воздвигли в память Юлиана такой монумент, время его, видимо, не пощадило. Зато сохранился близ Так-е Бостан на территории современного Ирана высеченный в скале барельеф, увековечивший победу персидского императора–солнцепоклонника Шапура II над римским императором-солнцепоклонником Юлианом II. На этом барельефе бог Ормазд, Ахура-Мазда древних ариев, вручает «царю царей» Шапуру диадему с лентами, попирая, вместе с ним, ногами поверженного Юлиана. Слева от Ормазда, по иронии сyдьбы, высечен стоящий, в венце из солнечных лучей, на цветке лотоса и явно радующийся не меньше, чем Ормазд, очередной победе персов над «румийцами» иранский по происхождению и почитаемый персами бог Митрa, которого август Юлиан Отступник при жизни в ослеплении считал своим небесным покровителем.

Через несколько дней после своего выступления из Антиохии-на-Оронте в поход на Персиду император Юлиан написал своему другу - ритору и антиохийскому сенатору - Ливанию подробный отчет о событиях начального периода кампании. Однако по мере его удаления от границы сообщения становились все менее подробными. Лишь время от времени в столицу римской Сирии доходили, при посредстве торговых караванов, партий военнопленных или мандаторов комита Востока Руфина, перешедшего через Евфрат, чтобы быть поближе к римской армии, известия о легендарных подвигах августа-«родновера», безмерно огорчавшие всех христиан, но радовавшие их противников. Волнение, любопытство и беспокойство нарастали день ото дня, пока однажды не пришло известие о прибытии трупа павшего в битве с персами при Туммаре Отступника с его разбитым войском в римские пределы.

Весть о катастрофе как громом поразила всех «потомков Энея и Ромула». Одни говорили о трагическом конце императора с выражением восхищения, другие – с ужасом, а многие благословляли за это небо. Христиане прямо-таки смаковали мучения и страхи, терзавшие Отступника на смертном одре. И потешались над его слепой верой в Гелиоса-Аполлона-Митру, допустившего полное крушение планов своего почитателя и его жалкий конец. По мнению «галилеян», последние слова умирающего Апостата свидетельствовали о его предсмертном прозрении. Наконец-то Юлиан осознал, что боготворимое им Солнце – всего лишь бездушное тело, сотворенное Истинным Богом для освещения дня и излучения тепла, но равнодушное и глухое к тому и тем, на что и кого оно светит! Этот огненный диск на небосводе – не более чем лампада или фонарь на мачте корабля в бушующем море, чей свет колеблется между звездами и волнами морскими, не ведающий ничего о кораблекрушениях, не слышащий и не понимающий смысла доносящихся до него призывов о помощи. В действительности Отступнику следовало бы на смертном одре покаяться в своих тяжких грехах и признаться в своем полном поражении Истинному Богу, которого он так ненавидел и гнал при жизни, тому «плотнику» или «сыну плотника», который, по позднейшей легенде, привиделся Юлиану в ночь перед последней битвой с персами и сказал Отступнику, что «сколачивает ему гроб» (хотя в действительности деревянные гробы в эпоху Юлиана еще не вошли в употребление). А раз следовало – значит, так оно и случилось в действительности! Впоследствии возникла и другая, дожившая до наших дней, легенда, согласно которой Юлиан, прежде чем отдать душу не отвергнутому им в ослеплении Истинному Богу, а своему господину – дьяволу –, зачерпнув крови из своей открытой раны, брызнул ею в небо и произнес ставшие «крылатыми» сакраментальные слова: «Ты победил, Галилеянин!»

Подобные рассказы быстро распространялись в христианских кругах, вызывали в них безмерное ликование. В Константинополе «галилеяне» взбунтовались против местного префекта, назначенного на эту должность Юлианом. В Антиохии «родноверов» осыпали в театрах и в иных общественных местах насмешками и издевками. Даже ритор Ливаний, стремившийся держаться в тени, был вынужден, в тиши своего уединения, опасаться за собственную жизнь. Долгое время требовалось немалое мужество для того, чтобы открыто признавать себя приверженцем Юлиана, особенно в дни мятежа, поднятого двоюродным братом Юлиана II - воинствующим язычником Прокопием, рассчитывавшим на поддержку готов, но, похоже, так и не дождавшимся от них реальной помощи. Лишь очень немногие из сотрудников павшего от таинственного дротика «царя-первосвященника» не пострадали от доносов и от актов мести. Один раз его главному наставнику - «мистику» и «магу» Максиму Эфесскому - удалось каким-то чудом избежать секиры палача (может быть, Истинный Бог дал кудеснику время покаяться в своих великих прегрешениях?), но прошло некоторое время – и теург все же был обезглавлен. Как видно, преступления отвратившего Юлиана от истинной веры эфесского «колдуна» были сочтены не имеющими срока давности…Другу Юлиана Приску, оказавшемуся более удачливым, удалось бесследно затеряться где-то в Греции, где он и окончил жизнь в уединении и в полной безвестности. Алипий, привлеченный к суду по обвинению в отравительстве, отделался конфискацией имущества и ссылкой. Врач Юлиана Оривасий, сосланный «на край земли» - к готам, исцелив в «варварских» землях множество больных (включая считавшихся совершенно безнадежными), был в итоге реабилитирован и получил разрешение возвратиться в свой родной город. Селевк в конце 364 года был приговорен к большому денежному штрафу, друг Юлиана Мамертин - снят с поста префекта. Аристофан, также лишенный всех своих должностей и званий, был безмерно рад предоставленной ему возможности прожить остаток своих дней в родном Коринфе в качестве частного лица. В-общем, наступившее в Римской «мировой» державе кажущееся спокойствие было вызвано отнюдь не всеобщей амнистией, объявленной именем Евангелия…

Религиозно-идеологический террор, развязанный жаждущими мести ненавистниками Юлиана, был таким свирепым, что почти все без исключения соратники Юлиана и свидетели его последних дней долгое время просто не осмеливались ни написать, ни даже сказать что-либо в защиту его памяти. Ливаний, собиравший сведения о последних днях «царя-священника», лишь с огромным трудом сумел буквально по крупицам получить от простых солдат информацию о преодоленных войском Юлиана расстояниях и о покоренных воином-монахом бога Митры городах. Все позабыли про ушедшего героя, каждый думал лишь о собственной безопасности, и потому предпочитал помалкивать…

Тем более необходимо было выступить на защиту памяти злополучного побежденного монарха от яростных нападок христианских полемистов. В их рассуждениях была своя логика. Разве не Сам Господь Бог, поразив нечестивца, явил всем и каждому наглядный пример своего гневного возмездия? Достаточно прочитать победные гимны святого Ефрема Сирина или обличительные слова святого Григория Назианзина. Столь страстных полемических сочинений дотоле, пожалуй, в позднеантичном мире не было. Григорий Назианзин пригвождает жалкого Отступника к позорному столбу, насмехаясь как над его заслугами (частично признаваемыми полемистом), так и над его ошибками и упущениями. Он перечисляет по порядку все слабости вероотступника, превратившего себя в гнилой сосуд, в котором больше не могло храниться Святое Миро Христианской Церкви: его нетерпение, его вспышки гнева, его смехотворные старания ввести справедливое правление, его физические недостатки, его нервозность; если же Отступник и творил кое-какие добрые дела, то лишь ради приобретения популярности! Ни слова о его целомудрии и телесной чистоте, о его аскетизме, самоотречении и трудолюбии! Ради того, чтобы представить Юлиана – врага церкви – вероломным и неблагодарным, православный полемист-церковник, даже восхваляет августа-арианина Констанция, как будто этот подозрительный тиран только и знал, что осыпать своего двоюродного брата Юлиана всевозможными благодеяниями! Похоже, гневный памфлетист в пылу полемики совсем забыл о том, что венценосный гонитель Юлиана одновременно был и лютым гонителем православной, кафолической, никейской церкви! Пристрастный, яростный и не знающий меры в своем обличительном пафосе, Григорий тем не менее весьма умело (ведь не зря он, на пару с Юлианом, обучался у лучших эллинских мастеров красноречия!) воздействовал на сердца, души и умы своих слушателей и читателей, убеждая их в своей правоте. Именно в его обличительных словах следует искать истоки позднейших «черных легенд» об Отступнике, превратившемся, в кривом зеркале Великого Каппадокийца, из высоконравственного защитника и обновителя эллинизма в карикатурный образ проклятого Богом и богооставленного адского служителя, отвратительного в своей жестокости мага, приспешника сатаны, соблазняющего «малых сих» отречься от Иисуса и продать свои души дьяволу…

В письме к своему другу Аристофану, за которого он в свое время так удачно замолвил слово перед василевсом Юлианом и которому он в итоге выхлопотал пост губернатора провинции Ахайя (в состав которой входили Македония и материковая Греция), оплакивающий «царя-священника» Ливаний объясняет причину своего молчания: опасно высказывать свое мнение клеветникам погибшего севаста, ибо на стороне этих клеветников стоит новая государственная власть. И потому ему представляется вполне достаточным чтить память друга, ушедшего в вечность, соблюдением почти единодушного траура. Аналогичные мысли антиохийский ритор высказывает и в своем письме философу (?) Фемистию, выразившему надежду, что Ливаний напишет речь в защиту их общего покойного друга: хоть Юлиан и мертв, но истина по-прежнему жива и достаточно сильна для того, чтобы заглушить голоса всех лжецов. Что и говорить – грустная отговорка, делающая честь умственной изворотливости антиохийского софиста, но никак не его мужеству…

Впрочем, после нескольких месяцев безудержного ликования христиане стали понемногу успокаиваться. Проводимая августом-христианином Иовианом политика относительной веротерпимости весьма способствовало этому успокоению. И понемногу уцелевшие близкие друзья Юлиана начали извлекать из укромных мест полученные от императора-философа в свое время письма и демонстрировать их, подобно выскочкам, выставляющим напоказ драгоценные перстни на своих пальцах. Вскоре были обнародованы первые сборники сочинений воина-монаха бога Митры. Аристофану удалось привлечь к составлению одной из этих антологий своего друга Ливания, обещавшего предоставить для нее ту часть своей переписки с императором, обнародование которой не навлекло бы опасности на составителей и публикаторов. Да и сам ритор стал понемногу покидать свой «приют уединенных размышлений», даже выступая с публичными лекциями. Однако должно было пройти еще немало времени для того, чтобы Ливаний осмелился публично прославлять старания августа Юлиана возродить на «обновленческой» основе культ лучезарного Гелиоса-Аполлона.

Нам неизвестны имена «поганых нераскаянных» язычников, осмелившихся первыми выступить в защиту Апостата, и не представляется возможным восстановить хронологический порядок их исторических записок. Но можно предположить, что многие римские офицеры, участники последнего похода Юлиана, постоянно, если не ежедневно, записывали свои впечатления от пережитого. Так, например, некий Филагрий вел дневниковые записи обо всех достопамятных, с его точки зрения, событиях Персидской кампании севаста-«родновера». В 365 году Ливаний просит Селевка, столь героически выносившего солнечный жар на берегу Тигра, поведать, в условиях благоприятного прохладного климата на берегу Понта, где расположена его, Ливания, уединенная скромная вилла, о военных подвигах, свидетелями которых довелось стать ему, Селевку. Селевк в итоге выполнил просьбу Ливания. Магн Каррский, состоявший в свите Юлиана в Месопотамии и участвовавший в осаде Магаомальхи, написал сочинение о Персидской войне, который был вскоре опубликован. Вероятно, именно на эти и подобные этим источники опирались в своих сочинениях на аналогичные темы историки Аммиан и Зосим(а). Известно, что и еще один римский офицер по имени Евтихиан также записал свои воспоминания о войне царственного солнцепоклонника Юлиана II с царственным солнцепоклонником Шапуром II. А некий Каллист, служивший в гвардии Юлиана, даже сочинил героический эпос, воспев в нем военные подвиги августа-ратоборца. Это всего лишь несколько дошедших до нас по чистой случайности имен, а отнюдь не полный список сочинителей, вне всякого сомнения, достойных уважения за то, что они не отнеслись к своему недавнему «отцу-командиру», благодетелю и государю, как как к «фигуре умолчания» или, выражаясь языком Оруэлла, «неперсоне», начисто вычеркнутой из исторической памяти.

Лишь через пять лет после гибели августа Юлиана в бою с заклятыми врагами Римской «мировой» империи ритор Ливаний смог обработать материал, почерпнутый частью из сочинений своего героя, частью – из иных источников. Он сочинил сначала «Монодию» («Плач»), а затем – развернутую надгробную, или траурную, речь, в которой оплакал павшего на поле брани василевса как избранника богов и благодетеля страждущего человечества. Вскоре после этого антиохийский златоуст написал обличительную речь, в которой заклеймил позором римского воина-христианина, изменническим образом пронзившего, по утверждению Ливания, императора своим копьем (между прочим, и в «Деяниях» Аммиана Марцеллина сказано, что, после гибели Отступника, персы поносили отступающих под командованием Иовиана римлян, называя их «изменниками и убийцами превосходного государя, так как и до них через перебежчиков дошел неопределенный слух, будто Юлиан пал от римской стрелы»). Однако нет никаких свидетельств того, что ритор из Антиохии осмелился публично выступить с декламацией своих сочинений, чье содержание столь вопиющим образом противоречило официальной точке зрения. Как всегда, осмотрительный, Ливаний, с одной стороны, хранил верность своему погибшему венценосному ученику и другу, но с другой – чрезвычайно чутко прислушивался к мнению новых, христианских, римских государей и их придворного окружения.

Sic transit gloria mundi, как говорили древние римляне. Так проходит слава мира...