История возникновения и эволюции одного из важнейших институциональных элементов системы государственной власти в России - военной разведки, которая представляет собой хотя и тесно связанную с другими областями разведывательной деятельности, но вполне самостоятельную сферу реализации права любой страны на обеспечение еe суверенитета в международных отношениях, на протяжении долгого времени оставалась вне поля зрения отечественных и зарубежных исследователей. К сожалению, довольно часто в трудах специалистов-историков и бывших сотрудников специальных органов границы, отделяющие военную разведку от политической, обозначались со значительной долей условности. При этом наименее изученной проблемой вплоть до настоящего времени является вопрос о роли и месте официальных представителей военного ведомства за рубежом, так называемых "дипломатов в погонах", в разведывательных службах России и других государств, переживавших на рубеже прошлого и нынешнего столетий период структурной модернизации.
Руководствуясь изложенными соображениями, авторы сознательно ограничили тему своей работы рассмотрением деятельности военных агентов или, говоря современным языком, военных атташе, занимавших по своему статусу и функциям промежуточное положение между карьерными дипломатами и офицерами не только в России, но и в других странах.
Избранный жанр публикации определяется как историко-документальное исследование. Мы предоставили возможность самим русским военным разведчикам "высказаться" по вопросам, актуальным для далекой предвоенной эпохи. Это, в свою очередь, открыло возможность освещения на конкретном историческом материале мало изученных в историографии сюжетов, связанных с информационно-аналитической деятельностью военных агентов России в европейских государствах в годы непосредственной подготовки Первой мировой войны.
Одним из важнейших направлений русской стратегической разведки к началу ХХ в. становилась Германия, постепенно превращавшаяся из векового союзника в наиболее грозного соперника России.
Противоречивость германо-русских отношений в первые годы ХХ в. оказывала влияние и на деятельность разведывательных органов. С одной стороны, исконно доверительный характер контактов между дворами Гогенцоллеров и Романовых способствовал параллельному существованию двух похожих структур: военных агентов в штате дипломатических представительств и военно-уполномоченных при особах Вильгельма и Николая - факт совершенно невероятный для Великобритании, Франции и других стран. Одновременно именно в Германии русскими военными атташе была создана наиболее широкая нелегальная агентурная сеть, провалы которой приводили к периодической высылке из империи ее фактических руководителей - "дипломатов в погонах". Это обстоятельство может служить объяснением довольно частой смены лиц, занимавших пост военного агента в Берлине.
Общий благоприятный фон отношений между Германией и Россией, омрачавшийся к началу ХХ в., пожалуй, лишь тарифным вопросом, накладывал отпечаток на деятельность русских военных агентов в Берлине. Для 1900-1905 гг. характерной являлась практика взаимного приглашения офицеров воинских частей, шефами которых выступали августейшие особы, на полковые празднества, регулярное присутствие представителей военного ведомства обеих стран на маневрах, парадах и церемониях, стажировки слушателей академий в учебных заведениях и подразделениях армий Германии и России.
Провозглашение Вильгельмом II в 1897 г. "Weltpolitik" - "мировой политики" не вызвало большой тревоги у русских генштабистов в отличие от англичан и французов, а флотские законы 1898 и 1900 гг. породили среди военно-политической элиты России скорее удовлетворенность озабоченностью Лондона по этому поводу, чем страх за уязвимость ее геополитических позиций. Относительно ровный, можно сказать, дружеский характер взаимных связей двух континентальных империй, подкрепленных родственными узами между кайзером и царем, людьми одного поколения, не исключал тем не менее отдельных моментов спадов (1901-1902 гг.) и подъемов (1904-1905 гг.). Как известно, их кульминация была достигнута во время свидания императоров у острова Бьорке в финляндских шхерах 10-11 июля 1905 г. И все же логика развития обоих государств, как уже отмечалось, заставляла монархов и их министров переносить акценты с принципов монархической солидарности на национальные политические и экономические интересы.
К такому выводу приводит изучение донесений полковников П. Н. Енгалычева и В. Н. Шебеко, тщательно фиксировавших все зигзаги внешней политики кайзера Вильгельма и его канцлера Б. Бюлова. Обращая внимание на маневры германской дипломатии в период обострения ситуации на Дальнем Востоке, Енгалычев 14 апреля 1900 г. сообщал в Главный Штаб: "За последнее время общественное мнение здесь наиболее заинтересовано неожиданным свиданием императора германского с принцем Валлийским (будущим королем Эдуардом VII - авт.) в Эльтоне и затем ожидаемым 4 мая (н. ст. - авт.) приездом в Берлин императора австрийского. С приездом сюда союзного монарха связывают разнообразные политические комбинации, полагая, что австрийское правительство желало бы сговориться на случай неожиданностей на Балканском полуострове. Здесь же в официальных сферах говорят, что германское правительство не имеет в виду распространять соглашения держав Тройственного союза на дела Балканского полуострова; по-видимому, Германия дорожит оставить за собой полную свободу действий на Востоке"¹. Это являлось разительным контрастом с ситуацией 1913-1914 гг.
И хотя немецкие газеты, согласно сведениям русских военных дипломатов, не уставали повторять о "месте Германии возле России и Франции, а не возле Англии", поскольку, сделавшись союзницей последней "Германии пришлось бы иметь дело с мировой войной, войной в собственной стране и войной на два фронта - с Францией и Россией"², а В. Н. Шебеко сообщал руководству , что "в желании (Германии - авт.) сохранить дружественные с Россией отношения сомнений нет", так как "предсмертный завет императора Вильгельма I чтится свято", представителю российского военного ведомства пришлось все же признать: "Но сердечных (подчеркнуто в документе - авт.) отношений в Берлине искать не следует: весьма маловероятно, чтобы когдалибо этой дружбе был принесен в жертву хоть один коммерческий или политический вопрос, сколько-нибудь затрагивающий интересы Германии"³. Довольно убедительное свиде-тельство начавшегося еще в XIX в. процесса эрозии монархической солидарности эпохи О. фон Бисмарка!
Отмеченная тенденция нашла подтверждение в назначении офицеров Генерального Штаба для "ознакомления" слушателей Николаевской Морской Академии с обстановкой на Балтике, сложившейся к концу 1903 г. Причем лекционные занятия должны были предварить военно-морскую стратегическую игру, темой которой "в нынешнем году избрана война с Германией на Балтийском театре", т. е. такой, "при разыгрывании которой действия флота находятся в полной зависимости от происходящего на сухом пути на нашей западной границе"⁴. Переписка начальников Главных Штабов морского и военного ведомств России показывает, что постоянные заверения Берлина в адрес Петербурга о поддержке внешнеполитического курса Николая не смогли убедить русскую разведку; которая прогнозировала эвентуальное ухудшение отношений с западным соседом.
Ситуация еще более осложнилась в связи с обсуждением и принятием германским парламентом нового военного закона на 1905-1910 гг. Согласно донесениям полковника Шебеко, "депутаты рейхстага указывали на временное ослабление могущества России и на возможность отложить вследствие сего увеличение численности армии еще на один год". Однако Союзный Совет империи признал все же необходимым ввести закон в действие. Примечательно, что особенно горячие споры вызвала статья об увеличении численности кавалерии, поскольку некоторые депутаты говорили о низкой активности русских конных частей в войне против Японии. Таким образом, темпы и характер модернизации немецких сухопутных сил, которые к 1910 г., по сведениям Шебеко, должны были возрасти на 8 батальонов пехоты, 18 эскадронов кавалерии, 1 батальона пешей артиллерии, 8 пионерных батальонов и 1 телеграфного батальона, в определенной степени зависели от положения дел в России⁵. И не только в связи с дальневосточными событиями, но и развитием революционных выступлений на протяжении 1905 г. Иллюстрацией служит еще одно

донесение

русского атташе, выполнявшего с 1904 г. также функции особого военно-уполномоченного при Вильгельме II. Передавая в Петербург информацию о дальнейшем ухудшении германо-британских отношений на фоне первого Марокканского кризиса, В. Н. Шебеко, однако, акцентировал внимание на другом сюжете, а именно, том впечатлении, которое вызвали в Берлине антиправительственные выступления на территории соседнего государства: "Принимая в соображение преследующую императора мысль, что развитие беспорядков в России может легко отразиться на спокойствии в Германии (германские социал-демократы играют не последнюю роль в поддержке революционных элементов в России), весьма вероятным кажется, что русские последние события вызвали в нем желание приготовить ко всяким случайностям армию"⁶.
Изучение материалов делопроизводства по германскому направлению в Главном Штабе показывает высокую степень обеспокоенности военной разведки России перспективами решения одной из важнейших проблем Центральной и Восточной Европы - польского вопроса⁷. Формирование и деятельность первых легальных (польское коло) и подпольных политических организаций в границах обеих империй вызывало у Берлина и Петербурга, с одной стороны, стремление объединить усилия в ликвидации революционных националистических организаций, а с другой, - использовать лояльные оппозиционные круги для привлечения широких слоев польского населения под знамена борьбы либо с царским деспотизмом, либо, соответственно, с тевтонским порабощением. Ситуация осложнялось из-за двойственного отношения германской католической церкви к полякам - "братьям" по вере, но чуждым немцам по этническому принципу.
Отражением первой тенденции служит высказывание Вильгельма II о поляках, сделанное им под влиянием сообщений о беспорядках на территории польских провинций второго рейха, в ходе беседы с русским военным агентом в марте 1903 г.: "Это крайне опасный народ. С ним не может быть другого обращения, как держать их постоянно раздавленными под ногой!" При этих словах, отмечает полковник Шебеко, "подвижное лицо императора приняло суровое до жесткости выражение, глаза блестели недобрым огнем и была очевидна решимость эти чувства привести в действительное исполнение", что, по мнению русского атташе, означало "немалые хлопоты и затруднения" для Германии⁸.
Полонофобские взгляды кайзера внимательно отслеживались в штаб-квартире русской военной разведки, так как "польский вопрос" был всегда одной из болевых точек Российской Империи. Отношение к нему правящих кругов других стран могло иметь принципиальное значение для определения внешнеполитического курса Санкт-Петербурга применительно к тому или иному государству континента. Обзор публикаций германских газет по этой проблеме, составленный старшим делопроизводителем ВУК Главного Штаба подполковником Ф. Е. Огородниковым, давал основания считать, что точка зрения кайзера разделялись членами германского правительства. Например, министр финансов Михель, отвечая в рейхстаге на обвинения депутатов от Познани в невнимании к нуждам городского населения, заявил: "Поляки смотрят на себя как на государство в государстве и хотят воспрепятствовать нам сохранить немецкий дух, защитив немцев от ополячивания. Мы можем и хотим субсидировать в Познани театр лишь при условии, чтобы он служил для подъема немецкого духа и немецкой культуры. Поляки умышленно отдаляются от немецкой культуры и признают только свою собственную культуру. Борьба за последние 30 месяцев обострилась, и необходимы более сильные средства. Должны бороться не только государство, но и отдельные личности. Немцы достаточно сильны, чтобы защищаться. Они требуют, чтобы поляки были верными прусскими подданными". Возражая оппонентам, обвинившим его в агитации против поляков, Михель, по сведениям Огородникова, подчеркнул, что они "образуют такую народность, которая только насильственными мерами может быть удержана в составе государства, а польский язык не может быть допущен в народных школах, ибо двуязычная народная школа не имеет смысла"⁹.
Как известно, аналогичную политику русификации проводила и администрация Царства Польского, а также Привисленского края. Видимо, неслучайно поэтому в польских провинциях Германской империи на протяжении русско-японской войны были распространены слухи о том, что Берлин и Петербург "заключили договор, по которому в случае выхода войск из Царства Польского на Дальний Восток германские войска должны будут занять места, ныне занимаемые русскими войсками, для поддержания в Польше внутреннего порядка"¹⁰.
Одновременно на берега Невы и в штаб Варшавского военного округа поступали сведения противоположного характера о тайной подготовке Германии к использованию поляков в качестве "пятой колонны" на территории Российской Империи. Согласно разведывательным данным, Берлин, "опасаясь встретить несочувствующий для себя элемент в лице польского населения Познанской провинции и Привисленского края, ведет тайные переговоры с польско-патриотической партией, обещая полякам, если они откажут помощь (так в документе - авт.) Германии в войне с Россией, после успешного окончания войны образовать из нынешней Познанской провинции и Привисленского края по образцу Саксонского королевства "Королевсство Польское", которое управлялось бы самостоятельно, но, входя в то же время в состав Германской империи, находилось бы под ее постоянной защитой". Далее в документе отмечалось, что "часть поляков видит в этом шаг к будущей совершенной независимости Польши"¹¹.
Взаимодействие противоречивых тенденций в политике Германии по проблеме этнической самоидентификации польского народа в границах суверенного государства обусловило рассмотрение этого вопроса уже известным нам экспертом Главного Штаба подполковником Ф. Е. Огородниковым. Непосредственным поводом к составлению его аналитической записки¹² стал т. н. Врешенский инцидент 1901 г., вызванный распоряжением германских властей о школьном преподавании закона Божия на немецком языке. В результате отказа учеников школы г. Врешеня (Вржесня) зубрить катехизис по-немецки, часть детей была подвергнута порке, а протестовавшие родители были арестованы и приговорены к тюремному заключению на сроки до 2,5 лет. Протесты местной общественности привели к волнениям польскоязычного населения на территории не только Германии, но и Австро-Венгрии.
Особое место в оценках и прогнозах социально-политических событий со стороны русской военной разведки занимал исторический фактор. Его присутствие в официальных информационно-аналитических документах должно было объяснить причинно-следственные связи конкретных явлений. В данном случае отмечалось, что "с конца 1860-х и до 1890-х гг. к полякам применялся суровый бисмаркианский режим, и к этому времени относится начало всех почти мер, принимаемых ныне для стеснения польской национальности, в том числе учреждение особого фонда для поселения немецких крестьян в польских провинциях. С начала 1890-х гг. с принятием "нового курса" были сделаны по почину Каприви (канцлера Германии с 1890 по 1894 г.) некоторые шаги в сторону примирения с поляками, но затем со второй половины 1890-х гг. политика вновь с особенной настойчивостью направилась по прежнему пути. Нынешний канцлер Бюлов уже неоднократно заявлял в рейхстаге, что, по его мнению, немецкой народности на востоке угрожает со стороны поляков серьезная опасность, с которой надо всеми мерами бороться, и это мнение служит, по-видимому, основой прусской политики в польских провинциях".
В качестве мер германизации поляков выделялось недопущение властями занятия чиновнических должностей лицами польской национальности, официального использования немецкого языка, включая школьное преподавание, поощрение деятельности немецких патриотических (т. н. гакатистских) кружков на территории польских провинций, дискриминация польских студентов, стеснение польской промышленности и торговли, колонизация польских земель немецкими крестьянами, служебные ограничения для поляков в армии.
Причинами ужесточения позиции Берлина в отношении польского меньшинства (10 % от 30 млн. населения Пруссии на 1890 г.),в этом контексте, являлись, во-первых, более высокие темпы ежегодного естественного прироста поляков (18 чел. на 1000) в сравнении с немцами (12 чел. на 1000), а, во-вторых, завершение процесса становления самосознания польской нации, когда в восточных провинциях Германии поляки контролировали церковь, прессу и культурные учреждения. Военные эксперты уже не ставили под сомнение тот факт, что "опасения немцев возрастают под действием агитации, которая ведется поляками с большой выдержкой и настойчивостью". Одновременно делался вывод, имевший значение и для той части Польши, которая входила в Российскую Империю, а именно: "Некоторые признаки указывают по крайней мере на попытки поляков объединить порывы своего национализма и придать им некоторую организацию".
Интернационализация "польского вопроса" становилась одним из важных факторов международной жизни, во первых, и отношений между империями, разделившими Польшу, во-вторых. Это хорошо понимали в штаб-квартире русской военной разведки, когда делали вывод о том, что "в общем весьма вероятно, что опасность со стороны польской агитации умышленно преувеличивается в Пруссии, чтобы таким образом оправдать принимаемые против поляков меры. Столь же вероятно, что польская и некоторая часть немецкой печати преувеличивают суровость мер, принимаемых прусским правительством в восточных областях. Но, с другой стороны, крайняя обостренность этого вопроса не подлежит сомнению, неловкость же германской политики в таких делах, как Врешенский процесс, дает в руки поляков довольно серьезное оружие. Новым в положении дел является также тот факт, что польский вопрос получил ныне значение международного и до некоторой степени общеславянского вопроса. Нельзя не признать, что дальнейшее его развитие именно в последнем из указанных направлений может иметь в будущем весьма важное значение, в особенности, с точки зрения судеб Австро-Венгерской монархии."
Подобные оценки и выводы имели и своe продолжение, но только намного поз-же, в разработках Петербургом, Берлином и Веной планов по воссозданию Польши в качестве отнюдь не самостоятельного государства, а скорее буфера между тремя империями, нашедших отражение в пропагандистских мероприятиях держав на протяжении Первой мировой войны¹³.