5. Битва за Рим, которой не было

Захват царем вандалов и аланов Гензерихом, так сказать, с налету, Карфагена прозвучал завершающим аккордом в деле покорения «вооруженными мигрантами» почти всей римской Африки. Правда, все еще сопротивлялась пришельцам столица Нумидии - Цирта, расположенная на неприступных скалах, но осаждающие ограничивались ее блокадой и наблюдением за поведением римского гарнизона, не тратя силы на напрасные попытки взять приступом это орлиное гнездо. Пустынные земли к востоку от Триполиса (Триполя, нынешнего Тарабулуса в Ливии) вообще не интересовали Гейзериха. В районе Тингиса-Танжера он ограничился устройством стоянки для своих военных кораблей. Которые должны были, однако, действовать не против римлян, а против германцев (к примеру, вестготов), если тем все-таки вздумалось бы вдруг последовать его, Гейзериха, примеру, и переправиться через Гадитанский пролив в Африку, «римскую» теперь лишь по названию, в действительности же - вандальскую. Ибо, если Гейзерих испытывал определенное уважение к Новому Риму (ведь при константинопольском дворе заправлял его тайный союзник Аспар), и стойкое недоверие - к Риму Ветхому, то готов он по-настоящему боялся. Ибо именно готы побеждали его и его вандалов во всех сражениях, именно готы гоняли народ Гейзериха - «удальцов и резвецов, узорочье и воспитание вандальское» (как выражались книжники Святой Руси) - по всей Европе, как не римской, так и римской.

После завершения военных действий (по крайней мере, в Африке) настало время позаботиться об упрочении внутреннего порядка в вандало-аланской державе. Гейзерих уже имел к тому времени полное представление о ценности и распределении завоеванных земель. В Карфагене победитель нашел целое войско во всем покорных ему придворных прихлебателей из местных, охотно перешедших к нему на службу, начавших отпускать волосы на вандальский манер и заказывать себе у городских портных вандальскую одежду. С помощью этих перебежчиков из стана побежденных афроримлян Гейзериху удалось упорядочить перераспределение земельного фонда, осуществлявшееся до этого больше мечом, чем пером.

В этом, разумеется, не было ничего нового. Повсюду, где германские народы интегрировались в римские провинции, местное население последних было вынуждено делиться с новоявленными «федератами» империи «потомков Ромула» землей - в награду за оказание теми платных услуг по охране «незыблемых» римских границ. По такому же принципу еще при жизни Гейзериха действовал в римской Италии, к примеру, гунноскир Одоакр, а в следующем веке великий Теодорих Остготский, убедив константинопольского императора в пользе подобного подхода, заложил основу германо-римского царства, что имело колоссальное культурно-историческое значение не только для поздней Античности, но и для всего раннего Средневековья. Эта практика была наверняка известна и вандалам еще со времен их пребывания в Паннонии, да и в Испании (хотя в последней их право владения частью римских земель, в качестве «федератов», было формально ограничено по времени тридцатью годами - столько насчитывал, по тогдашним представлениям, человеческий век, т.е. срок жизни одного человеческого поколения, в силу чего и вечный мир даже впоследствии заключался в действительности на тридцатилетний срок). Тем не менее, хотя Гейзерих получил от римлян и Африку также на правах римского «федерата» (т.е. в условное держание в обмен на военную службу), он с самого начала вступления в действие федеративного договора, начал править в подчиненных им областях между Сетифами и Капсой как неограниченный монарх и безраздельный самодержец.

По условиям заключенного с Восточной Римской империей в 442 г. договора власть вандальского царя распространялась на следующие провинции «римской» Африки: Триполитанию, Бизацену, Проконсульскую (Африку), или Зевгитану, и Нумидию. Однако в действительности власть вандалов распространялась еще дальше на Запад, прежде всего - вдоль средиземноморского побережья с расположенными там укрепленными военно-морскими базами (выражаясь современным языком).

К сожалению, о подробностях столь важного события, как процесс расселения победоносных вандалов и аланов на римской земле, у нас не имеется столь детальных и обстоятельных сообщений его современников и очевидцев, как, скажем «Книга об овладении землей» («Ланднаумабоук») — важнейший источник по колонизации Исландии, повествующая о заселении далекими потомками вандалов - средневековыми норвежцами этой омываемой водами Северного Ледовитого и Атлантического океанов «Ледяной страны» (в которой, правда, в отличие от занятой вандалами римской Африки, распределяемая между пришельцами земля была необитаемой, за исключением одного маленького, лежащего на пути в страну льдов островка - приюта ирландских монахов). Да и сам Гейзерих не оставил нам подробного отчета о масштабах экспроприации им афроримских земельных владений. В отличие, скажем, от своего далекого потомка - герцога норманнов Вильгельма Завоевателя (такого же бастарда, как и Гейзерих), силой сделавшегося королем английским, оставившего нам подробнейшую опись конфискованных в пользу его норманнов после 1066 г. англосаксонских земель в «Книге Судного Дня». Между тем, не может быть сомнений в том, что новые господа римской Африки поставили ее прежних владельцев перед дилеммой: либо убраться из своих прежних владений подобру-поздорову, сохранив, по крайней мере, лицо, либо остаться на своих бывших землях в качестве бесправных рабов (хотя вандалы, как и вообще все тогдашние варвары, эксплуатировали своих рабов не так беспощадно, как римляне, в чем сходятся все без исключения источники, включая римские). Лишь впоследствии вандальские цари, преемники Гейзериха, стали частично возвращать афроримлянам их прежние владения, за верную службу.

«Из числа уцелевших ливийцев (афроримлян - В.А.) всех, кто был знатен и богат, вместе с их землями и богатствами он (Гейзерих) в качестве рабов отдал своим сыновьям Гонориху и Гензону (Гентону - В.А.). Его младший сын Феодор (Теодорих - В.А.) уже умер, не оставив потомства ни мужского, ни женского пола. У прочих ливийцев он (Гейзерих - В.А.) отнял их имения, очень большие и хорошие, и распределил их между племенем вандалов, и поэтому эти земли с того времени и до сих пор называются наделами вандалов. Прежним же владельцам имений (афроримлянам - В.А.) пришлось жить в крайней бедности, хотя они оставались свободными и им дано было право и передвигаться, и уходить, куда они хотят. Со всех тех земель которые он передал своим детям и другим вандалам, Гизерих приказал не брать никаких налогов. Ту же землю, которую он счел не слишком хорошей, он оставил прежним ее владельцам, приказав вносить с нее в пользу государства такие налоги, что самим собственникам земли ничего не оставалось» (Прокопий Кесарийский. «Война с вандалами»).

Следовательно, отношение завоевателей к римским землевладельцам было не лучше, чем к англосаксам после 1066 г., но и не хуже. Образ действий Гейзериха диктовался соображениями государственной пользы, как, впрочем, и чисто военными соображениями. Правда, «Зинзирих-рига» потерял при покорении Африки сравнительно немного воинов. Однако же он понимал, что в последующие годы в его распоряжении для удержания доставшейся ему весьма обширной африканской территории вряд ли будет иметься более восьмидесяти тысяч вандалов и аланов, с чьей помощью он эти территории захватил (Прокопий Кесарийский, кстати говоря, считал численность «вооруженных мигрантов» Гейзериха сильно завышенной им самим, с целью напугать римлян и других противников). В одном Карфагене пришельцам противостояло, как минимум, в десять раз больше православных римлян и пунийцев. Следовательно, поместья служилых вандалов Гейзариха должны были располагаться вокруг опасного африканского «Вавилона», образуя как бы санитарный кордон. Ибо в случае брожения или открытого бунта карфагенян Гизерих не мог рассчитывать на быстрый подход подкреплений, если бы расселил своих вандалов в отдалении от «города грехов», по всей обширной Кесарийской Мавретании.

Округа Карфагена, управляемая, в свою бытность римской провинцией, римским проконсулом, называлась поэтому Проконсульской (лат. Проконсуларис), сохранив данное название, даже оставшись без проконсула. К западу от этой провинции, именовавшейся также Зевгитаной, как уже говорилось выше, располагалась Нумидия, чье высокоразвитое сельское хозяйство было жизненно важным для изголодавшихся в своих скитаниях вандалов, и чьим плодородным долинам было суждено дать убежище вандалам, спасающимся от восточноримских войск напавшего на Африку Флавия Велизария. К юго-востоку от Карфагена простиралась не менее богатая провинция Бизацена, прилегающая к побережью Внутреннего моря, с оживленными городами Капут Вада (ныне - Рас Кабудия), Суллект, Телепта и Капса. В этой провинции, подвергшейся, еще до ее занятия вандалами, вторжениям никому не ведомых прежде разбойничьих племен, получили землю опытные наездники - аланские военные поселенцы, способные эффективно противостоять верблюжьей кавалерии разбойников пустыни, защищая от их набегов с юго-востока завоеванные Гейзерихом территории и столицу вандало-аланского царства.

Однако главной проблемой Гизериха оставался слишком огромный для его царства Карфаген. Даже окруженный хорошо организованными вандальскими «хилиархиями («тысячами») во главе с хилиархами-тысяч(еначаль)никами (или, как говорили на Древней Руси - «тысяцкими»), африканский мегаполис сохранял свое многократное численное превосходство над пришельцами. Хотя бы потому, что каждая вандальская «тысяча» была обязана выставить не тысячу, а только двести полностью вооруженных воинов. Следовательно, в период «вооруженной миграции» из восьмидесяти тысяч мигрантов воинов было всего шестнадцать тысяч - впрочем, немалая вооруженная сила по тем временам. Кроме того, после перехода «мигрантов» к оседлому образу жизни даже это весьма внушительное количество воинов с пугающей Гензериха скоростью рассыпалась по завоеванной стране, как горсть зерен, крепко зажатая в кулаке, но рассыпавшаяся, как только этот кулак разжался. А в карфагенской гавани, этом раскопанном уже в ХХ в. и реконструированном шедевре финикийской инженерной техники, кишмя кишели моряки, безработные или почти безработные, поскольку вначале оживилось лишь каботажное плавание, торговое же мореплавание на дальние дистанции удалось восстановить лишь впоследствии, после стабилизации внутреннего положения и упрочения власти Гензериха в Африке.

Царь вандалов и аланов понимал, что может обеспечить свою безопасность лишь поддерживая свой флот в положении постоянной боеготовности. Для поддержания флота в этом состоянии было вполне достаточно вандальских морских офицеров и вандальского ядра корабельных команд. Прочих же моряков можно было спокойно черпать из многоплеменного средиземноморского «плавильного тигля», «расового котла», возникшего в древнем портовом городе смешения народов, с отцами, чьи физиономии носили следы происхождения от далматов, киликийцев, египтян, но также от критян, сицилийцев, готов и аланов, и матерями, возможно, менее смешанных кровей, с добавлением в этот средиземноморский «буйябес», или, по-нашему, по-русски - «сборную солянку» - карфагенских ингредиентов: упорно не желающих отказываться от своего наречия пунов, представителей римско-греческого культурного слоя и первых спустившихся с окрестных гор мавров, проникших в африканский мегаполис.

Какой-нибудь гордящийся своим происхождением от Гаут(р)а (одно из прозвищ бога Одена-Одина-Вотана-Воданаза) готский царь из рода Амалов, вроде Теодориха Великого, возможно, десять раз подумал бы, прежде чем вступить на тропу войны во главе такой человеческой «сборной солянки». Но полукровка Гейзерих был менее разборчив. В конце концов, он не был ни Амалом, ни вообще готом, а всего лишь незаконнорожденным Асдингом (хотя и родовое имя Асдингов, возможно, содержало в себе намек на происхождение от асов - светлых богов северной мифологии, первейшим из которых почитался тот же Оден-Один-Вотан-Воданаз), и мы можем лишь догадываться, смешению каких и скольких кровей в своих жилах его мать могла быть обязана своей красотой и своим прочим достоинствам, позволившим ей стать «младшей женой» царя вандалов Годигисла. И потому практичный Гейзерих, стремясь обеспечить работой и, соответственно, заработком моряков и портовых рабочих так, чтобы не восполнять нехватку людей в чрезвычайно важной для него, но пришедшей в упадок сфере мореплавания за счет главной опоры своей власти - вандало-аланского воинства - стал без лишних колебаний набирать в свой молодой вандальский флот всякого рода чужаков, метисов, полукровок, пусть даже не обладающих «нордической» внешностью и безупречным происхождением (как и сам он, многогрешный). Ибо флот был ему жизненно необходим. А в состав этого флота должны были входить, наряду с парусными транспортными кораблями для обеспечения десантных операций и перевозки добычи, также парусно-гребные быстроходные галеры с двумя или тремя рядами весел (биремы и триремы) и, соответственно, гребцами, без которых война на море была в описываемое время невозможна.

Хотя нам известны все подробности, вплоть до последней скамьи и последнего шпангоута, о столь же роскошных, сколь и бесполезных парадных барках древних фараонов, исследователи до сих пор никак не могут прийти к единому мнению о том, использовал ли Гейзерих для своих морских операций гребные суда или же корабли его «морских волков» и на войну ходили под древним латинским парусом, вроде поднимаемого над своими лодками андалузскими рыбаками. Однако вряд ли стоит слишком ломать себе голову над поисками истины в данном вопросе. Ведь поиск истины в истории - не то же самое, что ее поиск в ходе уголовного процесса. Не стоит делать проблему из всего, что не подтверждается источниками. Галера - чрезвычайно практичный, многоцелевой, быстроходный и мало зависимый от ветра военный корабль - использовалась в ходе войн на Средиземном море вплоть до XVIII в., т.е. почти до перехода от силы ветра и гребцов к силе пара. Еще французский «король-солнце» Людовик XIV осуждал еретиков-гугенотов на галеры. Галеры рыцарей-монахов Мальтийского ордена приводились в движение пленными турками, прикованными к гребным скамьям. Турки же, в свою очередь, приводили в движение мускульной силой плененных ими христиан свои, турецкие, галеры, или, как их еще называли, катарги (от чего, кстати, происходит наши, русские, слово «каторга» и образное выражение «каторжный труд»). Короче говоря, от морских сражений эпохи Античности до времени появления первых пароходов по Средиземному морю ходили галеры. Так с чего им было исчезать из его вод именно в период девяностолетней земной жизни Гензериха?

Разумеется, предполагаемый далекий предок этого царя вандалов, живший некогда на одном из ныне датских островов, в нынешней южной Швеции или на берегах Осло-фьорда ходил по Северному морю под парусами, аки некий первобытный викинг. Но Гейзерих, отделенный от этого своего гипотетического предка сотнями лет сухопутных скитаний, несмотря на всю сохранившуюся (или, наоборот, не сохранившуюся в его генах наследственную память) был уже все-таки уже не первобытным викингом, а главой государства, наверняка чуждым североморской романтике, но в полной мере использовавшим в своих целях все возможности своего положения и своего времени. Заняв Карфаген, он, несомненно обнаружил в его гавани сотни вместительных торговых кораблей, обеспечивших ему великолепную возможность передвигаться по Внутреннему морю. В помощь этим многотоннажным судам было построено (или захвачено) множество быстроходных трирем, предназначенных для сопровождения и обеспечения безопасности флота «Зинзириха-риги», а также, в случае нарушения мира императорами Первого или Второго Рима, для отражения нападений все еще остававшихся в распоряжении римлян немногочисленных военных галер.

Без наличия собственных галер сопровождения отход нагруженного добычей вандальского флота был бы смертельно опасным, да и добыча была слишком важна для вандалов, чтобы пренебрегать угрозой ее утраты вследствие недостаточной скорости...

Хотя нам мало что известно об этой фазе консолидации власти вандалов над «отжатой» (выражаясь «новорусским» языком) ими у римлян Африкой (ведь хронисты предпочитали сообщать современникам и потомству, прежде всего, о драматических событиях), можно не сомневаться в том, что Гейзерих действовал чрезвычайно осмотрительно. Сначала он предпринял все для обеспечения своей обороноспособности, и лишь затем перешел к планированию наступательных действий. Он старался поддерживать мир на всех фронтах, на каких это было возможно, если это только не вредило его интересам. Так он, например, принял жесткие меры против прежних владельцев земель, перешедших к вандалам, ибо срочно нуждался в этих землях для утоления аппетитов все более нетерпеливо требовавшей награды за службу вандальской знати. Удовлетворив земельные аппетиты своих изголодавшихся по земным благам дружинников, он приказал казнить детей своего сводного брата Гундериха, чтобы не отвлекаться от государственных дел досадной необходимостью надзирать за подрастающим законным потомством старшего наследника царского рода Астингов.

Эта крайне жестокая мера, принятая Гейзарихом, объясняется очень просто. Без устранения наследников Гундериха, Гензерих, отпрыск брака царя вандалов с наложницей, имел бы меньше прав на престол, чем всякий остающийся в живых прямой потомок Гундериха. Оппозиционеры из числа вандальской знати всегда могли бы объединяться вокруг любого из «Гундариховичей», как вокруг знамени. Любая, даже самая мелкая, группа недовольных могла бы обосновать свое выступление против «колченогого ублюдка» стремлением защитить права «законных наследников законного царя» от притязаний его «узурпатора»-дяди. И, в результате, устранить Гейзериха без особого труда. Поэтому, каким бы чудовищным преступлением не представлялось бы нам, нынешним, столь хладнокровное убийство царственных подростков, мы не должны забывать, что многие властители до и после Гейзериха, включая православных царей франков и других христианских властителей, вплоть до Ричарда III Английского и прочих, действовали аналогичным образом, ибо с законами и вопросами престолонаследия шутить, как это ни печально, не приходится...

Крайне осмотрительно и осторожно взялся Гейзерих за решение главной проблемы не только его правления, но и всего африканского царства вандалов - религиозного вопроса. Авторы всех без исключения хроник, повествующих нам о Гейзерихе, принадлежали к враждебной ему православной партии. Не удивительно, что при описании разгоревшейся в Африке фактически религиозной войны они следили, в первую очередь, за поведением царя вандалов - арианина-еретика - ставя ему «всяко лыко в строку». Из чего можно сделать вывод, что все принятые им насильственные меры, все, что противная сторона считала незаконным и жестоким, она сохранила на страницах хроник, вероятно, умолчав о том, что могло оправдать поведение Гейзериха в отношении кафоликов-ортодоксов. Но, несмотря на это весьма одностороннее летописание, у нас создается впечатление, что, хотя Гейзерих не отступал от своих принципов, он руководствовался в своих действиях в данной сфере обычной для него осторожностью и даже чуткостью. При не предвзятом анализе многочисленных нападок, содержащихся в исполненных ненависти сообщениях ограниченных в своих правах, лишенных права и возможности проповедовать свое учение и, в некоторых случаях, изгнанных из своих епархий-диоцезов кафолических епископов, да и прочих православных клириков,становится очевидным, что в этой религиозной войне Гейзерих был не нападающей, а обороняющейся стороной (по крайне мере, с момента взятия Карфагена).

Верность арианству была для вандалов средством самоутверждения и самосохранения, средством обретения пути к осознанию своего места в мире уже не языческой, но христианской Античности, однако по-прежнему во многих отношениях бесконечно превосходившем мир германства. Еще идя в бой на полях Паннонии, вандалы несли с собой, как знамя, готскую библию Ульфиласа-Вульфилы. Поэтому порочащие Гейзериха утверждения, будто царь вандалов был при рождении крещен по православному обряду, впоследствии же отпал от православия, уклонился в арианство и, со всей силой ненависти отступника-ренегата к преданной им вере, обрушился на африканских православных римлян, нельзя рассматривать иначе, чем заведомо ложные измышления. В самом сердце суггестивного превосходства римского, латинского мира готская библия Вульфилы, это сокровище христианско-германской письменности, приобрела для германцев, понимавших ее содержание, написанное на их родном языке, еще большее значение, чем прежде. Однако за те немногие годы, что прошли со времени Вульфилы, вандалы не успели обзавестись собственными священниками, равными своим римским, православным, кафолическим противникам в плане образования, красноречия и умственного развития. Пройдя трудную школу борьбы с донатистами и пелагианами, отточив свой ум и язык на иногочисленных синодах и соборах, обучившись диалектике у златоустов вроде блаженного Августина, православная элита Карфагена далеко превосходила все остальные христианские богословские течения и школы, будь то в (Малой) Азии, Италии или Египте. Немногочисленная группа арианских священников, пришедших в Африку в обозе вандало-аланского «народа-войска» не имела ни малейших шансов одолеть в попытках затеять «прю о вере» этих виртуозов христианских полемики и дебатов, риторики и диалектики. Арианские священники вандалов с самого начала владели только языком меча. Притом меча железного, а не меча духовного, который, по Писанию, есть Слово Божие...

Прекрасно понимая это, мудрый и осмотрительный Гейзерих, стремясь избежать ненужного кровопролития на почве межрелигиозных распрей, ограничил сферу действия «вандальской» арианской веры своим собственным народом и примкнувшими к нему иноплеменниками, которых можно было легко распознать по одежде, и утешил своих разгневанных его терпимостью к иноверцам зилотов-священников передачей им православных церквей и дворцов для отправления арианского культа и проживания в достойных условиях. Установленные им таким образом границы между вероисповеданиями и народами, возможно, в отдельных случаях, и нарушались победителями-вандалами, становясь все менее устойчивыми и все более размытыми, когда иные римляне (например, придворные вандальского царя) из оппортунистических соображений «перекрещивались» из православных в ариан. Гейзерих неукоснительно требовал от своего окружения (во всяком случае, от придворных высокого ранга) принадлежности к арианской церкви, отказываясь даже от услуг весьма дельных советников, если те оказывались не готовы к отречению от православия. Спору нет, тем самым он оказывал на них давление. Но разве в нашем время в какой-либо стране (причем не только в Африке) кой-где порой не оказывается в тех или иных правительственных или же государственных ведомствах аналогичное давление на желающих служить правительству или же государству «инаковерующих», если не сказать - инакомыслящих, несмотря на все славословия «свободе совести»?

Совершенно иным было положение православных священнослужителей Карфагена и всей завоеванной Гейзерихом Африки. Это положение было сложным, трудным, почти невыносимым. Ибо кафолические иерархи были вынуждены, несмотря на все свое блестящее образование и свою искреннюю убежденность в истинности своей веры, оставаться в бездействии, наблюдая за утратой завоеванных православием позиций среди его исповедников, отпадавших от православия из низких, корыстных побуждений, в погоне за доходными местами, за бренными мирскими благами. Не говоря уже о реальных притеснениях, которыми подвергались те или иные епископы-кафолики, не желавшие смиряться с ситуацией, в своих епархиях. И никто не может осудить православную церковь за то, что загнанная арианами-завоевателями в угол, постоянно атакуемая пришельцами-еретиками, притесняемая церковь, полностью осознавая весь масштаб угрожающей ей опасности, сочла необходимым, перейти в контратаку, чтобы защититься. Ибо, как известно, лучший способ обороны - нападение. Гейзерих, в отличие от некоторых своих преемников, смог правильно оценить расстановку сил. Он понимал, что не сможет добиться победы на этом фронте, и потому с самого начала старался не дать разгораться конфликту и по возможности сгладить противоречия. Так, он дозволил православным избрать епископа-кафолика для Карфагена (за что православные подданные Гейзериха не преминули «отблагодарить» царя-еретика яростной антиарианской агитацией, совершавшейся у него на глазах), и вмешивался лишь в тех случаях, когда его верным вандалам угрожала опасность быть совращенными мощной, целенаправленной и весьма искусной пропагандой проповедников враждебной религии. Опасность обращения вандалов в православие возрастала по мере того, как вандальская молодежь во все большей степени овладевала латинским языком, в то время как почти никто из римлян (число льнувших к царскому престолу ренегатов было все-таки не велико, да и не могло быть очень уж большим) не изучал язык своих новых хозяев и не посещал арианские богослужения, ибо не понимал готско-вандальского языка, на котором они совершались. Поэтому православным миссионерам сопутствовал все больший успех в деле обращения «заблудших душ», большинство обращаемых в христианство язычников обращалось ими в кафолическую веру и численное соотношение между арианами и православными в царстве Гейзериха неуклонно сдвигалось в пользу православных. Тем самым создавалось, как писал Готье, существенное ограничение распространению арианства, и без того не слишком распространенного на латинском Западе Римской империи. Германские цари, включая Гизериха, явно осознавали данное обстоятельство. И потому, в общем то, требовали не более чем признания за арианством права на существование.

Если, в данной области, Гейзарих мог лишь вести оборонительную войну, в надежде на то, что укрепившееся, прочное арианское царство постепенно ослабит позиции православных, то, с другой стороны, Внутреннее море теперь, после завоевания Карфагена, заманчиво плескалось у причала. И успехов, добиться которых Гейзериху помешали римляне Карфагена, он теперь мог достичь в борьбе с самим Римом.

Период бездействия вандалов в отношении Рима окончился с достижения новых успехов гуннами. Хотя однозначно подтверждается античными авторами как несомненный факт лишь договоренность между Гейзерихом и Аттилой лишь относительно одного военного похода - сицилийской авантюры с участием пяти восточноримских полководцев.

Взятие Карфагена вандалами произошло без единого взмаха меча и, соответственно, без единой капли крови, в том числе и римской. Однако оно означало нарушение мирного соглашения, заключенного между Гейзерихом и некоронованным владыкою Второго Рима - Флавием Аспаром. Поэтому весть о падении столицы Африки прозвучала в ушах римлян как сигнал тревоги, сигнал бедствия. Ибо Карфаген был не просто городом. В условиях упадка Рима на Тибре, он стал городом особо важным.

Когда же Гизерих начал через полгода после взятия этого особо важного для Гесперийской (Западной) империи «потомков Ромула», усиленно вооружаться и весной 440 г. большой вандальский флот покинул гавань Карфагена, обе римские державы охватили страх и ужас. Выход флота в море мог стать известным римским самодержцам из донесений соглядатаев. Однако цель экспедиции была им явно не известна - еще одно свидетельство в пользу выдающихся организаторских способностей Гейзериха. Его ближайшие сотрудники языки не распускали. В то время как обо всех планах, вынашиваемых в западноримской Равенне или восточноримском Константинополе, почти сразу же начинали судачить во всех гаванях Внутреннего моря.

Это незнание римлянами истинных намерений и целей морского похода вандальского царя увеличивала страх, охвативший «потомков Энея и Ромула». Для репутации, которой пользовался Гейзерих уже тогда, характерно, что в Италии была объявлена, так сказать, всеобщая мобилизация, в то время как на Босфоре Фракийском стали спешно укреплять фортификационные сооружения. Италийскими ополченцами, в отсутствие военного магистра Западной Римской империи Флавия Аэция, сражавшегося в Галлии с гуннско-германской армией вторжения царя Аттилы, командовал презентальный военный магистр Сигисвульт. Судя по имени, Сигисвульт был тоже германцем (никого другого римляне, естественно, и не подумали бы противопоставить Гезериху). Он приказал восстановить обветшавшие укрепления Рима. Однако пока что у Гизериха были другие цели. Он высадился в сицилийском порту Лилибее (современной Марсале), разграбил Сицилию и осадил столицу острова Панорм (сегодняшний Палермо).

Тогда восточноримский император, располагавший флотом (состоявшим, правда, в основном из транспортных судов), вспомнив наконец об общеримской солидарности, направил на Сицилию сильный экспедиционный корпус, командовать которым назначил, однако, не менее пяти полководцев (несомненно, опасаясь концентрации в руках одного или даже двух командиров слишком многочисленного воинского контингента, чья мощь могла, не дай Бог, побудить этого одного или этих двоих к попытке узурпации императорской власти). Хотя, по меньшей мере, два из этих пяти римских полководцев, а именно - Герман и Аринфей Младший, были германцами (т.е., казалось бы - «бойцами по жизни»), им не удалось добиться никаких успехов в борьбе с Гейзерихом. Они не смогли даже помешать опытным в деле грабежа провиантским командам и фуражирам «Зинзириха-риги». Главный из пяти восточноримских военачальников - магистр милитум и консуляр Ареовинд, удостоенный за десять лет до начала Сицилийской кампании звания консула, был истинным «кунктатором» («медлителем») преклонных лет, неторопливо маневрировавшим на Сицилии до тех пор, пока не грянул гром, в форме вторжения в восточноримскую Фракию гуннов, подступивших к самому Константинополю. Перед лицом грозящей столице римского Востока катастрофы так и нем добившиеся на Сицилии успеха «ромейские» войска были спешно отозваны на Босфор для защиты Нового Рима («Царственного града», или же - Царьграда, говоря по-русски).

С учетом столь явно скоординированных военных действий гуннов и вандалов против римского Востока (которые, с учетом их размаха, требовали своевременной тщательной спланированной подготовки), в обеих половинах Римской «мировой» державы, разумеется, распространились слухи об «Антанте», сиречь «сердечном согласии» между двумя могущественнейшими разбойниками той поры - Гейзерихом и Аттилой. Хотя на тот момент ни первый, ни второй, еще не продемонстрировали «урби эт орби» все, на что были способны, не раскрыли, так сказать, весь свой потенциал, время показало, что интуиция двух римских императоров и их военачальников не подвела «ромеев». Аттила избавился от своего брата-соправителя Бледы, или Влиды (хотя не все античные авторы прямо объявляют гуннского братоубийцей). А Гейзерих, по возвращении своей «грабь-армии» с Сицилии, молниеносно подавил два крупных заговора, учинив кровавую расправу над их участниками. Первый заговор замыслило его собственное окружение. Возможно, раздосадованное тем, что взятая у римлян на Сицилии добыча была распределена не старым, дедовским и прадедовским способом, принятым в пору скитания вандалов по Европе, а досталась главным образом ставшему, в полном блеске своего могущества, слишком высокомерным Гейзериху. Так объяснял причины заговора вандальской знати, например, Прокопий Кесарийский. Другой же заговор созрел среди римских аристократов Карфагена. Он, впрочем, оказался менее хорошо подготовлен и потому менее опасен. Подавить его стоило гораздо меньшего труда.

Хотя трудно поверить, что такой «тертый калач», «стреляный воробей», как Гейзерих, достигший уже пятидесятилетнего возраста, ни с того ни с сего стал вдруг «высокомерным», внутриполитический кризис был, несомненно, серьезным.

При его подавлении пролилось не меньше вандальской крови, чем на войне с внешним врагом...

Вполне можно представить себе, что именно при подавлении вандальского заговора погибла вдова Гундериха со своими детьми. Ибо нам не точно не известно, когда именно это случилось. Известно лишь о ее утоплении в нумидийской реке Ампсаге (чаще всего смертная казнь над женщинами в зоне действия не только вандальского, но и вообще германского права осуществлялась именно в форме утопления, хотя наиболее знатных преступниц разрывали или волочили до смерти дикими конями - как, например, предавшую готского царя Германариха знатную росомонку Свенильду-Сунильду или франкскую царицу Брунгильду-Бругнегот, убившую десять членов царской семьи). Правда, от Карфагена до Нумидии нужно было скакать несколько дней. Но, возможно, группа заговорщиков, включая вдову и детей Гунериха, пыталась спастись бегством, была схвачена погоней, высланной ей вслед «Зинзирихом-ригой», и казнена под горячую руку, без особых церемоний.

Следующим шагом к укреплению внутриполитического положения вандало-аланского царства был мирный договор, к заключению которого Гейзерих вынудил западноримского императора Валентиниана III. По этому договору Рим признал Гейзериха самостоятельным правителем, продолжавшим считаться римским «федератом» лишь в западной части своих африканских владений (двух Мавретаниях и западной Нумидии со стойкой Циртой). Карфаген же, с окружающими его стратегически важными богатыми провинциями, считались отныне совершенно независимым, самостоятельным вандальским царством. Подобного успеха еще не добивался в борьбе ни с одним римским императором ни один варварский правитель. Даже вестгот Аларих и гунн Аттила (а впоследствии остгот Теодорих и франк Хлодвиг) получили от римлян знаки отличия и звания римских полководцев, признав тем самым над собой верховное главенство римских императоров (став их вассалами, если использовать терминологию уже неумолимо надвигавшегося на античный мир Средневековья). Гейзерих же никогда не гнался за такими почестями. Его хладнокровие, практический ум и здравое самоощущение наглядно проявились в мирном договоре с августом Валентинианом III, направленном лишь на получение реальной выгоды. Не испытывая никаких комплексов неполноценности ни перед Ветхим, ни перед Новым Римом, Гейзерих не позволил купить себя задешево, обольстить себя дешевыми лаврами из увядающего триумфального венка «потомков Цезаря и Константина».

Именно в духе проводимой им решительной реальной политики Гейзерих в общем и целом хранил верность этому мирному договору. Правда, Гидатий-Идаций сообщает в своей «Хронике» под 445 г. о молниеносном нападении на побережье Галлии, при котором были угнано в неволю множество галльских семей. Но, даже если нападающие были вандалами (в чем многие сомневаются), этот отдельно взятый «викинг» (одно из значений данного слова - «морской набег») был явно исключением, лишь подтверждающим правило. В 446 г. через военного магистра Западного Рима Флавия Аэция, весьма ценившего царя вандалов Гейзериха, даже велись переговоры о заключении брачного союза между семейством «Зинзириха-риги» и западноримским императорским домом. Впрочем, никаких подробностей об этих матримониальных планах автору этих строк не известно, хотя намек на их существование содержится в хвалебном стихотворении (панегирике) Аэцию латинского поэта (из германцев) Меробавда, дослужившегося со временем до римского сенатора, патриция и даже военного магистра римских войск в Испании.

В то время как этот союз все-таки был заключен, хотя и по прошествии целого ряда лет, другой многообещающий политический брак не удался. Сын Гейзериха Гунерих женился на вестготской царевне, чтобы улучшить отношения с вестготами, давними, если не сказать - потомственными - врагами вандалов. Однако новобрачная, очевидно, более преданная своему народу, чем супругу-иноплеменнику, судя по всему, попыталась отравить свекра. Разгневанный Гизерих был вынужден отправить горе-отравительницу (повелев немного обкорнать ей нос и уши для острастки) восвояси, в расположенное в римской Галлии Толосское царство вестготов. Разумеется, все могло быть и иначе. У Гейзериха заболел живот - вот он и заподозрил в нелюбимой им и без того (кто знает, почему) невестке отравительницу. Возразить ему никто не пожелал (а может, не посмел). И его сын царевич Гунерих опять был в распоряжении своего властного отца для заключения очередного политического брака. В данной, как и во многих других областях внутриполитическая история вандальского царства дает большой простор для всевозможных спекуляций. Мы ж только повторим: «Темна вода во облацех»...

Мы видим все, происходящее в державе Гизериха, как сквозь мутное стекло, и начинаем различать события яснее лишь после выхода вандалов из их африканских «берлог». Осмелев, они решаются наконец вступить на «священную» землю Италии, где каждый квадратный километр имеет свою давнюю историю, и где целая армия хронистов наблюдает за происходящим. Правда, высадка в Италии, сердце Западной Римской империи, требовала тщательной подготовки. Ибо Гейзерих, знаменитый и внушающий страх, уже при жизни начал «бронзоветь», становясь памятником самому себе. И потому он не желал быть причисленным римлянами к «вероломным варварам», хранившим верность договорам лишь пока им это было выгодно (как, например, «царь-батюшка» Аттила).

И сын Гейзерих дождался-таки выгодного момента для нападения на Гесперийскую державу римлян. На счастье всех врагов империи, ничтожный август Валентиниан, по наговору придворных интриганов, собственноручно убил победителя бургундов, гуннов и остготов Флавия Аэция, отрубив себе тем самым (по образному выражению современника) левой рукой правую. Воистину, кого Бог желает покарать, тех Он лишает разума! 16 марта 455 г. был, в свою очередь, убит и сам западноримский август Валентиниан III, причем никто из императорских телохранителей и пальцем не пошевелил, чтоб защитить своего государя или покарать цареубийц, за исключением одного единственного воина, обнажившего меч, но так и не пустившего его в ход (увы, «цивилизованные» римляне не менее кроваво расправлялись друг с другом, чем «дикие вандалы», так охотно порицаемые римлянами за «кровожадность»). Организовавший убийство своего государя придворный по имени Петроний Максим насильно возвел на свое ложе овдовевшую, по его, Максима, милости императрицу Евдок(с)ию, выдав ее дочь от, покойного ныне, августа Валентиниана - тоже Евдок(с)ию - за собственного сына и наследника Палладия. Высокие отношения, что и говорить! Куда там каким-то варварам-вандалам...

Все это произошло с молниеносной быстротой. Возможно, потому, что Максим «нутром чуял», что править Западным Римом ему недолго. Предчувствие его не обмануло. Похоже, Гейзерих только и ждал подобного поворота событий, одним махом освобождавшего его от соблюдения обязательств по мирному договору 442 г. Ибо, по представлениям не только вандалов, но и всех прочих не-римлян, такие договоры заключались между отдельными людьми, а не между государствами. К тому же в ходе осуществленного крайне жестоким способом государственного переворота в Западной империи от узурпатора (чью жену, правда, в свое время изнасиловал устраненный им позднее император Валентиниан, так что к мотивам Петрония Максима вполне можно причислить и желание отомстить венценосному насильнику) пострадали столь знатные дамы, как супруга и дочь самого императора римлян. И потому все государи окрестных земель просто обязаны были встать на защиту обиженных, если имели для этого силы и возможности. Несколькими годами ранее разочарованная во всем на свете западноримская царевна - Гонория (Онория) - обиженная собственным братом-императором (который с ней, между прочим, открыто сожительствовал, в поношение Граду и Миру), и, не встречая ни у кого из соотечественников поддержки и сочувствия, в отчаянии обратилась, с просьбой о помощи, не к кому иному, как к «Бичу Божьему» Аттиле. Вызвав тем самым форменую мировую войну. Теперь же аналогичную войну, как принято считать, вызвала вдова Валентиниана III Евдоксия, обратившись за помощью к Гейзериху.

Тому только такой благовидный предлог и был нужен. Весной 455 г. вандальский флот вышел, подгоняемый попутным ветром, в открытое море. Вероятно, это произошло всего через несколько дней после получения чрезвычайно важного известия о том, что два готских «федерата, служившие под знаменами патриция Аэция, желая отомстить за вероломное убийство своего военачальника августом Валентинианом, и будучи подкупленными Петронием Максимом, убили императора-убийцу. Мы не знаем точно, что и когда происходило в тогдашнем Ветхом (да и Новом) Риме. Но считается, что цареубийство произошло 16 марта 455 г. в поместье «У двух лавров» (лат. Ад дуос Лаврос) в трех милях от «Вечного Города» на Тибре, расположенном на Лабикской дороге (лат. Виа Лабикана), где Валентиниан наблюдал за воинскими упражнениями своей гвардии. Небольшая группа готских офицеров (лат. оффициалов), в т.ч. некие Оптила и Травстила, набросилась на императора-злодея, заколов его, как кабана, на глазах изумленной публики и воинов, отрабатывавших оружейные приемы.

Мы не знаем, направила ли царственная вдова Евдок(с)ия в Карфаген собственного гонца из числа преданных рабов или же царедворцев с подробным описанием случившегося и приглашением Гейзериха, в качестве мстителя-спасителя в италийский Рим. Источники в этом вопросе расходятся. К тому же известно, что подобные «приглашения» были достаточно распространены (вспомним о приглашении Аттилы страждущей Гонорией). Впрочем, у Евдоксии было достаточно веских причин действительно позвать вандальского царя на помощь. Ведь Петроний Максим, новый западноримский «август на час», не только насильно превратил Евдоксию в свою супругу, но и в первую же брачную ночь, издеваясь над принужденной им к сожительству императрицей, сообщил ей, что и был фактически убийцей ее прежнего супруга, готы же - лишь его, Максима, послушными орудиями. Правда, как уже говорилось выше, у Петрония имелся мотив к совершению преступления, который, возможно, мог бы учесть в качестве смягчающего обстоятельства, и современный суд. Еще в бытность Максима «простым» римским сенатором, август Валентиниан, действуя хитростью, а затем - и насилием, овладел красавицей-женой Петрония, которая от горя и стыда умерла, как «последняя Лукреция Рима» (как утверждал Фердинанд Грегоровиус в «Истории города Рима в Средние века»), иными словами - покончила с собой.

Навряд ли Гейзерих особенно вникал во все подробности этой кровавой аферы. Но «колченогий евразиец» не преминул воспользоваться удобным поводом, и, поскольку он (как утверждает готоаланский историк на восточноримской службе Иордан) порою действовал быстрее, чем другие думали, его громадный флот, к ужасу римлян, беспрепятственно вошел в Порт Августа (Римский Порт), позднейший Порто (важнейшую гавань тогдашнего Рима на Тибре, ибо прежняя главная гавань - Остия - к описываемому времени обмелела). От Порта в Рим вела большая и удобная дорога - Виа Портвенис (Портуэнис) - так что Гейзериху удалось окружить Ветхий Рим в мае 455 г., всего через пару недель после совершенного Петронием Максимом цареубийства. Воздушно-десантных войск тогда еще не было в природе. Но современный морской десант вряд ли мог бы управиться с делом быстрее, чем морской десант царя вандалов. Что доказывает: Гейзерих превратил в принцип секрет успеха всех великих полководцев. Как ни тщательно он обдумывал, как ни разумно он ни планировал свои действия, но при их осуществлении он был так же стремителен, как Цезарь до, каан Хубилай, Суворов и Наполеон - после него.

Ожидать сопротивления от римских граждан, некогда столь гордых и воинственных, теперь же не способных ни на миг преодолеть ту охватившую их сонную, убийственную одурь, о которой столько сокрушался массилиец Сальваин, Гизериху, разумеется, не приходилось. Ибо Рим стал не тот, каким был когда-то. Еще в III в. в Риме на Тибре, как подчеркивал Эмиль Чоран, «только шестьдесят тысяч жителей из миллиона были латинского происхождения (и вряд ли к середине V в. доля таковых в изрядно сократившемся населения «столицы обитаемого мира» увеличился хоть ненамного - В.А.). Как только какой-нибудь народ доведет до конца историческую идею, воплощение которой входило в его миссию, ему становится незачем сохранять свою самобытность, свою харкктерную внешность в хаосе разноплеменных лиц». Со всеми вытекающими...

Во время своего короткого, молниеносного похода на Старейший Рим Гейзерих сделал только одну единственную остановку. 31 мая император Запада Петроний Максим был, при попытке к бегству из «столицы мира», то ли побит камнями своими бургундскими наемниками, не пожелавшими осквернять свои мечи кровью вероломного узурпатора, то ли растерзан в клочья «свободными римскими гражданами». Через два дня после жалкой гибели «августа на час папа римский Лев I вышел из беззащитного Града на Тибре и, явившись в стан Гейзериха, попросил царя вандалов пощадить жителей и постройки. При этом римский епископ заверил Гейзериха в том, что никто из римлян не окажет ему сопротивления, что поэтому в городе не будет уличных боев и, таким образом, удастся избежать пожаров.

Папе Льву I, прозванному Великим, было не впервой выполнять эту миссию. Тремя годами ранее римский понтифик, выйдя навстречу опустошавшим северную Италию гуннам Аттилы, встретил «царя батюшку» под Мантуей (родным городом патриарха римской литературы, автора «Энеиды» Публия Вергилия Марона). Согласно позднейшей легенде, суеверный гуннский властелин счел разумным склониться к мольбам князя православной церкви, видимо, обладавшего колдовскими силами. В результате средняя и южная Италия были спасены от гуннского нашествия, Аттила же вскоре скончался. Гейзерих, твердый в своей арианской вере, видимо, встретился с папой без тайного страха и без колебаний. К кровопролитию он стремился меньше, чем к захвату рабов и заложников, которых можно было обратить в деньги, а горящие здания, как известно, сложно грабить. Следовательно, полюбовное соглашение с папой Львом вполне отвечало планам вандальского владыки. То, что Гейзериху удалось принудить не только вандалов и аланов, но и свои мавританские вспомогательные войска (тех самых темнокожих воинов в бурнусах, что так поразили автора настоящей книги и его школьного друга Андрея Баталова в детстве, при рассматривании репродукции картины Брюллова «Нашествие Гензериха на Рим» в седьмом томе детской энциклопедии «Из истории человеческого общества») к строгому соблюдению договоренности с римским первосвященником, наглядно свидетельствует о непререкаемом авторитете, которым «Зинзириха» пользовался у своих разноплеменных, разномастных (в полном смысле слова) подданных.

Именно эта уверенность «колченого евразийца» в своей власти над вандалами, аланами и маврами позволила ему ограничить систематический грабеж Первого Рима ровно четырнадцатью днями - сроком, за который любое другое войско, несомненно, вышло бы из подчинения любому другому полководцу, за который любой другой монарх утратил бы власть над своими воителями, что доказывается примером разграбления Второго Рима участниками Четвертого Крестового похода во главе с венецианским дожем Энрико Дандоло в 1204 г. При разграблении Первого Рима в 410 г. Аларих смог держать своих вестготов (и сарматов с гуннами) в узде на протяжении трех дней (по мнению большинства историков), что уже немало, и все же тогда не обошлось без эпизодов, наглядно свидетельствующих о его балансировании на грани оргиастического хаоса. А вот с разграблением Ветхого Рима вандалами и иже с ними дело обстояло совершенно по-иному. Они грабили Рим с профессиональным спокойствием и хладнокровием современных мафиози. Последовательно прочесывая улицу за улицей, квартал за кварталом, в сопровождении повозок, нагружаемых награбленным добром. Бесконечные колонны телег и повозок катились из столицы мира по Портвенской дороге к кораблям, заполняя своим содержимым их трюмы. Все, что не служило главной цели, оставлялось без внимания, неповрежденным. Насилий никаких не совершалось. Во-первых, они только вызывали бы ненужные задержки, отвлекая грабителей от дела. Во-вторых, вандалы и без того взяли в заложники множество состоятельных римских семей (включая императорскую), с чьими женами и дочерьми они могли потом, «уж опосля», в родимой Африке, сколько угодно забавляться, в ожидании выкупа. Пока же золотая и серебряная утварь из ограбленных римских домов была грабителям важнее. Впрочем, не гнушались они (в особенности - нищие сыны пустыни) и медной посудой. Но, не щадя святынь языческих, щадили христианские святыни. «На Капитолии они разграбили храм Юпитера, остававшийся до того времени нетронутым. Гензерих похитил из этого храма не только статуи, которыми он надеялся украсить свою африканскую резиденцию, но приказал еще снять наполовину крышу храма и нагрузил корабли дощечками позолоченной бронзы, из которых сделана была крыша» (Грегоровиус).

Итак, запомним хорошенько, уважаемый читатель, что для украшения своей новой столицы Гейзерих распорядился вывезти из Рима на Тибре все, что только было ценного в художественном отношении - и колонны, выломанные из храмов и дворцов, и позолоченные черепицы, снятые с крыши храма Юпитера Капитолийского (все еще возвышавшегося посреди давно уже, казалось бы, ХРИСТИАНСКОГО Рима!), и статуи работы прославленных античных ваятелей. Как, кстати, в свое время поступил не кто иной, как первый христианский император Константин Великий, ограбивший, для украшения своей новой столицы на Босфоре лучшими произведеньями искусства всю Италию и Грецию. «Константин, грабивший города Европы и Азии с той целью, чтобы обогатить новый Рим, Византий, всякого рода предметами поклонения и произведениями искусств, первый стал увозить из Рима статуи. На одном лишь ипподроме своего нового города Константин поставил 60 римских статуй, без сомнения, самых лучших, и в числе их статую Августа. Известно, что Константин приказал также перевезти на корабле из Рима в Византий монолитную колонну из египетского порфира, имевшую в вышину 100 футов. На эту перевозку потребовалось целых три года; этот громадный колосс был поставлен с громадными трудностями на форуме в Византии, а в основании его был заделан Палладиум (священная статуя-оберег, изображавшая богиню-градохранительницу Афину Палладу; сброшенная с Олимпа на землю Зевсом, она поначалу хранилась в Трое, как залог неприступности города, пока, после взятия Трои греками, не была вынесена из горящего города Энеем, перенесшим ее в италийский город Альбу Лонгу, откуда палладиум попал в Рим, где хранился вместе с другими реликвиями в сокровенном месте храма Весты, богини домашнего очага - В.А.), также взятый Константином из Рима; последнее, однако, маловероятно. Но произведений искусства в Риме было такое неистощимое множество, что грабеж не был бы заметен даже в том случае, если бы Константин похищал их за раз сотнями». (Грегоровиус).

Уже сам факт отбора Гейзерихом ЛУЧШИХ статуй и колонн для украшения своей столицы ставит под сомнение «дикость» и «бескультурье», приписываемые повелителю вандалов и его темным подданным, якобы совсем не разбиравшимся в произведениях искусства. Правда, вандальский корабль, предназначенный для доставки в Африку античных статуй, оказался настолько перегруженным, что затонул - единственный из всех судов грабительской флотилии - на обратном пути во время шторма - запоздалой мести, постигшей грабителей-еретиков. «Прокопий вполне точно говорит, что один корабль был нагружен статуями и из всех кораблей он один потонул; остальные же благополучно дошли до карфагенской гавани» (Грегоровиус).

«Но беспристрастное исследование не подтверждает той пошлой басни, что вандалы разрушали здания в Риме. Никто из историков, которые только писали об этом событии, не называет ни одного здания, которое было бы уничтожено вандалами. Прокопий (Кесарийский - В.А.), от внимания которого не ускользнули развалины преданных огню готами дворцов Саллюстия, сообщает только, что вандалы разграбили Капитолий и дворец цезарей; и только позднейшие византийцы, списывавшие друг у друга, говорят общими словами о поджогах в городе и гибели от огня многих замечательных его сооружений. А между тем мы увидим, что еще Кассиодор (в VI в. - В.А.) описывает эти великолепные памятники и восхваляет заботы гота Теодориха о сохранении их. И мы закончим наше исследование по этому вопросу словами римлянина: «Насколько мне известно, не установлено, что Гензерих разрушал здания и статуи города».

Так с полным на то основанием пишет Фердинанд Грегоровиус в своей непревзойденной по подробности изложения и глубине оценок «Истории города Рима в Средние века». Однако «людская молва - как морская волна», «добрая слава лежит, а дурная - бежит»... Дочери Евы и сыны Адама во все времена склонны верить не тем, кто разоблачает сенсации, а тем, кто их создает, раздувает и тиражирует. Из всего того, что творили вандалы, у себя дома в Африке или в походах, нет ничего, в чем они могли бы себя меньше упрекнуть, как в этом «опустошении» (используя термин Грегоровиуса) «Вечного Города» на Тибре. Почти через сто лет после нашествия на Ветхий Рим вандалов, остготский царь Италии (и наместник в ней константинопольского императора) Теодорих Великий и его магистр оффиций Кассиодор Сенатор при всем своем желании никак не могли бы заботиться о сохранение римских архитектурных шедевров, если те были в свое время разрушены вандалами. А то, что средневековый Рим лежал в руинах и оставался безрадостным скопищем развалин вплоть до начала XVI в., объясняется последствиями многолетней войны на уничтожение, развязанной восточными римлянами цезаря Юстиниана I на территории Италии против остготов. Истребительной войны, в ходе которой Вечный Город многократно переходил из рук в руки, пока не был действительно разрушен (только вот не вандалами). И весь христианский мир не позаботился о том, чтобы поднять Рим из руин, меланхолично сокрушаясь о том, что Форум превращен в коровье пастбище (кампо ваччино), как, к примеру, делал это Н.В. Гоголь в своей повести «Рим»...

Однако Вечный Город во все времена был в центре внимания. Происходящие в Риме на Тибре события сразу же становились известны всему земному кругу. И даже тот, кто раньше никогда не слышал о вандалах, присоединял свой возмущенный голос к горестному хору, оглашавшему, в частности, Галлию. Хотя мир, казалось бы, испокон веков переживал куда большие ужасы и жестокости. Достаточно вспомнить зверства, творимые, как нечто само собою разумеющееся, даже самым культурным народом античного мира - греками, в завоеванных ими греческих же городах (не говоря уже о городах не греков, варваров - к примеру, Трое или Персеполе). И, тем не менее, две недели спокойного, организованного, без эксцессов, разграбления града ни Тибре, продолжавшего считать себя «пупом земли», закрепили каинову печать на челе вандалов, наложенную на него мнением Запада. Восточноримский стратиг Нарзес, истребитель италийских остготов и (попутно) разрушитель италийских городов, удостоится всяческих почестей и благодарной памяти потомства, как сокрушитель варварской гордыни. А Гейзерих останется в учебниках как некое исчадье зла, проклинаемый проповедниками с церковных амвонов и кафедр как предтеча Антихриста. По возвращении в Карфаген из основательно разграбленного его воинами Рима, Гизерих был вынужден запретить своим православным подданным читать проповеди о Навуходоносоре и прочих безбожных тиранах, не без основания подозревая, что проповеди в действительности направлены не против этих ветхозаветных нечестивцев, а против него, многогрешного.

К слову говоря, вандалы весьма расчетливо превратили свою челядь, двуногую добычу, в деньги. Они отпустили взятые ими в Риме в полон сенаторские семьи, которым, правда, пришлось провести в Карфагене и его окрестностях несколько не слишком приятных месяцев, за выкуп на свободу. Однако похищенные в городе на Тибре драгоценные произведения искусства оставили себе, прекрасно отдавая себе отчет в их ценности. Они и не подумали переплавить шедевры древних мастеров, лишь потому, что те были изготовлены из золота. В отличие от христианнейших королей Испании (кичившихся своими вестготскими корнями), именно переплавивших золотые предметы искусства, захваченные испанскими конкистадорами в ацтекском Теночтитлане и инкском Куско. К захваченным в Риме сокровищам Иерусалимского храма иудеев, вывезенным в свое время римлянами в град на Тибре, вандалы отнеслись с таким благоговением, что Велизарий впоследствии, завоевав царство вандалов, смог перевезти их целыми и невредимыми в Константинополь, где их следы затерялись лишь после захвата Второго Рима на Босфоре турками-османами в 1453 г.

«Еще более сожалений вызывает в нас похищение (вандалами в Риме - В.А.) другой добычи. То были сполии (святыни - В.А.) Иерусалима. Путешествуя по Риму, мы можем видеть еще теперь не вполне совершенные изображения утвари храма Соломона в остатках скульптурных украшений на арке Тита, и мы смотрим с изумлением на лихнух, или светильник, о семи ветвях (иудейский семисвечник - менору - В.А.), на священный жертвенный стол с двумя кадильницами, на две длинные трубы и ящик (арон кадош, священный кивот - В.А.). Эти изображения представляют ту добычу, которую Тит привез в Рим из разрушенного Иерусалима и которую подробно описал Иосиф Флавий. Бывшие среди этих сполий завесы храма и иудейские книги законов Веспасиан отдал во дворец цезарей, а золотой светильник и драгоценные сосуды – в свой храм Мира. Сам храм сгорел при Коммоде (римском императоре Луции Элии Аврелии Коммоде, беспутном сыне добродетельного августа Марка Аврелия - В.А.), иудейские же сокровища были спасены, и их сохраняли в другом месте, которое осталось для нас неизвестным; здесь они оставались в продолжение веков. В числе сокровищ, накопленных Аларихом (царем вестготов, взявшим Рим в 410 г. - В.А.) в Каркассоне, также находились украшенные драгоценными камнями сосуды из храма Соломона, взятые Аларихом в Риме. Но другие иудейские драгоценные предметы оставались еще в Риме, так как Гензерих приказал отвезти на корабле в Карфаген вместе с утварью, награбленной в римских церквах, и еврейские сосуды, входившие в состав упомянутой добычи Тита.

Замечательное странствование святынь иудейского храма, однако, не закончилось этим. Восемьдесят лет спустя они были найдены в Карфагене Велизарием, и во время торжественного шествия по Константинополю их несли вместе с добычей, взятой у вандалов. Вид этих священных сосудов глубоко взволновал византийских иудеев, и они послали к императору депутацию просить о возврате им их святыни. По крайней мере, по словам Прокопия, один воодушевленный верою еврей, служивший у Юстиниана, уговаривал его не оставлять этих таинственных сосудов в своем дворце в Византии, так как они нигде не найдут себе покоя, кроме того места, где первоначально определил им быть Соломон, и похищение этих сосудов из древнего храма было причиной тому, что Гензерих завладел дворцом цезарей в Риме, а затем римское войско завладело дворцом (царей - В.А.) вандалов, где под конец находились священные сосуды. Напуганный всем этим Юстиниан, так говорит дальше Прокопий, приказал отослать иудейские сосуды в одну из христианских Церквей Иерусалима. Вполне ли справедлив или только отчасти этот рассказ современника Велизария, но он доказывает, что спустя почти пять веков после триумфа Тита воспоминание о священных сосудах все еще сохранялось в памяти людей. И за все это долгое время дети Израиля из поколения в поколение следили за своей святыней. С той поры нигде не упоминается о сосудах из храма Соломона; возможно, что они достались в добычу арабам; быть может, они были отосланы в Иерусалим и, подобно священному Граалю, затерялись на Востоке. Современник Юстиниана, армянский епископ Захарий, составивший опись общественных предметов в Риме, утверждает, однако, что в городе сохранялось двадцать пять бронзовых статуй, изображавших Авраама, Сару и царей колена Давида и перенесенных в Рим Веспасианом вместе с воротами и другими памятниками Иерусалима; а средневековая римская легенда прославляла латеранскую базилику тем, что в ней хранятся кивот Завета с скрижалями, золотой светильник, скиния Завета и даже священнические одеяния Аарона. Возможно, что на тех же кораблях, которые увозили добычу вандалов, находились и лихнух из храма Соломона, и статуя капитолийского Зевса – символы древнейших религий Востока и Запада».(Грегоровиус).

Этими уточнениями автор настоящих строк не собирается спасать поруганную честь царя вандалов, но лишь указать на вполне очевидные факты. Как Аттила, так и Гейзерих были, попросту говоря, слишком умны и неромантичны, чтобы увлечься пафосом разрушения ради разрушения. Они использовали свой разум для того, что приносило пользу им народам и намерениям. Они были не душевнобольными маньяками, а высокопоставленными практиками, предоставлявшими сомнительную честь состязаться в ненависти и фанатизме тогдашним интеллектуалам - так сказать, работникам умственного труда...

Крайне любопытно наблюдать за тем, как творчески Гизерих подходил к решению стоявших перед ним задач, с каким непревзойденным талантом прирожденного организатора он поручал те или иные задачи именно тем своим сотрудникам и подчиненным, которые были способны выполнить их наилучшим образом. Например, чисто военные задачи он поручал своему выдающемуся помощнику в ратном деле - своему сыну Гентону, бесстрашному, но осмотрительному воину. В управленческой сфере Гейзарих умело применял искусно сплавленную его усилиями германо-римскую амальгаму, еще крепче спаянную его преемниками на вандальском царском престоле. К традиционным германскими придворным должностям стольника, конюшего, кравчего и казначея, он добавил должность высшего чиновника - государственного препозита, или препозита царства (лат. препозитус регни) - своего рода министра внутренних дел. Последний в значительной степени взял на себя порядком тяготившее Гейзериха бремя постоянных перебранок с православным духовенством и разбора столь же постоянных жалоб духовенства арианского, требовавшего принятия все более суровых мер против кафоликов. Этого препозита царства звали Гельдика, к нему полагалось обращаться «Твое Великолепие». При сыне Гейзериха Гунерихе, аналогичную должность занимал некий Обад. Т.о. на этот высокий пост, предпосылкой к занятию которого было обладание знаниями и опытом в области управления и права, назначались германцы, в то время как управленцами среднего и низшего звена были достойные доверия вандальского правителя, знающие свое дело римские юристы. Гейзерих мог себе это позволить, поскольку, будучи царем, имел возможность вмешиваться в ход судебных процессов и отменять уже вынесенные приговоры. Ему приходилось делать это достаточно часто, ибо римские управленцы, естественно, были склонны к тому, чтобы в судебных спорах принимать сторону своих соплеменников. Вандальские нотарии лишь постепенно стали занимать соответствующие должности. Их число значительно возросло лишь при Гунерихе, сыне и преемнике Гейзериха.

Царя вандалов и аланов окружал совет, состоявший из особо приближенных к его особе лиц, не имевших четкого круга служебных задач, но всегда готовых выполнить любое его важное поручение, как легендарные «рыцари Круглого Стола» короля Артура Пендрагона. В-общем и целом, это был своего рода рудимент совета, собиравшегося в палатах древних германских царей, чтобы, сидя за царским пиршественным столом, свободно высказываться по тому или иному вопросу (даже «Бич Божий» Аттила, если верить «Готской истории» восточноримского дипломата Приска Панийского, пользовался неформальными услугами такого постоянно действующего «мозгового центра», перенятого им у своего шурина - гепида Ардариха).

За этим «круглым столом» царя Гейзериха присутствовали не только вандалы, но даже не германцы, вплоть до римлян - например, комит Севастиан, сын (по другим источникам - зять) былого врага вандалов, комита римской Африки Бонифация. Правда, для этого необходимо было выполнить одно условие вандальского царя - перейти в арианскую веру. Мера, необходимость которой становится вполне понятной, с учетом постоянной, охватывающей всю Экумену лихорадочной конспиративной деятельности, ведомой православными епископами, даже из мест, куда они были сосланы царем вандалов за строптивость. Правда, комит Севастиан, отказался доказать свою верность Гейзериху переменой веры, чем помешал своему карьерному росту, не будучи назначен командующим всем вандальским флотом. Не совсем ясно, куда столь стойкий в вере сын, или же зять, комита Бонифация потом девался. А вот о некоторых православных советниках царя вандалов, имевших испанское происхождение и не пожелавших принять арианство, известно, что они были казнены за неуступчивость.

Наряду с главным, царским двором, существовали и дворы вандальских царевичей, размещавшиеся в очевидно весьма комфортабельных, окруженных поистине райскими садами, поместьях ближайших родственников самодержца. Успешный флотоводец, например - царевич Гентон - мог т.о. наслаждаться плодами своих побед самостоятельно, не делясь ими с отцом (хотя и не думал оспаривать авторитет последнего), поэтому обычного соперничества между отцом и сыном в правление Гейзериха не замечалось. Чтобы раз и навсегда исключить борьбу за престолонаследие, Гейзерих разработал первый на христианском Западе закон о престолонаследии. Хотя повсюду римские легионарии и авксилиарии поднимали на щит своих любимых военачальников, выставляя их на показ почтенной публике, как очередных кандидатов на императорский престол, Гейзерих постановил, что первоочередное право на престол имеет стариший в царском роду. Правда, этот закон был обнародован лишь при оглашении его завещания.

Столь позднее обнародование этого практиковавшегося, хоть и негласно, судя по всему, уже на протяжении десятилетий порядка престолонаследия был примечательным реально-политическимс ходом царя-долгожителя. Его старшему сыну Гунериху, уже исполнилось шестьдесят, и Гейзерих не мог знать, переживет ли этот сын его самого (ведь второй его сын, Теодорих, уже умер). А его младший сын, Гентон, приобрел в народе такую популярность своими морскими победами, что, согласно древнему германскому обычаю избрания царей из рода Астингов, несомненно, избрали бы его, если бы...он не погиб от рук врага в ходе одного из своих морских походов «за зипунами». Итак, закон о престолонаследии был обнародован именно в тот момент, когда и без того не могло оставаться сомнений в том, кто станет править африканским царством после Гейзериха. Будь же он опубликован ранее, это, возможно, перессорило бы сыновей «колченого евразийца» между собой при дележе шкуры неубитого медведя...

Столь же ловко действовал Гейзерих и в области финансов. Он однозначно баловал свой собственный клан крайне низкими налоговыми ставками, не слишком обременял налогами мелких производителей (снабжавших всю военно-политическую надстройку вандальского царства благами земными), но давал почувствовать всю тяжесть налогообложения своим противникам - прежде всего, богатым римским семействам тех провинций, в которых число экспроприированных экспроприаторов было невелико, и кафолическому духовенству, которое при прежней, римской власти, до прихода в Африку вандалов, налогов почти не платило. Когда же после разгрома вандальского царства Флавием Велизарием в Африку возвратились (восточно)римские налоговики, почти весь афроримский народ горестно застонал под тяжестью многократно возросшего налогового бремени (включая недоимки, накопившиеся за десятилетия пребывания афроримлян под «вандальским игом») - и пожалел (а может, и всплакнул) о «варварах-вандалах»...

Особую группу весьма состоятельных подданных Гейзериха не вандальского происхождения составляли купцы, державшие в своих руках международную торговлю (на Руси их называли бы «гостями», а в Хазарском каганате - «рахдонитами») - греки, иудеи и армяне. Для них Гейзерих также ввел щадящий налоговый режим (нисколько не ужесточенный и его преемниками). Лишь в пору последней, отчаянной борьбы с восточными римлянами за Карфаген этим важным двигателям вандальской экономики, беззаботно процветавшим целыми десятилетиями в своих роскошных виллах с видом на море и приумножавшим свои состояния, пришлось-таки раскошелиться на нужды обороны...

Столь скандальное происшествие как методичное разграбление Вечного Города Рима на Тибре не могло быть расценено тогдашей «мировой (грекоримской) общественностью» иначе, как открытый вызов Римской империи и остаться безнаказанным. Поэтому период с 456 по 467 г. нагляднее, чем весь предыдущий период правления Гейзериха, характеризуют виртуозность использования царем вандалов всех имевшихся в его распоряжении политических средств. Поначалу он продолжал действовать под прикрытием, которое заблаговременно себе обеспечил. Император римского Востока Маркиан и его всемогущий канцлер - гот, или алан, Аспар - под разными предлогами отклоняли все просьбы западноримской Равенны о помощи, не вступали ни в один союз, могущий быть направленным против вандалов, а, когда вандальские пираты совершенно распоясались, ограничились отправкой в Карфаген для переговоров арианского (!) священника, долго внушавшего Гейзериху, в самых вежливых выражениях, необходимость вести себя приличнее.

Тем более ревностно равеннские мудрецы старались привлечь на свою сторону тех, кто еще не знал, на чью сторону встать - свебов в Испании и мелких узурпаторов в Галлии и Далматии, отделившихся от Западного Рима (хотя речь во всех подобных случаях шла о весьма локальной и ограниченной по времени самостоятельности). В лице военного магистра западного Рима - служилого полувестгота-полусвеба Рикимера (не преминувшего ограбить Ветхий Рим в 472 г., совсем как проклинаемый по сей день вандальский царь - в 455, но, тем не менее, счастливо избежавшего позднейших обвинений в «вандализме») - Гейзерих столкнулся с непримиримым и крайне опасным врагом. А в лице Майориана, ставшего западноримским императором под покровительством оного Рикимера (устранившего предыдущего августа римского Запада - Авита) - с не менее опасным недоброжелателем, срочно нуждавшимся в военной победе над вандалами (чтобы укрепить таким образом свое положение, «выйти из тени Рикимера»). После первых, ограниченных успехов, достигнутых при отражении вандальских десантов (в ходе которых западные римляне захватили на Корсике шестьдесят вандальских кораблей), и гибели шурина Гейзериха от рук римлян при Агригенте, император Запада Майориан собрал, наконец, у берегов Испании против Гейзериха ударную группировку в составе трехсот «с гаком» кораблей. Столь внушительный флот, вроде бы, так напугал вандальского царя, что он даже прислал к августу Майориану послов с мирными предложениями. Вскоре, однако, выяснилось, что истинной целью «евразийского хромца» было исключительно стремление выиграть время. Подкупленные вандальским золотом, свебы нарушили мир с римлянами в Испании, оттянув на себя западноримские войска, предназначенные для морской экспедиции в вандало-аланскую Африку. В блокированном вандальским флотом италийском Риме начался жестокий голод. И тогда Гейзерих проявил свое мастерство в полном блеске. Поскольку гавань Нового Карфагена не могла вместить огромный флот, собранный «с бору по сосенке» западноримским императором, более двухсот римских кораблей были вынуждены встать на якорь у нынешнего побережья Эльче, под защитой мыса, известного ныне как Санта Пола, и украшенного маяком. Тайные агенты Гейзериха (принимая во внимание образ действий этих людей, их иначе не назовешь) подобрались к западноримским флотоводцам (с мыса корабли были видны, как на ладони, так что ни один не смог укрыться от их опытного взора) и втерлись к ним в доверие. Немалая часть отнятого вандалами у римлян золота была использована агентами Гейзериха для подкупа, вернувшись снова в римские руки (вот она, высшая справедливость). Еще больше золота вандальские агенты посулили римским флотоводцам в случае их перехода на вандальскую сторону. А уж сколько всякого добра те смогут награбить, участвуя, под вандальским командованием и вместе с вандальскими «викингами», в будущих плаваньях «за зипунами», нашептывали им вандальские «сирены»... В результате собранный августом Запада Майорианом, очевидно, наспех, без надлежащей проверки надежности командного состава, флот, почти ВЕСЬ перешел на сторону Гейзериха.

Оставшись в Новом Карфагене (буквально: «Новом Новгороде»!) с жалкими остатками своей постыдно дезертировавшей «великой армады», опозоренный на весь свет, принцепс Майориан теперь и помышлять не мог ни о каком морском налете на вандальский Карфаген, ни о какой его блокаде с моря, не говоря уже о перевозке своих сухопутных войск в Африку. Войну с Гейзерихом западноримский император проиграл вчистую, даже не начав (и вскоре был, как явный неудачник, ликвидирован разочаровавшимся в нем «делателем цезарей» Рикимером). Впрочем, даже высадись западноримский десант в Африке, еще не факт, что он выдержал бы борьбу с вандалами на суше, в условиях крайне неблагоприятного, сложного африканского театра военных действий. Предусмотрительный царь Гейзерих деньгами и посулами привлек на свою сторону мавров своих западных провинций, которые незамедлительно засыпали или отравили все колодцы между Тингитаной-Танжером и Циртой, возведя на всех дорогах заграждения. Т.о. Гейзериху, благодаря его предусмотрительности, не пришлось вести серьезных сражений с римлянами, рискуя своей властью и жизнью, ни до, ни после взятия им, без единого взмаха меча, Ветхого Рима на Тибре.