НЕСКОЛЬКО ШТРИХОВ К ПОРТРЕТУ ГЕНЕРАЛА КОРНИЛОВА.

В ком есть сознанье ясное

И мужество в груди,

Под знамя черно-красное

К Корниловцам иди!..

Дружно, Корниловцы, в ногу!

С нами Корнилов идет!

Спасет он, поверьте, свободу,

Не выдаст он русский народ!..

Пусть кругом одно глумленье,

Клевета и гнет -

Нас, корниловцев, презренье

Черни не убьет!...         

Имя генерала Л.Г. Корнилова было необычайно популярно среди солдат и офицеров Русской армии. Даже после сдачи им командования генералу М.В.Алексееву за ним, с легкой руки его адъютанта, туркмена-текинца поручика Разак-Бека Хана Хаджиева, закрепилось звание "Верховный» - несмотря на то, что многие чины, в том числе генерал А.С. Лукомский и генерал Романовский, а также два другие его адъютанта – поручик Долинский и штаб-ротмистр Корнилов – неоднократно просили Разак-Бека не называть генерала Корнилова "Верховным». Поручик Долинский, по воспоминаниям современников, никогда не называл генерала Корнилова "Верховным», а всегда именовал его просто "генерал». Полковник для поручений при Верховном, Владимир Васильевич Голицын, одобрил общее желание, высказанное ему Разак-Беком, и согласился на его просьбу именовать генерала Корнилова "Верховным». Текинцы конвоя Верховного величали его в переводе на свой язык "Сердар» ("глава»), или, по старой памяти, "Уллы-Бояр»  - "Великий Бояр(ин)» (под названием "Великий Бояр» Хан Хаджиев издал в 1929 г. в Белграде свою книгу воспоминаний о генерале Корнилове).

Так он и остался для своих соратников навеки Верховным. С той минуты, как он сдал свой пост генералу М.В.Алексееву, все окружавшие его в Ставке, сочувствующие его идее полковники и генералы величали Корнилова "Ваше Превосходительство», а все в чинах ниже полковника – "Ваше Высокопревосходительство». Единственное исключение составлял генерал Деникин, называвшие его по имени-отчеству "Лавр Георгиевич». А чины Корниловского Ударного отряда (позднее – полка) полковника Неженцева и Офицерского (позднее – Марковского) полка за глаза называли генерала Корнилова "Батька».          

9 февраля 1918 г. Верховный, до этого носивший потертый темный штатский костюм с брюками, заправленными в сапоги, вышел в 1-й Кубанский (Ледяной) поход впервые в военной форме.

Он никогда не носил форму ударников-корниловцев с черно-красными погонами, серебряными черепами, черно-красным "ударным» шевроном и голубым нарукавным щитком с белыми скрещенными мечами под "Адамовой головой» и пылающей красной гренадой.          

В походе "Батька» был одет в простой армейский защитный китель с генеральскими погонами, темно-синие брюки с красными широкими лампасами и высокие сапоги без шпор. Сверх всего этого на нем были надеты перешитый из солдатской шинели полушубок с генеральскими погонами на плечах, а на голове – простая солдатская папаха с белой ленточкой вместо кокарды, как у простого добровольца.          В день соединения Добровольческой Армии с Кубанским отрядом в ауле Шенджий ротмистр князь Султан-Гирей Клыч (будущий генерал соратник белых казачьих атаманов П.Н. Краснова, А.Г. Шкуро и Гельмута фон Паннвица во II Гражданской войне, казненный вместе с ними в Москве в 1947 г.) подарил Разак-Беку черную кавказскую бурку, которую Хан Хаджиев, в свою очередь, преподнес генералу Корнилову. Верховный принял бурку с благодарностью, но не носил ее, а употреблял в походе, как одеяло, а иногда клал на служившую ему постелью охапку соломы, как тюфяк.          

В день гибели "Батьки» от большевицкого снаряда на ферме под Екатеринодаром эта бурка лежала на постели в занимаемом им доме, и часть ее свисала с кровати, доходя до самого пола. Большевицкая граната пробила стену дома и прошла через бурку, прежде чем убить Верховного. Это было уже третье ранение Корнилова, оказавшееся смертельным. До этого он был ранен в ногу и в левую руку во время Великой (I мировой) войны. Так, в бою 26 ноября 1917 г. Корнилов не мог сам остановить взбесившегося под ним жеребца и просил Разак-Бека удержать его, сказав, что его собственная раненая рука бессильна удержать коня.          

Снарядом, сразившим генерала Корнилова 31 марта 1918 г., был убит и раненый кубанский казак, лежавший на операционном столе в соседней комнате занимаемой Верховным хаты. Этот казак вместе с однополчанами чистил во дворе фермы пулемет и был ранен предыдущим большевицким снарядом, разорвавшимся во дворе фермы несколько ранее, разметавшим пулеметную прислугу и убившим еще одного казака. Верховный приказал внести раненого казака в операционную, оборудованную в доме, и позвать с позиции доктора, чтобы скорее облегчить его страдания. Но доктор подоспел не к скончавшемуся до его прибытия казаку, а к лежавшему при смерти Главнокомандующему.        

Когда тело Л.Г. Корнилова привезли в станицу Елизаветинскую, его внесли в первую попавшуюся хату и стали готовить к погребению. Раздев покойника, Разак-Бек, казачка-хозяйка дома и сестра милосердия (жена ротмистра Натанзона, также являвшегося адъютантом Корнилова и в свое время, в походе из Быхова на Дон, своей пламенной речью удержавшего текинцев, павших духом и готовых разбежаться со словами: "Плохо дело, Бояр! Что текинец может сделать, когда вся Россия – большевик?!»), положили тело в цинковую ванну и стали обмывать теплой водой. Обмывать Верховного пришлось трижды, так как из тела продолжала сочиться кровь, которую никак не удавалось остановить. Обмыв, наконец, тело Корнилова, его переодели в чистое и положили на стол в углу хаты, поставив часовыми туркмен-текинцев с кривыми саблями-клычами наголо.        

Пришел православный священник – тот самый батюшка, в чьем доме Корнилов со штабом останавливался в день прихода добровольцев в Елизаветинскую, и отслужил панихиду. Весть о гибели Верховного мгновенно разнеслась по станице, и все, даже раненые, кто еще мог самостоятельно передвигаться, приходили поклониться телу любимого Вождя. Закаленные офицеры-фронтовики, прошедшие огонь и плен, видевшие тысячи смертей, рыдали, как малые дети. Их любовь к Верховному была так велика, что, пока тело Корнилова обмывали и готовили к погребению, его черная бурка, брюки, полушубок и папаха с белой лентой, оставленные для просушки, были разрезаны пришедшими проститься с "Батькой» на куски и разобраны на память. С тех пор у многих добровольцев бережно, как величайшие святыни, хранились кусочки одежды Верховного.