ОБОРОНА ПЕТРОПАВЛОВСКОГО ПОРТА В 1854 ГОДУ ПРОТИВ АНГЛО-ФРАНЦУЗСКОЙ ЭСКАДРЫ.

(из записок очевидца и участника в этом деле.)

"Действия наши в Приамурском крае, защита, Петропавловска, - факты принадлежащие истории; а на основании того, что история, по выражению Цицерона: "должна иметь два закона, а именно: чтобы она не смела сказать ложь и не устрашилась сказать истину», — история воздает и в этом деле всякому, что он заслуживает. И, может быть, история выведет такие личности, которые ныне остаются неизвестными, и личности, которым в настоящее время приписывают на ряду с прочими характер чисто исполнительный, тогда как они были в этом деле самостоятельны. Невельской *), (Морской Сборник 1860 год кн. XII стр. 385).

В декабрьском нумере "Морского Сборника» за 1854 г. напечатана статья: "Нападение на Камчатку англо-французской эскадры, в августе 1854 г.», составленная на основании совершенно недостоверных сведений об отражении нападения на Петропавловский порт англо-французской эскадры. Подробности знаменитого отражения неприятелей от восточных пределов нашего отечества сделались, таким образом, известны России не вполне и при том, главным образом, из означенной статьи.

*) Геннадий Иванович Невельской—тот самый, которому Россия обязана приобретением Амурского края по айхунскому трактату 16 мая 1868 г. В 1854 году Геннадий Иванович приуготовил по реке Амуру тот путь, по которому защищены берега восточной России от нападения англо-французов и спасена Камчатка. А. П. Арбузов.

Схема Авачинской бухты и Петропавловского порта на Камчатке

Авачинская бухта и Петропавловский порт в Камчатке 18-24 августа 1854 года

Фото боя за Петропавловск в 1854 г.

Желание представить дело в более полном и правдивом виде, обязывает меня, как участника в нем, напечатать выдержки из записок, веденных мною в то время.

Мне, старому матросу и солдату, не приводилось изощрять своих способностей над научною работою; чужды мне литературные приемы, и слава автора мне не привлекательна. Но я привык уважать факты, честно относиться к истине — вот что и заставляет меня писать, чтобы просто и верно, бес претензий на литературную обработку, сказать несколько слов правды о событии, славном для чести русского моряка и солдата.

Высочайшим приказом по флоту от 16 декабря 1853 г. за № 1271, я был назначен помощником военного губернатора Камчатки, капитаном над портом Петропавловска и командиром 47 флотского экипажа. Вследствие этого, отправясь зимним путем по назначению, я прибыл в Иркутск в марте, а в начале апреля 1854 года был в деревне Ланченово у реки Шилки, Нерчинского округа. Здесь я встретил 500 человек солдат, собранных из 12, 13 и 14 сибирских батальонов, под заведыванием прапорщика Глейна, назначенного с частью солдат в Ситху. Прежде всего здесь приняты мною были меры для предупреждения в отряде весенних лихорадок. Затем принялся я обучать людей только что вводимым в войсках военным движениям, которому сам научился в Турции у европейских инструкторов, в 1848 г. (Так, между прочим, я обучал быстрым построениям и движениям по сигналам горна; приучал к фехтовке штыком в повешенные шарообразные цели, свитая из соломы и сена, и служившие во время отдыха подушками. Употреблением в дело таковых подушек я обязан указаниям гимнастов поляков, служивших матросами на кораблях черноморского флота. А. П. Арбузов.). К счастью, стрельбе обучать было не нужно, ибо более половины солдат, бывших сибиряков-звероловов, оказались артистами в этом искусстве (Не скрою и того оригинального способа, каким я приучал матросов действовать рассыпным строем в местности пересеченной. Выбирая местность гористую и лесную, я приглашал девушек деревни гулять туда, выводил туда же команду и затем, приучая солдатиков прятаться за деревья, кусты и камни, делал всякого рода эволюции рассыпанными солдатами, быстро окружал врагов, мгновенно, по сигналам, делал перемены фронта всем рассыпным строем, двигал в атаку, так чтобы ни один враг не ушел и не укрылся. Шутя, весело, как бы играя, лихие солдаты приобыкали к бою на суше к уменью применяться к местности. А враги собирались затем, после ученья, ко мне на двор, и здесь раздавались песни, дребезжал барабан, шипела гребенка, и пляс не переставал до поздней ночи. Всем этим поддерживалось в моей команде самое веселое настроение духа, и мысль о предстоявших в ближайшем времени лишениях и опасностях никому не туманила головы. П. Арбузов.). С 3 мая начали приготовлять плавучий отряд, состоявший из плотов, связанных из сухоствольных дерев, шести барок, 12 офицерских лодок и парохода Аргунь. Проведение парохода на реке Шилке от завода Шилки до верховья реви Амура, при слиянии Шилки с Аргунью — было возложено на меня. Не имея ни карты, ни лоцмана, я мог взяться за провод парохода только под ручательством главнокомандующего, что я не отвечаю за могущие произойти случайности и повреждения от подводных камней и карч, а, что, между прочим, плавая по реве Дунаю в 1828, 29 и 30 годах, я приучился в определению фарватера но струе течения, виду берегов и изворотам реви. Таким образом, 14 мая, под звуки колоколов, благословляемый священником единственной церкви, Преображения Господня,  пароход наш, во главе отряда, пустился вниз по течению. Отряд наш состоял из 52 частей, где были помещены более 1000 солдат, 100 конных казаков, легкая батарея, стадо быков, провиант и хор музыкантов. Через три дня пароход достиг цели своего назначения и остановился у последнего нашего поселения Усть-Стрелецкого. Продолжая дальнейший путь, под предводительством Ник. Никол. Муравьева, 17 мая пустились мы по многоводному Амуру, текущему между островами и высокими берегами; а 12 июня остановились у озера Кизи, не дошедши 120 верст до устья. Простояв там двое суток, я был отправлен в порт де-Кастро с 400 солдат — через озеро Кизи на пароходе Аргунь, имея лодки на буксире, а далее болотом. Шли мы туда трое суток, сделав в это время 25 верст, причем солдаты несли на носилках боевую амуницию, провизию сухарей и крупы на две недели и вещи капитан-лейтенанта Каралова, инженер поручика Муравинского и мои. Путь этот был очень труден; пробираясь болотом, необходимо было срубать во многих местах деревья и сучья для устройства мостов и переходов; местами, приходилось перепрыгивать с кочки на кочку... Взятие нами два оленя, для верховой езды, оказались мало полезными, по неудобству седел и неуменью ездить, так что пришлось идти пешком. Кормился весь наш отряд солониной, варили щи из дикой зелени, черемши (allium ursinum), собираемой по дороге, да пили кирпичный чай, варившийся обыкновенно в солдатских котелках. Чай этот спасительное средство от влияния миазмов болот. Таким образом, в сопровождении местного жителя, полудикого гольта, служившего нам проводником, вышли мы на берег Татарского пролива. Родная атмосфера моря оживила меня, утомленного трудным путем, и, пройдя верст 10 по берегу отлива, мы пришли в порт де-Кастро. Переночевав здесь в ожидании Ник. Ник. Муравьева, мы на другой день были перевезены на транспорт Двина, пришедший за нами из Петропавловска.

Наконец, 19 июня пустились мы в путь Охотским морем через второй Курильский пролив. Труден был переход по болоту до порта де-Кастро; но плавание наше по морю и океану грозило сделаться для нас гибельным. Огромное число людей на небольшом транспорте пользовалось весьма тесным помещением. В течение 35-ти-дневного плавания нашего продовольствие наших людей было весьма скудное; а под конец дошло до того, что питались сметками с сухарей и самим незначительным количеством дождевой воды, собираемой с тентов, парусины, растянутой по верхней палубе. Во все время плавания люди обучались артиллерийскому делу и изготовлялись к встрече с неприятелем. Но Провидение видимо покровительствовало нам, так что, несмотря на все дорожные лишения, мы привезли в Петропавловск только трех слабых (Не могу не упомянуть с глубочайшей признательностью о покойном Степане Федоровиче Соловьеве, пожертвования которого для солдат простирались свыше полпуда золотом на амурскую экспедицию. Он же снабдил нижних чинов сапогами, бельем и кирпичным чаем, столь благодетельным для сибиряков. П. Арбузов.).

24 июля, в день мученицы Христины, мы прибыли в порт Петропавловск и с радостью встретили там 44-пушечннй фрегат Аврору (На этом фрегате было 350 матросов, что составило значительное подкрепление команде Камчатского порта, не превышавшей 283 человек вместе с командою транспорта.     А. П. Арбузов.). В тот же день, строго следуя правилам военной дисциплины, я явился к начальнику, в лице генерал-майора Завойко. Но радость наша, при встрече с товарищами, была непродолжительна. Приехав в порт, рискуя на дороге пострадать от голода, мы и здесь должны были ожидать того же, ибо, согласно сделанному распоряжению, имевшийся запас провизии был разослан рабочим североамериканской компании, так что спасение наше от голодной смерти произошло лишь от прихода из Гамбурга клипера "Св. Магдалины», за неделю до появления неприятеля, 10 августа, привезшего нам 30 тысяч пудов провизии. Броме этого, вскоре по нашем приезде, оказалась господствующая в порте старинная, крайне суровая система управления, благодаря которой совершенно испортились славные, дальновояжные матросы, составляющие мой 47флотский экипаж, и обратились в людей, промышляющих беспорядками и воровством. Такое нравственное настроение команд дошло до того, что, во время осады неприятелей, были вынуждены прибегнуть к примерному расстреливанию пойманных в воровстве (привязав через палача к позорному столбу и выразив помилование). В этом хаосе и неурядице единственную надежду можно было возлагать лишь на вновь привезенных мною солдат и команду славного фрегата "Аврора».

Всего под ружьем составилось 983 нижних чинов и 30 вооруженных гражданских чиновников — итого 1013, между тем, как неприятель ожидал здесь найти лишь команду инвалидов, как его и известили китоловные суда, зимовавшие в Петропавловске и встретившиеся с ним у Сандвичевых островов.

Вступая в отправление своих обязанностей по порту и экипажу, я на первых же порах заметил неполноту показанного по ведомостям провианта, а вслед затем открыл, скрытое адъютантом К—м на чердаке, серое сукно в количестве 500 аршин, которое предместник мой Фрейганг предполагал употребить на теплые одеяла для матросов. Когда мною о встреченном было донесено Завойке, то он, вместо исследования дела, посадил подведомственного мне комиссара г. Руднева на гауптвахту...

Вслед затем 10-го августа получил я от Завойко предписание за № 1207, в котором было сказано, что я должен отправиться за 800 верст для ознакомления с страною до селения Большерецк. Бак ни неожиданно и странно показалось мне такое предписание, но, привыкнув свято исполнять приказания, дорожка временем, я поторопился осмотреть оборонительную линию и о найденных слабых пунктах донес начальнику, при чем просил, для удобнейшего сохранения привезенного клипером "Св. Магдалина» провианта, только-что сгружаемого в магазины, разместить его но разным домикам до заморозков, бывающих в сентябре, — в том предположении, что бес этого размещения, при бомбардировке города, гарнизон может разом лишиться ничем незаменимого продовольствия. Но на это я получил предписание, от 14-го августа за № 2352, с замечанием относительно несообразности сделанного мною донесения, потому будто-бы, что гора так высока, что неприятельские снаряды перелетать через нее не могут (Не лишним считаю заметить, что мои предположения, при бомбардировке порта, оказались однако столь верными, что г. Завойко, в ночь с 18-го на 19-е августа, сделал распоряжение о переноске и перевозе всей провизии из магазинов внутрь порта и о погружении ее в озеро. К счастью, что утомленные ночью люди не понадобились к отражению неприятеля. А. П. Арбузов.). Затем тут-же напоминалось мне безотлагательно приступить к исполнению предписания от 10-го августа. Видя, что мне ничего более не оставалось делать, как, безусловно, повиноваться, я спешил покончить сделанные к отъезду моему приготовления, как, совершенно неожиданно, важные, но законам, обстоятельства, заставили меня остаться на своем посту...

Вечером 16-го августа, сигналом с дальних маяков дано было знать о появлении судов на горизонте Восточного океана, что и подало всем мысль о приходе неприятеля. Предположение . это на другой же день подтвердилось. Августа 17-го дня утром вошел в Авачинскую губу трехмачтовой колесный пароход, под американским флагом, тотчас узнанный офицерами фрегата "Аврора», ибо он находился в эскадре, встреченной ими в Южной Америке, у порта Калао. Людей на пароходе было замечено мало, и он остановился, не доходя мили до передовых укреплений порта. Навстречу ему был выслан на вельботе штурманский офицер, прапорщик Самохвалов, для оказания услуг при проводе к порту. Но пароход, завидя шлюпку, тотчас-же повернул назад, и в это время показалось на нем много народа. Тогда очевидно было, что эскадра, крейсерующая у входа, была неприятельская. На другой день, 18-го числа (Все числа, приводятся мою, поверены с мореходным журналом фрегата "Аврора», находящийся в архиве морского министерства, но ее сходны с числами, приведенными в статье "Морского Сборника» 1854 г. А.П. Арбузов), при юго-восточным ветре вошла в Авачинскую губу эскадра, состоящая из следующих судов: английские — фрегат "Президент», под флагом адмирала Прейса, 52 пушки; "Пайк» — 44 пушки; трехмачтовый пароход "Вираго» — 8 бомбических пушек. Французский — фрегат "Ла-Форт» под флагом адмирала Фебриэ дес-Пуэнт — 60 пушек;— "Эвридика» — 32 пушки, и бриг "Облигадо» — 18 пушек.

При таких исключительных обстоятельствах, я, применяясь к точному смыслу военного закона, не имел права оставлять свой пост в виду угрожающего противника. Закон говорит, что никто из служащих, при исполнении возложенных на него обязанностей, не должен смотреть ни на какое лицо, ни на какие предложения, но обязан исполнить свой долг по точной силе и словам закона. Далее закон говорит, что старший по начальнике не оставляет своего поста на случай его смерти; начальник команды не может быть никуда посылаем на срок, свыше трехдневного; капитан над портом, под страхом смертной казни, не оставляет своего поста.... Встретясь в порте с г. Завойко 18-го августа, перед началом дела, я объяснил ему все эти обстоятельства в присутствии командира фрегата, капитан-лейтенанта И.Н. Изыльметьева; но в ответ на это получил от г. Завойко возражение, что он действует по особенным инструкциям. Тогда я сказал ему: "если ваша власть выше закона, закуйте меня в кандалы и бросьте на гауптвахту!» На это г. Завойко повернулся от меня и отрешил меня от всех занимаемых мною должностей, о чем того же числа был им отдан приказ по управлению. Видя, что мне ничего не оставалось, как только поступить волонтером, я обратился с этой просьбой к командиру фрегата "Аврора» и, получив согласие его, мог быть не простым зрителем начинавшегося дела.

Находясь на фрегате, мы вскоре увидели десант неприятелей, шедший на гребных судах к Красному Яру на отдаленную батарею № 4-й. Неприятельский десант шел под прикрытием дыма от выстрелов, производимых им с своей позиции по батарее № 1-й, названной неприятелем Шаховой, на мысе ниже внутреннего маяка над скалою известкового камня, и по батарее № 2-й, находящейся на косе, по народному — "Кошке», отделяющей порт, запертый боном, и прикрывающей левый борт нашего фрегата "Аврора». Занявшись на фрегате управлением орудий капитанской каюты и наблюдая за полетом ядер, я придал орудию самое большое возвышение и пустил по прицелу ядро; оно упало на батарею № 4-й, уже занятую неприятелем, водрузившим французский флаг, в то время как командир означенной батареи, мичман Попов, не видя подкрепления, заклепал орудия, взял порох и снаряды и ушел. Между тем начали собираться наши стрелковые партии и, несмотря на беспорядочный сбор их, толпившихся около местности фрегата без предводителей, неприятель, увидя неожиданную массу наших сил, тотчас отретировался. При этом он сбросил с батареи одно орудие и повредил брюхи и тали морских станков. В это время на фрегат к нам взошел г. Завойко, в сопровождении палача с кнутами в футляре... Это унижение достоинства начальника до того поразило меня, что я, и бес того изнуренный путешествием на транспорте "Двина» и последовавшими за тем событиями, упал в обморок в батарее, откуда бесчувственного снесли меня на кубрик, где, с помощью доктора, привели меня в чувство. Тут узнал я, что г. Завойко ушел и приказал орудия на батареях заклепать и, если фрегат не выдержит огня неприятелей, то его и транспорт "Двину», стоящую рядом, сжечь, а команду собрать на берег. Едва держась на ногах, пошел я в каюту и, встретив фрегатского священника, иеромонаха отца Иону, сказал ему: отец, может быть, скоро я умру, но завещаю вам, что наша обязанность — расклепать орудия и поправить дело!» (Этот почтенный иеромонах показал во время боя полнейшее мужество; он с самого начала дела оставался на шканцах и ростерах, ободрял матросов и хладнокровно считал сколько пролетало ядер. А. П. Арбузов.). После этих слов я вошел в каюту и объявил капитану фрегата и офицерам, что опрометчивое решение г. Завойко заклепать орудия не поведет к добру, почему, прежде всего необходимо расклепать их. В ответ на вызов мой взяться за расклепку, г. Изыльметьев, вполне соглашаясь с необходимостью этой операции, обещал поручить ее прапорщику артиллерии Можайскому. Вслед за этим, заметив, что прислуга батареи № 1-й должна сильно страдать от осколков скалы, увидя раненого ими в голову командира батареи, лейтенанта Гаврилова, я просил г-на И.Н. Изыльметьева распорядиться, чтобы над скалою батареи повесить старый парус-нарсель, что и было на следующий день сделано. В это время по приказанию начальника, переданному через гардемарина фрегата, успели заклепать все орудия на батареях, исключая № 2-го, на косе, закрывающей фрегат, командир которой понял несообразность такого решения. К счастью нашему, за неимением в порте стали, заклепки были сделаны ершами из гвоздей мягкого железа, так что, при произведенных утром 18-го числа выстрелах стапином с дульной части, пороховым газом выбивало заклепку из запала; при производстве этих выстрелов едва не утопили, как рассказывали мне расклепывающие пушки люди, — одно десантное неприятельское судно. Между тем, по сигналу, неприятель ушел и огонь его прекратился, как бы для отдыха, после пробной перестрелки.

18-го числа с 4-х часов пополудни и все 19-е число были употреблены нами, равно и неприятелями на исправление повреждений. Из повреждений этих заметно было на фрегате "Президент» разбитие кормового транца и кормы. При этом, по всей вероятности, убит с батареи № 1-й адмирал Прейс. Можно предполагать, что Прейс, придя на позицию, спустился в каюту. Влетевшая туда наша бомба произвела разлом и сотрясение, что заставило капитана спуститься в каюту, где увидя прах адмирала, приказал слуге прикрыть его, а сам объявил команде, что о пробоине безвредной не должно беспокоиться, а следует вернее наводить орудия на неприятелей. Эта необходимая ложь экспромтом подала повод воспользоваться славной смертью адмирала Прейса и придумать самоубийство, совершенное им будто для того, что адмирал, при старости, с упадком энергии, боялся ответственности за промедление времени и неуспех первой попытки овладеть портом и Камчаткою. Грешно и стыдно клеветникам, и смешно верить таким выдумкам, что русское ядро или бомба не может убить английского адмирала.... ("Морской Сборник» 1855 г. сентябрь: "Физическое и нравственное мужество». С английского. В этой статье приведено, между прочим, сравнение, что-де "адмирал Прейс боялся более ответственности, чем дитя — привидения». Прейс отличался с юных лет бесстрашием. Будучи мичманом он, однажды, взобрался на самую вышку церкви св. Павла в Лондоне и развесил там платок, вызывая охотников снять этот платок, но других подобных ему смельчаков не нашлось. А. П. Арбузов.) Сомневаться в этом тем более странно, что командир батареи № 1-й говорил мне, да и всем известно, что на пробной стрельбе с батареи в щиты, они по первому выстрелу разбивали их в щепки; когда же фрегат стал по течению кормою к батарее, то, воспользовавшись удачным прицелом, наши разгромили корму....

19-го  числа тело адмирала было погребено на берегу Тарьинской бухты, и над могилою сложено возвышение и покрыто дерном. Когда время утишит страсти, англичане, бес сомнения, почтут память павшего воина достойным мавзолеем и поставят его на могиле сраженного адмирала!

20-го августа неприятель с той же позиции, но на ближайшем расстоянии, открыли огонь с своих судов, рассчитывая решительным действием сбить батареи порта, полагаясь на превосходство в силе артиллерии. Но наши матросы, приучась к огню, стойко отплачивали неприятелю своими выстрелами, так что и в этот день неприятель не мог осуществить своих ожиданий. Успех для нас был бы еще полнее, если бы командиры наших батарей стреляли калеными ядрами, для чего были устроены на № 2-м и № 3-м ядрокалительные печи из чугунного балласта (на подобие употребляемых нашими черноморцами для матросских бань). Клещи были вновь сделаны и с фрегата взяты на берег; пыжи намочены, — недоставало лишь уменья! Когда я спрашивал командира батареи № 2-й, "зачем он не стрелял калеными ядрами?» то получил простосердечный ответ: "странно вы предлагаете, когда видели, что я должен был стрелять рикошетами; ведь ядра от всплесков охладеют!...» Слыша такую чепуху, я однако должен был молчать, так как распоряжением г. Завойко я лишен был права приказывать. Наконец, вполне убедившись, до какой степени плохо делаются распоряжения в обороне, я счел долгом солдата оставить в стороне оскорбленное чувство человека и обратиться в г. Завойко с предложением моих услуг при защите порта. Для этого я отправил к нему письмо, в котором выразил, что мне более 20-ти раз приходилось быть в делах с неприятелем, а потому, из числа наличных офицеров, едва ли кто-нибудь в состоянии заменить меня за недостатком боевой опытности. В ответ на это письмо я получил разрешение. Приказ по этому предмету состоялся утром 23-го августа. Вступив в командование своей  частью, я начал с того, что собрал людей и в краткой, одушевленной речи напомнил им лежащие на них обязанности, причем поставил им на вид их нерешительность во время сбора дня отражения неприятеля 18-го августа. "Теперь, друзья, я с вами», прибавил я, "клянусь крестом св. Георгия, который честно ношу 14 лет, не осрамлю имени командира! Если же вы увидите во мне труса, то заколите штыками и на убитого плюйте! — Но знайте, что и я потребую точного исполнения присяги — драться до последней капли крови!...» — "Умрем, — не попятимся!» был единогласный ответ их. "Песенники вперед!» — крикнул я невольно одушевляясь, — и солдатики бодро, весело гаркнули песню: "3а царя, за Русь святую грянем песню в добрый час!». Распуская людей, я отдал приказание подточить штыки и осмотреть кремни и замки.

19 числа, во время похорон адмирала Прейса, англичане встретили двоих американских матросов с судна, стоявшего в нашей гавани под национальным флагом. Матросы эти были посланы своим шкипером рубить дрова, и те, из сочувствия к своей расе, взялись показать англичанам тропинку, удобную, но их мнениям, для входа и овладения портом (Так поступил американец, а вот как повел себя, при подобном, же случае, русский матросик. 18-го числа, после первого дела, на рейд беспечно выплыл с кирпичного завода наш бот; на нем был боцман Усов с женою и двумя детьми и трое гребцов. Начальство порта было столь непредусмотрительно, что не дало знать на завод, чтобы на рейд не входили — так как появился неприятель. Матросики наши, сидя на ботике, приняли выстрел неприятельские за приветственный салют и спокойно подплыли к судам. Ботик мгновенно был захвачен. В 1855 г. один из этих пленных, матрос 47-го флотского экипажа Семен Удалов бросается за борт неприятельского брига Obligado, чтобы не служить врагу против своих — в возобновлением в тот год движении неприятельских эскадр к порту. Достойно замечания, что первый кто сообщил об этом подвиге русского матроса был иноземец офицер с брига Obligado, Ed. du Hailly. В Морском Сборнике 1857 г. (кн. VII смесь, стр. 4-7) помещен рассказ о том же товарищей Семена Удалова: они, будучи с ним в плену, видели как он не пошел по зову командира-француза, к пушке, не захотел стрелять в своих и с прощальным призывами к своим собратьям не подымать рук против русских, ринулся с вантов в море. Ред.).

Вследствие этого, 24 августа, около 8-ми часов утра, неприятели задумали воспользоваться этим открытием и, замаскировывая нападение, начали пальбу по батарее № 1 у мыса Шаховой, где развешен был парус; по батарее № 3, у Лаперузова перешейка, где оторвана рука у командира князя Александра Максютова и по батарее № 7-й у оконечности горы Никольской; затем высадили десант и осыпали фрегат пулями, без всякого впрочем вреда. Сбив батареи № 3 и № 7-й, неприятели свезли всю силу десанта из 700 человек. — Услышав тревогу, я бросился в казармы и видя, что люди все в движении, явился в г. Завойко, во все время действия стоявшему за пороховым погребом под горою. Здесь, заметив смертельно раненого, еще дышавшего молодого сына купца Сахарова, я распорядился отнести его в госпиталь, и видя, что наши чиновники, вооруженные ружьями со штыками, были совершенно бесполезно разбросаны по подошве горы, правее погреба, на жертву неприятельских выстрелов, я испросил позволение немедленно возвратить их и поместить телохранителями при особе начальника... Чтобы охарактеризовать, до какой степени начало боя производилось беспорядочно, укажу на то, что происходило возле самого г. Завойко. Господин полицеймейстер, поручив Г***? имевший приказание защищать неприступную с моря Высоту Никольской горы и батарею 7-й, самовольно спустился оттуда со стрелками, видя, что неприятели как-бы обходят его по вышеупомянутой тропинке, совершенно при этом не понимая, что она защищена батареею № 6-й с шестью орудиями. Затем, как бы желая оправдать себя, он уселся у ног г. Завойко, стреляя на удачу, кричал: "убил, убил, ваше превосходительство!».

Сцена была по истине комическая!... В это время неприятели-французы, под предводительством английского лейтенанта Паркера, показались на полугоре. Вследствие этого посланы были две партии стрелков — первая под командою мичмана Михайлова (Из этой партии солдат сибирского батальона, Сунцов, подполз изпод горы и пулею прострелил — из-под бороды в череп — голову английского лейтенанта Паркера. А. П. Арбузов), а вторая под командою лейтенанта Анкудинова. — В это время я следил за движениями неприятеля и, куря сигару, разговаривал с инженер-поручиком Муравинским, как вдруг пуля ударила его в ногу, а другая убила наповал лошадь, стоявшую шагов за 600 от нас у полевого орудия. — Между тем Завойко, узнав о движении неприятеля в обход горы, приказал мне идти на батарею № 6-й у озера, лежащую в 200 шагах от порохового погреба, — с тем, чтобы не допускать неприятеля пройти указанной ему тропинкою. Придя по назначению, я просил командира батареи г. Гозехуса, чтобы прислуга из писарей зарядила орудия через одно — ядром и картечью, а сам приказал бывшим тут казакам нарезать шашками травы и прикрыть ею орудия. Затем направив, при содействии прапорщика морской артиллерии Сахарова, все орудия по прицелам и посадив бойких, писарей за насыпью, сам стал на банкет. Вскоре явились два англичанина в красных мундирах с белыми перевязями; за ними подошли еще четверо и вздумали прицеливаться по мне, как единственной живой цели. Я стоял шагах в 600 от них, между первым и вторым орудием слева и, в простоте сердечной, еще не зная полета штуцерных пуль, только грозился им саблей, дорожа зарядом орудий. Остальные из высадившихся англичан поджигали в это время сарай с запасом соленой рыбы в обрезах. — Неприятели, пошутив со мною и не пробуя стрелять, вздумали возвратиться. Тогда, дернув за шнуров, я сделал выстрел и неприятели, подхватив одного на руки, скрылись к рыбному сараю. — Видя, что присутствие мое на этом месте бесполезно, я передал пост командиру, корабельному инженеру Гозехусу, а сам отправился с донесением в г. Завойко. Идя туда, я заметил, что неприятель растянулся по горе между кустарниками мелового кедровника и лысинами. Тогда я стал проситься лично повести партию стрелков из 30 человек. Генерал возразил на это, что не может решиться, не имея около себя людей. Я повторил свою просьбу и прибавил: "вокруг вашего превосходительства остаются преданные чиновники, а если неприятель опомнится и возвратится, то поставит наши партии между двух огней — с тыла и спереди». Стоявший возле секретарь Лохвицкий поддержал мое мнение, и я получил дозволение идти в дело. — Отправясь с своей партией в обход неприятеля, за погребом, я едва не выстрелил по унтер-офицеру Шепелихину, приняв е кустах его синюю фуражку за неприятельскую. Идя далее, встретил я мичмана Фесуна с 12-ю матросами. Мичман не принял моего предложения присоединиться ко мне, он спешил к г. Завойке, своему дяде; затем, идя далее, я увидел французика-гардемарина, заколотого русским солдатом, и вслед затем лейтенанта Пилкина (см. ст.: ПИЛКИН, Константин Павлович, адмирал), прапорщика Жилкина и боцмана Подсамуйлова с 90 матросами; все они были вызваны с фрегата посланным от начальника гардемарином с призывом: "все пропало! посылать всех в стрелки!»... Я не стану описывать всех приключений боевого столкновения моей партии с неприятелем. После общего ура! ударив в штыки с фланга, мы опрокинули неприятеля и, быстро преследуя его, вскоре сошлись с 1-й и 2-й нашими стрелковыми партиями. Успех был полный! 32 тела неприятельских нашли мы на месте встречи моей партии, из которой ни одного человека не оказалось раненый, что можно приписать хорошему умению владеть штыком. Бегущие неприятели бросались почти с отвесной скалы (Здесь, между прочим, нашли после дела обезумевшего от страха французского матроса с фрегата "La forte» — Pierre Landroirs. А. И. Арбузов.) и на берегу собрались у своих гребных судов. В это время подползли к ним из-за каменьев 16 камчадалов, обыкновенно убивающих бобра в головку, чтоб не испортить шкурки теперь они своими меткими выстрелами увеличили поражение неприятелей. — Увлекаясь полным успехом дела, я предложил было г-ну К.П. Пилкину броситься вместе и отрезать неприятелей от гребных судов; но он объявил мне, что не имеет на это приказания, и оказав нам помощь, обязан воротиться к фрегату, где союзники замаскировывали нападение... Спустя полчаса после удаления неприятелей, я послал унтер-офицера доложить г. Завойке о происшедшем, и что если будет приказано проиграть отбой, то мы спустимся с горы. Отбой вскоре последовал, и мы возвратились к погребу. Здесь генералу угодно было назначить меня собирать по горе убитых и раненых. Но я, страдая удушьем от ощущений успеха и боя, отправился в госпиталь, где доктор Линчевский, к удивлению для самого себя, должен был пустить мне кровь. — Возвратясь к погребу, я присутствовал там при похоронах — своих и неприятелей. Здесь на сорочке убитого английского предводителя нашли надпись: "Parker», а в кармане — состав высаженного десанта, афишку из театра Франциско в Калифорнии об опере "Эрнани» и пометку на ней карандашом. Затем последовало угощение начальника, но я отказался от него и обедал в последний раз за общим нашим с чиновниками сборным столом в канцелярии губернатора (Строго и свято держась единой только правды не скрою и следующего факта, достоверность которого подтвердить, как и все что я описал, многочисленные очевидцы (имена многих из них в рассказе моем названы). После боя — в Петербург с пышной реляцией был послан английский флаг в качестве трофея, будто-бы вырванного из рук неприятеля. Но, увы! никто не видал этого флага в руках неприятеля, никто не исторгал его в жару боя, англичане просто забыли его на берегу, а расторопный полицеймейстер Г***, когда уже и духу не было неприятельского, поднял флаг и представил г. Завойке мнимый трофей. Еще слово: за общим обедом 24-го августа 1854 г., все чиновники и офицеры, участвовавшие в обороне порта, предлагали выдать мне свидетельство, за их подписями, в том, что спасение порта они обязаны ни кому другому, как только мне, Арбузову. Но я, отклонив от себя эту честь, просил только подтвердить настоящее заявление под присягою тогда, когда то окажется нужным. А.П. Арбузов.).

26 августа неприятельская эскадра удалилась в океан.

3-го сентября я, несмотря на свое нездоровье, вынужден был отправиться, по предписанию контр-адмирала Завойко от 1 сентября 1854 г. за № 2397 и второму его же предписанию, от 2-го сентября за № 2408, на боте № 1-й (в 40 ф. длины) с тем, чтобы передать паровой шхуне "Восток» запас камчатского каменного угля, и отправиться на ней далее в Большерецк. Уголь, которым нагружено было судно, был мокрый, так что мы едва не сгорели от начавшегося его разложения. К счастью, что противный ветер не позволил нам три дня выйти в океан, а пришедший тендер Кадьяк привез известие, что шхуны Восток и нет в Большерецке. Поэтому назначение мое на несомненную гибель было отменено, и вскоре, 15-го числа, я был отправлен в Аян на нанятом американском бриге "Noble».

Контр-адмирал А.П. Арбузов.

Примечание.

Для того, чтобы рассказ А. П. Арбузова об отражении англо-французской эскадры и десанта с нее от Петропавловского порта был яснее, мы сочли необходимым приложить план этого порта с обозначением на карте расположения домов, батарей, числа пушек на них, также наступающих кораблей неприятеля. Считаем нелишним привести здесь некоторые к плану пояснения. Авачинская бухта в Камчатке находится под 53 широты N и 176°24' долготы 0; бухта образует превосходный, внутренний бассейн в 10 миль диаметра. В этом отличном рейде может укрыться самый громадный в мире флот. Залив соединяется с Восточным океаном проходом с южной стороны. Войдя в залив через проход, мы, на восточном берегу — встречаем небольшой Петропавловский порт. Это нечто в роде глухой улицы, открытой с юга; длина 562 саж., ширина среднем 185 саж. С запада порт окаймляется длинным и узким полуостровом, дл. до 100 саж., средняя ширина его 33 саж.; с юго-востока вытягивается коса — от 14 до 16 саж. ширины; она лишь на несколько фут выше воды, но, во всяком случае, замыкает собой бухту.

Наконец, узкий бон запирает проход между косой и полуостровом. Таким образом, эту бухту сама природа укрепила сильнее любого форта, воздвигнутого искуснейшими инженерами. Здесь-то, за косой расположились в дни боя русские фрегат "Аврора» и транспорт "Двина» — первый о 44, второй о 12 пушках. Батарея № 2 в 11 орудий на косе во время прилива поднималась над водой на 4 фута. Затем площадь воды пред бухтой защищаема была еще двумя батареями: № 1, Шахова, в шесть пушек и № 4, на Красном Яре, в 5 пушек. Далее к северу у подошвы горы Никольской, батарея № 7 в пять орудий, наконец, у озера, внутри порта, за горою находилась батарея № 6 в шесть орудий.

Ред.

См. также:

- ПЕТРОПАВЛОВСК;

-ПИЛКИН, Константин Павлович, адмирал