Шереметев, Василий Борисович, (умер 24-го апреля 1682 года), родился от первого брака Бориса Петровича Шереметева с Екатериной Никитишной, девическая фамилия которой неизвестна,— приблизительно в 1622 г.

В первый раз Шереметев упоминается, уже в чине стольника, при приеме 30 января 1637 г. польского гонца Адама Орлика.

В январе 1639 г. он переносил из царских хором в Архангельский Собор останки скончавшихся, один вслед за другим, царевичей Ивана и Василия Михайловичей, и по нескольку раз "дневал и ночевал" при их гробах.

В 1640-45 гг. весьма часто назначался в рынды при приемах польских, персидских, грузинских, хивинских и турецких посланников, так как в рынды выбирались, по большей части, благообразные юноши, а Василий Борисович был очень красив собой. Видевшие его двадцать лет спустя говорили, что "черты лица Шереметева прекрасны, у него высокий лоб и живые глаза".

Находясь в числе близких к царю Михаилу Феодоровичу лиц, он в декабре 1640 г. сопровождал его в богомольном "походе" во Владимир и наряжал вина за царским столом, как во время этого путешествия, так и 27 марта 1642 г., в день постановление в патриархи Симоновского архимандрита Иосифа.

20 ноября 1643 г., получив известие, что жених царевны Ирины Михайловны, датский королевич Вольдемар находится уже на пути в Москву, — Царь Михаил Феодорович отправился в свое любимое с. Покровское, помолиться в тамошнем храме Покрова Пресвятой Богородицы. Возницей у государя был на этот раз Василий Борисович Шереметев, а до него никто из Шереметевых не занимал этой почетной должности, на которую назначали стольника из ближних людей.

Два месяца спустя, 21 января 1644 г., приехал, наконец в Москву королевич Вольдемар, и через неделю происходил в Грановитой палате торжественный прием его, причем в рындах стояли: Василий Борисович и его двоюродный брат Петр Васильевич Шереметев, да двое князей Пожарских. В тот же день, после приема, королевич был приглашен к царскому столу, и Шереметев находился в числе двадцати четырех чашников, носивших напитки за "государев стол".

1 мая 1645 г. он был послан на воеводство в Мценск, а потому не только не присутствовал при кончине царя Михаила Феодоровича, но лишь в двадцатых числах июля узнал о вступлении на престол царевича Алексея Михайловича.

28 сентября 1645 г. происходило венчание на царство Алексея Михайловича, и Шереметев, недавно возвратившийся из Мценска, был в числе стольников, сопровождавших царя в Успенский собор. При совершении обряда венчание на царство он вместе с двоюродными братьями своими, Петром Васильевичем и Василием Ивановичем Шереметевыми, стоял у чертожного места с царским подножием.

В конце 1645 г. в Москве было получено известие, что Московскому и Польско-Литовскому государствам угрожает нападение крымского хана. Уведомив об этом польского короля, решили отправить на службу в Украйну, "для приходу крымского царя, крымских и ногайских людей", войско, под начальством кн. Никиты Ивановича Одоевского и Василия Петровича и Василия Борисовича Шереметевых.

По росписи, объявленной из Разряда 1 февраля 1646 г., Василий Борисович Шереметев и его товарищ Иван Захарович Ляпунов должны были стать со сторожевым полком в Яблонове.

Ко времени прибытия полков на Украйну обстоятельства несколько изменились, вследствие чего явилась необходимость отодвинуть оборонительную линию назад, ближе к Москве.

По новой росписи Шереметев со сторожевым полком стал в Ельце, а в июне перешел в Оскол. В августе он подал царю челобитную на Оскольского осадного воеводу Дмитрия Ивановича Репей-Плещеева, который, несмотря на царский указ, отказывался быть с ним в сходе и помимо него отдавал Оскольским служилым людям разные распоряжения.

За бесчестье Шереметева царь Алексей Михайлович велел посадить Плещеева на три дня в тюрьму, а затем быть с ним в товарищах. Вследствие донесения Шереметева о возможности скорого прихода крымцев, из Москвы была прислана опять новая роспись, по которой ему назначено стоять со сторожевым полком в Ельце. Он пробыл там до 12 декабря 1646 г., когда на береговую службу были присланы на смену новые воеводы.

В 1647-48 гг. Шереметев снова находился при дворе: во время праздничных царских обедов он смотрел иногда в кривой стол, дважды ездил к польскому послу Киселю со столом от государя, а 16 января 1648 г., на свадьбе царя Алексея Михайловича с Марьей Ильинишной Милославской, был в числе поезжан.

В августе 1648 г. одновременно были назначены главными судьями: в Судный Владимирский приказ — В. Б. Шереметев, а в Судный Московский приказ — кн. Иван Андреевич Хилков.

Подобно тому, как в 1642 г. двоюродный брат кн. Хилкова, кн. Андрей Васильевич Хилков, местничался с Иваном Петровичем Шереметевым, по случаю совершенно такого же назначения, так и теперь кн. Иван Андреевич бил челом государю, что ему невместно быть с Василием Борисовичем, и подвергся одинаковой участи с своим двоюродным братом — был послан за бесчестье Шереметева в тюрьму.

Шереметев заведовал Владимирским Судным приказом около восьми месяцев.

С мая 1649 до февраля 1652 г. Шереметев находился главным воеводой в Тобольске. Назначение это не было почетной ссылкой, а доказывало доверие к нему царя Алексея Михайловича, желавшего упорядочить правление строгим выбором лиц на воеводские места, в особенности на такие далекие окраины, как Сибирь, где злоупотребление воевод и дьяков чрезвычайно тяжко отзывались на населении.

В Тобольске находился особый "разряд", т. е. главное военно-административное управление, которому было подчинено несколько воеводств, а именно: Верхотурское, Пелымское, Туринское, Тюменское, Тарское, Сургутское, Березовекое и Мангазейское со всеми слободами, острогами и зимовьями.

Лет за пять до приезда Шереметева, Тобольск почитавшийся "отменно красивым городом", выгорел, и лишь в 1646 г. был срублен на крутом берегу Иртыша новый деревянный город о десяти башнях; домов для архиерея и для воеводы еще не успели отстроить, вследствие чего тобольский архиепископ Герасим временно проживал в Знаменском монастыре, а Шереметев, по всему вероятию, поместился в одном из уцелевших

"мирских", т. е. обывательских, дворов.

Воеводство в Тобольске в половине XVII века было делом весьма нелегким.

Воинственные наклонности калмыков, прикочевавших в двадцатых годах этого столетия к южным окраинам воеводств Тобольского разряда; бродившие в степях внучата Кучума, продолжавшие считать Сибирь своим улусом, наконец, русское население подпадавшее под влияние язычников туземцев — все это требовало от главного воеводы внимательности, предусмотрительности и энергичных мероприятий. Русское население Сибири состояло из казаков, стрельцов, разных служилых людей и крестьян, переселившихся с берегов Северной Двины, Сухоны, Юга и Вычегды. Находясь в постоянном общении с туземцами, православные русские мало по малу перенимали их миросозерцание, нравы и обычаи, усваивали шаманство и чародейство, перестали ходить в церковь и пренебрегали наставлениями священников.

Осенью 1649 г. Шереметев, вследствие царского указа, разослал отписки по всем, подчиненным ему, сибирским городам и острогам. Из начала этих отписок видно, какого рода сведения дошли до Москвы: "Ведомо учинилось, что в Сибири, в Тобольску и в иных Сибирских городех и в уездех, мирские всяких чинов люди и жены их и дети в воскресенье и в господьские дни и великих Святых, во время святого пение к церквам Божиим не ходят, и умножилось в людех во всяких пьянство и во всякое мятежное бесовское действо, глумление и скоморошество со всякими бесовскими играми". Городовые воеводы и слободские прикащики несколько раз вычитывали вслух у церквей отписку Шереметева и били батогами ослушников, но чародейные игры и "бесовские действа" не прекращались.

Ко времени прибытия Шереметева в Тобольск — город этот был уже важнейшим торговым пунктом в крае: здесь сосредоточивалась вся хлебная торговля, и продавалось ежегодно "соболиной и всякой мягкой казны" приблизительно на 600.000 тогдашних рублей сюда же приезжали и бухарцы со своими товарами, которые раскупались московскими купцами для Ирбитской ярмарки.

Что касается калмыков, то они пользовались торговлей, как благовидным предлогом, чтобы высмотреть места и при первом удобном случае сделать нападение на беззащитных жителей русских поселений.

Средства обороны от этих набегов были весьма незначительны, что видно из переписки Шереметева с воеводами Тюмени и Туринска летом 1649 г., когда в Тобольске было получено известие, что внуки Кучума и калмыки собираются идти войною на сибирские города. Если-бы не существовало раздора между калмыцкими тайшами, т. е. владельцами отдельных улусов, то борьба с калмыками была-бы весьма затруднительна. Тобольские воеводы пользовались несогласиями тайшей и, с помощью дешевых "поминков" привлекли на свою сторону самого главного тайшу, коптайшу Юрденя, который, добиваясь властей над соседними улусами, старался поддерживать дружбу с Тобольским большим воеводой. Чтобы удержать воинственные набеги калмыков на Тюменские места и слободы, был прислан из Москвы царский указ, еще при предместнике Шереметева Салтыкове, чтобы калмыцкие тайши присылали своих послов со всякими делами и с продажными лошадьми и скотом в Тобольск, а отнюдь не в Тюмень.

В первый же год воеводства Шереметева, Тюменский воевода Чоглоков, несмотря на вышеупомянутый указ и на решительное запрещение Шереметева производить калмыкам торговлю в Тюмени, — решился дозволить калмыкам торговать у Андреевского озера, в пятнадцати верстах от города Тюмени, опасаясь, как бы иначе от калмыцких тайшей задору не было". Шереметев донес об этом в Москву, но там по-видимому одобрили распоряжение Чоглокова, в видах поддержания мирных отношений с калмыками, а Шереметеву предписывалось неоднократно, чтобы "по тем Калмыцким вестем жили в Тобольску с великим береженьем, да в городы и остроги Тобольского разряду писать по часту, чтобы и там жили с великим береженьем".

После этого калмыки приходили войною в Шегарскую волость, Томского разряда, и "многих людей побили и в полон поимали".

Вследствие указа из Москвы, Шереметев, при первой возможности, послал в июле 1650 г. к контайше Юрденю тобольских служилых людей с государевым жалованьем и с просьбой наказать тех калмыков, которые приходили на Шегарскую волость, а людей, взятых ими в плен, и награбленное имущество возвратить. Контайша призвал виновных; они не отрицали нападение на Шегарскую волость, но заявили, что сделали это будто бы в отместку за то, что с государевы Томские служилые люди сами приходили на контайшин улус войною и побили и в полон поимали семей с сорок". Контайша соглашался выдать пленных, но с условием, чтобы сначала были возвращены его "погромные улусные люди", находившиеся в Томске. Затем он бил челом государю и просил прислать ему по два человека — Плотникову каменщиков, кузнецов и для "пищального дела бронников", а также панцырь, пищал винтовочную, свинцу, колокол, меди шумихи (т. е. листовой меди), двадцать свиней, пять кур, пять петухов и десять индейских куриц. Челобитная эта была отправлена Шереметеву с послами контайши, которые поехали вместе с тобольскими служилыми людьми и прибыли в Тобольск 4 декабря 1650 г.

На вопрос Шереметева, зачем они присланы в Тобольск, послы отвечали, что они присланы "в Сибирь, в Тоболеск", для того, чтобы спросить про здоровье царского величества и бить челом великому государю Алексею Михайловичу, чтобы он пожаловал, велел отпустить их из Тобольска к себе в Москву для принесения ему поздравления от контайши, его жен и детей. После того они поднесли Шереметеву "лист татарским письмом и дары царю от контайши и его семейства, а Шереметев потчивал их вином и медом. Так как в прежних царских указах Тобольским воеводам приказывалось, "Калмыцких послов, которые учнут приходить в Тоболеск, к государю к Москве однолично не отпускать", — то Шереметев составил подробное донесете о калмыцком посольстве и

января 1651 г. отправил его вместе с контайшиным листом и с переводом к государю в Москву, а калмыцким послам велел дожидаться в Тобольск.

Прошло десять месяцев со времени прибытия их в Тобольск, а ответа из Москвы все еще не было. Потеряв, наконец, всякую надежду на разрешение поездки в Москву, послы отпросились у Шереметева назад в свои улусы. Шереметев не удерживал их, старался объяснить проволочку тем, что "путь до Москвы от Тоболеска дальной и в проезде нужной", и на отпуск вручил послам подарки для доставления контайше.

В царской грамоте, полученной Шереметев 24 октября 1651 г. было велено отпустить к контайше его послов, выдать ему, по его челобитью, 10 ф. меди шумихи, свиней и обыкновенных и индейских кур и петухов, — во всем же остальном, ровно и в Московском отпуске, отказать.

Почти одновременно с выездом из Тобольска послов, начались пожары и грабежи в пограничных ясачных волостях по реке Исети. Калмыки, предводимые Кучумовыми внучатами, дошли до того, что среди бела дня напали на вновь устроенный Успенский Далматов монастырь, выжгли часовню и братские кельи, замучили и сожгли двадцать монахов, захватили все монастырские пожитки, лошадей, человек двадцать пленных, — и умчались в свои степи. После того начались нападение на Тарский уезд.

Тамошний воевода кн. Горчаков сообщал Шереметеву, что Тарские служилые люди, не получая в течение двух лет государева жалованья, отказываются от погони за калмыками. Шереметев с своей стороны не мог оказать никакой помощи, потому что Тобольская денежная казна была пуста, в Москве знали об этом по его донесениям, но тем не менее денег не высылали.

В феврале 1652 г. Шереметев, по государеву указу, выехал в Москву, не дожидаясь своего приемника кн. Василия Ивановича Хилкова; "досиживал" на воеводстве за Шереметева его товарищ Тимофей Дмитриевич Лoдыгин.

После трехлетней отлучки Шеремете появился при дворе 16 августа 1652 г., на праздник Нерукотворного Образа Спасова.

В этот день кушал у государя патриарх Иосиф, и Шереметев смотрел в кривой стол.

Через девять месяцев после этого, 21 мая 1653 г., Шереметев прямо из стольников был пожалован в бояре: у сказки стоял окольничий Семен Романович Пожарский, а сказывал боярство думный дьяк Семен Заборовский.

Вслед за принесением присяги на боярство, Шереметеву указано быть на государевой службе в Яблонове "для приходу крымских и нагайских людей".

В товарищи к нему назначены: окольничий Федор Васильевич Бутурлин и дьяк Никифор Вальцов, а по вестям велено сходиться к нему воеводам четырнадцати украйнных городов, причем у него составилось бы войско из двенадцати тысяч пеших и конных людей.

5-го июня Шереметев обедал у царя вместе с патриархом Никоном, после обеда был у государя у руки и в тот же день уехал в Ливны на смотр детей боярских и Черкас, а по окончании смотра отправился в Яблонов, считавшийся важным пунктом Белгородской линии.

По первому призыву Запорожского гетмана Богдана Хмельницкого, Шереметев должен был явиться к нему на помощь и, на случай сношений с гетманом, получил почетный титул наместника Белозерского.

Положение Шереметева в Яблонове было довольно трудное, так как численность войска не соответствовала обширности Белгородской оборонительной линии, пути сообщения с Москвою и с городами сходных воевод были неудобны, а скудость продовольственных припасов вынуждала ратных людей прибегать к грабежам. Последнее обстоятельство ожесточало жителей порубежных городов и влекло за собою немало недоразумений, всецело падавших на ответственность Шереметева. С октября 1653 г. гетман Богдан Хмельницкий стал просить царя Алексея Михайловича, чтобы он послал в Киев и другие города своих государевых воевод, и с ними хотя бы три тысячи ратных людей, "чтоб от Литовских людей было безстрашно".

Царь назначил на воеводство в Киев князей Куракина и Волконского, велел им ехать в Путивль и дожидаться там окончание переговоров между Василием Васильевичем Бутурлиным и гетманом и присылки Шереметевым ратных людей.

В это время произошло присоединение Малороссии к Московскому государству, и 11 января 1654 г. в Путивль дано было знать, что гетман Богдан Хмельницкий со всем войском Запорожским "учинились под государскою высокою рукою на веки неотступно и к вере приведены". По прибытии 18 января 1654 г. князей Куракина и Волконского в Путивль, Шереметев сделал зависящее от него распоряжение относительно высылки к ним ратных людей, наряда и пушечных запасов из Карпова сторожевья, но плохие пути сообщения и недостаток кормов были причиной промедления отряда в дороге. Когда же ратные люди пришли в Путивль и занялись "городовым делом", то неоднократно обращались к кн. Куракину с просьбой выдать им кормовые деньги, потому что иначе они не будут в состоянии работать и, в конце концов умрут с голоду.

Кн. Куракин с великим затруднением выдал им часть кормовых денег, обещая додать остальные, по получении из Москвы. Лишь в марте 1654 г. выступил кн. Куракин со своим отрядом в Киев; Шереметев перешел тогда в Рыльск, а в Яблонов послан кн. Иван Иванович Ромодановский.

В двадцатых числах апреля Шереметев получил от царя грамоту, с приказанием идти к Киеву со всеми ратными людьми, которые находятся при нем и которые придут из Севска с воеводой Андреем Бутурлиным. Так как сбор войска в Рыльске оказался неудобным, то в последних числах апреля Шереметев перешел с прибывшими к нему ратными людьми в Путивль.

В начале мая было доставлено из Москвы полковое знамя в полк Шереметева, и ему после этого следовало, по-видимому, не мешкая, идти к Киеву.

Но обстоятельства успели уже измениться: готовился союз между Польшей и Крымом, Шереметев знал об этом, а потому предполагал, что из Москвы могут получиться иные распоряжения, и отписал государю, что он "со всеми ратными людьми и с нарядом в Путивле к походу совсем готов, а без государева указа из Путивля к Киеву идти не смеет, и государь бы велел о том указ учинить". Отписка эта застала царя уже в походе, в 48 верстах от Москвы, в с. Кубенском.

Так как до царя Алексея Михайловича дошло к этому времени известие о созыве Польским королем Яном-Казимиром нового сейма для подписания союзного договора с крымским ханом, то Шереметеву был послан указ идти не в Киев, а в Белгород, или в Карпово сторожевье, для защиты от нападения крымских и ногайских татар. А по вестям, в сходе с Шереметевым должны были быть: окольничий кн. Ив. Ив. Ромадановский — из Яблонова, боярин Никита Алексеевич Зюзин — из Путивля и стольник Петр Михайлович Пушкин — из Козлова.

В указе было сказано, что когда эти воеводы придут к Шереметеву, то он бы писал в отписках: "боярин и воевода Василий Борисович с товарищи", т. е, не называл бы схожих воевод по именам, — а это считалось большим отличием для главного воеводы.

В Киев вместо Шереметева был послан боярин кн. Алексей Никитович Трубецкой.

Гетман был не особенно доволен переменой, а потому царь Алексей Михайлович поручил передать ему, чтобы он этим "не оскорблялся".

Шереметев простоял все лето и всю осень в Белгороде, в напрасном ожидании прихода крымских и ногайских людей. Богдан Хмельницкий, имея сто-тысячное войско, не шел против поляков, явившихся в Подолье; несмотря на присутствие Шереметева в левобережной Украйне — он все таки опасался крымского хана. Бездействие Хмельницкого сердило царя Алексея Михайловича, и он еще в августе посылал к нему дворянина Ржевского сказать, что давно бы надо "над польским королем промышлять".

В ноябре Шереметев получил приказание выступить из Белгорода в Белую Церковь, а оттуда он спешно направился к Чигирину, где стоял Богдан Хмельницкий.

Между тем Винницкий полковник Богун, чтобы оттянуть время и дать Хмельницкому возможность соединиться с Московским войском, уведомил польского коронного гетмана Станислава Потоцкого, что он хочет сдаться ему.

Потоцкий послал было к нему для переговоров о сдаче, но узнав

о его настоящих намерениях, двинулся через Брацлавль к Кальнику, а так как Богун уже ушел оттуда в Умань, то стотысячное польско-татарское войско явилось под стенами этого города. Богун и еще два полковника с десятью тысячами казаков заперлись в Умани и мужественно отбили первый штурм. "Языки", приведенные в стан Потоцкого, нагнали на него ужас, заявив, что Хмельницкий и Шереметев с "безчисленным войском московитов и казаков", находятся уже в тридцати пяти верстах от Умани и готовятся обойти осаждающих. Потоцкий собрал военный совет, на котором решили немедленно идти на встречу Хмельницкого и Шереметеву, оставив под Уманью лишь десять тысяч воинов. 19 января 1655 г. под вечер, в четырех верстах от города Охматова, на открытом поле, называвшемся, по небольшому ручью, — Багвой, девяностотысячное войско Потоцкого окружило со всех сторон Хмельницкого и Шереметева, которые, полагаясь на первоначальное

донесение

Богуна, что "неприятельне силен" взяли с собою только 25,000 человек, оставив около 60,000 ратных людей под Белою Церковью. Первый натиск неприятеля пришлось выдержать пехоте Шереметева, и ей грозила уже неминуемая гибель, когда, в самый разгар ночной битвы, явился из Умани полковник Богун с казаками. Неожиданное нападение в тыл произвело в войске Потоцкого такой переполох, что Шереметев мог отступить к Хмельницкому, к которому присоединился и сам Богун, прорвавшийся сквозь ряды неприятеля. Остальную часть ночи все ратники деятельно занялись укреплением обоза, а на следующий день (20 января) возобновился упорный и жестокий бой.

На третий день Хмельницкий и Шереметев, будучи уже не в силах защищаться в устроенных ими укреплениях, решили идти на пролом и с удивительной отвагой пробились через сплошные ряды неприятельского войска на дорогу в Белую Церковь. Долина притока Багвы стала называться "Дрыжи-полем" (Дрожи-полем): "-бо там много от морозов великих дрыжало и померзло, а

трехдневная битва получило наименование Дрожипольской битвы.

Шереметев возвратился затем в Белую Церковь, а Хмельницкий ушел в Чигирин, откуда два месяца спустя писал Шереметеву о событиях последнего времени, называя его "братом" и "другом": очевидно, что Дрожипольская битва еще больше сблизила их, и что между ними установились прямо дружественные отношения.

11-го марта 1655 г, Шереметев был вызван в Москву.

Он оставил по себе добрую память на Украйне, и в 1657 г., когда, после смерти Богдана Хмельницкого, возникли в Малороссии нестроения, казаки просили царя Алексея Михайловича прислать к ним боярина Василия Борисовича Шереметева "для успокоения междоусобия в Малороссийских городах".

И в Украйне, и по возвращении в Москву, Шереметев прогневил царя Алексея Михайловича, как это видно из грамоты, писанной несколько лет спустя:... "также и от послушания нашего государского никогда не отлучался, а как бился на Дрожи-поле и, худых людей послушав, службу свою потерял".

Далее следует обвинение за что-то происшедшее уже в Москве: "да и как ты, боярин наш и воевода Василий Борисович, приехал в царствующий град Москву, хотел делать, кроме воли Божии и нашего государева жалованья, своею мочью и, надеясь на друзей своих тленных, хотел всякую милость получить, и необуя ли Бог все твое помышление, не рассыпали кости человекоугодником не вотще ли обратил те твои мысли и не все ли в прах претворилося? На что намекает царь — неизвестно, но после вызова из Украйны Шереметев в течение всего 1655 г. оставался "не у дел и вероятно отдыхал в своей Коломенской вотчине, селе Чиркине. Интересен отзыв о Шереметеве современника-очевидца, Павла Потоцкого, пробывшего в плену в Москве с 1655 до 1668 г. "Не было бы предела к проявлению отличных воинских доблестей Василия Борисовича Шереметева, — они как бы наследственны в его знаменитой фамилии, — если-бы к тому не поставлялись преграды самим же Московским двором, слишком ненадежным ценителем великого духа и славных деяний. Двор этот, как и везде, более справедлив к жалким паразитам, чем к мужам, рожденным для великих подвигов".

В конце декабря 1655 г. Шереметев снова появляется на придворной службе: в числе других бояр он назначен "быть в ответе с Свейскими послы".

Главным предметом переговоров со шведскими послами было "подтвержденье Столбовского докончанья", но переговоры эти ни к чему не привели.

В течение 1656 года Шереметев несколько раз был приглашаем за царский стол; он обедал у царя: в день Богоявления вместе с патриархом Никоном и с антиохийским и сербским патриархами; 17 марта в именины царя и в начале мая, при отпуске цесарских послов.

Вскоре после отъезда цесарских послов, царь Алексей Михайлович 15 мая 1656 г. выступил в поход к "Свейскому рубежу", причем в числе семи сопровождавших его бояр находился и Шереметев.

31 мая царь прибыл в Смоленск, а 20 июня выступил оттуда под город Ригу, против шведского короля. В тот же день Шереметеву велено было остаться воеводою в Смоленске.

В товарищи ему назначены: думные дворяне Иван Феодорович Еропкин и Иван Иевливич Загряжский, да два дьяка, один из которых взят через неделю к царю, а на его место прислан другой.

Во время воеводства в Смоленске на долю Шереметева выпали следующие заботы:

1) сбор и отправление по рекам Каспле и Двине нескольких тысяч пудов сухарей для войска, находившегося при царе Алексее Михайловиче;

2) поимка беглых ратных людей, оставшихся в Смоленске после "государева похода";

3) отправка по домам тех солдат и стрельцов, раненых под Динабургом и отпущенных царем в Плоцк водой, которые, по выздоровлении, прибудут в Смоленск; снабжение их хлебными запасами на дорогу тоже лежало на обязанности Шереметева.

2-го декабря 1656 г. Шереметев получил важное назначение: вместе с кн. Никитой Ивановичем Одоевским он отправлялся полномочным послом на Варшавский сейм по делу об избрании царя Алексея Михайловича на Польский престол.

При Шереметеве должны были состоять: дьяк Никита Головин, голова стрелецкий Феодор Александров с приказом, сто человек Вяземских казаков, да "для провожанья его" до Борисова — рота Смоленской шляхты ротмистра Гурки.

Кроме того, на службе с Шереметевым велено быть из Полоцка целому полку солдат. Шереметев выступил из Смоленска лишь в мае 1657 г., не дождавшись ни дьяка Головнина, ни полка солдат из Полоцка: с главным послом кн. Одоевским он должен был съехаться в Вильне.

Так как 15 мая, за 50 верст от Борисова, Шереметев узнал от казака, присланного Борисовским воеводой Ржевским, что в Вильне открылось моровое поветрие, то по прибытии в Борисов, он послал царю отписку, что не решается идти дальше без особого на то указа.

Вследствие морового поветрия, сейм об избрании царя Алексея Михайловича на польский престол был отложен, и Шереметеву пришлось несколько месяцев прожить в Борисове, чтобы "ведать всякие дела и вести во всем княжестве Литовском в государевых городех, и про всякие дела и про вести писать к великому государю".

Меры предосторожности, принимаемые на заставах, чрезвычайно замедляли и усложняли переписку, а из Москвы требовали частых заявлений и несвоевременное получение их ставили в вину Шереметеву.

Воеводские отписки и "всякие государевы дела принимали за заставами издалече через огонь в лещедях (палках с расщепленным концом) и переписывали на новую бумагу", а подлинники тотчас же сжигали.

Отписки, отправляемые из Вильны, переписывались три раза, раньше, чем попасть в Борисов; здесь их переписывали в четвертый раз и через Смоленск посылали в Москву.

С отписками, отправляемыми в Москву прямо из Борисова, было еще больше хлопот: они переписывались на заставах шесть раз. Как же после этого винить Шереметева в медлительности!

Немало затруднений доставляли Шереметеву ссоры и недоразумения между московскими ратными людьми и Черкасами, стоявшими в Белоруссии под начальством Чаусского полковника Ивана Нечая. Черкасы довели до отчаяния мирных жителей своими нападениями и грабежами, вследствие чего Шереметев, как начальник края, и пять местных воевод вынуждены были обратиться к решительным мерам, чтобы прекратить их злодеяния.

В наказе, данном Шереметеву, была предусмотрена возможность приезда иноземных послов во время морового поветрия, а потому цесарский посол Фрагштейн и его свита были пропущены в Борисов в конце лета 1657 г., после долгих расспросов, не шли-ли они "моровыми местами". На

донесение

Шереметева о прибытии цесарских послов, с извещением о кончине императора Фердинанда III и о вступлении на престол сына его Леопольда I, приказано было отпустить их в Москву лишь по зимнему пути, когда прекратится моровое поветрие.

Согласно царскому указу, Шереметев должен был приставить к послам дворянина, который был бы "умен и словесен", но остерегался бы от лишних речей, отговариваясь неведеньем. Послам были предоставлены "лучшие дворы" в городе и отпускались на их содержание корм и питье в достаточном количестве, но они чувствовали себя в Борисове точно в плену, жаловались на скудость денежных средств и были удручены строгим надзором за их заграничной перепиской.

Так как с наступлением осени моровое поветрие в Белоруссии не ослабело, то Шереметев получил из Москвы предписание распустить войска по домам, в Борисове оставить товарища "своего Ивана Ржевского, а самому идти в Шклов".

Перед отъездом из Борисова, Шереметев угостил цесарских послов трехдневным пиром в их же собственных покоях: за обедом подавалось по шестидесяти кушаньев, при таком же количестве напитков.

Шереметев и возвратился из Шклова в Москву и лишь весной 1658 г. и обедал за царским столом в день Светлого Христова Воскресения вместе с грузинским, касимовским и сибирскими царевичами и вместе с патриархом Никоном, который после того уже не "обедывал больше у царя Алексея Михайловича.

6 апреля 1658 г. Шереметев был назначен воеводой в Киев на смену окольничего Андрея Васильевича Бутурлина.

После смерти Богдана Хмельницкого в Украйне происходили смуты, которыми Польша желала воспользоваться для возвращения её под свою власть, а вновь избранный гетман Иван Выговский, под видом преданности Москве, затевал уже измену против царя Алексея Михайловича.

Полтавский полковник Мартын Пушкарь послал в Москву Ивана Искру с челобитной на гетмана Выговского и на полковника Лесницкого, с просьбой "не только от своего имени, но и от имени других полковников, отставить Выговского от гетманства и велеть не брать раду для избрания нового гетмана и новых полковников.

Доводы Искры относительно готовящейся измены Выговского показались, малоубедительны и не причинили никакого вреда гетману, который, в свою очередь, прислал в Москву для переговоров Лесницкого, Бережецкого и Богуна.

По просьбе гетмана и всей старшины, одновременно с назначением Шереметева в Киев, были посланы царские воеводы в шесть городов левобережной Украйны, с подчинением их Шереметеву.

Товарищами к Шереметеву назначены: кн. Юрий Никитич Борятинский и Иван Иванович Чаадаев и дьяк Алексей Постников.

Из Москвы Шереметева должен был сопровождать стрелецкий голова с 425 московских стрельцов; в Севске к ним велено присоединиться комарницким драгунам, а из Белгорода выслать уже в Киев драгунский полк и тысячу рейтар, под начальством полковника и двух подполковников.

Перед отправлением в Киев Шереметев получил два подробных наказа: из Разряда и из Посольского приказа.

Первым из этих наказов предписывалось, по установленному порядку, принять город от Бутурлина, затем сообщить гетману о своем прибытии в Киев и пригласить его ссылаться с собой обо всяких государевых делах и быть с ним "в совете и любви".

Далее предписывалось жить в Киеве "с великим береженьем", остерегаться злых умыслов польского короля и собирать "вести" в Литве через торговых людей, а относительно крымских татар — через "языков", добытых в боях.

В случае достоверных известий о приходе воинских людей, Шереметев должен был росписать осаду, укрепить город и заранее позаботиться, чтобы не было недостатка в воде.

От воевод тех городов, которые велено ведать Киеву, требовалось, чтобы они не применяли и не обижали местных жителей и "держали к ним ласку и привет добрый", а также, чтобы они внушали своим ратным людям мирные отношение к Черкасам и мещанам.

В наказе, данном из Посольского приказа, говорилось о водворении внутреннего порядка в Малороссии и о переписки реестровых казаков и выяснении малороссийских доходов.

5 мая 1658 года Шереметев выехал из Москвы и, вследствие плохих путей сообщение и разлитие реки Сейма под Батуриным, прибыл в Киев лишь 17 июня. По пути к Киеву, жители радостно встречали Шереметева, выходили к нему с иконами и просили прислать царских воевод и в остальные города. Такой прием озлобил против Шереметева гетмана Выговского, который, после смерти Пушкаря, погибшего, 1-го июня в междоусобной битве, круто изменил свои отношение к Москве.

Выговский был враждебно настроен не только против Шереметева, по и против кн. Григория Григорьевича Ромодановского, посланного с войском из Белгорода в Украйну, для усмирение тамошней "своеволи".

Ссылаясь на возможность прихода турок, Выговский не приехал в Киев, по приглашению Шереметева, а послал звать крымского хана на помощь "для войны", что конечно вызвало в Киеве недоумение, против кого собираются идти войною малороссийский гетман в союзе с крымским ханом.

В то же время Выговский отправил в Москву жалобу, что Шереметев "приехал в Киев и с нами не посоветовал, но и не видевся, многие новые дела всчиняет, казны неведомо какой спрашивает и воевод, без совету с нами, по городам насылает, на что не ведаем, есть-ли указ от вашего царского величества?" Царь Алексей Михайлович, желая успокоить гетмана, отвечал, что уверен в его преданности, а Шереметев и кн. Ромодановский посланы на Украйну, по его же просьбе, "на своевольников, а не для войны с вами, подданными нашими, единоверными православными христианами".

Но в это самое время Выговский уже вел тайные переговоры с поверенным польского короля Бенёвским, которому заявил, что готов, в соединении с поляками и с татарами, идти на Москву. Ни царские грамоты, ни вторичное приглашение гетмана Шереметевым приехать в Киев для договора о "государевых и войсковых делах", ни присылка царем подьячего Портомоина, для убеждения Выговского в добрых намерениях Шереметева и кн. Ромодановского, — ничто не действовало; Выговский собирал войско и готовился послать своего брата Данилу осадить Киев, чтобы заставить Шереметева уйти оттуда в Москву. Шереметев немедленно доносил царю обо всем происходившем, жаловался на недостаток в ратных людях и на скудность хлебных запасов, но не получал указаний, как поступать в этих затруднительных обстоятельствах. 23-го августа к Киеву пришел Данила Выговский более чем с двадцатитысячным войском, состоявшим из Черкас, Ливенцов и крымских татар.

Два дня продолжалась битва, названная в народе, по главному месту сражение, Скавичщиною (Скавица-древнее название горы Щековицы); не только приступы к Верхнему городу Киева были отбиты товарищами Шереметева, кн. Борятинским и Чаадаевым, но взят весь обоз Данилы Выговского, который после того бежал, и захвачено много пленных. Шереметев, и по личному великодушию, и потому, что знал милосердие царя Алексея Михайловича, распустил всех пленных по домам, внушив им вперед не ходить войною на города великого государя.

Царь Алексей Михайлович остался доволен действиями против Выговского и милостивым отношением к пленным, что и высказал в грамоте на имя Шереметева.

Понесенное поражение не послужило уроком гетману Выговскому, и он не оставлял намерение "боярина Шереметева со всеми ратными людьми выпхнуть порохом" из Киева.

Малороссияне, выбитые из колеи мирной жизни, не знали, чего держаться; они не хотели пристать к Выговскому, а открыто переходить на сторону царских воевод боялись, вследствие малочисленности войска. В это трудное время у Шереметева было на Украйне несколько действительно преданных людей; во главе их следует поставить: архимандрита Киево-Печерской лавры Иннокентия Гизеля, наказного полковника Дворецкого и Нежинского протоиерея Максима Филимоновича.

Иннокентий Гизель, не стесняясь, высказывал правду гетману и полковникам, а Шереметева выручал иногда, выдавая ему заимообразно из средств лавры значительные суммы на содержание ратных людей. Протоиерей Максим Филимонович оказывал Шереметеву большую помощь, устроив через своего племянника Мартина Прокофьева тайную почту для постоянных сношений Шереметева с ближайшими воеводами и с Москвой.

В конце октября гетман Выговский и его брат Данила пришли к Киеву с 50 тысячами казаков и с 6 тысячами татар. Получая от преданных людей точные сведения о положении дел в крае и обо всех замыслах Выговского. Шереметев приготовился к осадному сиденью, имея в своем распоряжении приблизительно только 7.500 человек. Не смотря на численное превосходство ратных сил, Выговские потерпели поражение, а кн. Ромодановский, узнав об осаде Киева, поспешил к местечку Варве и запер там Нежинского полковника Гуляницкого с тремя полками. И поражение под Киевом, и неожиданный приход кн. Ромодановского, поставили Выговского в весьма неприятное положение, и он вступил в мирные переговоры с Шереметев, чтобы выиграть время, в ожидании помощи, обещанной Польшею. Выговский расположился табором под городом Ржищевым, верстах в сорока от Киева, и 9 ноября прислал в Киев, для присяги, полковников и прочих чинов, которые сказали, что и сам гетман хотел приехать с ними, да заболел. В церкви Софии Премудрости Божией, в присутствии архимандрита Иннокентия Гизеля, Шереметева и его товарищей, прибывшие в Киев войсковые чины присягнули за гетмана и за все Запорожское войско, чтобы не приходить войною на государевы города и по-прежнему быть в вечном подданстве у великого государя. Вслед за присягою, отправились в Москву с повинною от Выговского и всего Запорожского войска — Белоцерковский полковник Кравченко, с двумя сотниками; в качестве пристава при них Шереметев послал драгунского майора Булгакова. Но новая присяга Выговского на верность Московскому царю не остановила его вероломства, и он не переставал ссылаться о помощи с крымским ханом, польским королем и турецким султаном. Как только прибыл польский вспомогательный отряд, состоявший из 3.800 поляков, волохов и сербов, так Выговский снова сделал попытку овладеть Киевом; в самый день Крещения 1659 г. отряд этот приступил к Киеву, но победа опять осталась на стороне Московского войска. После этого Шереметев разослал в черкасские города воззвание, напоминая обо всех бедствиях, которые жители Украйны терпели прежде от поляков, и обещая с своей стороны стоять с ними заодно против поляков, самовольно призванных Выговским.

10-го января гетман прибыл в Переяславль, где его дожидался уже Булгаков, ездивший в Москву приставом при его послах. Булгаков привез от царя грамоту, в которой повелевалось собрать в Переяславле раду, в присутствии отправляемого с войском в Малороссию кн. Алексея Никитича Трубецкого, боярина Шереметева, окольничего кн. Григория Григорьевича Ромодановского и двух дьяков; при этом царь требовал наказание виновников смуты.

Выговский раздраженный уже тем, что его посланные были задержаны в Москве, стал резко возражать против грамоты, оправдывался в клятвоприступничестве и всю вину слагал на Шереметева и на кн. Ромодановского, не желающих уйти из Украйны со всеми ратными людьми.

В Москве, очевидно, не желали войны с Запорожьем, а потому кн. Трубецкому был дан наказ, в случае надобности, сделать Выговскому большие уступки, лишь бы он отстал от польского короля и отпустил татар.

Выступив из Москвы 14 января, кн. Трубецкой прибыл в Путивль только 10 марта и, несмотря на уведомление Шереметева, что ранней весной Киеву грозит нападение гетмана Выговского, в соединении с волошским воеводой Степаном и новым венгерским королем, — он не поторопился идти на выручку Шереметева. Вместе с кн. Гр. Гр. Ромодановским и прочими сходными воеводами кн. Трубецкой более двух месяцев простоял под Конотопом, безуспешно осаждая воеводу Гуляницкого и ожидая от Выговского ответа на свои мирные предложения. В это время на помощь к Выговскому пришел крымский хан Мухаммед Гирей с тридцатитысячным войском, и 28 июня 1659 г. произошла известная Конотопская битва, в которой погибло от двадцати до тридцати тысяч людей в царском войске.

Вскоре после этого Мухамед Гирей ушел обратно в Крым, узнав, что ногайские улусы подверглись опустошительному набегу запорожцев, под предводительством кошевого атамана Ивана Серка и Юрия Хмельницкого.

Лишившись татарской помощи, Выговский вернулся в Чигирин, а 22 августа брат его Данила был снова разбит под Киевом кн. Борятинским и Чаадаевым.

Увещание, рассылаемые Шереметевым возымели благое действие: большинство полковников не только левобережной, но и правобережной Украйны "присягали меж себя на том, что великому государю служить и быть в соединены на изменника Ивашка Выговского и на поляков".

17 ноября состоялась, наконец, в Переяславле рада в присутствии кн. Трубецкого, Шереметева, кн. Ромодановского и представителей всей Украйны; на этой раде выбрали в гетманы Юрия Хмельницкого. Как велика заслуга Шереметева и его сподвижников по Киевскому осадному сидению, видно из следующих слов Выговского в письме к польскому королю: "Москва успела завладеть Украйной потому только, что Киев оставался в её руках".

Царь Алексей Михайлович прекрасно сознавал это и послал в Киев стольника кн. Григория Федора Щербатова сказать свое "милостивое царское слово" и передать золотые Шереметеву с товарищами и ратным людям.

Месяц спустя, стольник Колычов, присланный с золотым, в награду за Переяславскую раду, не застал Шереметева в Киеве, так как он еще 4-го ноября по "изустному указу" царя, объявленному Булгаковым, выступил с войском в Браславчину, на встречу Выговского и Андрея Потоцкого, которые собирались идти на выручку Чигирина, осажденного запорожцами.

26 ноября Шереметев встретился с Выговским и Потоцким под гор. Хмельником, на берегу Буга, и нанес им полное поражение: Выговский был "зломлен и разгромлен вконец".

Но возвращении в Киев, Шереметев получил через стряпчего Яковлева присланный царем золотой в 8 золотых взамен золотого в 7 золотых, который был доставлен кн. Щербатовым "потому, что тот золотой послан не против его службы".

Кн. Трубецкой возвратился в Москву, а ратные люди из его полков частью оставлены на службе, частью отпущены домой. Кроме Киева, государевы ратные люди поставлены были в Переяславле, Нежине, Чернигове, Белой Церкви и Браславле; все они, вместе со своими воеводами, находились в ведении Шереметева.

Что же касается до прав и вольностей войсковых, до земских, ратушных, также духовных судов, то все это, согласно прежней статьи Богдана Хмельницкого, подтвержденной и на Переяславской раде, было совершенно изъято из ведения Шереметева, и он не мог вступаться в эти дела.

В начале 1660 г. в Малороссии было на столько спокойно, что Шереметев счел возможным просить у царя дозволение приехать в Москву для свидания с семейством и для устройства домашних дел.

Вслед за разрешением Шереметев получил новую царскую грамоту, в которой не велено ехать ему в Москву, так как в Малороссии "государево дело в конец еще не приведено".

Как ни грустно было Шереметев, но он вынужден был остаться в Киеве, и занялся приготовлениями на случай неприятельского прихода.

Получив из Умани известие о приближении к Могилеву великого коронного гетмана Станислава Потоцкого, обозного Андрея Потоцкого и коронного писаря Яна Сапеги, вместе с Иваном Выговским и с татарами, Шереметев послал против них ратных людей, под предводительством кн. Козловского; дело обошлось без сражения, так как, услыхав о приходе государевых людей, Потоцкий, Сапега и Выговский со всем польским войском бежали в Польшу, а татары в Крым. После этого Шереметев, по-видимому, возобновил свое ходатайство о поездке к Москву, но царь не решился отпустить его из Киева, вследствие натянутых отношений с Польшей и возможного столкновении с нею из-за Украйны.

По желанию царя Алексея Михайловича и с согласия Речи Посполитой, был назначен для мирных переговоров съезд в пограничном городе Борисове; в апреле 1660 года приехали туда московские полномочные послы, но так и не дождались прибытия польских комиссаров, что ясно доказывало недружелюбное настроение Польши.

Невозможность избежать войны была очевидна, а потому следовало подумать о предстоявших военных действиях.

В апреле приезжал в Москву Переяславский полковник Тимофей Децюра, и при его содействии был выработан план, в основании которого положено правило самого царя Алексея Михайловича: не дать недругу войти в свои города, чтоб его встретить в его земле; де тех мест и огонь тушить, доколе не разгорелся, а как разгорится, неколи тушить".

Решили двинуть царское и казацкое соединенное войско, под предводительством Шереметева, в глубь Польши, и разом кончить войну в том городе, где будет находиться король.

При таком положении дела Шереметеву нечего было конечно и думать о поездке в Москву, и царь отправил к нему 6 мая стряпчего Головина с денежной наградой в 600 р. и с пространной грамотой, конец которой приведем, чтобы показать, как высоко Алексей Михайлович ценил заслуги Шереметева и как сочувственно к нему относился: "И мню, что ни к кому такой милости и жалованья от веку не бывало и не слыхано, как Божия милость и наше, великого государя, милостивое жалованье к тебе, боярину нашему и воеводе, учинилось. И незабытно мы, великий государь, службу твою и раденье, при всей нашей царской думе, в своих царских полатах похваляем, и при всем нашем царском синклите; и по всему нашему Московскому государству служба твоя явно прославляетца; и впредь у Бога и у нас, великого государя, служба твоя николи забвенна не будет. И тебе-б, боярину нашему и воеводе, того, что тебе, по нашему, великого государя указу, к Москве ехать не велено, во оскорбленье себе не ставить, а поставить бы то себе в милость Божию и в наше, великого государя, премногое жалованье; и сею нашею грамотою утешатися, и стряпчего нашего Михаила Головина, жалуючи тебя, боярина нашего и воеводу, послали его к тебе, боярину нашему и воеводе, нарочно для твоего утешение".

Весь июнь Шереметев приготовлялся к походу, снаряжая войско и приводя в порядок разные дела но воеводскому управлению. Обо всех мероприятиях и предположениях, Шереметев, во избежание лишней переписки, поручил стряпчему Головину доложить царю по статьям и в ответ получил особую записку, с царскими пометками при каждой из 36 статей.

Между прочим, Шереметев просил дозволение писать о всяких делах помимо Разряда, прямо в Приказ тайных дел, так как "думный дьяк Семен Заборовский отписки под стол мечет, а великому государю по них не докладывает". Царь дозволил Шереметеву, для его "верной и многой службы" писать в Приказ тайных дел, но кроме того велел писать и в Разряд, обещая, что по отпискам Шереметева будут "докладывать и указы чинить безволокитно".

По мнению Шереметева, следовало выступить в поход тотчас после Петрова дня, чтобы застать поляков врасплох и не дать им соединиться с крымским ханом; но обстоятельства складывались иначе.

Казацкая рада собралась лишь 7 июля, а Шереметев двинулся месяц спустя, и то не со всем войском: кн. Ос. Ив. Щербатов из Переяславля, кн. Козловский из Умани и черкасские полки из разных городов присоединялись к нему уже на дороге.

В ожидании прихода Юлия Хмельницкого, Шереметев расположился лагерем под Котельнею; войска при нем было 35 тысяч, в том числе 20 тысяч черкас, под предводительством наказного гетмана Цецюры.

В это самое время стараниями Выговского был заключен союз между Речью Посполитой и Крымом; он же разослал по Украйне лазутчиков, через которых получал самые точные сведение о царском войске и обо всех намерениях и распоряжениях Шереметева, а до него доводил неверные слухи о положены дел в Польше и о численности её войска.

27 августа Юрий Хмельницкий прислал Шереметеву приглашение явиться под Межибож, куда и сам обещал вскоре придти. Шереметев тотчас же собрал военный совет, на котором Цецюра говорил уклончиво, а кн. Козловский, бывший, по словам польских писателей, "человеком обширного ума и сведущим на военных действиях", решительно высказался против наступательных действий и похода внутрь Польши. По мнению кн. Козловского, было бы гораздо полезнее занять всю Украйну, укрепив ее сильными гарнизонами, и ожидать прихода поляков в надежных местах, а не выводить войско в открытое поле, подвергая его там явной опасности.

Особенно резко отозвался кн. Козловский о казаках, составлявших большую часть войска Шереметева, "Нельзя полагаться — сказал он, на верность казаков, которые весьма легко передаются в ту или другую сторону... Наш же царь вдоволь испытал, что такое казацкая верность и как она гибка".

Шереметев горячо возражал ему и настоял на немедленном выступлении из-под Котельни к Межибожу, Однако до Межебожа не удалось дойти, потому что крымские султаны Нурадин и Сафа-Гирей и польские гетманы Станислав Потоцкий и Юрий Любомирский, вместе с Иваном Выговским, встретили Шереметева под Любаром, где и произошло 4-го сентября сильное сражение.

В следующую ночь московские ратные люди возвели высокий земляной вал и укрепились в обозе, а затем, с 5 до 16 сентября, несколько раз выступали в открытое поле под предводительством самого Шереметева, то для сражения, то для фуража или за дровами для топлива и варки пищи.

Положение Шереметева ухудшалось с каждым днем; Юрий Хмельницкий не шел с обещанной помощью, казаки стали разбегаться, — кто в королевское войско, а кто домой; луга и рощи, ближайшие к московскому обозу, были выжжены татарами. Необходимо было прорваться сквозь ряды неприятеля или вперед к Межибожу, или назад к Чуднову.

После двухдневных приготовлений, 16 сентября, на рассвете, войско Шереметева, под проливным дождем, двинулось к Чуднову. Об этом отступлении польский писатель Зеленевич, сравнивая Шереметева со знаменитым полководцем XVI в., герцогом Пармским, говорит так: "Не подлежишь сомнению, что и Шереметев должен быть прославлен, так как употребленный им способ отступление замечателен во всех отношениях".

В польском стане узнали об отступлении только около семи часов утра, тотчас же все войско двинулось в погоню за Шереметевым и настигло его через четыре часа, на полпути к Чуднову.

Кровопролитный бой, завязавшийся между поляками и русскими, не остановил движение Шереметева, но в пяти верстах от Чуднова, у переправы через болотистое место, с трудом устроенной передовым отрядом рабочих, на московское войско напала давно поджидаемая поляками королевская артиллерия, под начальством генерала Ромуальда Вольфа.

После жестокой битвы, у русских было отнято несколько пушек и треть обоза, в котором находилось большое количество ценных вещей и съестных припасов. Нескоро приведя в порядок уцелевшую часть обоза, Шереметев пошел дальше, но через несколько времени был настигнут неприятелем, и снова выдержал ожесточенный бой, который прекратился лишь при наступлении ночи. Версты за две до Чуднова Шереметев остановился и ночевал в открытом поле, под проливным, холодным дождем.

На следующее утро, 17 сентября, Шереметев еще до рассвета пошел к Чуднову, но не успел занять тамошнего замка, господствовавшего над всей окрестностью: польский гарнизон опередил его, а поэтому Шереметев сжег город Чуднов и стал лагерем в долине, у самой реки Тетерева.

Поляки расставили свои орудия на горе и в Чудновском замке и в течение нескольких дней обстреливали с этих высот московское войско. Шереметев был так стеснен со всех сторон неприятелем, что поляки говорили, что он "окружен, как волк на охоте".

В московском войске начался голод. 26 сентября, будучи не в силах оставаться долее в столь тесном обложении, Шереметев решился идти напролом, чтобы, по крайней мере, заставить неприятеля отодвинуть свой лагерь и добыть тогда хоть сколько-нибудь хлебных запасов и конских кормов.

Неприятель был действительно вынужден отойти за реку Тетерев, и русские ратные люди, по указаниям Чудновских жителей, воспользовались хлебными запасами, зарытыми в ямах.

27 сентября Юрий Хмельницкий пришел со своим тридцатитысячным войском в местечко Слободищи, находившееся всего в 15 верстах от московского табора. Если-бы он захотел оказать помощь Шереметеву, то, в случае необходимости, легко прорвался бы сквозь неприятельские ряды, но он расположился лагерем в местечке Слободищи, очевидно ожидая дальнейших событий. Станислав Потоцкий мог предугадывать намерения Хмельницкого передаться королю и нежелание его помочь Шереметеву, но, не доверяя казакам, счел более благоразумным послать против Хмельницкого часть польского войска, под начальством Любомирского, и татар с Нурадином.

Произошло сражение, и Хмельницкий прислал об этом отписку Шереметеву. Полагая, что Хмельницкого удерживает в Слободищах невозможность пробраться сквозь неприятельское войско, Шереметев попытался 28 сентября сам пойти к нему, но польские и татарские отряды, бывшие в засаде, ударили на Шереметева со всех сторон, а когда явился и Вольф с артиллерией, Шереметеву ничего больше не оставалось, как отступить в свой табор.

Получая известие о бедственном положении нашего войска, кн. Барятинский, оставшийся на воеводстве в Киеве, немедленно передавал эти вести в Москву, но не смел идти, без царского указа, на помощь к Шереметеву. Все, что он мог сделать, это выступить из Киева в "ближайшие места" и там дожидаться распоряжений.

Пока шла переписка между кн. Барятинским и Москвой, войску Шереметева стало положительно невозможно оставаться долее под Чудновым, потому что лошади сотнями падали от бескормицы и воздух вследствие этого был заражен.

4-го октября Шереметев решил силою пробиться к Слободищам.

Может быть, это и удалось бы, если-бы в польском лагере заранее не узнали о плане Шереметева от перебежчика-казака и не караулили бы московское войско.

По свидетельству польских историков "день 4 (14) октября, был самый ужасный, самый кровопролитный из всех доселе бывших. Подобного ему уже не было и не будет... Московиты сражались с крайним отчаянием. Старые польские солдаты, участники многих кровопролитных битв, говорили, что в таком адском огне они еще не бывали. Они сравнивали поле битвы с огненной кипящей рекой". Если-бы татары, прорвавшиеся в наш обоз, не увлеклись богатой добычей и не стали бы тотчас делить ее, то едва-ли что-нибудь осталось от московского войска.

Воспользовавшись суматохой, произведенной татарами, Шереметев собрал остатки своего табора и велел ратным людям сражаться в рукопашную, потому что запас пороха совсем истощился.

В конце концов, после четырехчасовой усиленной битвы, поляки отступили, а татары поскакали вперед и воспрепятствовали московскому войску идти дальше.

Юрий Хмельницкий слышал стрельбу, но не пошел на помощь к Шереметеву, будто бы вследствие невозможности пробраться между поляками и татарами; на самом же деле он передался полякам, и оставалось только подписать договор, что и было им исполнено 8-го октября в шатре у коронного гетмана Станислава Потоцкого.

В этом договоре, прежде всего воздавалась хвала Юрию Хмельницкому за то, что он "не только не поднял своей руки против его королевской милости республики, но даже не имел и намерение подать какую-нибудь помощь Московскому войску, и действительно никакой не оказал".

Измена Хмельницкого произвела удручающее впечатление в лагере Шереметева, который принес столько жертв и потерял столько времени из-за надежды соединиться с его войском. Польские гетманы употребляли все силы, чтобы отделить от Шереметева казаков с Цецюрой.

В самый день подписание договора, Хмельницкий отправил в наш табор к Цецюре извещение о заключении договора с поляками и увещание последовать его примеру. Цецюра так поторопился исполнить этот совет, что бросился к польскому лагерю с восемью тысячами казаков, не дождавшись от Хмельницкого условленного знака. Вследствие этого татары, ничего не знавшие о покорности Цецюры польскому королю, сбили казаков в кучу, стали рубить их и многих взяли в плен. У Шереметева оставалась теперь одна надежда на прибытие кн. Барятинского, но этой надежде не суждено было осуществиться, потому что кн. Барятинский, как видно из его донесений в Москву, считал возможным оказать помощь Шереметеву лишь в том случае, если с ним будут "прибавочные большие люди".

Отойдя от Киева семьдесят верст и имея в своем распоряжении восемь тысяч ратных людей, кн. Барятинский почему-то поворотил назад, хотя до Шереметева, оставалось недалеко.

В войске Шереметева, терпевшем голод и холод, стали распространяться болезни; ратные люди толпами приходили к Шереметеву и требовали прекращение войны, в противном же случае грозили выдать его головою.

Как это ни было тяжело, но 15 октября Шереметев вступил с польскими гетманами в переговоры о перемирии, на которое они с радостью согласились, так как и сами тяготились войною; тут же были выбраны комиссары для заключения мира.

Татарские мурзы и слышать не хотели ни о перемирии, ни о мире, так что польские гетманы едва уговорили их, задобрив подарками.

Переговоры начались 18-го октября, а 23-го был подписан договор с обеих сторон и принесена присяга в точном его исполнении. Было, между прочим, постановлено, чтобы государевы ратные люди вышли из Киева, Переяславля, Нежина и Чернигова и чтобы до выхода их из этих городов Шереметева с товарищами и с начальными людьми оставались у польских гетманов и у крымских султанов. Чтобы заставить татар согласиться на заключение мира, Потоцкий вошел в тайную сделку с Нурадин-султаном, обязавшись отдать татарам самого Шереметева, в качестве военнопленного, и предоставив им право забирать в плен безоружных уже казаков.

В сущности, Шереметев был отдан крымским татарам вместо 200,000 ефимков, которые поляки обязаны были выплатить им за участие в войне.

25 октября, согласно договору, Шереметев, в сопровождении своих товарищей, начальных людей и дворян, всего в числе двухсот человек, отправился со всеми пожитками в польский лагерь. На половине дороги, толпа польских солдат напала на них и разграбила значительную часть вещей. На следующий день, разгромивши русский лагерь, татары послали к великому коронному гетману Станиславу Потоцкому мурзу Келмамета с требованием немедленно выдать им боярина Шереметева. После долгого совещание Потоцкого с Любомирским, Шереметев и его товарищи, кн. Козловский и кн. Щербатов, а также мурза Келмамет, были приглашены кн. Любомирским на обед.

Шереметеву было объявлено, через переводчика, что он должен быть выдан султану Нурадину и останется у него в качестве заложника. Возражение Шереметева и усердные просьбы кн. Козловского и кн. Щербатова ни к чему не повели. После обеда Шереметев сел в свою карету, запряженную шестеркой великолепных лошадей. За ним следовали пять телег с поклажею и одиннадцать его слуг, а далее ехали в особых повозках, около ста человек, особенно преданных Шереметеву и пожелавших остаться с ним и в неволе.

Поезд замыкал татарский конвой, состоящий из трехсот всадников.

Семь недель татары везли Шереметева по степи, окольными дорогами, из опасения преследование и потери столь ценной добычи.

Наконец 13-го декабря 1660 г. Шереметев приехал в Бахчисарай и в тот же день был призван ханом Мухаммед-Гиреем, который с первого раза обошелся с ним как будто даже ласково.

По выходе из ханского дворца, Шереметев был приглашен к "ближнему человеку" хана, Сефер-Гази-аге, и там, в присутствии турецкого посланника, между агой и Шереметевым произошел разговор, имевший для Шереметева весьма печальный последствия. Сефер-Гази-ага, думая вероятно произвести впечатление на турецкого посланника, сказал: Царь (хан) идет с многими людьми на украйнные города войною, а царскому величеству, государю вашему, встретить их не с кем: ратных людей у него мало, а которые и были, те побиты и в полон пойманы". Шереметев резко возражал ему и закончил свою речь так: "И только бы полякам не помогали ваши люди и вашим поляки, и я бы вас всех побил. Нет, у великого государя нашего людей много и биться с вами есть кому и ничем вы не страшны!" По-видимому, ага был сильно рассержен гордым ответом Шереметева и решил отомстить ему: в виде выкупа за него крымцы стали требовать уплаты казны за четыре года вперед и уступки Казани и Астрахани.

По приезде в Бахчисарай, Шереметев был лишен прислуги, так как Нурадин-султан взял к себе его людей, в качестве своих личных пленных; а после выше приведенного разговора с Сефер-Гази-агой, Шереметев был переведен с его двора в более тяжкое заключение, в сейменскую (т. е. охотничью) избу, и закован в кандалы.

Он сам варил себе пищу и, не имея никаких денежных средств, должен был довольствоваться тем небольшим количеством мяса и хлеба, которое отпускалось на его пропитание.

Весть о плене Шереметева и многих ратных людей пришла в Москву в конце ноября 1660 г. и повергла всех в уныние.

Не считая Шереметева виновником "порухи" и будучи убежден, что он добросовестно исполнял возложенную на него трудную обязанность, царь Алексей Михайлович готов был тотчас же выкупить Шереметева, но государственная денежная казна была истощена предыдущими войнами, а впереди предстояла еще значительная денежная затрата: 3-го декабря 1660 г. был отправлен в Крым дьяк Иван Татаринов, с поручением постараться разрушить союз поляков с татарами, а крымцы, как известно, ничего даром не делали.

В конце наказа, данного Татаринову, говорится, что если ближние ханские люди станут спрашивать его о размере выкупа за Шереметева, то ответить, что во время отпуска его из Москвы не было известно о плене Шереметева, а потому не назначено никакой суммы, но что если будет положен "окуп мерной", то царь, конечно, велит заплатить его из своей казны.

Начав с 10 тысяч серебряных рублей, царь Алексей Михайлович дозволил Татаринову довести выкупную сумму до 50 тысяч; что же касается денег, посуленных татарам за Шереметева польским гетманом Потоцким, то от платежа их отказаться, и предложить вместо них отдать Гонсевского, находившегося в плену в Москве. Татаринов приехал в Бахчисарай 20 января 1661 г., а 26-го виделся с Шереметевым, которого привезли во двор Сефер-Гази-аги в телеге, закованным в кандалы.

После того, как Шереметев рассказал Татаринову об обстоятельствах Чудновского дела, в палату вошел Сефер-Гази-аги и отнесся к Шереметеву даже с некоторой предупредительностью, так как, выслав из палаты всех своих людей, "велел боярину Василию Борисовичу сесть, а посланнику сесть не велел".

Может быть на Сефер-Газу-агу подействовали "легкие поминки", переданные ему Татариновым, но он внимательно выслушал просьбы Шереметева и распорядился потом, чтобы ему были возвращены двое его слуг, а сам он 21 февраля был переведен в Жидовский городок (Чуфут-Кале) и временно с него сняты кандалы.

В бытность в Крыму дьяка Татаринова, переговоры с ханским правительством были ведены им и Шереметевым, а московские посланники Якушин и Михайлов, присланные в 1658 г., и Опухтин и Байбаков, присланные в 1659 г., были совершенно устранены, вероятно, в силу тайного наказа, полученного Татариновым.

На Шереметева и впоследствии, во все время его плена, часто возлагались обязанности вести посольские дела, и это чрезвычайно тяготило его.

Посольство Татаринова относительно разрыва крымцев с поляками оказалось безуспешно, потому что, пока он торговался о размере и условиях уплаты, приехал польский посланник и привез хану казну за пять лет вперед.

5 апреля 1661 г. Татаринов выехал из Крыма и с ним был отправлен в Москву и гонец от Шереметева, подполковник Булгаков, находившийся во аманатах у мурзы Келмамета.

Булгаков должен был снова вернуться в Крым, а в Москву посылался Шереметевым как очевидец, для устного доклада царю обо всех военных действиях в сентябре и октябре 1660 г., а также и для передачи об этом отписки царю.

Шереметев прожил в крымском плену двадцать один год, при четырех ханах: Мухаммед-Гирее, Аадиль-Гирее, Селим-Гирее и Мурат-Гирее.

В Московском государстве выкуп пленных считался делом душеспасительным, и Уложением царя Алексея Михайловича был установлен сбор полоняничных денег со всего государства. Так как за Шереметева надо было уплатить крымцам крупную сумму, то в Посольском приказе сидел особый подьячий, "у кого боярина Василия Борисовича окуп ведом"; пожертвование принимались и деньгами, и мехами.

Из отзыва польского пленника Павла Потоцкого, проживавшего в Москве, можно заключить, что к выкупу Шереметева из плена отнеслись не так усердно, как бы следовало: "Московское правительство, — говорит он, — с одной стороны, назначило Шереметева на роковую должность, от которой отказывались все его товарищи; с другой стороны, отнеслись к нему недостаточно внимательно и поскупилось освободить его от бедствия, которому подвергался он, доблестно сражаясь за Русское государство", Впоследствии, когда царь Алексей Михайлович решил уплатить за Шереметева из своей государевой казны лишь 25 тысяч рублей, а остальные деньги предоставил Шереметеву платить из собственных средств — его жена открыла в Москве сбор пожертвований.

Семья Василия Борисовича состояла из его второй жены, болезненной Прасковьи Васильевны, рожденной Третьяковой, сына Ивана Васильевича (от первого брака с Марьей Ивановной Гавреневой, дочери стольника Ивана Афанасьевича Гавренева) и дочери от второго брака, девицы Евфимии Васильевны.

Родные Василия Борисовича — Шереметевы, враждебно относились и к нему, и к его семье: они не только не оказали бы денежной помощи для выкупа его из плена, но во время его отсутствия притесняли его семью, как это видно из отписки Шереметева царю Алексею Михайловичу: "И от того разорение женишка моя и сынишка и бедная моя дочеришка голодны и живут без меня с великою нужею: хлеб и дрова покупают дорогою ценою и от того одолжяли... А сынишка мой человеченка молодой и безсемеен и пусть, родителей старых никово нет, а и есть свои, и оне не добры, теснят сынишка моего деревенскою теснотою без меня, видя мой упадок великий и одиночество".

Здесь будет кстати сказать, что в роде Шереметевых семейные нелады стали делом довольно обычным со времени первого раздела вотчин во второй половине XVI столетия. Царь Алексей Михайлович любил Шереметева и сначала готов был дать за его выкуп 50.000 рублей, но потом, как мы видели, наполовину убавил эту сумму и все таки не сумел настоять на немедленной отправке денег в Крым. Это происходило от чрезмерной доброты Алексея Михайловича тем лицам, которые находились вблизи, и от зависти к Шереметеву этих лиц и других служилых людей. "А за что неприятство ко мне братии моей,— читаем мы в отписке Шереметева к царю,— про то не ведаю я, убогий человеченка, разве будет с ненависти, что видели государскую милость ко мне превелику".

Жалея Шереметева, царь Алексей Михайлович часто обнадеживал его утешительными, милостивыми грамотами и посылал ему разные поминки. Во все время плена, имя Шереметева из года в год значилось в боярском списке, с прежним денежным окладом в 400 рублей; но в Крым ему посылалось ежегодно 300 р., а иногда 200 р. За время своего плена Шереметев много перетерпел и физически, и нравственно и не раз переходил от надежды к отчаянию и обратно: освобождение его из плена казалось иногда не только возможным, но весьма близким, а затем, в силу разных обстоятельству опять откладывалось на неопределенное время.

В 1662 г. жена коронного подскарбия Вицентия Гонсевского предлагала внести выкуп за Шереметева, лишь бы её муж был отпущен из московского плена.

Чтобы уладить это, она обратилась за содействием к польскому королю Яну Казимиру, но он, не желая освобождение Шереметева, устроил так, что в обмен за Гонсевского были отпущены из польского плена пять московских воевод, в том числе сподвижники Шереметева, кн. Ос. Ив. Щербатов, кн. Гр. Аф. Козловский, и дворянин Ив. Павл. Акинфиев.

В 1664 г. турецкий султан потребовал от хана Мухаммед-Гирея присылки Шереметева в Царьград, но ближние люди и народ воспротивились, опасаясь гнева царя Алексея Михайловича, а потому султану было донесено, что Шереметев умер.

Такое решение поддерживал Сефер-Гази-ага, согласившийся тайно отпустить Шереметева из Крыма. В Москву был послан с известием об этом один из русских пленных; к несчастью, он встретился по дороге с крымскими татарами, возвращавшимися из Украйны, был взят ими и доставлен хану вместе с "листом" Сефер-Гази-аги. Вследствие этого Сефер-Гази-ага был сослан в деревню и несколько времени спустя заколот подосланными к нему убийцами. За Шереметевым усилен надзор.

С осени 1665 г. хан Мухаммед-Гирей, предчувствуя недовольство турецкого султана из-за притеснения ногайцев, перешедших в турецкое подданство, стал обдумывать план сближения с Москвой и прислал к Шереметеву доверенное лицо для предварительных переговоров. Шереметев ничего не мог обещать, не имея на то никаких полномочий, и из осторожности так ответил посланному хана: "Как пошлет царь к великому государю посланника а с ним о чем писать будет к великому государю, и великий государь велит ответ учинит; а что в великого государе грамоте писано будет к царю, и они в те поры ведать будут".

Хлопоты Мухаммед-Гирея о мире были напрасны: на его место турецкий султан отправил уже нового хана, Аадиль-Гирея.

Перед бегством из Крыма Мухаммед-Гирей все свои несметные богатства разделил между своими детьми, родными и приближенными, оставшимися в Крыму.

Не захотел он только расстаться с Шереметевым и тайно увез его из Жидовского городка ночью 4 апреля 1666 г.

По показанию самого Шереметева, Мухаммед-Гирей возил его "более пятисот верст в телеге, в кандалах; и многие реки вплавь, в телеге, на арканах волочили и дорогою замучил было до смерти". Узнав, что Мухаммед-Гирей увез Шереметева, Ширинские беи, считая его государственной собственностью, пустились в погоню за ханом и настигли его за Кубанью, у речки Чюкчи. Царевичи, сопровождавшие хана, хотели убить Шереметева; чтобы он никому не достался, но беи отговорили; доказав, что такая же участь постигнет впредь всякого знатного крымца, который попадет в плен в Московское государство.

19 мая Шереметев был привезен обратно в Крым и встретил хороший прием, как со стороны нового хана Аадиль-Гирея, так и со стороны его шурина, великого визиря, Ислама-аги, сына прежнего ближнего человека Сефер-Гази-аги.

Шереметев уехал в Жидовский городок не только успокоенный, по и обнадеженный, что его в Крыме долго держать не будут.

Вот как Шереметев описывал царю Алексею Михайловичу свое пребывание в плену в 1660—1666 г.г.

- "Мухаммед-Гирей царь мучил меня. Никого так никто не мучат, которые есть государевы люди у мурз, у аг и у черных татар, да и у жидов есть, и они так не мучат, как меня мучат. Кандалы на мне больше полупуда четыре года безпрестанно; я ж заперт в Жидовскую палату, окна заделаны каменьем, оставлено только одно окно, и свет вижу и ветр проходит только в то окно. На двор из избы пяди не бывал я шесть лет и нужу всякую исполняю в избе; и от духу и от нужи и от тесноты большие оцынжял и зубы от цынги повыпадали, и от головные болезни вижу мало, а от кандалов обезножил, да и голоден".

При Аадиль-Гирее последовало улучшение его участи, благодаря заступничеству Ислама-аги и его матери, ханской теще: 15 июня 1666 г. с Шереметева сняли кандалы и открыли окна в избе, а людям его дозволили ходить за покупками на базар, тогда как раньше все покупки производились втридорога, при посредстве жидов.

Аадиль-Гирей охотно соглашался выпустить Шереметева из плена; сначала он требовал 70.000 ефимков и возвращение 50 пленных татар, но в конце концов уменьшил выкупную сумму и просил 60.000 ефимков.

Московскому правительству следовало пользоваться благоприятным настроением крымцев для мирных переговоров и для присылки выкупных денег за Шереметева. Со времени своего воцарения Аадиль-Гирей в течение года три раза посылал в Москву гонцов с грамотами относительно условий для заключение мира, но удачи не было: в первый раз и московские послы, и ханские гонцы были убиты в Запорожье, на пути из Москвы в Крым; а два других раза гонцы не во время являлись в Москву. Царь Алексей Михайлович и высшие правительственный лица гораздо более были заняты польскими, нежели крымскими делами; только что был заключен с Польшей Андрусовский договор, и польские послы требовали, чтобы Московское государство, в соединении с Польшей, наказало крымцев за разорение, причиненные Польше.

Наконец в начале января 1668 г., с обоюдного согласия царя Алексей Михайлович и хана Аадиль-Гирея, на Дону должен был состояться съезд московских и крымских послов для утверждения мира.

В это время Шереметев был перевезен ненадолго в греческую слободу Мариамполь, составлявшую предместье Бахчисарая. Аадиль-Гирей был так уверен в Шереметеве и в скором получении выкупных денег за него, что хотел даже отпустить его в Азов, чтобы "было к окупу ближе"; но от этого отговорили его приближенные. Прошел еще год, в который дело вперед не двинулось.

В марте 1669 г. был отпущен из Крыма в Москву подьячий Никон Иванов, приезжавший с отписками царя Алексей Михайлович, и отправлен ханский посол Шахтемир, "для договору о мирном утверждении". С ним же поехал и Шереметев, но только до третьего стана от Бахчисарая, до города Козлова (ныне Евпатории), где он должен был оставаться до присылки за него выкупа. Когда начальнику Посольского приказа Ордину-Нащокину сообщили 28 апреля о приезде в Москву ханского посла Шахтемира, он ответил, что "с Крымским послом надобно договориться накрепко, чтоб впредь в общем съезде на Украйне или на Валуйках быть государевым, польским и крымским послам вместе и общим советом мир заключить".

Целый год прожил Шахтемир в Москве, пока не дошла очередь до крымских дел, а Шереметев между тем был перевезен из Козлова в Жидовский городок.

27 апреля 1670 г. был заключен договор, по которому Московское государство обещалось доставлять ежегодно казну в Крым, по росписи, за Шереметева прислать 60.000 ефимков или 30.000 золотых, и совершить общий размен пленных на Валуйках.

В договоре написано: "Тот окуп, шестьдесят тысяч ефимков, или, по счету, золотые, и казна за три года по договору, у нас, на Москве, смотрена"; следовательно вся сумма приготовлена и проверена. Посланники царя Алексея Михайловича, Елчин и подьячий Чернцов, привезли в Крым, кроме государевых грамот, легкие поминки хану и его ближним людям. Вскоре по приезде, они сказали ближним людям, что будут порукою в "окупе" Шереметева, вследствие чего хан Аадиль-Гярей выразил согласие, "в знак государевой службы", отпустить его с посланниками до размена послов и до отпуска пленных с обеих сторон. Но, как видно из отписки Шереметева царю, Елчин и Чернцов по нем не ручались, а по многим других пленных "ручались и письма давали и за их порукою с ними ныне отпускаются многие пленные на откуп и на размену на татар; а ты, великий государь, указал быть размене общей на Валуйках, а не розной, на Москве".

После этого прошло еще восемь месяцев в переговорах между Москвой и Крымом на счет места размены: царь Алексей Михайлович настаивал, чтобы размена была на Валуйках, а крымцы хотели, чтобы она произошла на Донце, так как в виду значительности ожидаемой ими денежной суммы, проезд от Валуек представлялся им весьма опасным.

Московское правительство обещало дать ратных людей для сопровождение казны, и Аадиль-Гирей в конце концов согласился, чтобы размена была на Валуйках. 29 апреля 1671 г, Шереметев был у хана и, по его собственному выражению, отпущен "с великою честью". 1-го мая Шереметев выехал из Бахчисарая в ханском рыдване, сопровождаемый разменным князем Адильшей Сулешевым и Мамет-агою, которому было поручено принять от окольничего Скуратова государеву казну и окуп. Но злоключением Шереметева не настал еще конец. 7-го мая, в половине дневного пути от Перекопа, гонец турецкого султана привез Сулешеву известие, что из Константинополя посылается в Крым новый хан Селим Гирей и что до его приезда размены не будет, а Шереметев останется пока в Перекопе, под наблюдением Мамет-аги — тестя нового хана. Потом Шереметев был снова отвезен в Жидовский городок, где 8 октября получил от царя милостивую грамоту и двести золотых червонных.

В благодарственной отписке Шереметев писал, между прочим, что, будучи отпущен Аадиль-Гиреем, он роздал все "что было для пропитанья, великого государя жалованье прошлых лет, и остался в одной рубашонке, да и питаться было нечем". С воцарением Селим-Гирея, у Шереметева установились дурные отношение с его приближенными, которые, по словам Шереметева, были "в нравах своих злые".

Лишь четыре года спустя ближний ханский человек Батыр-ага стал упрашивать хана отпустить Шереметева на окуп, и отписка об этом Шереметева царю Алексею Михайловичу была отправлена в начале декабря 1675 г.

В Москве она была получена 24 февраля 1676 г., следовательно, не застала уже в живых царя Алексея Михайловича, скончавшегося 29 января. Так и не исполнилось желание Шереметева снова увидеть "государевы очи и пресветлое государево лицо" царя Алексея Михайловича.

Вследствие челобитной царю Федору Алексеевичу жены Шереметева, Прасковьи Васильевны, были составлены в Посольском приказе выписки из дела о выкупе Василия Борисовича Шереметева из Крымского плена.

28 мая 1676 г. выписки эти были слушаны в Золотой палате, и бояре приговорили послать 25000 золотых на Дон, со стольником Ив. Феод. Волынским с товарищи; а "достальный окуп", т. е. недостающую сумму, должна была уплатить жена Шереметева, Прасковья Васильевна.

Между тем, еще в 1667 г. митрополит Сарский и Подонский Павел, прислал в Посольский приказ по душе боярыни Анны Ильинишны Морозовой, из животов её, на окуп Шереметева 10.000 ефимков. Деньги эти были употреблены тогда на выдачу по Андрусовскому договору, польской шляхте; потом об них точно забыли. Кроме того, как мы видели выше, 27 апреля 1670 г., при заключении договора с Крымом, было уже приготовлено 60.000 ефимков, и сумма эта проверена.

Шереметеву было дано знать, что окуп за него послан на Дон, и Селим-Гирей, по совету ближнего человека Батыр-аги отпустил Шереметева и многих пленных, под наблюдением мурзы Али-аги, в Азов, куда они и прибыли 25 июля.

Получив уведомление о прибытии пленных в Азов, Волынский, находившийся уже на Дону, в Черкасском городке, ответил, что ему велено говорить о вечном мире, а не об "окупах". Вследствие упорства Волынского в отказе окупа, мурза Али-ага велел заковать Шереметева в кандалы и стал ему "выговаривать с большим безчестьем и поставлял слова его в ложь, что говорил ближнему человеку Батыр-аге, будто бы окуп за него на Дон прислан и дадут за него".

16 августа Шереметев и прочие пленные были посажены на галеру турецкого паши Бекиря; на всех надели кандалы и приковали к цепям вместе с каторжными невольниками; если-бы эти невольники втайне не кормили русских и не давали бы им воды, то они умерли бы от голода и жажды, потому что паша не велел кормить и поить их, за их "неправду".

Донося об этом царю Феодору Алексеевичу, Шереметев просил прислать окуп за него на Дон по зимнему пути и по­ручить дело выкупа, мимо воевод, дон­скому атаману Михаилу Самарину и казакам. По получении отписки Шереметева, в Польском приказе допрашивали Волынского и его товарищей. Волынский оправдывался, как мог, и представил дело совершенно в ином свете, не сознаваясь, что он отказал "в окупе". 22 февраля 1678 г. была привезена в Крым грамота царя Феодора Алексеевича на имя Шереметева о посылке выкупных денег за него на Дон, к казакам; такая же грамота прислана и хану Селим-Гирею, но в это время опять произошла перемена: ханом в Крым был назначен Мурат-Гирей. В апреле новый хан послал знающего человека на Дон, чтобы увериться, точно-ли привезена туда выкупная казна.

Осмотрев казну, ханский посланный сказал донским казакам, что Шереметев и другие пленные будут вскоре отпущены на Дон, для выкупа; но когда он вернулся в Крым, оказалось, что Мурат-Гирей, по приказанию турецкого султана, со всею ордою пошел войной под Чигирин.

Не будем останавливаться на подробностях переговоров и посылок, бывших в течение последующих трех с половиной лет. Скажем только, что и в 1681 г. выкуп едва не был отложен Московским правительством из-за мо­рового поветрия в некоторых местностях Крыма.

Дело размена пленных под Переволочной и выкупа Шереметева было поручено курскому воеводе, боярину кн. Петру Ивановичу Большому Хованскому; и совершилось 3-го ноября 1681 г.

Вот как описывает А. П. Барсуков этот знаменательный день в жизни Шереметева.

"С утра, оба берега Днепра, у Переволочинской переправы, представляли картину необычайного оживления. На той стороне, на самом берегу, стояли все орды татарские (15 тысяч человек) с Капланом-мурзою-Мансуровым; на этой стороне – пешие и конные царские люди, в боевом порядке, "с готовностию наряду". Впереди всех был боярин кн. Петр Иванович Хованский со всею казацкою старшиною.

На нашей стороне грузили в суда окупные деньги и как увидели, что с татарской сто­роны отчалила лодка с боярином Василием Борисовичем Шереметевым, сейчас же, по выражению очевидца, "отпихнули от берега окупныя деньги".

Как только лодка с Шереметевым подплыла к нашему берегу, кн. Хованский поехал в государев шатер, оставив на берегу, для первой встречи освобожденного из плена боярина, казацких полковников. Прибыв в государев шатер, кн. Хованский "велел перво из мелково ружья, а потом из пушек стрелять, показуя свидетельство радости".

А Шереметев, приняв первую встречу, сел на подведенного коня и поехал к государеву шатру, в сопровождении "немалого числа конницы". Недалеко от шатра выехал на вторую встречу Василия Борисовича думный дворянин Кирилл Осипович Хлопов с дьяком Петром Исаковым. В это время "в барабаны и в литавры били и в трубы трубили".

Кн. Хованский встретил боярина Шереметева у самого шатра и "здравствовал ему освобождением". Тот, ссев с коня, го­рячо благодарил и "много кланялся до земли".

В государевом шатре все сели за обеденный стол и долго тешились дружескою беседою, "учиняя освобождению боярина здравствования".

8-го ноября кн. Хованский, Шереметев и освобожденный из крымского плена кн. Андрей Григорьевич Ромодановский высту­пили из Переволочны в Курск; не доезжая 40 верст до Ахтырки, они встретились со стольником Соловцовым, который вез царский указ, чтобы Шереметев и остальные лица, возвратившиеся из плена, оставались в г. Хотмыжске (в 640 верстах от Москвы) "для описания бывшего в Крыму морового поветрия". Шереметев ехал верхом и, по словам Соловцова "сидит на коне мочно и бодро, а в коляску и на иноходца не садится, а едет в епанечьке в Черкаской в короткой и в сабле, а ехали в сутки верст по сороку и больше".

Согласно новому царскому указу, Шереметев выехал из Хотмыжска в последних числах ноября, а в начале декабря прибыл в свою старинную Коломенскую вотчи­ну, село Чиркино.

Перед Рождествен­скими праздниками Шереметеву разрешено наконец приехать в Москву, в которой он не был почти четверть века, с весны 1658 г.

При отъезде его тогда в Киев – у него была семья; теперь же он явился совершенно одиноким: сын его Иван Васильевич, женившийся в его отсутствие на княжне Евдокии Петровне Пожарской, умер в 1667 г.; жена Прасковья Васильевна скончалась в апреле 1680 г., а дочь Евфимья Васильевна была замужем за кн. Яковом Алексеевичем Голицыным.

В самый день праздника Рождества Христова, 25 декабря 1681 г., Шереметев представлялся царю Фёдору Алексеевичу; по установленному чину его "являл" государю, в Передней палате, думный дьяк Посольского приказа Ларион Иванович Пашин.

Во все время крымского плена Шереметев, как мы видели выше, не исключался из списка бояр, а потому, по возвращении в Москву, он занял в этом списке свое (пятое) место и стал следовательно очень высоко, так как всего было 40 бояр.

Как раз в 1681—82 гг. царь Феодор Алексеевич был озабочен уничтожением местничества, и Шереметев не ограничился подписанием "Соборного деяния об уничтожении местничества", но принял, по-видимому, непосредственное участие в разработке этого важного вопроса, так как встречается указание на случай местничества под Чудновым.

21 февраля 1682 г. Шереметев, вместе с прочими боярами и ближними людьми, был в Передней палате у руки новой царицы Марфы Матвеевны (рожденной Апраксиной), а 23 февраля — за столом у государя, в Столовой палате.

Это было его последнее появление в торжественной дворцовой обстановке.

Сколько времени он был болен — неизвестно, но надо полагать, что он хворал, потому что 21 апреля он сделал духовное завещание, а три дня спустя, 24 апреля, скончался.

Духовное завещание написано, с его слову подьячим Ивановской площади Леонтием Тимофеевым, в присутствии "сидельцев", т. е. свидетелей, и показывает как религиозность и доброту Шереметева, так и близость его к некоторым родственникам. Душеприказчиками он назначил: своего духовного отца, царского протопопа Ивана Лазарева, двоюродного брата — Петра Васильевича Большого Шереметева, племянника — кн. Ивана Григорьевича Куракина и боярина Родиона Матвеевича Стрешнева.

Денег у него осталось весьма немного: 1940 рублей, да 550 золотых.

Он распределил их так: на помин души, по сто рублей своему духовному отцу и причту с. Чиркина, в котором он велел себя похоронить; сто сорок рублей на выкуп полоняников, а остальными деньгами поручил душеприказчикам "душу" его "стромить и поминать", раздав их на сорокоусты в сто церквей, по их усмотрению.

Родовые вотчины он отказал родственникам: Петру Васильевичу Большому Шереметеву — в Суздальском и во Владимирском уездах; родному племяннику своему Борису Петровичу Шереметеву — село Чиркино, в Коломенском у.; кн. Ивану Григорьевичу Куракину — село Кубенское, в Нижегородском у., сыновьям Петра Васильевича Большого Шереметева он назначил ферязь и кафтаны, а ему самому все движимое имущество которое останется после раздачи.

Дочери своей Евфимьи Васильевне, бывшей замужем за кн. Яковом Алексеевичем Голицыным, Василий Борисович оставил только приданную вотчину её матери, село Ховрино, в Московском у., да свою купленную вотчину в Арзамасском у., с. Паново, Осаново тож.

Что касается Московского двора в Белом городе, на Сретенской улице, где он жил по возвращении из плена, то его он дал своему зятю кн. Голицыну, а в случае его смерти — своей дочери, кн. Евфимии Васильевне; если же, как сказано в духовной, "Господь Бог умилосердится, зять мой кн. Яков Алексеевич будет жив" (вероятно, надо поминать так: если он переживет свою жену), то двор должен перейти к Петру Васильевичу Большому Шереметеву.

Замечателен последний пункт завещание: "А людем моим крепостным и купленным и полонным, с женами их и с детьми и до их пожитки, всем воля, и дать прикащикам моим, за своими руками, отпускные".

На другой день кончины Шереметева, 25 апреля, отпевание было совершенно самим патриархом Иоакимом в Московском Златоустовском монастыре, а затем он погребен в с. Чиркине.

Он является одним из выдающихся русских государственных деятелей XVII в., принимавших первенствующее участие во внутренних и внешних событиях Московского государства в царствование Михаила Феодоровича и Алексея Михайловича; кроме того, как характер, как носитель весьма устойчивых нравственных правил, В. Б. Шереметев — в бесспорно может быть поставлен в ряде достойнейших людей Московской, до Петровской Руси. Продолжительная служба вводила его в круг важнейших обстоятельств и событий царствование Алексея Михайловича. Особенно выдающимися из таковых являются;

1. укрепление русского элемента среди сибирских инородцев на р. Оби и её притоках во время трехлетнего воеводства В. Б. Шереметева (1649—1652) в Тобольске,

2. участие его в войнах из-за Малороссии с Польшей, с 1653 до 1660 г. и наконец

3. ведение посольских дел во время плена в Крыму с 1660 по 1681 г.

В этих обстоятельствах и событиях и проявил В. Б. Шереметев отмеченные выше свои служебный заслуги перед Московским государством и свои личные качества.