Петр Александрович Валуев родился в Москве 22 сентября 1815 г. в родовитой дворянской семье. Дворянский род Валуевых восходит к XIV в. и ведет свое начало от литовского боярина Вола. Один из предков, Тимофей Васильевич Валуев, боярин князя Дмитрия Донского, погиб в Куликовской битве. Дед П. А. Валуева, Петр Степанович, был сенатором, камергером и главноначальствующим экспедицией Кремлевского строения и мастерской Оружейной палаты. Отец, Александр Петрович, также имел придворное звание камергера и служил в VI департаменте Сената в Москве.

Портрет графа Петра Александровича Валуева. Россия, 1880 г. Крамской И.Н. 1837-1887. Холст. Масло. 71,2х56 см. Эрмитаж

В 1818 г., т. е. в возрасте трех лет, П. А. Валуев был пожалован званием пажа. Получив блестящее домашнее образование, он в 1831 г. поступил на службу в канцелярию московского генерал-губернатора, а в 1832 г. выдержал установленный указом 6 августа 1809 г. экзамен на чин при Московском университете.

Как рассказывает Д. А. Милютин в своих «Воспоминаниях», начало карьеры Валуева было связано с пребыванием Николая I зимой 1831 г. в Москве. «Во время пребывания высочайшего двора в Москве, — пишет Д. А. Милютин, —из всей тогдашней московской молодежи, которую императору Николаю I случалось видеть на балах, особенно внимание обратили на своя Валуев и Скарятин, о которых государь отозвался как об образцовых молодых людях. Оба они по высочайшему повелению были определены на службу в І-ое отделение собственной е. и. в. канцелярии и, конечно, заняли видное место в петербургском высшем обществе» [Государственная библиотека им. В. И. Ленина (далее ГБЛ), Отдел рукописей, ф. Д. А. Милютина, № 169, картон 9, папка 17, л, 121.].

В дальнейшем карьере Валуева бесспорно способствовала женитьба его в середине 30-х годов на дочери поэта кн. П. А. Вяземского [Валуев был женат два раза: от первого брака с М. П. Вяземской у него было два сына — Петр и Александр и дочь Елизавета; от второго брака с А. И. Вакульской — сын Николай.], пользовавшегося большим расположением Николая I. В доме отца своей невесты Валуев часто встречается с А. С. Пушкиным, близким другом П. А. Вяземского. Он обращает на себя внимание поэта и приобретает его симпатию. Свидетельством этого является тот факт, что прототипом героя «Капитанской дочки» П. А. Гринева Пушкин избирает Валуева [См. Ю. Г. Оксман. От «Капитанской дочки» к «Запискам охотника». Саратов, 1959, стр. 32, 107—108.]. По-видимому, внешний вид и некоторые черты характера молодого Валуева в представлении А. С. Пушкина были близки его герою.

В 1834 г. Валуеву было пожаловано звание камер-юнкера. С начала 1836 г. он прикомандировывается к М. М. Сперанскому, работавшему по кодификации законов, а в 1838 г. переводится во II отделение собственной е. и. в. канцелярии.

В конце 30-х годов в Петербурге Валуев сходится с группой аристократической фрондирующей молодежи (гр. К. В. Браницким, П. А. Шуваловым, А. А. Жерве, А. А. Столыпиным, кн. П. В. Долгоруким и другими), известной под названием «кружка шестнадцати», в который входил и М. Ю. Лермонтов.

«В 1839 году в Петербурге, — вспоминает Браницкий,— существовало общество молодых людей, которое назвали, по числу его членов, кружком шестнадцати. Это общество составилось частью из окончивших университет, частью из кавказских офицеров. Каждую ночь, возвращаясь из театра или бала, они собирались то у одного, то у другого. Там, после скромного ужина, куря свои сигары, они рассказывали друг другу о событиях дня, болтали обо всем, и все обсуждали с полнейшей непринужденностью и свободой, как будто бы III отделения собственной его императорского величества канцелярии вовсе и не существовало; до того они были уверены в скромности всех членов общества» [Э. Герштейн. Лермонтов и «кружок шестнадцати». — «Литературный критик», 1940, № 9—10, стр. 224.].

В 1845 г. Валуев назначается чиновником особых поручений при рижском генерал-губернаторе Е. А. Головине. Сочувственно относясь к существовавшим в прибалтийских губерниях немецким порядкам, обладая внешним лоском, отлично владея европейскими языками, Валуев приобретает большие симпатии местного дворянства. Будучи чиновником особых поручений, затем занимая другие должности при генерал-губернаторе,

Валуев выполняет ряд ответственных поручений: переводит на русский язык представленный Лифляндским ландтагом проект уложения о крестьянах, участвует в составлении проекта нового общественного устройства и управления г. Риги (1849 г.), председательствует в комиссии по пересмотру торговых постановлений в Остзейских губерниях (1850 г.).

Ум, образование и, наконец, большое честолюбие определяют успешную карьеру Валуева, выделяя его из среды ограниченного и невежественного николаевского чиновничества. В 1852 г. Валуев получает чин действительного статского советника, в 1853 г. назначается курляндским гражданским губернатором. Па этом поприще Валуев также действует успешно, получая различные награды, благодарности и «высочайшие благоволения» [Все данные о службе Валуева приводятся нами по его формулярному списку, хранящемуся в ЦГИАЛ, ф. Государственной канцелярии, отделение дел государственного секретаря, 1162, оп. 28а, д. 66.].

В 1855 г., когда поражение в Крымской войне показало обреченность крепостнического строя, многие, в том числе и Валуев, начинают задумываться над судьбами России.

В сентябре 1855 г. он пишет записку «Дума русского во второй половине 1855 г.», в которой подвергает критике существующий порядок государственного управления. «Благоприятствует ли развитию духовных и вещественных сил России нынешнее устройство разных отраслей нашего государственного управления?» [«Русская старина», 1893, кн. 9, стр. 508-509.], — задает вопрос Валуев. «Отличительные черты его, —отвечает он, — заключаются в повсеместном недостатке истины, в недоверии правительства к своим собственным орудиям и пренебрежении ко всему другому. Многочисленность форм составляет у нас сущность административной деятельности и обеспечивает всеобщую официальную ложь. Взгляните на годовые отчеты: везде сделано все возможное, везде приобретены успехи, везде водворяется если не вдруг, то по крайней мере постепенно, должный порядок. Взгляните на дело, всмотритесь в него, отделите сущность от бумажной оболочки, то, что есть, от того, что кажется, и — редко где окажется прочная плодотворная почва. Сверху — блеск, а внизу — гниль» [Там же, стр. 509.].

Автор критикует систему государственного управления, доведенную «по каждой отдельной части до высшей степени централизации» [Там же, стр. 510.]. Он указывает и на другие недостатки, в частности на отношение правительства к раскольникам и лицам не православного христианского вероисповедания, подвергавшимся гонениям. Далее в записке говорится об «опеке над мыслью», установленной существующим порядком вещей, приводящим к пренебрежению и унижению человеческой личности. «Везде пренебрежение и нелюбовь к мысли, движущейся без особого на то приказания. Везде опека над малолетними» [«Русская старина», 1891, кн. 9, стр. 512.].

Никогда ранее в России мысль людей не была так заключена в тесные рамки официального штампа, как это было в период царствования Николая I. В связи с этим Валуев усматривает пренебрежение к человеческим мыслям, «водворившееся» также и в законах. Выражением этого являлась система выдачи заграничных паспортов, налагавшая, по его славам, «домашний арест на свыше 60 миллионов верноподданных его императорского величества» [Там же, стр. 513.], преграды, установленные для получения высшего образования (сокращение приема в университеты и т. д.). Состояние духовной жизни общества в николаевской России ярко отражено А. С. Пушкиным в его неотправленном письме к П. Я. Чаадаеву от 19 октября 1836 г.: «Действительно нужно сознаться, — писал он,— что наша общественная жизнь — грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, к справедливости и истине, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству — поистине могут привести в отчаяние» [А. С. Пушкин. Полн. собр. соч., т. XVI. М.— Л., 1949, стр. 393.].

Говоря о штампе и рутине, определявших деятельность всех ведомств, Валуев выделяет лишь Морское министерство, которое «не обнаруживает, подобно другим ведомствам, беспредельного равнодушия ко всему, что думает, чувствует или знает Россия» [«Русская старина», 1893, кн. 9, стр. 513.].

Охарактеризовав недостатки системы государственного управления, автор не излагает никакой позитивной программы, которая привела бы к искоренению существующего зла. В заключительной части записки Валуев писал: «В России так легко сеять добро! Русский ум так восприимчив, русское сердце так благородно! Россия — гладкое поле, где воля правительства не встречает преград. Не скажет ли оно народу: да будет истина меж нами и не вспомнит ли красноречивых слов, сопровождавших герб одного из древних русских дворянских родов: «уму нужен простор!»» [Там же, стр. 514]. Последняя фраза записки относилась к царю. «Россия взирает к венценосному вождю своему с безмолвною мольбою. Сердце царево в руце божьей» [Там же.]. Таким образом, автор никаких конкретных мер в своей записке не намечает и обращает лишь свои взоры к царю с «безмолвною мольбою».

В дневнике, в записи на 20 октября 1855 г., Валуев следующим образом формулирует свою позитивную программу: «Что у нас теперь прежде всего желательно:

• преобразование цензуры...
• обнародование бюджетов различных ведомств. Вообще отмена турецко-китайской тайны по делам финансового управления,
• отмена крепостного состояния наших промышленных сил, ныне закабаленных главным управлением путей сообщения и публичных зданий. Поощрение частных предприятий по части железных дорог и пароходных сообщений. Отмена коллегиального контроля губернских строительных комиссий в отношении к частным и общественным постройкам...

Все вышесказанное — частности, в случайном порядке последовательности намеченные. Они все более менее важны по непосредственным или посредственным последствиям. Но гораздо важнее применение некоторых общих начал. Таковы:                                                                               

• начало христианской истины в делах веры,
• начало правды в формах управления вообще, вместо нынешней бездушной формалистики,
• начало нравственного достоинства в действиях высших правительственных властей, сопряженное с началом уважения к человеческой личности» [«Русская старина», 1891, кн. 5, стр. 340—341.].

Анализ этой программы говорит о том, что автор ее стремится не замечать того основного зла, которое обусловливало все остальное,— крепостного права и необходимости его ликвидации. А это, как известно, понималось в тот период уже многими представителями господствующего класса. «Дума русского» фиксирует, таким образом, лишь внешнее проявление кризиса феодальной системы, и автор ее не пытается определить причины этого кризиса. Однако, несмотря на это, ясно, что автор записки был на голову выше своих коллег — губернаторов николаевской России.

Сопоставляя «Думу русского» с известными письмами М. П. Погодина в период Крымской войны, надо сказать, что программа Погодина, предполагавшая отмену крепостного права, амнистию политических заключенных, а также конституцию Польше, была значительно радикальнее.

Записка Валуева, распространявшаяся в рукописных списках, получила большую известность и открыла ему доступ в салоны вел. кн. Елены Павловны и Константина Николаевича. Вел. кн. Константин Николаевич 26 ноября 1855 г. издал специальный циркуляр по морскому ведомству, в котором писал: «В одной весьма замечательной записке о нынешних тяжелых обстоятельствах России при указании причин, которые довели нас до нынешнего бедственного положения, между прочим сказано...» Далее цитировалась записка Валуева, а в заключение циркуляра Константин Николаевич писал: «Прошу, ваше превосходительство, сообщитъ эти правдивые слова всем лицам и местам морского ведомства, от которых в начале будущего года мы ожидаем отчетов за нынешний год» [«Русская старина», кн. 5, стр. 359.]. Этот циркуляр буквально через несколько дней получил широкую известность. А. В. Никитенко заносит в свой дневник 3 декабря, т. е. через неделю после издания циркуляра: «Ходит в рукописи по рукам замечательный приказ вел. кн. Константина Николаевича, отданный им по своему ведомству. Приказ говорит о том, чтобы начальство в своих отчетах не лгало, уверяя, что все находится в чудесном виде, как это обыкновенно делается. В приказе есть ссылка на какую-то Записку, в которой весьма резко говорится о разных форменных и официальных лжах. Это производит большой шум в городе. Министрам и всем подающим отчеты приказ очень не нравится. В сущности же,— замечает Никитенко,— это прекрасное дело» [А. В. Никитенко. Дневник в 3-х томах, т. I. 1826—1857. Гослитиздат, 1955, стр. 426.].

Вполне естественно, что имя автора записки вскоре получило известность. Несмотря на резкую критику недостатков государственного управления, «Дума русского» не могла вызвать неодобрения со стороны молодого царя, так как была проникнута верноподданническим духом. Мы не располагаем данными, содержащими прямое указание на отношение Александра II к записке Валуева, однако назначение его в 1858 г. директором 2-го департамента Министерства государственных имуществ указывает на то, что она была воспринята весьма положительно.

В начале 1859 г. Валуев назначается директором III департамента Министерства государственных имуществ — департамента сельского хозяйства. Таким образом, он управляет двумя департаментами из четырех. Кроме этого, он председатель Ученого комитета Министерства. Валуев становится буквально правой рукой министра М. Н. Муравьева, который, благоволя своему помощнику, добивается для него ряда существенных благ [В течение 1859 г. Валуев получает чин тайного советника, звание статс-с?мретаря, ему дважды увеличивают жалованье и, наконец, «в уважение отлично-усердной службы» он награждается 5 тыс. рублей серебром. Валуев пожизненно получал 5 тыс. рублей ежегодно вместо пожалованной ему долгосрочной земельной аренды.].

Близость к Муравьеву, как известно, не отличавшемуся либеральным образом мыслей, характеризует в некоторой степени политические воззрения самого Валуева. Эти воззрения достаточно ясно прослеживаются при анализе его записки, озаглавленной «Ряд мыслей по поводу крестьянского вопроса».

В начале этой записки, относящейся, вероятно, к 1858 г., Валуев указывает, что отмена крепостного права должна осуществиться не сразу. «Подобные вопросы,— пишет он,— могут быть разрешены не вдруг, не одним разом, но только постепенно» [ЦГИАЛ, ф. П. А. Валуева, № 908, д. 25, л. 4.]. По его мнению, преобразование должно быть подразделено на два этапа. Первый заключается в личном освобождении крестьян. «Вопрос о правах поземельного владения и поземельной собственности,— говорит он,— здесь еще не представляется на первом плане» [Там же, л. 6.]. В соответствии с этим он и намечает два периода проведения реформы, не обусловливая при этом срока их проведения.

Первый период именуется им подготовительным. Он характеризуется ограничением помещичьей власти и соответствующим устройством административной крестьянской общины. «Передать миру, или его представителям, нынешние права помещиков в отношении к личности крестьян, права сдавать в рекруты, права по разделу семейств и право по взысканиям за неотбытое повинностей» и т. д. [Там же, лл. 16—17.]. Однако все решения мира должны утверждаться помещиком, сохраняющим вотчинную власть в пределах своего имения. Более того, Валуев считал необходимым «присвоить помещикам некоторые обязанности правительственной власти: по части общих дел полицейского благоустройства и исполнительной администрации в пределах их вотчин. Признать их таким образом, — резюмировал он, — посредствующей коронною инстанцией в отношении к территории их поместий и к населению этой территории» [Там же, лл. 18—19.]. Жалобы на помещиков предполагалось рассматривать в особых инстанциях, которые должны были состоять преимущественно из помещиков, а не из чиновников. «Конечно, — замечает Валуев, — первые не будут часто беспристрастны, но зато последние большей частью были бы не благонадежны». Таким образом, судьба крестьян вверялась по-прежнему помещикам. Предположение о передаче некоторых функций, принадлежавших помещику, крестьянскому миру не имело по существу какого-либо значения, так как все решения мира должны были, по мысли Валуева, утверждаться владельцами имений.

Касаясь вопроса о земле, автор записки указывал на необходимость сохранения за крестьянами всего надела, которым они пользуются (за исключением оброчных имений, в которых вся земля обрабатывалась крестьянами). Часть земли должна была находиться в распоряжении помещика, так как этим «наглядно подтверждаются и поясняются вотчинные права поземельной собственности» [ЦГИАЛ, ф. П. А. Валуева, № 908, д. 25, л. 20.]. За пользование землей крестьяне должны были выполнять повинности. Валуев считал необходимым создать на местах комиссии, составленные из помещиков и местных чиновников, для пересмотра повинностей там, где они «чрезмерно высоки». По его мнению, необходимо «принять вообще за правило, как можно менее изменять существующие отношения, и средний размер оброка и барщины в каждом уезде считать на первое время не обременительным для крестьян» [Там же. л. 21.]. Однако тут же указывалось на необходимость уменьшения зимней барщины и ограничения летней тремя днями в неделю.

Дворовых предполагалось считать «лично-оброчными», установив для этого «низкие погубернские нормы». Предполагалось также разработать вопрос об окончательном упразднении крепостного права для дворовых посредством организации выкупной операции.

Наряду с этим, Валуев предусматривал пересмотр ряда других вопросов (положение духовенства, дворянства и т. д.). Такова программа первого этапа реформы. Судя по кругу вопросов, намеченных к осуществлению в период первого подготовительного этапа, он должен был продолжаться довольно длительное время.

Во время второго, так называемого исполнительного этапа должна быть осуществлена отмена крепостного права. В этот период предполагалось издать «Положение о крестьянах, населенных на государственных, помещичьих и собственных землях» и определить права крестьян на пользование землей и приобретение ее в собственность. В записке указывалось на необходимость «руководствоваться правилом, что только поземельное пользование может быть мировым или общинным, но поземельная собственность должна быть частною» [Там же, л. 26.]. В это время Валуев считал необходимым перевести крестьян с барщины на оброк.

Вотчинная полиция и на этом этапе (правда, с некоторыми ограничениями) оставалась в руках помещиков, даже по отношению к той территории, которая составляла земли, выкупленные крестьянами в собственность. Предполагалось сохранение за помещиком ряда преимуществ. Так, в § 11 указывалось на необходимость «удержать за землями, остающимися в вотчинном владении помещиков, право винокурения, право продажи нитей..., право отвода мест для базаров, ярмарок и право охоты» [Там же, л. 28.].

Обязанные отношения между крестьянами и помещиками, таким образом, не ликвидировались и на втором этапе, и никакого срока в этом отношении не устанавливалось. Видимо, сохранение их предполагалось надолго. Так, в записке говорилось, что через год после издания нового Положения необходимо- «предоставить крестьянам пользоваться правом свободного перехода из одного имения в другое», ограниченное известными условиями. Об этом косвенно говорилось и в другом пункте,, предусматривавшем предоставление лицам недворянского сословия после введения в действие нового Положения права приобретать, правда, с некоторыми ограничениями, недвижимые населенные (курсив мой.— П. 3.) имения в полную собственность.

В заключение записки Валуев писал: «В выше изъясненных положениях мы старательно избегали двух начал, на которые в нынешнее время часто ссылаются: начало поземельного надела, потому что оно неизменно сопровождается произволом в определении меры этого надела и, не имея прямого корня в: прошедшем, не может облегчить перехода от настоящего к будущему, и начало общинной поземельной собственности, потому что практическая применимость его к быту несколько развитых в гражданском отношении народов доселе нигде не обнаружена историческим опытом» [Там же, л. 32.].

Анализируя эту записку, мы видим, что взгляды Валуева на разрешение крестьянского вопроса отличались весьма большой умеренностью. Его программа — нечто среднее -между законами об обязанных крестьянах и вольных хлебопашцах. Первый этап — это по существу установление обязанных отношений крестьян к помещикам в духе закона 2 апреля 1842 г. За крестьянами закрепляется определенный земельный надел за установленные по договору повинности; при этом им предоставляются некоторые личные права. Второй период, предполагавший завершение реформы, не предусматривал уничтожение этих обязанных отношений. Помещику предоставлялось право продать крестьянам землю на условиях добровольного соглашения, что соответствовало содержанию закона о вольных хлебопашцах. Проект Валуева отражал интересы консервативного дворянства, заинтересованного елико возможно затянуть проведение в жизнь реформы.

Однако вскоре Валуев меняет свою точку зрения на отмену крепостного права под влиянием отношения к этому вопросу Александра II. Употребляя его собственное выражение, он «ставит паруса по ветру» [Это выражение он употребляет, характеризуя беспринципность своего шефа, министра государственных имуществ М. Н. Муравьева. См. дневниковую запись за 5/ХІ 1860 г.— «Русская старина», 1891, кн. II, стр. 412.] и выступает с критикой крепостнических настроений, содержавшихся в проектах губернских дворянских комитетов.

Летом 1859 г., по-видимому, по указанию царя, Валуев пишет записку «Взгляд на положение крестьянского вопроса», в которой дается характеристика деятельности губернских комитетов, стремившихся в той или иной форме сохранить крепостное право.

Анализируя составленные ими проекты, он отмечал, что «хотя все губернские комитеты... единогласно постановили отречение от крепостного состояния, но тайное направление к удержанию своих прав под разными видами встречается почти во всех комитетах и в весьма многих из них составляет большинство... Убедившись в неудачах остановить реформу, люди, не сочувствующие стали заботиться о том, чтобы дать ей оборот, как можно более выгодный для помещиков. Сначала они домогались выкупа за личность крестьянина, возлагая его или на самих крестьян, или на правительство, или на все сословия государства. Не достигнув этой цели, в настоящее время они стараются сохранить барщинный труд и.… власть помещика над крестьянами или же соглашаются на безусловное освобождение личности крестьян, и, восхваляя свободу труда, желая всячески уменьшить крестьянские наделы и ограничить пользование землями одним 12-летним сроком, а если можно, то и вовсе не дать крестьянам земельного надела» [ЦГИАЛ, ф. П. А. Валуева, № 908, оп. 1, д. 27, лл. 13—15.].

При этом Валуев весьма сочувственно характеризовал точку зрения либерального меньшинства: «В мнении меньшинства и отдельных членов комитетов нельзя не признать зрелости и образование, беспристрастие и правильности взглядов. Так, кроме выкупа земли, некоторые проекты содержат в себе: сохранение за крестьянами настоящего надела, уменьшение повинностей, предоставление крестьянам безвозмездно их строений и движимого имущества, оставление за ними права пользования лесом и др.» [Там же, лл. 11—12.].

На первом листе этой записки рукой Валуева написано: «возвращено от государя 3 августа 1859 г. с надписью «нахожу взгляд этот совершенно правильным и согласным с моими собственными убеждениями. Прошу сообщить это генерал-адъютанту Ростовцеву» [Там же, л. 6.].

Сопоставляя первую записку по крестьянскому вопросу со второй, надо сказать, что Валуев изменил «направление парусов» на 180° вполне естественно, в рамках понимания этого вопроса представителями господствующего класса. В оправдание его можно лишь сказать, что он не представлял собою исключения. Председатель Редакционных комиссий Я. И. Ростовцев изменил не менее резко свои взгляды, выступая в 1857 г. фактически против отмены крепостного права [См. П. Л. 3айончковский. Отмена крепостного права в России. Изд. 2, доп. и пересм., М., 1960, стр. 72—75.].

Однако истинные симпатии Валуева лежали, конечно, не на стороне либерального дворянства.

В 1860 г. Валуев помогает Муравьеву в его борьбе против разработанного Редакционными комиссиями проекта отмены крепостного права. Эта помощь, выражавшаяся в разработке по указке Муравьева и шефа жандармов Долгорукова нового проекта реформы, не была ему особенно по душе, хотя в главном Валуев был с ними согласен.

«Мое положение, — заносит он в свой дневник 7 ноября 1860 г.,— почти нестерпимо. Я связан по рукам и ногам. Я не могу вырваться на волю. Я закабален служить. А между тем быть по службе покорным редакторским орудием кн. Долгорукова и ген. Муравьева — ужасная доля» [«Русская старина», 1891, кн. 11, стр. 414.]. Однако несмотря на это, проект был им составлен [См. Проект местного положения о поземельном устройстве крестьян... в губерниях великороссийских, новороссийских и белорусских, составленный членами Главного комитета — кн. Долгоруковым, Муравьевым и Княжевичем.— В кн.: «Приложения к журналу Главного комитета по крестьянскому делу», т. 2, Пг., 1915, стр. 166—217.]. Как говорилось выше, в главном Валуев разделял точку зрения своего шефа. Излагая в дневнике свой разговор с Муравьевым и Долгоруковым по поводу проекта Редакционных комиссий, Валуев записывает следующее: «...по поводу подробного регламентирования разных вопросов в проекте Редакционных комиссий я выразил мысль... что лучше довольствоваться главными чертами, установлением главных начал, и затем дать делу развиваться самим собою органически. Хлеб не сажают снопами, сказал я, а сеют зерном» [«Русская старина», 1891, кн. 11, стр. 414.]. На практике это значило предоставить право дворянству конкретизировать на местах те или иные статьи закона об отмене крепостного права, что целиком отражало мысли Долгорукова и Муравьева, стремившихся не устанавливать окончательных норм крестьянского надела, а разрешать этот вопрос на местах [Это повлекло бы за собой сокращение крестьянских наделов, сторонником чего и был Валуев.]. Это положение, не получившее признания в Главном комитете по крестьянскому делу, создало бы значительно большие возможности для дворян в деле ограбления крестьян в период реформы.

1 января 1861 г. Валуев назначается управляющим делами Комитета министров, 23 апреля того же года — управляющим Министерством внутренних дел [В должности министра Валуев был утвержден 9 ноября 1861 г.]. На этот пост Валуев был назначен по инициативе министра юстиции гр. В. Н. Панина и министра государственных имуществ М. Н. Муравьева, рассматривавших его как свою креатуру.

Отставка министра внутренних дел С. С. Ланского явилась определенной уступкой Александра II широким слоям поместного дворянства, недовольного отменой крепостного права. Необходимо было убрать тех, кто принимал деятельное участие в разработке реформы. Кандидатура Валуева, не отличавшегося либеральным образом мыслей, вполне импонировала дворянству. «...Помещичья партия,— пишет Д. А. Милютин в своих воспоминаниях,— имела полное основание рассчитывать на Валуева для осуществления своих видов. Партия эта, не успев помешать осуществлению крестьянской реформы, старалась по крайней мер© при самом введении в действие Положения 19 февраля оградить, сколько возможно, свои интересы» [ГБЛ, Отдел рукописей, ф. Д. А. Милютина, № 169, картой 9, папка 17, лл. 123—124].

Действительно, политика, проводимая Валуевым, соответствовала интересам дворянства.

* * *

Политические воззрения П. А. Валуева весьма сложны. Валуев не примыкал целиком ни к одной из правительственных группировок: ни к либеральным бюрократам — сторонникам буржуазных преобразований, ни к реакционерам-крепостникам.

Характеризуя свои взгляды, Валуев в примечаниях к дневнику в 1868 г. писал: «Я был слугою и защитником самодержавных прав верховной власти вместе с кн. Гагариным и гр. Паниным; но разумел самодержавие иначе, чем кн. Гагарин и гр. Панин. Я оберегал все коренные права правительства вместе с ген. Чевкиным, но разумел иначе, чем, он, и круг этих прав и достоинства правительства. Я соглашался с Головниным насчет необходимости свободы печати, но не разумел под этою свободой полного простора для развития материализма и демократической пропаганды. Я защищал, вместе с кн. Суворовым, некоторые учредительные особенности Прибалтийского края, но всегда подчинял их общим условиям государственного единства России и круто отвергал любимые ссылки кн. Суворова на Рижскую капитуляцию и Ништадтский трактат. Я был с великим князем генерал-адмиралом, когда обнаруживались попытки | нарушить коренные начала Положений 19 февраля, и против вел. князя, когда он и Главный Комитет гнули закон в одну сторону, всегда защищая притязания крестьян и оказывая оскорбительное пренебрежение к всякому праву помещиков. Я был с гр. Блудовым по делам еврейским и не с ним — по делам раскола. Я делал улучшения быта православного духовенства и ограждения достоинства православной церкви, но, стремясь к предоставлению ей большей независимости от гражданской власти, я в то же время желал и ограждения прав других вероисповеданий, и предоставления всем русским подданным полной свободы совести. Наконец, по делам Царства Польского и Западного края я искал, вместе с многими другими, нового исхода, новых путей, но постоянно сознавал внутреннюю связь этих дел с делами империи, и уже в 1861 году говорил, что польский вопрос разрешим не в Варшаве, а в Москве и Петербурге».

Будучи непреклонным сторонникам самодержавного образа правления, Валуев вместе с тем считал необходимым заключить императорскую власть в рамки законности, а также расширить ее социальную базу. С этой целью Валуев полагал привлечь к участию в политической жизни консервативные, охранительные элементы, предоставить некоторые права отдельным нерусским национальностям (немцам, полякам) в целях завоевания симпатии среди них, но в то же время выступал решительным противником развития украинской национальной культуры.

Говоря о положении в Польше в 1863 г., Валуев заносит 6 декабря в свой дневник следующее: «... У них идея. У нас — никакой. В Западном крае и в Царстве повторяются теперь проскрипции Мария и Суллы. Это не идея. Мы говорим о владычестве России или православия. Это идея для нас, а не для поляков, и мы сами употребляем их названия неискренно. Здесь собственно нет речи о России, а речь о самодержце русском, царе польском, конституционном князе Финляндском. Это не идея, а аномалия. Нужна идея, которую мог бы усвоить хотя бы один поляк».

Таким образом, Валуев понимал задачи государственного управления несколько иначе, нежели Тимашовы, Шуваловы, Толстые, рассматривавшие свою деятельность с высоты кругозора станового пристава. Будучи сторонником жестоких репрессий, Валуев вместе с тем понимал необходимость определенных уступок для предотвращения революционных потрясений. От либеральных бюрократов он отличался своим аристократизмом, защитой узкосословных интересов дворянства (при отрицательном отношении к их олигархическим поползновениям), своей ненавистью к малейшим проявлениям демократизма, хотя бы в самой невинной форме.

Таковы политические воззрения II. А. Валуева.

Для понимания государственной деятельности Валуева необходимо также иметь в виду его карьеризм, угодничество, в первую очередь перед императором, а также перед «сильными мира сего», что и обусловливало его политику лавирования. Колебания Валуева в тех или иных вопросах политики являлись в какой-то степени отражением колебаний самого Александра II. В «Колоколе» остроумно было замечено, что Валуев, как известно, «флюгер, направляемый ветром придворным» [«Колокол», 1 марта 1867 г., л. 235.]. Стремление идти в кильватере «его императорского величества» требовало постановки «парусов по ветру».

Однако при всех его колебаниях и непоследовательности он все же придерживался определенных взглядов, стремясь проводить их в жизнь, и не оправдал целиком надежд, возлагавшихся на него Паниным и Муравьевым.

* * *

Назначенный на должность министра внутренних дел, Валуев уже на первых порах начинает вести борьбу с либеральными губернаторами и той небольшой группой мировых посредников, которые не защищали узкосословные интересы помещиков. Такие губернаторы, как В. А. Арцимович, Н. К. Грот, А. Н. Муравьев, вскоре были уволены.

Одной из важнейших задач, стоявших перед Министерством внутренних дел, являлась реализация крестьянской реформы. Проводя в жизнь Положение 19 февраля и принимая ряд мер к ускорению составления уставных грамот и перевода крестьян на обязательный выкуп, Валуев неизменно выступал защитником узкосословных интересов дворянства.

Так, по его указанию, введение в действие уставных грамот могло осуществляться и без согласия крестьян, если они при этом не сделали «никаких законных возражений». Он увольнял либерально настроенных мировых посредников, заменяя их более благонамеренными.

Валуев — инициатор закона 27 июня 1862 г., предоставлявшего помещикам право переводить своих крестьян на выкуп при условии отбывания ими барщинных повинностей. (По Положению, перевод крестьян на выкуп мог осуществляться лишь в том случае, если они предварительно были переведены на оброк.) Тем самым помещикам предоставлялась возможность продлить выгодную для них барщинную систему [Одновременно с этим он считал возможным в своем докладе о ходе крестьянского дела, представленном Александру II 15 сентября 1861 г., писать о том, что пользоваться трудом своих крепостных крестьян «едва ли можно, не краснея» (ЦГИАЛ, ф. Департамента общих дел. Мин. внут. дел., № 1284, оп. 241, д. 184 за 1861 год).].

Защищая интересы помещиков при проведении в жизнь крестьянской реформы, Валуев решительно выступает против олигархических поползновений дворянства, пресекая их в корне.

Второй не менее важной задачей, стоявшей перед Министерством внутренних дел, являлась разработка проекта закона о земских учреждениях [Отношение Валуева к этому вопросу н его роль в разработке проекта земской реформы подробно освещены в книге В. В. Гармизы «Подготовка земской реформы 1864 года» (Москва, 1957).].

Отношение Валуева к земской реформе может быть понято только в связи с оценкой им политического положения в стране. Свои взгляды он изложил в записке шефу жандармов кн. В. А. Долгорукову — «О внутреннем состоянии России» — от 22 июня 1862 г., в которой дается довольно подробный анализ внутреннего положения страны и намечаются пути укрепления монархии. «Правительство, — писал Валуев, — находится в состоянии изоляции,— внушающей серьезную тревогу всем, кто искренно предан императору и отечеству. Дворянство, или то, что принято называть этим именем, не понимает своих истинных интересов, недовольно, возбуждено, несколько непочтительно, раздроблено на множество различных течений, так что- оно нигде в данный момент не представляет серьезной опоры. Купечество мало вмешивается в политику, но оно не пользуется доверием и не оказывает никакого полезного воздействия на массы. Духовенство содержит в самом себе элементы беспорядка; впрочем, оно не поддержало никакого прогресса и обладает влиянием только в качестве оппозиции или, когда имеет тенденцию принести вред. Крестьяне образуют более или менее независимую, или беспокойную массу, подверженную влиянию опасных иллюзий и несбыточных надежд. Наконец, армия — единственный магнит, еще удерживающий различные элементы государства в состоянии видимого единства, и главная основа •общественного порядка — начинает колебаться и уже не представляет собой гарантии абсолютной безопасности» [«Исторический архив», 1958, № 1, стр. 141. Публикация В. В. Гармизы.].

Далее Валуев отмечал, что преданность царю и монархии подорвана, в правительстве отсутствует единство. Пресса, ставшая «несокрушимой силой», целиком находится в оппозиции к правительству. То же можно сказать и о молодежи.

Валуев считал необходимым осуществить ряд мер, долженствующих укрепить внутреннее положение в стране. «Мы, — писал он,— сделали первый шаг с проектом земско-хозяйственных учреждений, но более чем сомнительно, что этот шаг достаточен. Аналогичную попытку необходимо сделать и в центральной администрации. Сколько бы ни принимали мер по редактированию и стилистической обработке отдельных статей, предназначенных для того, чтобы урезать голос провинциальных учреждений, в конечном счете этот голос поднимется. Лучше это предвидеть и принять соответствующие меры. В эпоху общественного возбуждения важнее, чем когда-либо для правительства, овладеть социальным движением и стоять во главе социального движения, делающего три четверти истории. Для этого нужна известная смелость в действиях, которая удивляет массы и импонирует им» [Там же, стр. 143.].

Таким образом, Валуев признавал необходимость предоставления известных уступок, чтобы подчинить влиянию правительства «социальное движение». При этом он шел дальше и считал целесообразным осуществить также реформу Государственного совета, превратив его в орган, аналогичный австрийскому рейхсрату. «Это мероприятие, —писал он, — представляет то преимущество, что не наносит никакого удара полновластию -государя, сохраняет ему всю законодательную и административную силу, а, между тем, создает центральное учреждение, которое было бы чем-то вроде представительства страны. Император смог бы призвать туда временных советников, взятых из различных провинций империи, и привлечь их к законодательным работам пленума, не допуская в департаменты и не растягивая период законодательных работ на весь год. Таким образом, можно было бы ограничить число персональных амбиций и не потребовалось бы сверхчеловеческого таланта, чтобы обеспечить за собой терпимое большинство, поставив Вильно и Киев рядом с Ригой, Москвой и Иркутском» [Там же.].

Эти положения и определяли отношение министра внутренних дел к земской реформе и легли в основу его проекта преобразования Государственного совета.

Подобно своему предшественнику на поприще разработки земской реформы Н. А. Милютину, Валуев видел в создании земских учреждений средство «дать пищу внутренней активности общества». Вместе с тем он полагал, что развитие предпринимательской деятельности — создание предприятий, банков, железных дорог также «будет питать активность значительной части прессы, наряду с людьми, которые шумят и фрондируют в настоящее время потому, что им нечего делать» [Там же, стр. 144.].

По мнению Валуева, введение земских учреждений должно было явиться определенной уступкой поместному дворянству, некоторой компенсацией за потерю им вотчинной власти над крестьянами и вместе с тем удовлетворить чаяния либеральной части общества, стремившейся к политическим преобразованиям.

Взгляды Валуева в этом отношении не были оригинальны и полностью совпадали с воззрениями императрицы, заявившей ему, как он говорит в своем дневнике 1 августа 1863 г., что «она, как и многие, преимущественно видит в них (т. е. в земских учреждениях. — П. 3.) средство откупиться от «конституции»».

Представление Валуева о земской реформе нашло свое конкретное выражение в его докладе Александру II от 22 февраля 1862 г., содержащем проект реформы, подготовленный комиссией под его председательством.

В вопросе о социальном составе земств Валуев устанавливает буржуазный принцип имущественного ценза при одновременном сохранении руководящей роли дворянства. «Необходимо, — писал он, —призвав все сословия к участию в делах земства, сохранить за дворянством то значение, какое подлежит ему на самом деле» [«Историческая записка о ходе работ по составлению и применению Положения о земских учреждениях», б. д., стр. 73.]. Это достигалось установлением трехкуриальной системы, при этом первые две курии образовывались по имущественному принципу, третья — крестьянская — по сословному. В состав первой курии включались все

землевладельцы, имевшие определенное количество земли, а также владельцы торговых и промышленных предприятий уезда. Земельный ценз, устанавливаемый для дворянства, был вполовину меньше, чем для представителей других сословий — крестьян, мещан и купцов [Впоследствии благодаря противодействию большинства членов Государственного совета это положение не было проведено в жизнь.]. Председателями уездных и губернских земских собраний предполагались соответствующие предводители дворянства. Все это должно было обеспечить руководящую роль в земствах дворянским консервативным элементам.

Компетенция земских учреждений ограничивалась Валуевым лишь сферой хозяйственной деятельности.

По проекту, земские учреждения подчинялись местной губернской администрации. Так, в ст. 49 проекта Положения указывалось, что губернатор «имеет право приостановить исполнение всякого постановления земских собраний или комитетов, если признает эти постановления противными законам или общим пользам государства» [«Материалы по земскому общественному устройству (Положение о земских учреждениях)», т. I, СПб., 1885, стр. 200.]. Понятие «общей пользы» давало губернатору широкие возможности для приостановления любого неугодного решения земских собраний. В объяснительной записке к проекту реформы земских учреждений Валуев писал: «Земское управление есть только особый орган одной и той же государственной власти и от нее получает свои права и полномочия...» [«Историческая записка о ходе работ по составлению и применению Положения о земских учреждениях», б. д., стр. 227.]. Несмотря на весьма уморенный характер, проект Валуева был все же радикальнее предложений по этому вопросу Н. А. Милютина.

При обсуждении проекта министра внутренних дел в Государственном совете предположения Валуева претерпели некоторые изменения под влиянием оппозиции в лице Д. А. Милютина, Бахтина, Корфа, Ковалевского и других. Эти изменения заключались в некотором расширении компетенции земских органов, а также в известном ослаблении влияния дворянства и вмешательства правительственных органов.

Рассмотрим проект Валуева о преобразовании Государственного совета, осуществление которого составляло, как он выражался, его «заветную мечту».

Вопрос о привлечении выборных в состав Государственного совета занимал Валуева давно, по-видимому, еще с конца 50-х годов, в период первой революционной ситуации. Развернутый проект этой реформы был представлен им Александру II в апреле 1863 г.

В начале 1863 г. Валуев обратился к царю с «всеподданнейшей запиской», в которой подробно мотивировал необходимость реформы Государственного совета.

Начало записки посвящено польскому восстанию и угрозе европейского вмешательства. Валуев указывает на необходимость определенных уступок полякам во избежание европейской войны. Внутри страны Валуев отмечал пробуждение «патриотических чувств» (точнее, националистическо-шовинистических) в высших слоях общества. В записке говорилось, что рост этого «патриотического чувства» вызван не только преданностью царю и заботой о сохранении «всецелости» госуцарства, но и боязнью того, что вследствие происходивших в Польше событий царь вынужден будет предоставить полякам «такие льготы или преимущества, которые не предоставлены его подданным коренных русских областей». Валуев указывал, что эта мысль «просвечивает» в подносимых царю адресах и слышится в весьма благонамеренных органах прессы.

«Всемилостивейший государь, — писал Валуев,— даруйте любезноверной Вам и Вам вернопредапной России политическое первенство перед крамольной Польшей. Дайте России на пути развития государственных учреждений шаг вперед перед Польшей. Вы тогда еще теснее сдвинете вокруг себя всех Ваших верных подданных. Вы действительно будете, по выражению московского дворянства, «могущественнее Ваших предшественников». Вы окончательно укрепите за Россией возвращенное ей и омытое кровью целых поколений западное родовое ее достояние. Вы заставите Западный край наконец обратиться лицом к Москве и стать тылом к Варшаве. Тогда западный вопрос будет решен навсегда и польское дело навсегда проиграно» [«Вестник права», 1905, нн. 9, стр. 227.].

Переходя к характеристике внутреннего положения страны, Валуев указывал на разобщенность правительственных мер, на «волнение умов», на «происки» революционной пропаганды, подрывающей устои существующего порядка. Главную опасность Валуев видел в том, что в различных слоях общества по-разному обнаруживается стремление к участию в делах законодательства и государственного управления. Эти настроения, по его словам, проявляются и в постановлениях дворянских собраний, и в различных проектах самоуправления, в частности, в форме доктрины о земстве, и, наконец, в интересе к истории земских соборов. Эта идея, замечал оп, получила широкое распространение и в периодической печати.           _

«...В сущности, — писал Валуев,— эта мысль всегда и везде одна и та же. Она заключается в том, что во всех европейских государствах разным сословиям предоставлена некоторая доля участия в делах законодательства или общего государственного управления и что если так везде, то так должно сбыться и у нас» [Там же, стр. 228.]. В записке подчеркивалось, что эту идею использует весьма искусно и революционная пропаганда. Главная опасность, по его мнению, заключается в том, что революционные агитаторы «увлекают весьма многих и увлекают их весьма далеко» [Там же.], т. е. значительно дальше, нежели это допускалось официальной политической доктриной. «К счастью, — писал Валуев,— эта цель в понятиях п стремлениях огромного большинства не постановляется вне пределов верноподданнического долга. Мысль о некотором участии в делах законодательства и общего государственного хозяйства не заключает в себе посягательства на верховные права самодержавной власти...» [«Вестник права», 1905, кн. 5, стр. 228—229.].

Автор подчеркивает необходимость быстрейшего осуществления реформы Государственного совета. Во-первых, это приведет к консолидации всех верноподданных вокруг престола; во- вторых, это особенно важно осуществить одновременно с проведением земской реформы для противодействия «провинциальному сепаратизму», обнаружившемуся, по его мнению, в некоторых частях империи.

Реформу Государственного совета Валуев неразрывно связывал с созданием земских учреждений, полагая, что «призываемые в Государственный совет» должны быть выборными от земских органов. В Сибири, на Кавказе, в Прибалтийских губерниях, где организации земства не предполагалось, представители в Совет должны были бы избираться на особых основаниях, не указанных в настоящей записке.

В конце записки излагались основные начала предполагаемого преобразования. Собрание «сословных или земских» представителей в Государственном совете должно было носить исключительно совещательный характер и касаться обсуждения законодательных вопросов, а также главнейших вопросов государственного хозяйства (рассмотрение бюджета, штатов, установление налогов и т. д.). Представители «земства или сословий» должны были призываться из всех частей империи, кроме Финляндии и Царства Польского, в количестве от одного до трех человек от губернии [По второму варианту — от одного до четырех (ЦГИАМ, ф. Валуева, № 544, оп. 1, д. 15, л. 43).]. От столиц, а также городов Киева, Одессы, Риги и других крупных центров могли быть избраны, помимо этого, и отдельные выборные. Наряду с выборными, в состав Государственного совета должны были назначаться гласные от правительства, в том числе и представители высшего духовенства [По первому варианту число выборных гласных должно было быть 151, по второму — 177; число назначаемых от правительства по первому — 30, по второму — 35.]. Все дела в Государственном совете должны были подразделяться на обсуждаемые с участием выборных представителей и без них.

В апреле 1863 г. записка Валуева обсуждалась на совещании, созванном Александром И, но большинство присутствовавших отнеслось к ней весьма сдержанно. «Государь, — заносит в свой дневник 15 апреля 1863 г. Валуев,— ввиду большинства решил, что теперь ничего не следует делать». Но, по-видимому, какую-то надежду император все же подал, так как Валуев приступил к разработке проекта «нового Учреждения Государственного совета». Составление этого проекта было закончено им в середине ноября того же года.

В нем развивались мысли, изложенные в апрельской записке и несколько конкретизированные здесь. Так, указывалось на необходимость создания при Государственном совете Съезда государственных гласных, избираемых губернскими земскими собраниями. Избрание гласных из тех местностей, на которые не распространялись земские учреждения, должно было определяться особым законом. В проекте точно определялся характер дел, передаваемых на рассмотрение Съезда государственных гласных. К ним относились «все предметы, требовавшие нового закона, устава или учреждения» [«Вестник права», 1905, кн. 9, стр. 242.], а также ряд вопросов, имевших общегосударственное значение (рассмотрение бюджета, смет, штатов и т. д.).

В общем собрании Государственного совета при рассмотрении дел, в которых принимал участие Съезд государственных гласных, должны были присутствовать 16 его членов, в том числе два вице-президента Съезда.

Этот проект постигла та же участь, что и рассмотренную выше записку. В декабре Александр II возвратил его министру внутренних дел. «Он забыл, — указывает Валуев в своем дневнике 13 декабря 1863 г.,— что говорил в апреле насчет мысли о преобразовании Совета, и теперь сказал, что эту мысль с самого начала будто бы отвергнул».

Несмотря на то, что проект организации Съезда государственных гласных не посягал на самодержавие, осуществление его имело бы объективно положительное значение, ставя в какой-то степени государственную власть в определенные законные рамки и создавая больший простор общественному мнению.

В деле борьбы с революционным движением Валуев играл большую роль, он принимал непосредственное участие в расправе с Н. Г. Чернышевским и другими представителями революционной демократии.

В вопросах национальной политики Валуев занимал великодержавную позицию. Если в отношении одних народов Валуев признавал необходимость по крайней мере считаться с существованием их национальной культуры, то в отношении других он отрицал даже и это.

Будучи сторонником беспощадного подавления польского национально-освободительного движения, Валуев стоял за предоставление известных политических прав господствующим классам Польши, чему, однако, должны были предшествовать аналогичные политически© реформы в России. «Чтобы никогда не было независимой Польши, — писал Валуев в примечании к «Отрывкам из дневников» [М. Лемке. Эпоха цензурных реформ 1854—1865 гг., СПб., 1904, стр. 303.],— России достаточно продолжать жить, но чтобы Польша окончательно влилась в Россию и с ней сроднилась, нужно, чтобы русскому народу была дарована политическая жизнь. Народ, которого политические нрава ограничиваются правом платить подати, правом ставить рекрут и правом кричать ура, еще не имеет ассимиляционных сил. Воображать, что комитеты, где председательствуют князья Гагарины и где заправляют делопроизводством статс-секретари Жуковские, могут отменить действие общих исторических законов, — значит побывать в Пекине и рассуждать мандаринским рассудком. Мы постоянно забываем, что, кроме усложнения польского вопроса различием вероисповеданий, он затруднен различием степеней гражданской цивилизации и памятию прошедшего. Наши славы и наши страдания принадлежат к разным эпохам и отчасти друг другу противуположны. Требовать, чтобы поляки забыли Стефана Батория и Яна Собесского, чтобы помнить Иоанна Грозного, и забыли Мицкевича, чтобы читать Пушкина и Карамзина, очевидно невозможно. Но мы должны требовать, чтобы они примирили воспоминания о Собесском и Батории с памятью о Иоанне III-м, собирателе русской земли, о Грозном, о Петре Великом, о Екатерине, Александре І-м и императоре Николае, и примирили чтение Мицкевича с чтением Пушкина и Карамзина. Это примирение, или начало этого примирения, — одна из исторических задач царствования императора Александра II-го. Но для совершения, или даже для начатия примирения, нужно даровать что-нибудь полякам, а чтобы даровать что-нибудь им, нужно даровать и русским, если не более, то по крайней мере то же самое». Если Валуев полагал необходимым предоставить какие-то политические нрава господствующим •классам Польши, то ему вместе с тем претила политика социальной демагогии, проводимая Муравьевым в Литве и Белоруссии, Н. А. Милютиным и кн. Черкасским в Царстве Польском в целях отрыва крестьянства от национально-освободительного движения.

Что касается украинцев, то Валуев вовсе не признавал их за нацию. Так, в известном «Отношении» к министру народного просвещения А. В. Головнину Валуев 18 июля 1863 г. писал, что «никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может».

Своеобразную позицию занимал Валуев в отношении раскола. Он крайне отрицательно относился к административным преследованиям раскольников, признавая это правомерным только против изуверских сект, «которых учение посягает на личность или противно основным началам гражданственности» [ЦГИАЛ, ф. П. А. Валуева, № 908, п. 1, д. 222, л. 47.].

Во всеподданнейшем докладе Александру II 4 октября 1863 г. о расколе Валуев указывал, что «вторым руководящим началом должно было служить убеждение, что против религиозных заблуждений принудительные меры вообще ненадежны» [Там же.]. Главным орудием борьбы с расколом, по мнению Валуева, должно было служить образование народа.

Рассмотрим отношение Валуева к печати. Стремясь усилить роль Министерства внутренних дел, он добивается передачи цензуры в его ведомство, что и было осуществлено в 1862 г.

Валуев вел решительную и беспощадную борьбу не только с революционно-демократической, по и оппозиционной печатью. «Никогда, — писал И. С. Аксаков,— цензура не доходила до такого безумия, как теперь, при Валуеве. Она получила характер чисто инквизиционный» [«И. С. Аксаков в его письмах», т. IV, ч. 2, СПб., 1896, стр. 270.].

Этот «инквизиционный» характер цензуры обнаруживается, во-первых, во «Временных правилах» 12 мая 1862 г., а точнее, в «Особом наставлении» к ним, которые лишали периодическую печать возможности касаться важнейших вопросов жизни, если они освещались не с правительственных позиций, во-вторых, в законе 6 апреля 1865 г., содержавшем «некоторые облегчения и удобства отечественной печати», как в нем официально утверждалось [ПСЗ, 2 собр., № 41988.]. В действительности же освобождение периодических изданий, а также оригинальных произведений объемом свыше 10 листов от предварительной цензуры отнюдь не создавало условий для свободы слова. Освобождение от предварительной цензуры не устраняло цензуры вообще, и все издатели обязаны были представлять в цензурные комитеты напечатанные произведения впредь до рассылки их подписчикам или выпуска в продажу [Там же, № 41990.]. Закон 6 апреля 1865 г. был дополнен Валуевым циркуляром от 10 августа того же года об условиях, которыми должны руководствоваться губернаторы при открытии типографий, а также особой инструкцией цензурным комитетам. Эта инструкция, изданная 26 августа того же 1865 г., за неделю до вступления в силу закона 6 апреля, довольно цинично комментировала указанные правила о печати. «С освобождением означенных изданий от цензуры, — говорилось в этой инструкции,— изменяются существенно лежащие ныне на цензорах обязанности. Вместо предварительного рассмотрения предназначенных к печатанию произведении, они должны будут рассматривать ужо отпечатанные произведения» [М. Лемке. Эпоха цензурных реформ 1859—1865 гг. СПб., 1904, стр. 405—406.]. Далее подробно перечислялось все то, что не должно было допускаться к печатанию.

По поводу этих правил А. В. Никитенко в своем дневнике 16 мая 1865 г. писал: «Литературу нашу, кажется, ожидает лютая судьба. Валуев достиг своей цели. Он забрал ее в свои руки и сделался полным ее властелином. Худшего господина она не могла получить. Сколько я могу судить по некоторым убедительным данным, он, кажется, замыслил огромный план — уничтожить в ней всякие нехорошие поползновения и сделать ее вполне благонамеренною, т. е. сделать то, чего не в состоянии был да едва ли и хотел сделать Николай Павлович» [А. В. Никитенко. Дневник, т. 2, 1858—1865 гг., М., 1955, стр. 514.}.

Эта политика прямых репрессий в отношении передовой- общественной мысли дополнялась и другими методами борьбы.

Валуев пытался организовать общественное мнение против прогрессивной печати путем создания собственного министерского органа — газеты «Северная почта», для которой он написал ряд статей.

Несмотря на некоторое различие во взглядах, Валуев всячески поощрял деятельность редактора «Московских ведомостей» М. Н. Каткова, ставшего вскоре после отмены крепостного права столпом реакционной публицистики. Недовольство Министерства внутренних дел отдельными статьями, помещавшимися Катковым, было не чем иным, как стремлением создать видимость беспристрастного отношения к прессе различных направлений. В одном из писем к Каткову в ответ на недовольство того указаниями, данными Министерством Московскому цензурному комитету по поводу «Московских ведомостей», он конфиденциально писал: «Не явно ли, что письма заключают прямое и бесформальное сообщение моей мысли Вам, а моя писания Цензурному комитету — формальное выражение известного взгляда для Вас и для других? Разве Вам не известно, что нас упрекают ежедневно в несправедливости, в пристрастии к Вам, в отклонении от Вас всяких цензурных граней, крепко содержимых для других в указанной целостности! Неужели Вы думаете, что в отношении к Вам я придаю значение моим официальным сообщениям через посредствующие лица, тогда как эти сообщения опережены моими прямыми, личными, вполне доверчивыми, откровенными сообщениями? Мне кажется совершенно ясным, — продолжал он,— что я должен по временам констатировать для других и перед другими, что я исполняю свою официальную обязанность в отношении к «Московским ведомостям» [«Русская старина», 1915, кн. 9, стр. 412. Письмо от 28 августа 1863 г.].

Таково было подлинное отношение Валуева к «Московским ведомостям». Совместно со своим другом, шефом жандармов кн. В. А. Долгоруковым, Валуев организует прямой подкуп отдельных литераторов, о чем он открыто повествует в своем дневнике. Как рассказывает к своих записках близко знакомый с деятельностью Валуева А. В. Головнин, министр внутренних дел тратил много энергии на организацию своеобразной тайной полиции путем культивирования системы доносов и организации шпионажа.

«Он, — пишет Головнин,— отыскивал и преследовал людей политически неблагонадежных и употреблял на это много времени и денег» [ЦГИАЛ, ф. А. В. Головнина, № 851, оп. 1, д. 8, л. 13.].

Деятельность Валуева не могла, естественно, встречать к себе положительного отношения со стороны представителей прогрессивного лагеря.

Герцен на страницах «Колокола» неоднократно резко высказывался о Валуеве. Так, в 1867 г. он писал: «Говорят, что Валуев надоел и хотят его отнять от Министерства. Помилуйте, да какого же им еще надобно Министра? «Московские ведомости» отстоял, «Народную летопись» запретил и делает все возможное, чтобы сохранить последние памятники крепостного права» [«Колокол», 1 июня 1865 г., л. 199.].

А. К. Толстой в своем памфлете «Сон Попова» рисует в лице министра, к которому явился во сне на прием статский советник Попов, Валуева.

«Вошел министр. Он видный был мужчина,

Изящных форм, с приветливым лицом,

Одет в визитку: своего, мол, чина

Не ставлю я пред публикой ребром

Министр меж тем стан изгибал приятно.

«Всех, господа, всех вас благодарю!

Прошу и впредь служить так аккуратно

Отечеству, престолу, алтарю!

Ведь мысль моя, надеюсь, вам понятна?

Я в переносном смысле говорю:

Мой идеал — полнейшая свобода,

Мне цель — народ — и я слуга народа! ,

Прошло у нас то время, господа,—

Могу сказать: печальное то время,—

Когда наградой пота и труда

Был произвол. Его мы свергли бремя.

Народ воспрял — но не вполне — да, да!

Ему вступить должны помочь мы в стремя,

В известном смысле сгладить все следы

И, так сказать, вручить ему бразды».

А. К. Толстой. Стихотворения. Л., 1958, стр. 363—364.

Образ Валуева дан здесь весьма удачно. Разносторонне образованный, «просвещенный консерватор», как его называл Д. А. Милютин, показан демагогом, краснобаем, типичным представителем политики лавирования.

* * *

С весны 1866 г., используя покушение Д. Н. Каракозова на Александра II, правительство переходит к открытой реакции. На смену либерально настроенному министру народного просвещения А. В. Головнину приходит мракобес гр. Д. А. Толстой. Шефом жандармов становится властолюбивый П. А. Шувалов, приобретший огромное влияние на императора.
«Над Россией распростертой
Встал внезапною грозой

Петр по прозвищу четвертый,
Аракчеев же второй»,

[Ф. И. Тютчев. Полн. собр. соч., т. 2 Л., 1934, стр. 205.]
— характеризовал Шувалова Тютчев.
В первое время положение Валуева остается прежним. Он сочувствует изменению правительственного курса. В конце октября 1866 г. Валуев составляет записку о политическом положении в стране и средствах, необходимых для укрепления правительственной власти. Эта записка предусматривала проведение политики умиротворения в отношении оппозиционных элементов и решительную борьбу с непокорными. В отношении поместного дворянства Валуев рекомендовал меры, которые «могут способствовать успокоению умов, все меры, клонящиеся к водворению доверия к общественному порядку и к ненарушимости частных законных прав и интересов... упрочение общественной безопасности посредством усиления средств полиции; оказание приличного внимания, в известных случаях, со стороны ведомств, в которые поступают ходатайства дворянства и земства; устранение по возможности раздражительных столкновений с мировыми посредниками и чинами судебного ведомства; обеспечение узаконенных в пользу помещиков повинностей и договоров с вольнонаселенными работниками» [«Исторический архив», 1958, № 1, стр. 150—151.]. В отношении же крестьянства рекомендовались иные меры, «...необходимо, — говорилось в записке,— твердое применение и соблюдение «Положений» 19 февраля при немедленном и решительном прекращении всяких попыток к сопротивлению масс» [Там же, стр. 151.]. Здесь рекомендовался и ряд других мер, предусматривавших улучшение быта духовенства, изменение законоположений о раскольниках. Записка эта осталась бея последствия.
Наряду с этим Валуев, осуществляет ряд мер, направленных на проведение в жизнь реакционного правительственного курса. Будучи недоволен тем, что земские учреждения обнаруживают свою самостоятельность, осмеливаясь не соглашаться с представителями местной власти — губернаторами, Валуев с одобрения шефа жандармов обрушивается на земство. Это нашло свое выражение, с одной стороны, в усилении власти губернаторов в отношении земских учреждений и, е другой, в уменьшении прав земства.
Валуев ведет решительную борьбу и против судебных уставов.
Однако положение министра внутренних дел становится вскоре неустойчивым. Несмотря па угодливость Валуева, его кандидатура не устраивала Шувалова, так как Валуев не всегда во всем соглашался, обнаруживая в некоторых вопросах самостоятельность. Шеф жандармов был заинтересован в том, чтобы пост министра внутренних дел занимала его креатура. В этом, по нашему мнению, и коренится действительная причина ухода Валуева с поста министра внутренних дел.
А. В. Головнин в записках говорит об этом следующее: «Валуев приезжал к Головнину 3 апреля 1868 г. и рассказывал о своем увольнении. Он прямо сказал, что состояние его здоровья не требовало оставления министерства и что оп не оставил бы оного, если б государь действовал относительно его иначе, если б он пользовался большею его поддержкой и большим доверием и не встречал постоянно сильного противодействия со стороны некоторых других министров» [ЦГИАЛ, ф. А. В. Головнина, № 851, оп. 1, д. 8, л. 12.].
Поводом к отставке явилось обвинение в том, что он не принял соответствующих мер по предотвращению голода в Архангельской и Смоленской губерниях. Эти обвинения проникли в печать; они инспирировались из Аничкова дворца и исходили от наследника престола.

Министерство внутренних дел было действительно повинно в предъявленных ему обвинениях, однако вынужденный уход Валуева был вызван другими причинами. На его место назначается весьма недалекий жандармский генерал А. Е. Тимашев. Характеризуя назначение Тимашева министром внутренних дел, Д. А. Милютин в своих «Воспоминаниях» писал:     «В назначении Тимашева ясно выразилось тогдашнее

направление нашей внутренней политики: человек, выказавший себя в эпоху освобождения крестьян открытым противником этой великой государственной меры, уехавший тогда за границу, громко и с яростию хуливший все либеральные реформы императора Александра И, становится теперь министром внутренних дел! Это назначение, — подчеркивает Милютин,— было новым заметным шагом по пути реакции и новым торжеством для шуваловской партии» [ГБЛ, Отдел рукописей, ф. Д. А. Милютина, № 169, к. 11, п. 9, л. 8.].

Наследник престола более чем положительно отнесся к отставке Валуева. «На днях,— пишет он в своем Дневнике 1 марта 1868 г.,— решилось важное событие, а именно, господин Валуев выходит в отставку, а на его место назначили Тимашева. Не знаю насколько, но почти наверное, это большое счастье, счастье для правительства, что Краснопевцов выходит вон» [ЦГИАМ, ф. Александра III, № 677, д. 301, стр. 261.].

Согласившись под влиянием Шувалова на уход Валуева, Александр II сохранил к бывшему министру свое благоволение. Он получил весьма милостивый рескрипт, а также алмазные знаки ордена Александра Невского.

По поводу отставки Валуева А. В. Никитенко заносит 16 марта 1868 г. в свой дневник следующее: «Валуев дурно распорядился своею судьбой: притеснением земских учреждений, неблагоразумными и опрометчивыми действиями по делам печати он вооружил против себя общественное мнение, а странным индифферентизмом к голоду он дал против себя оружие в руки враждебной ему партии» [А. В. Никитенко. Дневник, т. 3, 1866—1877 гг. М., 1958, стр. 117.].

* * *

Выйдя в отставку 9 мая 1868 г., Валуев вскоре уезжает за границу, где с небольшим перерывом пробыл полтора года. Возвратившись в Петербург в конце 1869 г., он принимает участие в работе Государственного совета, а также поступает на частную службу — председателем правления Учетного банка.

В последующие два года (1870—1871) он остается в Петербурге, бывая за границей лишь в период каникул Государственного совета. Будучи за границей летом 1870 г., Валуев оказался свидетелем быстрой мобилизации прусской армии и последующего молниеносного разгрома Франции. Все это произвело на него большое впечатление и навело на мысль о необходимости проведения в России военных реформ, которые предотвратили бы возможность подобной катастрофы. В разговоре с военным министром Д. А. Милютиным Валуев высказался за введение всесословной воинской повинности в России.

На это Милютин ответил: «... без сомнения, такое решение вопроса было бы самым рациональным, но что едва ли можно рассчитывать на успех, если инициативу подобного предложения приму я на себя: достаточно моего имени в этом предложении, чтобы оно было признано новою революционной мерой» [ГБЛ, Отдел рукописей, ф. Д. А. Милютина, № 169, к. 16, п. 3, стр. 94—95.].

Милютин убедил Валуева представить записку по этому вопросу Александру II от своего имени.

Действительно, через несколько дней Валуев прислал Милю типу записку, озаглавленную «Мысли невоенного о наших военных силах».

«Заглавие настоящей записки, — писал Валуев,— уже показывает, что я не имею притязания касаться вопросов специально военных. Но есть другая точка зрения, с которой и мирному гражданину может быть дозволено коснуться общего вопроса об устройстве отечественных военных сил. Это в особенности позволительно и естественно в настоящее время ввиду событий уже совершившихся и еще продолжающих совершаться па Западе Европы...» [ЦГИАЛ, ф. Валуева, № 908, оп. 1, д. 38, л. 3.].

Далее автор подробно останавливается на проведении мобилизации в Пруссии и анализе причин успеха германской армии. «Но успехи германского оружия не могут быть исключительно приписаны быстроте вооружений. Другие залоги этих успехов заключались в числительности германских армий и самом их составе... значительная часть населения страны проходит через школу военной службы. Это последнее обстоятельство имеет разнообразные и весьма важные последствия. Военная служба становится одною из форм элементарного народного образования...» [Там же, лл. 7—8.].

Установив, что успехи германского оружия объясняются в конечном счете системой воинской повинности, автор указывал на необходимость изменения в России существующего порядка призыва в армию, подчеркивая, что частичные изменения рекрутской системы не разрешают полностью вопроса об обеспечении обороноспособности государства.

«Достижение этой цели, — указывал в своей записке Валуев,— возможно только цри распространении обязанностей военной службы, хотя бы с некоторыми ограничениями, на сословия, ныне по закону от этой обязанности изъятые. Ввиду событий нынешней войны и под свежим влиянием произведенного ими впечатления едва ли к сему не представляется весьма

удобный момент. Мотивы к развитию, на обновленных основаниях, военных сил государства так очевидны, что они всеми будут усмотрены. С одной стороны, безопасность России требует, чтобы ее военное устройство не отставало от уровня военных сил ее соседей. С другой, предстоит явная необходимость в бережливом производстве военных расходов. То и другое возможно в совокупности только при такой системе, которая допускала бы наивозможно .меньшее наличие войск в мирное время, при наивозможно большем наличии во время войны» [ЦГИАЛ, ф. Валуева, оп. 1, д. 38, лл. 9—10.].

Введение всесословной воинской повинности имело, по мнению Валуева, и «другие выгоды». «В школе строевой службы, — писал он, — заключаются средства образования более надежные или по крайней мере более безопасные, чем те, которыми ныне могут пользоваться многие лица средних состояний» [Там же, л. 10.].

5 октября Милютин по просьбе Валуева передал эту записку после своего очередного доклада Александру II, а через день получил ее обратно со следующей резолюцией: «Совершенно совпадает и с твоими и моими собственными мыслями, которые, надеюсь, и будут приводиться в исполнение по мере возможности» [ГБЛ, Отдел рукописей, ф. Д. А. Милютина, № 169, к. 16, д. 3, стр. 96.]. Таким образом, первым, поставившим прямо вопрос о введении всесословной воинской повинности, хотя и с некоторыми оговорками, был Валуев.

Введение всесословной воинской повинности имело огромное значение для развития вооруженных сил России.

16 апреля 1872 г. Валуев был назначен министром государственных имуществ и занимал этот пост до конца 1879 г. В мае 1872 г. он возглавлял «Высочайше учрежденную комиссию для исследования нынешнего положения сельского хозяйства и сельской производительности», именовавшуюся в просторечии «валуевской». Материалы этой комиссии представляют большую ценность для изучения истории сельского хозяйства, однако сама по себе деятельность комиссии не оказала какого-либо влияния на положение как крестьян, так и помещиков.

Валуев по-прежнему близок к императору. С ним советуются не только по различным вопросам внутренней политики, но и внешней. Так, в начале февраля 1877 г. Александр II направляет ему для ознакомления записку военного министра «Наше политическое положение», в которой Милютин выступал противником войны с Турцией. «Сегодня утром государь прислал за мною, — заносит Валуев в дневник 11 февраля 1877 г., — он желал переговорить о записке военного министра и начал с того, что он разделяет его мнение. Я попросил дозволения мыслить вслух, и начав с того, что, если бы собрать в каком-нибудь иностранном посольстве всех явных или полуявных недругов России и спросить их, желают ли они, чтобы государь решился на войну, то они ответили бы утвердительно» [П. А. Валуев. Дневник 1877—1884 гг., стр. 6.].

Валуев по-прежнему в отсутствие царя заседает в так называемом регентском Совете, сосредоточивавшем в своих руках всю полноту власти в период отъезда царя из столицы. И в этот период Валуев, как и раньше, весьма скептически оценивает будущее императорской России, которой он в течение всей своей жизни служил верой и правдой. «...Я считаю, — писал Валуев 27 ноября 1877 г., — нынешнюю Российскую империю фактически обреченной на органическое изменение, быть может, даже на изменение с насильственным решением» [ЦГИАЛ, ф. П. А. Валуева, № 908, оп. 1, д. 174, л. 1. Перевод с. французского.].

В 1878 г., когда революционная деятельность народников приняла большие размеры, Валуев назначается председателем Особого совещания «для изыскания мер к лучшей охране спокойствия и безопасности в Империи». Членами Особого совещания являлись шеф жандармов Мезенцов, министры: внутренних дел — Маков, юстиции — Набоков и военный — Милютин.

По инициативе Валуева после покушения на Александра II Соловьева, 2 апреля 1879 г., вводится институт временных генерал-губернаторов. В записке, датированной 2 апреля, т. о. днем покушения, посвященной мерам борьбы «с крамолой», оп указывал на необходимость учреждения временных генерал-губернаторов в Петербурге, Харькове, Одессе или Николаеве, а также предоставления аналогичных полномочий генерал-губернаторам московскому, варшавскому и киевскому.

Определяя права временных генерал-губернаторов, Валуев в своей записке предлагал: «Подчинить генерал-губернаторам все местные власти по части дел охраны общественного порядка. Подчинить им лиц прокурорского надзора, предоставить генерал-губернаторам право учреждать следственные и военно-судные комиссии и конфирмовать их постановления и приговоры.

Предоставить генерал-губернатором права на задержание и удаление с местожительства участников в делах революционной агитации, ныне предоставленных шефу жандармов и министру внутренних дел. Подчинить генерал-губернаторам местные войска и военные начальства. Предоставить им право временного закрытия всех общественных учреждений, в которых явно обнаружилось бы содействие политическим агитаторам и право приостановки тех произведений печати, в которых попытки усилить или поддержать противоправительственную агитацию были бы замечены. Предоставить им право издавать и применять все временные полицейские постановления, которые они сочтут необходимыми для ограждения общественной безопасности» [ЦГИАЛ, ф. П. А. Валуева, оп. 1, д. 170, лл. 2—3. Записка опубликована в «Историческом архиве» № 1 за 1958 г. и ошибочно датирована 1862 г.].

По мнению автора записки, введение института временных генерал-губернаторов должно было по существу означать установление военного положения. Это надо было, как указывалось в записке, осуществить внезапно. «В самую ночь перед объявлением чрезвычайных мер,— замечает Валуев,— произвести важнейшие аресты, чтобы разбить по возможности существующую организацию» [Там же.]. 15 апреля 1879 г. Валуев с гордостью записывает в свой дневник: «Мысль о генерал-губернаторах — моя, еще до 2 апреля высказанная» [П. А. Валуев. Дневник 1877—1884 гг., стр. 33. Валуев высказывал мысль о введении временных генерал-губернаторов еще в 1861 г. См. дневник.]. Наряду с политикой прямых репрессий Валуев снова возвращается к своему проекту реформы Государственного совета.

8 июня 1879 г., когда Александр II затворил с Валуевым о «конституционных толках», министр государственных имуществ напомнил императору о своем проекте. «И я,— говорит он в своем дневнике,— воспользовался случаем, чтобы обрисовать в должном свете и виде нынешний Государственный совет и забросить два слова о моих предположениях 1863 года» [П. А. Валуев. Дневник 1877—1884 гг., стр. 38.].

25 декабря 1879 г. Валуев назначается председателем Комитета министров и Кавказского комитета с сохранением звания члена Государственного совета и главы Особого совещания. В январе 1880 г. Александр II возвращается к проекту Валуева и сопоставляет его с «конституционным» проектом вел. кн. Константина Николаевича, составленным им в 1866 г. [Там же, стр. 47.]. Однако вследствие противодействия наследника престола вопрос этот был снова отложен.

В борьбе с революционным движением Валуев широко использует печать. В 1879 г. он организовал издание еженедельной газеты «Отголоски», в которой помещал много своих статей. 15 апреля 1879 г. он записал в дневнике: «Я почти на своих плечах выношу возникшую по моей инициативе новую еженедельную газету «Отголоски». В 15 №№ по сей день до сорока статей, мною писанных!» [Там же, стр. 33.]. В записи, относящейся к концу 1881 г., он говорит, что в течение трех лет существования «Отголосков» - [В 1879 и 1880 гг. «Отголоски» издавались как еженедельная газета, в 1881 г.— как двухнедельный литературно-научный и политический журнал.] им было написано 200 статей [П. А. Валуев. Дневник 1877—1884 гг., стр. 34.]. По утверждению Валуева, «Отголоски» существовали благодаря субсидиям Министерства финансов. В действительности же субсидии получались и из III отделения. Так, в смете секретных расходов III отделения на 1878 год значится по графе седьмой: «Отпустить статс-секретарю Валуеву на газету 21 000 рублей» [ЦГИАМ, ф. III отделения, № 109. Секретный архив. Сп. 2, д. 570, лл. 8—9. III отделение в конце 70-х годов тратило большие суммы по статье «на противодействие пропаганде». Так, в смете на 1880 г. из 558 тыс., отпущенных на секретные расходы, 300 тыс. рублей предназначалось израсходовать на эти цели. (ЦГИАЛ, ф. Лорис-Меликова, № 866, д. 100, лл. 1—2).].

19 февраля 1880 г., т. е. в день 25-летия царствования Александра II, Валуев был возведен в графское достоинство. Он разрабатывает проект организации Верховной распорядительной комиссии, созданной в 1880 г. по инициативе наследника престола после взрыва в Зимнем дворце.

В феврале 1881 г. Валуев председательствует в Особом совещании, созданном для обсуждения доклада министра внутренних дел графа Лорис-Меликова по вопросу о привлечении представителей общественности к разработке некоторых законопроектов.

Буквально за несколько часов до своей гибели Александр II посылает за Валуевым для согласования с ним проекта правительственного сообщения по поводу предположений Лорис-Меликова. Таким образом, на протяжении всего царствования Александра II Валуев пользуется огромным влиянием и играет ведущую роль в правительстве.

В первые дни царствования нового императора, в период борьбы правительственных группировок, Валуев выступает сторонником проведения в жизнь проекта Лорис-Меликова. На заседании Совета министров 8 марта он решительно поддерживает Лорис-Меликова. По словам государственного секретаря Е. А. Перетца, наиболее подробно описавшего в своем дневнике ход этого заседания, Валуев произнес длинную речь, в которой, между прочим, сказал: «...я давнишний автор, могу сказать, ветеран рассматриваемого положения. Оно сделано было мною, в несколько иной только форме, в 1863 году, во время польского восстания, и имело, между прочим, привлечь на сторону правительства всех благомыслящих людей... Я не изменю своих убеждений и теперь. Напротив того, я нахожу, что при настоящих обстоятельствах предполагаемая нами мера оказывается в особенности настоятельной и необходимой» [Е. А. Перетц. Дневник 1880—1883 гг. М.— Л., 1927, стр. 34.]. Таким образом, в вопросе о привлечении в состав Государственного совета представителей господствующих классов Валуев в течение почти двадцати лет не изменил своих взглядов.

В конце 1881 г. служебная карьера Валуева оборвалась. Вследствие «расстроившегося здоровья» он должен был подать в отставку и за ним сохранено было лишь звание члена Государственного совета. Действительной причиной отставки было не «расстроенное здоровье», а крупные упущения по службе, допущенные им в бытность министром государственных имуществ.

Эти упущения заключались в массовом расхищении башкирских земель в Оренбургской и Уфимской губерниях — раздаче их Валуевым представителям высшей бюрократии. Общее количество земель, розданных далеко не в соответствии с существующим законом, составляло сотни тысяч десятин. Эти злоупотребления были обнаружены сенатором Ковалевским, направленным в 1880 г. для ревизии Оренбургской и Уфимской губерний, а затем детально выявлены специальной комиссией под председательством кн. Урусова. Надо сказать, что все эти массовые злоупотребления, допущенные Министерством государственных имуществ, не имели со стороны Валуева корыстной цели в прямом смысле этого слова. Несмотря на то, что у него не было собственной земли, он не приобрел в Башкирии ни клочка. Раздавая земли, Валуев стремился угодить «сильным мира сего», что, естественно, уже не являлось актом бескорыстия.

Обвиняя Валуева в допущенных им злоупотреблениях, государственный секретарь Перетц пишет 16 сентября 1881 г. в своем дневнике: «При всем том нельзя упрекнуть Валуева, чтобы злоупотребления были им допускаемы из корыстных целей, он не взял себе ничего, а действовал так исключительно по слабости и желанию угождать разным лицам» [Там же, стр. 97—98.].

Сам Валуев не признавал за собой вины и рассматривал возбуждаемое против него обвинение как результат интриги Лорис-Меликова и Ковалевского [ЦГИАЛ, ф. Валуева, № 908, ш. 1, д, 52.].

По поводу так называемого «уфимского дела» Александр III предложил Валуеву подать в отставку, а при окончательном рассмотрении материалов этого дела 2 февраля 1882 г. Валуеву было выражено «высочайшее неодобрение». По-видимому, Александр III недолго сердился, так как весной 1883 г., во время коронации, Валуев принимает деятельное участие в коронационном церемониале и награждается бриллиантовыми знаками ордена Андрея Первозванного.

Однако к государственной деятельности Валуев все же не был привлечен. Причиной этого, на наш взгляд, являлось отнюдь не «уфимское дело», а политические воззрения Валуева, не соответствовавшие правительственному курсу, установленному после 29 апреля 1881 г.

После увольнения в отставку Валуев посвящает себя литературной деятельности.

Забытый своими многочисленными товарищами по службе и подчиненными, пресмыкавшимися перед ним в свое время и получавшими от него «великие и богатые милости», он ведет уединенную, замкнутую жизнь. «Но униженный и оставленный, — пишет в своих воспоминаниях А. Ф. Кони,— он все-таки несколькими головами был выше их в умственном и нравственном отношении, не говоря уже о глубоком и разностороннем образовании» [А. Ф. Кони. На жизненном пути, n. III, ч. 1. Ревель — Берлин, б. д., стр. 218].

В этот период своей жизни Валуев сходится с людьми несколько иного круга, которым он причинял немало огорчений, будучи министром внутренних дел, а позднее председателем Особого совещания «для изыскания мер к лучшей охране спокойствия и безопасности в империи» и председателем Комитета министров. Валуев становится частым посетителем гостиной редактора «Вестника Европы» М. М. Стасюлевича, где он встречается с представителями либеральной журналистики. Он близко сходится с А. Ф. Кони, на которого в свое время обрушивал свой сановный гнев в связи с процессом над Верой Засулич.

К старости значительно усиливаются религиозные настроения Валуева. Так, еще в 1876 г. в своем письме-беседе к сыну от 14 ноября он писал: «Во всяком случае помни: одно утешение, одна опора, одно опасение — молитва, одно умиляющее и умиротворяющее пристанище — церковь, один покровитель и спаситель — Трисвитый бог» [ЦГИАЛ, ф. Валуева, № 908, оп. 1, д. 148, л. 1.].

В 1884 г. он издает «Сборник кратких благоговейных чтений на все дни года».

Смерть жены, неприятности с горячо любимым, талантливым, но бесхарактерным и легкомысленным сыном Николаем, запутавшимся в долгах, приносят немало огорчений Валуеву.

В последние годы, несмотря на высокий оклад члена Государственного совета, он испытывает большие денежные затруднения и ведет весьма скромный образ жизни. «Под конец своей жизни,— рассказывает Кони,— он обитал на небольшой квартире в шумном и узком месте Екатерингофского проспекта, на углу Вознесенского. Когда я посетил его скромное жилище и, подойдя к окну, увидел напротив через узкую улицу стену пятиэтажного дома, не допускавшего ни одного солнечного луча в квартиру Валуева, он печально улыбнулся и сказал мне: «Когда я сижу у самого окна, я все-таки вижу кусочек неба и бегущие по нему облака»» [А. Ф. Кони. На жизненном пути, т. III, ч. 1, стр. 218.].

Умер Валуев в Петербурге 27 января 1890 г. и похоронен в Александро-Невской лавре, на Тихвинском кладбище.

* * *

Биография Валуева не была бы достаточно полной, если бы мы не остановились на его литературной деятельности. Его перу принадлежит большое число публицистических, научных и художественных произведений.

Одна пз первых его работ была опубликована в 1857 г. в «Морском сборнике» и посвящена статьям Бэма и Пирогова о воспитании, помещенным в сборнике за предшествующий год.

Портрет графа Петра Александровича Валуева. Ботман Е.И. 1891. Россия, 1881 г. холст. масло. 141х103 см. Эрмитаж

К произведениям того же жанра надо отнести изданный в Берлине в 1875 г. сборник «Русские заграничные публицисты», направленный против Самарина, Дмитриева, Кошелева и кн. Васильчикова, и многочисленные статьи, которые Валуев помещал, в инспирируемых им газетах и журналах.

Научные интересы Валуева были также обширны — от историко-экономических вопросов (статья «О торговле железом в Риге») [«Географический вестник», 1852, ч. VI.] до «Очерков из области естествознания», представляющих собою научно-популярные статьи по астрономии [«Очерки из области естествознания», Одесса, 1891.].

Прежде чем переходить к анализу литературных произведений Валуева, остановимся на его взглядах на русскую литературу того времени, изложенных им в заметке, которая сохранилась в его архиве.

«Наша литература,— пишет Валуев,— представляет явление, которое в настоящее время ей одной между всеми европеqсними литературами свойственно, нечто цеховое — хотя не один только цех — и хотя немало распрей между цеховыми одного и того же цеха. Но они заодно против нецехового и нецеховых. Говорю, конечно, о печати двух столиц. Провинциальная ничтожна. В политическом отношении две струи: Китайгородская, признаваемая теперь патриотическою н потому пользующаяся полною свободою брани против Европы; и рзеийо-либеральная, нынешнему государственному строю не сочувствующая, но состоящая под подозрением и потому действующая под разными масками и сбивающаяся на социализм под фирмою народолюбия. В беллетристическом кругу печати Китайгородская или московская живут истинами славянофилов и графом Толстым «Войны и мира». Либеральная или петербургская превозносит Тургенева второго периода его деятельности, н по научной части — Кавелина. На Достоевском и т. п. мирятся обе, подобно тому, как в политическом отношении обе кадят памяти Самарина, Милютина и кн. Черкасского» [ЦГИАЛ, ф. Валуева, № 908, оп. 1, д. 5, лл. 9—10.].

Эти высказывания говорят о далеко не глубоком понимании характера и общественного звучания русской литературы второй половины века и определяют общественно-политическую направленность Валуева как автора великосветского романа.

Наиболее крупным литературным произведением Валуева является его роман «Лорин», изданный в двух частях в Петербурге в 1882 г. Сюжет «Лорина» весьма песложен. Автор повествует о романе офицера одного из гвардейских полков Лорина с дочерью крупного сановника. Надо сказать, что Валуев наделил главного героя Лорина некоторыми своими чертами. Единственный интерес в романе, но нашему мнению, представляет изображение бюрократической чиновной среды, которую Валуев показывает с большим знанием дела.

Как ни странно, И. А. Гончаров в своих письмах к Валуеву дает весьма высокую оценку этому роману. «Изумительно! — так я могу выразить,— писал он Валуеву,— мое впечатление в целом, по выслушашш всего, что написано» [«И. А. Гончаров в неизданных письмах к графу П. А. Валуеву, 1877—1882». СПб., 1906, стр. 12.].

М. Е. Салтыков-Щедрин в письме к И. С. Тургеневу в Париж от 6 марта 1882 г., сообщая ему различные новости, описывал разговор на эту тему, происходивший за обедом по поводу чествования писателя А. Н. Островского: «За этим обедом рассказывали: Валуев написал роман («Лорин»), да и боится: что, ежели обругают! Пригласил к себе Буренина, поил чаем хорошими, но не самыми лучшими сигарами угощал. Выпросил у него книжку стихов и подарил «Лорина»! Буренин до.и жен хвалить (и похвалит), но после этого отыграться (и отыграется). Я собственно этого романа не читал, но говорят все, что неслыханная дрянь» [М. Е. Салтыков-Щедрин. Полн. cобр. соч., т. XIX. М., 1939, стр. 267.].

Второй роман «Княгиня Татьяна» [«Русский вестник», 1899, кн. 4—10.], как и «Лорин», посвящен той же великосветской среде.

Наконец, третья повесть «Черный бор» [«Вестник Европы», 1887, кн. 7—8.], несколько мистическая по содержанию, рассказывает о событиях из жизни поместного дворянства одной из центральных губерний. Художественное достоинство ее также невелико, хотя написана она более легким слогом.

Наиболее ценными из литературного наследия П. А. Валуева являются его дневники.

Скачать дневники графа П.А. Валуева:

Т. I:  Скачать файл: v1.pdf [25.68 Mb] (cкачиваний: 24)
Посмотреть онлайн файл: v1.pdf

Т. II:  Скачать файл: v2.pdf [35.06 Mb] (cкачиваний: 21)
Посмотреть онлайн файл: v2.pdf