Владимир Карлович Винберг

Это был, вероятно, самый старый по возрасту член партии Народной Свободы.

Когда партия возникла в 1905-м году и он, в числе первых, вошел в её ряды, ему было 68 лет. В 4-ую государственную Думу он был избран 75 лет, и тоже был самым старым из членов Думы.

Посетители государственной Думы всегда обращали внимание на этого красивого старика с большой седой бородой, никогда не пропускавшего ни одного её заседания, занимавшего свое место в пустом еще зале и добросовестно досиживавшего до конца, какие бы скучные ораторы ни говорили с трибуны.

Замечательный это был человек. Замечательный не какими либо исключительно выдающимися дарованиями, а особой внутренней гармонией своей личности. Я не ошибусь, если скажу, что все люди, более или менее близко его знавшие, считали его лучшим человеком из всех, кого они когда-либо встречали. Действительно, если можно говорить об образцовом человеке, человеке, гармонически сочетавшем в себе три основных человеческих начала — физическое, духовное и умственное, — то именно таким человеком был В. К. Винберг. Он не был ни красавцем, ни атлетом. Но был удивительно благообразен и обладал несокрушимым здоровьем; до старости не знал, что такое болезнь. Имел всегда отличный аппетит и спал, как убитый, но мог подолгу не есть и не спать, не страдая ни от голода, ни от усталости. В 75 лет он еще мог свободно пройти верст десять, не отдыхая, легко, без отдышки взбирался в Петербурге на пятый этаж, а в Крыму шел в гору, как по ровному. Помню, как однажды вернулся он в Ялту верхом из далеких горных деревень огорченный, что почувствовал головокружение, когда ехал по тропинке над обрывом.

В. К. не обладал отвлеченным философским умом. Его ум был чисто жизненный, совершенно не способный уйти из оферы реальности в область абсолютов, но все ум крепкий и четкий, в соответствии с латинской поговоркой: No согроге sano mens sana.

Смолоду усвоив материалистические идеи, он остался им верен до смерти. Но, яростно отрицая в спорах объективность понятий о добре и зле, доказывая, что «все позволено» и стоя в области морали на точке зрения утилитаризма, он был бессилен обосновать собственную высокую мораль и благородство своих побуждений. Между тем, вся его жизнь, как личная, так и общественная, была служением ближнему, и все его поступки вытекали из глубоко нравственных побуждений и исключительно развитого чувства долга и чести. В. К. не сознавал этого разлада между своим мышлением и моралью, а потому внутренняя гармония его личности не нарушалась.

Часто встречаются люди, личная жизнь которых резко уклоняется от высоких принципов, проводимых ими в жизни общественной, и обратно — моральные в личных и семейных отношениях, совершенно упраздняющие мораль из своих общественных отношений. Для В. К. не существовало разницы между личной и общественной жизнью. И ту, и другую провел он в бодром и радостном исполнении морального долга и, если судьба посылала ему иногда тяжкие испытания, то преодолевал он их, не вступая в компромисс со своей совестью. И трудно говорить о его общественной жизни, не касаясь его жизни семейной и личной.

В. К. Винберг родился в 1836-м году. Отец его был обрусевший швед, мать — прибалтийская немка. Окончив курс в корпусе Лесничих (впоследствии, Лесной Институт), он получил место лесного ревизора в Ялтинском уезде, где, женившись на крымской жительнице, он окончательно и водворился. Имение «Саяни», принадлежавшее его жене, дало ему ценз для земской деятельности, которой он посвятил большую часть своей долгой жизни.

Еще в корпусе, стоя вдали от какой бы то ни было политики, а просто в силу природного свободолюбия, он испытывал влечение к либеральным идеям, а, женившись на девушке из либерального круга, окончательно в них укрепился. Это был период великих реформ, когда либеральные идеи воспринимались прямо из воздуха. Воспринимались не отвлеченно, а сейчас же переходили в творчество. Полный сил и энергии, молодой В. К. сразу же ушел в это творчество всем своим существом. Как только открылись учреждения мировых судов, он был избран мировым судьей города Ялты, а с возникновением земских учреждений — гласным Ялтинского уездного и Таврического губернского земства и, наконец, в начале 70-х годов — председателем губернской земской Управы. Три трехлетия подряд он единогласно избирался земским собранием на этот ответственный пост, ответственный в особенности в те времена, когда нужно было налаживать новое еще земское дело и создавать земские традиции.

В. К. был блестящим организатором, а благодаря обаятельности своей личности, умел группировать вокруг себя преданных и увлеченных делом людей. И работа кипела в его руках. Всякое дело, за которое он брался, он добросовестно изучал. Знал в подробностях дорожное дело, изучил школьное и больничное строительства и т. д. Между прочим, главным образом благодаря его инициативе, в Саках, Евпаторийского уезда, Таврическое земство организовало грязелечебницу, впоследствии прославившуюся на всю Россию. ..

На земской работе окончательно сложились его политические убеждения, отлившись в форму конституционного либерализма с ярко выраженной демократической окраской. Его честная и прямая натура не мирилась с иными путями, кроме открытой борьбы на строго законной почве. Никогда не сходя с законного пути в своей борьбе с правительством и будучи органически неспособен к подпольной революционной работе, он, однако, как и многие либералы того времени, не мог не относиться сочувственно к народовольческой молодежи, ставшей на путь террористических заговоров. Самый террор, как метод борьбы, был для него всегда неприемлем, но молодежь, геройски жертвовавшая своей жизнью за свободу и справедливость, была бесконечно близка его сердцу. И многие из революционных деятелей, скрываясь от преследования полиции, находили приют в его крымском имении Саяни. Жила там и Софья Перовская, и «бабушка русской революции» Е. К. Брешко-Брешковская, и многие другие. Одно время Софья Перовская служила фельдшерицей в больнице Таврического губернского земства, и это обстоятельство ему было поставлено в особую вину, когда он подвергся административным преследованиям.

В 1881-м году, по случаю восшествия на престол Александра III, В. К., входивший в организованный И. И. Петрункевичем «земский союз», предложил губернскому земскому собранию принять выработанный им текст адреса с указанием на необходимость конституции. После горячих дебатов в земском собрании, адрес этот был отвергнут большинством одного голоса. Автор его был арестован и выслан на жительство в Дерпт (Юрьев). Через два года он получил право переселиться в Петербург, где городская Дума избрала его мировым судьей.

Дорвавшись, после вынужденного безделья, до знакомого и любимого дела, он радостно отдал ему свои силы, но департамент полиции дал о нем такой отзыв, на основании которого Сенат не решился утвердить его в должности. И снова этот неутомимый общественный работник надолго был устранен от общественного дела.

Он возвращается в свое имение, и десять лет проводит там, занимаясь хозяйством. Не похож он был на обычных помещиков, ведших, по большей части, в своих имениях праздную жизнь. С утра до вечера он был в работе. Сам занимался переливкой вина, производил обрезку винограда с рабочими, ставил и чинил изгороди, столярничал и т. д. Всегда с пилой, топором, лопатой. А в длинные зимние вечера садился за письменный стол и писал книгу по виноградарству и виноделию. Эта книга выдержала несколько изданий, и долгое время была единственным в России руководством в этой специальной отрасли хозяйства.

Лишь в 1903-м году, 66-летним стариком, после вынужденного 20-летняго перерыва, В. К. снова получает возможность заняться своей любимой общественной работой. На этот раз его выбирают председателем Ялтинской уездной земской управы. Несмотря на свой почтенный возраст, этот вечно юный старик был тогда еще полон сил и энергии. И дело кипит в его руках. Он вникает во все мелочи земского хозяйства, работает с утра до вечера. Уходит в Управу в 8 часов утра, возвращается часто к полуночи. Служащим за им не угнаться, хотя работают они не за страх, а за совесть. И в несколько лет Ялтинский уезд стал неузнаваем. Одна за другой возникают новые школы, строятся больницы, проводится реформа земского обложения, основывается касса мелкого кредита и т. п. Всегда свежий и бодрый, доступный всем и каждому, он находит время среди своих разнообразных занятий принимать в управе местных жителей, приходящих к нему с самыми разнообразными делами, за различными советами — юридическими, домашними, семейными. Внимательно всех выслушивает, добросовестно вникает во все детали и всех наставляет. Иногда для разрешения какого-нибудь сложного юридического вопроса он часами роется в своде законов и в сенатских решениях, чтобы дать правильный совет неизвестному татарину из далекой горной деревни. Зато не было в Ялтинском уезде, да, вероятно, и во всем Крыму, более популярного человека. Татары относились к нему с особой бережной нежностью, называя «наш дедушка». Для них «наш дедушка» был высшим юридическим и моральным авторитетом.

В. К. пробыл председателем Ялтинской земской управы 9 лет, из них шесть лет совпали с правлением знаменитого генерала Думбадзе, самодержца Ялтинского уезда. В. К., либералу и законнику, было очень трудно работать в созданной генералом Думбадзе атмосфере произвола. Думбадзе постоянно вмешивался в земские дела, не подлежавшие его компетенции, арестовывал и высылал из Ялтинского уезда лучших земских служащих. В. К. отстаивал основанные на законе и постоянно нарушавшиеся невежественным генералом земские права, не ища его расположения, а, наоборот, вступая с ним в самую решительную борьбу. Первое время Думбадзе, привыкший к раболепству, настроился к нему крайне враждебно и грозил высылкой. Но вскоре сам поддался обаянию личности этого удивительного старика и даже стал иногда обращаться к нему за советами и указаниями.

В. К. был, конечно, бессменным выборщиком во все четыре Думы, но отказывался от избрания в депутаты, считая, что в земской работе он больше может принести пользы. И только в 1912-м году, желая последние годы своей жизни провести в более близком общении с детьми и внуками, жившими в Петербурге, он решился выставить свою кандидатуру в 4-ую государственную Думу. Несмотря на то, что к 80-ти годам он сохранял еще полную работоспособность, он все-же понимал, что в этом возрасте не может играть крупной роли в политической жизни, а потому сознательно устранялся от «большой политики», не выступал с речами ни в Думе, ни в заседаниях фракции, а со свойственной ему добросовестностью занялся мелкой комиссионной работой.

Февральскую революцию он принял бодро и с глубокой верой в её счастливый для России исход. И тут, чувствуя себя уже не в силах активно участвовать в разгоравшейся борьбе, он счел, однако, для себя невозможным уклониться хотя бы от черной работы. Когда образовался Комитет Государственной Думы, он стал его казначеем. В революционные дни, с прекращением трамвайного движения в Петербурге, этот глубокий старик, накинув на плечи свою старую «разлетайку», ходил пешком с Александровского проспекта Петербургской стороны в Таврический дворец и обратно, делая ежедневно около 20 верст пешком.

Через полгода после большевицкого переворота ему удалось пробраться в Крым, в свое имение Саяни, где он соединился со всей своей семьей.

Семейная жизнь сложилась у него исключительно счастливо. Он умел ее гармонически сочетать со своей общественной работой, внося в нее не меньше любви и заботливости. С женой, в самой тесной интимной дружбе, окружая ее нежными заботами, он прожил свыше пятидесяти лет. Было у него семеро детей и 16 внуков. И все это огромное семейство каждое лето съезжалось на южный берег, в имение Саяни, куда и он когда то приезжал молодым лесничим и где началась его семейная жизнь.

Первое семейное горе он пережил в возрасте 75 лет, когда умерла его старшая любимая внучка. А затем вскоре похоронил жену, младшего сына и старшую дочь. Но и эти личные несчастья не сломили его. Живя в тяжких материальных условиях во время гражданской войны, он сохранял свой бодрый оптимизм, верил в победу Белаго движения, подбодряя сомневающихся. А когда приходили в Крым большевики и устанавливали свои порядки, он старался вникать в большевицкие законы и, в пределах этих законов, отстаивал свои права так, как он это делал когда- то в условиях самодержавного строя. Но методы, влиявшие даже на генерала Думбадзе, были бессильны по отношению к большевикам. Видя вокруг себя сплошной произвол и насилие, а, главное, всякое отсутствие здравого смысла, старик совершенно терялся, и только глубокая вера в народ и в конечное торжество правды, вера в то, что «так» долго не может продолжаться, все еще поддерживала бодрость его духа. Два раза завладевали Крымом большевики, два раза все имения в Крыму конфисковались, но, очевидно, такова была популярность «нашего дедушки» среди местного населения, что большевики только «брали на учет» его имение,) а конфисковать не решались. Наконец, окончательно укрепившись в Крыму, после Врангелевской эвакуации, они взяли в совхоз и старое «Саяни», а «дедушку» поставили управляющим.

Наверное можно сказать, что более честного и добросовестного управляющего они бы не нашли. В. К. строго блюл казенные интересы, довольствуясь лишь положенным ему скромным жалованием.

Было голодно, было трудно, но все же оставалась семья — дети и внуки, с которыми он жил и о которых заботился.

Но вот, в сентябре 1921-го года, в связи с попыткой выехать за границу некоторых членов семьи В. К., в «Саяни» нагрянули чекисты и арестовали всех, кто там в это время находился. Посадили в ялтинскую тюрьму и 86-летняго В. К.

До тюрьмы он был еще бодрым стариком. Много работал физически и умственно, подготовляя новое издание своего руководства по виноградарству. Ужасные условия тюремного сидения он тоже переносил хорошо.

Но его выпустили из тюрьмы одного. В тюрьме остались его две дочери, сын и трое внуков, которым грозила смерть.

Его богатырский организм, ослабленный голодом и тюрьмой, не мог выдержать этого последнего испытания — мучительной тревоги за жизнь самых близких людей. Как то сразу он потерял вкус к жизни и быстро стал дряхлеть умом и телом.

В январе 1922-го года он скончался. Его хоронили оставшиеся с ним трое маленьких внуков,, несколько друзей и татары из соседней деревни, пришедшие сказать последнее прости «нашему дедушке».