Двадцать дней в семье офицеров Великобританской армии.

Наши дела, несомненно, портились на фронте, что однако усердно скрывали в Таганроге. Несмотря на это, все же проскользнуло известие, что гор. Прилуки (Полтавской губ.) снова занят красными, которые быстрыми переходами приближались к Киеву. Под Харьковым наши дела также были плохи. Атаман Махно стал под Таганрогом чаще и смелее перерезать „Индо-Европейский“ телеграфный кабель, единственный по которому Добровольческая армия могла сообщаться с Европой. Этот кабель принадлежал английской частной компании, находился в руках Великобританской военной миссии на Юге России и предоставлялся последней в распоряжение нашего штаба лишь в течение двух часов в сутки.

Чтобы дать возможность штабу Главнокомандующего подольше пользоваться кабелем, приходилось неоднократно сваливать вину на Махно, якобы его перерезавшего. Наконец англичане смекнули в чем дело, но видимо с этим примирились. На мой доклад, что: — „Снова Махно испортил кабель", спокойно отвечали: — „Мошенник Махно, но постарайтесь все же, чтобы к такому-то часу он был исправлен". К назначенному часу кабель по волшебству исправлялся. Так продолжалось довольно долго, пока его Махно не перерезал в действительности и основательно во многих местах.

В это время я служил в Таганроге в штабе Главнокомандующего вооруженными силами на Юге России, в отделе сношений с союзными армиями—офицером для связи. Начальником названного отдела состоял генерального штаба полковник Барон Нолькен, окончивший на 3 года позже меня Николаевское Инженерное училище. Его помощником был полковник Звегинцев, бывший офицер л.-гв. Конного полка. Лично я состоял при Великобританской военной миссии в распоряжении начальника Телеграфов и Радиотелеграфов полковника Королевской службы Веледжа.

Это был удивительно красивый, но и столь же надменный, человек, снисходивший разговаривать со мною по делам службы, но отнюдь не допускавший мысли, что русский офицер может считаться ему равным. Его помощником был весьма дельный и работоспособный майор Картер, с которым я скоро подружился и через которого стал часто бывать, своим человеком, в собрании английских офицеров.

Полковник Веледж меня с первых дней моей службы не полюбил. Однако однажды он снизошел со своего величия и спросил меня, где находится станция Узловая и существует ли вообще такая станция, так как на великобританской карте она не обозначена. Я ему указал на его карте место, где она должна была быть обозначена, но он мне не поверил, говоря: — „Если на нашей карте её нет, то значит она второстепенная и роли играть не может". Я ему возразил, что Узловая крупная станция и играет первостепенную роль для Юга России и, если она не обозначена на английской карте, то это лишь указывает на незнание лиц, ее составлявших, и что вообще в России целесообразнее было бы пользоваться картами русского Генерального штаба. Веледж смолчал, но ответ мой ему не понравился. С этого дня он стал ко мне придираться в мелочах.

Однажды, придя в канцелярию в урочный час, я нашел её дверь, закрытой на ключ. Возвратился вторично — снова закрыта. Постоял, постоял и ушел в отдел. Минут через пятнадцать для очистки совести пошел в третий раз. На сей раз канцелярия оказалась открытой. Увидя меня, полковник Веледж в весьма неприятной форме мне заметил, что я опоздал. Я ему возразил, что не я опоздал, а канцелярия была закрыта. На что получил в ответ: — „Если полковник Королевской службы вам говорит, что вы опоздали, то значит вы опоздали“. Точь-в-точь тем же тоном, к ужасу сержанта Ритчарда и радости майора Картера, я ответил: — „Если полковник Императорской гвардии вам заявляет, что канцелярия была закрыта, значит она была закрыта”. Как два петуха стоим и смотрим друг на друга. Молчание продолжалось довольно долго. Затем рассмеявшись, Веледж мне протянул руку, говоря: — „Ну, и славный же вы парень (a good fellow ), впервые встречаю такого в России”. С тех пор мы стали друзьями. Думаю, что он стал меня считать себе почти равным, но, конечно, только почти. Интересно, что английские офицеры миссии, узнав про инцидент, сочли нужным прийти пожать мне руку и усиленно хлопать по плечу. Отмечая сей пустяшный случай, считаю, что наши офицеры, большею частью, были сами виноваты, позволяя англичанам себя третировать, отчего они только теряли в их глазах.

Прожив в тревожное время 20 дней в тесном кругу англичан, я привык их уважать. Они дельные люди, толковые работники и славные товарищи, но давать им спуска не следует и полезно вовремя показать зубы.

Дела наши все больше и больше портились. Местные большевики и рабочие заводов стали нахальнее. Были случаи нападения ночью и на английских офицеров (на русских в счет не принималось). Эти нападения кончались большею частью не в пользу нападавших, но несомненно, что большевики становились смелей. Чувствовалось тревожное настроение городского населения. Кстати отмечу, что местная буржуазия, за редким исключением, относилась к офицерам белой армии весьма недоброжелательно. Ее сердило, что в её домах много комнат реквизировано для штабов и офицеров. Полагаю, что впоследствии, ознакомившись с большевицкими приемами не сладкого характера, о нас пожалели.

Придя однажды, по обыкновению, в канцелярию, я решительно никого в ней не застал. Не обратив на это особого внимания, я стал разбирать свои бумаги для перевода. Приблизительно через час таинственно вошел сержант Ритчард, молча положил на мой письменный стол допотопный револьвер огромного калибра и, лукаво прищуривая правый глаз, добавил: — „Может быть вам пригодится, господин полковник; мы с вами друзья, вот я вам его и достал; хорошо бьет“. Поблагодарив сержанта за внимание, я осведомился у него, в чем же суть, что он вдруг нашел нужным меня вооружить.. Снова лукаво подмигивая, он мне показал, что и сам вооружен таким же револьвером и, заказывая пальцем на потолок, сказал:—„Там в одной комнате собрались все наши офицеры (в их числе был подполковник Великобританской службы Рагозин, бывший Семеновец, а затем, по мобилизации, стрелок Его Величества, проверявший правильность переводов русских офицеров.), они ожидают нападения на миссию местных большевиков; во дворе для них поседланы лошади, но я и для вас достал надежного мула, не уступит в ходе лошадям". Действительно во дворе стояли оседланные лошади. Столь странный образ действий англичан меня поразил. Я пошел к полковнику Нолькену доложить об этом и узнать, в чем дело. Нолькен ничего не знал и был глубоко возмущен, что англичане сами к чему-то готовились, но не предупредили о возможности нападения никого из русских офицеров. В это время мимо здания миссии продефилировали в образцовом порядке 12 великобританских танков и около батальона морской пехоты. Демонстрируя свои силы по всему городу, англичане остудили воинственный пыл большевиков и успокоили умы.

Вскоре спустились в канцелярию полковник Веледж, как ни в чем не, бывало, и офицеры Королевской службы. Отмечу, что весь русский персонал миссии, в том числе и все телефонные русские барышни, большею частью из высшего общества Петрограда и Москвы, ни на минуту не покидали своих мест. Майор Картер казался сконфуженным. Веледж же, дружески хлопая меня по плечу и Заказывая на допотопный револьвер, шутя сказал: — „Рад, дорогой полковник, что сержант Ритчард позаботился вас вооружить. Я же с- своей стороны вам приготовил надежного быстроходного мула. Славно бы мы поскакали! Приятная была бы проулка, но на сей раз ее отложим". Не без иронии я поблагодарил своего начальника за заботливость обо мне, но добавил, что в подобных случаях предпочел бы быть заранее предупрежденным тем более, что не любитель сюрпризов. Кроме того, имея в Таганроге жену и шестимесячную внучку, мне не вредно о них позаботиться. — „О друг мой", последовал ответ полковника, „мы о дамах и детях не забудем, можете быть спокойны; англичанин, когда полюбит, друга не оставит, а я вас от души полюбил". — Странная любовь!

Оказалось, что разъезды Махно были в версте от города и с их поддержкой предполагалось выступление местных большевиков. Об этом были осведомлены англичане, но не нашли нужным известить ни русский штаб, ни миссии прочих держав. Глава итальянской миссии, генерал Бассиниано, при котором состоял мой младший сын Михаил, ничего об этом не знал. В польской миссии тоже ничего не знали, во французской — подавно. Все были удивлены английской демонстрацией. Странные были времена! Странно действовали союзники! Лично же я намотал себе на ус, что нужно рассчитывать лишь на самого себя.

Обо всем этом было доложено генералуДеннкину полковником Нолькеном. Деникин, потребовал объяснений от английских генералов Холмсена и Киза. Чем все кончилось, не знаю, но с этого дня англичане выдали русским офицерам при миссии револьверы, и я получил мою допотопную мортиру в окончательное владение. Надо заметить, что на жалование в 2500 рублей в месяц деникинскими деньгами, которые к тому же весьма часто выдавали с значительным запозданием, нельзя было купить оружие. Наган в та время расценивался в 30000 рублей.

Вести с фронта становились все тревожнее, но пока катастрофы не ожидали. Англичане стали готовиться к Рождеству. Им прислали с родины несметное количество „плум-пудингов“ и разных консервов, но танки для нашей армии не прибывали. Однако англичанам елки устроить не пришлось! Консервы, плум-пудинги, ром и многое другое более ценное, как сапоги, обмундирование и прочее попало в руки большевиков!

Приблизительно дня за три до английского Рождества пришел приказ спешно эвакуировать Таганрог. Генерал Бассиниано взялся эвакуировать в Новороссийск мою жену и внучку, что итальянцы исполнили удивительно внимательно и сердечно. Я же лично, за два дня до Рождества по новому стилю, получил приказание, до отхода поездов миссии, отправиться с майором Картером в Екатеринодар, где спешно строить радиостанцию и наладить телеграфное сообщение.

Захватив свои пожитки и простившись с женою, я ночью отправился на вокзал. Извозчика пришлось взять с боя, пригрозив вознице револьвером, так как офицеров уже не слушались. Результат получился неожиданный! Терроризованный извозчик удрал, оставив мне своего коня и пролетку, на которых не без труда, но благополучно добрался в полной тьме до вокзала.

Там нас ожидали два классных вагона и паровоз. Встретил майора Картера и почти всех английских офицеров, служивших на радиотелеграфе и „Индо“ в Таганроге, всего около 14 человек. Все мне были хорошо знакомы, настроение у всех было приподнятое.

В одном из предоставленных нам вагонов запела весьма комфортабельно устроиться жена бывшего губернатора X со своими тремя дочерями, разделив вагон на спальню, кабинет и столовую. Не без труда удалось объяснить этой решительной и воинственной даме, что вагон предоставлен офицерам английской миссии для специальной служебной командировки. Высадить ее так и не удалось, и стоило не мало хлопот поместить ее с её чадами в одно отделение. Не мало хлопот было с ней и в дороге. Перед самым отходом поезда к нам водворили вооруженную команд} в двадцать канадских стрелков, что нас тогда далеко не обрадовало, но впоследствии мы эту разумную меру оценили.

По своему обыкновению англичане в пути стали пить виски с конденсированным молоком, весьма невредный напиток. Испробовав изрядное количество этого напитка, все крепко заснули. Первым проснулся я. Вижу солнце высоко, и мы стоим на запасном пути в Ростове, а по маршруту должны были давно быть на пути к Екатеринодару. Мы — авангард оказались в арриергарде! Разведка на станции принесла нам неприятное известие, что все поезда с иностранными миссиями и штаб Главнокомандующего уже давно проехали, что свободных паровозов нет и что, по сведениям железнодорожной разведки, разъезды большевицкой кавалерии в двух верстах от Ростова. Сведения были далеко не утешительные! На наше счастье подошел поезд великобританских авиаторов с их аэропланами. Это был последний поезд, вышедший из Таганрога. Авиаторы рассказали, что когда они выезжали из Таганрога, то кавалерия Махно вступила в город Великие успела основательно обстрелять их поезд. Не без волокиты удалось прицепить наши два вагона к поезду авиаторов, так как русская железнодорожная прислуга неохотно работала, и к всеобщей радости мы двинулись в путь. Ехали нормально, спокойно, однообразно и конечно начали развлекаться любимым напитком: виски с молоком, добавляя „кери“. Приняв все это в изрядном количестве, в самом благодушном настроении доехали верст за пятнадцать до станции Тихорецкой, где стали. По какой причине стояли и сколько времени простояли определить трудно, ибо никто на эту стоянку особого внимания не обратил. Слишком все были заняты спорами о достоинствах нового сочетания виски, молока и рома с прибавлением разведенного кери. Действительно получался напиток, эквивалентный нектару богов, но от которого оставались с открытыми ртами. Больно кери жег! Канадские стрелки нашей охраны были заняты приблизительно тем же занятием.

Чтобы немного освежиться, я вышел на платформу вагона, уселся на ступеньку и машинально стал осматривать окружающую местность с очень невысокими холмами, перерезанными мелкими оврагами. Я стал замечать появление и исчезновение каких-то черных точек. Сие показалось мне весьма занимательным, и я стал внимательнее всматриваться. Нет сомнения! Появлявшиеся черные точки была наступающая цепь. Цепь в 1200-1400 шагах.

Моментально винные пары улетучились. Посмотрел в сторону паровоза. Вижу паровоза нет. Оказалось, что машинист-большевик отцепил паровоз и уехал, оставив вагоны и платформы. Возвратись поспешно в вагон, я сообщил компаньонам неприятное открытие. Не хотят верить, думают, что шутка. Почти силой заставил майора Картера убедиться самому. Вскоре наступающая с обеих сторон полотна железной дороги большевицкая цепь, непонятно откуда появившаяся, вероятно из местных организаций, открыла по нашему поезду редкий огонь. Удивительно, как у всех нас, точно по волшебству, исчезли винные пары. Канадские стрелки рассыпались по обеим сторонам полотна, выкатили пулемет, к счастью захваченный майором Картером, и стали отстреливаться, чем на время остановили наступающую цепь противника. Тем временем офицеры, в том числе и я, стали обливать из шприцев керосином, заранее припасенным летчиками на каждой платформе, аэропланы и разом все восемь зажгли. Взвился могший столб пламени и наш поезд запылал. Одновременно другая часть офицеров с неимоверными усилиями отцепила наши два вагона и откатила их от пылающих платформ. Молодцами работали англичане: спокойно, толково, флегматично, рассудительно. Затем все- офицеры залегли в цепь. Я стрелял из винтовки Картера, который руководил огнем.

Большевики, убедившись, что нас мало и обозленные поджогом аэропланов, представлявших для них лакомую добычу, стали смело и быстро наступать, несмотря на наш огонь, от которого, как было видно, многие падали и кувыркались. Уже они подошли к нам шагов на 500.

В это время, по счастью, подоспел из Тихорецкой новый паровоз, на котором за машиниста был английский офицер. Прицепили вагоны и умчались. Все было исполнено быстро, без суеты. Молодцы англичане! Возымел к ним с этой минуты большое уважение и почувствовал, что стал действительно членом их семьи. Позже выяснилось, что на станции Тихорецкой, видя бешено пронесшийся паровоз, смекнули в чем дело и английский офицер помчался на паровозе для выручки своих. Вряд ли предприимчивая жена губернатора была рада, что связалась с нами, и вряд ли она вторично поместится в офицерский вагон.

Поделившись свежими впечатлениями и не мало посмеявшись над нашей беспечностью, дали зарок не пить виски с кери и тут же стали готовить просто виски с молоком. Майор Картер уверял меня, бывшего в английском обмундировании с русскими погонами и кокардой, что если бы я на сей раз попался в руки большевиков, то не избежал бы виселицы. Вполне с этим согласился, но заметил ему, что ему бы выпала худшая участь и перед несомненным расстрелом ему бы сперва живьем содрали кожу с рук и ног. Так большевики поступили с двумя английскими артиллеристами, которых захватили при эвакуации Ростова. Ненависть большевиков к англичанам была феноменальна. Они не прощали им помощь белым танками и аэропланами, кстати старыми с театра войны.

К рассвету доехали до Екатеринодара. Все пути станции были запружены поездами штабов и беженцев. Жены атаманов и члены Кубанского краевого правительства жили весьма роскошно в своих поездах, что загромождало пути и создавало не мало затруднений для продвижения войск.

Иностранные миссии и отдел сношений проследовали прямо в Новороссийск. С этой минуты я поступил в полное подчинение великобританского командования. Жил в английской базе (штабе), спал в общей камере с англичанами, столовался в их собрании. Майор Картер любезно предоставил мне своего денщика, который чистил мне сапоги и одежду и ежедневно по утрам приносил „тэб“ с четырьмя кружками горячей воды. Это являлось громадным наслаждением и забытой роскошью и я снова зажил барином. Странную картину можно было наблюдать по утрам в нашей камере. Четырнадцать офицеров в костюме Адама одновременно мылись в „тэбах“ и сие омывание творилось как священнодействие.

Новый год по новому стилю встречали в английской базе, где было уже не мало беженцев, вывезенных из Таганрога. Последний был занят большевиками ранее предположенного, а потому находившиеся там огромные великобританские склады с обмундированием, обувью, оружием, снаряжением и консервами попали в руки большевиков. Отчасти это случилось вследствие упрямства англичан, желавших обязательно отпраздновать свое Рождество в Таганроге и поздно начавших эвакуацию складов. Сыны Альбиона заликовали, что смогли, наконец, справить свое Рождество и сесть традиционный пылающий горящим ромом плум-пудинг. Устроили танцы, разные развлечения и даже угостили всех присутствующих шампанским.

Моя служба была в высшей степени интересной. Приходилось переводить шифрованные депеши первостепенной важности. К сожалению, по ним было видно, как наше белое движение шаг за шагом проигрывалось.

Екатеринодар нас поражал в то время изобилием и богатством своего рынка съестных припасов. Жизнь в городе кипела, но кипела и всевозможная спекуляция, поглощавшая все мысли тылового офицерства.

Как выше упоминал, я спал в одной комнате с англичанами. Мой сосед по койке справа был милейший подполковник Канадских инженерных войск, недавно возвратившийся с постройки Мурманской железной дороги и спешно вызванный наладить железнодорожное дело на Кубани, что при царящем на Кубани хаосе оказалось делом не легким. Сосед слева был молодой капитан авиации, летчик, часто таинственно исчезавший по ночам и по два-три дня пропадавший, ни слова не говоривший по-русски и как будто плохо понимавший язык. Он состоял пилотом при начальнике базы и часто летал с своим начальником над расположением красных войск. Однажды, по ошибке, снизившись за их расположением, чуть-чуть не попался в руки большевиков и чудом спас начальника, себя и аппарат. Смелый, умный, интересный офицер. Не верилось мне, что он столь плохо понимает по-русски, казалось, что он больше притворяется. Впоследствии я убедился, что не ошибся.            .                                                                        .

Однажды ночью меня разбудил английский старший врач. Это меня не мало удивило, так как у меня с ним по службе ничего общего не было. Он стал меня просить, в виде огромного одолжения, возможно скорее достать католического священника и привезти его в великобританский госпиталь к умирающему от тифа английскому солдату.

Вставать из теплой постели не хотелось, да и не представлял себе, где в Екатеринодаре ночью я разыщу ксендза. Но было совестно отказать в помощи умирающему и, в сопровождении двух канадских сержантов, я двинулся на розыски. Решил, что адрес ксендза должны знать в аптеке, и стал усиленно стучать в первую попавшуюся. Открывает сонный армянин-аптекарь и долго не может понять, что, собственно, мне надо. Наконец, радостно постигает в чем дело и дает адрес. Было близко. Найдя указанный номер дома, снова стучу, на сей раз долго и упорно. Наконец открывают и просят войти. Мнимый ксендз хорошо заговорил по-французски. Сначала меня это удивило, но быстро решил, что имею дело с французским аббатом, не говорящим по-русски, или с польским ксендзом, не желающим говорить по-русски, а потому заговорил сам по-французски. Объясняю ему причину моего ночного посещения. Он приятно улыбается и готов со мною следовать, но скороговоркой добавляет, что он, собственно, не ксендз, а ... мулла, но что сие безразлично и к умирающему он поедет! Тут уж я раскрыл рот от удивления. Ответ меня уничтожил. Такого пассажа никак не ожидал. Сильно усомнившись в „безразличии", я не без труда и с извинением отделался от чрезмерно услужливого и любезного муллы.

Оказался снова на улице в поисках ксендза. Не без помощи допотопного револьвера, поражавшего своими солидными размерами, удалось убедить строптивого извозчика-армянина ехать в католический костел на краю города.

Большой красивый готический костел, окруженный садом, стоит за каменной оградой с решеткой. За той же оградой рядом расположен большой каменный трехэтажный дом и в последнем этаже светится окно и раздаются звуки рояля. Несомненно, достиг цели! Очевидно, дом ксендза! К счастью, ворота открыты.

Стучу в дверь дома. Молчат. Стучу сильнее. Молчат. Взяв саблю сержанта, барабаню в дверь её эфесом, подымая шум на весь квартал. Освещенное окно открывается и появляется белая фигура с тазом в руках. Раздается сердитый голос: — „Немедленно перестаньте шуметь, безобразники". Фигура опрокидывает таз и обливает водой. Возмущенно кричу: — „Чорт бы вас побрал. Я ищу ксендза к умирающему солдату. Я гвардии полковник, а не безобразник". Фигура возражает: — „Гвардии полковники по ночам не шляются и людей не тревожат. Знаем этих полковников. Не туда попали. Убирайтесь к диаволу". Окно захлопывается.

Потеряв всякое терпение, стучу изо всех сил. Оба сержанта, возмущенные таким неласковым приемом, помогают. Свет в окне исчезает, и вскоре входная дверь приотворяется. Появляется белая фигура и, осмотрев нас потайным фонарем, соглашается меня впустить, но при условии, чтобы сержанты отошли. Белая фигура в ночной рубашке, в белом колпаке с кисточкой оказалась самим ксендзом. После кратких переговоров ксендз соглашается со мной ехать, но с условием, что лично доставлю его обратно с моими спутниками сержантами.

В великобританском госпитале нас уже давно ждет старший врач. Сдаю ему на руки желчного ксендза и удаляюсь на крыльцо, так как меня ничуть не прельщает задерживаться в помещении тифозного госпиталя. Не успел я выкурить папироски, как вновь появляется старший врач и умоляет перевести исповедь умирающего. Ксендз не понимает по-английски, а солдат не говорит на другом языке, и без перевода упрямый ксендз причастия дать не хочет.

Ну и попал же я в скверную историю. Идти не хочется, но отказать совестно—человек умирает. Делать нечего, пошел. У постели замирающаго перевожу его шёпот. Но я туг на ухо, приходится нагибаться к самому его рту, а от больного пышет жаром. Исповедь кончилась. Больной получил причастие и удивительное дело, вижу собственными глазами, как ему становится лучше. Глаза оживают, голос становится почти нормальным.

Отвез ксендза домой. У себя он угостил меня отменной старкой и отличным венгерским вином и не пожелал взять ни копейки за ночное посещение больного. Бог меня спас, все сошла благополучно. Утешением и наградой было то, что солдат скоро выздоровел. Вера его спасла.

В миссии мои компаньоны ждали меня с бутылкой „Пипер-сек“, но предварительно старший врач заставил меня выпить хорошую кружку кипящего рома. Много смеялись рассказ о мулле, пожелавшем приобщить католика. Лихой мулла!

В офицерском собрании председательствует полковник Джулиус, полюбивший меня главным образом за то, что наши фамилии начинаются с тех же четырех букв при одинаковом числе букв в обеих фамилиях, в чем он усматривает сродство душ и добрую примету.

Все принарядились. Справляем рождение Короля Великобритании, Императора Индии.

Младший из нас за столом, молодой капитан встает и приносит из погреба четыре бутылки старого красного портвейна. По традициям, слуги не достойны приносить то вино, которое будут пить за здоровье Короля. Поставив бутылки перед полковником, капитан сам их откупоривает, наливает себе рюмку и поднимает ее до высоты лба. Все встают. Отчетливо, но не громко произносит: — „За здоровье Его Величества Короля", выпивает залпом рюмку и восклицает: „Хип, хип, хип, ура!“ Передает бутылку соседу, который сам себе наливает рюмку и выпивает тем же порядком. Все по очереди, в том числе и я, проделываем тоже.

Есть известная торжественность и прелесть в этом обычае. Много осмысленного, что за здоровье Короля каждый должен сам себе налить. Наше коллективное ура—мощнее.

Далее проявляется особая любезность ко мне. Капитан всем наливает рюмки. Все встают. Полковник Джулиус подымает снова до лба рюмку. Пауза. — „За процветание 1-го гвардейского Стрелкового русской Императорской гвардии полка и его представителя, нашего друга, полковника Джулиани. Хип, хип, хип, ура!“ Все стоя пьют, но не чокаются рюмками. Глубоко тронут.

С разрешения, полковника приказываю принести шампанского. Хорошо, что в кармане имеются английские суточные фунты. Сам наливаю всем бокалы. Пью за здоровье Его Величества Короля Великобритании и доблестной английской армии, нашей союзницы.

Вечером музыка. Отлично играет на рояле отставной русский генерал, зарабатывавший своей игрой свой хлеб насущный. Грустно и больно видеть заслуженного воина, забавляющего иностранцев. Он авангард по крестному пути, по которому всем нам скоро суждено будет идти.

В Екатеринодаре политическая обстановка быстро меняется с приближением красных сил. Большевики, задержавшись на некоторое время в Ростове и возмутив союзные миссии своими зверствами над белыми и иностранными офицерами, двинулись вперед и заняли Тихорецкую. Кубанские войска колебались, единства действий и солидарности в Белой армии не было. Кубанское краевое правительство хитрило и тайно проводило свою политику сепаратизма. Союзники, вернее англичане, видели эту двойственную игру, но пока делали вид, что её не замечают, и молча выполняли предначертания своего правительства.

Благодаря измене, секретный шифр Белой армии попал в руки большевиков. В Екатеринодарском Главтеоте (Главное телеграфное отделение) новый шифр еще не был известен. В миссии получается шифрованная телеграмма генерала Деникина. Английским шифром миссии ее расшифровать нельзя. Пробуют по очереди все известные шифры, толку нет. Майор Картер поручает мне с депешей, срочной и несомненно важной, пройти в русский штаб и постараться ее обязательно расшифровать. В Главтеоте помочь мне не могут. Иду в отделение штаба Главнокомандующего, где не без труда нахожу полковника генерального штаба, специалиста из секретного отдела шифров. Смотрит, пробует разные ключи, волуется, сердится, а толку нет. Всем хочется узнать содержание, несомненно важное, написанное какими то условными знаками, которых расшифровать не удается. Наконец ее разобрали так называемой „рулеткой и бирюльками".

Увы, депеша оказалась действительно первостепенной важности. Решается вопрос эвакуации. Генерал 'Деникин просит англичан помочь своими судами.

Речь идет об эвакуации из Одессы, Симферополя, Севастополя и Новороссийска гражданского населения — женщин, детей и мужчин — и военных старше 45-летнего возраста. Припасав якобы мало для армии, а накопление невоенного элемента мешает военным операциям.

Острая боль сжимает сердце. Снова неудача. Снова торжество на стороне красных. Снова правое дело гибнет.

Молча переглядываемся. У всех те же мысли, тяжёлые мысли. На душе не легко, все поняли, в чем суть. Затем начинаем друг друга обманывать. Эвакуация мол необходима как административная мера, вызванная накоплением беженцев. Она облегчит положение армии и даст ей свободу маневрирования.

Возвращаюсь в миссию с веселым беззаботным видом. Надо свои чувства скрыть и не выдать тайны. В миссии за вами следят беженцы. Дамы падки до новостей. Они весьма прозорливы, весьма догадливы.

Сообщаю Картеру суть депеши. Так как она первостепенной важности, то прошу мне дать в помощь переводчика из англичан, что было принято при важных переводах. Майор Картер приказывает позвать английского офицера. Картина !... не верю глазам ! Входит никто иной, как мой сосед слева по койке — капитан летчик, едва понимающий по-русски. На отличном русском языке он обращается ко мне с улыбкой: — „От души рад, полковник, что нам приходится вместе работать". Ну и черти же вы! Здорово умеете притворяться! Учиться нам от вас нужно! Достойны вы подражания!

Телеграмма переведена и доложена генералу Кизу. Она отправлена великобританскому Верховному комиссару в Константинополь. Первая ступень к предстоящей Голгофе заложена.

Мне приказано держать содержание телеграммы в строжайшем секрете. И без приказания понятно.

В Екатеринодаре как-то все разом изменилось. Состояние города стало тревожным. По ночам стрельба, участились нападения на одиночных офицеров. Слухи о каких-то „Зеленых". Это еще что за новость? В Новороссийске с ними ближе познакомимся, там зеленые себя показали.

Великобританская база в Екатеринодаре, в здании мужской гимназии, ставит у входных дверей парных часовых морской пехоты. В прихожей — караул с пулеметом. Вокруг здания — дневное и ночное патрулирование. К дверям нашей камеры с 8 ч. вечера до 8 ч. утра ставят часовых. Впускают по пропускам, проверяя личные документы. Все это указывает, что дела белой армии окончательно портятся.

В скором времени получаю приказание отправиться в Новороссийск, куда меня вызывает полковник Веледж. Прощаюсь с новыми друзьями весьма задушевно. Хоть и короткое время с вами прожил, но много с вами пережито! Много прожито, много прочувствовано в течение этих двадцати дней! Славные вы люди, когда ближе с вами познакомишься. Но великий ваш недостаток — ваша чрезмерная спесь, что всех не англичан считаете низшими существами, до которых лишь снисходите с пьедестала своего величия. Ошибаетесь жестоко, и вы также далеко не совершенны.

Небольшой мой багаж, последнюю мою собственность, англичане взялись доставить в Новороссийск. Я же, надев свои два вещевых мешка с самым необходимым и захватив свой допотопный револьвер, отправился пешком на вокзал. Абсолютно темно, электрическая станция окончательно забастовала. Бесконечные лужи, беспредельная грязь. Начинает дуть норд-ост, пронизывающий вас своим ледяным дыханием до мозга костей.

Непривлекателен Екатеринодар на прощание.

Отыскиваю почище теплушку в бесконечно длинном поезде, который с рассветом отправится в Новороссийск. Примостившись в углу, крепко засыпаю. Просыпаюсь от мерного шума колес. Мы давно покинули Екатеринодар

В моей теплушке оказались: Поручик итальянской службы Бачи, член итальянской миссии, с которым давно подружился еще в Таганроге; два сопровождающих его карабиниера, и при. теперешней обстановке не покинувшие свои треуголки Наполеоновских времен, артиллерийский капитан Королевских войск, только что возвратившийся с нашего фронта.

Последний был глубоко возмущен быстрым развалом войск. По его словам, Екатеринодару не продержаться и недели. Разложение в армии шло заметными шагами. Бойцы потеряли желание сражаться, войсковые единицы переутомились, снабжение почти прекратилось. Казаки себя держали совершенно самостоятельно, зачастую не исполняя приказаний начальников Добровольческой армии. Капитан был сильно огорчен, но и одновременно возмущен всем виденным. Уезжая теперь в отпуск в Англию, он вряд ли своими докладами мог нам принести пользу.

Сведения итальянца тоже были пессимистичны. По его мнению, генералу Деникину следовало бы приготовить эвакуацию Новороссийска, ибо с падением Екатеринодара ему не выдержать и десяти дней. Что касается итальянских подданных, которых накопилось порядочно в Новороссийске, то итальянское правительство решило их немедленно доставить на родину. Ждут лишь прибытия парохода, экстренно вызванного из Константинополя для их посадки.

Сопоставляя содержание телеграммы генерала Деникина об эвакуации гражданского населения со всем сейчас слышанным, приходили на ум грустные и неутешительные мысли. Очевидно Белое дело катилось по наклонной плоскости. Но что случилось? Что так разом изменилось? Еще так недавно казалось, что скоро будем в Москве. Все шло так блестяще! Враг всюду бежал! Победа за победой! Население нам казалось сочувствовало! Еще за двадцать пять дней до эвакуации Таганрога шла речь о переводе штаба армии и иностранных миссий в Харьков.

Болтая с итальянцами, незаметно докатили до подъёма и станции „Тоннельная". Здесь нас ожидал неприятный сюрприз. Со вчерашнего дня по ту сторону туннеля, в горах, появились сильные отряды „Зеленых".

Зеленые были дезертирами Белой и Красной армий, уклонившимися от сражений и борьбы, существовавшими исключительно грабежом. Много темного элемента к ним присоединилось. Не мало было между ними и офицеров, и даже гвардейских-монархистов, не желавших по своим убеждениям примыкать к белым. Эти офицеры умело руководили зелеными. Их шайки в горах были недосягаемы. Их число все возрастало. Они наносили не мало вреда как белым, так и красным. Налеты даже на Новороссийск поражали своей смелостью и чрезвычайной жестокостью. Выделялась между зелеными атаманша, поразительной красоты, соблазнявшая своими чарами не мало офицеров. Впоследствии она оказалась большевицкой шпионкой, была уличена и расстреляна. Однажды, и я в компании англичан, на которых она распространяла свои чары, с ней ужинал за одним столом в ресторане «Слон» в Новороссийске, где за большие деньги все можно было достать. Она действительно была удивительно красива, привлекательна и элегантна. Однако до чего мы были плохо осведомлены и беспечны. Ужинаем с одним из главных руководителей зеленых и этого не подозреваем.

Итак, в Тоннельной нам не советовали ехать дальше без надежной охраны, предупреждая что железнодорожный путь наверное поврежден и нас поджидает засада. Последний прошедший поезд должен был вступить в бой с зелеными и исправить себе путь. Проверив состав нашего поезда, удостоверились, что в нем имеется: двадцать вооруженных офицеров, двенадцать канадских стрелков и два итальянских карабинера. Машинистом — английский сержант. Старшим в поезде оказался полковник великобританской службы.

Решив, что нас вполне достаточно, чтобы отразить случайное нападение, посадили на паровоз капитана артиллериста с 12 стрелками и двинулись в путь. Проехали туннель и стали спускаться к Новороссийску. Все шло благополучно и начали думать, что рассказы о зеленых плод досужей фантазии напуганных железнодорожников. Но на крутом повороте железнодорожного полотна в довольно густой роще нас поджидали зеленые. Своевременно мы заметили, что на протяжении пяти сажень сняты рельсы. Как только остановились, попали под порядочный ружейный огонь со стороны рощи. Ответили дружным огнем. Перестрелка длилась недолго. Зеленые, встретив отпор, ушли. Ранеными оказались: легко в ногу — карабинер и тяжело в грудь на вылет — канадский стрелок. Пуля поцарапала шею великобританского полковника.

Исправив путь, в чем я по старой памяти юнкера Николаевского инженерного училища принимал деятельное участие, благополучно доехали до Новороссийска.

На вокзале встретил своего младшего сына Михаила, быстро докатившего меня в автомобиле итальянской миссии в дом, где жила моя жена. Итальянцы слово свое сдержали. Доставили жену в Новороссийск и предоставили ей комнату, любезно для неё реквизированную начальником итальянской морской миссии, капитаном 2-го ранга Орнати. Сердечное, душевное им за это спасибо.

Город был уже переполнен беженцами. Приехал в Новороссийск накануне нашего Нового года, последнего проведенного в России.

А. Джулиани.

Набросано в Новороссийске.

Исправлено во Флоренции.

15-го августа 1931 г.