Часть 1.         Часть 3.

Часть 2.         Далее ч. 4.

СЫНЫ ВОСХОДЯЩЕГО СОЛНЦА. ИСТОРИЯ ЯПОНСКИХ САМУРАЕВ. Ч. 3

Гордый  внук «Потрясателя Вселенной» из рода Борджигин каан Хубилай, повелитель не менее чем одной пятой тогдашней ойкумены (обитаемой суши) и половины тогдашнего человечества, принял вызов, брошенный ему молодым «сиккэном»,  и стал готовить новую экспедицию в Страну Восходящего Солнца. В 1281 году Великий хан послал на покорение Чипунгу гораздо лучше оснащенную флотилию и гораздо более многочисленный десантный корпус – сто сорок тысяч (!) отборных воинов  на тысяче  кораблей. Однако за прошедшие годы отважные  сыны Ямато не сидели, сложа руки. Они построили мощные береговые укрепления, возведенные так близко к берегу, чтобы высадившийся на него неприятельский десант (прежде всего - конница) не мог бы развернуться и построиться в боевые порядки, и загодя приготовились  к новому юаньскому вторжению. Когда татаро-монголо-китайско-корейские интервенты прибыли к берегам Страны Восходящего Солнца (опять в Тикудзэн), их там уже поджидала во всеоружии преисполненная мужества отчаяния самурайская армия. Два месяца подряд десантники каана Хубилая  сражались  с японскими самураями, стремясь хотя бы закрепиться на побережье ненавистного Чипунгу, но «боевые холопы» Страны Восходящего Солнца всякий раз сбрасывали «заморских варваров» в море. Наконец, налетевший новый ураган – «Божественный Ветер», «Камикадзе», как и семь лет назад, разметал огромную юаньскую флотилию, уничтожив больше половины уже второй по счету «Непобедимой Армады» каана Хубилая, состоявшей в основном из построенных наспех и, главным образом, не морских, а речных судов, не рассчитанных на шторм и потому шедших на дно, как скорлупки. «Ками подули – и они рассеялись»...

Юаньцы больше не нападали на негостеприимный  Чипунгу (возможно, в их отказе от дальнейших попыток подчинить себе оказавшуюся неожиданно таким «твердым орешком» непокорную островную державу сыграло роль и то, что они увидели в Японии своими собственными глазами и что разительно отличалось от рассказов об этой стране, ходивших при дворе Великого хана в Ханбалыке – ни о каких домах и храмах с золотыми крышами или улицах, вымощенных крупным жемчугом и драгоценными камнями, не было и речи). И вообще, каану Хубилаю явно не везло в войне на море. Организованная всемогущим потомком Чингисхана военно-морская экспедиция с целью покорения индонезийского острова Явы также завершилась неудачей.

Божественный Ветер – «Камикадзе» - вызванный молитвами Тэнно, дважды спас Страну Восходящего Солнца от монголо-татаро-китайско-корейского вторжения во второй половине XIII века, когда могущество державы Чингисидов достигло своего апогея (именно после двукратного отражения японцами нашествия монголо-татар мировая держава Чингисидов начала неуклонно клониться к упадку). Урок, данный самураями континентальным недругам Японии, запомнился им так хорошо, что даже в период сменившей юаньских Чингисидов на китайском троне могущественных Императоров династии Мин (1386-1644), о которой у нас еще пойдет речь далее, чей флотоводец Чжэн Хэ во главе гигантской армады, доходившей в первой половине XV века до берегов Индостана, Шри Ланки, Малайи, Аравии, Африки, подчинив китайской державе множество государств, в числе этих подчиненных государств не было Японии, ибо напасть на Страну Восходящего Солнца китайцы не решились, боясь Божественного Ветра.

Данные факты широко известны, как и то, что в 1945 году японские летчики-смертники, также названные, в честь и в память того, оказавшегося спасительным для державы Ямато, средневекового Божественного Ветра, «камикадзе», многократно атаковали на своих начиненных взрывчаткой самолетах (поэтично именуемых «цветами вишни» - в память о знаменитых строфах древнего стихотворца, сравнивающего скоротечность жизни самурая с эфемерным, но прекрасным, цветком японской вишни-сакуры) армаду военно-морского флота Соединенных Штатов Америки, направлявшуюся к берегам островной Империи. Некоторым летчикам-«камикадзе» удалось поджечь, повредить или даже потопить американские военные корабли, хотя большинство из пилотов-самоубийц было сбито американской зенитной артиллерией еще на подходе к цели. Менее известен другой, поистине удивительный (во всяком случае, для тех, кто не верит в существование синтоистских богов-«ками») факт: в результате самоубийственных налетов пилотов-смертников на море разыгрался сильнейший тайфун, новая Божественная Буря, разметавшая американский флот вторжения и нанесшая ему столь серьезные потери, что стратегам США пришлось отказаться от попыток претворить в жизнь свой план вторжения на Японские острова с моря и вместо этого применить ядерное оружие.

Кстати говоря, не всем известно, что у Японии в годы Второй мировой  была собственная программа по созданию ядерного оружия. Атомные бомбардировки японских городов Хиросимы и Нагасаки американцами 6 и 9 августа 1956 года повергли в шок и ужас как Японию, так и и весь мир, но одного японского ученого, они наверняка не удивили. Физик Ёсио Нисина беспокоился о возможности ядерного удара по державе Ямато еще с 1939 года. Нисина был руководителем первой программы по созданию ядерного оружия в Японии, стартовавшей в апреле 1941 года. К 1943 году комитет японских ученых-атомщиков под руководством Нисины пришел к выводу, что создание ядерного оружия будет возможным, но очень затруднительным, делом, даже для Соединенных Штатов Америки. Но и после вынесения этого заключения, японцы продолжали исследовать возможность создания ядерного оружия в рамках другого проекта, известного под названием «F-Go Project», под руководством физика Бунсаку Аракацу. Японцы обладали всеми знаниями, необходимыми для создания своей атомной бомбы, но им не хватало собственных ресурсов, вследствие чего они были вынуждены сотрудничать в области ядерных разработок с гитлеровской Германией. Доказательством тому служит, в частности, следующий факт: в мае 1945 года корабли Военно-Морского флота США перехватили германскую подводную лодку, шедшую в Токио с пятьюстами сорока килограммами окиси урана на борту. Но это так, к слову...

ПАДЕНИЕ КАМАКУРСКОГО СЁГУНАТА

Недаром говорится, что «ничто не вечно под луной». С течением времени военные губернаторы-«сюго» становились все более независимыми от Камакурского сёгуната. «Сюго» превращались в крупных феодалов, сосредотачивая в своих руках все больше земельных владений. Особенно усилились родовитые дома юго-западных провинций, значительно увеличивших свои вооруженные силы. Япония вела оживленную торговлю с Китаем. Благодаря этой весьма прибыльной торговле обогащались не только купцы и ремесленники, но и феодалы западных и юго-западных провинций, откуда в основном велась эта торговля. Не желая мириться с усилением отдельных «воинских домов», Камакурский сёгунат препятствовал рыночной деятельности феодалов, ремесленников, торговцев и зажиточного крестьянства. Это послужило поводом для восстания против власти сёгуната.

Противоречиями между феодалами и сёгунатом решил воспользоваться честолюбивый  Микадо Го-Дайго, с юных лет мечтавший вернуть Императорскому дому политическую власть. Подобно своим предшественникам в аналогичной ситуации, предприимчивый Божественный Тэнно привлек на свою сторону многих влиятельных феодалов, недовольных сёгунатом, в том числе юго-западного феодала Такаудзи Асикагу и восточного феодала Ёсисаду Нитту. Первые попытки разгромить войска Камакурского сёгуната, предпринятые в 1324 и в 1332 году, окончились неудачей. Однако в начале мая 1333 года Такаудзи Асикаге удалось захватить Императорскую столицу Киото, а Ёсисаде Нитте – сёгунскую столицу Камакуру (в благодарность за победу Нитта принес свой меч в жертву усердно почитаемой им  богине Солнца Аматэрасу Омиками, бросив его в морские волны, что, согласитесь, напоминает историю о короле Артура, повелевшем своему последнему верному рыцарю поступить аналогичным образом со своим верным мечом Экскалибуром).

Оказавшись в совершенно безвыходном положении, «сёгун» и сохранившие ему верность восемь сотен «боевых холопов» совершили коллективное самоубийство. Камакурский  сёгунат был уничтожен, после чего победители – Асикага и Нитта – не замедлили вступить между собой в борьбу на его обломках. Такаудзи Асикага представлял передовой, экономически развитый западный район, Ёсисада Нитта – отсталый восточный. В то время как на западе Японии, где было много заливных рисовых полей и налаженных водных транспортных путей, развивались ремесла и процветала торговля, на востоке Страны Восходящего Солнца царило запустение, торговля и ремесла еле тлели. Экономически победа Асикаги была предрешена.  В 1338 году Нитта потерпел поражение при осаде крепости поддерживавших Асикагу монахов буддийского духовно-военного Ордена Фудзисима и, раненый в лоб вражеской стрелой, пробившей его шлем, покончил с собой весьма необычным для самурая способом. Он не стал вспарывать себе живот, в соответствии с ритуалом «сэппуку» (вероятно, вследствие нехватки времени), а якобы сам отрезал себе голову своим собственнымп мечом, так что на рисовое поле, в котором увяз его конь, сначала скатилась отделенная от тела голова, а затем упало и обезглавленное тело покорителя Камакуры. На первый взгляд история его самоубийства кажется неправдоподобной, но, учитывая горячку боя, фанатичную преданность Ёсисады Нитты самурайскому кодексу чести и остроту самурайского меча...кто знает? «Темна вода во облацех», как выражались в подобных случаях наши далекие предки...

Как бы то ни было, но титул «сёгуна» перешел к представителям «военного дома» Асикага. Его глава, благородный самурай Такаудзи Асикага (1305-1358), однако, не стал восстанавливать разрушенную Камакуру и, вместе со своим новым «бакуфу», переселился в Императорскую столицу Киото. Ему хотелось быть поближе к Божественному Тэнно (а главное, к придворному окружению последнего), в целях осуществления более эффективного контроля. Однако, как вскоре выяснилось, это решение было роковой ошибкой.

Попав в Киото, новые предводители самураев, не искушенные еще в делах управления, сразу же угодили в водоворот интриг Императорского двора. Воины, привыкшие к железной дисциплине и суровой жизни, попав в изобиловавшую соблазнами столицу, погрязли в разврате, роскоши, а главное – безделье. Чтобы сравняться с надменной и кичливой придворной знатью «кугэ», «сёгун» Асикага  и влиятельные самураи из его окружения (основавшие так называемый «сёгунат Муромати») стали, подражая «кугэ», строить себе великолепные дворцы в китайском вкусе, окруженные садами, каждый из которых был произведением искусства. Они участвовали в приемах, празднествах и театральных представлениях, содержали дорогостоящих наложниц и... все чаще пренебрегали государственными делами. Последствия не заставили себя долго ждать. Как только военные губернаторы-«сюго», которых «сёгун» прежде держал в строгости, почувствовали, что суровая хватка «бакуфу» ослабевает, они начали хозяйничать у себя в провинциях по своему усмотрению Уже в XV веке многие из местных правителей жили как владетельные князья – «даймё» (что означает, как мы помним, буквально: «великое имя»). Они формировали собственные отряды самураев, во главе которых нападали на своих соседей, видя в каждом врага, пока, наконец, отдельные стычки не переросли в настоящую гражданскую войну, все шире и шире расползавшуюся по стране.

Последующую фазу этой войны «всех против всех» называют «сэнгоку  дзидай», то есть буквально: «эпоха воюющих (между собой – В.А.) провинций». Длилась она с 1478 по 1577 год, то есть целое столетие. Это время было ужасным для Страны Восходящего Солнца и для почти всех жителей - кроме представителей сословия «боевых холопов» – уж они-то могли вволю предаваться ратным утехам, получив вдобавок небывалые дотоле возможности «служебного роста» (в течение этого столетия практически каждый «буси» мог сделать совершенно головокружительную и немыслимую ранее военную карьеру, дослужившись от рядового «боевого холопа» до генерала и даже министра, пока этому «безобразию» - с точки зрения родовитых аристократов, разумеется! - не положил конец диктатор Хидэёси Тоётоми, сам выбившийся «в люди» из самых низов)!

В пору всеобщего безумия «боевые холопы», веками воспитываемые в духе верности и преданности господину, стали совершать поступки, совершенно немыслимые для самурая прежде. Все чаще начальники самурайских отрядов восставали против нанявших их владетельных князей-«даймё», которым недавно, в духе лучших самурайских традиций, клялись в верности не на жизнь, а на смерть, убивали их или изгоняли, присваивая себе их владения. Наступила эпоха потрясения устоев прежней жизни, которую историки называют «гэкокудзё» («низшие одолевают высших»). О том, как эта вакханалия измен и кровопролитий сказалась на японском обществе, красноречиво свидетельствуют следующие цифры.

В начале «эпохи воюющих провинций» в Японии насчитывалось приблизительно двести шестьдесят «даймё», причем все они происходили из благородных самурайских родов. К концу эпохи «сэнгоку дзидай» во всей Японии осталось не больше десятка «даймё», именуемых «сэнгоку даймё» (буквально: «князьями воюющих провинций») – мелких, тщеславных провинциальных князьков, нередко являвшихся не потомственными знатными самураями, а людьми сомнительного происхождения, которые в смутное время пробивались наверх собственными силами, не брезгуя поступками, несовместимыми с канонами самурайской чести.

Этот мрачный, тревожный период истории Страны Восходящего Солнца, наполненный бесконечными кровавыми междоусобицами, не мог не наложить столь же мрачного и тревожного отпечатка на все мироощущение и восприятие действительности тогдашними японцами. Мыслители Смутного времени придерживались преимущественно буддийской картины мира и, увидев в становившейся все более мрачной и беспросветной ситуации доказательство правильности концепции о неизбежном ухудшении «качества» времени после достижения Буддой нирваны, много говорили и писали об упадке власти и морали и даже о конце времен, интерпретируемом, прежде всего, как прекращение Императорской династии (ведь Император - «Хозяин Времени»!). Общий пессимистический настрой эпохи смут сказывался на всем - в том числе, даже на восприятии размеров и месторасположения Страны Восходящего Солнца ее не видящими в будущем ничего хорошего сынами. Как известно, буддийская картина мира предполагает, что в центре мира располагается мировая гора Меру (Сумеру), окруженная четырьмя «материками». К этим «материкам», в свою очередь, примыкает великое множество более мелких островных стран, уподоблявшихся разбросанным в море просяным зернышкам («дзокусан коку»). Таким образом, Страна Восходящего Солнца противопоставлялась своими тогдашними мыслителями большим, «материковым странам, прежде всего - Индии и Китаю, да и место ей отводилось близ побережья Южного материка, далеко от Мировой горы Меру (или же Сумеру) и исходящей от этой горы благодати.

ВОССТАНОВЛЕНИЕ ЕДИНСТВА ДЕРЖАВЫ ЯМАТО

В середине XVI века казалось, что Империя Ямато, сотрясаемая сменявшими друг друга бесконечной чередой гражданскими войнами, сливавшимися фактически в одну непрерывную войну, того и гляди безвозвратно развалится на отдельные, враждебные друг другу государства и лишь чудо сможет предотвратить окончательный распад и вернуть стране долгожданный (для всех, кроме живших войной и раздорами самураев!) мир.

Но свершилось очередное чудо, не меньшее, чем «Камикадзе». «Даймё» провинции Овари (расположенной в центральной части острова Хонсю) Нобунага Ода (1534-1582) совершенно неожиданно стал спасителем страны.

Нобунага родился в 1534 году. Его отец, Нобухидэ Ода, был одним из «даймё» провинции Овари. Нобунага Ода был выдающимся человеком – целеустремленным, прозорливым, лишенным предрассудков, хладнокровным, вероломным и хитрым. Вдобавок он оказался гениальным полководцем. Самым главным врагом клана Ода был «даймё» Ёсимото Имагава. Разгром его войск в битве при Окэгасаме в 1560 году, при деятельном участии молодого Нобунаги, оказался событием, одинаково важным как для семейства Ода, так и для всей Японии. Подобно своему отцу Нобухиде, Нобунага Ода был убежденным сторонником введения в самурайских войсках новых военных технологий, что и продемонстрировал в 1553 году в ходе визита к своему тестю Досану Сайто. В свиту Нобунаги входили, между прочим, тысяча триста пехотницев-«асигару», восемьсот из которых были вооружены длинными копьями, а пятьсот – аркебузами-«тэппо». Досан Сайто не смог сдержать своего восхищения. По горькой иронии судьбы, самым успешным из всех будущих завоевательных походов Нобунаги Оды был поход 1567 года, направленный против внука Сайто, у которого Нобунага в результате отнял замок Гифу. Совершив целый ряд удачных военных походов против крупных феодалов и сломив мощь влиятельных буддийских монастырей (обладавших многочисленными боевыми отрядами воинов-монахов, наподобие духовно-рыцарских Орденов средневековой Европы, и активно участвовавших в междоусобных войнах), Нобунага сумел подчинить своей власти центр Страны Восходящего Солнца со столицей Киото. В борьбе с буддийскими монастырями Ода пользовался активной поддержкой католических миссионеров из Ордена иезуитов, проводивших, по поручению папского престола и своего генерала  (глава римско-католического клерикального Ордена иезуитов, или, по-латыни, Societas Jesu, то есть «Общества Иисуса», официально именовался и именуется, подобно главам других клерикальных Орденов по сей день «генералом», а неофициально – «черным папой») в описываемый период активную миссионерскую деятельность в Китае и Японии, а заодно снабжавших своего подопечного всем необходимым. Нобунага Ода был не только крещен по обряду римско-католической церкви и не только брал с собой в походы христианских католических священников, громогласно восклицая: «Амен!»  («Амен!» - латинский вариант формулы «Аминь!», от древнееврейского: «Да будет так!»), когда те благословляли его на бой с «неверными». Эпизод такого благословения Нобунаги отцами-иезуитами вошел в знаменитый художественный  фильм Акиры Куросавы «Кагэмуся» («Тень воина»). Нобунага носил на поле боя западноевропейские рыцарские доспехи и шлем с забралом, присланные ему в дар самим папой римским через короля Португалии. Как церковный, так и светский владыка «латинян» надеялись, с помощью Нобунаги, христианизировать далекую Японию, столь желанную для западных европейцев еще со времен Марко Поло, и тем самым подчинить ее своей власти). Ради этого он были готовы вооружить своего подопечного не известными ранее в Стране Восходящего Солнца, знаниями (особенно в области математики, физики и астрономии), а главное - огнестрельным оружием. Впрочем, вскоре искусные и оказавшиеся уже в те давние времена чрезвычайно восприимчивыми ко всему новому японские мастера-оружейники, взяв за образец западноевропейские аркебузы, наладили производство собственного огнестрельного оружия (об этом будет еще подробнее рассказано далее).

Кстати говоря, не всем известно, что первым японцем, окрещенным по римско-католическому обряду, был находившийся в бегах убийца. В 1546 году тридцатипятилетний самурай Андзиро скрывался от правосудия за убийство человека в драке. Скрываясь в торговом порту Кагосима, Андзиро познакомился с несколькими португальцами, которые сжалились над ним и тайно перевезли в Малакку, тогдашнюю колонию Португалии. В период своего пребывания за границей Андзиро изучил португальский язык и принял Святое Крещение под именем Паулу ди-Санта-Фе, став первым японским христианином. Он также встретился со священником-миссионером Франциском Ксаверием, отправившимся летом 1549 года с Андзиро в Японию, чтобы основать там христианскую миссию. Но их попытка завершилась неудачей. Пути Андзиро и Ксаверия разошлись. Потерпев неудачу в Японии, иезуит-миссионер решил попытать счастья в Китае. Хотя Франциску Ксаверию и не удалось евангелизировать Японию, он, в конце концов, был причислен католической церковью к лику святых и объявлен покровителем христианских миссионеров. Андзиро же умер в полной безвестности и был совершенно забыт. По одной из версий, он даже закончил жизнь морским разбойником. Но это так, к слову...

В 1568 году Нобунага Ода, разместив свою ставку в замке Гифу, в союзе со своим верным вассалом Иэясу Токугавой, следовавшим за ним в арьергарде по дороге Токайдо и прикрывавшим его с тыла, вступил в Киото и отрешил от власти Ёсиаки – последнего «сёгуна» из «военного дома» Асикага, находившегося с тех пор «в бегах» (по другим данным, последнее событие произошло в 1573 году.). Взятие Киото Нобунагой Одой явилось важным символическим шагом. Все другие крупные «даймё», вынашивавшие сходные планы, были крайне раздосадованы тем, что связавшийся с христианскими «заморскими чертями», именуемыми по-японски также «намбандзин» («варвары с Юга»), Нобунага их опередил. Главными противниками подобного внутриполитического развития на местах были могущественные семейства Адзаи и Асакура, угрожавшие Нобунаге с севера. В 1570 году Нобунага Ода одержал над этими враждебными вынашиваемой им идее объединения Японии от моря и до моря кланами победу в сражении при Анегаве. Ожесточенная битва шла весь жаркий летний день в ложе реки Анегавы. Согласно свидетельствам очевидцев, это было сражение в классическом самурайском стиле, с большим количеством единоборств, преимущественно на мечах.  Нобунага позаботился о том, чтобы на протяжении трех последующих лет от  кланов Асакура и Адзаи не осталось и следа. Овладев их родовыми замками Одани и Итидзё га тани, Ода разместил в них свои собственные гарнизоны.

Однако оставалась еще не устраненной угроза в лице популярной буддийской секты «дзёдо-синсю», с армиями которой – «Икко-икки», Нобунаге пришлось воевать на протяжении долгих двенадцати лет. Воинственные буддисты оказались гораздо более серьезным препятствием на пути к осуществлению далеко идущих планов Нобунаги, чем кто-либо из соперничавших с ним «даймё». В определенный момент эти буддийские армии, состоявшие не только из воинов-монахов, но и из восставших крестьян, превратились в самостоятельную силу на японской политической арене. В провинции Кага они даже изгнали тамошнего «даймё» из его родовых владений, учредив там своеобразное «государство в государстве» под контролем многочисленных мелких землевладельцев и крестьян, объединенных фанатичной верой в правоту вероучения своей секты.

Война с «Икко-икки» из района Осаки стала причиной самой продолжительной осады в японской истории. В ходе этой кампании Нобунага Ода был вынужден несколько раз осаждать храм-крепость Исияма Хонъяндзи. Главной целью его продолжительного и кровопролитныого похода был захват этого мощного замкового комплекса, построенного по последнему слову тогдашней фортификационной архитектуры в море камышей и рек. Подкрепления и провиант для осажденного крепостного гарнизона приходилось подвозить по воде, воспользовавшись щедрой и активной помощью самурайского клана Мори, под обстрелом многочисленных аркебузиров осажденных (в войсках «Икко-икки» имелось большое количество огнестрельного оружия – восприимчивые ко всему новому талантливые японские оружейники к этому времени уже наловчились производить «тэппо» и поставили производство местных копий заморских «огненных трубок» на поток).

Кроме неукротимых фанатиков «Икко-икки», Нобунаге угрожала еще одна армия, одержимая столь же неистовым религиозным пылом – буддийская секта, члены которой – воины-монахи, не признававшие законность киотских властей, издавна обитали на священной горе Хэйдзян – центре тэндай-буддизма. Теперь они объединились с «Икко-икки» и выступили против Нобунаги Оды. Когда последний в 1570 году вторгся в провинцию Этидзэн и проходил мимо подножия священной горы Хэйдзян, то сразу сообразил, что засевшие на горе монахи-воины угрожают его коммуникациям севернее Киото. В 1571 году Ода окружил гору многочисленным войском. «Боевые холопы» Нобунаги, постепенно восходя по горным тропам к вершине, уничтожали на своем пути все живое, включая безоружных буддийских священнослужителей и гражданских лиц, невзирая на пол и возраст. Кровавая расправа с правыми и виноватыми явилась грозным предупреждением всем, кто осмелился бы встать у него на пути. Штурм горы Хэйдзян был, возможно, единственной военной операцией Нобунаги Оды, в ходе которой некоторые его подчиненные – вплоть до генералов-«тайсё» - отказывались, будто бы забыв о самурайской верности и дисциплине, выполнять отданные им приказы – и не были за это наказаны...

Как бы то ни было, не без помощи подобных наглядных примеров присущей ему крайней беспощадности, Нобунага становился раз от разу все сильнее. В 1575 году он одержал свою самую знаменитую победу при осаде замка Нагасино. Нагасино, пограничный замок клана Ода, подвергся нападению воинственного князя Кацуёри Такэды. Нобунага поспешил на помощь своему осажденному войсками Такэды в крепости гарнизону. Его укрепленные оборонительные линии располагались на расстоянии нескольких ри (японский эквивалент китайской единицы измерения расстояния «ли», равный примерно пятистам метрам) от осажденной крепости. «Воинский дом» Такэда был известен своей многочисленной тяжеловооруженной конницей и пристрастием к применению огнестрельного оружия. Но на этот раз он столкнулся с противником, вооруженным тремя тысячами аркебуз-«тэппо» (к тому времени войско Нобунаги насчитывало в своем составе целый десятитысячный корпус аркебузиров во главе с командующим в чине генерала, именовавшимся «тэппо-тайсё»). Аркебузиры Нобунаги Оды были настолько дисциплинированными, что, хладнокровно подпустив поближе неприятельскую тяжелую кавалерию, почти в упор вели по ней огонь организованными залпами (по принципу «поточного огня»), выкашивавшими ряды снова и снова атаковавших их позиции конных «боевых холопов» Кацуёри Такэды. Сила нападающих была подорвана, и в последовавшей вслед за расстрелом кавалерии Такэды рукопашной схватке «буси» Нобунаги Оды одержали полную победу над войском Такэды (потерявшим более семидесяти процентов своего личного состава).

В 1576 году Нобунага построил сильно укрепленный замок Адзути, в который перенес свою ставку. В призамковом городе по его повелению были построены римско-католическая церковь и семинария для обучения христианских священников из числа японцев. В Адзути Нобунага находился на достаточном удалении от Киото, чтобы чувствовать себя в безопасности от всякого рода неприятных неожиданностей, но в то же время достаточно близко от столицы, чтобы сразу же вмешаться, в случае нежелательного для него изменения ситуации, и взять ее под контроль. В 1578 году войско Нобунаги Оды, при поддержке войск клана Мори, приняло участие в целой серии ожесточенных боев (как на суше, так и на воде) с отрядами буддийских фанатиков «Икко-икки» при Кидзугавагути, в 1579 году совершило несколько походов против «Икко-икки» в районе Осаки, а в 1580 году – против непокорных ему провинций Исе и Ига.

В состав войск Нобунаги Оды входили два отборных конных самурайских подразделения – «Красные дьяволы» (облаченные в кроваво-красные доспехи и шлемы, с красными опознавательными флагами за спиной), в составе которых начинал свою военную карьеру знаменитый впоследствии «тайсё» Маэда Тосииэ, и «Черные дьяволы» (облаченные, соответственно, в черные доспехи и шлемы, каждый из которых имел за спиной пару своеобразных «крыльев» с позолоченными «перьями»; они напоминали крылья за спинами тогдашних кавалеристов армии турок-османов, польско-литовских гусар и конных телохранителей-«жильцов» Великих Государей Московских). В рядах «Черных дьяволов» Нобунаги Оды начинал свою карьеру прославленный «тайсё» Наримаса Саса.

Уже в 1582 году Нобунага Ода, опираясь на свою многочисленную, оснащенную высококачественным огнестрельным оружием и обладавшую сильной самурайской конницей, армию,  контролировал большую часть Центральной Японии, включая Киото, и важные в стратегическом отношении, ведущие на восток дороги Такайдо и Накасэндо. Разгромив в 1580 году войска враждебного ему «даймё» Хонгандзи Исиямы, Нобунага впервые за годы своей блестящей военно-политической карьеры начал распространять свое влиянипе в западном направлении. Два его наиболее опытных и одаренных «тайсё» повели – каждый по отдельности, но параллельно - наступление на запад. Хидэёси Тоётоми занялся умиротворением Западного побережья острова Хонсю, а его соратник Мицухидэ Акэти преследовал аналогичные цели к северу от Японского моря. Многие из военных походов Хидэёси были направлены против ранее союзного Нобунаге самурайского клана Мори. Наконец, летом 1582 года он подступил к родовому замку Мори – Такамацу, терпеливо выжидая, пока замок будет затоплен речными водами, поднявшимися от возведенных по его приказу дамб. И в этот момент Хидэёси получил известие, в корне изменившее всю его дальнейшую жизнь, как и судьбу Страны Восходящего Солнца. Упорное сопротивление самураев клана Мори вынудило Хидэёси запросить у своего сюзерена Нобунаги Оды подкреплений. Ода выслал ему подкрепления под командованием Муцухидэ Акэти, намереваясь выступить вскоре следом за ними. Тем самым Нобунага остался без достаточно сильной защиты. В ту же ночь Акэти развернул войска, отданные Нобунагой Одой ему под начало, двинул их обратно на Киото и напал на Нобунагу, которому впервые изменило счастье. Нобунага Ода, окруженный в киотском храме мятежными войсками восставшего против него полководца, был вынужден покончить с собой  (а по другой версии – пал от руки Мицухидэ Акэти, которого в свое время, в порыве гнева, смертельно оскорбил, ударив по голове веером). Япония снова скатилась на грань катастрофы.

Так погиб первый объединитель Японии и один из величайших самурайских полководцев. Его организационные таланты, выдающиеся способности тактика и активное использование им современнейших по тем временам военных технологий поставили его в ряд самых выдающихся военачальников державы Ямато.

Другой отличительной особенностью Нобунаги Оды была его вошедшая в пословицу беспощадность. Побежденные самурайские кланы, осмелившиеся сопротивляться ему, обычно истреблялись Нобунагой Одой поголовно (за исключением Хонгандзи Исиямы – но это исключение стало не более чем подтверждением правила). Неприятелей этот своеобразный японский христианин (видимо, почитавший Ветхий Завет больше Нового) вырезал буквально тысячами, и его насильственная смерть стала, в сущности, вполне закономерным завершением преисполненной насилия жизни объединителя Японии.

Тем, что дело объединения Страны Восходящего Солнца было все-таки продолжено, держава Ямато была обязана самому способному из полководцев покойного Нобунаги Оды – Хидэёси Тоётоми (1536-1598, а согласно другим источникам – 1537– -1598), выдающемуся японскому военному и политическому деятелю, в свою очередь объединившему средневековую Японию - выходцу отнюдь не из благородного и доблестного самурайского, а из всеми презираемого (к описываемому времени) крестьянского сословия, Так, во всяком случае, гласит наиболее распространенная (хотя и всего лишь одна из многих) версия происхождения будущего диктатора и очередного объединителя Страны Восходящего Солнца.

Согласно этой наиболее распространенной версии, Хидэёси родился в крестьянской семье в провинции Овари в 1536 (или в 1537) году. В юные годы, возжелав стать самураем, он последовательно нанимался на службу к нескольким военачальникам, пока в 1554 году  не присоединился окончательно к будущему властителю провинции Овари — Нобунаге Оде. Последний возвел Хидэёси в чин генерала-«тайсё» за блестящий ум и выдающиеся военные способности. Среди подвигов, принесших крестьянскому (?) сыну популярность в самурайской среде, современники называли форсированное («за одну ночь») строительство замка Суномата в 1566 году, прикрытие тылов армии Нобунаги Оды в битве при Канагасаки  в 1570 году, а также взятие сильно укрепленного и окруженного со всех сторон водой замка Такамацу  в 1582 году. В 1583 году, после гибели Нобунаги Оды в храме Хоннодзи от рук мятежника Мицухидэ Акэти (или самоубийства объединителя Японии в окруженном и подожженном мятежниками храме), Тоётоми Хидэёси фактически узурпировал всю полноту власти своего покойного сюзерена. Получив от самого Божественного Тэнно в 1585 году сан канцлера («кампаку»), а  в 1586 году - должность «великого министра» («дайдзё-дайдзина»), и фамилию двух аристократических родов - сначала Фудзивара, а затем - Тоётоми, энергичный Хидэёси к 1591 году объединил под властью Божественного Тэнно (фактически же – под своей собственной властью) все области державы Ямато, фактически представлявшие собой отдельные феодальные государства. Хидэёси составил общеяпонский земельный кадастр, ставший основанием для налогообложения населения Страны Восходящего Солнца на протяжении следующих трёх столетий, а также провёл изъятие всего имеющегося у крестьян и горожан оружия, разделив японское общество на администраторов (из представителей воинского сословия) и подчиненное им гражданское население. Его правление ознаменовалось запретом христианства в Японии в 1587 году, а также агрессией против Кореи (королевства Чосон) и китайской Империи Мин (1592-1598). Хидэёси Тоётоми переселился в мир иной в 1598 году, оставив в качестве преемника малолетнего сына Хидэёри Тоётоми.

Рассмотрим теперь несколько подробнее важнейшие вехи его жизни и деятельности.

Итак, будущий Верховный правитель Японии  появился на свет в семье простого крестьянина по имени Яэмон (фамилий крестьяне в эпоху господства самураев не имели) в деревне Накамура, расположенной в провинции Овари. Точная дата его рождения неизвестна, историки приводят два её возможных варианта: 2 февраля 1536 года и 26 марта 1537 года. Родословная отца Хидэёси также плохо изучена. Одни исследователи утверждают, что он был простым крестьянином, другие считают его выходцем из низшей прослойки самураев, (или из среды пехотинцев-«асигару», мобилизуемых, в качестве вспомогательных частей поддержки самурайских армий, только в случае военной необходимости, а в мирное время занятых обработкой земли, подобно простым крестьянам). Согласно некоторым источникам, отец Хидэёси служил в качестве «асигару» в войсках Нобунаги Оды и вышел в отставку после ранения аркебузной пулей в одном из сражений, будучи освобожден от военной службы по личному указанию Оды, ценившего его за храбрость (в свете данной версии становится более понятным будущий быстрый карьерный рост сына старого ветерана – Хидэёси – в армии Нобунаги Оды).

После смерти отца мать Хидэёси снова вышла замуж. Поскольку отчим постоянно бил и ругал пасынка, находя его неспособным к труду земледельца, последний решил убежать из дома и во что бы то ни стало стать самураем. Молодой Хидэёси оставил родные края и подался на восток, в провинцию Суруга, где собирался наняться на службу к самураям клана Имагава.

Крестьянский (предположительно) сын, приняв новое имя - Киносита Токитиро -, смог устроиться слугой к самураю по имени Наганори Мацусита, одному из вассалов клана Имагава. Став через десятки лет повелителем всей Страны Восходящего Солнца, он щедро отблагодарил своего первого сюзерена, даровав ему во владение замок Кусано и близлежащие плодородные земли.

В 1554 году Хидэёси ушел со службы клана Имагава и нанялся на службу к Нобунаге Оде в качестве «носителя сандалий». Тем самым он вошел в круг приближенныхь полководца (что заставляет вспомнить приведенную выше версию о службе в войсках Нобунаги еще его отца, хорошо зарекомендовавшего себя, боевые заслуги которого не были забыты Нобунагой и способствовали карьерному росту сына старого «асигару»).

Так или иначе, способный простолюдин быстро поднимался по самурайской иерархической лестнице. Первой его засвидетельствованной в источниках несомненной заслугой на службе новому сюзерену  стал ремонт обвалившихся укреплений резиденции Нобунаги Оды. Под руководством Хидэёси, который тогда ещё числился простым слугой Нобунаги, строительно-восстановительные работы были завершены всего за три дня. Эта оперативность настолько поразила Нобунагу Оду, что широко мыслящий «даймё», несмотря на неаристократическое происхождение своего подчинённого, назначил его управителем призамкового города Киёсу. Хидэёси, как успешному хозяйственнику, также были поручены финансовые операции всего клана Ода. Достигнув высокого социального статуса, новоиспечённый самурай закрепил свое положение, вступив в 1564 году в законный брак с дочерью Нагамасы Асано, знатного самурая и вассала Нобунаги Оды.

В 1566 году Хидэёси отличился в ходе войны Нобунаги Оды с самурайским кланом Сайто за провинцию Мино. Ему удалось быстро («всего за одну ночь») возвести укрепление в болотистом районе Суномата, ставшем главным плацдармом для штурма неприятельской цитадели. Кроме того, Хидэёси ухитрился переманить на свою сторону ряд влиятельных генералов-«тайсё» противника. Ход войны изменился не в пользу клана Сайто, и через два года Нобунага Ода смог захватить всю провинцию.

В 1568 году Хидэёси принимал участие в походе войск Нобунаги Оды на Киото и был назначен, совместно с Мицухидэ Акэти, соправителем столицы.

В 1570 году  Хидэёси со своим «бусиданом» вошёл в состав армии Нобунаги Оды, выступившей в поход на «боевых холопов» клана Асакура, властителей северной провинции Этидзэн. В ходе этой кампании стало известно об измене союзника Нобунаги – Нагамасы Адзаи -, вознамерившегося, вместе с силами клана Асакура, взять армию Оды в тиски. Нобунага решил поспешно отступить к столице, оставив Хидэёси, назначенного предводителем арьергарда, на верную смерть. Тем не менее, сын «асигару» успешно отразил все атаки неприятеля в районе Канагасаки и возвратился в Киото с вверенным ему войсковым контингентом целым и невредимым. Этот подвиг - самоотверженное прикрытие отхода войска Нобунаги – окончательно изменил отношения самураев клана Ода к Хидэёси. Если раньше благородные «боевые холопы» видели в нём лишь  выскочку-простолюдина «с непропорционально маленькой головой, похожей на обезьянью», то отныне считали его одаренным полководцем и ровней себе во всех отношениях.

После поголовного истребления вероломно изменившего Нобунаге самурайского дома Адзаи в 1573 году, Хидэёси получил от Оды в лен бывшие владения этого уничтоженного им «под корень» рода «боевых холопов» в северной части провинции Оми и построил там крепость Нагахама. Поскольку он не имел собственных вассалов, то принял к себе на службу своих родственников, преимущественно выходцев из «низкого» крестьянского сословия.  Кроме этого, Хидэёси принял в свой клан некоторых вассалов уничтоженного рода Адзаи, блуждавших, в качестве бесприютных «ронинов», по Стране Восходящего Солнца, в поисках нового сюзерена, которому могли бы предложить свои мечи и жизни. Тогда же он принял новое имя - Хидэёси Хасиба.

В 1575 году «выбившийся в люди» сын простого «асигару» принял участие в упомянутой выше знаменитой битве при Нагасино, в которой три тысячи аркебузиров Нобунаги Оды, почти в упор, расстреляли знаменитую самурайскую конницу клана Такэда, навеки сломив военно-политическую мощь этого «военного дома», чуть было не объединившего под своей властью всю Страну Восходящего Солнца.

В 1576 году Хидэёси был назначен помощником «тайсё» Кацуиэ Сибаты, командующего войсками Нобунаги Оды, преградившими путь наступающей армии «даймё» Кэнсина Уэсуги (давнего соперника клана Такэда). При обсуждении плана боевых действий Хидэёси поссорился с командующим и самовольно оставил военную ставку. Проведённая Кацуиэ Сибатой лобовая атака не увенчалась успехом, и возглавляемая им армия клана Ода потерпела сокрушительное поражение в битве с войсками Уэсуги при Тэдоригаве. Сюзерен Хидэёси – Нобунага Ода -, узнав о фактическом дезертирстве своего вассала в канун сражения, собрался было казнить его, но, учитывая возможность использовать хозяйственные и полководческие качества Хидэёси, в конце концов, ограничился вынесением дезертиру строгого выговора.

Чтобы дать Хидэёси возможность искупить свою вину, Нобунага Ода назначил своего провинившегося вассала командующим войсками клана Ода в войне против могущественного самурайского клана Мори (герб-«мон» одного из самых знаменитых представителей которого, Ранмару Мори - журавль с поднятыми крыльями  - стал впоследствии эмблемой японской авиакомпании «Джапан Эр Лайнс», ДжиЭйЭл).  В 1577—1578 гг. Хидэёси удалось подчинить несколько самурайских родов - Акамацу, Бэссё и Кодэра - и создать на их землях плацдарм для борьбы с Мори,  с центром в замке Химэдзи. В 1579 году Хидэёси сумел переманить на свою сторону самураев рода Укита, давних вассалов клана Мори.

Однако  в 1580 году в тылу у Хидэёси против власти Нобунаги Оды восстал самурайский род Бэссё, вследствие чего ему пришлось приостановить успешно развивавшееся наступление на запад и осадить родовой замок восставших. Неприятельская цитадель была взята измором только через год, после чего Хидэёси захватил провинцию Тадзима - владение старинного самурайского рода Ямана. Последние вассалы главы клана Ямана, собравшиеся в замке Тоттори, видя бессилие своего сюзерена, изгнали  его и перешли на сторону Мори (как видим, самурайские заповеди, и первейшая из них – непоколебимая верность сюзерену – соблюдались «боевыми холопами» на практике далеко не всегда, особенно в трудные времена «войны всех против всех»). В 1581 году Хидэёси осадил замок Тоттори и, скупив весь провиант в округе, взял неприятельскую цитадель измором.

Как уже упоминалось выше, в 1582 году Хидэёси по приказу Нобунаги Оды совершил вторжение в провинцию Биттиу и осадил замок клана Мори Такамацу. Этот замок находился в окружённой горами долине, омываемой с обеих сторон реками. Хидэёси свёл дамбы вокруг замка и изменил направление рек так, что вода залила всю долину. В результате этой инженерной стратегемы Хидэёси и сильных дождей замок превратился в островок посреди искусственного озера. До его падения оставалось несколько недель.

В мае 1582 года, как уже говорилось выше, против Нобунаги Оды восстал его «тайсё» Мицухидэ Акэти (которого Ода когда-то оскорбил, ударив веером, посеяв в душе злопамятного вассала зерна ненависти и будущей мести, вопреки священным для всякого уважающего себя самурая законам безусловной верности сюзерену).

Окруженный в киотском храме Хоннодзи (как и многие японцы тех и нынешних времен, Ода, будучи ревностным христианином, оставался в то же время – так, на всякий случай! – синтоистом, а заодно и буддистом) десятитысячным войском мятежника, Нобунага Ода, увидев, что храм охвачен огнем, совершил над собой обряд «сэппуку» (по другой версии, он пал от руки Мицухидэ Акэти, однако точно установить это так и не удалось, поскольку тело злополучного «даймё» сгорело в пламени пожара, уничтожившего храм). Узнав о гибели своего сюзерена, Хидэёси, все еще осаждавший замок Такамацу, скрыл полученную новость от противника, заключил перемирие с кланом Мори и спешно отвел все  свои войска к столице. Одновременно на разгром мятежных самураев Мицухидэ Акэти (объявившего себя «сёгуном») двинулся ещё один близкий соратник Нобунаги - Иэясу Токугава -, однако Хидэёси опередил Токугаву, преодолев всего за три дня расстояние в несколько сотен ри. 12 июня 1582 года сорокотысячная армия Хидэёси, благодаря своему подавляющему численному превосходству, разгромила войска самозваного «сёгуна» Мицухидэ Акэти в битве при Ямадзаки. Искавший спасения в бегстве вероломный Мицухидэ (вошедший в историю Японии под ироничным прозвищем «сёгун на тринадцать дней» или «тринадцатидневный сёгун») был убит местными крестьянами при попытке силой получить от них провизию и конский фураж (по другой, более «романтической» и «героической», версии, «тринадцатидневный сёгун» пал от руки самого Хидэёси, желавшего во что бы то ни стало отомстить неверному вассалу за гибель своего сюзерена).

Всячески подчеркивая взятую на себя роль «мстителя за своего господина Нобунагу», Хидэёси увеличил тем самым своё влияние в среде соратников клана Ода. На совещании в замке Киёсу, где решался вопрос о наследстве рода Ода, он заручился поддержкой влиятельных «тайсё» Нагахидэ Нивы и Цунэоки Икэды. По решению совещания, Хидэёси получал часть владений покойного Нобунаги Оды и упрочил свое положение, став регентом-советником нового предводителя «военного дома» Ода — трёхлетнего Хидэнобу. Решения совещания вызвали недовольство давнего недоброжелателя и оппонента Хидэёси — «тайсё» Кацуиэ Сибаты (не простившего ему, в отличие от покойного Оды, дезертирства перед битвой при Тэдоригаве и с большим беспокойством следившего за его неудержимым возвышением).

В 1583 году противостояние между Хидэёси и Сибатой переросло в вооружённый конфликт. В решающем сражении при Сидзутагакэ войска Кацуиэ Сибаты потерпели поражение и отступили в провинцию Этидзэн.  Со временем на сторону Хидэёси перешел Маэда Тосииэ, влиятельный вассал рода Ода и многолетний союзник Сибаты. Пользуясь моментом, армия победителей вторглась во владения противника и окружила его главную цитадель Китаносё. Убедившись в безвыходности своего положения, Кацуиэ Сибата и его супруга Оити совершили над собой обряд «сэппуку», и крепость пала. После падения крепости Китаносё оппозиционные Хидэёси силы внутри клана Ода капитулировали перед регентом-советником, который стал фактическим преемником Нобунаги Оды, захватив его владения и продолжив дело подчинения Японии своей власти.

Сильнейшим конкурентом Хидэёси  в деле объединения Страны Восходящего Солнца был бывший союзник Нобунаги Оды – Иэясу Токугава (о котором будет еще подробно рассказано далее). В 1584 году «боевые холопы» Хидэёси и Иэясу сошлись в битве при Нагакутэ, из которой самураи Токугавы вышли победителями. Однако экономический и военный потенциал Хидэёси был настолько мощным, что Иэясу, трезво поразмыслив и осознав, что выигрыш одной битвы не означает выигрыша всей войны, пошёл на мирные переговоры, прислав в ставку соперника своего старшего сына в качестве заложника. Но Хидэёси отправил того обратно, требуя от Токугавы лично явиться к нему в Киото и признать свою вассальную зависимость. Тем не менее, Иэясу Токугава не собирался оставлять своих владений и признавать себя вассалом Хидэёси. Чтобы принудить Токугаву к покорности, Хидэёси выдал за него свою сестру Асахи и даже отправил к нему в качестве заложницы свою престарелую мать. Наконец, в 1586 году Иэясу Токугава прибыл в Киото, где присягнул на верность новому сюзерену. Таким образом, Хидэёси закрепил за собой статус единственного законного наследника Нобунаги Оды.

В 1583 году Хидэёси выстроил в городе Осака огромный замок, возведенный им на фундаменте снесенных ранее укреплений буддийского монастыря Хонган-дзи, Согласно свидетельствам современников, столь мощными фортификационными сооружениями в то время не могла похвастаться ни одна крепость - ни в Японии, ни в Китае, ни в Корее. При новом регенте Осака стала главным финансовым центром и фактической столицей Страны Восходящего Солнца.

В 1580-х гг. Хидэёси собирался восстановить в Японии сёгунат (чтобы самому править от имени «сёгуна»), однако отказ отрешенного от власти «сёгуна» Ёсиаки Асикаги (пребывавшего «в бегах» то ли с 1568, то ли с 1573 года) признать его своим сыном похоронил этот замысел. Поскольку стать Главнокомандующим всех японских «боевых холопов» сам Хидэёси не мог, вследствие незнатности (или, во всяком случае, неясности) своего происхождения, честолюбивый полководец принял решение стать «первым лицом» при Императорском дворе и руководить государством от лица Императора-марионетки.

Хидэёси – некрасивый, малообразованный, лишенный всякого изящества манер, не знакомый с правилами этикета и учтивости, тщеславный, но смышлёный и волевой выходец отнюдь не из благородного и доблестного самурайского, а из всеми презираемого (к описываемому времени) крестьянского сословия, тем не менее, был блестящим стратегом. После самоубийства (или убийства) Нобунаги Оды он, как мы с вами убедились, с беспощадной решимостью продолжил дело, начатое его покровителем. Что, впрочем, нисколько не помешало Хидэёси в 1583 году осадить сына и наследника своего покойного покровителя – Нобутаку Оду (Камбэ) - в замке Гифу, доведя Оду-младшего до самоубийства (но это так, к слову). Нобунага Ода оставил после себя пятерых сыновей, и судьба всех его отпрысков была одинаково печальной...

В 1585 году Хидэёси получил от Божественного Тэнно звание канцлера- «кампаку» - теперь уже всей державы Ямато (а не только клана Ода). В следующем году, как уже говорилось выше, новому регенту Страны Восходящего Солнца были пожалованы Императором аристократическая фамилия Тоётоми и упоминавшаяся выше должность главного министра («дайдзё-дайдзин») – высочайшая должность при японском Императорском дворе. Тем самым было положено начало законному правлению Империей Ямато человека, который, по обычаям самурайского японского государства, никогда не мог бы править  Страной Восходящего Солнца в качестве «сёгуна», в силу своего плебейского (или, по меньшей мере, «тёмного») происхождения.

После разгрома фанатичных повстанцев-буддистов из секты «Икки-икки», завладевших провинцией Кии, изгнав оттуда местного «даймё» (с ними боролся еще Нобунага Ода), Хидэёси направил свои войска на захват японского острова Сикоку, пребывавшего под властью местного правителя князя Тёсокабэ Мототики. В 1584 году, перед началом войны с Тёсокабэ, последнему было предложено признать себя вассалом рода Тоётоми, передать ему центральные земли острова Сикоку  и получить взамен три отдалённых области. Как и следовало ожидать, гордый предводитель самураев Тёсокабэ это предложение отверг, и Хидэёси отправил на Сикоку экспедиционную армию под командованием своего младшего брата. Общее количество наступавших на Тёсокабэ  с севера и востока войск Тоётоми превысило сто тысяч «буси» и «асигару». Тёсокабэ, потерпев поражение в целой серии кровопролитных битв, был вынужден, наконец, сложить оружие. После победоносного завершения этой кампании Хидэёси завоевал мятежную провинцию Кага, которой правил бывший вассал Нобунаги Оды - Саса Наримаса (свирепый воитель, не зря носивший на своем опознавательном флажке черное изображение злого духа-«они» на белом поле).

В 1585 году самурайский клан Симадзу, находившийся под сильным христианским влиянием, расширил свои владения на острове Кюсю  за счёт захвата земель, принадлежавших союзникам Хидэёси. Требование признать клан Симадзу вассалом клана Тоётоми было отклонено, что стало поводом к интервенции. Военную интервенцию ускорило поражение войск союзников Хидэёси с Кюсю и Сикоку, которое было нанесено им отрядами самураев клана Симадзу из области Сацума в битве на реке Хэцугикава в 1586 году.

В 1587 году Хидэёси во главе двухсоттысячного войска лично отправился в поход на остров Кюсю. Самураи клана Симадзу, несмотря на всю свою отвагу и на выдающееся боевое мастерство, не смогли противостоять армии «дайдзё-дайцзина», превосходящей их силы в десять раз, и сдались противнику.

Таким образом, вся Западная Япония оказалась под контролем Хидэёси Тоётоми. На завоёванных землях он в 1587 году запретил проповедь христианской веры (что означало открытый разрыв с политикой Нобунаги Оды, ревностного исповедника и покровителя христианства).

Уже к 1588 году Хидэёси был столь силен, что смог назначить своих наместников даже в самые отдаленные провинции Страны Восходящего Солнца и  добиться отданного им всему населению (кроме самураев, служащих своим господам-сюзеренам) приказ сдать все имеющееся у них оружие.

С 1589 года Хидэёси Тоётоми обдумывал план уничтожения крупнейшего властителя области Канто (ныне поглощенной территорией столицы Японии – города Токио) – рода Го-Ходзё.  Поводом к войне стал захват вассалами клана Го-Ходзё  последнего из замков, принадлежавших самурайским  кланам Санада и Судзуки, союзникам Тоётоми. В 1590 году Хидэёси осадил главную неприятельскую цитадель – сильно укреплённый и окружённый со всех сторон водными преградами замок Одавару - вознамерившись взять её не штурмом, а измором, чтобы избежать ненужных потерь в живой силе.

Во время осады «дайдзё-дайдзин»  повелел  всем владетельным князьям Восточной Японии явиться к нему в ставку с изъявлением покорности, чтобы доказать свою лояльность Божественному Тэнно (а в действительности – его главному министру, крепко державшему по-прежнему бессильного Императора в своих руках). Почти все «боевые холопы» области Тохоку во главе со своими «даймё» прибыли на поклон в ставку «вышедшего в люди» крестьянского (?) сына и признали свою зависимость от него.

После трёх месяцев осады войсками Хидэёси, наконец, пала грозная, сильно укреплённая неприятельская крепость, которую в своё время не смогли взять даже такие видные полководцы Страны Восходящего Солнца, как храбрые «даймё» Сингэн Такэда и Кэнсин Уэсуги. Предводитель рода  Го-Ходзё совершил «сэппуку» вместе со своими сыновьями. К 1590 году Тоётоми Хидэёси фактически стал единоличным правителем всех островов Японского архипелага.

Разбив последнего опасного внутреннего врага, Хидэёси объединил под Императорской (а фактически – под своей собственной) властью  все земли державы Ямато. Благодаря его стараниям завершился очередной столетний период междоусобных войн, раздиравших на части Страну Восходящего Солнца. Новый правитель Японии передал титул Имперского регента-«кампаку» своему племяннику Хидэцугу Тоётоми, сам же «удовольствовался» званием «тайко» («регента в отставке»), превратившись в своего рода «серого кардинала» при всецело зависимом от него племяннике-«регенте». Это «понижение в должности» было Хидэёси даже выгодно, поскольку отводило от него недовольство непопулярными мерами, которые «регент» проводил в жизнь по указаниям своего пребывавшего как бы на заднем плане дяди-«кукловода».

В области экономики Хидэёси Тоётоми продолжил курс своего предшественника  Нобунаги Оды, главным принципом которого была свобода торговли. Он даже собирался провести денежную реформу, начав чеканку первой в истории Страны Восходящего Солнца японской золотой монеты. Хидэёси также составил общеяпонский земельный кадастр и закрепил землю за крестьянами, обрабатывавшими её. Его политика изъятия оружия (включая даже косы, серпы, вилы и ножи) у гражданского населения (то есть фактически - у всех японцев, кроме «боевых холопов») - так называемая «охота за мечами» - в немалой степени способствовало не только возникновению ниндзя («воинов-теней», использовавших нетрадиционные виды оружия, в первую очередь - орудия крестьянского труда), но и формированию в средневековой Японии классового общества, которое отныне было разделено на администраторов - представителей воинского сословия (самураев) и гражданских подданных (крестьян, горожан и торговцев). Отныне крестьянский сын (вроде самого Хидэёси) или сын ремесленника (скажем, кузнеца, как сын друга детства Хидэёси – «тайсё» Киямаса Като) при всём желании не мог вступить в ряды самурайского сословия и дослужиться до высоких военных или административных чинов.

Для содержания постоянной двухсоттысячной армии и широко разветвлённого бюрократического аппарата Хидэёси обложил крестьянство высоким натуральным налогом, составлявшим две трети урожая. Вместе с тем, окончание периода междоусобных феодальных войн привело к экономической стабилизации: площади обрабатываемых земель возросли на семьдесят процентов, а годовой сбор риса в Стране Восходящего Солнца достиг трех с половиной миллионов тонн. С целью экономии риса крестьянам было запрещено изготовление из него крепкого пива-саке.

К числу наиболее известных внутриполитических мероприятий, осуществленных в годы правления  Хидэёси Тоётоми, относится закон об изгнании из Японии христианских миссионеров (преимущественно иезуитов) и массовые убийства японцев-христиан на острове Кюсю  в 1587, 1589 гг. и в последующие годы. Традиционная японская историография трактует эти суровые меры в контексте якобы сознательно проводившейся Хидэёси борьбы с «намбандзин», как пионерами «европейского колониализма» в Японии. Возможно, Хидэёси был недоволен деятельностью на священной земле Ямато португальских работорговцев, во все большем количестве скупавших японских рабов.

Со временем работорговля приобрела такой размах, что даже у португальских рабов в Макао (Аомынь) на территории Китая появились собственные японские рабы. Следует заметить, что осевшие в стране Ямато иезуитские миссионеры были недовольны этой деятельностью своих соотечественников и в 1571 году убедили короля Португалии положить конец порабощению японцев, хотя португальские колонисты сопротивлялись этому решению и игнорировали запрет. В итоге, Тоётоми Хидэёси в 1587 году запретил продавать японцев в рабство, хотя эта практика сохранялась еще в течение некоторого времени и после обнародования запрета.

Формальным поводом для запрета проповеди и исповедания христианства в Стране Восходящего Солнца послужил отказ католической Португалии (весьма укрепившей свои позиции на японской земле при Нобунаге Оде, в том числе и вследствие обращения в христианство немалого числа сынов Ямато – вплоть до многих представителей самых знатных самурайских родов) предоставить Хидэёси Тоётоми помощь в постройке современного флота по португальскому образцу для завоевания японцами Восточной Азии (начиная с Кореи и Китая). К тому же Португалия с 1581 года входила в состав гораздо более могущественной католической колониальной державы - Испании, огромный флот которой безраздельно господствовал в описываемое время на морях обоих земных полушарий. С точки зрения Тоётоми, Испания (над владениями которой в описываемое время «никогда не заходило солнце») представляла несравненно большую опасность для независимости Страны Восходящего Солнца, чем отдельно взятая Португалия.

Как бы то ни было, 19 июня 1587 года, Хидэёси Тоётоми издал указ, содержавший адресованное христианским миссионерам категорическое требование под угрозой смертной казни в течение двадцати дней покинуть Страну Восходящего Солнца. В крупном портовом городе Нагасаки по приказу «бывшего регента» были подвергнуты жестоким пыткам и показательному распятию на крестах двадцать шесть христиан (семнадцать японцев и девять «заморских чертей» - европейцев).

В 1592 году Хидэёси сделал достоянием гласности своё намерение завоевать сначала Корею (Чосон), затем - Китай, вслед за Китаем – Индокитай и далекую Индию (а, по некоторым сведениям  - даже Индонезию и Филиппины - совсем как генералы японской Императорской Армии Гиити Танака и Хидэки Тодзио в ХХ веке!) то есть, согласно средневековым японским представлениям, весь цивилизованный мир (лежащие где-то на краю света «варварские» страны, из которых приплывали в Японию европейские «заморские дьяволы», судя по всему, частью «цивилизованного мира» с точки зрения культурного, образованного японца, не считались). В качестве первого шага к подготовке предстоящего грандиозного завоевательного похода в заморские земли «бывший регент»  перенёс свою ставку из Осаки на запад, в город Нагоя, в котором возвёл ещё один огромный замок.

Причины, побудившие неугомонного «тайко» начать войну с Кореей и Китаем, с сегодняшней точки зрения представляются не вполне ясными. Историки-рационалисты склонны объяснять их стремлением Хидэёси Тоётоми удалить с Японских островов излишек безмерно расплодившихся в период междоусобных войн потенциально опасных самураев, направив их, за отстутствием, в новых условиях,  врага внутреннего, на борьбу с мнимым внешним врагом. Однако существует и другая точка зрения, согласно которой главной причиной начала внешнего конфликта было умственное состояние Хидэёси — действия «бывшего регента» начали становиться неадекватными. Действительно, со временем, опьянённый своими успехами в деле завоевания Японии, Хидэёси, по мнению многих (в том числе и своих современников – которых, впрочем, зная характер «первого министра», трудно заподозрить в беспристрастности!), постепенно выживал из ума: завёл себе гарем из трёхсот наложниц  (причём,  преимущественно, девочек-подростков в возрасте двенадцати-тринадцати лет), поддерживая свою слабевшую с годами мужскую силу различными дорогостоящими средствами - в частности, употреблением в пищу тигриного мяса (а ведь в Корее и Китае, не говоря уже об Индии, тигры, в отличие от Японии, тогда водились в изобилии!)! -, постоянно опасался чудившихся ему повсюду мятежей и заговоров, сгонял сотни тысяч крестьян на строительство ненужных (по мнению критиков действий «бывшего регента»), с военной точки зрения, замков и крепостей. В конце концов, диктатор Страны Восходящего Солнца окончательно утратил связь с реальностью, возомнив себя богом войны Хатиманом (уже хорошо знакомым нам Хомудой-Помутой-Одзином, сыном стародавней регентши Дзингу Кого, завоевавшим в незапамятные времена Корею и впоследствии обожествлённым сынами Ямато). Согласно этой второй версии, завоевательная война стала очередной личной причудой, или прихотью, не в меру воинственного Тоётоми, которому стало слишком тесно в покорённой им Японии.

Захват островов Сикоку и Кюсю (хотя они всегда считались частью собственно Японии) «тайко» воспринял, как начало покорение Востока, заявив: «Быстрый и грандиозный успех сопровождал моё возвышение, озарив всю землю, подобно восходящему солнцу». Согласно воспоминаниям современников, Тоётоми открыто похвалялся перед ними, что завоюет все «четыреста провинций» Китая, неустанно повторяя: «Я соберу могучую армию и вторгнусь в Великую Мин». При этом следует учитывать то обстоятельство, что в Японии времен Хидэёси существовали весьма приблизительные представления о подлинных размерах тогдашней китайской Империи под скипетром очередной, на этот раз не чужеземной, а местной, ханьской по происхождению, династии Мин (пришедшей к власти после свержения и изгнания из Китая монголо-татарской династии Юань, в результате организованного тайным обществом «Красных Повязок», или «Красных Тюрбанов», вооружённого восстания), на завоевание которой «тайко» собирался вести своих жаждущих крови и добычи «боевых холопов». Тоётоми предполагал предложить «вану» Кореи (формально остававшемуся вассалом Китая – только теперь уже минского, а не юаньского, как когда-то, во времена злополучного морского похода татаро-монголо-китайско-корейского экспедиционного корпуса армии каана Хубилая на покорение Чипунгу) добровольно сдаться и объединиться с «сынами Ямато» в освободительной войне против Китая: «Если я приступлю к исполнению этого замысла (то есть - к завоеванию Империи Мин – В.А.), то надеюсь, что Корея станет моим авангардом, пусть же (она – В.А.) преуспеет в этом. Ибо моя дружба с вашей почтенной страной целиком зависит от того, как вы себя поведёте, когда я поведу свою армию против Китая». Однако, получив отказ корейского «вана», Тоётоми двинул на Корею свою армию, самую передовую в Азии тех времён (по мнению японских военных историков), имевшую на вооружении аркебузы и пушки европейского образца (спасибо португальцам, а также сменившим португальцев англичанам и голландцам!) и владеющую современными методами ведения боя. Сам он, однако, остался в Японии. Некоторые исследователи (принимающие на веру истинность обнародованных «бывшим регентом» обширные  завоевательных планов) считают это единственным военно-политическим просчетом Хидэёси, полагая, что его личное присутствие в самурайской армии вторжения наверняка обеспечило бы сынам Ямато победу и захват Кореи. Те же, кто не верят в серьёзность провозглашённой «тайко» обширной завоевательной программы, расценивают факт его неприсоединения к японской армии вторжения как косвенное свидетельство нежелания предусмотрительного (и вовсе не выжившего из ума, вопреки утверждениям его критиков) диктатора рисковать своим именем в случае возможной неудачи (о версии, согласно которой Тоётоми вообще рассматривал вторжение в Корею лишь как повод избавиться от переполнивших Японию «лишних» самураев, оставшихся без дела после окончания междоусобных войн, мы расскажем подробнее несколько позже).

Существует, впрочем, и еще одна, пожалуй, самая «экзотическая» версия причины организованного Хидэёси Тоётоми вторжения в Корею (а заодно - и происхождения «тайко»).

По этой версии, Хидэёси был, якобы, рождён китайско-подданным (!). А затем продан, за долги семейства, из Китая в Японию (подобные случаи действительно бывали). С тех пор он, якобы, на всю оставшуюся жизнь затаил злобу на свою китайскую «родину-мать».

Сделавшись фактически единоличным правителем Японии и Верховным Главнокомандующим (де-факто, хотя и не де-юре) заполнивших её за годы междоусобной войны самураев (численность которых, по некоторым подсчетам, достигла тринадцати процентов населения Страны Восходящего Солнца), Хидэёси, якобы, вспомнил об этой ненависти, затаённой им в глубине души с детских лет, и решил отомстить Великой Китайской Империи Мин за своё загубленное детство вдали от родины и за трудную молодость. Благо буйные самураи, пользуясь фактически узаконенной вседозволенностью, начали вести себя на родных Японских островах как на вражеской территории, снося по малейшему поводу головы встречному и поперечному. И вот чтобы «буси» не извели под корень все оставшееся население, Хидэёси повелел им завоевать Корею, а заодно «испытать на прочность» граничащий с Кореей «почти родной» ему Китай.

В апреле 1592 года возглавляемый Укитой Хидэиэ стошестидесятитысячный (согласно другим данным – стотридцатисемитысячный) самурайский экспедиционный корпус, снаряжённый Хидэёси Тоётоми, переплыв на тысяче кораблей Японское море, высадился в порту Пусан на Корейском полуострове с целью завоевания «страны утренней свежести». Высадка прошла в три этапа. Сначала высадился первый контингент под командованием Юкинаги Кониси, затем – второй контингент под командованием Киёмасы Като и, наконец, третий контингент под командованием Нагамасы Куроды.

Первые месяцы войны (именуемой в корейской исторической традиции «Имджинской») 1592-1598 гг. были успешными для сынов Ямато, захвативших, следуя по стопам Божественного принца Хатимана – упоминавшегося выше сына регентши-воительницы Дзингу Кого - главные корейские города и вышедших на границу Кореи с Китаем. Взяв крепость Пусан на юго-восточном побережье «страны Алмазных гор», «боевые холопы» Хидэёси тремя колоннами двинулись на тогдашнюю столицу Кореи – город Сеул, овладевая по пути отдельными неприятельскими крепостями и замками и не встречая почти нигде мало-мальски организованного сопротивления. Военным успехам самураев способствовало наличие у них в большом количестве ручного огнестрельного оружия. Корейцы же, не имевшие ручного огнестрельного оружия, могли противопоставить японским аркебузам только копья и луки со стрелами (хотя лучники в японской армии вторжения, конечно же, тоже имелись, и в немалом количестве). 3 мая «буси» были уже в Сеуле, тогдашней столице Кореи, а корейский «ван» Сончжон из династии Чосон бежал на север, в Пхеньян (последний крупный корейский город на пути к корейско-китайской границе), также вскоре капитулировавший перед войсками Юкинаги Кониси и открывший свои ворота победителям в июне 1592 года («вану» Кореи пришлось поспешно бежать еще дальше на север).

Войска Киёмасы Като, наступая в северо-восточном направлении, взяли город Ёнхын, продвинувшись до границ Маньчжурии и пленив двух принцев корейского королевского дома, пытавшихся организовать сопротивление японцам в городе Хверён. Киёмаса Като вошел в военные анналы  как первый в истории японский военачальник, ступивший на землю Китая. Кроме того, он первым из японцев подстрелил из аркебузы на охоте в лесу корейского тигра (как уже упоминалось выше, тигриное мясо ценилось японцами вообще, и Хидэёси Тоётоми - в особенности, как средство, поддерживающее мужскую силу).

Японский Главнокомандующий Укита Хидэиэ сделал Сеул своей ставкой и  резиденцией на Корейском полуострове. На окончательное покорение Кореи японский диктатор отводил от четырех до пяти месяцев, и при его дворе уже появились «губернаторы» не только корейских, но и китайских провинций (которые ещё предстояло завоевать). «Боевые холопы» державы Ямато установили в Корее жестокий оккупационный режим, представляя начальству, в качестве подтверждения своих подвигов, как и дома, в Японии, отрубленные вражеские головы. Считается, что за два этапа семилетней японо-корейско-китайской войны было убито около миллиона корейцев обоих полов, всех возрастов и всех родов деятельности – не только военных (не считая убитых китайцев, также вовлеченных в этот вооруженный конфликт), своеобразным (вполне в самурайском вкусе и духе!)  «памятником» которым стала знаменитая «Могила ушей» Мимидзука. В перерыве между двумя этапами Корейской компании (когда появилась надежда на заключение выгодного для Страны Восходящего Солнца мирного договора с Империей Мин) японское военное  командование решило продемонстрировать её результаты остававшимся в Японии соотечественникам. С этой целью на уцелевшие в морских сражениях с корейским флотом японские корабли погрузили всю военную добычу. Заодно хотели погрузить и головы, отрубленные у врагов на поле брани. Однако, с учётом ограниченной вместимости кораблей, было принято решение везти не головы, а лишь отрезанные от этих голов уши и носы. Возвращение в Страну Восходящего Солнца происходило в конце сентября 1597 года (в разгар местного лета, со средней температурой не ниже тридцати пяти градусов Цельсия). При такой погоде и в отсутствие холодильников часть «наглядных доказательств самурайской доблести» испортилась и была выброшена на корм рыбам. Но даже оставшееся количество при пересчете оказалось принадлежавшим примерно тридцати восьми тысячам (!) корейцев. Когда «боевые холопы» вернулись на родину, выяснилось, что отправивший их на завоевание Кореи «тайко» Хидэёси Тоётоми переселился в лучший мир. И тогда все эти тысячи «трофейных» ушей и носов были погребены совсем недалеко от свежей могилы вдохновителя самурайской интервенции. Захоронение сопровождалось установкой на погребальном холме памятного столба в форме каменной пагоды, в соответствии с буддийскими традициями. Одни считают, что этот знак – предупреждение всем, кто когда-либо в будущем решит сопротивляться божественным сынам Ямато. Другие – что речь идет о своеобразном выражении уважения к погибшим, поскольку далеко не все из похороненных ушей и носов принадлежали неприятельским воинам (часть их была отрезана от голов представителей гражданского корейского населения, и  даже не в ходе боевых действий). Эта своеобразная братская могила на территории Киото, в которой захоронены двести тысяч ушей, отрезанных японскими «боевыми холопами» у перебитых ими корейцев, Мимидзука, была, однако, не единственным в своем роде подземным хранилищем корейских трофеев. Так, например, в другой такой гробнице, в Окаяме, до 1992 года хранилось двадцать тысяч носов, отрезанных самураями у убитых корейцев. Бывшую столицу корейской королевской династии Силла – город Кёнджу - японские «буси» вообще сровняли с землёй.

Однако для обеспаечения успешного наступления на Китай требовалось перебросить из Японии в Корею дополнительный, пятидесятидвухтысячный контингент, которому надлежало, перед началом похода на Империю Мин, соединиться с японским экспедиционным корпусом в Пхеньяне.

За три месяца войны японцы овладели почти половиной королевства Кореи, однако нельзя было сказать, что сыны Ямато смогли превратить захваченные территории в надёжный плацдарм для дальнейшего броска на Китай. Далеко не все корейские провинции были приведены к покорности, особенно это касалось провинции Чолла – богатейшей житницы «страны алмазных гор».

В скором времени самураи Хидэёси Тоётоми столкнулись со все возраставшим и все более ожесточенным сопротивлением завоеванных, но не покорившихся «божественным сынам Ямато» корейцев, развязавших в тылу неприятеля, продвигавшегося в направлении китайской границы, полномасштабную партизанскую войну, в которой основную роль играли отряды подпольной «Армии справедливости» («Ыйбён»), действовавшей по всем законам «малой (партизанской) войны», изматывая самураев неожиданными вылазками, засадами, диверсиями и рейдами у них в тылу. Остававшееся в занятых японскими «буси» городах корейское население всячески поддерживало это движение. Вскоре «Армия справедливости» перешла к совместным действиям с регулярными частями королевской корейской армии, что усилило ее боевую эффективность. Корейцы  активно применяли свои передовые изобретения — «огненные повозки» («хвачха») и первые в истории войны на море броненосцы («кобуксоны»). «Хвачха» (кор. буквально — «огненная повозка») была противопехотным пороховым оружием, использовавшимся, начиная с раннего Средневековья, корейской армией, первой системой залпового огня в мире (по утверждениям самих корейцев, оспариваемым китайцами, настаивающими на своем приоритете в данной области). Она представляла собой двухколёсную повозку, на которой устанавливалась пусковая установка с гнёздами, в которые помещались небольшие пороховые ракеты с острыми металлическими наконечниками. К этим ракетам иногда прикреплялись небольшие бомбочки, а наконечники их непосредственно перед применением могли обмакиваться в горючую смесь и поджигаться. Вероятно, аналогичные - хотя, возможно, более примитивные - реактивные системы залпового огня помогли в свое время татаро-монголам одержать победу над христианским рыцарским войском князя Генриха Силезского в битве при Легнице-Вальштатте в 1241 году. В настоящее время «хвачха» можно увидеть в музеях, популярных изданиях и компьютерных играх. Таким образом, встречающиеся порой утверждения, будто корейские войска описываемой эпохи вообще не имели никакого огнестрельного оружия, не вполне соответствуют действительности. Что  же касается корейских броненосцев-«кобуксонов», то состоявшие на их вооружении артиллерийские орудия во всех отношениях превосходили бортовую артиллерию японских кораблей. Выдающийся корейский флотоводец адмирал Ли Сун Син (Ли Сунсин, Ри Сунсин) за первые три месяца войны, используя «кобуксоны» (буквально: «корабли-черепахи»; это название корейские броненосцы получили из-за того, что их палуба была прикрыты сверху крышей в форме черепашьего панциря, густо утыканной острыми кольями, что не позволяло врагам взять их на абордаж), оснащенные пушками разных калибров для стрельбы ядрами, камнями и «огненными стрелами» (пороховыми ракетами, предназначенными для поджога корабельных парусов), потопил более трехсот японских кораблей в морских сражениях у островов Кадокто и Кочжедо (15 июля), в Сочхонской бухте (8 июля), у Танхо (9 июля), Танханхо (13 июля) и Юлхо (15 июля), отрезав, таким образом, высадившуюся в Корее самурайскую армию вторжения от баз снабжения, расположенных на Японских островах. Однако радикальным образом ситуация на корейском театре военных действий изменилась (не в пользу «боевых холопов» Хидэёси) только после прихода на помощь Корейскому королевству, формально остававшемуся вассальным по отношению к Китаю, многочисленной китайской армии под командованием выдающегося полководца династии Мин - Ли Жу Суна (Ли Жусуна). Надо ли говорить, что вооружённая борьба, кроме Кореи, ещё и с могущественной Империей Мин (чьи людские и материальные ресурсы казались, да, собственно говоря, и были, по сравнению с японскими, фактически неисчерпаемыми) делала перспективы военной победы «буси» Хидэёси на континенте, мягко говоря, весьма отдалёнными и столь же туманными и неясными, как его происхождение. Правда, самураев Хидэёси в битвах выручали не только аркебузы и артиллерийские орудия, но и - в рукопашных схватках - превосходные японские мечи, чьи острые, как бритва, лезвия легко рассекали в рукопашных схватках толстые кафтаны неприятельских солдат. Но тем не менее, под натиском численно превосходящих сил противника, сыны Ямато были вынуждены отступить к окраинам современного Сеула, после чего Корейский полуостров оказался фактически разделённым на северную (китайскую) и южную (японскую) части (эта ситуация почти с зеркальной точностью повторилась в годы Корейской войны 1949-1953 гг., с той только разницей, что роль японцев в середине ХХ века играли экспедиционные войска США и ряда других государств – членов Организации Объединенных Наций). Командующие обеих армий заключили временное перемирие, договорившись о направлении китайского посольства в ставку Хидэёси и об обсуждении с «тайко» условий окончательного мирного договора.

Тем временем в стране Ямато при дворе быстро дряхлевшего «бывшего регента»  произошли немаловажные события. В 1593 году Ёдогими, наложница престарелого Тоётоми (когда-то её звали О-Тятя;  она была старшей дочерью Нагамасы Адзаи и его жены О-Ити, сестры Нобунаги Оды) родила ему сына Хидэёри. Желая передать власть над державой Ямато сыну перед своей смертью, Хидэёси лишил собственного племянника Хидэцугу должности «кампаку», обладатель которой считался главой семейства Тоётоми, и приказал ему совершить над собой обряд «сэппуку» (племянник выполнил этот приказ с той же покорностью, с какой выполнял и все предыдущие приказы дяди-«кукловода»). В предчувствии близкой кончины, Хидэёси созвал в свою ставку влиятельнейших властителей Японии и учредил Опекунский Совет пяти старейшин и Совет пяти управляющих («тайро»), чьей задачей было помогать его сыну Хидеёри в управлении государством после смерти отца.

В 1596 году ко двору «бывшего регента» державы Ямато в Осаку прибыло китайское посольство с условиями мира. Согласно этим условиям, Империя Мин признавала Хидэёси «государем Японии», прислав ему китайские придворные одежды и золотую печать, но требовала вывести всех его «боевых холопов» из Кореи, как из вассального, по отношению к Китаю, королевства. Не в меру амбициозный  Хидэёси, выяснив, что минский Император признает его «государем Японии» на правах вассального, зависимого от Китая «короля», не только не принял этих условий, но вдобавок еще нарушил все правила дипломатического этикета (видно, сказалось всё-таки его простонародное происхождение!), прилюдно  изругав последними словами китайских Императорских послов и - заочно! - самого минского Императора Китая – Сына Неба Вань Ли... В 1597 году война на Корейском полуострове возобновились, причём на этот раз обстоятельства сложились в пользу самурайских ратей.

Оклеветанный недоброжелателями корейский флотоводец Ли Сун Син был отстранён от занимаемой им адмиральской должности, а его бездарные преемники утратили контроль над морем. Впрочем, на суше японским «боевым холопам» везло явно меньше. Им так и не удалось продвинуться дальше на север. Мало того, самураи Хидэёси оказались не в состоянии удержать завоёванные территории и отступили к южному побережью Кореи. Среди японских «буси» свирепствовала болезнь «бери-бери» (вызванная нехваткой в организме витаминов), от которой (если верить письму активного участника Корейской войны «тайсё» Масамунэ Датэ) умирало восемь из десяти заболевших. В другом, отправленном в Японию тремя днями позднее, письме Масамунэ Датэ сообщал родственникам о высокой смертности среди японских воинов, вызванной «иной (чем дома, в Японии – В.А.) водой этой страны» - вероятно, имея в виду вспышку эпидемии холеры или тифа среди «боевых холопов» державы Ямато. Уже после смерти Хидэёси Тоётоми корейский адмирал Ли Сун Син разгромил японский флот при Норянчжине в бухте Норян в ноябре 1598 года, потопив более двухсот японских кораблей (остатки японского флота с трудом прорвались и ушли на Цусиму), лишив тем самым японцев последней надежды на благоприятный исход войны. Смерть Ли Сун Сина, смертельно раненого в самом конце сражения шальной японской пулей, ничего не изменила.

Хидэёси Тоётоми скончался 18 сентября 1598 года. Весть о смерти «бывшего регента» дошла до японского экспедиционного корпуса в Корее практически одновременно с уведомлением о разгроме японского флота при Норянчжине. Утомленные  долгой, кровопролитной и безрезультатной войной самураи немедленно начали отступление, спеша вернуться на родные острова.

Возможно, правы были те, кто утверждал, что Хидэёси Тоётоми затеял войну с Кореей не без тайного умысла. Если умысел Хидэёси заключался  не в том, чтобы завоевать Корею (а тем более – минский Китай, не говоря уже об Индии!), а в том, чтобы направить воинственный пыл и неуёмную энергию многочисленного сословия «боевых холопов», безмерно расплодившихся за несколько веков междоусобных  войн и оставшихся, после их окончания, без дела, в новое русло и отвлечь их от собственной страны (наподобие того, как папы римские, по мнению ряда историков, поддерживали Крестовые походы не только ради освобождения Святой Земли от мусульман, но и ради того, чтобы избавить Европу от столь беспокойного элемента, как безземельные и малоземельные рыцари, не имевшие иного промысла, кроме разбоя), то этот замысел оказался в полной мере осуществлённым. Так это было или нет, с полной определённостью сказать нельзя, но факт остается фактом - десятки тысяч оказавшихся дома «не у дел» самураев (потенциальных смутьянов), так никогда и не вернулись на Японские острова из заморской авантюры, уже далеко не первой в истории державы Ямато – вспомним хотя бы воинственную регентшу Дзингу Кого и ее посмертно обожествленного сына (ставшего богом войны Хатиманом) -, сложив свои буйные головы в бесчисленных боях и сражениях на обильно орошённой кровью многострадальной корейской земле...

Кончина Хидэёси Тоётоми стала сигналом к действиям для Иэясу Токугавы, члена Опекунского совета пяти старейшин, который в течение последующих пятнадцати лет уничтожил весь род Тоётоми и, став «сёгуном», обрёл единоличную власть над Японией.

Как нам уже известно, перед своей кончиной в 1598 году Хидэёси Тоётоми оставил власть своему несовершеннолетнему сыну Хидэёри Тоётоми, от имени которого (до достижения наследником совершеннолетия) государственными делами руководил регентский совет (напомним уважаемому читателю, что всё это время по-прежнему официально считалось, что Японской державой правит Божественный Тэнно). Но вскоре из круга членов регентского совета выделился человек, которому было суждено – в очередной раз – завершить объединение Японии. Это был уже знакомый нам Иэясу Токугава (1542-1616).

Иэясу Токугава (годы жизни: 1542-1616; по другим сведениям, он родился 31 января 1543 года), первый «сёгун» из «военного дома» Токугава, Верховный правитель Японии в 1603-1605 гг., отдаленный потомок Минамото, появился на свет в замке Окадзаки (расположенном в провинции Микава), получив при  рождении имя Такэтиё Мацудайра. Его отец, Хиротада Мацудайра, был главой самурайского клана Мацудайра и правителем провинции Микава.

В 1547 году Хиротада Мацудайра обратился за помощью к могущественному провинциальному «даймё» Ёсимото Имагаве против Нобунаги Оды и отправил своего сына, вмести с другими пятьюдесятью юными «боевыми холопами», заложником в Суруга. Мальчик долго пробыл там заложником, претерпев немало разных злоключений, пока его отец со своим «бусиданом» сражался под знаменами Ёсимото против Нобунаги Оды. В 1554 году, в возрасте двенадцати лет, он впервые облачился в самурайские доспехи. Через два года, во время церемонии воинской инициации «гэмпуку» (когда мальчик самурайского сословия посвящается в «буси» и становится, тем самым, совершеннолетним) он получил новое имя - Мотонобу. В 1558 году женился на дочери Тиканаги Сэкигути (вассала Имагавы) и вскоре получил дозволение возвратиться в свою собственную провинцию, где изменил свое имя на Мотоясу. Едва прибыв в Окадзаки, он начал готовиться к войне с Нобунагой Одой, чьи «боевые холопы» угрожали провинции Микава. Захватив два неприятельских замка – Тэрабэ и Хиросэ – Мотоясу вступил в Суруга. В том же 1560 году Имагава был разгромлен и убит в битве при Окэхадзаме (Овари). Хотя его сюзерен ушел из жизни, Мотоясу отнюдь не ушел вслед за ним в мир иной, а заключил мир с Нобунагой Одой. В 1564 году молодой самурайский полководец разгромил войска буддийских сектантов «Икко-икки» в своей родной провинции Микава.

Желая выйти из зависимости от своего «коллективного сеньора» - клана Имагава -, он отказался от имени Мотоясу, приняв в 1565 году очередное новое имя – Иэясу, под которым и приобрел впоследствии всеяпонскую, а со временем – и мировую известность. В 1567 году Иэясу получил от Божественного Тэнно дозволение сохранить за своим семейством фамилию Токугава. Тогда же он познакомился с прославленным воителем князем Сингэном Такэдой, войдя на некоторе время в союз с ним, вследствие чего сумел расширить свои владения за счет земель Удзидзана Имагавы, побежденного совместными усилиями кланов Такэда и Токугава. Военная слава Токугавы росла, и все прежние вассалы побежденного Имагавы, вместо того, чтобы уйти из жизни за своим злополучным сюзереном, предложили свои мечи и услуги его более удачливому сопернику – Токугаве. В 1570 году Токугава во главе десятитысячного «бусидана» принял участие на стороне Нобунаги Оды в победоносной для того битве при Анэгаве (Оми), в которой были наголову разбиты самурайские кланы Асакуры и Адзаи.

К этому времени испортились отношения между Токугавой и Сингэном Такэдой. В 1571 году Такэда осадил Токугаву в его замке Хамамацу и в 1572 году разбил его «бусидан» в окрестностях замка. Однако на следующий день после разгрома его «буси» под стенами замка Хамамацу Иэясу во главе части гарнизона совершил внезапную ночную вылазку из замка и разбил войско Сингэна Такэды.

Когда в 1582 году Нобунага Ода, уже ставший к тому времени правителем всей Страны Восходящего Солнца, погиб от руки Мицухидэ Акэти (или был доведен восставшим против него Акэти до самоубийства), о чем мы уже сообщали выше, Токугава, узнав об этом судьбоносном для него событии, немедленно выступил в поход против вероломного убийцы, поспешившего провозгласить себя «сёгуном». Однако «тринадцатидневный сёгун» Акэти, как мы уже знаем, был убит при неудачной попытке запастись провиантом и фуражом крестьянами, еще до подхода Иэясу к месту событий. На следующий год Токугава принял предложение Нобуо Оды, сына вероломно погубленного Нобунаги Оды, совместно бороться против Хидэёси. Армия Хидэёси была разбита в сражении при Комакиями (Овари), однако вскоре после этой победы Иэясу расторг союз с Нобуо Одой и заключил новый союз, на этот траз с побежденным Хидэёси, на дочери которого женился, с целью закрепления этого нового союза.

Следующие годы Токугава провел, занимаясь хозяйством в своих владениях, однако в 1590 году вернулся к военной жизни, захватив восемь провинций в области Канто. Иэясу разбогател, и его годовой доход (равный двум миллионам пятистам пятидесяти семи тысячам «коку» риса), обеспечил ему прочную власть над своими «сёэнами». «Коку» - традиционная японская мера объёма, равная примерно 180,39 литра. Исторически «коку» определялся как среднее количество риса, потребляемое одним взрослым человеком в течение года. Вес одного «коку» риса приблизительно равен ста пятидесяти килограммам. Количество «коку» риса являлось также основной мерой богатства и служило денежным эквивалентом в средневековой Японии. Так, например, размер жалованья самурая определялся в «коку». Доходность японских провинций тоже определялась в «коку» риса. «Коку» риса служил также мерой веса при определении грузоподъёмности корабля – суда грузоподъемностью до пятидесяти «коку» риса считались «малыми», суда грузоподъемностью до тысячи «коку» - «большими».

Своей резиденцией Токугава избрал небольшой порт Эдо в Мисаси, где возвел огромный, сильно укрепленный замок. Впоследствии на месте порта Эдо возник город Токио, современная многомиллионная столица Страны Восходящего Солнца. Хидэёси избрал Токугаву одним из пяти членов своего регентского совета, приблизил его к себе, а в 1598 году, в канун своей кончины, поручил его заботам своего сына Хидэёри Тоётоми.

Подобно покойному Хидэёси Тоётоми (с которым он в свое время не раз сходился на поле брани, хотя и счел впоследствии за благо покориться тому, как более сильному), Иэясу Токугава, при своей совершенно «негероической» внешности, обладал, однако, поистине железной волей и ясным, аналитическим складом ума. И, самое главное, он умел терпеливо ждать своего часа, прежде чем молниеносно нанести точно выверенный удар.

Иэясу Токугава неустанно боролся с противниками объединения Страны Восходящего Солнца под его началом, группировавшимися вокруг Хидэёри Тоётоми. Кульминацией многочисленных войн между вечно враждующими клановыми группировками японских «боевых холопов» на протяжении многих веков, стала крупнейшая в истории «самурайской» Японии битва при Сэкигахаре, разыгравшаяся 21 октября 1600 года и заложившая основу правления «сёгунов» из рода Токугава, находившихся у власти в Японии до самой «революции (реставрации) Мэйдзи» 1868 года.

БИТВА ПРИ СЭКИГАХАРЕ

В состав  регентского совета, к которому и перешла власть над державой Ямато после кончины «тайко» Хидэёси Тоётоми, входили влиятельные и сильные владетельные князья, соратники усопшего Хидэёси в борьбе за объединение Страны Восходящего Солнца:

1. Хидэиэ Укита,

2. Тосииэ Маэда,

3. Тэрумото Мори,

4. Кагэкацу Уэсуги,

6. Иэясу Токугава.

В описываемое время, если не считать весьма обширных владений буддийских монастырей (больше всего напоминавших, как уже говорилось, военно-монашеские, или духовно-рыцарские, Ордены средневековой Европы), вся территория Империи Восходящего Солнца разделялась между двумястами четырнадцатью «даймё», каждый из которых обладал годовым доходом не менее десяти тысяч «коку» риса. При этом пять членов Регентского совета обладали более чем третью всего земельного фонда, и самым могущественным из них был Иэясу Токугава, владевший большей частью равнины Канто. Превосходное экономическое положение Токугавы естественным образом способствовало его амбициям. Не особенно таясь, он вынашивал планы стать единоличным лидером страны. Остальные великие князья были недовольны подобным положением вещей и постепенно приходили к мысли о необходимости военного противодействия его планам. Однако между ними не было единства во взглядах.

Наиболее активным оппонентом Иэясу стал не один из его официальных соправителей, а «даймё» по имени  Кацусигэ (Мицунари) Исида. В свое время Хидэёси Тоётоми приблизил Исиду к себе за умение проводить чайную церемонию, возвысив его затем до уровня министра юстиции. Затеяв с Кацусигэ Исидой тонкую дипломатическую игру, Иэясу Токугава рассчитывал, что тот посеет раздор в среде регентов и спровоцирует войну, из которой Иэясу рассчитывал выйти победителем. Однако в своих интригах Иэясу Токугава старался не задевать имя Хидэёри.

Конфликт был фактически развязан противниками Токугавы – так называемыми «внешними (крайними) властителями» или «властителями окраинных земель» («тодзама»), ведущую роль среди которых играли главы самурайских кланов Симадзу из области Сацума и Уэсуги из северной Японии. В ставке последнего обратили внимание на то, что один из пяти регентов, Кагэкацу Уэсуги (наследник и преемник знаменитого соперника князя Сингэна Такэды – воина-монаха Кэнсина Уэсуги), носивший изображение свастики-«мандзи» на своем шлеме и боевом веере,  принялся усердно вооружаться и возводить укрепления. А Кагэкацу Уэсуги был из тех «даймё», кто особенно громко возмущался «самоуправством» Иэясу Токугавы и стремился ограничить рост его влияния. В мае 1600 года Токугава направил к Уэсуги послов с целью выяснить причину военных приготовлений, однако тот ответил послам в столь недипломатичной и противоречащей всем правилам этикета форме, что это дало Иэясу Токугаве законный повод самому готовиться к войне. Однако в реальности он больше следил за деятельностью Мицунари, поскольку армией Уэсуги было кому заняться и без него: у Токугавы в этом регионе (провинции Айдзу) имелись надежные союзники – владетельные «даймё» Масамунэ Датэ и Ёсиакиру Могами. Тем не менее, внешне Иэясу Токугава всячески демонстрировал намерение воевать, прежде всего, с Кагэкацу Уэсуги. Цель проводимой им коварной политики заключалась в том, чтобы спровоцировать Кацусигэ Исиду на открытый вооруженный мятеж, а затем, используя собственное превосходство в силах, расправиться с мятежником и с его «боевыми холопами».

Кацусигэ Исида воспользовался именем Хидэёси Тоётоми и покровительством Хидэёри Тоётоми для того, чтобы сколотить из числа влиятельных «тодзама» военно-политическую коалицию против Иэясу Токугавы. Поскольку у последнего имелось немало недоброжелателей среди «дайме», чувствовавших, что победы Токугавы означала бы неминуемую строгую централизацию Страны Восходящего Солнца и конец их феодальных вольностей, Исиде удалось привлечь на свою сторону таких «даймё»-сепаратистов, как Юкинага Кониси, Тэрумото и Хидэмото Мори, Хидэиэ Укита, Хидэаки Кобаякава, Моритика Тёсокабэ, Ясухара Кавидзака и др.

На стороне же Иэясу Токугавы выступили такие видные «даймё» - сторонники государственной централизации -, как Юкинага Асано, Масанори Фукусима, Ёсисигэ Хатидзука, Нагамаса Курода, Тадаока Хосакава, Такатора Тода, Дзиротака Тэрадзава и другие. Многие из них были обязаны своим возвышением Хидэёси Тоётоми. Они не были вассалами Токугавы, но сделали свой осознанный выбор в его пользу. Обе враждующие стороны пытались всеми силами и средствами склонить на свою сторону людей из стана противника, прибегая где к подкупу, где к заманчивым обещаниям, где к прямым угрозам. Исида не брезговал даже взятием заложников из семейств, действовавших против него.

Желая переиграть своего противника, Иэясу Токугава сделал вид, будто движется на восток, в сторону владений Кагэкацу Уэсуги. Он выступил из Осаки 26 июля, а на следующий день подошел к замку Фусими, где встретился с владельцем замка и своим старинным другом – шестидесятидвухлетним Мототадой Тории. Тории должен был задержать Исиду под стенами своего замка и дать возможность Токугаве выиграть время.

10 августа войско Иэясу Токугава подошло к Эдо. Оттуда  оно, обрастая по дороге присоединявшимися к нему все новыми «бусиданами» сторонников, не торопясь, двинулось на север, в Ояму, как бы для того, чтобы вступить в бой с Кагэкацу Уэсуги, но при этом Иэясу внимательно следил за тем, что происходило в столице – Киото. Кампания против Кагэкацу Уэсуги не имела для него первостепенного значения, ибо Иэясу Токугава, как уже говорилось, имел ценных союзников – Масамунэ Датэ и Ёсиаки Могами, которым примерно в то же время удалось нанести Уэсуги ряд поражений и не дать ему возможности покинуть свои владения, перейдя от обороны к наступлению.

Вскоре после своего прибытия с войском в Ояму Токугава получил известие, что Кацусигэ Исида окончательно созрел для начала борьбы. Тот оставил свой замок в Саваяме и собирался приступить к решительным действиям, встав во главе мощной армии. Эта ситуация вполне устраивала Токугаву, ибо, повторяем, он вовсе не собирался сам всерьез идти в поход на князя Уэсуги.

Группировка Кацусигэ Исиды, вошедшая в военную историю Японии под названием «Западной Армии» (в то время как армия Иэясу Токугавы, по контрасту, была названа «Восточной»), начала свое противостояние силам Токугавы с того, что 27 августа осадила замок Фусими. Число «боевых холопов» Мицунари значительно превышало число защитников замка, и все понимали, что крепость обречена; тем не менее, она оказала упорное сопротивление. Штурм сильно укрепленной  цитадели длился целых десять дней, прежде чем «буси» Мицунари сумели овладеть Фусими, потеряв при этом три тысячи воинов. Сам Мотокада Тории, доблестно сражаясь на стенах своего замка, пал в бою смертью храбрых, достойной истинного «боевого холопа» Страны Восходящего Солнца.

После взятия замка Фусими ободренный военными успехами своих сторонников Исида Кацусигэ Мицунари собирался с помощью всех «тодзама», сочувствовавших его замыслу, атаковать Иэясу Токугаву через провинцию Мино в Микава. План Исиды был основан на смелом, но ошибочном предположении, что силы Токугавы связаны борьбой с войсками Уэсуги и потому не будут способны вести войну одновременно на два фронта. Не сомневаясь в успехе своего плана, Кацусигэ Исида отправился в Гифу, где его радушно принял Хидэнобу Ода, внук Нобунаги Оды, первого объединителя Японии. Оттуда Мицунари 19 сентября отошел в замок Огаки. Однако вскоре до него дошли сведения о враждебных действиях самураев из Танго, Исэя и Оми, и поэтому он был вынужден откомандировать значительные части своего главного корпуса, чтобы разобраться со смутьянами. В то же время ряд важнейших «даймё», на которых Исида очень рассчитывал, отказался выступить против Иэясу Токугавы. Сделать это отказался, например, один из пяти регентов – Тэрумото Мори – сильнейший и опытнейший самурайский военачальник описываемого времени. В отсутствие такого полководца Кацусигэ Исиде пришлось взять командование «Западной Армией» на себя. Сам он был смел и обладал определенным опытом ведения войны, однако уступал по своим полководческим талантам Иэясу Токугаве. Кроме того, его «Западная Армия» была организована гораздо хуже «Восточной Армии» Токугавы, уступала ей в сплоченности и дисциплине и, самое главное,  имела в своем составе тайно сочувствовавшую противнику «пятую колонну», о присутствии которой совершенно не догадывался  Главнокомандующий «тодзама» и которая высунула свое ядовитое жало, обратив его в спину своему предводителю лишь в ходе решающей битвы. Замок Гифу имел важное стратегическое значение, поскольку находился неподалеку от двух основных дорог Японии – Токайдо и Накасэндо. В семнадцати милях от этого замка находился другой замок – Киёсу. Обе крепости были во времена пребывания у власти Нобунаги Оды важными военными базами. Теперь же замок  Гифу охранял союзник Исиды Мицунари, а в замке Киёсу пребывал Гэмба Осаки – вассал Масанори Фукусимы (союзника Иэясу Токугавы).

Иэясу Токугава превоходно понимал, что, если «Западная Армия» Исиды захватит замок Киёсу, это даст войскам «тодзама» возможность блокировать любое движение из центра Страны Восходящего Солнца на восток и тем самым воспрепятствовать  перемещениям войск его «Восточной Армии». Поэтому уже 11 сентября Иэясу Токугава направил к замку Киёсу крупный воинский контингент (общей численностью тридцать четыре тысячи «буси»). Он также приказал своему сыну Хидэтаде Токугаве во главе тридцати тысяч воинов двигаться по Нокасэндо. Оба «бусидана» из состава «Восточной Армии» должны были соединиться в провинции Мино, где к ним присоединился бы сам Иэясу. Токугава намеревался ударить по войскам неприятеля в Мино и прочно закрепиться в этой стратегически важной области, отняв у Кацусигэ крепость Гифу. Именно опираясь на данную область, Нобунага Ода тридцатью годами ранее устанеовил свое господство над Страной Восходящего Солнца. Авангард «Восточной армии» Токугавы, под командованием Фукусимы, Тёсокабэ и других испытанных военных предводителей быстро продвигался по Токайдо, и все его отряды собрались воедино в Киёсу 21 сентября.

26 сентября Фукусима и другие полевые командиры «Западной Армии» получили от своего сюзерена Токугавы приказ к выступлению против войск «тодзама». Они форсировали реку Кисо и взяли штурмом крепость Гифу,  где и остались дожидаться прибытия самого Токугавы. Тем временем Иэясу изучал обстановку, пребывая по-прежнему в Эдо, и лишь удостоверевшись в преданности и военной компетентности самого  Фукусимы и его «бусидана», выступил в поход во главе своих «боевых холопов». Токугава прибыл в Киёсу 17 октября, приведя с собой более тридцати тысяч испытанных «буси». 20 октября Иэясу подошел к возвышенности близ Асакавы, что всего в трех километрах от Огаки, где пребывал Исида.

Таким образом, силы противоборствующих сторон оказались недалеко друг от друга. Город  Огаки – место пребывания Кацусигэ Исиды – располагался всего в двадцати пяти километрах от крепости Гифу. К Кацусигэ непрерывно стекались союзные ему «тодзама» со своими «бусиданами». Последним к войску Исиды присоединился прославленный военачальник Хидэаки Кобаякава. Город  Огаки был расположен в стороне от дорог, и Токугава мог без труда блокировать Кацусигэ в замке. Опасаясь оказаться в блокаде, предводитель «тодзама» 29 октября приказал направить войска к селению Сэкигахара, которое счел удобным местом для генерального сражения с «Восточной Армией» Иэясу Токугавы.

Следует заметить, что Кацусигэ Исида, сын знатного вельможи Тамэсиге Исиды и потомок древнего аристократического рода Фудзивара, многократно породненного с японским Императорским домом, обладал меньшим военным опытом, чем Иэясу Токугава. Рожденный в Оми в 1563 году, он в тринадцатилетнем возрасте поступил на службу к Хидэёси Тоётоми и в 1585 году стал чиновником «дзибу-тё» - учреждения, в ведении которого находились вопросы генеалогии, наследования, браков и погребений, музыки и т.п. Став одним из членов Регентского совета при Хидэёси, он получил в лен замок Саваяму с годовым доходом в сто восемьдесят шесть тысяч «коку» риса). Принимал участие в Корейской экспедиции в должности Генерального инспектора при ставке Главнокомандующего Хидэиэ Укиты. На свою беду, Кацусигэ Исида не пользовался необходимым для осуществления эффективного руководства авторитетом  в «Западной Армии»: он считался всего лишь «первым среди равных», поэтому ему не подчинялись беспрекословно (в то время как в противостоявшей ему «Восточной Армии» Иэясу Токугава обладал фактически неограниченной властью). Нельзя забывать и об огромном военном опыте Иэясу Токугавы, достигшего к описываемому времени почтенного для описываемой эпохи возраста пятидесяти восьми лет (в описываемую эпоху считалось, что «век человеческий» равен пятидесяти годам; во всяком случае, если верить средневековым японским хронистам, Нобунага Ода, выступая из своего замка Киюсо на оказавшуюся для него победоносной битву с численно превосходящей его войско армией враждебного «даймё» Ёсимото Имагавы, нараспев процитировал ожидавшим его в полном вооружении отборным самураям отрывок из пьесы театра «Но» под названием «Адзумори»: «Век человеческий равен пятидесяти годам. Не есть ли он во Вселенной не более чем сон или иллюзия? Родился ли кто-то, кто не умер?») и имевшего за плечами несколько десятилетий тяжелейших военных лет и десятки выигранных сражений).

Общая численность войск «Запалной Армии» Кацусигэ Исиды составляла девяносто пять тысяч «буси», в том числе:

1) «Бусиданы», собранные в Сэкигахаре (больше половины численности которых составляли «боевые холопы» Укиты Хидэиэ, Хидэаки Кобаякавы и Хидэиэ Мори) – восемьдесят две тысячи;

2) «Бусиданы», занятые на осаде неприятельских крепостей и на защите города Огаки – тринадцать тысяч.

Силы, собранные под знаменами «Восточной Армии» Иэясу Токугавы, насчитывали в общей сложности сто тридцать восемь тысяч «буси», в том числе:

1) «Бусиданы» Хидэтады Токугавы (тридцать восемь тысяч «буси»). Хидэтадэ вел свои войска к полю битвы при Сэкигахаре спешными маршами, но подоспел уже к самому концу сражению, как говорится, «к шапочному разбору», и не смог оказать воздействия на исход битвы (за что долго оправдывался перед своим отцом-победителем, сменивщим, наконец, гнев на милость);

2) «Бусиданы», стянутые к Сэкигахаре, включая тридцать тысяч воинов под непосредственным командованием самого Токугавы, а также семьдесят четыре тысячи «буси» под командованием Фукусимы, Куроды и других «тайсё»;

3) «Бусиданы», дислоцированные на холме Нангу и в Огаки – двадцать шесть тысяч.

Таким образом, вся «Восточная Армия» под командованием Иэясу Токугавы в целом, равно как и его войска, собранные непосредственно на поле битвы у Сэкигахары, имели численное превосходство над «Западной Армией» его противников-«тодзама».

Всего с обеих сторон выступало более двухсот тридцати тысяч «буси» - следует заметить, что  такие большие самурайские армии собирались в одном месте, даже для решающей битвы, крайне редко – в частности, из-за неизбежных проблем со снабжением такой массы людей и коней. Однако октябрь 1600 года был удачным для военных действий периодом, поскольку урожай риса с полей был уже снят, и никаких проблем с провинатом и фуражом не возникало.

В сражении при Сэкигахаре – одном из самых грандиозных за всю историю «самурайской» Японии – обе стороны имели в своем составе конницу и пехоту, в том числе акебузиров, копьеносцев и лучников. С точки зрения тактики битвы описываемого периода распадались на ряд столкновений конных и пеших отрядов, возглавляемых различными «даймё» или «тайсё». Что касается пеших подразделений тогдашних самурайских армий, то они строились таким образом, чтобы стрелки из аркебуз (или луков) и копейщики (или, точнее говоря, пикинеры), вооруженные длинными пиками «наго-яри» (в которые к описываемому времени постепенно превратились постоянно удлинявшиеся копья-«яри»), могли в бою прикрывать друг друга. К описываемому времени лук, в качестве оружия дальнего действия, уже однозначно уступил первенство аркебузе. Луки использовались чаще в качестве снайперского оружия, если требовалось «снять» часового или точным попаданием вывести из строя конкретную «цель». Воины самурайского клана Симадзу из провинции Сацума, активно использовавшие в сражении луки и стрелы, казались уже «старомодными», как и их предводитель Тоёхиса Симадзу, вступивший в бой с этим «архаичным» (хотя и «исконно самурайским») метательным оружием (считавшимся, согласно представлениям «боевых холопов» Страны Восходящего Солнца, символом единства силы и хладнокровия, а также духовной дисциплинированности). Что же касается меча, то большинство конных и пеших «буси», сошедшихся в битве при Сэкигахаре, имели на вооружении один длинный меч  или же два (длинный и короткий) меча, впридачу к основному оружию – аркебузе, луку, пике или «нагинате».

Следует заметить, что еще в середине ХVI века в производстве самурайских доспехов произошли некоторые изменения. Эпоха «сэнгоку дзидай» с ее безостановочными феодальными войнами породила усовершенствованный и прочный вид боевых доспехов, получивший название «гусоку» (буквально: «испытанные пулей»; после изготовления их испытывали на прочность с помощью выстрела из «тэппо» и, если доспехи выдерживали удар аркебузной пули, вмятину специально оставляли в знак подтверждения прочности доспехов). Доспехи «гусоку» не очень сильно отличались от прежних доспехов типа «ёрои», но были несколько легче и подвижнее за счет усовершенствования техники изготовления защитных пластин (или чешуй). Появились специальные пластины на груди с изображением гербов-«мон» и большие прямоугольные наплечники на обоих плечах «буси», скрепленные из продольных пластин. Предплечья «боевого холопа» были прикрыты кожаными или металлическими нарукавниками.

Нижнюю часть корпуса «буси» описываемого времени прикрывал раздвоенный передник, который был короче прежней металлической защитной юбки, являвшейся неотъемлемым элементом доспехов типа «ёрои». Функция защиты ног «боевого холопа», ставших из-за этого более уязвимыми, была частично перенесена на наголенники-«сунэатэ».

Характерной особенностью самурайских доспехов типа «гусоку» было обилие бронзовых накладок и заклепок, а замша, которой обтягивались латы, чтобы уберечь их от сырости, покрывалась геометрическими рисунками и стилизованными изображениями растений. Наиболее состоятельные «боевые холопы» надевали к тому же поверх доспехов дорогие шелковые боевые кимоно и прикрывались в походных условиях специальной накидкой-«дзинбаори», расшитой золотыми драконами и т.д.

Нашлемные украшения-«маэдате» описываемой эпохи имели самые разнообразные вид, цвет и форму.

На поле битвы под Сэкигахарой сошлись – с обеих сторон - самые выдающиеся представители и самые опытные военачальники японских самураев (кроме, разве что, Главнокомандующего «Западной Армией» Кацусигэ Исиды). Вот-вот должно было начаться, пожалуй, важнейшее сражение в японской истории. Утром 21 октября Иэясу Токугава, позавтракав, как самый простой из воинов его армии, вареными рисовыми колобками-«дзито», в полном вооружении  (за исключением шлема, который он на этот раз заменил шелковой шапочкой-«эбоси»), вышел из шатра к своей пышно разряженной свите. В тот день на нем были кованые западноевропейские доспехи. Токугава обратился к свите со следующей речью, столь же краткой, сколь и выразительной:

«У нас есть только два пути: либо вернуться домой с головой врага (опять отрубленная вражья голова, желанный трофей всякого истинного «буси»! – В.А.) в руках, либо быть принесенным, но без собственной головы» (в-общем, «со щитом или на щите»...- В.А.).

Главные силы «Восточной Армии» Токугавы занимали пространство между Накасэндо и горой Ибуки. Правым крылом командовал Нагамаса Курода. Рядом с Куродой стоял «бусидан» Тадаоки Хосакавы, далее – воинские контингенты Ёсиаки Като и Ёсимасы Танаки, на левом фланге у дороги – отряд Наомасы Ии. Через дорогу встал Масанори Фукусима, отделенный рекой Фудзи от противостоявшего ему «бусидана» Вакидзаки Ёсицугу (из состава армии «тодзама»). Позади него выстроились «буси» Токатомо Кёгоку и Такаторы Тодо, за которыми по южной дороге, примыкавшей к Накасэндо, стоял «бусидан» Тадакацу Хонды.

Левый фланг противостоящей силам Токугавы «Западной Армии», закрывавший дорогу на север, составлял «бусидан» самого Кацэсуги Исиды, ставка которого располагалась в роще на вершине холма. Прямо перед ставкой Мицунари заняли позицию его главный военный советник Сакои Сима, а также Хидэюки Гамо с контингентом, состоявшим из «буси» осакского гарнизона. Справа от дороги выстроились «бусиданы» клана Симадзу из Сацумы во главе с Ёсихиро Симадзу, перед которым расположился со своим личным «бусиданом» Тоёхиса Симадзу, презиравший огнестрельное оружие, как «недостойное благородного воина», и вооруженный, вместо «огненной трубки», старым добрым самурайским луком-«кю» со стрелами, как «буси» древних героических времен «войны Гэмпэй» и отражения двух нашествий каана Хубилая.

Центр «Западной Армии» Кацэсуги Исиды составляли многочисленные «бусиданы» опытных «тайсё» Юкинаги Кониси и Хидэиэ Укиты (бывшего Главнокомандующего самурайским экспедиционным корпусом в Корее в годы «Имджинской войны»). У Накасэндо выстроились «боевые холопы» Хирацуки Тоды, Киноситы и Ёсикацу Отани. За Накасэндо, у основания холма Мацуо, заняли позиции ветераны Корейской компании адмирал Вакидзака Ёсицугу (чей отряд был отделен от противостоявшего ему отряда сторонника Токугавы – Масанори Фукусимы – только рекой Фудзи) и Отани Ёсицугу (настолько сильный пораженный проказой, что не мог сесть на коня, и потому командовавший войсками со своих крытых носилок). Вершину холма Мацуо на крайнем правом фланге «Западной Армии» занимал Хидэаки Кобаякава.

В общем, позиция «тодзама» была весьма удобной: их войска перегородили дорогу на Осаку, так что Токугаве пришлось атаковать их позиции в лоб.

И Токугава отдал своим «боевым холопам» приказ к наступлению.

Часть его «буси», под командованием Наомасы Ии (доблестного воина с родовым гербом в виде «колодезных труб»), напала на противостоящий ей отряд армии «тодзама даймё». Потрясая копьями, «боевые холопы» Ии врезались в ряды самураев «Западной Армии» и опрокинули их, в то время как остальные «боевые холопы» Ии обрушились на «бусидан» Укиты Хидэиэ. Одновременно с ними Масанори Фукусима, перейдя Накасэндо, также атаковал Хидэиэ.  «Буси» Укиты Хидэиэ отбросили нападавших организованными залпами из аркебуз, после чего, обнажив мечи, скатились вниз по склону на врага. Первая атака перешла в жестокую рукопашную схватку, и тогда остальные передовые части «Восточной Армии» двинулись прямо на ставку Мицунари. Их второй ряд выступил вперед, чтобы напасть на «бусидан» Юкинаги Кониси, чей костяк составляли четыре тысячи отборных самураев, исповедовавших христианство, как и их сеньор. Сакои Сима, советник Кацэсуги Исиды, получил огнестрельное ранение и был вынужден отойти в тыл. Самураи из Сацумы неподвижно стояли на месте, поскольку их предводитель-«традиционалист»  Ёсихиро Симадзу решил, что их время еще не пришло (хотя Кацэсуги Исида сначала приказывал, затем требовал, и, наконец, уже умолял его вступить, наконец, в бой).

«Бусидан» Кониси Юкинаги был расколот надвое атакой самураев «Восточной Армии» под командованием Хирацуки Тодо и Токатомо Кёгоку, однако Отани Ёсицугу, имевший под своим началом хорошо обученных «буси», отбросивших нападающих, смог отчасти восстановить равновесие. В целом на данном этапе сражения преимущество оставалось за «западниками». Они имели численный перевес, что сказывалось на ходе сражения.

Наступил даже поистине критический момент, когда «Восточная Армия», терпевшая большой урон, была готова дрогнуть и начать отход. Однако подход свежего резерва под командованием Ёрисиэ Хатисуки и других частей восстановил нарушенный баланс сил и продлил как саму борьбу, так и неопределенность ее исхода. Теперь обе армии были совершенно равны друг другу по силам. Противники то нападали, то отступали, подобно волнам бушующего моря. Долгое время ни одна из противоборствующих сторон не могла добиться решающего перелома хода битвы в свою пользу. В конце концов, Кацэсуги Исида  решил ввести в бой свой правый фланг и подал Кобаякаве Хидэаки знак ударить с холма Мацуо во фланг «Восточной Армии». Однако тот даже не пошевелился. Сигналы, подаваемые Исидой, становились все более отчаянными. Наконец даже Кониси Юкинага и  Отани Ёсицугу послали своих гонцов на холм, убеждая Кобаякаву Хидэаки начать атаку, но столь же безрезультатно. Ни один из «буси» отряда Кобаякавы не сдвинулся с места. Отани заподозрил неладное. Еще до этого вызывающего бездействия отряда Кобаякавы Хидэаки  он заметил, что атаки «Восточной Армии» почему-то проходят мимо холма Мацуо. Тогда Исида – на всякий случай! - принял определенные меры предосторожности. Правое крыло его «Западной  Армии» под командованием Отани Ёсицугу развернулось на девяносто градусов (на случай, если Кобаякава Хидзаки, признаки измены которого делу «тодзама» становились все более очевидными, нанесет удар ему в тыл).

Иэясу Токугава тоже ждал, что предпримет непредсказуемый (пока!) Кобаякава Хидэаки. Вероятно, он не был до конца уверен в его предательстве дела Мицунари Кацусигэ Исиды. Чтобы спровоцировать Кобаякаву Хидэаки на выступление, Токугава направил нескольких аркебузиров выстрелить в его сторону. Словно выйдя из оцепенения, самураи Кобаякавы Хидэаки бросились вниз по склону холма на воинов Отани Ёсицугу. Но «буси» Ёсицугу уже были готовы к этой атаке своих вероломных «союзников», встретив ее кинжальным огнем многочисленных аркебуз. Десятки тел предателей покатились вниз по склону. При виде этого отпора Иэясу Токугава отдал своим войскам приказ перейти в общее наступление по всему фронту.

Некоторое время Отани Ёсицугу удавалось сдерживать комбинированный натиск изменников и самураев «Восточной Армии» Токугавы. Однако к Кобаякаве присоединился еще один изменник – Вакидзака, также напавший на Отани Ёсицугу. Уступавшие в числе одновременно напавшим на них сразу трем противникам самураи Ёсицугу были перебиты. Сам Отани Ёсицугу покончил с собой, с помощью одного из своих приближенных, отрубившего сюзерену, вспоровшему себе живот, голову и спрятавшему ее, чтобы она не досталась врагу в качестве трофея...

Христианский «бусидан» Кониси Юкинаги откатывался все двльше назад под неудержимым натиском неприятеля. Самураи Кобаякавы, прорвавшись сквозь остатки войск Ёсицуги (решивших умереть, но не сдаваться), обошли «бусидан» Укиты Хидэиэ и ударили войскам Кониси Юкинаги в тыл. Со всех сторон звучали крики: «Измена!». Затем настал черед «бусидана» Укиты Хидэиэ. Его командир ринулся, очертя голову, сквозь толпу самураев, чтобы своей рукой покарать предателя Кобаякаву Хидэаки, но приближенные удержали его и заставили отступить вместе с ними. Центр «Западной Армии» был наголову разбит. Придя в отчаяние, Кацусигэ Исида бросил все наличные силы против частей «Восточной Армии», атаковавших высоту, на которой была расположена его ставка. Но и он был вскоре вынужден бежать, оставив на поле боя только доблестный сацумский клан Симадзу, продолжавший сражаться, невзирая на очевидную безнадежность положения. Глава клана – Тоёхиса Симадзу – вскоре был убит, и Ёсихиро Симадзу оказался единственным из предводителей «боевых холопов», не бежавшим с поля битвы при Сэкигахаре, памятуя о заповедях древней самурайской доблести. Под его началом оставалось не более восьмидесяти «боевых холопов», окруженных со всех сторон полчищами  разъяренных неприятелей. Наомаса Ии хотел вызвать Ёсихиро Симадзу на поединок. Однако Ии – видный издалека в ярко-красных доспехах и ярко-красном шлеме с золотыми рогами – показался самураям клана Симадзу из области Сацума столь привлекательной мишенью, что они, не удержавшись от соблазна, обстреляли его из аркебуз (как видно, позабыв о древнем самурайском правиле не вмешиваться в честный рыцарский поединок двух благородных «боевых холопов»). Получив тяжелое огнестрельное ранение в левую руку (от которого впоследствии умер), Наомаса Ии не смог осуществить задуманное.

Осознав, наконец, вопиющее неравенство сил, Ёсихиро Симадзу, пришпорив коня, во главе остатков клана Симадзу, прорвался сквоь кольца вражеских самураев и ускакал прочь по дороге, ведущей на юго-запад. Обогнув гору Нангу, беглецы наткнулись на авангард войск Тэрумото Мори и Хироиэ Киккавы, союзников Кацусигэ Исиды, проведших все утро в долине, прислушиваясь к шуму сражения. Когда Симадзу сообщил им о разгроме, Хироиэ Киккава со своим «бусиданом» тотчас же дезертировал, а Тэрумото Мори отказался от своего плана нанесения удара по левому флангу Токугавы.

В два часа пополудни Иэясу Токугава понял наконец, что выиграл битву при Сэкигахаре. Он сел на свой походный табурет, надел свой европейский шлем (к которому японские умельцы приладили личину) поверх шелковой шапочки и, плотно завязав его шнурки, произнес фразу, мгновенно ставшую крылатой:

«Одержав победу, подтяни завязки шлема!» (то есть: «Победив, не почивай на лаврах, а готовься к новым боям и походам!»).

Затем, подняв жезл – знак своей власти – победитель деловито приступил к осмотру отрубленных голов неприятельских «тайсё», подносимых ему одна за другой (общее число голов, отрубленных сторонниками Иэясу у павших в битве при Сэкигахаре неприятелей, достигло сорока тысяч). К нему подходили с докладами «даймё» и «тайсе» - Нагамаса Курода, Тадакацу Хонда, Масанори Фукусима, его собственный сын Тадаёси Токугава. Когда к  Главнокомандующему явился с докладом раненый самураями клана Симадзу из Сацумы пулей в руку Наомаса Ии, Иэясу Токугава, сойдя со своего походного трона, лично перевязал ему рану. Последним подошел изменивший Мицунари Кацусигэ Исиде «тодзама» Кобаякава Хидэаки, склонившийся перед победителем в глубоком поклоне. Вполне возможно, именно измена Кобаякавы Хидэаки и некоторых других «тайсё», не просто дезертировавших, но перешедших из стана Исиды Мицунари в стан врага, стала главной причиной победы «Восточной Армии» Иэясу Токугавы в битве при Сэкигахаре...

Победитель приказал Кобаякаве Хидэаки и другим «тайсё», перебежавшим к нему из стана Исиды, преследовать их спасшегося бегством бывшего сюзерена и взять его замок Саваяму. Замок был взят (доблестно, но безуспешно оборонявшие его родичи Мицунари совершили над собой обряд «сэппуку»), но сам Исида Мицунари снова ускользнул и целую неделю скрывался от преследователей в густой лесной чаще на горе Ибуки.

6 ноября 1600 года злополучный Кацусигэ Исида был схвачен преследователями в селении Игути, доставлен в Киото и обезглавлен, как государственный преступник, недостойный почетной смерти от собственной руки, вместе с Кониси Юкинагой и буддийским воином-монахом Экэем Анкокудзи, фаворитом Тэрумото Мори, который сражался при Сэкигахаре, а также другими «тайсё» потерпевшей поражение «Западной Армии». Юкинаге Кониси, из уважения к его доблести, было предложено совершить над собой обряд «сэппуку», но Кониси, будучи ревностным христианином, даже под угрозой «утраты самурайской чести», наотрез отказался совершить грех самоубийства, и потому был обезглавлен наравне с другими осужденными.

Успех Токугавы в кровопролитной битве при Сэкигахаре еще больше укрепил его авторитет. Он щедро раздавал своим сторонникам новые земли, и с подчеркнутым пиететом относился к особе Божественного Тэнно, однако реальную власть, разумеется, оставил за собой. По его приказу были пересмотрены границы прежних провинций и округов. В  1614 году Иэясу Токугава, идя по стопам Хидэёси Тоётоми, но действуя несколько более мягкими методами, издал ряд указов, направленных против христиан, всячески ограничивая и осложняя их присутствие и жизнь в Стране Восходящего Солнца. Только в 1603 году, через три года после грандиозной битвы при Сэкигахаре, Иэясу Токугава официально получил от Божественного Императора Японии Го-Ёдзэя титул «сёгуна», положив тем самым начало сёгунату Токугава (1603-1667), последнему сёгунату в истории Страны Восходящего Солнца. Своей резиденцией и местопребыванием своего «бакуфу» он избрал город Эдо (известный ныне под названием Токио). Поэтому период правления «сёгунов» клана Токугава именуется в японской исторической традиции еще и «периодом Эдо».

Формально передав титул «сёгуна» сыну,  Иэясу Токугава организовал составление «Уложения о самурайских родах» («Букэ сё хатто»), определявшего нормы поведения японских «боевых холопов» как на военной и гражданской службе, так и в личной жизни. В «Уложении о самурайских родах» были в сжатой форме кодифицированы традиции военно-феодального сословия Японии («бусидо»), дотоле передававшиеся в устной форме.

В области внешней политики Иэясу Токугава, в отличие от своего бывшего сюзерена Нобунаги Оды, сделавшего, как известно, ставку на «латнняи»-португальцев и союз с папой римским, главой римо-католической Церкви, предпочитал сотрудничать с голландскими торговцами – протестантами и заклятыми врагами католиков (дело дошло даже до того, что в 1637-1638 годах голландцы помогли войскам Иэясу подавить вспыхнувший в Симабаре, на севере острова Кюсю, мятеж крестьян и самураев, сохранивших верность христианству, в его римско-католическом варианте, вопреки строжайшему запрету на исповедание христианской веры, введенному Токугавой для своих японских подданных).

Английский моряк Уильям Адамс, прибывший в Японию на голландском судне в 1600 году, стал советником Токугавы по некоторым вопросам европейской политики. Его история послужила основой для сюжета книги и известного художественного фильма «Сёгун».

При Иэясу Токугаве голландские «заморские дьяволы» получили монополию на торговлю с Японией (впрочем, в порту Нагасаки существовала и китайская торговая фактория).

Два года спустя после получения от Божественного Тэнно титула «сёгуна» Иэясу Токугава отрекся от сёгунского титула в пользу своего сына Хидэтады Токугавы (главной целью данного шага было желание обеспечить наследование этого высочайшего, после Императорского, титула по линии собственной семьи).

Однако в действительности он продолжал зорко следить за политической жизнью, хотя формально удалился в Сумпу (Сидзуока), где посвятил свой досуг занятиям изящной словесностью.

Так в Стране Восходящего Солнца началась эпоха правления очередной династии «сёгунов», на этот раз - из «военного дома» Токугава, даровавшей стране мир на протяжении двух с половиной столетий. Лишь однажды, в начале  XVII века, этот мир был ненадолго нарушен, когда Иэясу хитростью и силой оружия устранил достигшего к тому времени совершеннолетия  Хидэёри Тоётоми – сына усопшего «тайко» Тоётоми Хидэёси, не пожелавшего отказаться от титула «сёгуна», завещанного ему отцом на смертном одре. Сын Тоётоми Хидэёси и его сторонники обосновались в городе Осака, остававшимся центром оппозиции власти Токугавы на протяжении пятнадцати последующих лет.

В 1611 году Иэясу Токугава встретился  с Хиэёри Тоётоми, с которым помолвил свою внучку Сэн-химэ (дочь своего сына-«сёгуна» Хидэтады Токугавы). Однако Хидэёри, все еще пользовавшийся, как сын великого Хидэёси Тоётоми, немалым общественным авторитетом, продолжал рассматривать Токугаву как узурпатора.

Отношения между ними стали накаляться все больше, пока дело не дошло до открытого разрыва.

Встав во главе пятидесятитысячного самурайского войска, Иэясу Токугава подступил к Осаке, удерживаемой верными Хидэёри Тоётоми «тайсё», собравшими под своими знаменами многочисленные отряды «боевых холопов». В мае 1615 года в сражении под Осакой (последней из великих битв с участием самурайских армий на столь щедро политой человеческой кровью и засеянной человеческими костями японской земле) «буси» Хидэёри были разбиты и сам город взят войсками Токугавы. Городская цитадель загорелась во время штурма. Хидэёри Тоётоми вместе со своей супругой - внучкой Иэясу Токугавы и дочерью правящего «сёгуна» – сгорел в огне пожара.

Возвратившись в Сумпу, Иэясу вскоре тяжело заболел и в мае 1616 года скончался на семьдесят пятом году жизни. Он был погребен в Никко Тосё-гу. В честь него был возведен величественный храм.

При нем было окончательно сломлено сопротивление вольных и непокорных «даймё». Центростремительные (объединительные) тенденции в истории Японии окончательно возобладали над центробежными (разъединительными).

Еще в 1614 году под влиянием Иэясу Токугавы его сын-«сёгун» издал закон о запрете на проживание в Японии чужеземцев (что весьма осложнило проповедь христианской религии и дело обращения японцев в христианство). Таким образом была предпринята попытка избежать опасности поддержки зарубежными силами, выступавшими под прикрытием проповеди христианской религии, сил внутри Японии, враждебных дому Токугава (чтобы не появился «новый Нобунага Ода»).

Впоследствии, в 1636 году, под страхом смертной казни японцам было запрещено покидать территорию своей страны, а также строить корабли, способные на дальние плавания. Так было положено начало эпохе самоизоляции Страны Восходящего Солнца от внешнего мира.

Период, начавшийся с правления Иэясу Токугавы, стал самым мирным периодом за всю историю Страны Восходящего Солнца: как это ни парадоксально, но воинственный клан Токугава, пришедший к власти через реки крови, обеспечил многострадальной Японии полное отстутствие вооруженных конфликтов на ее территории на протяжении всего периода владычества своего «военного дома».

После того, как эпоха «воюющих провинций» ушла в прошлое, победоносный Иэясу и его преемники из «военного дома» Токугава начали наводить в истерзанной усобицами, залитой кровью стране новые порядки. Они стремились к построению государства, в котором ни у кого не было бы возможности затевать интриги, строить козни, плести заговоры, чинить насилие или развязывать гражданские войны. Чтобы в зародыше пресечь малейшее неповиновение, эти государственные мужи приняли весьма радикальные меры.

Одна из этих весьма радикальных мер касалась Священной особы Императора с его ближайшим окружением. Божественному Тэнно и придворной знати «кугэ», с ее вечными интригами, было строжайше запрещено вмешиваться в политику. Еще при жизни Иэясу Токугавы, в 1615 году, был издан указ, до предела урезавший полномочия Тэнно. Ему отныне дозволялось лишь участвовать в религиозных обрядах и церемониях по случаю государственных праздников, а также заниматься меценатской деятельностью - покровительствовать философам, поэтам и художникам.

Чтобы удержать политическую власть в руках военного сословия, Иэясу Токугава назначал на все ключевые государственные посты только преданных лично ему самураев.

Возглавлял государственный аппарат «боевой холоп» наивысшего ранга – «сёгун» («тайкун»). Резиденция «сёгуна» из рода Токугава располагалась в Эдо (нынешней японской столице Токио). Из своей резиденции «сёгун» правил как абсолютный монарх-самодержец. Слово «сёгуна» было законом, все его приказы подлежали неукоснительному и беспрекословному исполнению под угрозой жесточайших кар.

Ступенью ниже в иерархии сёгуната Токугава стоял совет старейшин («родзю»), то есть военное правительство (сохранившее древнее название «бакуфу») во главе с главным старейшиной - «тайро», председателем правительства («родзю сюдзя»). Старейшины происходили из самых знатных самурайских семейств, а именно - семейств владетельных князей-«даймё», но не всех, а только сорока наиболее знатных из них («тайро» же назначался только из представителей родов Сакаи и Ии). Не только министры, но и все чиновники, занимавшие высокие посты в сёгунате Токугава, за редчайшими исключениями, также были отпрысками самых именитых самурайских фамилий. Все они были обязаны обеспечивать исполнение приказов «сёгуна» во всех уголках Страны Восходящего Солнца.

Ступенькой ниже «бакуфу» в государственной иерархии сёгуната Токугава стояли владетельные князья-«даймё», возглавлявшие двести шестьдесят провинций Страны Восходящего Солнца и управлявшие этими провинциями – разумеется, не по собственному усмотрению, как это было накануне гражданской войны, а в строгом соответствии с предписаниями, полученными от «сёгуна», через «бакуфу». Памятуя об ужасных уроках столетней гражданской войны, «сёгуны» из рода Токугава установили над всеми «дайме» строжайший и неусыпный контроль. В эпоху правления «военного дома» Токугава все «даймё» были обязаны регулярно, (первый раз – через год после назначения), являться в столицу сёгуната (причем с семьей и свитой) и отчитываться перед «палаточным правительством», которое могло в любой момент отозвать их  (именем «сёгуна») и назначить управлять другой провинцией, осуществляя регулярную «перетасовку кадров». По  прошествии года «даймё» получал дозволение вернуться от сёгунского двора в свою провинцию, но его супруга и дети владетельного князя (на всякий случай, как бы чего не вышло) оставались при дворе «сёгуна» в качестве заложников. С тех пор по всей Японии потянулись длинные процессии – это провинциальные «даймё» в сопровождении многочисленной челяди переезжали, по воле «сёгуна» и «бакуфу», с места на место.

Что касается рядовых самураев, то лишь немногие из этих «боевых холопов» подчинялись непосредственно «сёгуну», правившему Страной Восходящего Солнца из Эдо (такие прямые вассалы «сёгуна», аналогичные имперским рыцарям средневековой западноевропейской «Священной Римской Империи», «рейхсриттерам», именовались по-японски «гэкининами). Значительная часть самураев – около четырехсот тысяч «буси» вместе со своими семьями – находились в распоряжении провинциальных «даймё» (хотя и считались – как, впрочем, и «даймё» - состоящими на военной службе у «сёгуна», а формально – на службе у Тэнно, как и сам «сёгун»). Большинство «боевых холопов» проживало именно в столицах провинций – одни в крепости своего сюзерена-«даймё», другие – в стоявших вокруг нее небольших домах с «приусадебными участками». Так бывшие сельские жители становились горожанами. В провинциях самураи выполняли обязанности, возлагаемые на них местными «даймё». Одним выпадала военная стезя – они служили во «внутренних войсках», обеспечивая порядок в городах и провинциях, в личной гвардии «даймё», или же несли гарнизонную службу в крепостях либо сторожевую службу на сухопутных и морских границах страны (отражая набеги пиратов и недорезанных «варваров»). Однако, в связи с общим снижением уровня военной опасности, большинство «боевых холопов» эпохи  сёгуната Токугава перешло к мирным занятиям (совершенно не типичным для них в «классическую» эпоху покорения «варваров» и междоусобных войн, собственно, и вызвавшую к жизни самурайское сословие).

Самураи управляли поместьями и товарными складами, трудились в качестве сборщиков налогов, вербовали крестьян для проведения строительных работ, словом – превратились в государственных чиновников. За это они получали установленное жалование.

Однако став фактически государственными чиновниками (или, говоря по-русски, «крапивным семенем»), «боевые холопы» державы Ямато отнюдь не перестали считать себя воинским чином, или, говоря по-европейски, «дворянством меча». Напротив! Они, пожалуй, в большей степени, чем когда бы то ни было ранее, ощущали себя знатными воинами, элитой богоизбранного японского народа. Это объяснялось их традиционным военным воспитанием и особым образом жизни – даже в мирное время они обязательно подолгу предавались воинским упражнениям, неустанно совершенствуя свои навыки в обращении с мечом и другими видами оружия и в боевых искусствах.

Но еще важнее для самосознания самураев было их исключительное положение в обществе, которое за ними признавал закон. Уже вскоре после провозглашения «сёгуном»  Иэясу Токугава разделил всех своих (формально – Императорских) подданных на четыре сословия:

1. «Боевых холопов» (в свою очередь, подразделявшихся на несколько рангов)

2. Крестьян

3. Ремесленников

4. Торговцев.

При этом в соответствующем указе «сёгуна» особо оговаривалось, что самураи – «господа среди четырех сословий». Их привилегированное положение подчеркивалось поговоркой: «Самурай среди прочих людей - то же, что цветок вишни среди прочих цветов». Только «боевые холопы» имели право носить пару мечей. Правда, со временем, уже после смерти Иэясу Токугавы, при его преемниках, права носить меч (увы! - только один), удостоились также ремесленники-шляпники (изготавливавшие головные уборы). Это было связано с представлением, что голова - самая главная и важная часть человеческого тела. Ноги же считались самой презренной его частью (и потому ремесленники, специализировавшиеся на изготовлении сандалий, были объектом всеобщего презрения).

Даже хоронили самураев не в гробах, как представителей «низших» сословий, а в огромных глиняных урнах (как Сингэна Такэду в широко известном у нас в свое время фильме Акиры Куросавы «Тень воина»).

Доход, получаемый самураями в форме жалованья за службу, исчислялся в «коку» риса. Крестьяне же, выращивавшие рис, практически не могли себе позволить питаться этим дорогостоящим продуктом. Им было запрещено печь рисовые лепешки и колобки, делать из риса лапшу и готовить из него «наихудший яд и наилучшее лекарство», то есть сакэ (саке) - крепкое рисовое пиво (а отнюдь не «рисовое вино», не «рисовую водку» и не «рисовый самогон», как у нас считают многие, ибо сакэ готовят не методом перегонки, а методом сбраживания!), поскольку чиновники «палаточного правительства» считали это непроизводительным расходованием риса, который земледельцы были обязаны сдавать сборщикам налогов и податей, сами же - питаться ячменной или просяной похлебкой и редькой.

Кстати говоря, за пределами перечисленных выше четырех сословий самурайского государства «токугавского образца» находилась своеобразная «каста неприкасаемых» - так называемое сословие «эта» (люди, род деятельности которых считался «грязным», «нечистым», «недостойным детей Солнца») – мусорщики, работники скотобоен, живодерен, палачи, могильщики и т.д. Менее известно за пределами Японии существование другого «сословия отверженных» - «хинин», монополизировавшего нищенство, проституцию, жонглерство, натаскивание собак и заклинание змей.

О том, какое значение привилегированное положение самураев эпохи сёгуната Токугава по сравению со всеми другими сословиями имело на деле, говорит следующий пример. Любой японский «боевой холоп» (от «сёгуна» до простого караульного воина) обладал особой, дарованной ему законом, привилегией – «убить и уйти» («дзокусан коку»). Это означало право самурая убить любого человека трех низших сословий, не оказавшего «боевому холопу» должного почтения (например, перебежавшего ему дорогу или недостаточно быстро поклонившегося при встрече с ним). Случаи подобных бессудных расправ были нередкими, но воспринимались как нечто само собой разумеющееся. Наряду с испытанием самураями остроты и прочности своих мечей на трупах и осужденных преступниках, был еще один метод, который назывался «цудзигири» («убийство на перекрестке») - опробование мечей на случайных прохожих-простолюдинах, имевших несчастье выйти на перекресток в ночное время. Сначала случаи «цудзигири» были довольно редкими, но со временем настолько распространились, что власти сёгуната сочли необходимым особым указом запретить «боевым холопам» подобную практику в 1602 году.

После установления долгожданного мира в Стране Восходящего Солнца коренным образом изменилась ее оценка японскими мыслителями. Тонко выстроенная «сёгунами» из дома Токугава система «сдержек и противовесов» наконец-то обеспечила державе Ямато политическую, социальную и бытовую стабильность. Буддизм перестал быть основным средством осмысления мира. Японские мыслители, происходившие все поголовно из ставшего первенствующим сословия «боевых холопов», стали наделять мир  заимствованными из Китая добуддийскими, конфуцианскими характеристиками, а само конфуцианство стало официальной идеологией, считаясь наилучшим средством для управления (чему уже имелся исторический прецедент в описанную нами выше эпоху «реформ Тайка»). Японская общественная мысль обрела, вместо пессимистического, характерного для предшествующей эпохи смут, оптимистический заряд, рассматривая Японию не как просяное «зернышко в море», но как божественную страну благоденствия, сотворенную синтоистскими божествами уже не на окраине, но в самом центре мира. Японские мыслители той поры именовали уже не Китай, а свою родную Японию  «Срединным государством», «Поднебесной», то есть, по сути - Центром обитаемого мира. Так, конфуцианец-самурай Байган Исида (1685-1744) писал о современной ему Стране Восходящего Солнца:

«Сегодня в Поднебесной царит мир. Благодаря этому благополучному счастливому обстоятельству товары и ценности могут беспрепятственно доставляться в места, удаленные на несколько тысяч ри (или, по-китайски: ли - около четырех километров - В.А.), хоть морским путем, хоть сухопутным, не опасаясь морских пиратов или лесных разбойников. В городах люди имеют возможность спокойно жить в своих домах. Если самураи, крестьяне, торговцы и ремесленники, каждый на своем месте, будут прилагать усилия к выполнению своего занятия, то они будут жить, ни в чем не нуждаясь». (Карелова Л.Б. Учение Исиды Байгана о постижении «сердца» и становление трудовой этики в Японии. М,. Наука, 2007, с. 290).

Одновременно с похвалами собственной сотворенной богами, населенной потомками богов и оттого божественной стране, обладающей, по мнению, к примеру, Гэнтаку Оцуки и Хироюки Симуры, авторов трактата «Канкай ибун (Удивительные сведения об окружающих землю морях)», всем необходимым для благополучного существования в условиях полной автаркии - «пятью злаками» (рисом, ячменем, чумизой, бобами, просом) и «пятью металлами» (золотом, серебром, медью, железом, оловом), и потому «имеющей полное основание не оглядываться на других», умами постепенно овладело и сознание того, что правители из дома Токугава совершенно правы в своем убеждении, что от внешнего мира Японии следует ожидать только неприятностей. Европейцы-католики - носители христианства - ставили, с точки зрения японских мыслителей, духовную власть римского папы и его проповедников (преимущественно - членов Ордена иезуитов) выше светской, а это грозило Стране Восходящего Солнца новыми мятежами, доказательством чему считалось Симабарское восстание 1637 года на острове Кюсю, многие сторонники которого были новообращенными христианами. В Китае к власти вместо павшей династии Мин пришла «варварская», «дикарская» маньчжурская династия Цин (родственная чуть не захватившим в эпоху Камакурского сёгуната Японию татаро-монголам), контакты с которой ничем не могли обогатить Японию, позиционировавшую себя уже в качестве Центра мира и законной наследницы, правопреемницы прежней великой китайской культуры. В связи с этим «сёгуны» дома Токугава стали неуклонно проводить политику изоляционизма, отношения с зарубежьем почти прекращаются. Выезд из страны запрещается совсем, въезд в нее разрешается очень ограниченному числу иностранных купцов из Голландии (согласных топтать ногами Крест - символ «подрывного» римско-католического христианства, или пластинку с образом Иисуса Христа - «Дзизусу Кирисито» - либо Пресвятой Богородицы - «Санта Мария Сама»), Кореи и Китая. В этой автаркии Токугавский сёгунат усматривал твердую и надежную гарантию безопасности объединенной, усмиренной и умиротворенной им Страны Восходящего Солнца.            

О МОРАЛЬНОМ КОДЕКСЕ ЯПОНСКОГО «БОЕВОГО ХОЛОПА»

Как уже, наверно, стало ясным уважаемым читателям, сословие японских «боевых холопов» объединяли и сплачивали в единое целое вовсе не чины и звания, не полученные за верную службу владения и прочие материальные блага, и уже тем более не образ жизни (как раз в этом плане различия между «буси» были весьма велики, ведь самураем был и рядовой «буси», и могущественный «сэйитай сёгун»). Всех самураев сплачивало воедино нечто нематериальное, а именно – представление об идеальном «доблестном муже». Всякий «боевой холоп» стремился к единственной достойной человека его рода, круга, происхождения и положения  высокой цели – стать таким «доблестным мужем». Долгий и трудный путь к достижению этой высокой цели самурайские идеологи и обозначали уже упоминавшимся нами выше термином «бусидо», «путь воина».

«Бусидо» был основным моральным законом, кодексом идеального поведения воина, руководствуясь которым, жил в этом мире самурай. Можно даже сказать, что «бусидо» со временем превратился в нечто вроде специфической, сугубо самурайской «религии» (если рассматривать «религию» в ее исконном значении, означающим по-латыни: «то, что объединяет», «то, что сплавляет»,  «то, что спаивает воедино»). Все «боевые холопы» державы Ямато старались неукоснительно следовать заветам этой «религии». В каждом отдельном княжестве существовали как общие, так и свои, специфические, правила «бусидо». Прежде всего, всякий «буси» был обязан усвоить три главные, или основные, добродетели:

1. Верность

2. Чувство долга

3. Храбрость.

Отступать от этих главных добродетелей «буси» не должен был никогда и ни при каких жизненных обстоятельствах.

Под верностью кодекс «бусидо» подразумевал самую ценную для самурая добродетель – верность господину (для самурая считалось недопустимым быть слугой двух господ). Ни при каких условиях японский «боевой холоп» не должен был нарушать эту первейшую из всех самурайских заповедей.

В клятве «буси» из упоминавшегося нами выше знаменитого собрания самурайских наставлений начала XVII века «Хакагурэ», говорится:

«Где бы ты ни находился, в горах или под землей, в любое время и везде твой долг обязывает тебя охранять интересы моего владыки. Это – становой хребет нашей веры, неизменной и вечной».

Второй главной добродетелью всякого «боевого холопа» кодекс «бусидо» считал чувство долга. Это понятие объединяло в себе несколько моральных заповедей и, прежде всего, долг самовоспитания, требовавший от каждого самурая:

1. Честности («боевому холопу» нельзя было лгать, злословить, совершать бесчестные поступки)

2. Непритязательности (презрения к роскоши, деньгам, прочим жизненным благам)

3. Приличия (соблюдения принятых этических норм, скромности и невозмутимости, строгости и сдержанности в чувствах).

Понятие чувства долга подразумевало не только обязанности «боевого холопа» по отношению к себе самому, но и обязанности по отношению к другим. Это означало, что самурай обязан:

1. Ни перед чем не отступать при исполнении своего долга

2. Быть полезным своему господину

3. Быть почтительным к своим родителям

4. Быть великим в милосердии.

Помимо верности и чувства долга, третьей главной добродетелью «боевого холопа» была храбрость. Под храбростью понималась не только отвага и личное мужество «буси» на поле боя и вообще в военное время, но и бесстрашие в мирной, обыденной жизни. Этот весьма почитаемый в Стране Восходящего Солнца принцип был еще древним китайским философом Кун Фуцзы, или Кун Цзы («учителем Куном», именуемым европейцами Конфуцием, и жившим предположительно в 552-479 годах до Р.Х.) облечен в форму следующего постулата:

«Всегда непоколебимо делай правое дело».

Данный конфуцианский постулат, кстати говоря, всецело соответствует главному жизненному правилу всякого христианского рыцаря:

«Делай, что должен, и пусть будет, что будет».

Еще одной доблестью всякого  японского «боевого холопа» считалась непоколебимая верность правилу «самурай мало говорит и много делает».

Для истинного «буси» всякое промедление считалось недопустимым. Любой воин был обязан, не задумываясь, заступиться за правое дело, даже если благородный поступок может стоить ему жизни. Ведь, как следует из кодекса «бусидо», «правое дело – все, жизнь – ничто».

И здесь мы с  вами, уважаемые читатели, подошли к самой сути самурайской морали: поскольку в соответствии с кодексом «бусидо» обстоятельства в любой момент могли потребовать от «боевого холопа» пожертвовать собственной жизнью, всякий уважающий себя, чтущий память своих доблестных предков и ценящий  свое сословие «буси» должен осознавать, что жизнь не имеет никакой ценности («жизнь – ничто»). «Хагакурэ», которое мы уже не раз цитировали, учит:

«Путь воина означает смерть. Когда для выбора имеются два пути, выбирай тот, который ведет к смерти. Не рассуждай! Направь мысль на путь, который ты предпочел, и иди!»

Поэтому всякий японский «боевой холоп» был готов беззаветно проливать свою кровь и отдать саму жизнь, если того требует его долг.

Самурайство заимствовало стоическое терпение и презрение к смерти от буддизма (особенно на него повлиял дзэн-буддизм); религиозное почитание своей земли и своего суверена – от синтоизма; социальную модель, ритуальность поведения (а на ранних стадиях и определенную литературно-художественную культуру – от конфуцианства). Таким образом, «бусидо», при ближайшем рассмотрении, представляет собой не самобытное порождение исключительно «японского духа», но весьма сложную амальгаму. Сплав взглядов, заимствованных из разных учений, два из которых (буддизм, в своей форме, именовавшейся в Китае, как мы знаем, «чань-буддизмом», а в Японии – «дзэн-буддизмом», и конфуцианство) пришли на Японские острова из континентального Китая (в значительной степени - через Корею, как и многое другое).

Два основных момента всегда поражают всякого, кто знакомится с историей самурайского сословия. Во-первых, как нам уже известно, у японских «боевых холопов» с давних времен существовал обычай отрезать голову поверженному противнику. Самураи старались пленных не брать, трофеи их интересовали мало; главная цель и наивысшая радость для них  заключались в том, чтобы  добраться до сильного противника, сразить его, отрубить убитому голову и поднести ее в дар своему господину. Возможно, этот обычай «охоты за головами» восходит к эпохе войн в Древнем Китае, где воин получал повышение по службе, если добывал в бою и приносил своему военачальнику голову (или правое ухо) знатного врага. Кстати, аналогичный обычай существовал и у татаро-монголов эпохи Чингисидов (как мы знаем, довольно быстро окитаившихся, после покорения ими Китая). Так, например, после уже неоднократно упоминавшегося нами выше разгрома монголо-татарскими полководцами хана Батыя объединенного войска силезских, польских, немецких и орденских рыцарей в 1241 году при  Лигнице-Легнице-Вальштатте) вечером к шатру монголо-татарского главнокомандующего торжествующие победители приволокли девять огромных окровавленных мешков, доверху наполненных отрезанными ушами христианских  рыцарей, павших в бою. Отсюда идет и широко известное в Японии по сей день изречение: «Взял голову и получил повышение».

Во-вторых, японские «боевые холопы» отличались редкостным хладнокровием, с которым они расставались с собственной жизнью. Самоубийство было чрезвычайно широко распространено в самурайской среде уже с XI века; обычай велел верному вассалу добровольно уходить из жизни, если умирал его господин (это называлось «смертью вослед»); смерть от своей собственной руки также служила средством избежать позора и бесчестья; способом продемонстрировать свои самоконтроль и выдержку в экстремальных обстоятельствах. В этой связи обычай вспарывать себе живот («сэппуку», или «харакири») должен рассматриваться не как экзотический способ ухода из жизни, но как традиционная, последняя в земной жизни, демонстрация собственной доблести. Добровольно убивая себя столь мучительным способом, самурай показывал, что он не трус, выбирающий «легкий и быстрый» выход из сложившейся безвыходной ситуации, но истинно благородный и праведный муж, обладающий подлинной силой духа даже перед лицом самых неблагоприятных обстоятельств.

Вскрытие себе живота (а вскрывать живот предписывалось определенным зигзагообразным движением) далеко не всегда приводит к немедленной смерти самоубийцы, она бывает долгой и грязной. И потому очень часто при ритуальном самоубийстве «боевого холопа» присутствовал «помощник», или «секундант» («кайсяку»), избавлявший «буси»-самоубийцу от неприятных последствий этого жестокого акта, когда могло произойти что-то некрасивое, грязное, непристойное, грозившее омрачить последние минуты благородного воина и торжественность момента. О «сэппуку» у нас будет еще подробнее рассказано далее.

Не случайно в XVIII веке «боевой холоп» Цунэтомо Ямамото признавался:

«Я постиг, что путь самурая – это смерть».

Постоянная память о смерти (характерная и для  некоторых других, в том числе западных, элитарных групп или сообществ – например, для «вольных каменщиков», или масонов, одним из главных девизов которых является «Memento  mori», то есть, «Помни о смерти», одним из главных символов – человеческий череп или скелет с надписью «Ты сам таков будешь» и т.д.) порождает некоторый сентиментальный настрой. В Средние века в некоторых вариантах «бусидо» были распространены наставления по занятиям изящной словесностью, в первую очередь – поэзией. В этих наставлениях утверждалось, что умение составить возвышенное стихотворение перед самоубийством (или просто перед лицом смертельной опасности) подчеркивает величие самурайского духа и его способность возвышаться и над смертью, и над жизнью.

О ВОСПИТАНИИ СЫНОВЕЙ ЯПОНСКИХ «БОЕВЫХ ХОЛОПОВ»

Воспитание «боевого холопа»  начиналось с раннего детства. Вместо волшебных сказок родители рассказывали малышам о «войне Гэмпэй» и о других, столь многочисленных в истории Японии и самурайского сословия, драматических событиях. В этих повествованиях отважные герои-самураи всегда одерживали блистательные победы над врагами, а если военное счастье изменяло им – бестрепетно и хладнокровно шли на смерть. Как правильно предполагали взрослые, подобные рассказы пробуждали в детях пылкое желание когда-нибудь стать таким же, как вызывающие у  них восхищение идеальные герои из родительских рассказов.

Но чтобы стать истинными «боевыми холопами», одного желания было недостаточно. Воспитание настоящего «буси» – дело многотрудное, долгое, кропотливое, требующее ежедневного напряженного труда. С нашей сегодняшней точки зрения оно (как, скажем, воспитание спартанских юношей) может показаться излишне суровым.

Прежде всего, мальчика самурайского рода учили владеть своим телом и своими чувствами. Преисполненные любви к своему сыну, родители хотели научить его без жалоб сносить боль, голод, холод, отсутствие сна и любые другие жизненные тяготы. Если мальчик, паче чаяния, оказывался не в силах сдержать слезы, мать отчаянно бранила его за это проявление недопустимой для будущего «буси» слабости.

Железная воля, сильный и цельный характер, умение подчиняться жесточайшей дисциплине воспитывались в отроке не только великими примерами, увещеваниями и наставлениями, но и всеми условиями жизни будущего самурая.

Так, мальчиков в семьях японских «боевых холопов» будили еще в предрассветные сумерки, оставляли играть в нетопленой комнате, подолгу не кормили. Еще большие испытания ожидали их, однако, впереди, когда они подрастали, и их уже можно было учить чтению и письму в соседнем храме или монастыре. Детям приходилось проделывать долгий путь туда и обратно в любую погоду, часто без верхней одежды – даже в ненастную, дождливую погоду и зимой, совсем босыми или обутыми лишь в деревянные сандалии «гэта» на босу ногу.

Впоследствии им предстояло научиться побеждать чувство страха, свойственное всякому человеку от рождения. Будущих самураев оставляли одних ночью на кладбище или возле эшафота, в компании повешенных, обезглавленных, разрубленных на куски или распятых осужденных.

«Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат...»

В то время, когда мальчики закаляли подобным образом свою волю, их учили обращению с оружием. Приобщение к этому искусству начиналось с торжественной церемонии. Будущему «боевому холопу», которому к тому времени исполнилось пять лет, вручали меч (окончательно ставший к описываемому времени главным видом оружия и символом самурайского сословия, сменив в этом качестве лук). Первыми, основными учебными предметами были плавание, верховая езда и «дзюдзюцу» (джиу-джитсу) – искусство самозащиты без оружия. После освоения учеником этих азов, переходили к обучению стрельбе из лука («кюдо»), единоборству на копьях-«яри» и глефах-«нагинатах», а также фехтованию на мечах. Кроме того, юный «боевой холоп» должен был овладеть и другими полезными навыками – например, научиться плавать со связанными руками и ногами, в том числе в доспехах, форсировать водные преграды, используя вместо моста лианы и, не оступаясь, сражаться среди бурных потоков горных рек.

К пятнадцати годам, то есть, к моменту окончания учебы, молодой человек должен был стать таким, каким и надлежало быть истинному самураю: «спокойным, как пес; неподвижным, как гора; холодным, как туман; быстрым, как ветер, в принятии решений и яростным, как огонь, в нападении». Поневоле вспоминается известное изречение одного политического, государственного и военного деятеля первой половины ХХ века, кровавыми буквами вписавшего свое имя в историю человечества:

«Крепкой, как выделанная кожа, твердой, как крупповская сталь, и быстрой, как гончие псы, должна быть германская молодежь».

Если прошедший обучение юноша из самурайского рода соответствовал всем этим требованиям, его находили достойным быть принятым в воинское сословие.

Церемония «посвящения в воины», так называемая «гэмпуку», начиналась с того, что кандидат в «боевые холопы» отказывался от своего детского имени, полученного при рождении, и принимал новое имя. После этого ему выбривали лоб и всю переднюю часть головы до макушки, а волосы на затылке заплетали в косичку – «магэ» (эту косичку пропитывали помадой и загибали вперед). Затем молодому «буси» вручали знаки его нового достоинства – «дайсё», то есть пару мечей (короткий и длинный), а также будничный лакированный головной убор «эбоси», напоминающий колпак  (аналогичные колпаки-«эбоси» использовались  самураями  описывемой эпохи и в качестве подшлемников) и остроконечную шапочку для ношения во время торжественных событий и церемоний («каммури»).

Сыновья рядовых самураев получали, как правило, лишь домашнее воспитание и, в лучшем случае, могли посещать частные школы. «Сёгун» (а в определенный период истории Страны Восходящего Солнца – также и «сиккэн»), «даймё» и другие высшие представители воинского сословия отправляли своих сыновей на обучение в элитные государственные школы. Помимо различных боевых искусств, знатные юноши постигали там глубоко укоренившееся в Японии учение Кун Фуцзы, а также изучали математику, медицину и фармацевтику, поэзию, овладевали искусством каллиграфии, а иногда - и чайной церемонии, пришедшей. вместе с употреблением чая, в Японию из Китая еще в эпоху Камакурского сёгуната и заимствованной самурайским сословием, а затем и другими сословиями средневековой Страны Восходящего Солнца, у буддийских монахов (практиковавших чаепитие, прежде всего, как средство сохранить бодрость и силы для медитации). Таким образом, когда молодые «боевые холопы» из аристократических семейств покидали стены училища, они были не только отменными воинами, но и высокообразованными людьми, наделенными тонким чувством прекрасного.

ИЗ ИСТОРИИ САМУРАЙСКИХ ГЕРБОВ

Историю европейского (а в известной степени – и азиатского) Средневековья вообще, и историю европейского рыцарства (а в известной степени – и историю мусульманских рыцарей-«фарисов», в особенности в «стране Аль-Андалус», то есть в покоренной «маврами» Испании) просто невозможно представить себе без гербов.

Герб считался символом воинской доблести рыцаря и всего его рода. Обычно герб имел форму щита. На нем изображали различные фигуры: плотоядных и травоядных животных (чаще всего – львов), птиц (чаще всего – орлов), рыб, звезды, башни и т.д. Каждая гербовая (геральдическая) фигура имела свой смысл. Например, птица без клюва обозначала раненого рыцаря; монеты – полученный за пленника богатый выкуп; крест – участие в Крестовом походе; полумесяц (круасан, крескент) – победу над мусульманским рыцарем-«фарисом».

Первоначально гербы европейских рыцарей расписывали только четырьмя красками («тинктурами») – голубой, красной, черной и зеленой, обозначавшими четыре природные стихии (элемента). Голубая краска обозначала воздух, красная – огонь, черная – землю, зеленая – воду. Впоследствии число красок, использовавшихся в геральдике, возросло, их стали называть также  «финифтями» («эмалями»). «Тинктурам» стали придавать иное значение, уже не связывая их с природными стихиями. Красный цвет стал символизировать храбрость, мужество, неустрашимость. Голубой – величие, красоту, ясность. Пурпурный – достоинство, силу, могущество (как цвет королевских и Императорских мантий). Зеленый – надежду, изобилие, свободу. Черный - скромность, образованность, нестяжание. Причем при описании («блазонировании») герба, в котором обязательно указывались «тинктуры», входящие в герб, можно было сразу определить, к аристократии или к числу коронованных особ относится его владелец. Дело в том, что для описания цветовой гаммы гербов простых рыцарей использовались названия эмалей (червленая, лазоревая, или лазуревая, пурпурная, зеленая, черная) и металлов (золото, серебро), для гербов представителей высшей аристократии – названия драгоценных камней (рубин, сапфир, аметист, изумруд, бриллиант, топаз, жемчуг), а для гербов принцев, королей и Императоров – цвета планет (Марс, Юпитер, Меркурий, Венера, Сатурн, Солнце, Луна).  Над гербовыми фигурами, украшавшими поле щита, стали изображать рыцарский шлем с развевающимися перьями (а у отпрысков княжеских и других владетельных родов - корону). Чем древнее был рыцарский род, тем больше перьев изображалось на шлеме. Со временем к изображению шлема на гербе стали добавлять изображение намета - куска материи, которым участники Крестовых походов накрывали шлем, чтобы он меньше раскалялся от лучей жаркого южного солнца. Постепенно намет, под воздействием погодных условий и вражеского оружия, приходил во все большую ветхость, превращаясь в лохмотья и свисая со шлема клочьями (что находило соответствующее отражение и на геральдических изображениях). Кроме того, по мере распространения грамотности в рыцарской среде, на ленте под гербом стали писать какое-либо короткое изречение – девиз, обозначавший смысл герба или боевой клич (франц.: «кри де гер») рыцарского рода.

Разумеется, часть сказанного выше относится и к «рыцарям державы Ямато» - «боевым холопам» средневековой Страны Восходящего Солнца. Но в то же время у самурайской (и вообще японской) геральдики имелись свои специфические особенности, значительно отличавшие ее от геральдики европейского рыцарства.

Средневековые японцы покрывали буквально все – ткани, лампы, лаковые шкатулки и сундучки, веера, вазы, монеты и т.д. – гербами в виде изображений цветов, геометрических узоров и фигур, перьев, предметов вооружения или домашней утвари, монет, иероглифических знаков  и т.п., нередко заключенных в круг, кольцо, шестиугольник и т.д. От европейской геральдики вообще японскую геральдику отличали следующие восемь  основных, или главных, особенностей:

1.В самурайской (и вообще средневековой японской) геральдике совершенно отсутствовало обязательное правило помещать геральдические (гербовые) фигуры непременно на поле геральдического щита той или иной установленной формы. В отличие от европейских, японские гербовые изображения иногда (но далеко не всегда) окружались круговой или двойной круговой (кольцеобразной) линией, или же одинарной (или сдвоенной) линией в форме многогранника.

2.В самурайской Японии отсутствовала корпорация герольдов (профессиональных составителей и толкователей гербов, от названия которых происходит слово «геральдика» - искусство составления и толкования гербов).

В отличие от европейской рыцарской (и не только рыцарской) геральдики, в которой огромное значение придавалось (и придается) геральдическим цветам - «металлам»  («металлами» в европейской геральдике традиционно именуются два цвета: желтый, или «золото», и белый, или «серебро») и «тинктурам»  («тинктурами» в европейской геральдике традиционно именуются все цвета, за исключением «металлов», то есть желтого и белого):  красный (червлень); синий или голубой («лазурь»); черный («сабль» или, согласно терминологии  современной российской геральдики - диамант); пурпур (фиолетовый); синопль (зеленый); реже (и не во всех странах) употребляются другие цвета, введенные в геральдику позднее – например, оранжевый, телесный и т.д.), в японской геральдике цвет гербовых изображений особой роли исторически никогда не играл. Собладалось лишь правило помещения гербовых изображений светлых цветов или тонов на темном поле (фоне), а темных – на светлом (например, на одежде или доспехах). И лишь при помещении гербовых изображений на предметах, видных издалека – знаменах, флагах, боевых значках, корабельных парусах и т.д. – цвет гербовых изображений играл определенную роль (наиболее употребительными в подобных случаях цветами были в самурайской Японии красный, синий, фиолетовый, белый, желтый, черный, зеленый, коричневый), но при этом совершенно не собладалось важное в европейской геральдике (хотя и устоявшееся далеко не сразу и в Европе) правило, согласно которому геральдическая фигура, помещенная на гербе конкретного владельца, которым в Европе считался и считается не только индивидуальный армигер  (термин «армигер» означает в геральдике индивидуального или коллективного владельца конкретного герба), но и род, город, государство, цех-гильдия, корпорация) и поле герба, на котором данная фигура была помещена, могли быть только строго определенного цвета, а та же самая фигура, но только другого цвета (или помещенная на гербовом поле другого цвета) могла принадлежать уже совершенно другому владельцу.

3.На японских гербах отсутствуют столь широко распространенные в гербах европейских геральдические «меха», как горностаевый, так и беличий (в европейской геральдике существуют два «меха» - «горностай», с разновидностью «противогорностай», и «беличий», или «вер», с разновидностью «противобеличий»). Иногда к геральдическим «мехам» причисляется и черный цвет на гербах (поскольку его французское название «сабль», в своем исконном значении означает «соболь», то есть «соболиный мех»).

4.В Японии самурай-армигер мог изменить свои имя и фамилию, а вместе с ними изменить и свой герб на совершенно иной (такое случалось достаточно часто).

5.В средневековой  Японии, в сущности, существовали (и существуют) только личные и фамильные (клановые, родовые гербы), при отсутствии на всем протяжении Средневековья гербов провинциальных, муниципальных (городских), областных, цеховых, корпоративных, гербов купеческих компаний, гильдий ремесленников, духовных и военно-духовных религиозных Орденов. Даже знаменитая эмблема хризантемы («кику-мон»), возведенная, после «революции (реставрации) Мэйдзи» в ранг государственного герба Японии (в подражание государственным гербам тогдашних западных держав, на которые ориентировался Тэнно-реформатор Муцухито-Мэйдзи в своем стремлении осовременить вверенные ему его небесными божественными предками страну и нацию), была, по сути дела, всего лишь одним из нескольких гербов японского Императорского Дома. Гербы японских монастырей (и связанных с ними средневековых военно-монашеских Орденов) были в действительности гербами тех божеств, которым эти монастыри были посвящены. Так и в настоящее время эмблемой (гербом) японской авиакомпании «Джапан Эр Лайнс» служит «мон» Ранмару Мори – журавль с поднятыми крыльями (буквально: «журавль-круг»), а эмблемой всемирно известного концерна Мицубиси - фамильный герб одноименного самурайского клана - три ромба.

6.Японский фамильный герб («мон» или «камон») был широко распространен в эпоху расцвета самурайского сословия как отличительный знак «воинского дома» или группы самураев, объединенной общими интересами, «бусидана». Гербы-«камон» наносились на одежду «боевых холопов» (прежде всего – на кимоно), на их оружие, боевые доспехи, знамена и опознавательные флажки, конскую сбрую и попоны, бытовые принадлежности, например – посуду, ширмы, подставки для мечей («катана-какэ») и т.д. Фамильный самурайский герб обычно передавался по наследству вместе с родовым именем, хотя в истории военного сословия Страны Восходящего Солнца известно немало случаев, когда «боевые холопы» меняли свои гербы, нередко вместе с фамилией.

Часть 1.         Часть 3.

Часть 2.         Далее ч. 4.