ЧАСТЬ I.

ЧАСТЬ II.

ЧАСТЬ III.

Проклятьем заклейменные навеки

Не трогайте далекой старины.

Нам не сломать ее семи печатей.

А то, что духом времени зовут,

Есть дух профессоров и их понятий,

Который эти господа некстати

За истинную древность выдают.

(Иоганн Вольфганг фон Гете)

Какой народ может быть центром собрания силы, как не тот, который угнетен в самом центре Европы?

(Фридрих Линдхардт)

Это самое глубокое знание воина, родившееся из закона вечного властелина, и сокровенный исток Севера гласит: последнее спасение лежит в мече!

(Курт Эггерс)

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЗАЧИН: БЕЗ ВИНЫ ВИНОВАТЫЕ

КНИГА ПЕРВАЯ: ДОЛГАЯ, ДОЛГАЯ ДОРОГА

1.Священная гора

2.Блуждания вандалов по Европе

3.«Зинзирих-рига»

4.Град святости и град греха

5.Битва за Рим, которой не было

6.Величайший флотоводец Средиземноморья

7.Дипломатия удара в спину

ПРИЛОЖЕНИЕ

О ПОЗДНЕЙ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ

КНИГА ВТОРАЯ: ДОЛГАЯ, ДОЛГАЯ БОРЬБА

1.Царь мертв, но жив народ

2.Меч и перо

3.Проклятьем заклейменный Гунерих

4.Закат величья Астингов

5.Последние властители вандалов

6.Вандальский Рагнарёк

ПРИЛОЖЕНИЕ

ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА

СПИСОК ЦАРЕЙ ВАНДАЛОВ-АСДИНГОВ

ЗАЧИН

БЕЗ ВИНЫ ВИНОВАТЫЕ

В зареве грозных пожаров

Тени шакалов снуют,

Дикие банды вандалов

Цепи России куют.

(Владимир Петрушевский. Новый 1918 год.)

Вандалы, абсолютные вандалы!

(Агата Кристи. Отравленное перо.)

Листая старую тетрадь расстрелянного генерала

Я тщетно силился понять, как ты могла себя отдать

На растерзание вандалам.

(Игорь Тальков. Россия.)

Впервые о вандалах автор этих строк узнал из седьмого тома оранжевой детской энциклопедии советского образца, носившего название «Из истории человеческого общества». Сидя с моим одноклассником и другом Андреем Леонидовичем (тогда, в детстве, просто Андреем, без «Леонидовича») Баталовым по прозвищу «Бата» (позднейшие варианты: «пан Бата», «мракобес Бата» и, наконец, «Апостол») у него дома на Валовой улице близ станции метро «Павелецкая», и листая этот том, мы наткнулись в конце раздела «Античный мир» на драматического содержания черно-белую иллюстрацию, озаглавленную «Нашествие Гензериха на Рим (картина К.П. Брюллова)». В подписи под картинкой говорилось, что в 455 г. н.э. германцы-вандалы во главе со своим королем Гензерихом разграбили и разорили «Вечный Город» Рим. И в самом деле, на картинке валялись раненые и убитые римляне (все, как один - безоружные), свирепые дикие воины брали в полон девушек и женщин, тащили награбленную добычу, в том числе громадный семисвечник (попавший, как я узнал лишь впоследствии, в Рим из разграбленного римлянами Иерусалимского храма иудеев), на все это скорбно взирал христианский епископ (как я выяснил позднее - папа римский) в митре и с большим крестом в руке, а на заднем плане, в клубах дыма от горящих зданий, разорители Рима сбивали надписи и барельефы с триумфальной арки. Всем распоряжался бородатый всадник на вороном коне в шлеме с конским хвостом, увенчанным царской короной - грозный Гензерих (странное имя, подумалось мне, ведь «Гензерих» по-немецки значит «гусак»). Кое-что осталось мне, да и Андрею, непонятным - например, присутствие среди германских воинов-вандалов смуглых и даже просто чернокожих личностей в белых одеждах и бурнусах явно не германского, а африканского происхождения. Седьмой том детской энциклопедии ответа на возникшие вопросы не давал, однако заронил в мою детскую душу первое семечко интереса к вандалам. Но это так, к слову...

В конце XVIII в., через двенадцать столетий после, казалось, безвозвратной гибели древнегерманского племени вандалов, внезапно снова пробудилось воспоминание об этом, вроде бы, давно забытом «варварском» народе, игравшем на протяжении полутора столетий решающую роль на мировой арене, пришедшем из Скандинавии, жившем в Силезии, южной Германии, Бургундии, Испании, потрясшем весь тогдашний мир в его основах, завоевавшем североафриканский Карфаген и поставившем на край гибели «Империум Романум» - Римскую империю. Время, в которое пробудилось воспоминание о вандалах, было, что называется, лихое. Вся Франция была охвачена кровавой революцией, повсюду разрушались статуи, мощи святых выбрасывались из драгоценных рак в уличную грязь, вскрывались освященные традицией гробницы «христианнейших» монархов и осквернялись их бренные останки. Милая, сладостная Франция - древняя, культурная, цивилизованная христианская страна, погрузилась в пучину бесконечных разрушений и опустошений. Мерзость запустения царила везде и всюду. Повсеместно шло бессмысленное уничтожение культурных ценностей, не имеющее иной цели, кроме их уничтожения. Это безобразное явление, не столь уж новое в мировой истории, получило из уст одного из пропагандистов вызвавших его новых идей название, приведшее к возникновению совершенно нового, неизвестного ранее понятия. Аббат Анри Грегуар 31 августа 1794 г. выступил в революционном Конвенте с обширным «Докладом о разрушениях, творимых вандализмом, и средствах их предотвращении», призывая самым суровым образом пресекать уничтожение памятников искусства.

Человек, попытавшийся таким способом избавиться от духа слепого, бессмысленного разрушения, по иронии судьбы, принадлежал к числу революционеров, деятельность которых в немалой степени способствовала выпуску на волю этого злого духа. Аббат Анри Грегуар, римско-католический священнослужитель из Лотарингии – провинции, всегда служившей яблоком раздора между французами, романцами, и немцами, германцами - подписал новую конституцию, голосовал за суд над королем Людовиком XVI Бурбоном (разжалованным революцией в «гражданина Луи Капета»), изрек вердикт, согласно которому история королей была лишь мартирологом подвластных им народов, а сами короли занимали в иерархии морального миропорядка то же место, которое занимали доисторические чудовища в иерархии живых организмов, и наговорил еще много революционного вздора. Можно сказать, что Грегуар, ставший впоследствии на некоторое время епископом города Блуа на Луаре, нередко оправдывал собой пословицу «язык мой – враг мой».

Из-за приведенных выше слов, сказанных им о королях, пламенный обличитель «вандализма» был, после возвращения Бурбонов в армейских обозах союзников по антинаполеоновской коалиции, в обескровленную Францию, лишен причастия и христианского погребения. Однако впервые сформулированное им понятие «вандализм» пережило своего изобретателя, сохранившись до наших дней. В то время как никто не говорит сегодня и не вспоминает о других «презренных варварах» - герулах, готах, ругиях и лангобардах, изобретенный Грегуаром удивительно живучий термин заставляет нас волей-неволей помнить и о тех вандалах, от этнонима которых был произведен. Поскольку очень и не очень образованные люди, интересующиеся историей, не устают исследовать вопрос, справедливо или же несправедливо аббат Грегуар наложил на память целого народа столь позорное клеймо. Исторические вандалы были германским племенем, переселившимся, подобно своим близким родственникам готам, на европейский материк из Скандинавии, осевшим на пол-тысячелетия в Силезии (получившей свое название от ветви вандалов, именуемой силингами), и мигрировавшим затем, по большей части, на юго-восток, пройдя всю Европу до Испании и завоевав оттуда Северную Африку. Не более того…

Когда аббат Грегуар составлял свой вызвавший столь серьезные последствия доклад, всему миру были уже хорошо известны ужасы разрушительной Французской революции. В Нанте революционеры связывали подлинных и воображаемых «врагов народа» парами и топили их в водах Луары (античного Лигера). В Провансе, в Лионе, в Аррасе творились не меньшие зверства. В Париже всего за четырнадцать дней с помощью новой «гуманной» машины для ускоренной, без лишних церемоний, рубки человеческих голов, изобретенной доктором Гильотеном и названной в его честь «гильотиной», отправили в небытие тысячу триста семьдесят шесть «недругов революции». На набережной Сены на больших сковородах для жарки рыбы «патриоты» жарили живьем, так сказать, в собственном соку, девиц-аристократок. Раздетые догола, изуродованные трупы швейцарских гвардейцев, убитых при обороне королевского Тюильрийского дворца от республиканцев, разлагались сутками без погребения, растерзанные птицами, обглоданные крысами и уличными псами, разжиревшими от людской плоти.

Думал ли красноречивый аббат Грегуар, изобретая термин «вандализм», об этих бесчисленных зверствах, творимых его соотечественниками и современниками? Вспоминал ли он послания православных (кафолических) епископов Вандальского царства, описывавших те свирепые гонения, которым подвергались православные христиане со стороны вандалов, придерживавшихся другой, арианской, ветви христианской веры? В этих епископских посланиях подробно описывались аналогичные зверства, призванные еще больше подчеркнуть ужас завоевания вандалами римской Африки и ее столицы – Карфагена. Возможно, что вандалы были особенно ненавистны аббату - правоверному католику, хоть и республиканцу - из-за своей приверженности ложному, еретическому учению александрийского пресвитера Ария, осужденного как греко-кафолической, так и отколовшейся от нее впоследствии римско-католической христианскими церквями? Но нет, похоже, сорок тысяч жертв революционного террора скорее сделали аббата Грегуара равнодушным к человеческим страданиям и зверствам, чем вызвали его возмущение этими зверствами. Его побудила к изобретению термина «вандализм» не пролитая человеческая кровь, а отбитые носы у статуй святых, выброшенные из гробниц останки блаженных, брошенные в грязь реликвии в местах паломничества. В его устах «вандалы» стали злодеями совершенно особого рода, направлявшими свою разрушительную, истребительную энергию на культовые здания, свидетельства и памятники религиозной культуры и архитектуры, стремясь причинить душевные страдания тем, для кого эти свидетельства и памятники имели большое и непреходящее значение. При этом речь идет о весьма тонких различиях, важных, видимо, прежде всего, для французов, в связи с определенными особенностями их национального характера и менталитета.

Так, когда в годы Первой мировой войны германская артиллерия нанесла сильные повреждения Реймсскому кафедральному собору, патриарх французской литературы Ромен Роллан, считавшийся честью и совестью своей нации, через линию фронта, беспощадно рассекшую тело, как казалось еще совсем недавно, единой Европы, призвал Гергарта Гауптмана, патриарха литературы немецкой, возвысить свой голос в защиту общего европейского культурного наследия. Гергарт Гауптман, и в его лице – германская нация, пожалуй, одержал над своим французским собратом по перу и представляемой тем французской нацией, своеобразную моральную победу, подчеркнув в своей ответной телеграмме, что растерзанная на этой великой войне грудь собрата по человечеству вызывает у него большее сожаление, чем разрушенный каменный фасад.

Так что аббат Грегуар мыслил и вел себя не иначе, чем впоследствии – Ромен Роллан или же парижане, простившие прусскому фельдмаршалу Гебгарту Леберехту фон Блюхеру в 1815 г. его победы над французами, но не его манеру спать прямо в сапожищах на монаршей кровати во дворце Сен-Клу. А позднее, в 1871 г. горько оплакивавшие не столько разгром своей Второй империи пруссаками и другими немцами, сколько разрушение по приказу Парижской Коммуны установленной в честь побед Наполеона I Вандомской колонны (типичный пример «вандализма»!)..

Как бы то ни было, из вышесказанного можно сделать следующие выводы.

Во-первых, вандализм не представлялся изобретшему это понятие аббату Грегуару образом действий, свойственным исключительно германцам.

Во-вторых, в его представлении вандализм характеризовался особой, ярко выраженной бессмысленностью, фанатичным духом разрушения ради разрушения, непостижимыми для нормального человека действиями, совершаемыми только ради того, чтобы быть совершенными, и напоминать всему миру о том, кто их совершил.

Но, коль скоро это так, аббат приписывал вандалам весьма современный образ мыслей и модель поведения, возможные лишь в развитом обществе, обеспечивающем своим членам все необходимое для жизни. Даже если предположить, что так называемый «вандализм» обретает хоть какой-то смысл благодаря тому, что, разрушая каменные свидетельства культуры или мировоззрения, исповедующие его «вандалы» стремятся разрушить саму эту культуру и само это мировоззрение, подобная модель поведения была, вне всякого сомнения, чужда «варварским» племенам, мигрировавшим на территорию позднеантичной Римской «мировой» империи в пору Великого переселения народов, постоянно кочующим в поисках пропитания и мест, пригодных для поселения. По мнению французского историка Эмиля Феликса Готье, проведшего значительную часть своей жизни на Мадагаскаре и в Алжире (тогдашних колониях Франции), достигнуть подобной «степени систематической глупости» (вандализма) могут лишь культурные люди, поскольку варвары предпочитают предаваться более доходным и прибыльным занятиям (говоря по-простому – грабить, вместо того, чтобы тратить время и силы на разрушение памятников чужой материальной культуры, особенно – монументальных). И вряд ли настоящий варвар стал бы восхищаться тем,

Как будут весело дробить обломки статуй

И складывать костры из бесконечных книг...,

в отличие от «утонченного» эстета-декадента Валерия Брюсова, надевшего личину «варвара» для эпатажа столь же «утонченной» публики.

Следует заметить, что в давно уже ставшем достоянием прошлого французском Алжире проживало в свое время немало выдающихся знатоков вандальской истории и культуры. Они обладали счастливым сочетанием знания городской и сельской местности Северной Африки, туземных народов области Атласских гор и классического европейского образования. Благодаря их усилиям, изысканиям и открытиям был придан новый импульс вандалистике, пережившей настоящий расцвет, позволивший преодолеть в умах укоренившееся в них с античных времен представление о коренной противоположности, антитезе между античностью и варварством, средиземноморской культурой и германцами. Занимавший, в силу чисто географических (но и иных) причин, так сказать, промежуточное положение между французами и немцами, бельгийский ученый Жан Декарро сделал как-то очень меткое и мудрое замечание: «Каждый всегда варвар для кого-то». Всякая цивилизация, варварская или культурная, основанная на силе военной аристократии или созданная духовной элитой, внесла свой, уникальный, вклад в идейное богатство всего человечества.

Эти мудрые слова бельгийского ученого по сути дела избавляют нас от необходимости задаваться вопросом, почему аббат Грегуар из числа многих весьма схожих между собой «варварских» племен эпохи Великого переселения народов выделил именно вандалов, навеки заклеймив их в своем выступлении перед Конвентом в 1794 г. Разве не мог он избрать для этого гуннов (с которыми французская пропаганда постоянно и на все лады сравнивала «немецких варваров» в годы Первой мировой войны)? Или, скажем, готов, которые, собственно говоря, и гнали перед собой вандалов по римской Европе? И почему он, не вдаваясь в подробности столь далеких от него позднеантичных времен, не мог сравнить происходящее у него на глазах, скажем, с событиями мая 1527 г.? С вошедшим в поговорку «Сакко ди Рома», разграблением «Вечного города» на Тибре (самым ужасающим за всю его двухтысячелетнюю историю), совершенным наемниками коннетабля де Бурбона (не германца, а француза), не привлеченного впоследствии к ответственности за это неслыханное, и притом – кощунственное, злодеяние, поскольку смерть постигла его на штурмовой лестнице при взятии города (возможно – от рук знаменитого скульптора и ювелира Бенвенуто Челлини, командовавшего папской артиллерией). Подчиненные коннетаблю испанские и немецкие ландскнехты императора «Священной Римской империи», на чью сторону Бурбон переметнулся, изменив своему, французскому, королю, ворвались в «Вечный город» - столицу римских пап и всего римско-католического мира, в котором не только сохранились остатки прежнего блеска и величия времен Античности (как при взятии Рима на Тибре готами Алариха в 410 и вандалами Гейзериха в 455 и «сборной солянкой» германцев во главе с Рикимером в 472 г.), но процветали во всем своем великолепии все виды искусства эпохи Возрождения. Захватчики Рима образца 1527 г. не только оскверняли и громили храмы и соборы, но, сверх того, в бессмысленной жажде уничтожения обращали свои мечи против произведений искусства (в чем сегодня может убедиться всякий посетитель музеев Ватикана). Однако в легендах и традиционных пересказах событий уделяется мало места реальным событиям, и, возможно, через пару сотен лет все большего упадка преподавания истории люди станут, чего доброго, искренне верить в то, что живописные шедевры кисти Рафаэля Санти пали жертвой мечей пресловутых «вандалов».

Даже невзирая на постоянные усилия разумных историков и великих, хорошо знающих историю писателей, до сих пор никак не удается стереть с чела вандалов позорное клеймо, наложенное современными им церковными хронистами задолго до того, как лотарингский аббат произнес над вандалами свой приговор с трибуны революционного Конвента. «Без вины виноватые», вандалы были заклеймены дважды: во-первых, как «варвары», а во-вторых – как «варвары», дерзнувшие еще и придерживаться своей собственной разновидности христианской веры, упорно отстаиваемой ими от посягательств римлян – православных христиан.

В то время как вестготы (западные готы), в конце концов, перешли из арианской в кафолическую веру, а царь осевших в римской Италии остготов («восточных готов») Теодорих Великий (сын матери-кафолички), оставаясь арианином, проявлял похвальную веротерпимость по отношению к своим римским православным подданным, и даже «совсем дикий» гуннский царь Аттила (чье германское имя или прозвище значит по-готски «Батюшка») склонил главу перед папой римским Львом I Великим, царь вандалов Гейзерих (брюлловский «Гензерих» седьмого тома детской энциклопедии, именуемый в переписке Иоанна Грозного с «первым русским диссидентом-политэмигрантом» князем Андреем Курбским «Зинзирихом-ригой»), владыка моря, мрачный повелитель вандальской «земноводной» державы, гордо и твердо хранил верность своему арианству, что заставляло суеверных православных римлян полагать: столь грозный владыка-еретик мог получить свою власть только от самого антихриста, чьим предтечей он, несомненно, является.

Благодаря Гейзериху и основанной им державе вандалы, по прошествии столетий, на протяжении которых они уступали в могуществе готам, в конце концов, возвысились даже над этими опаснейшими из своих врагов, войдя в историю конца античной грекоримской цивилизации как главная угроза для гибнущей Римской империи. Попытки воздать должное «проклятьем заклейменным» историческим вандалам долгое время были крайне робкими, как, например, попытка немецкого просветителя Иоганнеса фон Мюллера, ученика Шарля Луи Монтескьё и Иоганна Готфрида Гердера, писавшего: «Простота нравов варваров – не добродетель, а часть их природы; они не скрывают своих пороков, которые ужасны; однако же у нас есть другие пороки, куда более ужасные, ибо мы научились их скрывать».

Британский историк Эдвард Гиббон проявил уже несколько большую смелость в оценке вандалов, ставя в своем знаменитом труде об упадке и гибели Римской империи, царя вандалов Гейзериха на один уровень с царем гуннов Аттилой и царем вестготов Аларихом, не отказывая Гейзериху в равном с ними историческом величии и значении. Страх же, распространяемый варварами среди «цивилизованных» греков и римлян (а точнее – грекоримлян), представлялся Гиббону вполне естественным. Он полагал, что неотъемлемой частью войны, даже ведомой в самой упорядоченной форме, является постоянное нарушение норм человечности и справедливости; воинственность варваров разжигалась духом дикости и беззакония, непрерывно будоражившим их мирное домашнее общество. Когда же вандалы на своей новой родине, обретенной ими, вместе с союзным им сарматским племенем аланов, в отвоеванной у римлян Северной Африке, покорились и, так сказать, предались душой и телом загнивающей цивилизации («загнивает-то она загнивает, да зато запах какой!»), поселившись в отнятых у римских богачей поместьях на манер позднейших феодалов, посещая театр и окружив себя поэтами, короче, перестав быть варварами, мало-помалу ушла в прошлое их воинская мощь и доблесть, а их царство было завоевано восточноримским православным полководцем Флавием Белизарием (Велизарием, Велисарием), обрушившимся на вандальскую столицу Карфаген во главе гуннских и германских наемников константинопольского василевса-императора Юстиниана I Великого, причисленного христианской церковью к лику святых и поминаемого в чине благоверных; память его совершается в Православной Церкви 14 (27) ноября и в среду Светлой седмицы в Соборе синайских святых.

Разумеется, последовавшая в результате африканского похода Велизария гибель вандальского царства и народа, их бесследное исчезновение с исторической арены, ни в коей мере не может сравниться по масштабам и трагичности с распадом Римской империи, наводненной более молодыми варварскими народами. Тем не менее, не было недостатка в великих умах, рассматривавших эти «Сумерки вандалов», этот «вандальский Рагнарёк», как сопряженное с тяжелыми последствиями и даже роковое событие мировой истории, в ходе которого столь могущественные германские, да и сарматские племена растворились в среде чужих народов.

Отец церкви блаженный Августин, епископ (Г)Иппон(ий)ский, утешал своих скорбящих современников из среды римских православных христиан в связи с близящимся падением Римской империи под ударами варваров (и, в частности – вандалов, дерзостно разграбивших в 455 г., через четверть века после смерти Августина в осажденном ими же, вандалами, североафриканском городе (Г)Иппоне, «Вечный Город», «главу мира» - Ветхий Рим на Тибре), обетованьем скорого пришествия другого, Божьего царства, по сути же – нового, христианского Рима, которому произволением Господним предстояло утвердиться на руинах Рима прежнего, языческого. И слова отца церкви оказались пророческими, а его провидческое обещание стало реальностью. В действительности безвозвратным стало падение не Рима, а народов-победителей - германцев, одолевших поначалу римлян вследствие превосходства своего боевого духа (знаменитого «фурор тевтоникус»), но не имевших, вследствие своей малочисленности, ни малейших шансов прочно утвердиться в густо населенном Средиземноморье, в которое они проникли, как нож в масло, чтобы в нем безвозвратно увязнуть...

Столп французской романтической литературы виконт Жюль Рене де Шатобриан – бретонец, т.е. кельт, стоявший как бы между потомками римлян - романцами - и потомками германцев - немцами, отпрыск древнего знатного рода, во многих своих сочинениях оценивал это событие как роковую потерю для Европы. А французский историк Жюль Мишле, рассматривая тот же вопрос в несколько менее романтическом ключе, на уровне трезвого исторического анализа и, так сказать, с универсальной точки зрения, распространил свое сожаление и на варваров, не относившихся к числу германцев. Ведь, к примеру, сарматам, как и другим обрушившимся на древнюю Европу из далекой центральной Азии кочевым народам-мигрантам, подобно германцам, мигрировавшим с севера на юг, были присущи черты свойственного всем молодым народам горделивого свободолюбия, позволявшего им успешно противостоять окостенелой античной цивилизации, погрязшей в деспотизме, сервилизме и цинизме. Деградировавшей Римской «мировой» империи, в которой триста знатнейших и богатейших «сенаторских» семейств (не имевших ничего общего с окончательно дегенерировавшей родовой патрицианской знатью) владели практически всей собственностью и обладали всей полнотой власти, императоры же вовсе не правили империей, будучи лишь исполнителями воли этих трехсот, как нанятые ими «менеджеры по реализации олигархических программ». Все прочее же население, «потомки Ромула», «свободные римские граждане», «квириты», на деле же - безмерно презираемые власть имущими «терпилы», приученные на протяжении всей своей незавидной жизни, от трудного детства и до нищей старости, довольствоваться периодическими подачками в виде «хлеба и зрелищ» - все больше отдалялись и отчуждались от ненасытного имперского Левиафана, чей непомерно разросшийся чиновничий аппарат только и знал, что высасывать из подданных все соки, по принципу «чем больше жмешь, тем больше выжмешь». Могли ли быть сомнения в исходе этого столкновения парализованной имперской воли с пламенным напором нерастраченных и не подорванных рабской психологией сил юных, не испорченных еще цивилизацией народов, долговременный эффект которого ощущался не только в период Великого переселения народов, но и гораздо позже, вплоть до Реконкисты, когда испанские христиане германской крови - вестготы («западные готы») и свебы - начали отвоевывать захваченный маврами Иберийский полуостров? Естественно, не вполне свободными от подобных романтических исторических мечтаний оказались в XIX в. и немецкие авторы, начавшие, как потомки древних германцев, в эпоху Освободительных войн против наполеоновской тирании, рассматривать наиболее энергичные и отважные германские народы, вторгнувшиеся в римские пределы (а ведь стремление Наполеона уподобить себя – Цезарю, а свою империю – империи Римской было совершенно очевидным!) как «первых немцев». Тот факт, что, в соответствии с подобными воззрениями, в число «первых немцев» были приняты и, казалось бы, «навеки заклейменные» вандалы, судя по всему, нисколько не смущало ни Фридриха Шлегеля, ни Феликса Дана, ни саксонского сановника и специалиста по эпохе Великого переселения народов Эдуарда фон Витерсгейма (1789-1865). Ведь, по их мнению, причиной этого переселения было не что иное, «как естественное стремление германской расы, которой Вечная Мудрость изначально предназначила роль вершительницы мировой истории» (Витерсгейм).

Эта кажущаяся сегодня, мягко говоря, слегка наивной убежденность властителей умов тогдашних немцев в существовании столь безоблачных и прямых отношений между Провидением и германством (скажем так, ведь говорим же мы «славянство»!) их потомками ныне утрачена. Некоторые современные немецкие историки с таким отвращением дистанцируются от царившей в Германии XIX в. романтически-исторической эйфории, что даже готов, оказавших несомненное влияние на формирование немецкого языка и разработавших немецкую письменность (готский епископ-арианин Вульфила, обративший своих соплеменников в христианство, создал готский алфавит и перевел на готский язык Священное Писание!), не желают считать предками немцев.

Однако стоит ли ломать словесные копья из-за всего этого в эпоху, когда «великие переселения народов» происходят ежедневно и даже ежечасно, и массы людей, равные по численности войску, которого хватило бы с лихвой царю вандалов Гейзериху для взятия Рима на Тибре и других его завоеваний, регулярно прибывают в страны проведения чемпионатов мира по футболу или Олимпийских игр из других, часто очень отдаленных, стран? Не говоря уже о множестве мигрантов, беспрепятственно, ударными темпами, переселяющихся в страны Европейского Союза (да и не только туда), за что им власти стран переселения платят неплохие деньги? Тем не менее, уникальными, в любом случае, представляются динамика исторических событий и судьбы вандальских племен на пороге новой, христианской эпохи в жизни древней Европы. Ибо этот германский племенной союз, одно имя которого заставляло содрогаться древний грекоримский мир, нес в своей дорожной поклаже библию Вульфилы (готский язык был очень близок к вандальскому - например, «Господи помилуй!» звучало по-готски как «Фрауйя армай!», а по-вандальски как «Фройя армес!»). Вандалы оставили древних германских богов на своей «временной родине» – Силезии и, во главе с христианскими «военными царями», принесли новым странам, которые решили завоевать, осененным финиковыми пальмами оазисам и оливковым рощам римской Африки, под сенью своих копий и мечей, благую весть арианского, по сути же - германского христианства.

КНИГА ПЕРВАЯ

ДОЛГАЯ, ДОЛГАЯ ДОРОГА

Поверь, народ не бывает ни старым, ни умным.

(Герцог Альба в трагедии Гёте «Эгмонт»)

1.Священная гора.

Вандалы, этот неудачливый народ с испорченной, казалось бы, навеки репутацией, дал свое имя как минимум двум красивейшим ландшафтам Европы. Слово «Силезия», по мнению большинства ученых Германии, Австрии и многих других стран (случайно или нет - по преимуществу германоязычных), происходит от названия вандальского племени силингов (селингов, у некоторых античных авторов - слингиев), а в названии Андалусии, или Андалузии, бывшей пристанищем вандалов, мигрирующих по разваливающейся Римской империи, на протяжении жизни целого поколения, настолько хорошо сохранилось их племенное название, что, к примеру, одна немецкая воскресная газета позволила себе опубликовать репортаж о разбойничьих бандах, бесчинствующих в районе Терромолиноса, под броским заголовком «Вандалы снова в Вандалусии».

Значит, названия, по крайней мере, в данном случае – не просто «звук пустой», и потому ученые почти с чрезмерным, не по разуму, усердием, занимались происхождением названия «вандалы», пытаясь, на основании этого этнонима идентифицировать их скандинавскую прародину, на основании отдельных племенных названий перекинуть мост в неизвестную, мифическую, легендарную раннюю историю вандалов. В поисках вандальских корней указывали на обитавших в древности на севере Ютландии «вендиллов» или «вандиллов», но, в первую очередь, на сохранившиеся литературные памятники – например, древний англосаксонский эпос о доблестном герое Беовульфе (чье имя означает буквально «Пчелиный Волк», т.е. «Медведь»), смертельно ранившем на суше, а затем – добившем на дне морском чудовищного Гренделя, ибо именно данное сказание содержит множество слов, имен и названий скандинавского происхождения. Но и в несколько менее древней поэме «Видсит» содержится упоминание о неких «вендлах», тоже, возможно, связанных с этнонимом вандалов, ибо римские авторы, первыми упомянувшие о «вандилиях», или «виндилиях», вне всякого сомнения, не могли просто высосать это название из пальца, как и названия других племен, находившихся с вандальскими племенами в соседских отношениях или даже состоявших с ними в одном культовом сообществе (т.е. совместно с вандалами посещавших общие святые места, святилища, поклоняясь там общим богам).

Более важной, чем проблема происхождения этнонима «вандалы» (или, по-северогермански, «венделы»), представляется, естественно, проблема идентичности, т.е. вопрос, с какими именно племенами, известными нам по археологическим находкам и литературным памятникам, следует отождествлять племенной союз или, если угодно, племенное объединение, которое принято обобщенно именовать «вандалами». Как раз в этом плане после Второй мировой войны возникли большие неясности, связанные, в первую очередь, с результатами деятельности послевоенных польских археологов. Господствующее среди ученых мнение, основанное, в первую очередь, на точке зрения немецких ученых XIX и первой половины XX вв., в общих чертах сводится к тому, что довольно сильные и многочисленные германские племена во II-I вв. до Рождества Христова покинули места своего расселения на Скандинавском полуострове, высадившись, прежде всего в районе дельты Вистулы (нынешней Вислы), но и на других участках южного побережья Балтийского моря. Оттуда они распространились, частью – мирным путем, частью – изгнав или подчинив туземное население в районах Привислинской дуги, по берегам реки Виадра (именуемого ныне по-немецки Одером, по-польски же - Одрой) и, наконец, на всем пространстве между Балтийским морем и в предгорьях, простирающихся от Судет до Карпат.

Как писал видный немецкий историк Ганс-Йоахим Диснер в своем труде «Королевство вандалов. Взлет и падение»: «Современные исследования всегда отмечают, что вандалы вторглись в область между Эльбой, Одером и Вислой с севера или северо-запада (прародиной их предположительно были, скорее всего, Ютландия и бухта Осло)».

Процитировав книгу Диснера о вандальском «королевстве (как сказано в ее русском переводе, вышедшем в санкт-петербургском издательства «Евразия»), автор этих строк не может не сделать следующее замечание.

Традиционно германских и других «варварских» (например, гуннских) царей времен Великого переселения народов именуют по-русски «королями». Автору настоящей книги о вандалах это представляется неверным. И вот почему. Слово «король» («кароль», «краль», «круль»), как титул верховного правителя (аналогичный германским словам «кунинг», «конунг», «конге», «кёниг», «кинг»), вошло в славянские языки (и в венгерский – в форме «кираль») не ранее IX в. п. Р.Х., как производное от германского имени «Карл». Карлом звали царя германского племени франков, коронованного в 800 г. в италийском «Вечном Городе» Риме на берегах Тибра папой-епископом римским венцом (западного) римского (а не «франкского» или «германского») императора и вошедшего в историю как Карл Великий. Имя Карла стало среди славян нарицательным для обозначения верховного правителя у народов германского корня, наподобие имени римского полководца и верховного правителя Цезаря. Само древнегерманское имя «Карл» происходит от слова «карл» («керл»), означающего «муж(чина)». Изначально оно пришло из древненорвежского (скандинавского) языка («нуррён»), в котором «карл» означало «свободный человек», в отличие от «ярла» - аристократа, представителя родоплеменной знати, и «трелла» («дрелла») – раба. Поэтому автор в дальнейшем будет именовать в настоящей книге о вандалах «варварских» правителей, живших до Карла Великого, не «королями», но царями, а их государства - не королевствами, но царствами (за исключением цитируемых источников, переведенных на русский язык не нами, как, например, книгу Диснера). Но это так, к слову. «Мы же на прежнее возвратимся» (выражаясь языком средневековых русских летописцев).

Большая часть польских археологов до сих пор не проявила особой готовности связать археологические находки, сделанные на территориях, отошедших к Польше после Второй мировой войны, с этой миграцией скандинавских германцев через Балтийское море, относя их к особой пшеворской культуре, имеющей, по их мнению, праславянский, или протославянский («венетский», «венедский») характер. По их мнению, данная культура издавна господствовала на территории между реками Одером-Одрой и Вислой, причем частота находок особенно велика в областях, прилегающих к Балтийскому морю.

Здесь одно мнение противостоит другому, и вряд ли стоит ожидать скорого внесения ясности в данный вопрос, тем более, что основные отличительные особенности, характеризующие доисторическую культуру - формы погребения и найденная керамика – этой сравнительно поздней эпохи, от примерно 100 г. до Р.Х. до примерно 400 г. п. Р.Х., с большим трудом поддаются безошибочной этнической идентификации.

«Образовывала ли пшеворская культура столь единое и самостоятельное целое, чтобы быть соотнесенной лишь с одной единственной этнически единой группой, остается, в любом случае, открытым принципиальным вопросом, с которым связан следующий вопрос, а именно, что вообще следует, ведя речь о столь позднем времени, понимать под выработанной, с точки зрения археологии, культурой, в какой степени она вообще может рассматриваться в качестве археологического наследия того или иного народа и не представляет ли она скорее определенный уровень развития цивилизации, компоненты которой имеют различное происхождение» (Ян Филип).

Поистине золотые слова, своего рода эскиз некоего соломонова решения! Вопреки мнению скептиков, отрицающих приход вандалов, готов и других северных германцев из Скандинавии на европейскую «большую землю» (где они, по воле позднейших исследователей, в отличие от своих потомков – норманнских викингов, позднейших выходцев из той же Скандинавии - «ненавязчиво» превратились из северных германцев в германцев восточных!), ссылаясь на малонаселенность древней Скандинавии, мы с полным на то основанием утверждаем иное. То, что Скандинавия до наступления «эпохи викингов» была достаточно густо заселена, явствует, не говоря уже об археологических находках, хотя бы из упоминавшегося выше эпоса о «Пчелином Волке» - Беовульфе. Сложивший его (или собравший воедино) древний северный, или нордический, сказитель явно всеми силами старался максимально приблизиться к правде истории, сохраняя верность ей даже в описании подробностей (вооружения, построек, сокровищниц и династических связей), достигнув во всем этом поистине поразительной достоверности. В ходе разгоревшейся еще в тридцатые годы ХХ в. весьма оживленной дискуссии вокруг этого интереснейшего нордического эпоса (в которой принял участие и Дж. Р.Р. Толкин, автор не только великого мифологического труда современности «Властелин колец», но и посвященного «страстям по Беовульфу» великолепного эссе «Чудовища и критики») выяснилось, что передвижение мигрантов во времена, предшествующие «эпохе викингов», в т.н. «вендельский период», с величайшей степенью вероятности, происходило лишь в форме переселений жителей из Скандинавии, с севера на юг, но никак не с юга на север Европы.

Внесение необходимой ясности в вопрос направления миграционных потоков, поистине, много стоит. Ныне уже не подлежит сомнению, что совпадения и соответствия в характере археологических находок, сделанных, например, между Ютландией и Силезией, либо же между шведской областью Упланд и той же Силезией объясняются не переселением на север племен, связываемых с пшеворской культурой, а миграцией германских племен с севера через Балтийское море на юг, и их последующим расселением в районе Одера или же между реками, именуемыми ныне Одером, Вислой и Вартой. Хотя, само собою разумеется, в 100 г. до Р.Х. – именно этим временем датируются первые сделанные в указанном районе находки германского характера – плодородные земли между указанными тремя большими реками, отнюдь не пустовали. Их туземное население смешалось с германскими мигрантами, приплывшими с севера.

Установив данный исторический факт, ученые смогли провести несколько линий аналогий, поскольку, например, найденные при раскопках многочисленные керамические артефакты почти полностью исключали возможность случайных совпадений. Таким образом, было установлено существование достаточно прочных связей между мигрировавшим из Скандинавии вандальским племенем силингов и нынешней датской Зеландией, т.е. с одним из главных современных датских островов. Другие совпадения были установлены между крайним севером нынешней датской Ютландии (островом Веннсюссель-Ти, отделенным Лим-фьордом от Ютландского полуострова) и местами археологических находок, сделанных в Силезии, а также между шведским Упландом и позднейшей вандальской областью вокруг горы Цобтенберг (по-польски: Шленжа, Селенжа или Собутка) в Силезии (польское название которой - «Шлёнское, Шлёск» или «Шлешск» - некоторые польские и словацкие ученые производят не от этнонима вандалов-силингов, а от протославянской морфемы «сля», означающей «стоячая вода»). При этом на основании многочисленных археологических находок было установлено существование племенных культур силингов и хасдингов (асдингов, астингов, астрингов), как основных племен позднейшего вандальского племенного союза (наряду с которыми существовало и менее сильное племя лакрингов). Как указывает в своей книге, уже цитированной нами выше, Ганс-Йоахим Диснер, родственные вандалам германцы-наганарвалы поклонялись в священной роще божественным братьям-близнецам. «В немецких сагах эти божественные братья называются Хартунгами (Гартунгами - В.А.), что соответствует вандальскому Хацдингоц и означает "волосы женской головы" (культ волос был широко распространен и среди родственных вандалам готов - В.А.). Это впервые проясняет смысл названия (этнонима - В.А.) хасдингов (асдингов, астингов, астрингов - В.А.), которых скорее всего можно локализовать в области бухты Осло (норвежского Осло-фьорда - В.А.)...Таким образом, племя и династия хасдингов, очевидно, уходит своими корнями в глубь истории германских племен» (Диснер).

Было также доказано и подтверждено, что группы мигрантов, переселившихся в Силезию, сохранили связи со своими соплеменниками, оставшимися на территории современных Швеции и Дании и после того, как в районе горы Цобтенберг образовалось культовое сообщество мигрировавших туда племен. То есть, что не просто на новом месте возник некий новый народ, но что переселенцы, покинувшие свою скандинавскую родину, видимо, в силу экономических причин, тем не менее, сохранили память о ней и определенные связи с покинутой ими отчизной (подобно древним финикийским, греческим и римским колонистам). Посланцы из бывших областей расселения вандалов в Силезии, а затем – и Паннонии (расположенной на территории современных Венгрии и Австрии), будут появляться на страницах летописей и в поздневандальскую эпоху, при Гейзерихе, следуя за своими переселившимися с севера соплеменниками вплоть до римской Африки, в царство, основанное вандальскими мигрантами на земле другого континента.

Процесс миграции протекал весьма своеобразно, проследить за ним крайне трудно, многие его подробности остаются достаточно неясными и по сей день. Союзы племен часто называют себя иначе, чем отдельное племя, порой наделение названием производит впечатление совершенно случайного и произвольного, поскольку античные авторы, на чьи сведения мы вынуждены опираться – Гай Цецилий Плиний Секунд, Публий (Гай?) Корнелий Тацит, Кассий Дион Кокцеян и многие другие, не проводили, находясь во всеоружии современных научных этнографических методов, опросов представителей тех или иных народов, дотошно выясняя их самоназвание и происхождение, но, в свою очередь, опирались на доступные им тогдашние источники, прежде всего – на рассказы вездесущих странствующих торговцев и римских военных (надо думать – высокого ранга и уровня образования), воевавших с германцами.

Из-за неясностей, существующих даже в вопросе происхождения самого этнонима «вандалы», мы не намерены вдаваться в широко распространенную дискуссию вокруг связанного с ним другого вопроса. А именно – какие называемые в том или ином случае в связи и наряду с вандалами и местами проживания вандалов античными историками и географами племена – гарии, гельвеконы, манимы, элисии или наганарвалы – должны и могут рассматриваться в качестве постоянного ядра племенного союза, получившего уже в исторические времена (наступившие с началом его вступления в конфронтацию с античным, грекоримским миром) название вандалов. А вот историческую судьбу силингов и асдингов мы можем, на основании точно установленных данных и дат, проследить на протяжении семи веков, начиная с последних лет II в. до Р.Х. и культурного расцвета в позднеримскую, императорскую эпоху, и кончая дальним, великим походом вандалов из Паннонии, нынешней Венгрии, через Галлию, современную Францию, в Испанию и, наконец, в Африку. Народ с судьбой, не имеющей себе равных, причем не только в Европе, но, пожалуй, на всем земном шаре… Сравнить этот дальний поход вандалов можно разве что с подвигом мальгашей-малагасов-мадагасов, отважно переплывших на утлых челноках через Индийский океан из Индонезии на огромный африканский остров, названный в их честь Мадагаскаром. Или с подвигом полинезийцев, на столь же утлых челноках осмелившихся расселиться по бесчисленным островам Тихого океана…

Когда историки времен прошедших брались за изучение житья-бытья племен древних германцев, они обычно начинали с трудов Тацита, автора поистине бесценного трактата «Германия», в котором предки современных немцев, австрийцев и прочих народов германской ветви большой индоевропейской языковой семьи были описаны в весьма доброжелательном и уважительном тоне. Порой они не знали, чему больше радоваться – изображению германцев в столь привлекательном свете или же блестящему, отточенному латинскому языку - если не классической «золотой», то, во всяком случае, не менее изысканной постклассической «серебряной» латыни - писавшего о германцах маститого римского автора.

Попробуем и мы, в приливе несколько сентиментальной тоски, приглядеться к вандалам, проделавшим весьма долгий путь от устья Виадра-Одера до Сарматских гор (современных Карпат), и оказавшим нам при этом любезность, сделав на своем долгом пути продолжительную остановку на территории современной Силезии. И, если целые поколения исследователей занимались их предысторией и ранней историей, изучением развития их языка, их найденных археологами при обнаружении, в ходе раскопок, артефактов и всего прочего, что с этим связано, с достаточной степенью добросовестности и серьезности (в чем мы нисколько не сомневаемся), то вандалы при этом дали области, на территории которой сделали эту остановку, ее название.

Еще в 1960 г. в объемистом труде, изданном в ФРГ - западной части еще не воссоединившейся тогда Германии - и посвященном Силезии, можно было прочитать: «Силезский ландшафт – не природный, но политический… Он появляется в десятом веке из мрака предыстории, безымянный, покрытый громадными лесами, слабо населенный в низменности Одера, бывшей области расселения германцев-вандалов, славянскими племенами» (Вольфганг фон Эйхгорн).

Австрийцы, под властью которых Силезия пережила самый счастливый период своей истории, в позапрошлом столетии подошли к проблеме этого густого мрака и тумана с большей долей прозорливости и фантазии: «Над широкой, плодородной долиной Одера резко возносится ввысь пирамида горы Цобтенберг. Видная издалека, она, собственно говоря, может считаться символом Силезии. С ней связано и само название «Силезия». В древних источниках эта гора называется Цленс (по-польски: Шлежа или Селенжа – В.А.), текущая вдоль его восточной подошвы река Лоэ-Цленца (по-польски – Шлёнза – В.А.) – Силезской рекой, а вся область – Силезским краем (гау). Те, кто называл гору Цобтенберг Шлёнз, были носителями славянского языка, принадлежавшими к великому племени лехов. Для них громадная гора была одновременно местом поклонения языческим богам».

В таких выражениях силезский историк доктор Кольмар Грюнгаген пытался объяснить происхождение названия Силезия. Однако и он не смог сообщить нам более подробных сведений о древнейшей истории Силезии, ибо: в Бреслауском (по-польски: Вроцлавском – В.А.) музее стоят рядами тысячи черных погребальных урн, громоздятся оружие, домашняя утварь, всевозможные украшения. Нельзя назвать эти предметы совсем уж бессловесными, они в определенной мере могут рассматриваться как важные свидетельства с точки зрения изучения истории культуры человечества; однако они ничего не сообщают нам о специфической истории этой страны. Все первое тысячелетие Христианской эры является для нашей Силезии эпохой безмолвия…».

Императорский и королевский школьный советник А. Петер, написавший эти строки в своей книге об Австрийской Силезии, стоял, задумчивый и подавленный, перед артефактами, извлеченными из силезской земли, и собранными в Бреслауском музее. Но доктор К. Грюнгаген из Требница под Бреслау (по-польски: Вроцлавом – В.А.), директор Бреслауского государственного архива, редактор «Журнала Общества истории и древностей Силезии», вероятно, не раз вступал в диалог с молчаливыми свидетелями давнего прошлого, и, вероятно, был прямо противоположного мнения: эти артефакты, найденные в Силезии, Богемии (Чехии) и в Карпатах, отнюдь не сенсационны с точки зрения истории мировой культуры, но чрезвычайно интересны и важны с точки зрения изучения, возможно, самого загадочного феномена во всей истории германских народов, великого беспокойства, охватившего их все почти одновременно, и пути на Юг, в который они пустились, будто ведомые некой опытной рукой.

Поскольку не было никого, кто указал бы германцам, возжелавшим переселиться с Севера на Юг, по каким дорогам странствовать, все германские «вооруженные мигранты» то и дело сталкивались друг с другом по пути – прежде всего, разумеется, в тех областях, где можно было жить привольно, там, где устья рек создавали и позволяли поддерживать связь с прародиной, и в плодородных низменностях, где было вдоволь пищи для людей и для скота. При этих столкновениях дело не обходилось без кровопролития. Но, поскольку никто из вооруженных мигрантов не был уверен, что захочет остаться именно здесь всерьёз и надолго, и что стоит драться не на жизнь, а на смерть именно за этот, в общем-то чужой клочок земли, более слабые или более умные после нескольких стычек, ворча, отступали, продолжая свой путь на Юг или Юго-Восток.

Но продолжительные остановки на этом пути происходили не только там, где экономические условия представлялись многообещающими и благоприятными. Даже в те суровые времена человек был сыт не хлебом единым, нуждаясь еще и в других поводах привязаться к тем землям, в которых собирался остаться, причем не только в пределах срока отпущенной ему земной жизни. Поэтому нередко мигрантов притягивало и сплачивало святилище – например, священный Янтарный остров перед устьем Виадра, на котором германцы из различных приморских племен, а возможно, и островов Янтарного (ныне - Балтийского) моря собирались на совместные богослужения и жертвоприношения. Одним из таких святилищ, местом сбора племен, не желавших его покидать, по данным современной науки была, вне всякого сомнения, гора Цобтен или, на силезском диалекте немецкого языка - Цотабарг или Силинг (по-латыни - Силензи, по-польски - Шлежа, Селенжа или Собутка, по-латыни - Силензи)– лесистый, возвышающийся на высоту семисот восемнадцати метров над низменностью горный кряж.

Название его – славянского происхождения, ибо в эпоху великого славянского вторжения в V-VI вв. п. Р.Х. бесчисленные горы, реки и поселения в Судетской и Альпийской области получили славянские названия. Однако же они давались не наобум, но по сей день способны поведать нам о том, какую ситуацию, какие особенности славянские переселенцы стремились охарактеризовать и зафиксировать этими названиями. «Гура собутка» означает не что иное как «Священная (святая) гора». Т.е., когда славянские мигранты появились у горы Цобтен, она уже была священной горой.

Один из прекраснейших топографических принципов гласит: «То, что свято, остается святым». Независимо от смены не только народов, но и рас. Волшебство, святость места, источника, горы сообщается тем, кто пришел позднее, даже если они не находят никого из прежних обитателей, способных сообщить им сведения о местной сакральной традиции. Эта традиция столь сильна, что новым религиям или культам не остается выбора. Они должны утвердиться в святых местах прежних религий и культов, осмелиться дать древней святости новое истолкование, они могут сжигать языческие идолы, но остаются бессильными перед аурой горной вершины, скромной харизмой источника или благоговейным трепетом, вызываемым священною дубравой.

Древнейшим надежным свидетелем сакрального значения горы Цобтенберг считается саксонец Титмар (Дитмар), граф Вальбекский и епископ Мерзебургский (умерший в 1018 г.), подчеркивавший в своей весьма содержательной и увлекательной даже для сегодняшнего читателя латинской «Хронике», описывая борьбу между немцами и поляками за область Глогау (по-польски: Глогув), следующее: «Отсюда император направил двенадцать отборных отрядов своего сильного войска к бургу (замку - В.А.) Нимпч, носящему это имя, поскольку он был некогда построен нашими <…>. Он расположен в Силезском краю, получившем некогда свое название от весьма высокой и обширной горы. Последняя, вследствие своего расположения и своей величины, пользовалась большим уважением у всех жителей, когда там еще господствовало нечестивое язычество»...

Дадим для сравнения другой вариант того же самого фрагмента «Хроники» Титмара», в переводе И.В. Дьяконова:

«Император <…> отправил затем вперёд 12 отборных отрядов к городу Нимпч, - его потому так назвали, что некогда он был основан нами <…> Расположен он в округе Шлезиер; название это было некогда дано ему от одной чрезвычайно высокой и труднодоступной горы; во времена проклятого язычества она за свою величину и прочие свойства особо почиталась всеми жителями.»

К упоминанию в данном фрагменте летописи Титмара этой горы И.В. Дьяконов дает следующее примечание: «Цобтен, Силингберг. Вероятно, была еще священной горой вандалов-силингов».

Т.о. у нас имеется датируемое 1017 г. прямое указание весьма авторитетного источника на присутствие в Силезии, еще до прихода туда славянских мигрантов (получивших от позднейших польских историков название слежан), германцев, которых Титмар Мерзебургский, употребляющий в «Хронике», написанной, как уже говорилось выше, на латыни, в отношении своих соплеменников латинский этноним «тевтоны» (в переводе И.В. Дьяконова» - «тевтонцы»), именует «нашими» (в варианте перевода Дьяконова: «нами»), поляки же, как и все прочие славяне, издавна именовали «немцами» (niemcy). Именно от этих «немцев» происходят название замка Нимпч (Nimptsch) на берегу реки Лоэ-Шлёнзы южнее Цобтена. На рубеже X-XI в.в. п. Р.Х., когда писал Титмар, на берегах Лоэ-Шлёнзы еще не было никаких «немцев» (средневековые немцы еще не начали туда переселяться из Германского королевства в ходе так называемого «дранг нах остен», т.е. «продвижения на Восток»).

Следовательно, мигрировавшие в район Цобтена славяне наткнулись там на последних германских язычников – немногочисленных оставшихся там силингов, не ушедших со своими вандальскими соплеменниками в дальний поход на Юго-Восток, а впоследствии – и на Юго-Запад. Гора Цобтен еще в XII и в XIII вв. называлась в латиноязычных письменных документах «монс Силенции», способствуя переходу древнего племенного названия вандалов-силингов в привычный для нас топоним «Силезия», через латинскую и польскую переходные ступени (Цленц, Сленз, Селенжа, Шлёнз). Из другого фрагмента хроники Титмара, описывающего события 1010 г., явствует, что название «циленси» или «силензи» относится к району Цобтена и селения Нимпч, ибо уже район Глогау Титмар обозначает другим словом - «диадези».

Как бы все вышесказанное ни было убедительно и ясно, но это – единственная и притом крайне шаткая опора для моста, который мы намереваемся перебросить из нашего XXI в. в эпоху, отстоящую от нас более чем на два тысячелетия. Найти непосредственные, прямые вандальские традиции, сохранившиеся на протяжении столь продолжительного срока, нам, видимо, так и не представится возможным, ни в Силезии, ни в обладающих более однородным в этническом отношении населением областях Северной Европы, хотя там и сохранились, по прошествии тысячелетий остатки мифов и мотивы сказаний, связанных с судьбами иных народов.

Разумеется, Вандальская гора, именуемая нынешними немцами Цобтенберг, Цотабарг или Силинг, а современными поляками – Селенжа или Шлежа, овеяна многочисленными легендами, подобно Броккену, Киффгейзеру и Унтерсбергу в области Берхтесгадена. Непревзойденный в своем усердии коллекционера саксонский надворный советник доктор Иоганн Георг Теодор Грессе, в свою бытность директором дрезденского Зеленого Свода в середине XIX в., пишет о Монс Силезиус, Силезской горе, с надлежащим благоговением, указывая в своей «Книге сказаний Прусского государства»:

«Гора Цобтен или Цобтенберг, именуемая по-латыни Монс Силезиус, расположена в пяти милях от Бреслау и в двух милях от Швейдница, и в ясную погоду с ее вершины можно увидеть простирающуюся вокруг нее большую часть Силезии, с одной стороны города Бреслау, Швейдниц, Штригау, Яуэр и Лигниц, с другой – Рейхенбах, Франкенштейн, Нимпч, Штрелен, Мюнстерберг, Бриг и Нейссе, а также весьма большое число деревень; внизу же влечет свои извивы по равнине Одер, подобный серебряной цепи. Об этой горе существует немало разного рода легенд».

Существует не только целый, так сказать, букет легенд, но и множество историй – например, записанных забытым в наше время силезским краеведом господином Оскаром Кобелем (называвшим себя «любителем прогуляться по Цобтену») и неутомимым этнографом Виллем-Эрихом Пейкертом, обладавшим особым нюхом на все, связанное с «сокровенной Германией» - от алхимика, чудо-доктора и оккультиста Парацельса до таинственного горного духа Рюбецаля-Краконоша. Существует целый роман, посвященный Цобтену и изданный в 1935 г., когда немцам по высочайшему указанию велели вспомнить о пращурах с дальнего Севера, к сожалению, лишь мимоходом побывавших в Силезии. Речь идет о романе «Гора богов», написанном автором, знавшим толк в избранной теме. Как ни крути, автор романа - доктор филологии Эрнст Бёлих, родившийся в 1886 г. в Бреслау -, восемью годами ранее издал библиографию первобытной и ранней истории Силезии и книгу «Германцы в Силезии», в которой речь шла, разумеется, в первую очередь о вандалах, какие бы имена, данные им иноязычными летописцами, они, в те смутные времена, ни носили.

Можно сказать, что Цобтен пользовался у них почитанием, и, чем больше узнаешь о вандалах, тем больше ощущаешь притяжение этой горы богов. Но, может быть, все это лишь следствие чрезмерной образованности? Не будем обольщаться - мы охотно променяли бы все результаты археологических раскопок, филологических исследований происхождения слов и названий тех или иных населенных пунктов на одно единственное, сохранившееся вандальское сказание, вроде исландских саг о скальде Эгиле Скаллагримсоне или Эйрике Рыжем!

Ибо со сказаниями в таком «транзитном» краю, как Силезия дело обстоит плохо. Практически забыто фольклором даже, несомненно, исторически достоверное племя прибалтийских славян-лютичей. Они исчезли в тени монгольского нашествия и кровавой битвы христианского рыцарства Силезии (и многих других стран христианской Европы) с татаро-монголами при Лигнице в 1241 г. После монголов пришли чехи-гуситы и шведы, а затем – пруссаки, вырвавшие Силезию из привычного существования в уютном лоне Дунайской монархии Габсбургов. Что тут могло остаться от вандалов?

Между тем, от вандалов могло остаться (и осталось) то, что вандалы намеренно или ненамеренно скрыли в недрах земли, и на основании этих находок, которые на первых порах делались скорее случайно, чем в результате систематических раскопок, стали развиваться самые фантастические представления и даваться самые смелые объяснения и истолкования достаточно неясных фактов и событий.

При обзоре найденных на территории Силезии артефактов, датируемых вандальским периодом, сразу бросается в глаза концентрация большой массы находок в районе Бреслау-Швейдниц, в центре которого возвышается лесистый Цобтенский массив. Еще более ясным и очевидным представляется результат единственного из проведенных когда-либо исследований вопроса сохранения физических признаков вандальского народа у представителей позднейшего населения Силезии. Дело происходило в 1934 г. (когда же еще!?). Студенты Антропологического института Бреслауского университета буквально прочесали всю сельскую местность Силезии. Посетив примерно восемьсот силезских сел, они обследовали, обмерили со всех сторон и каталогизировали ни много ни мало - около шестидесяти семи тысяч (!) взрослых поселян. Под руководством директора института, профессора Ойгена барона фон Эйкштедта (продолжавшего, после присоединения Силезии к Польше, с 1946 г., свою преподавательскую деятельность в немецком городе Майнце), «отдельные измерения и наблюдения, сделанные в каждом селе, экстраполировались, их результаты сводились в таблицы и карты, чтобы сделать их таким образом доступными историческому, политико-географическому или социологическому истолкованию» (Ильзе Швидецки).

В последующие годы исследователи проявляли особый интерес к району горы Цобтен (которую Ильзе Швидецки называла «Силинг»), и наконец исследовательница смогла обобщить результат этой акции, которую вряд ли удастся повторить в обозримом будущем, в следующих словах: «При сравнении пространства, населенного в вандальские времена, с распространением комбинации нордических признаков (т.е. воспринимаемых как нордические, или северогерманские, размеров черепа и тела, лицевой структуры и т.д. – В.А.), получится прямо-таки ошеломляющее совпадение обоих феноменов: вандальские находки нигде не выходят за пределы районов концентрации нордического, и даже следуют их выпуклостям и вогнутостям как на севере, так и на юге».

К сожалению, так было принято выражаться в немецкоязычных (и не только немецкоязычных) научных (и не только научных) кругах в 1936 г., за что автор настоящей книги просит прощения у своих уважаемых читателей, с учетом принятой в наши времена «политкорректности». Тем не менее, ни до, ни после никто, насколько нам известно, не занимался столь основательно проблемой вандалов в Силезии. При этом ученая дама и сама сразу, как бы спохватившись, смягчает тон своих констатаций, возможно, неким шестым чувством предугадывая возражения исследователей последующих десятилетий: «Хотя и не следует придавать чрезмерного значения деталям совпадения, параллелизм обеих границ распространения все же бросается в глаза, и до сих пор отсутствует какое-либо иное истолкование расовой структуры нашей области, которое можно было бы считать столь же вероятным».

Значит, речь идет все-таки о свидетельстве, дошедшем до потомков через два тысячелетия? Не совсем, поскольку объяснение результата этих шестидесяти семи тысяч измерений частично объясняется тем, что не все вандалы мигрировали с территории Силезии дальше, на Юг и на Юго-Восток. Меньшинство осевших надолго в Силезии вандалов (причем меньшинство, достаточно многочисленное) осталось там и после того, как большая часть вандальского племенного союза в IV в. снялась с насиженных мест, чтобы продолжить свое странствие по пажитям Европы. Кроме того, питомцам барона фон Эйкштедта просто повезло. В то время как во всем Одерском регионе в ходе средневековой миграции жителей Германского королевства в Восточную Европу поселилось множество немцев с берегов Рейна, из Тюрингии и других потомков древних материковых германцев, отличить потомков которых, естественно, было гораздо труднее от потомственных носителей наследственных вандальских признаков, район вокруг Цобтена, характеризовавшийся наибольшим числом вандальских находок, остался в значительной степени не затронутым этой волной средневековых мигрантов. «Если в области Силинга», ликовала госпожа доктор Швидецки, «в расовом облике современности, кажется, впервые проступает германский слой, это происходит, конечно же, не потому, что именно здесь он продолжает жить в наследственных признаках на протяжении многих поколений, но потому, что здесь особенно благоприятно проходят линии слоев: ведь в этом месте, очевидно, не совпадает то, что, во многих случаях, совпадает, например, в Верхней Силезии –, а именно: главная область распространения германцев с областью несравненно более мощного по численности, хотя и сходного с точки зрения расового эффекта, немецкого заселения времен Средневековья».

Значит, вокруг Цобтена сохранился будто бы накрепко приколоченный к нему остаток вандалов, постоянно подвергавшийся метисации, но все-таки не полностью растворившийся в среде позднейших мигрантов. Немногие останки, найденные археологами в погребениях, свидетельствуют, что вандалы были высокорослыми, ширококостыми людьми, с удлиненными черепами (такой тип антропологи именуют долихокефалами, или долихоцефалами), имели узкие носы. Если бы они не столь ревностно практиковали обычай трупосожжения и помещения пепла вкупе с остатками костей в урны для последующего погребения, археологам, возможно, удалось бы отыскать в одном из одерских болот какого-либо из вандальских витязей, так сказать, в натуральном виде, целиком. Подобно тому, как удавалось находить в датских или нижнегерманских болотах сохранившиеся целиком тела мужчин и женщин, утопленных в болоте в наказание за совершенное преступление либо после принесения в жертву языческим божествам, и, таким образом, законсервированных «до светлого утра», чтобы обогатить археологическую сокровищницу своих (и не только своих) отдаленных потомков.

Но то, что сохранил Цобтен, было гораздо более любезным сердцу многих «копателей», чем внушающий страх суеверным умам скелет вандала (пусть даже целехонький, до последней косточки), а именно: золото, полученное вандалами в качестве жалованья за воинскую службу в наемных вспомогательных отрядах - авксилиях (ауксилиях) имперской римской армии, и привезенное ими на родину. Ну, и, конечно, дорогие украшения вандальских князей, изготовленные или доставленные из-за рубежа их верноподданными.

В большинстве легенд о Цобтене говорится о золоте, причем не столько о золоте, якобы спрятанном в пещерах «колдовской горы» главарем местных разбойников Гансом Хольдой или его преемником Дитрихом фон Дурингом, сколько о римских золотых или серебряных монетах. Поскольку в прусской Силезии самым тщательным образом фиксировались даже самые незначительные происшествия, нам известно, что в 1921 г. гимназист второй ступени обучения по фамилии Гирземан справа от дороги к высоте Бисмаркхёэ, к югу от города Цобтен-ам-Берге, нашел сразу десять римских монет. Плуг пахаря вывернул из пашни накрывавший их камень, но открыл древний клад не крестьянин, шедший за плугом, а классически заостренный взор гимназиста. Это было огромной удачей, ибо, во-первых, из десяти найденных монет в Бреслауский музей попали только три (что, разумеется, не означает, что остальные семь монет «прилипли к пальцам» именно нашедшего клад гимназиста, а не того, кому он поспешил их передать!), а, во-вторых, речь шла о чрезвычайно интересной находке. Ведь в найденном кладе содержались монеты Римской республики (периода незадолго до прихода к власти принцепса Октавиана Августа, основателя первоначальной формы Римской мировой империи, т.н. принципата), императоров Домициана (81-96 гг. п. Р.Х.) и Коммода (180-192 гг. п. Р.Х.). Кто же спрятал римские монеты периода, охватывающего более двухсот лет, под камнем, которому предстояло быть вывернутым невежественным и невнимательным пахарем?

Неподалеку от Цобтена находилось и место, в котором был найден так называемый Шлаупенский клад. Там другой крестьянин в 1875 г. извлек из своей пашни большое количество римских монет и, невзирая на гневные протесты сельского священника, продал их купцу-иудею из Кемпена. А вот священникам сел Гейдерсдорф в округе Рейхенбах и Гейнцендорф в округе Гурау повезло больше, чем их собрату из села Шлаупен. Первый нашел в мешочке для церковных пожертвований серебряную монету римского императора Траяна (расширившего пределы «мировой» империи «потомков Ромула» на востоке до Персидского залива), а второй – монету императора Веспасиана (при котором римляне подвергли страшному разгрому Иудею, разорив Иерусалим с храмом Единому Богу). Видимо, их прихожане, с присущей крестьянам практичностью, предпочли пожертвовать невзрачными старыми монетами, чем отдать знакомую им прусскую денежку, которой им так не хватало. Но иногда найденные крестьянами древние монеты продолжали свое путешествие. Так, в Гросс-Пейскерау и Ласковице серебряные монеты римских императоров Траяна, Антонина Пия и Марка Антония Гордиана, пожертвованные благочестивыми прихожанами, перешли, из рук получивших их сельских священников, в руки трактирщика Шмидта из Олау (чтобы уважаемый читатель не подумал дурно о тогдашних сельских священниках, подчеркнем, что монеты были донельзя затертыми, с едва различимыми надписями и изображениями). Кто знает, как далеко забредал возвращавшийся с римской военной службы наемник-вандал, прежде чем вернуться на свою силезскую «промежуточную родину»! Ибо именно таким образом римские монеты, скорее всего, попали на «варварский» Север. Нельзя, конечно, отрицать существование между вандалами и римлянами также торговых отношений, но уже отсутствие подходящих транспортных средств исключало массовый товарный экспорт, так сказать, навалочного груза, в Римскую державу, готовой же продукции небольшого веса, способных заинтересовать римского странствующего торговца, у тогдашних вандалов практически не имелось. Монеты времен Римской республики, когда число германских наемников, служивших во вспомогательных частях армии «вечного» Рима (получая, кстати говоря, тем самым превосходную возможность изучить все сильные и слабые стороны римской военной машины изнутри), было еще относительно невелико, вероятно были навязаны наемникам-варварам. Читать по-латыни они вряд ли умели, и, получая жалованье, скорее всего, не отличали одну римскую монету ото другой, ценя в ней не номинал, а лишь сам драгоценный металл.

Наряду с монетами, к числу наиболее ценных и также достаточно частых находок относились предметы вооружения. Многие путешественники на Цобтен даже надеялись найти золотые клады и оружие в одном и том же месте, как, например, учитель и натурфилософ Йоганн(ес) Беер из Швейдница (умерший в 1601 г.). Этот самый Йоганн Беер, как пишет Грессе, в 1570 г. гулял по горе Цобтенберг, предаваясь размышлениям о чудесном устроении Богом природы: «И вот в одном месте горы пред ним отверзся некий таинственный вход, в который он из любопытства вошёл. Когда он стал углубляться в него, навстречу ему повеял столь сильный ветер, что мороз пробежал у него по коже, и он обратился вспять. Поскольку же он и без того, ведь дело было перед Пасхой, собирался укрепиться драгоценной Кровью Христовой, он обратился с сердечной молитвой к Господу, еще раз показать ему столь неведомые чудеса, но при этом милостиво уберечь его от искушений нечистого. Итак, в воскресенье квазимодогенити (т.е. в первое воскресенье после Пасхи – В.А.) он снова пустился в путь, взошел на гору, стал искать и нашел тот таинственный вход, со спокойной душой вошел в него, попал в очень узкий проход между двумя каменными стенами (ибо из недр сей горы добывают весьма красивый мрамор с зелеными и белыми пятнами), при этом проход становился то выше, то ниже, то уже. То шире, пока он, наконец, не попал в одинаковую по высоте и ширине галерею. В этом проходе его встретил, однако, не зловещий ветер, как в прошлый раз, но яркий свет, как бы пробивавшийся из расселины. И он идет на этот свет, пока не доходит до запертой двери… Беер трижды стучит в нее, после чего оная дверь отворилась. И там он видит в изумлении трех высокорослых, совершенно исхудалых мужей, сидящих вокруг круглого стола. У них были длинные волосы и весьма унылый вид. И вот Йоганнес Беер с неустрашимым духом идёт к ним, переступает порог пещеры, останавливается и говорит совсем как не унывающий даже перед лицом опасности шут Вамба в романе сэра Вальтера Скотта о доблестном рыцаре Айвенго - В.А.): «Пакс вобискум!» (лат. Мир вам!). Они же говорят в ответ: «Хик нулла пакс!» (лат. Здесь нет мира).»

После продолжительной беседы с этими мрачными сидельцами, видимо, страдающими от последствий совершенного ими тяжкого греха, Беер осмеливается поинтересоваться, какие деяния те совершили при жизни? Сидельцы указывают ему на завесу, за которой, по их словам, вопрошающий найдет знаки и свидетельства их действий. Он отдергивает завесу и видит большое количество всевозможного смертоносного оружия, а также ветхие, частью наполовину, частью же полностью сгнившие останки различных предметов, наряду с многочисленными человеческими костями и черепами».

Легенда очень длинная, но уже процитированного достаточно, чтобы продемонстрировать нам, насколько вандальские захоронения, в которых бренные человеческие останки были погребены вместе с оружием и другими предметами могильного инвентаря, занимали любознательные и пытливые умы силезцев, как известно склонных к размышлениям (достаточно вспомнить хотя бы Якоба Бёме). Беер, к примеру, несколько часов кряду беседовал об этой встрече с древним грехом язычества (именно так, по его мнению, обстояли дела), с одним из своих учеников, врачом Йоганнесом Шпрингером. Шпрингер же в 1639 г. опубликовал в Амстердаме об этом достопамятном событии целую книгу. С тех пор сообщения о найденном древнем оружии заполняют собой страницы многочисленных специализированных журналов. Только вот находки человеческих костей остаются достаточно редкими, вследствие упомянутого выше обряда кремации умерших.

Но то, что мечтатели-кладоискатели всегда связывали с Цобтеном, то, что, казалось, обещали им все эти легенды о золоте и пещерах, было найдено не непосредственно в Цобтенском массиве, а к северо-западу от Бреслау, в Закрау. Раскопанные там постепенно, после первой находки, сделанной в 1886 г., так называемые «княжеские погребения» относятся к числу наиболее интересных и ценных германских объектов, сохранившихся в немецкой земле. Вандалы уже начиная с I в. п. Р.Х., сначала в отдельных случаях, впоследствии же повсеместно перешли от трупосожжения с последующим захоронением останков в урнах к погребению тел умерших (за исключением небольшой зоны их расселения в северной части Нижней Силезии, где трупы по-прежнему подвергались кремации). «Княжеские погребения», обнаруженные в районе Закрау, представляли собой образцы особого, более развитого вида захоронения мертвых тел, ибо их создатели устроили для мертвецов настоящие жилища, весьма похожие на встречающиеся у самых разных, в том числе значительно более древних, культурных народов – например, китайцев и египтян, а впоследствии – в погребальных курганах центральноазиатских скифов – скажем, пазырыкских.

Устройство подземных домов для умерших наверняка требовало большого расхода времени и сил. Стены, предназначенные для защиты трупов и погребального инвентаря от воздействия влаги, были сооружены из громадных, закопанных глубоко в землю валунов и накрыты деревянными крышами, в свою очередь, выложенными сверху камнями. Надо всей этой конструкцией насыпался земляной курган. В этих «вечных обиталищах», предназначенных для мертвецов, археологи обнаружили столы, кресла, ложа, как в жилище живых людей, а также дорогую утварь, как если бы умершие должны были и под землей продолжать вести хозяйство, используя привычный инвентарь.

От деревянных предметов, само собой разумеется, за полтора тысячелетия сохранилось немного, ибо в почве Силезии, к несчастью для археологов, отсутствует слой вечной мерзлоты - в отличие, к примеру, от зоны пазырыкских курганов, где благодаря вечной мерзлоте до наших дней сохранились даже остатки тканей и ковров. Но от металлической утвари сохранилось достаточно много, чтобы археологи могли составить себе представление об образе жизни высшего слоя вандальского общества и его международных связях. Были найдены бронзовая и серебряная посуда, сосуды-четырехножники, ковши, кубки, чаши, ложки, ножи, и превосходного качества керамические изделия и художественное стекло, в том числе две необычайной красоты стеклянные чаши, выполненные в технике «миллефьори», или мозаичного стекла, при использовании которой в результате спекания нарезанных поперек цветных стеклянных палочек образуется узор в виде множества пестрых розеток (римляне называли такие изделия «ваза муррина»). Упоминавшийся выше древнеримский ученый-энциклопедист (или, как говорили античные греки, «полигистор») Плиний в XXXVII книге своего фундаментального «Естествознания» («Естественной истории») описывает мурринские вазы как чрезвычайно ценные объекты, изготовленные либо из некоего таинственного минерала восточного происхождения, либо из имитирующего этот минерал художественного стекла: «Их ценность состоит в их разнообразных цветах: узоры, когда они вращаются, неоднократно изменяются от фиолетового до белого или смешения этих двух, фиолетовое становится пламенно-красным или молочно-белое становится красным, как если бы новый цвет проходил через узор». Из черного и белого стекла были изготовлены даже найденные в «княжеских погребениях» игральные доски (чтобы мертвецам под землей было чем поразвлечься) и некоторые другие чаши, в то время как от многочисленных ведер и ларцов сохранилась лишь украшавшая их некогда металлическая отделка. Весьма способствовали расширению знаний археологов о быте знатных вандалов и их спутниц жизни также изящные украшения, найденные в достаточно большом количестве, поскольку одна большая гробница была предназначена для упокоения супружеской пары, две же другие – для упокоения одной женщины каждая: драгоценные заколки-фибулы для скрепления одежды (упоминаемые Тацитом), звенья ожерелья в форме полумесяцев с петлями, перстни, гривны и пряжки.

В результате нахождения в Южной Германии нескольких богатых кельтских погребений, археологам стало известно, что еще в доримскую эпоху существовали и хорошо функционировали торговые связи между населенной частью Центральной Европы и средиземноморскими государствами (прежде всего – теми из них, что были расположены в восточной части Средиземноморья). Многочисленные находки монет в восточноэльбской зоне, простирающейся вплоть до побережья Балтийского моря, наглядно продемонстрировали, что эта торговля даже в периоды войн прерывалась лишь ненадолго (укажем в качестве примера на активно функционировавший торговый Янтарный путь между устьем Виадра-Одера и Вистулы-Вислы, восточной частью Нижней Австрии и Северной Адриатикой).

Коль скоро это так, выходит, что вандалы, с именем которых обычно связывают варварское бескультурье сверхвоинственных германцев, в действительности не только составляли важное звено в этой древней торговой цепи, связывавшей Балтийское море со Средиземным, но и обладали собственным ремесленным производством. Не только наиболее красивые образцы глиняной посуды, керамических блюд и ваз, но и часть украшений и металлической утвари, вне всякого сомнения, были изготовлены в местных, вандальских мастерских, и ни в чем не уступали привозным товарам, импортированным из Римской «мировой» империи. Наряду с вандальскими ювелирами, изготовившими некоторые из наиболее ценных в художественном плане украшений, найденных в «княжеских» погребениях, свою лепту внесли, очевидно, и готские златокузнецы. Это свидетельствует о тесных связях между этими двумя высокоодаренными германскими племенными союзами, выражавшимися и на языковом уровне, в почти аналогичном словарном запасе.

Конечно, отдельные предметы, как, например, складной бронзовый пиршественный столик с декоративными барельефами, иллюстрирующими миф о боге вина и виноделия Вакхе (римском аналоге греческого Диониса), были изготовлены в Средиземноморье, но, судя по всему, на заказ, ибо подобные походные пиршественные принадлежности пользовались повышенным спросом как раз среди германских офицеров легионов - регулярных частей, или авксилий - вспомогательных подразделений римской армии. Некоторые из найденных в погребениях предметов позволяют констатировать, что работы опытных римских мастеров не только не вытеснили с рынка ювелирных изделий произведения германских ремесленников, но что, совсем напротив, немало мотивов общегерманского звериного стиля, в котором были изготовлены многие украшения и предметы вооружения не только вандалов и готов, но и других племен Германии, обогатили усвоившее их художественное ремесло Римской империи.

В то время как три большие погребальные камеры найденных под Закрау «княжеских» гробниц сохранились (крупнейшая из них имела площадь два на три метра), по причине своей большой глубины, все фибулы и некоторые другие артефакты из могил, к сожалению, бесследно исчезли в годы Второй мировой войны.

В 1885 г., т.е. за год до обнаружения «княжеских погребений» под Закрау, случайно была сделана почти столь же важная находка. Это произошло в районе Оппельна (нынешнего польского Ополья), где в свое время славяне сменили ушедших на юг вандалов, и где славян, в отличие от других районов, не сменили средневековые немцы в ходе своего продвижения на Восток, о чем писала упомянутая выше антрополог Ильзе Швидецки. На хуторе крестьянина по фамилии Вихулла, расположенном близ деревни Гославиц, строили хлев. При этом было обнаружено большое захоронение, вполне подходящее под понятие «княжеская гробница», если понимать его расширительно, относя и к захоронениям полководцев-герцогов, гауграфов и других представителей древнегерманской знати.

В головах почти полностью распавшегося мужского скелета лежали предметы погребальной утвари, датируемые I в. п. Р.Х.: позолоченный серебряный кубок высотой восемь сантиметров, бронзовые сосуды высотой двадцать пять с половиной и тридцать сантиметров, бронзовое блюдо, бронзовая отделка рога для питья и ножи из того же металла. Кроме того, при погребении знатного умершего в могилу были положены фибулы, пряжки, стеклянные сосуды, глиняная посуда и ларцы, от которых, впрочем, сохранились только детали их металлической отделки. В 1933 г. над могилой (размером 5 на 2,6 метра) было сооружено покрытие, а найденные в ней артефакты до 1945 г. хранились в музее города Бреслау. В гославицком «княжеском погребении», в отличие от датируемого более поздним периодом и открытого позднее упомянутого нами выше, включающего тримогилы погребального комплекса, найденного в районе Закрау, преобладали предметы, импортированные из Римской «мировой» империи. Данный факт позволяет, со всей осторожностью, предположить, что за триста лет, разделяющие «по временной шкале» оба погребения, в зоне проживания вандалов на территории позднейшей Силезии (сначала самостоятельной, затем польской, чешской, австрийской, прусской и, наконец, снова польской) произошел явный прогресс не только местного художественного ремесла, но и всего ремесленного производства как такового в зоне проживания вандалов на территории позднейшей (польской, чешской, австрийской, прусской и, наконец, снова польской) Силезии.

Какими бы уникальными подобные находки ни представлялись полтора века тому назад, сегодня нам известно, что на обширной территории между Балтийским морем и Альпами вплоть до Карпатской дуги, были найдены многочисленные «княжеские погребения» такого рода, число которых (если приплюсовать к ним могилы знатных всадников раннего периода Великого переселения народов) составляет около ста. При общем анализе этих мужских, женских и детских погребений можно сделать два вывода:

Во-первых, в период между эпохами ранней и поздней Римской «мировой» империи в тогдашней области проживания германских племен произошла явная социальная дифференциация. Из общей массы соплеменников, несомненно, выделился высший, правящий слой, привычный к роскошному образу жизни, обладающий большим достатком, могущий позволить себе приобретать импортные товары из римских провинций или даже постоянно заказывающий себе такие товары.

Во-вторых, в некоторых из этих погребений – например, обнаруженном в районе Лойны, были найдены ценные предметы из Галлии, очевидно, захваченные в ходе военных походов за добычей (или, попросту говоря - грабительских набегов).

Поэтому не представляется особо удивительным, что погребальные камеры со временем становились все шире и все глубже (чтобы не всякий охотник тревожить покой мертвецов мог, вооружившись заступом, без особого труда, завладеть ценным погребальным инвентарем).

Хотя не существует принципиальных различий между этими «княжескими погребениями» и аналогичными камерными погребениями более раннего периода, имеющими кельтский характер, хотя технические методы, изолированное расположение, характер насыпного кургана и многое другое представляются попросту аналогичными, нет никаких сомнений в принадлежности «княжеских погребений», датируемых первыми четырьмя столетиями после Рождества Христова, представителям высшего слоя германского общества. Погребения, расположенные ныне на территории Чехии, Словакии и Польши, приписываются тамошними археологами различным культурам, получающим собственные, местные, локальные названия, возможно, с целью, так сказать, завуалировать общегерманский характер артефактов (без его открытого отрицания). Однако на примере других, аналогичных погребений, обнаруженных в центральной части Германии, становится совершенно очевидным характер IV в., века поздней Римской империи, как великой подготовительной эпохи. Германцы (в целом, а не только лишь одни вандалы), за годы, десятилетия и даже столетия службы наемниками в рядах «непобедимого» (официально) «эксерцитус романус» - римского войска (неуклонно превращавшегося, в силу прогрессирующего стремления «гордых потомков Энея и Ромула», «природных римлян», под любыми предлогами «откосить» от службы в «доблестных рядах», из былой «социетас армата», вооруженной общины граждан «вечного» Рима, в пестрый конгломерат чужеземных наемников-варваров) и многочисленных походов за добычей в римские земли, накопили достаточно сведений о Римской мировой империи. Возможно, не происходило никаких официальных (или неофициальных) переговоров между князьями разных германских племен, а если такие переговоры и происходили, то, разумеется, их предметом служили не (или, во всяком случае - не только) стратегические планы Великого вторжения в римские пределы. Однако нет ни малейших сомнений в том, что этот IV в. имел решающее значение для сменившего его V в. – столетия Великого переселения народов, изменившего коренным образом весь ход мировой истории. С учетом всего того, что германским князьям и знатным родам, господствующим над массами свободных германцев, стало к тому времени известно о римлянах и о Римской империи, уже не требовалось неблагоприятных климатических изменений для приведения варварских племен в движение, для воодушевления, для мотивации германцев на Великий поход. Конечно, вандалам вряд ли приходилось терпеть на территории теперешней Силезии нужду, ничто из найденного археологами не указывает на недоедание, болезни или изгнание. Хотя, конечно же, на них не могли не оказывать давление соседи, как германцы – готы и бургунды, так и не германцы – предки позднейших литовцев и леттов-латышей. Хорошо все обдумав и вполне добровольно, колонны вандальских «вооруженных мигрантов» во второй фазе Великого переселения народов перешли границы Римской «мировой» империи и появились тем самым на арене мировой истории. Германцы, приведенные на первом этапе Великого переселения, в движение голодом и перенаселенностью, теперь, спустя полвека, осознали свою силу. Они не заключали между собой никакого наступательного союза, они не договаривались о маршрутах своего продвижения и не распределяли цели своих нападений (хотя это было бы вполне возможно и, вне всякого сомнения, разумно). Нет, они просто снялись с места и отправились в путь. В сердцах их вождей не было ненависти к Риму, в их головах, наверняка, отсутствовало честолюбивое стремление заменить власть римского императора своей собственной властью. Однако, по прошествии четырехсот лет, на протяжении которых все прекрасное, ценное, желанное все более мощным потоком текло к ним с благодатного, римского Юга, настало, по их убеждению, время самим отправиться навстречу этим блестящим, красивым, полезным вещам, так и просившимся к ним в руки. Ибо там, где эти замечательные вещи имелись в изобилии, жить было наверняка гораздо легче, чем в округе лесистой Цобтенской горы…

2. Блуждания вандалов по Европе

Дело было в Европе, которой вообще-то еще не было. Хотя представление о существовании трех частей света – Европы, Азии и Ливии (Африки) – было свойственно еще древним грекам, к описываемому времени все они уже давно считались составными частями единой «мировой» державы. Римской вселенской империи, железом и кровью подчинившей себе все Средиземноморье, полуострова и острова великого Внутреннего моря, именуемого нами ныне Средиземным, римлянами же, без лишней скромности – «внутренним морем» или просто «нашим морем» (по-латыни: «маре нострум»). С этих бастионов почитавшей себя самодостаточной античной цивилизации римляне, считавшие себя «повелителями мира», горделиво и пренебрежительно взирали на остальную часть обитаемой суши («Экумены» по-латыни или «Ойкумены» по-гречески), в лучшем случае, как на свою прихожую, а в худшем – как на некие задворки мира, в которых хаотично, беспорядочно толклись, порой сшибаясь лбами, а порой минуя друг друга без особых столкновений, словно частицы, вовлеченные в «броуновское движение», всевозможные племена и народы, различающиеся между собой обычаями, нравами и силой. Все еще было открыто, еще ничего не было ясно. Кроме того, что сами римляне не думали всерьез о завоевании ВСЕЙ Германии. Самый простой ответ на вопрос, почему они об этом не думали, на взгляд автора настоящей книги, таков: с точки зрения римлян, овчинка выделки не стоила. Германия была по существу одним огромным и дремчим лесом с крайне редким населением. Первые германские города были фактически основаны римлянами, как, например, Ахен (лат.Аквисгран), Кельн (лат. Колония Аппия Клавдия Агриппиненсис) или Трир (лат. Августа Треверорум). Германцы представлялись просвещенным и культурным римлянам крайне примитивными племенами, мало что способными предложить Римской державе. Хотя они были воинственны и без устали сражались против римлян (как, впрочем, и друг с другом). Историки (особенно немецкие) часто вспоминают поражение, понесенное римскими оккупантами под командованием Квинтилия Вара от германских племен в битве в Тевтобургском лесу (Оснинге), но при этом явно преувеличивают его последствия. Это действительно было сокрушительное поражение римских войск, воспринятое римлянами (начиная с императора) весьма болезненно, но все же нельзя сказать (как это порой делается), что оно потрясло Рим до основания. Ведь римляне на протяжении всей своей истории проявляли поразительное упорство и способность нести ужасающие потери в стремлении добиться окончательной победы. В войнах с Карфагеном за гегемонию в Средиземноморье, названных Пуническими войнами, римляне не раз теряли в битвах десятки тысяч (иногда около сотни тысяч) человек зараз, и все же никогда не отчаивались и не сомневались в конечном успехе. Рим неоднократно терял на море целые флотилии, причем не только в морских сражениях, но и вследствие штормов. Карфагенский полководец Ганнибал уничтожал огромные римские армии (наиболее знаменитой была его победа в сражении при Каннах, где погибло более пятидесяти тысяч римлян и римских союзников), почти не повлияв этим на конечный результат, исход войны. Риму потребовалось полтора столетия почти непрерывных сражений, чтобы, наконец, завоевать весь Пиренейский, или Иберийский, полуостров. Римляне без устали сражались с персами вплоть до эпохи мусульманских завоеваний. В-общем, если Рим действительно чего-то хотел, ничто не могло помешать ему этого добиться. Германия же, по мнению римлян, просто не стоила таких усилий. Германские племена были менее развиты, чем кельтские. Ведь у кельтов были большие организованные племена с царями (риксами, ригами) во главе, чеканившими собственные монеты, и свои городские центры, особенно в Галлии (вроде Алесии, об осаде которой римским военачальником Гаем Юлием Цезарем пойдет речь далее). В Германии ничего подобного не было. На всем пространстве до равнин современной Польши преобладали леса, что говорило о крайней неразвитости там земледелия. Не было у германцев и ничего похожего на города, а лишь поселки. Еще хуже обстояло с дорогами (имелись не дороги, а лишь направления). Племенные структуры древних германцев были гораздо примитивнее кельтских. В то время как кельтские племена понемногу сплачивались в царства, германские племена все еще напоминали скорее кланы. Поэтому, когда недальновидный римский наместник Германии Вар погубил три легиона (и самого себя), в Германии, кроме необходимости отомстить и вернуть захваченных германцами орлов трех легионов, не у римлян не было серьезного повода вернуться и попытаться покорить ее снова. Принцепс Октавиан Август (между прочим - тот самый император, при котором было завершено завоевание римлянами Иберийского полуострова) направил в Германию своего племянника с весьма успешной карательной миссией, с целью вернуть орлы легионов и всех римлян, оставленных германцами в живых (таковых, впрочем, не оказалось). После чего Рим оставил Германию в покое. Хотя Германия его в покое не оставила. Как выяснилось, впрочем, лишь позднее...

Пока же в южной Прибалтике цеплялся за свой родной клочок земли с янтарным побережьем древний, но немногочисленный, таинственный народец айстиев, или эстиев (предков позднейших пруссов), в то время как на западной оконечности Пиренеев другой древний таинственный народ – васконы (предки современных басков), стиснутые между горными долинами и бухтами, столь же упорно защищал свое тесное жизненное пространство. А между ними передвигались – на первый взгляд, достаточно лениво, но непрерывно – иные варварские народы. Передвигались медленно, ибо проходили десятилетия и даже столетия, прежде чем они достигали своих новых ареалов, однако с чудовищной силой и настойчивостью, ибо эти народы не сдавались, измеряя пространство европейского материка своими ногами, копытами своих коней, рогатого скота, колесами своих бесчисленных повозок, все больше наполняя его неудержимой мощью своего передвижения.

Слегка наивными представляются ныне автору настоящей книги о вандалах поиски какого-то одного, единственного «виновника», якобы «давшего толчок» этому передвижению, вызвавшего дальнейшие столкновения и слияния вовлеченных в него варварских племен! Хотя автор и сам поддался в свое время этому соблазну, назвав в одной из своих предыдущих книг таким «виновником» гуннов, а в другой – готов (в чем сегодня искренно винится перед уважаемым читателем)! Не менее наивно усматривать в этом подвижном хаосе повозок и кораблей, в дальних странствиях вооруженных земледельцев и их семей исполнение некой великой исторической задачи, заключающейся якобы в уничтожении власти Римской «мировой» империи силами германских племенных союзов. Тем не менее, эта очевидная бессмысленность длившейся столетиями «вооруженной миграции» то на Запад, то на Восток, то на Юг, то снова на Запад, с точки зрения судьбоносного характера Великого переселения народов, взятого в целом, несомненно, имела некий высший смысл. Ибо народы не странствовали беззаботно по нашей древней части света, наподобие средневековых странствующих подмастерьев. И римский полководец Гай Юлий Цезарь не был добродушным начальником городской стражи, велевшим отворить ворота этим странникам с правого берега полноводного Рена (именуемого ныне Рейном).

В то время «потомками Ромула» было нанесено «презренным варварам» несколько мощных ударов, как бы закрепивших участь Европы забитыми в нее железными гвоздями, выкованными в римских военных кузницах. Этих ударов, отзвуки которых, несмотря на тысячелетия, прошедшие с момента их нанесения, звучат поныне, было так немного, что, кажется, совсем не трудно их запомнить. В 61 г. до Рождества Христова, при Магетобриге, «царь-воевода», или «войсковой (военный) царь» (гееркёниг, а по-северогермански - герконунг) свебов, или свевов (предков нынешней южнонемецкой народности швабов) со звучным именем Ариовист, во главе сильного, многочисленного войска, включавшего, наряду со свебами, вандалов (видимо, тождественных вангионам) и другие германские народы, разбил галльское (кельтское) племя эдуев – сильный и богатый народ, ставший впоследствии главной опорой власти римлян над Галлией (нынешней Францией).

По виду современного сонного местечка Муагт де Бруайе на Соне, близ Понтарлье, не скажешь, что там больше двадцати веков тому назад была предпринята серьезная попытка основать германскую Европу. На обоих берегах Соны (которую в древности галлы именовали Сауконной, римляне же - Бригулом или, впоследствии, Араром), правого притока Роны - древнего Родана, сохранились зримые остатки той попытки - столь же грандиозной, сколь и неудачной. Бесчисленные монеты, предметы вооружения и прочие древние артефакты были найдены в том месте, где вандалы, задолго до того, как они стали синонимом безумных разрушителей культуры в глазах всего «цивилизованного мира», сражались за то, чтобы Европа стала однородной и говорила на одном языке.

Через три года после битвы при Магетобриге наступил конец мечтам Ариовиста. Под Весонтионом (современным Безансоном), или, возможно, под стенами будущего Бельфора (много раз в своей истории служившего яблоком раздора враждующих сил и великих держав), откуда до сих пор грозно взирает на мир царственный лев – памятник французскому гарнизону, героически противостоявшему осаждавшим город немцам в годы франко-прусской войны (1870-1871), в сентябрьский день 58 г. д. Р.Х. римский дукс (или, по-русски, полководец) Гай Юлий Цезарь наголову разгромил германского вождя Ариовиста. Причины этой смертельной схватки римского консула и дукса с князем мигрирующего германского «народа-войска», получившим от сената и народа (если следовать официальной формулировке) Города на Тибре почетное звание «рекс эт амикус попули романи» («царь и друг римского народа»), сам Цезарь вполне откровенно излагает в своих «Записках о галльской войне»:

«...он (Цезарь - В.А.) понимал, что для римского народа представляет большую опасность развивающаяся у германцев привычка переходить через Рейн (античный Рен - В.А.) и массами селиться в Галлии: понятно, что эти дикие варвары после захвата всей Галлии не удержатся – по примеру кимбров (кимвров - В.А.) и тевтонов (германских племен, воевавших с римлянами, в 113-101 гг., совершивших вторжение в Италию через Галлию и разбитых с огромным трудом римским диктатором Гаем Марием, фактически уничтожившим германских «вооруженных мигрантов», так что от тевтонов, например, осталось одно лишь название - В.А.) – от перехода в Провинцию (современную южнофранцузскую область Прованс - В.А.) и оттуда (т.е. с запада - В.А.) в Италию, тем более что секванов (галльское племя – В.А.) отделяет от нашей Провинции только река Родан (современная Рона - В.А.). Все это, по мнению Цезаря, необходимо было как можно скорее предупредить. Но и сам Ариовист успел проникнуться таким высокомерием и наглостью, что долее терпеть такое его поведение не представлялось возможным».

Цезарь овладел опоясанным почти как по циркулю, рекой Дубисом (ныне - Ду), и потому почти что неприступным городом Весонтионом, богатым всякого рода военными запасами. Захват Весонтиона позволил бы Ариовисту значительно затянуть войну. Упредив его и заняв город сильным гарнизоном, Цезарь уже не сомневался в победе римлян над «варварами» - в отличие от своих воинов, ожидавших неминуемого столкновения с германцами, получавшими все больше подкреплений из-за Рена, со все возрастающей нервозностью.

На расспросы римлян о германцах перепуганные не на шутку римские купцы и галлы «заявляли, что германцы отличаются огромным ростом, изумительной храбростью и опытностью в употреблении оружия: в частых сражениях с ними галлы не могли выносить даже выражения их лица и острого взора (некоторые толкователи записок Цезаря понимают под этим взгляд голубых или серых глаз германцев, непривычно светлых для их южных соседей – В.А.). Вследствие этих россказней всем войском вдруг овладела такая робость, которая немало смутила все умы и сердца. Страх обнаружился сначала у военных трибунов (римских офицеров, в большинстве своем - молодых отпрысков знатных семейств, для которых служба в легионах была, в первую очередь, необходимым этапом карьеры - В.А.), начальников отрядов (префектов - В.А.) и других, которые не имели большого опыта в военном деле и последовали из Рима за Цезарем только ради дружбы с ним. Последние под разными предлогами стали просить у него позволения уехать в отпуск по неотложным делам; лишь некоторые оставались из стыда, не желая навлечь на себя подозрение в трусости. Но они не могли изменить выражение лица, а подчас и удержаться от слез: забиваясь в свои палатки, они либо в одиночестве жаловались на свою судьбу, либо скорбели с друзьями об общей опасности. Везде во всем лагере составлялись завещания. Трусливые возгласы молодежи стали мало-помалу производить сильное впечатление даже на очень опытных в лагерной службе людей: на солдат, центурионов (сотников, составлявших костях, так сказать, унтер-офицерского состава римской армии - В.А.), начальников конницы (состоявшей во времена Цезаря, как правило, уже не из римских граждан – В.А.). Те из них, которые хотели казаться менее трусливыми, говорили, что они боятся не врага, но трудных перевалов и обширных лесов, отделяющих римлян от Ариовиста, и что опасаются также за правильность подвоза провианта. Некоторые даже заявили Цезарю, что солдаты не послушаются его приказа сняться с лагеря и двинуться на врага и из страха не двинутся» («Записки о галльской войне»).

Данный отрывок из «Записок» Цезаря пользуется особенно широкой известностью, причем по двум причинам. Во-первых, потому, что Цезарь, сам – римский «нобиль», «оптимат», аристократ до мозга костей, потомок древнеримских царей и даже богини Венеры (через ее сына, троянского царевича Энея), подверг в нем весьма нелицеприятной критике «золотую» молодежь «вечного» Града на Тибре, спешно просящуюся в отпуск, в преддверии серьезной схватки с «варварами». Во-вторых, потому, что данный отрывок наглядно демонстрирует нам феномен Великого переселения народов в Европе, в которой между народами еще отсутствовало чувство общности. Тевтонская ярость, «фурор тевтоникус», дикость вандалов, загадочные качества германских «войсковых царей» и ясновидящих пророчиц – обо всем этом римские легионарии наверняка узнали, расспрашивая о надвигающихся «варварах» купцов, для которых древняя Европа, несмотря на свои болотные топи и лесные дебри, очевидно, не имела границ. И страху перед германцами, отраженному в процитированных нами строчках из первой книги «Записок о галльской войне», страху, вызвавшему к жизни все бесчисленные «черные легенды», складываемые впоследствии, на протяжении столетий, вокруг древних германцев и происшедших от них народов, не суждено было исчезнуть…

Однако Цезарю, хоть и не без труда, все-таки удалось вдохнуть в командный состав своих войск новый ратный дух. Один из легионов даже просил у своего военачальника прощения за проявленное перед лицом варварской угрозы постыдное малодушие. Сложнее было Гаю Юлию вести словесный поединок с преисполненным гордыни и самоуверенности «дерзким варваром» Ариовистом, владевшим галльским (кельтским) и латинским языком не хуже, чем своим родным германским - свебским. К тому же свебский царь считал себя правым в споре, указывая Цезарю, что германцы покорили северную Галлию на тех же основаниях, что римляне – Галлию южную. Но он, Ариовист, хоть и пришедший в Галлию первым, великодушно обещал не вмешиваться в дела южной Галлии, если римляне, пришедшие вторыми, откажутся от вмешательства в дела Галлии северной. Ибо он, царь свебов, в своем праве. Он действует по обычаю войны и ведет честную игру, римлян же - при всем уважении - никто не просил брать на себя роль арбитров. Этим аргументам Цезарь смог противопоставить только силу оружия.

Хотя Ариовист в своем полном достоинства ответе Цезарю подчеркивал, что рассматривает северную Галлию как свою провинцию, т.е., по-латыни, «завоеванную (область)», германские племена сражались не как хозяева этой земли против непрошеных гостей. Нет, они шли в бой как странствующие народы, с семьями, скотом, повозками, со всем своим добром. Нам известно, что подчиненные Ариовистом галлы-секваны были вынуждены уступить свебам обширные территории, что через Рен переправлялось все больше германцев, для расселения которых требовались все новые земли. Тем не менее, из описания ситуации Цезарем в его «Записках» явствует, что германцы были твердо намерены, в случае своего поражения, ни в коем случае не подчиниться победоносным римлянам, подобно другим оседлым народам, но уйти обратно за Рен.

«Все свое войско они (германцы свебского царя Ариовиста - В.А.) окружили повозками и телегами (построив так называемый вагенбург - В.А.), чтобы не оставалось никакой надежды на бегство. На них они посадили женщин, которые простирали руки к уходившим в бой и со слезами молили их не предавать их в рабство римлянам.

Цезарь назначил командирами отдельных легионов легатов и квестора (одного из помощников консула - В.А.), чтобы каждый солдат имел в их лице свидетелей своей храбрости, а сам начал сражение на правом фланге, так как заметил, что именно здесь неприятели всего слабее. Наши по данному сигналу атаковали врага с таким пылом и со своей стороны враги так внезапно и быстро бросились вперед, что ни те, ни другие не успели пустить друг в друга копий. Отбросив их, обнажили мечи, и начался рукопашный бой. Но германцы, по своему обыкновению, быстро выстроились фалангой (тесно сомкнутым боевым порядком - В.А.) и приняли направленные на них римские мечи. Из наших солдат оказалось немало таких, которые бросались на фалангу, руками оттягивали щиты и наносили сверху раны врагам. В то время как левый фланг неприятелей был разбит и обращен в бегство, их правый фланг своим численным превосходством сильно теснил наших. Это заметил начальник конницы (лат. магистр эквитум - В.А.) молодой П(ублий – В.А.) Красс (сын римского богача и полководца Марка Красса, прославившегося своей победой над вождем восставших рабов Спартаком - В.А.), который был менее занят, чем находившиеся в бою, и двинул в подкрепление нашему теснимому флангу третью (резервную) линию. <…>. Благодаря этому сражение возобновилось. Все враги обратились в бегство и прекратили его только тогда, когда достигли реки Рейна приблизительно в пятидесяти милях отсюда».

Эти данные, приводимые столь опытным и образованным полководцем, как Гай Юлий Цезарь, что им можно доверять, полностью опровергают широко распространенное по сей день мнение, согласно которому сражение римлян со свебами Ариовиста разыгралось в районе Мюлуза (по-немецки - Мюльгаузена) или на территории между Мюлузом и Селестой (по-немецки - Шлеттштадтом) в современном Эльзасе. Пятьдесят римских миль равны семидесяти пяти километрам. И даже с учетом того, что Цезарь пишет о «ПРИБЛИЗИТЕЛЬНО (выделено нами – В.А.) пятидесяти милях», ясно, что он не мог иметь в виду восемнадцать километров, отделяющие Мюлуз от Рейна. Аналогичные дистанции разделяют и предполагаемые места сражения Цезаря с Ариовистом, расположенные между Мюлузом и Селестой. Как в узкой долине реки Фехта, впадающего в Рейн близ соваременного Кольмара, так и в долине другой реки - Льепврета, ведущей к Селесте, негде было бы развернуться римской и германской армиям (общей численностью около пятидесяти тысяч человек, не считая обоза). Скорее всего (как предполагал еще Наполеон I Бонапарт) вопрос, быть ли Галлии римской или германской, решался близ современного Бельфора, у горного прохода между Вогезами и Юрой, именуемого в немецкой традиции «Вратами народов», а во французской – «Бургундскими вратами».

«Там (на берегу Рена – В.А.) лишь очень немногие (германцы – В.А.), в надежде на свою силу, попытались переплыть на другой берег или же спаслись на лодках, которые нашлись там. В числе их был и Ариовист, который нашел маленькое судно и на нем спасся бегством; всех остальных наша конница догнала и перебила. У Ариовиста было две жены (! – В.А.), одна из племени свебов, которую он взял с собой из дому, а другая норийка (т.е. не германка, а кельтка – В.А.), сестра царя Воккиона, который прислал ее в Галлию, где Ариовист и женился на ней. Обе они во время бегства погибли. Было и две дочери: одна из них была убита, другая взята в плен <…>. Когда известие об этом сражении проникло за Рейн, то уже достигшие его берегов свебы начали возвращаться на родину. Воспользовавшись их паникой, на них напали убии, жившие ближе других к Рейну, и многих из них перебили». («Записки о галльской войне»).

Для справки: убии, считавшиеся (в частности, самим Гаем Юлием Цезарем), «цивилизованными германцами», за звонкое римское золото предоставляли в распоряжение армии «вечного» Рима отряды своей легковооруженной кавалерии (именуемой Цезарем в своих записках «нашей конницей»). Союзнические отношения племени убиев с римлянами привели к ряду конфликтов между убиями и соседствовавшими с ними другими, менее «цивилизованными», с римской точки зрения, германскими племенами.

Вот так благодаря решительным действиям Цезаря, его легионариев и авксилиариев, была сорвана первая масштабная попытка мигрирующих в западном направлении германцев завладеть землями в Галлии. По сравнению с этим событием, нашествие других германских мигрантов – кимбров-кимвров и тевтонов – прошедших через Галлию тридцатью годами ранее и разгромленных римским диктатором Гаем Марием, следует рассматривать как своего рода «разведку боем». Сообщения секванов римлянам о том, что после первой победы на Араре германцы широким фронтом вторглись в Галлию, с той же очевидностью, что и свидетельства самого Цезаря о скоплении свебов на правом берегу Рена, доказывают: поход Ариовиста не был изолированным предприятием, совершенным им на свой страх и риск. Нет, речь шла о начале широкомасштабного переселения, массовой миграции германских народностей, возглавленного самым выдающимся из их военных царей – вождем наиболее многочисленного и воинственного свебского племени.

Что касается самого свебского царя, то, по-видимому, именно Ариовист, с учетом «быстрокрылой молвы» (употребляя выражение Гомера), т.е. слухов, несомненно, многократно преувеличивавших достигнутые им успехи, и его личная харизма, послужили для все большего числа германских «вооруженных мигрантов» стимулом к тому, чтобы покинуть свои прежние, насиженные места поселения и присоединиться ко всеобщему миграционному потоку, устремившемуся на Запад, во главе со свебским «войсковым царем». Это решение было, вне всякого сомнения, принято и вандалами, жившими, из всех германцев, пожалуй, в наибольшем отдалении от свебов. Трудно понять, почему вандалы его приняли, но они его приняли, что подтверждается многочисленными археологическими находками, обнаруженными вдоль маршрута вандальской миграции из сегодняшней Нижней Лужицы и Силезии на Запад. Во многих местах вандальские артефакты соседствуют со свебскими. Но было обнаружено и немало обособленных, чисто вандальских поселений. Похоже, искушению присоединиться к общегерманскому походу на Запад поддались, в первую очередь вандальские роды, переселившиеся с Севера последними. Ибо, мигрировав из Скандинавии на европейский материк, они нашли лучшие земли уже заселенными своими предшественниками и были вынуждены удовольствоваться относительно небольшой территорией на левом берегу Виадра-Одера. Думается, немецкий исследователь Георг Дормингер совершенно верно указывал на то, что: «походы Цезаря дали решающий толчок культурным изменениям, возникновению новых политических образований, навсегда наложивших свой отпечаток на европейское пространство». Но не менее верным представляется и нечто иное (хотя, возможно, не столь важное, с точки зрения сложившегося в будущем европейского культурного и политического пространства): Цезарь оказал не менее решающее влияние и на судьбы погибших народов. Можно, пожалуй, даже утверждать, что с разгрома Цезарем «военного царя» Ариовиста у самых созданных самой природой врат, ведших в Рейнскую низменность, началось длившееся много столетий блуждание сбившихся (или, точнее, сбитых Цезарем) с пути германцев, завершившееся наконец утратой территорий восточногерманских племен, занятых славянами, и гибелью германских народов-мигрантов в невероятной дали от их исконных мест обитания. Герконунг Ариовист указал устремившимся вслед за ним со своей скудной северной родины на юг германским племенам «землю обетованную» - новую родину в Галлии, но римский империализм, применив свою недюжинную военную силу (превосходившую на тот момент германскую), не допустил, чтобы германцы этою «обетованною землею» завладели. Обширная Галлия с ее безбрежными, плодородными низменностями, с ее протяженными побережьями, с ее естественными границами на юге и востоке, вместе с лесистыми землями между Вистулой и Реном, могла бы вместить народы-мигранты с далекого севера, пришедшие завоевать германским мечом землю для германского плуга, и стать сердцевиной германской Европы. Но в тот раз у германцев не вышло…

В своих «Записках» Юлий Цезарь достаточно прозрачно намекает на всю глубину шока, испытанного разгромленными свебами, бежавшими от победоносных римлян без оглядки. Естественно, в своем «гиблом» (если употребить выражение из трагедии Эсхила «Персы») бегстве свебы увлекли за собой и сопровождавшие их народы-союзники - племена, присоединившиеся к дальнему походу свебов на желанный Запад, уверовав, как впоследствии уверовали их потомки, в гений своего вождя. Подобно тому, как археологи могут сегодня проследить путь вандалов к району стратегического сосредоточения и развертывания «народа-воинства» Ариовиста в устье Мена (нынешнего Майна), по артефактам, найденным в захоронениях, они могут удостовериться и в последствиях тяжелейшего шока, поразившего вандальских мигрантов в результате понесенного от римлян поражения.

Тот, кто испытывает шок, совершенно теряет способность ориентироваться, подобно человеку, оШЕЛОМленному т.е., буквально, оглушенному сокрушительным ударом по шелому, т.е. шлему (понимай - по голове, покрытой этим шлемом), СБИВШИМ ЕГО С ТОЛКУ (в буквальном смысле слова). После жестокого разгрома Цезарем германцев, их осуществляемый изначально объединенными силами, единый, великий Западный поход сменился многочисленными, разрозненными, одиночными, не согласованными операциями. Главная, общая цель - захват галльских земель на Западе (естественно, не политическая, но от того не менее совершенная, в качестве практического решения) - теряется ошеломленными германцами из виду, застилается, словно туманом, целями частными, мелкими, зато кажущимися более близкими, достижимыми и соблазнительными (например, присоединиться к победоносным римлянам в деле покорения теми последних галльских кельтов, еще сопротивляющихся Цезарю). Вместо захвата земель в Галлии германцы отныне готовы довольствоваться военной добычей, предпочитая возможность кратковременного обогащения долгосрочному, на века, решению своей главной проблемы. Бургунды и вандалы примыкают к Цезарю, предоставляя ему в помощь воинские контингенты для окончательного подавления сопротивления отважного кельтского вождя Верцингеторикса (Верцингеторига), ведущего упорную многолетнюю борьбу против римских захватчиков:

«Так как Цезарь знал о численном превосходстве неприятельской конницы и, будучи отрезан от всех дорог, не мог получить никакой поддержки ни из Провинции (нынешнего Прованса, Южной Франции - В.А.), ни из Италии, то он послал за Рейн к покоренным в предшествующие годы германским племенам (точнее говоря - не покоренным, а разбитым и отброшенным за Рен германским племенам, здесь Цезарь явно выдает желаемое за действительное, откровенно льстя римскому самолюбию - В.А.)гонцов, чтобы получить от них конницу и легковооруженную пехоту, сражающуюся в ее рядах <…> Самый город (непокорных галлов - В.А.) Алесия (Алезия - В.А.) лежал очень высоко на вершине холма, так что его можно было взять, очевидно, только блокадой....После начала (римлянами осадных - В.А,) работ завязалось кавалерийское сражение на равнине, которая, как мы выше сказали, простиралась на три мили между холмами. С обеих сторон идет очень упорный бой. Когда нашим стало трудно (под натиском галлов, пытавшихся прорвать кольцо римской осады - В.А.), Цезарь послал им на помощь германцев <…>. обращенные в бегство враги затруднили себя своей многочисленностью и скучились в очень узких проходах, оставленных в ограде (для совершения вылазок - В.А.). Тем ожесточеннее их преследовали германцы вплоть до их укреплений (быстро возведенной галлами стены из глины и связок хвороста - В.А.). Идет большая резня. Некоторые (галлы - В.А.), бросив коней, пытаются перейти через ров и перелезть через ограду <…>. Но и те галлы, которые были за укреплениями, приходят в не меньшее замешательство: им вдруг начинает казаться, что их атакуют, и они все кричат: «К оружию!» Некоторые со страха вламываются в город. Тогда Верцингеториг приказывает запереть ворота, чтобы лагерь не остался без защитников. Перебив много врагов и захватив немало лошадей, германцы возвращаются в лагерь...» («Записки о галльской войне»).

По прошествии нескольких недель, после вызванного недостатком съестных припасов для галльского гарнизона изгнания из Алесии всех «лишних едоков» - «негодных для войны по нездоровью или по годам» (как пишет Цезарь), или, выражаясь современным языком, некомбатантов - и их жалкой смерти перед римскими позициями от голода («Когда они дошли до римских укреплений, то они со слезами стали всячески умолять принять их в качестве рабов, только бы накормить; но Цезарь расставил на валу караулы и запретил пускать их» - со всей прямотой римлянина и без тени сожаления пишет доблестный автор «Записок о галльской войне»), когда борьба достигла пика своего ожесточения и в тылу у осаждавших крепость римлян появилось войско галлов, спешившее, прорвав кольцо римской осады, прийти на помощь гарнизону Алесии, на равнине под стенами галльской твердыни разыгралась решающая битва:

«Так как галлы были уверены в своем боевом перевесе и видели, как тяжко приходится нашим от их численного превосходства, то и те, которые находились за укреплениями, и те, которые пришли к ним на помощь, поднимали повсюду крик и вой для возбуждения храбрости в своих. Дело шло у всех на виду, ни храбрость, ни трусость не могли укрываться, и потому жажда славы и боязнь позора вызывали в обеих сторонах геройский пыл. С полудня почти вплоть до захода солнца сражение шло с переменным успехом, пока наконец германцы (римские союзники - В.А.) в одном пункте не напали сомкнутыми рядами на неприятелей и не опрокинули их. Во время их бегства стрелки были окружены и перебиты. И в прочих пунктах наши преследовали отступавшего неприятеля вплоть до его лагеря и не дали ему времени снова собраться с силами. Тогда те, которые выступили из Алесии, почти совершенно отчаялись в победе и с печалью отступили в город».

Цезарь при всем желании не мог бы выразиться яснее. Именно германские вспомогательные части, авксилии - главным образом западные германцы, но также германцы восточные, бургунды и вандалы, снова принесли римскому дуксу победу в этой решающей схватке с галлами Верцингеторикса. В третий раз они победили галлов под Алезией, сражаясь под знаменами Цезаря, когда неукротимый Верцингеторикс совершил ночную вылазку, пытаясь прорвать силами своей конницы кольцо римской осады в самом, как ему казалось, слабом месте - «там, где наша линия укреплений имела перерывы», как признает сам Цезарь, чтобы запастись у дружественных галлов продовольствием для осажденных. Следя за ходом сражения со своего наблюдательного пункта, римский дукс направлял вспомогательные войска в те места, где римлянами приходилось особенно тяжело:

«Внезапно в тылу у неприятелей показывается римская конница и приближаются еще другие когорты (тактические подразделения римской армии, каждая из которых, численностью около пятисот человек, составляла в описываемое время одну десятую часть легиона - В.А.). Враги повертывают тыл, но бегущим перерезывают дорогу всадники. Идет большая резня...» (Цезарь).

Следует еще раз подчеркнуть, что к описываемому времени римская конница (за исключением командного состава) давно уже состояла не из собственно римлян (римских граждан), а из «варваров». Вандалы еще не известны грекоримскому миру под своим истинным племенным названием, которое Цезарь не упоминает. Однако вандальская конница, которой предстоит сыграть столь важную роль и покрыть себя неувядаемой славой в многочисленных боях на территории Испании и Северной Африки, уже побеждает (вместе с другими германскими авксилиариями Цезаря), сражаясь под римскими знаменами, галлов Верцингеторикса под Алесией. Вандальские метательные копья - т.н. фрамеи, или фрамы - и другие предметы вооружения будут в большом количестве обнаружены археологами в ходе раскопок в районе Ализ-Сент-Рен близ горы Оксуа, в идиллической местности Кот-д’Ор, там, где и сегодня еще ясно различимы с воздуха остатки земляных укреплений Цезаря под Алесией, где на пропитанной кровью великого множества павших земле произрастают лучшие во всей Франции сорта красного винограда, из которого делаются лучшие бургундские вина, красные, как человеческая кровь. Должно быть, вандальские всадники уже тогда выглядели так же, как их соплеменник на мозаике, найденной в руинах виллы в окрестностях древнего Карфагена, и хранящейся ныне в лондонском Британском музее: длинные, доходящие до половины шеи, волосы, высоко подпоясанная рубаха, короткая накидка, узкие штаны, конь с подрезанным хвостом, под чепраком, без седла и стремян. Круглые или овальные щиты вандальских конников состояли из прочных досок, обитых по краям гвоздями и скрепленных металлическим ободом, с рукоятью внутри и заостренной металлической шишкой по центру снаружи (римляне именовали эту предназначенную для лучшего отражения вражеских ударов шишку «умбоном»; у богатых вандалов она могла быть изготовлена из бронзы, покрыта позолоченной серебряной фольгой, украшена узорами, фигурками животных, рыб и т.д. - как, например, умбон парадного вандальского щита IV в., найденного в Герпальском захоронении на территории нынешней Венгрии).

Потерпев поражение в ходе первого натиска на Галлию и облюбовавших ее для себя римлян, германцы, во главе с Ариовистом, потерпели неудачу. Теперь же, так сказать, со второго захода, германцы все-таки завоевали Галлию, но - увы! - не для себя, не для своих, вытесненных из исконных мест обитания, племен-мигрантов, а для Римской республики и для человека, имени которого было предназначено стать монархическим титулом - для Цезаря, в честь которого его преемники назовут себя «цезарями» (т.е. римскими императорами), «цесарями» (от чего происходит славянский и, в частности, наш русский титул «царь»), а в ином произношении - «кесарями», или, по-гречески, «кайсарами» (от чего происходит немецкий титул верховного правителя - «кайзер»).

Когда во второй половине XIX в. немецкое (да и не только немецкое) образованное общество на все лады восхищалось романами Юлиуса Софуса Феликса Дана, правоведа, историка и литератора, умело воскрешавшего на страницах своих довольно увлекательных романов, популярных до сих пор и многократно экранизированных (как, например, его главный шедевр «Битва за Рим»), выдающихся деятелей эпохи Великого переселения народов, об этой эпохе было известно не многим больше того, что сохранили для потомков римские и византийские хронисты. Если какое-либо германское племя на протяжении нескольких десятилетий не упоминалось ими - т.е. Юлием Цезарем, Кассием Дионом, Аммианом Марцеллином или Прокопием Кесарийским - оно как бы погружалось в небытие. А если более-менее случайно снова выныривало оттуда, то нередко уже под другим именем. Бывало, впрочем, и наоборот - племя, вновь упоминаемое под своим прежним именем, в действительности оказывалось изменившимся, с момента своего предыдущего упоминания, до неузнаваемости.

Мы столкнулись с этой чрезвычайной, прямо-таки принципиальной, сущностной неясностью уже в вопросе идентификации этнонимов. Она снова встает перед нами во весь рост, когда мы обращаемся к изучению истории племен и племенных союзов, снимающихся со своих исконных мест за пределами Римской империи, и отправляющихся на поиски новых земель для расселения, стягивающихся воедино в одной из таких областей, или же присоединяющихся к иным племенам, а порой даже сливающихся с ними. Эти процессы миграции, разъединения, соединения и слияния были трудно различимы или даже совсем неразличимы для большинства античных историков. Ведь лишь очень немногие из них, подобно Цезарю или Аммиану, лично принимали участие в войнах с этими охваченными постоянным движением племенами, находясь, так сказать, на передовой, откуда было легче различить и отслеживать варварские передвижения. Большинство же античных историков предпочитало (или было вынуждено) полагаться на рассказы тогдашних главных источников информации - странствующих повсюду и, очевидно, чаще всего, возвращающихся отовсюду целыми и невредимыми, купцов, торговцев. Цезарь расспрашивал их о народах и об обстановке на Британских островах (прежде чем высадиться там), астроном и географ Клавдий Птолемей (автор геоцентрической картины мироздания) - о Великом Шелковом Пути, соединяющем средиземноморскую Ойкумену-Экумену с Серикой (страной серов, или синов, т.е. китайцев-шелководов). И хотя мы сегодня не верим россказням, которые торговцы скармливали за милую душу, например, добросовестно записывавшего все, что слышал от них, Геродоту Галикарнасскому, прозванному «Отцом истории», стремясь отпугнуть конкурентов, все равно не подлежит сомнению, что рассказы торговцев не могли не быть, в той или иной мере источником ошибочных представлений внимавших им историков, лишь частично отражая подлинную картину областей расселения германцев, и заслуживая доверия лишь в той своей части, которая касалась районов, прилегавших к сухопутным или водным торговым артериям.

Более подробные сведения содержались в материалах археологических раскопок, еще не имевшихся в распоряжении, скажем, немцев Витерсгейма, Дана и иных авторов былых времен, специализировавшихся на истории Великого Переселения народов. Впрочем, при раскопках археологи (как в прошлом, так и ныне) не всегда действуют без гнева и пристрастия - «сине ира эт студио», используя крылатое изречение Тацита. Тот факт, что вандалы, т.е. несомненно германский племенной союз, на протяжении почти пяти столетий проживали на земле сегодняшней Силезии (получившей - повторим это еще раз! - свое название от вандальского племени силингов), задолго до того, как первые славяне появились на брегах Виадра-Одера, по сей день вызывает ожесточенные дискуссии и словесные схватки, в особенности между немецкими и польскими учеными. Однако, не говоря уже о том, что все вандальские погребения со всеми найденными в них вандальскими артефактами, вместе взятые, уже не смогут никогда вернуть Силезию из-под власти Польши под власть Германии, нас, русских, чье дело в этом немецко-польском бесконечном споре, так сказать, сторона, в данном случае могут интересовать только сами вандалы, которых мы, после авантюр, заведших их на территорию нынешнего французского Эльзаса и приведших их под стены Алесии, встречаем вновь по возвращении их на свою материковую родину, на берега Виадра.

Поход вандалов на Запад - самый дальний их поход за более чем триста лет - обошелся вандалам недешево. В грозный час прихода с Севера крупнейшего и сильнейшего из германских народов - продвигающихся от устья Вистулы в южном направлении готов-готонов-гутонов - обитавшие на территории нынешней Нижней Лужицы вандалы, несомненно, горько пожалели об отделении и уходе от них мощного племенного костяка - вандальских «пассионариев», «людей длинной воли» (как сказал бы наш незабвенный неоевразиец академик Лев Николаевич Гумилев), ушедших вслед за свебами Ариовиста в роковой поход на Запад.

И все-таки вандалам крупно повезло. Их земли оказались несколько в стороне, не прямо на пути у наступавших готов, сметавших со своего пути все, что осмеливалось им противостоять, прогнавших на запад бургундов, разгромивших мелкие племена германцев и эстиев, обитавшие в излучине Вистулы, и заставивших-таки вандалов потесниться. Возможно, именно спасаясь бегством от жестокого врага, суживающего их жизненное пространство, некоторые группы вандалов, ушедшие ранее на север, вернулись в основную область расселения своего народа на Виадре. Вследствие чего в самом сердце вандальских земель усилилось давление на последние уцелевшие не вандальские области позднейшей Силезии, на нынешнюю Верхнюю Силезию и несколько «резерваций» кельтов, покоренных вандалами ранее, но пока что не вандализированных.

Это был в высшей мере насильственный и в то же время - в высшей мере неблагодарный процесс (хотя сомнительно, можно ли применять подобные критерии к историческим событиям). Ибо именно эти кельты - последние представители столь высоко одаренного и в свое время столь широко распространившегося древнего народа - фактически одарили вандалов, пришедших в Силезию с Севера, материальной культурой, привили вандалам навыки мастерства в области ремесел и художеств, открыли им древние восточные и юго-восточные торговые пути. Конечно же, вандалы испытывали и влияние других народов. Оттесненные готской миграцией на Запад бургунды своими погребальными обычаями по сей день весьма осложняют для археологов и без того крайне сложную картину вандальских захоронений, внося дополнительную путаницу в определение их принадлежности. И вообще, похоже, что вандалы, возвратившиеся из Галлии, ставшей (не без их, вандалов, помощи) римской провинцией, принесли с собой оттуда, от тамошних кельтов, иной, новый, менее грубый, более изящный художественный стиль. Именно кельты, видимо, научили вандалов пользоваться гончарным кругом (а не лепить глиняные плошки и горшки, как прежде, вручную) и мастерски обрабатывать бронзу, которую вандалы, стремясь к удовлетворению своих все более высоких требований к художественному оформлению всевозможной утвари, внезапно снова начали предпочитать железу. Железо, как более твердый металл, по-прежнему использовалось ими лишь для изготовления оружия. И это вполне понятно. Насколько важно иметь прочное оружие, вандалам показали осада Алесии и другие сражения с кельтами в Галлии на римской стороне.

Правда, кельты, со своими разносторонними талантами и навыками, добились такого признания в ходе оживления вандальского художественного творчества и ремесла, так сказать, «посмертно». Но кельты воскресли в своем духовном, художественном наследии, оставленном ими самым одаренным и способным к обучению вандальским племенам, хотя самого кельтского народа в I в. п. Р.Х. на территории позднейшей Силезии уже, видимо, не существовало. Разумеется, кельты не погибли в результате их физического истребления вандалами, в случае которого обогащение последних кельтами в сфере культуры, ремесел, художеств не могло бы происходить на протяжении целого ряда поколений, как это произошло в действительности. Сегодня этот процесс назвали бы интеграцией кельтов в вандальскую этнокультурную общность, а несколькими десятилетиями ранее - возможно, овандаливанием. Нечто подобное происходило тогда по всей Центральной и Восточной Европе, где народы находились в состоянии передвижения, и места их расселения не были еще четко обозначены и сплочены. Вандалы, осевшие вокруг горы Цобтен, были скорее исключением в этом мощном процессе вытеснения одних странствующих народностей другими, так что можно лишь удивляться их усидчивости, с учетом происходивших вокруг них этнических перемещений и связанных с этими перемещениями постоянных беспорядков. Невольно создается впечатление, что некие таинственные чары, исходившие от горного кряжа Цобтена, держали силингов, асдингов и прочих, как их ни называй, в магическом плену, из-за чего народ вандалов лишь немного передвинул область своего расселения на юго-восток, так что «передовые» поселения вандалов достигли нынешней Галичины в Западной Украине. Сердцем же новой родины вандалов оставалась область силингов вокруг Святой горы - Собутки (говоря по-польски).

Именно в описываемое время (со времен осады Цезарем Алесии прошло примерно полтора столетия) вандалов впервые упомянул под их подлинным этнонимом упоминавшийся нами выше античный полигистор Плиний. В своей «Естественной истории» он упоминает вандалов под названием виндилов (лат. виндили), или вандилов (лат. вандили), относя к ним бургундов, варинов, каринов и, как это ни странно, готов. Чуть позднее вандалы упоминаются Тацитом в «Германии» под именем виндилиев (лат. виндилии), или вандилиев (лат. вандилии), уже окруженных аурой великого народа.

«Что касается германцев, - пишет Тацит в своем трактате - то я склонен считать их исконными жителями этой страны (Германии - В.А.), лишь в самой ничтожной мере смешавшимися с прибывшими к ним другими народами и теми переселенцами, которым они оказали гостеприимство <…> В древних песнопениях, — а германцам известен только один этот вид повествования о былом и только такие анналы (исторические хроники - В.А.), — они славят порожденного землей бога Туистона (Твистона, Твисто - В.А.). Его сын Манн — прародитель и праотец их народа; Манну они приписывают трех сыновей, по именам которых обитающие близ Океана прозываются ингевонами (ингвеонами - В.А.), посередине — гермионами (ирминонами - В.А.), все прочие (проживающие в землях, прилегающих к реке Рену-Рейну - В.А.) — истевонами (иствеонами - В.А.)...»

Наряду с этими тремя крупнейшими племенными группами германцев, представление о существовании которых, впервые сформулированное Тацитом, господствовует в германистике на протяжении вот уже примерно двух тысячелетий, ученый римлянин упоминает на страницах своего фундаментального труда, однако, и другие выдающиеся племена германцев - марсов, гамбривиев, уже знакомых нам свебов и ВАНДИЛИЕВ (выделено нами - В.А.), подчеркивая, что «эти имена подлинные и древние», а не искаженные странствующими торговцами или иными малосведущими информантами. Вне всякого сомнения, вандилиями Тацит называет вандалов. Однако это племенное название носит собирательный характер, ибо всякая миграция, совершаемая вандалами, приводила к изменению состава объединяемых под этим собирательным именем отдельных племен. Бассейн Виадра-Одера, его плодородные низменности и лесистые горы, богатые дичью, смолами, медом и древесиной, могли бы обеспечить вандальскому племенному союзу вполне удовлетворительные условия для безбедного существования, однако передвижения беспокойных народов-мигрантов вокруг них не прекращались. В отличие от обитавших в самом сердце вандальских земель, вокруг Цобтена, силингов, давно уже занимавшихся не только сельским хозяйством, но и разными ремеслами, другие, жившие по краям вандальского ареала, «на отшибе», племена, были недовольны своим положением. Эти «непоседы» были в меньшинстве, но, в отличие от более усидчивого большинства, вандальских «сидней», «гнездюков», стремились к авантюрам, приключениям, охваченные тягой к перемене мест.

Почему это было так, и могло ли быть иначе, до сих пор не совсем ясно. Даже самые тщательные исследования причин первой миграции вандалов со скандинавского Севера на европейскую Большую землю не представляются особенно весомыми для объяснения причин последующего ухода значительной части материковых вандалов из сегодняшней Силезии, хотя они прожили там не менее пяти веков и даже дали этой земле свое имя. Ибо, во-первых, ни один народ не станет жить пол-тысячелетия оседло в землях, ничем для него не привлекательных. Во-вторых, вандалы-«сидни», «гнездюки», оставшиеся вековать в родных, насиженных местах, судя по всему, всегда были более многочисленными, чем пассионарии, решавшиеся пуститься в новую «вооруженную миграцию». Теории, связывающие миграцию части племен исключительно с изменениями климата, оспариваются ныне многими авторами. Впрочем, даже такой признанный авторитет, как блаженной памяти Людвиг Шмидт считал: когда современным историкам ничего не приходит в голову, они всегда ссылаются на ухудшение климата.

Думается, причины постоянно возобновляющегося процесса миграции вандальских племен (или хотя бы их частичной миграции), отделяющихся от становящейся, не взирая ни на какие неблагоприятные внешние обстоятельства, все более сплоченной, процветающей вандальской обшности, следует искать за пределами Силезии. Археологические находки, датируемые периодом ранней Римской империи, доказывают, что вандалам, вероятно, так и не удалось сплотиться в бассейне Виадра в единое царство, ввиду отсутствия в их среде достаточно сильной личности, героя, мужа государственного ума, способного такое царство основать, подобного Ариовисту или Мар(о)боду у свебов и у маркоманов. Тем не менее, сохранившиеся предметы материальной культуры, характеризующейся высоким уровнем развития ремесел и художеств, указывают на достижение тогдашним вандальским обществом уровня благосостояния, свидетельствующего о существовании у вандалов княжеских семейств и региональных квазигосударственных образований.

В описываемое время у других германских племен уже имелись выдающиеся вожди, «войсковые цари» межрегионального значения, под предводительством которых соплеменники надеялись обогатиться в походах за добычей (или «за зипунами», как сказали бы позднейшие козаки - возможные потомки готов). Пришедшие с сурового Севера, напоминающего, если глядеть на него с благодатного юга, мрачный Нифльгейм, страну демонов тумана древнегерманской мифологии, мигрирующие племена были ослеплены далеким блеском все сильней манившей их великой античной империи, раскинувшейся на берегах теплого Средиземноморья. Их объединение ради того, чтобы единой могучей германской волной смыть этот блеск и эту империю, насколько мы можем сегодня судить (разумеется, ретроспективно) - было бы вполне возможным делом. Правда, римлянам незадолго до Рождества Христова удалось под гениальным руководством полководца Друза - пасынка императора Октавиана Августа - добиться значительных военно-политических успехов на германской границе. Однако упомянутый нами выше сокрушительный разгром римских оккупационных войск в Германии в 9. г. п. Р.Х., победа нескольких объединившихся против общего врага племен германцев во главе с герцогом-военачальником херусков, двадцатишестилетним Арминием (возможно – прообразом вошедшего в германский эпос героя-змееборца Сигурда-Сейфрида-Зигфрида), над римлянами в Тевтобургском лесу, наглядно продемонстрировал, что германцы, в особенности под командованием молодых, энергичных германских вождей, прошедших обучение в Риме и постигших, так сказать, «науку побеждать», а проще говоря - изучивших военное искусство - в рядах римской армии, были вполне способны разгромить слывшие непобедимыми легионы «потомков Энея и Ромула». Так сказать, «отблагодарить своих учителей», как царь Петр Первый - шведов под Полтавой. В отличие от Ариовиста, в римской армии не обучавшегося, Арминий был в пору своей земной жизни не один такой - ведь в Риме изучал «науку побеждать» и его современник и, впоследствии, соперник - предводитель маркоманов Мар(о)бод. Последний оказался достаточно искусным полководцем, чтобы вывести своих маркоманов из грозившего им римского окружения, принудить римлян к мирным переговорам и попытаться основать в покинутом кельтским племенем бойев Бой(у)ге(й)ме (Богемии, нынешней Чехии) первое германское царство, поддающееся точной локализации. Однако у германцев и на этот раз не вышло...Известно, каким ценным «сувениром» одарил Арминий-победитель Мар(о)бода после своей ошеломительной победы. Военачальник херусков (предков современных саксонцев) прислал могущественному князю маркоманов (предков современных баварцев) отрубленную и закопченную голову римского полководца и наместника Германии Публия Квинтилия Вара, вынужденного осенью 9 г., после гибели своих трех легионов и Бог знает скольких авксилий, броситься на собственный меч (после чего император Август, если верить римскому историку Светонию, несколько месяцев подряд не стриг волос, не брился, бился головою о дверной косяк и восклицал: «Квинтилий Вар, верни мне легионы!»). Однако Маробод, предпочитая хранить верность заключенному им с римлянами миру, дипломатично переслал голову Вара в Рим, для последующего почетного погребения в родной италийской земле.

Последствия этого рокового отказа Мар(о)бода объединиться с Арминием самым непосредственным образом сказались и на главных героях нашего правдивого повествования - вандалах. Вместо того, чтобы совместно ударить на римлян, самые воинственные германские племена, у которых, как говорит немецкая пословица, «мечи в ножнах так и чесались») - победители-херуски с союзниками, с одной, и свебские маркоманы, с другой стороны, набросились друг на друга. Что позволило римским полководцам Друзу и Германику разбить поодиночке сцепившихся в смертельной схватке германских царей (действительно достойных этого титула, в отличие от большинства германских князей той эпохи, хотя Тацит и подчеркивает, что только Мар(о)бод официально именовал себя царем, чем и вызывал недовольство у части своих соплеменников).

Арминий пал жертвой заговора собственной, херускской, знати, не исключая и своих ближайших родственников (даже выдавших его жену и сына римлянам). Мар(о)бод был изгнан из Бойгема действовавшим в римских интересах готским князем Катуальдой (Катвальдой) и закончил свой жизненный путь в городе италийских венетов Равенне, вкушая горький хлеб изгнания по милости римского императора.

Т.о. для вандалов, в конечном счете, не было разницы, сражаться ли им в этой долгой войне на стороне херусков или на стороне маркоманов; тот факт, что вандалы вообще приняли в этой войне участие, объясняется, видимо, обещанием им всяческих благ Мар(о)бодом, предпочитавшим иметь в лице вандалов, обитавших у самых врат сегодняшней Моравии, в непосредственной близости от бойгемского царства маркоманов, союзников и братьев по оружию, а не врагов, жадных до добычи и готовых при первом же удобном случае ударить ему в спину. Разумеется, больших богатств вандалам участие в междоусобной войне между германцами - к вящей славе Рима! - на стороне Мар(о)бода не принесло. Но они познакомились с миром за пределами Силезии и, надо думать, снова почерпнули, кое-что из того опыта, с которым их отцы и деды возвратились некогда из-под Алесии. Во всяком случае, когда расположенное на территории позднейших Богемии и Моравии, вассальное по отношению к Римской империи, царство Ванния оказывается в трудном положении, мы опять встречаем на страницах римской хроники вандалов вступившими на тропу войны.

Ванний, высокоодаренный князь квадов (германского племени в составе свебского союза, союзников маркоманов в войне с Римом, разбитых римлянами и признавших над собой власть Рима), был посажен римлянами управлять Бойгемом вместо Мар(о)бода, оставившего римскому ставленнику в наследство настолько стабильное царство, что Ванний (которого, к слову говоря, у одного из наших современных пламенных приверженцев «новой хронологии» хватило...как бы выразиться покорректней и поделикатней... смелости отождествить с Иваном Грозным, Великим Государем Московским и всея Руси, жившим, как известно, во второй половине XVI в.!) смог править им на протяжении тридцати лет без особых хлопот. В другом своем произведении - «Анналах» - Тацит сообщает нам о том, как римляне, на этот раз - под властью императора Клавдия, благосклонно взирали на очередное взаимоистребление германцев «к вящей славе Рима». Подчеркивает римский анналист и то, что вандалы ударили Ваннию в спину не по каким-то политическим, но по в высшей степени тривиальным причинам:

«Тогда же свебы (здесь: маркоманы - В.А.) изгнали Ванния, которого поставил над ними царем Цезарь Друз; вначале (своего правления, т.е. в 19 г. п. Р.Х. - В.А.) хорошо принятый соплеменниками и прославляемый ими (т.е. квадами, обитавшими на территории нынешней Моравии, и маркоманами - в Богемии - В.А.), а затем вследствие долговременной привычки к владычеству впавший в надменность, он (в 50-51 гг. - В.А.) подвергся нападению со стороны возненавидевших его соседних народов и поднявшихся на него соотечественников <…> Борьбу с ним возглавляли царь гермундуров Вибилий (изгнавший ранее из Бойгема готского князя Катвальду - В.А.) и сыновья сестры Ванния, Вангион и Сидон. Несмотря на неоднократные просьбы Ванния о поддержке, Клавдий не вмешался силой оружия в усобицы варваров, но обещал Ваннию надежное убежище, если он будет изгнан из своего царства (! - В.А.), а вместе с тем написал правившему тогда Паннонией (римской провинцией, занимавшей часть территории нынешних Австрии и Венгрии - В.А.) Палпеллию Гистру, чтобы он выставил вдоль Дуная один легион и набранные в той же провинции отряды вспомогательных войск для оказания помощи побежденным и устрашения победителей, если, подстрекаемые удачей, они попытаются нарушить мир и в наших владениях. Ведь надвигалась несметная сила — лугии и другие народности, — привлеченная слухами о богатстве царской казны, которую за тридцать лет накопил Ванний грабежами (других народов - В.А.) и пошлинами» («Анналы)

Видимо, под «лугиями и другими народностями» Тацит подразумевал силезских вандалов (ассоциируемых почти всеми немецкими, да и не только немецкими, авторами с культовым сообществом лугиев), остатки бургундов и свевов, не входивших в маркоманнский союз, а также гермундуров (т.е. часть свебов). Ванний, не оставшийся безучастным перед лицом этой внешней угрозы, привлек в ряды своего воинства сарматов-языгов. Вероятно, он сделал это, желая противопоставить этих прирожденных наездников угрожающей ему вандальской коннице (собственное войско Ванния было по преимуществу пешим). Но, поскольку языгские конные контингенты прибывали ему на помощь достаточно медленно (сарматское племя языгов обитало не слишком далеко от царства Ванния, на территории нынешней Венгерской низменности, но в плане военной организации и, соответственно, мобильности значительно уступало германским народностям, жившим на территории позднейших Богемии, Моравии и Силезии под достаточно сильной и эффективной царской властью), Ванний «решил уклоняться от открытого боя и отсиживаться за стенами укреплений». (Тацит). Однако избранный им способ ведения военных действий был явно не для сарматов, привычных с малых лет к конному бою, да и не обещал им богатой добычи. В то время как вандалы и гермундуры освежили в памяти все, чему научились у римлян, и приступили к осаде крепостей царя Ванния, «не желавшие выносить осаду языги рассеялись» по окрестным полям «ничейной земли», вовлекая воинов Ванния в рискованные стычки. «Ванний оказался вынужденным сразиться. Итак, выйдя из укреплений, он вступил в бой и был в нем разгромлен, но, несмотря на неудачу, снискал похвалу, ибо бросился в рукопашную схватку и был в ней изранен, не показав тыла врагам (т.е. был ранен не в спину, а в грудь, или, возможно, в живот, как подобало храброму воину - В.А.). И все же ему пришлось бежать к поджидавшему его на Дунае нашему (римскому - В.А.) флоту; вскоре за ним последовали туда и его приближенные, и им были отведены земли в Паннонии. Царство Ванния поделили между собой Вангион и Сидон, соблюдавшие по отношению к нам (римлянам - В.А.) безупречную честность...» («Анналы»).

Всего лишь два кратких фрагмента «Анналов» Корнелия Тацита (отрывки из глав 29 и 30) - а сколько из этих немногих строк можно почерпнуть важной информации о тонкостях римской политики! Мы прямо-таки воочию видим перед собой мудрого римского принцепса - цезаря Клавдия (как будто сошедшего со страниц великолепного романа Роберта Грейвса «Я, Клавдий»!), спокойно и неторопливо размышляющего и прикидывающего, как лучше поступить, нисколько не бездеятельного, но действующего именно так, как подобает императору «вечного» Рима, и даже проявляющего в своих действиях малую толику человеколюбия, ибо чрезмерное кровопролитие на Данубе-Дунае могло бы запятнать безупречно белоснежную тогу властителя римлян. Опять варвары сделали все сами: они вызвали из Паннонии языгов, и, разбитые сторонники Ванния, теперь могли отступить на покинутые языгами земли. Всего лишь небольшая передвижка где-то там, в дали, в туманной дымке, на чуть различимой из Италии северной границе «мировой» империи... Ну, стало несколькими тысячами варваров меньше в подлунном мире, все равно принадлежащем Риму (по крайней мере, на протяжении еще нескольких столетий) - что с того? Дивиде эт импера! Разделяй и властвуй! Истребляй варваров руками самих же варваров! В этом - суть римской политики...

Примечательно, что и в данном случае вандалы и гермундуры выступали единым фронтом. Что можно рассматривать как весомый аргумент в пользу существования вандальско-свебского братства по оружию, сложившегося и не распавшегося со времен Ариовиста. Этому боевому братству будет суждено распасться лишь в V в. после Рождества Христова, когда вандалы и гермундуры, два вышедших из сумрака далеких северных земель неустрашимых, энергичных и упорных в достижении своих целей народа-странника, сойдутся наконец в смертельной схватке за право поселиться на утраченных выродившимися римлянами землях солнечной Испании.

О «несметной силе», обрушившейся, согласно Тациту, на Бой(у)ге(й)м, он в конце приведенного фрагмента больше не упоминает. Ну, явились вновь очередные массы варваров, привлеченные надеждой на богатую добычу, подрались, пограбили, да и убрались, зализывая раны, восвояси, как уже не раз бывало...Что с них, с варваров, взять?

Изменения происходили крайне медленно, поначалу почти незаметно. Появлявшиеся на страницах трактатов античных историков, после молодых «войсковых царей» или герцогов-воевод, вроде Ариовиста или же Арминия (но и наряду с ними) внушительные фигуры более зрелых (не только в возрастном, но и во всех других отношениях) властителей вроде Мар(о)бода или Ванния (даже в шестидестилетнем возрасте лично, оружием в руках, защищавшего свои власть и богатство) наглядно демонстрируют, что и у германцев харизма сильной личности постепенно начинает цениться больше способности юных витязей владеть мечом или копьем на поле боя. В то время как во всех частях чрезмерно разросшейся, разбухшей Римской «мировой» империи вспыхивают восстания, кризисы и пограничные бои, то и дело приводящие к избранию легионариями новых, т.н. «солдатских» императоров, у крупных германских племен и племенных союзов появляются первые властители межрегионального значения. На историческую арену выходят целые царские роды, из которых эти властители происходят.

Во главе со своим царем, носившим, по-видимому, имя Амал и давшим это имя целому царскому роду, готы покидают места своего расселения в нижнем течении Вистулы-Вислы и начинают свой дальний поход - важнейшее историческое событие столетия. Из сказания о странствовании лангобардов (именовавшихся первоначально вин(н)илами, т.е. «победителями») нам известно, какой сокрушительный удар готы нанесли иным народам, в свою очередь, передававшим этот нанесенный им самим удар все новым народам, как по эстафете. Отступая под натиском готов, лангобардам пришлось скрестить клинки с вандалами (поклонявшимися тому же богу, что и лангобарды; этот бог носил, якобы, имя «Годан», созвучное, с одной стороны, племенному имени готов, с другой - слову «бог»=«Год», «Гуд», «Готт», с третьей - имени верховного бога материковых германцев - «Вотан», «Вуотан», «Водан» или «Воден», аналогу северогерманского - нордического - Одена-Одина). Из раннесредневековой «Лангобардской истории» Павла Диакона (Варнефрида) мы узнаем, что вандальский союз возглавляли в ту пору два царя («предводителя вандальских дружин» - В.А.), по имени Амбри и Асси. Возможно, вандалы подняли их на щитах (по обычаю, перенятому германцами у римлян, традиционно поднимавших на щитах новоизбранных императоров) перед лицом внешней военной угрозы, ибо теперь, когда основная масса готов пришла в движение, тесня и гоня перед собой другие восточногерманские народы, уже недостаточно было сплотиться чуть теснее, укрепить внешние бастионы и переселить жителей подвергающихся особой опасности селений в глубь своей территории. Нет, теперь речь шла о борьбе вандальского народа за существование. Или, если угодно - о борьбе за выживание, по Дарвину.

В римских сообщениях об этих варварских передвижениях упоминаются и отдельные племена, входивших до сих пор в силезское культовое сообщество, сложившееся вокруг горы Цобтен. Теперь они внезапно оказываются «вооруженными мигрантами», странствующими по Европе далеко за пределами своей материковой родины, расположенной на территории нынешней восточной Германии. Виктовалы и лакринги отделяются от вандальского союза и, похоже, теряют на время всякое значение, как бы уходя в небытие. Готская миграция, а вслед за тем - и гуннское нашествие сметают и рассеивают их, как пыль, подобно хаттам и многим другим германским народам, известным ныне лишь историкам (хотя у них и были в свое время собственная идентичность, собственные судьбы, собственные надежды - совсем как у соседних народов, оказавшихся более счастливыми и сильными)...Асдинги также покидают Силезию, что означает раскол самого ядра вандальского народа. Ведь, несмотря на крайнюю туманность сведений о раннем периоде существованья «изначальной Вандалиции», не подлежит сомнению, что именно асдинги и силинги были двумя главными племенами, составлявшими сердце и душу союза вандалов.

Значительная часть силингов, находившихся в большей степени под кельтским, чем под римским, влиянием, осталась в Силезии, передав в наследство потомкам те хоронимы (названия территорий), оронимы (названия гор), и гидронимы (названия водоемов), в которых, несмотря на их неизбежное искажение вследствие языкового воздействия пришедших в Силезию славян, хранится память о давно прошедшей германской эпохе в истории Силезии. Асдинги же избрали себе царей (в которых народ, отправляющийся в дальний поход, нуждается, конечно, больше, чем народ, спокойно остающийся дома и не ищущий на свою...долю приключений). Ибо в бурном море тяжело без кормчего, как совершенно верно говорил впоследствии Мао Цзедун. Подобно тому, как царь Амал, глава готского царского рода, дал свое имя широко разветвившемуся со временем семейству Амалов, так и асдинги-астинги-астринги стали таковыми, сменив свое прежнее племенное название на имя царского семейства, княжеского рода, из которого возможно, уже на протяжении столетий происходили их племенные вожди. Именно этот царский род, вне всякого сомнения, и превратил с течением времени возглавляемое им племя в тех вандалов, о которых до сих пор не может позабыть и говорит весь мир.

Большая Игра, великий военно-политический конфликт между германцами и римлянами, осложненный гражданскими войнами в Риме и внутригерманскими междоусобицами, со временем переместился в новые области - на восток и юго-восток Центральной Европы,в Дакию (чьи границы примерно совпадали с границами сегодняшней Румынии), в Паннонию (сердце сегодняшней Венгерской низменности, омываемой Тирасом-Тиссой и Дунаем-Данубом) и в район протяженной Карпатской (память о карпах! - В.А.) дуги, вынуждающей все мигрирующие по этой обширной территории народы-странники мигрировать в определенном направлении, оказывая тем самым все большее давление на римскую границу, проходящую по рекам Дунаю-Данубу (по-гречески - Истру, или Гистеру), Саве-Саву и Драве-Драву. Верховья Дануба (как, впрочем, и Рена) пока что почти не испытывали этого давления. Там римская власть настолько упрочилась, что вандальские племена больше не решались вторгаться в эти области. Поэтому они не пытались снова переходить бойгемские горы, дав другим германским племенам увлечь себя за собой на юго-восток - чтобы угодить прямиком под копыта неистовых гуннских «кентавров»...

Первую весть об этих переменах на территории Силезии и о событиях, происходивших на пути дальнего похода вандалов на юго-восток нам подают сведения античных хронистов о военных операциях, осуществленных римским императором-философом (и императором-воителем, о чем порою забывают!) Марком Аврелием в течение последних одиннадцати лет своей земной жизни (169-180). Для простоты (хотя и в ущерб исторической истине) эти операции принято обобщенно именовать Маркоманскими войнами (или Маркоманской войной). Поскольку, по крайней мере, на первоначальном этапе этого масштабного военного конфликта Рима с варварами, главой противников вечного Рима был царь Балломарий (Балломар) - маркоман, пользовавшийся немалым влиянием и среди квадов. В действительности же римлянам Марка Аврелия пришлось отражать натиск не одних только маркоманов, но целый ряд вторжений объединенных сил германцев, (прото)славян и сарматов. Видимо, узнавших через своих информаторов о тяжелых потерях, понесенных римлянами в ходе военных действий на Востоке, в далекой Парфии (на территории современного Ирана - В.А.), и о поразившей Римскую империю в 164 г. эпидемии чумы, занесенной возвратившимися из Парфии легионариями в римскую Европу. К маркоманам Баломара присоединились их испытанные, давние германские собратья по оружию - свебы, буры и вандалы, а также не германские народности - языги, роксоланы (отождествляемые Теодором Моммзеном с квадами) и аланы. О том, сколь малую роль при заключении, с целью пограбить и ополониться челядью, подобных союзов, играла этническая, или, тем более, расовая, принадлежность, свидетельствуют, например, аланы - ираноязычный кочевой сарматский народ, вступивший в теснейшие отношения с вандалами и сохранивший верность вандалам вплоть до их совместной гибели. Или, скажем, бастарны - германский народ, еще в 88 г. до Р.Х. (!) сражавшийся против римлян на стороне Митридата VI Евпатора, владыки эллинистического Понтийского царства, имевший в начале нашей эры собственных царей и рассеявшийся вплоть до Малой Азии, так что до недавних пор историки еще спорили о том, германцы ли бастарны, или нет. Бастарны, как бы вновь вынырнувшие из небытия, тоже последовали призыву Балломария...чтоб потерпеть, вместе с ним, и вместе со всеми перечисленными выше варварскими народами, поражение от легионариев и авксилиариев философа-воителя Марка Аврелия.

Это был поистине судьбоносный момент в жизни Римской «мировой» державы (в которой, впрочем, подобные моменты случались все чаще и чаще). Историки сравнивали опасность, исходившую для Римской империи от союза варваров во главе с Балломарием, с глубочайшим кризисом, потрясшим некогда Римскую республику в ходе Второй Пунической войны с Карфагеном («Ганнибал у ворот!»). В римское войско, значительно поредевшее вследствие войн с парфянами и эпидемии чумы (а может быть - и оспы), уполовинившей численность населения Римской империи, пришлось спешно зачислять не только рабов и гладиаторов (!), но даже приговоренных к смерти далматских разбойников и, разумеется, столько наемников-германцев, сколько удалось завербовать. В годы этой продолжительной войны на «задворках великой империи» (выражаясь слогом Валентина Саввича Пикуля) вандалы впервые соприкоснулись с христианством. Если верить «Римской истории» Кассия Диона (155-222), состоявший в большинстве своем из воинов-христиан Молниеносный легион (лат. Легио фульминатрикс) во время продолжительного марша по безводным варварским просторам вызвал своими горячими молитвами очистительную грозу и живительный ливень, спасший жаждущих римлян (и всех причислявших себя к таковым) от гибели. В итоге христиане, вкупе со своими братьями по оружию, по-прежнему косневшими в язычестве, одолели варварский союз. Однако победа досталась римлянам недешево. Не раз они терпели поражения, о чем свидетельствует, в частности, огромное число военнопленных, чье освобождение было предметом мирных переговоров. Одни только языги были вынуждены освободить пятьдесят тысяч плененных ими римлян зараз (а позднее - еще столько же)! Даже если не все из освобожденных варварами римских пленников были легионариями или авксилиариями (в ходе своего глубокого - вплоть до древнего торгового города Аквилеи, «Царицы Адриатики» - конного рейда языги взяли в плен множество гражданских лиц), все равно эти цифры, с учетом тогдашней численности населения Римской «мировой» империи, представляются весьма впечатляющими. Из труда Кассия Диона мы узнаем о том, что военно-политический конфликт Балломария с Марком Аврелием привел к значительным изменениям в сфере властных отношений да и вообще в жизни населения юго-востока Центральной Европы:

«Марк Антонин (император Марк Аврелий - В.А.) оставался в Паннонии, чтобы принять посольства варваров, в большом числе прибывшие тогда к нему. Одни из варваров обещали стать союзниками <…> Другие, подобно квадам, просили о мире и получили его как в расчете на то, что они отложатся от маркоманов, так и потому, что предоставили множество лошадей и скота и обещали выдать перебежчиков и пленных, сначала только тринадцать тысяч, а позже и всех остальных. Однако права посещать рынки они не получили из опасения, что маркоманы и язиги, которых они поклялись не принимать у себя и не пропускать через свою землю, смешаются с ними и, выдавая себя за них, станут разведывать расположение римских сил и закупать припасы. Такие вот послы прибыли тогда к Марку; направили свои посольства с намерением сдаться и многие другие племена и народы. Часть из них была отправлена в разные места для ведения военных действий, так же как те пленники и перебежчики, которые годились для службы; другие получили земли в Дакии, Паннонии, Мёзии (на территории современной Болгарии - В.А.), в Германии и в самой Италии. Некоторые из них, поселенные в Равенне, взбунтовались и даже попытались захватить город. Поэтому Марк больше никого из варваров не размещал в Италии, да и тех, которые пришли туда ранее, выселил» (Римская история).

И тут повествование старого доброго Диона Кассия становится для нас особенно интересным. Ибо, под его пером (стилем, каламом - как ни назови то, чем писал историк, собственноручно или же рукой своего скриптора-секретаря) на помощь Марку Аврелию приходят вандалы - астинги-асдинги-астринги и лакринги.

«Астинги, предводительствуемые Раем (Равом - В.А.) и Раптом, пришли в Дакию вместе со своими семьями в надежде получить деньги и земли в обмен на союз с римлянами, но, не преуспев в этом, оставили своих жен и детей под защитой Клемента, а сами тем временем попытались силой оружия овладеть землями костобоков (также расположенными на территории современной Румынии - В.А.); однако, победив их, продолжали беспокоить Дакию своими набегами не меньше, чем прежде. Лакринги же, опасаясь, как бы Клемент (наместник римской провинции Дакии - В.А.) в страхе перед ними не привел в заселенную ими землю эти вновь прибывшие племена, неожиданно напали на них и одержали решительную победу. Вследствие этого астинги больше не предпринимали враждебных действий против римлян, но в ответ на свои слезные мольбы, обращенные к Марку, получили от него деньги и право просить земли в случае, если они причинят ущерб тем, кто тогда воевал против него. И они действительно выполнили часть своих обещаний».

Данный эпизод представляется весьма примечательным. Хоть нам и не известны подробности переговоров между двумя вандальскими царями-соправителями и римским наместником Дакии Корнелием Клементом, римляне и в данном случае явно руководствовались своим знаменитым «рацио статус» - соображениями (собственной) государственной пользы, заявив вандалам: «Если вам нужны земли - завоюйте их сами»! Именно в этом, очевидно, заключалась суть - так сказать, квинтэссенция - римского ответа варварам. Поскольку германцам в принципе было нечего предложить своим римским партнерам по переговорам, кроме своей воинской доблести, решение проблемы лежало, так сказать, на поверхности. Разбойничье племя костобоков (по мнению некоторых авторов, «костобоками» славяне, или протославяне прозвали своих соседей-сарматов, носивших кожаную или матерчатую броню, обшитую пластинками, изготовленными из кости или, точнее, из распиленных конских копыт - В.А.), или костубоков, засевшее на северных склонах Карпатских (или же Сарматских) гор, причиняло римскому наместнику постоянное беспокойство. Уничтожив разбойников, вандалы получили их земли. Но, поскольку эти земли, очищенные вандалами от костобоков (для себя, но в то же время - и в римских интересах), очевидно, были более пригодны для занятий разбоем, чем сельским хозяйством, вандалы сами стали источником беспокойств для римлян...пока не были силой оружия успокоены другим германским племенем - опять же, в интересах римлян. Дивиде эт импера! Разделяй и властвуй! Усмиряй варваров руками самих варваров!

Однако сведения, сообщаемые Кассием Дионом, важны для нас и потому, что он называет нам имена сразу двух вандальских царей: Рая и Рапта. Они странным образом созвучны, совсем в духе правил принятой у германцев аллитерационной рифмы - подобно столь же созвучным именам двух первых (?) вандальских царей из «Истории лангобардов» - Амбри и Асси. Из этого можно сделать вывод, что двоевластие царей сохранилось у вандалов, пройдя проверку временем. Существовало аналогичное двоевластие-двоецарсткие, кстати говоря, и у других народов древности. Два царя одновременно управляли древней Спартой, а порой - и гуннами (как, например, Аттила и его брат Бледа). Да и сама Римская империя тоже не была в этом плане исключением. Известно, например, что император Марк Аврелий в самом начале Маркоманских войн назначил соправителем своего зятя Луция Вера с присвоением тому императорского титула и всех соответствующих инсигний и регалий. Правда, этот «параллельный император» оказался более склонным к легкомысленным развлечениям, чем к государственным делам, и не стяжал - увы! - победных лавров в войнах с внешним неприятелем, хотя и подавал немалые надежды в начале своей карьеры (как, впрочем, и многие другие, как до, так и после него)...

Рай и Рапт не добились от римлян всего, чего желали. Вандалы удовольствовались тем, что все же удалось от римлян получить, и двести с лишним лет сидели смирно на отведенной им территоии, границы которой могут быть сегодня, благодаря сделанным современными археологами многочисленным находках вандальских артефактов, очерчены с большей степенью точности, чем это позволяли сделать ранее не слишком-то подробные сведения, содержащиеся в трудах римских историков. Тем не менее, следует воздать должное Кассию Диону, современнику Марка Аврелия и личному другу Пертинакса (одного из лучших римских полководцев периода Маркоманских войн, даже ставшего впоследствии, хотя и ненадолго, императором), за данные им указания, весьма ценные для позднейших археологов. Так сказать, подсказавшему им, где копать.

Правда, прежде чем эти археологи смогли по-настоящему взяться за дело, прошло около двух тысяч лет. Румынский историк Константин Дикулеску со своей археологической экспедицией раскопал, прежде всего - на территории древней Паннонии - многочисленные ценные вандальские артефакты. К сожалению, ему пришлось довольно долго дожидаться признания его теории о расселении вандалов в западной Дакии и в Паннонии научной общественностью. Причина столь многолетней неясности в данном вопросе и многочисленных дискуссий в научной среде на этот счет заключалась в следующем. Как это ни прискорбно констатировать, античные историки, подобно своим коллегам, жившим (и живущим) после них, часто руководствовались при написании своих трудов личными симпатиями и антипатиями. Так что многие из содержащихся в их трудах оценок тех или иных фигур, народов и событий никак нельзя признать беспристрастными и непредвзятыми. Особенно явственно эта тенденция начинает проявляться позднее, когда материалы античных историков кладутся в основу исторических сочинений христианских авторов, включая монахов и даже отцов церкви. Впрочем, и до них имелось немало откровенных случаев фальсификации, очернения, прямой клеветы, продиктованных личными пристрастиями, придающими сомнительный характер сочинениям, в общем-то ценным, для решения той или иной исторической проблемы, или целого круга проблем.

Если говорить о нашем конкретном случае, то следует заметить следующее. Готский (или, точнее готоаланский) историк на восточноримской («византийской») службе Иордан, будучи непримиримым ненавистником вандалов - соперников готов, не может считаться надежным и достоверным источником сведений об этом народе. Это очень печально, ибо Иордан при написании своей готской истории, озаглавленной им «О происхождении и деяниях гетов» (лат. Де оригине актибускве Гетарум), или, сокращенно, «Гетика», опирался на более раннюю и подробную историю народа готов, написанную римским аристократом Кассиодором Сенатором, магистром оффиций (по-нашему - премьер-министром) и секретарем тайной канцелярии остготского царя Теодориха (Феодориха) Великого из рода Амалов, правившего Италией от имени восточноримского императора. Сделанные Иорданом для своей «Гетики» (в которой он, к вящей славе готов, отождествил их с дако-фракийским народом гетов, доставивших римлянам много хлопот задолго до готов) выписки из ценнейшего, начинающегося с описания события самой седой готской древности, труда Кассиодора подобраны таким образом, чтобы служить безудержному и непомерному прославлению готов, и обработаны так, чтобы изобразить всех врагов и соперников готов (в том числе, естсественно, вандалов) в самом неприглядном свете. Очевидно, Иордан считал главной целью своего исторического труда пропаганду союза и сотрудничества готов с восточными римлянами (именовавшими себя «ромеями», т.е., по-гречески, «римлянами», и лишь впоследствии названными «византийцами») и потому нередко подчинял отбираемые им для своего повествования факты (или их истолкование) этой главной цели.

Поскольку же Иордан - единственный античный историк, сообщающий о вторжении вандалов из западной Дакии в Паннонию и о том, что вандалы провели в Паннонии около шестидесяти лет, прежде чем двинуться дальше на Запад (в последний раз в своей истории), данное утверждение всегда вызывает некоторые сомнения. Не чужд этим сомнениям был даже Людвиг Шмидт. Считавшийся непререкаемым авторитет этого патриарха вандалистики, долго препятствовал признанию теории Константина Дикулеску, пока, в первую очередь, на территории Венгрии не были обнаружены и подробно изучены археологами вандальские захоронения времен поздней Римской империи, отделившими в ходе раскопок поздние слои от более ранних. Ибо хотя вандальские погребеня и были наиболее богатыми с точки зрения содержащегося в них погребального инвентаря, в ходе нескольких столетий Великого переселения народов на них наложились сотни других погребений, чаще всего, не германских кочевых народов, что затрудняло точную атрибуцию до появления возможности подробной инвентаризации найденных артефактов.

Ныне, прежде всего на основе артефактов, обнаруженных при раскопках в Остапаке к северу от излучины Тиссы, античной Тизии, в Гибарте (северо-восточнее Тиссы), массовых захоронений в Сентеше (в среднем течении Тиссы), в южной Трансильвании и у озера Балатон можно представить себе яснее, чем прежде, основные этапы судьбы вандалов в период между Маркоманской войной и последним уходом вандалов на запад. Вследствие общей для всех германских мигрантов тенденции переселяться в юго-восточном направлении, даже занятая вандалами территория, на которой обширные низменности позднейших Венгрии и Валахии давали им возможность добывать средства к существованию, ведя мирную крестьянскую жизнь, стала для вандалов слишком тесной. Чтобы получить земли, необходимо было их завоевать. А в том, как ловко римляне умели вынуждать германцев воевать между собой за выживание, за пахотные земли для своих семей, мы с вами, уважаемый читатель, уже не раз убеждались на предыдущих страницах этой книги, и еще убедимся на ее дальнейших страницах.

За территорию сегодняшней Румынии боролись четыре восточногерманских племени - два готских и два вандальских. Готскими племенами были визиготы (тервинги) и гепиды. Вандальскими - асдинги-астринги и лакринги (снова вышедшие на историческую арену). Дело осложняется тем обстоятельством, что разные античные историки по-разному именовали эти народности или племена, о которых только сегодня стало известно, что имелся в виду один и тот же народ. Так, вандалов-астингов античные историки именовали также виктовалами, вандалов-лакрингов - тайфалами. А при описании вооруженных столкновений (очень частых в жизни тесно соседствующих друг с другом земледельческих народностей) между вандалами-лакрингами и вандалами-астингами, картина становится еще более пестрой и запутанной.

Впрочем, нас в первую очередь интересуют астинги-астринги, «царское племя» вандалов. Только этому вандальскому племени было предназначено великое будущее; ведь более интересные поначалу в культовом и культурном отношении силинги, за исключением нескольких мелких, разрозненных родов, остались вековать в насиженных местах вокруг силезской горы Цобтен, и, таким образом, исчезли незаметно из вандальской, европейской, да и мировой истории. А воинственные лакринги-тайфалы дали своему неукротимому боевому духу завести себя так далеко, что, после глубокого грабительского рейда 248-249 гг. п. Р.Х. больше не вернулись на свою новую родину на северной окраине нынешней Трансильвании.

В этом их вторжении в область Дануба-Дуная и Сава-Савы приняли участие также астринги, но, в первую очередь - готские ратоборцы, вернувшиеся, однако, в отличие от тайфалов, с богатой добычей в места своего прежнего расселения (готы - на территорию будущей Бессарабии, астринги - в западную Трансильванию, где их селения доходили до Тираса-Тизиии-Тисы). Там они, вероятно, и продолжали обитать до 334-335 гг., ограничиваясь мелкими военными набегами (не приносившими им, кстати, говоря, особенной удачи и добычи).

И, наконец, в 270 г. два не известных нам по имени царя, правившие вандалами-астрингами совместно, привели своих подданных в Паннонию, однако оказались, после данной им там римлянами битвы с неясным исходом, столь ослабленными, что им пришлось купить себе возможность вернуться домой на Тису ценой предоставления двух тысяч своих лучших воинов в распоряжение римского военного командования (таких служилых варваров римляне именовали «социями» или «федератами», т.е. союзниками). Вновь вандальские воины, прославленные своей храбростью, спасли свой оказавшийся в беде народ, пойдя служить под римскими знаменами. Кстати говоря, именно эти две тысячи вандальских «федератов» были первыми вандалами, попавшими в римскую (Северную) Африку, которую им пришлось защищать от вторжений мавров-берберов, в составе VIII Вандильской алы (лат. Aлa VIII Вандилорум). Алами (буквально: «крыльями») именовались конные части римской армии. Следовательно, указанные две тысячи служилых вандалов были конными воинами. С учетом великолепно налаженной в Римской империи почтовой службы, не исключено. что уже тогда, в последние годы III в. п. Р.Х., оставшиеся в Дакии вандалы получали вести из Африки, от двух тысяч своих соплеменников, принесших себя в жертву за весь свой народ и отправившихся на нелегкую военную службу под чужими знаменами далеко от родины. Незадолго перед тем группа вандалов аналогичным образом попала служить даже на край света, в римскую Британию. Римский император Проб, или Пров (276-282), по происхождению - паннонец незнатного рода, в правление которого римляне значительно расширили площади своих виноградников в Ренской области, где-то на территории южной Германии разбил вандальских «охотников за зипунами», приведенных на римские земли своим князем Игилой. Недобитых вандалов принцепс Проб отправил служить Риму в Британию (напоминанием о поселенных там этим энергичным римским императором вандальских «федератах» служит название города Ванделсбург в современном английском графстве Кэмбриджшир).

Вообще же вандалам приходилось в описываемую эпоху чаще всего сражаться не с римлянами, а с варварскими же народами-мигрантами, пытавшимися либо захватить, либо сузить жизненное пространство астингов в Дакии и (или) в восточной Паннонии. Эти столкновения интересны для нашей истории лишь в том плане, что они постоянно способствовали росту недовольства гордого царского рода вандалов-астрингов своим существованием на положении «привратников», слуг в «прихожей» Римской «мировой» империи. Слуг, присутствие которых римские хозяева терпят лишь с трудом.

Около 335 г. в ходе крупного военного столкновения с готами был убит царь вандалов Висимар. Роковое для него сражение разыгралось на берегах реки, носящей сегодня название Миреш, главной водной артерии современной Трансильвании, впадающей в Тису, древнюю Тизию, близ города Арад. Несмотря на гибель своего царя, вандалы, судя по всему, одержали в сражении верх или, во всяком случае, прогнали готов со своих земель. Ибо еще на протяжении ряда лет вандалы оставались в прежних местах проживания. С другой стороны, тяжесть борьбы с готами и гибель в битве с ними царя Висимара заставили вандалов серьезно обдумать сложившееся положение и принять судьбоносное решение мигрировать на Запад. Что подтверждается обнаруженными в районе венгерского озера Балатон обширными вандальскими могильниками. Найденные там, среди прочих артефактов, многочисленные римские бронзовые монеты IV в., позволяют сделать вывод о проживании в указанных местах, по крайней мере, значительной части вандальского народа вплоть до начала V века Христианской эры.

Из того обстоятельства, что самые ранние артефакты, найденные в вандальских погребениях на Балатоне, датируются IV столетием, причем положенные в могилы монеты располагаются в строго хронологическом порядке, начиная с монет первого христианского императора римлян Константина Великого (300-337) и кончая монетами императора Валентиниана II (375-392), Константин Дикулеску заключал, что германский народ, к чьему культурному кругу относятся погребения, поселился в указанной области в первой половине IV в., но уже в начале V в. снова покинул ее. Этим народом, по мнению Дикулеску, были вандалы, ибо никакое иное германское племя в первой половине IV в. в Паннонии не обитало.

Погребения действительно имеют смешанный характер, типичный и для вандальских могильников на территории Силезии. В некоторых могилах похоронены скелеты с черепами и костяками германского типа. Данный способ погребения вандалы переняли у кельтов. Однако наряду с ними встречаются как могилы как с частично сожженными человеческими останками, так и чисто кремационные могилы с погребальными урнами. Облегчают атрибуцию и предметы погребального инвентаря - характерные для вандальских мужских и женских могил ножи и ножницы (значение которых в погребальном культе все еще служит предметом дискуссий в среде археологов), а также монеты и оружие в могилах простых воинов (отсутствующие в вандальских княжеских погребениях). Обнаруженние в захоронениях сосуды и иной погребальный инвентарь также явно отличаются от произведений готских и гепидских мастеров и относятся, несомненно,к силезско-вандальскому типу. Факт обнаружения в Фенекском могильнике римских монет, отчеканенных в правление императора Валентиниана III (425-455), указывает, согласно Дикулеску, на то, что не все вандалы ушли в дальний поход на Запад. В отличие от большей части вандальского народа, сплотившегося в первые годы V в. вокруг царского рода племени астингов и двинувшегося под его руководством из Паннонии на Запад, до Рена, а затем - перешедшего Рен.

Итак, именно вандалам было суждено как бы подать сигнал к наступлению V столетия Христианского летоисчисления, апогея Великого переселения народов и последнего века существования Западной Римской империи, своим судьбоносным решением. Решением мигрировать на Запад. Вандальский Западный поход, начавшийся в 400 (или 401) г., указал гуннам направление для их последовавшего через пол-века дальнего рейда на Лутетию-Париж и Аврелиан-Орлеан. С другой стороны, вероятно, именно гунны способствовали принятию вандалами их судьбоносного решения. Так сказать, ненавязчиво поторопили вандалов. Гуннами еще не правил «Бич Божий» - грозный царь с германским, а точнее - готским именем (или же прозвищем) Аттила. Но вся грекоримская Экумена, весь обитаемый, цивилизованный, культурный мир, уже хорошо знала, кто такие гунны. По крайней мере, с того времени, как конные полчища гуннских «кентавров» (как бы сросшихся со своими лошадьми степных наездников), обратили в свой «двуногий скот» гордо считавших себя неодолимыми готов, обитавших в Приднепровье, Приднестровье и Причерноморье, обращаясь с самым могущественным тогда германским народом не лучше, чем с каким-нибуль мелким скифским племенем. Перед лицом гуннского военного превосходства могущественные цари, вроде готского владыки Германариха, от безысходности кончали жизнь самоубийством. И весь древний, античный мир, так или иначе, до сих пор не только справлявшийся со всеми варварами, но и ухитрявшийся ставить их в зависимость от себя (как варвары ни противились этой зависимости), этот древний, античный мир вдруг осознал, что на него могут обрушиться бедствия, несравненно большие, чем ставшие уже за предыдущие столетия привычными вторжения банд белокурых душегубов и грабителей с европейского Севера.

Душа моя, писал около 395 г. отец церкви блаженный Иероним Стридонский (автор латинского перевода Священного Писания - т.н. «Вульгаты»), ужасается при мысли об упадке, переживаемом миром в наше время. Вот уже более двадцати лет от Константинополя до Юлийских Альп проливается римская кровь. Земля скифов (нынешняя Южная Россия - В.А.), Фракия, Македония, Фессалия, Эпир и вся Паннония разгромлены, ограблены и опустошены нашествием готов, сарматов, квадов, аланов, гуннов, вандалов и маркоманов. Сколько добродетельных, почтенных женщин, сколько посвященных Богу девственниц, благородных, безупречной жизни, осквернено в ходе этих войн! Епископы пленены, священники и иные духовные лица убиты, церкви разрушены или превращены в конюшни, мощи святых мучеников развеяны в прах.

Примечательно, что в этом скорбном перечислении варварских народов, грабящих, оскверняющих и убивающих культурных и цивилизованных жителей Римской «мировой» империи, вандалы не только присутствуют, но и упоминаются сразу после гуннов. Однако они не одни в этом списке, и Иероним, беспощадный и гневный критик, бичеватель язв своего времени, называет в одном ряду с ними, как и с другими разрушителями культурных ценностей, даже готов. Как-никак, единственный народ из числа многочисленных т.н. «варваров», создавший собственную Библию, изобретя, силами своего крестителя и просветителя - епископа Вульфилы, для написания этой Библии собственный, готский алфавит - свидетельство богобоязненности, степень которой отцы молодой христианской церкви и религии, выросшей и пышно расцветшей на почве богатой античной культуры и блестящей античной образованности, вряд ли оказались способными оценить по достоинству.

Однако близкое соседство вандалов с готами, начавшийся, общий для многих германских племен, период зависимости от гуннов (назвать его «игом» было бы прямо скажем, чересчур), привели к сближению бывших врагов и соперников. А миссия готского переводчика Библии Вульфилы, не ограничиваясь областью Нижнего Дануба, несомненно, достигла и вандальских поселений на Тисе и Балатоне. Так вандалы соприкоснулись с христианством, но не с религией римских противников вандалов, а с учением Христа, основанным на священных текстах, написанных по-германски, германскими буквами и на германском языке (а готский язык был особенно близок к вандальскому; так, скажем: «Господи, помилуй!» по-готски звучит: «Фрауйя армай!», а по-вандальски: «Фройя армес!»). Когда вандалы покинули места своего обитания в Паннонии и западной Дакии, где, пусть в течение сравнительно кратких периодов времени, им посчастливилось мирно крестьянствовать, среди них уже было немало христиан арианского вероисповедания, веривших в человеческую природу Иисуса Христа, лишь подобносущего, по их убеждению, Богу Отцу. Это арианское христианство вандалам было суждено пронести до землям Римской «мировой» империи, вплоть до Испании и Африки...

Арианство получило свое название по имени александрийского пресвитера Ария, воспитанника Лукиана Антиохийского (причисленного православной церковью к лику святых). Идеи Ария напрямую перекликались с идеями другого великого христианского мыслителя - Оригена. Основная идея Ария и его последователей - ариан сводилась к тому, что Бог един, бестелесен, является источником жизни всех существ и не имеет начала своего бытия. То обстоятельство, что Иисус имел начало своего бытия, трактовалось Арием однозначно – Иисус сотворен и, как творение Бога, Сам не может быть Богом. Он - не единосущен (греч. «омоусиос»), но подобносущен («омиусиос») Богу-Отцу.

Борьба между православной (кафолической) церкеовью и арианством носила временами крайне ожесточенный характер и шла с переменным успехом. Первый Вселенский собор, состоявшийся в малоазиатском городе Никее в 325 г., осудил арианство. Именно с победой православия над арианством многие богословы и историки церкви связывают появление гимна «Свете тихий» - древнейшей, наряду с Великим Славословием и «Сподоби Господи», — христианской песни, датируемой как раз началом IV в. п.Р.Х. Арий был подвергнут изгнанию, его сочинения были признаны еретическими и как таковые подлежали сожжению. Однако Антиохийский поместный собор 341 г. утвердил арианство в качестве официального христианского учения (хотя к этому времени от изначального учения Ария уже мало что осталось). Сам первый христианский император Рима Константин Великий был окрещен на смертном одре арианином - епископом Евсевием Никомидийским. Сын Константина - август Констанций II, римский император Востока Валент II и другие венчанные владыки римлян были арианами («омиусиями», «омиями»). Окончательный запрет арианства и его проповеди на территории Римской империи был осуществлен православным императором Феодосием I Великим после вынесения соответствующего постановления Первым Константинопольским поместным собором восточных иерархов (переименованным впоследствии, задним числом, во Второй Вселенской собор христианской церкви) в 381 г.

Но германцы, окрещенные в свое время римскими проповедниками христианства в его арианской форме (еще не осужденной в самом Риме как ересь), сохранили ему верность. Остготы, вестготы, лангобарды, бургунды, гепиды, вандалы продолжали, за редкими исключениями, исповедовать арианство, даже становясь «федератами» Римской империи, перекрестившейся из арианства в православие. Очевидно, политеистические дохристианские религиозные воззрения германцев были еще настолько сильны в их среде, что мешали им принять православный догмат о нераздеьности, неслиянности и единосущности всех ТРЕХ ЛИЦ БОЖЕСТВЕННОЙ ТРОИЦЫ (Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святого). Даже Толедский церковный собор 589 г., созыванный принявшим православие царем вестготов Реккаредом I, не решился на репрессии в отношении арианского духовенства. Хотя эпоха арианства медленно, но верно, клонилась к закату.

Уже в VI веке арианские церкви и их собственность массово передавались православным (никаких католиков до отпадения западной римской церкви от единой вселенской православной церкви в 1054 г. не существовало). Но лишь к VIII в. приверженность к арианству в Европе сошла на нет, пока оно не возродилось в начале XVII в. в форме ереси социнианства. Некоторые интеллектуалы и ученые, например сэр Исаак Ньютон, становились сторонниками арианства и позднее, но оно никогда больше не вернуло своих утраченных позиций. Впрочем, пока что до этого было еще далеко...

Завершая данный нами краткий абрис истории арианской ереси - кстати говоря, слово «ересь» по-гречески означает просто «(собственное) мнение», «течение», «направление (мысли)», и ничего более! - и ее взаимоотношений с православной ветвью христианства, процитируем французского мыслителя румынского происхождения Эмиля Мишеля Чорана, указывавшего на то, что «ересь - это исключительно действенный способ оживить религию. Она встряхивает людей, вырывает их из косного оцепенения привычки и хотя, может быть, ослабляет церковь, но оживляет веру. Всякий официально признанный бог киснет в одиночестве и забвении. Истово молятся только сектанты и гонимые меньшинства - молятся в темноте и страхе, как нельзя лучше стимулирующих благочестие». О том же, кстати, говорил и сам святой апостол Павел в своем Первом послании Коринфянам (11, 19), прямо-таки настаивая на НЕОБХОДИМОСТИ ЕРЕСЕЙ (выделено нами - В.А.): «Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные». Но довольно об этом...

Царь, во главе с которым вандалы в последний раз отправились на Запад в поисках новой родины, расположенной так далеко, чтобы быть недостижимой для накатывающихся все новых конных волн кочевников-грабителей из Азии, носил имя Годигисл (Годигизель), в связи с чем впоследствии иные не слишком вдумчивые, образованные и внимательные хронисты путали и даже отождествляли его с гуннским «царем-батюшкой» Аттилой, прозванным запуганными им римлянами «Флагеллум Деи», а германцами – «Годегизель» (и то, и другое прозвище означает «Бич Божий»). Как тут не удивиться тому, что современные нам сторонники «новой хронологии» до сих пор не вздумали заявить, что вандал Годигисл и гунн Аттила - одно и то же историческое лицо, а вандалы - те же гунны, в очередной раз «подсократив» всемирную историю!

Однако самым могущественным вандалом описываемой эпохи Сумерек античной Экумены был не Годигисл (у Прокопия Кесарийского - Годегискл), а Флавий Стилихон, главнокомандующий римскими имперскими войсками - магистр милитум (365-408) и душеприказчик последнего общеримского императора Флавия Феодосия I, прозванного Великим и умершего в 395 г. п. Р.Х.

Доблестный Стилихон, сын знатной римлянки и вандала княжеского рода, дослужившегося до высоких чинов в римском войске, приняв православие и получив даже сан патриция, был сильнейшей, мало того - единственной действительно сильной личностью в позднеантичном мире, похоже, полностью утратившем свою былую силу. Римляне, когда-то столь могущественные и гордые, с момента окончательного разделения их «мировой» империи на западную и восточную половины, во все большей степени превращались в некий довесок к греческой, эллинской культуре, усвоенной «сынами Ромула» за несколько столетий перед тем. Второй, построенный на месте древнегреческой колонии Византий на Босфоре, Новый Рим, Константинополь, правил (или, скорее, делал вид, что правит) «земным кругом», так сказать, издалека, при помощи торжественных посланий и указов, императорских эдиктов, продиктованных мудростью и циничной казуистикой придворных евнухов, в то время как попавшая в беду Италия была вынуждена обороняться с помощью отступающих под гуннским натиском племен германцев. Окруженному германофобами, запутавшемуся в интригах презираемых им вельможных скопцов, полумужей (по выражению поэта Клавдиана), перетягиваемому, словно канат, между Равенной и Византием, нуждавшимися в его силе и боявшимися в то же время этой силы, Стилихону на пороге нового, V столетия, был предоставлен историей величайший шанс, выпадавший когда-либо на долю германцу. Нашествие на западноримскую Италию вооруженных полчищ варварских ратоборцев, чьи численность и боевой дух заставили бы содрогнуться даже отважного принцепса Марка Аврелия, из Дакии и Паннонии, во главе с остготским военным царем Радагайсом, в сопровождении жен и детей, пешком, верхом и на бесчисленных повозках. Одно слово римско-вандальского военного магистра (или, по-германски, гермейстера) - и эти варварские воины с ликованием встали бы под его знамена, расселились бы, по его приказу в указанных им Стилихоном областях империи - в ее сердце, Италии или в римских западных провинциях. Из их среды Стилихон мог набрать себе телохранителей - доместиков (по-латыни), или соматофилаков (по-гречески), а говоря по-современному - лейб-гвардию, которую не одолели бы равеннские и византийские клевреты.

Однако же вошедшая у римлян в пословицу германская верность Стилихона (ревностного христианина, уничтожившего, в борьбе с язычеством, древние пророческие Сивиллины книги, к которым традиционно обращались римские правители в бедственные времена), как и других сделавших карьеру на службе «вечному» Риму германцев - вандалов, скиров, готов и других племен - заставляла их честно и добросовестно служить на постах и в должностях, доверенных им римлянами. Будь Стилихон действительно изменником и «предателем таинства империи» (?), в чем его обвиняли ненавистники, по чьим наветам доблестный вандал был вероломно убит 22 августа 408 г., он без труда бы мог привлечь на свою сторону сто тысяч (а то и больше - цифры, приводимые разными античными авторами, значительно расходятся) готов Радагайса и превратить их в собственное войско, вместо того, чтобы уничтожить их в битве (а точнее - бойне) под Фезулами (современным Фьезоле). Стилихон мог бы, не доверяя вестготам, чей царь Аларих из рода Балтов-Балтиев (по совместительству - восточноримский военный магистр, используемый «втёмную» Константинополем для ослабления Западной Римской империи) был одним из его главных и упорнейших врагов, превратить в собственную армию вандалов - своих соплеменников по отцу, мигрировавших вдоль римского пограничного вала – лимеса-лимита - из Паннонии к берегам Рена и, вне всякого сомнения, последовавших бы призыву Стилихона покорить для него и во главе с ним Италию. Но вместо этого честный служака Флавий Стилихон предпочел действовать так же, как все римские военачальники в аналогичных ситуациях до него. Он вел с варварами переговоры, отводил им места для поселения на приграничных римских землях (на деле же - места скопления, своего рода накопители, на которые напирали извне все новые племена вооруженных мигрантов, наступавшие друг-другу буквально на пятки). Вовлеченный в вооруженные конфликты с остготами Радагайса и вестготами Алариха, Стилихон не имел ни сил, ни возможностей пресечь миграцию других германских полчищ (в том числе - вандалов) к Рену, отделявшему римскую Германию от Германии варварской.

В найденных на территории нынешней Венгрии вандальских погребениях были, наряду с вандальскими скелетами, обнаружены и костяки представителей иранского кочевого народа, возможно, еще в первой полвине IV в. объединившегося с вандалами (вероятно - вынужденно, в силу обстоятельств, перед лицом общей опасности). Народа аланов, покинувшего, вместе с вандалами, их общий ареал в западной Трансильвании и у озера Балатон, и сохранившего верность вандалам на протяжении всего дальнего похода - до Испании и Северной Африки. К этому возглавленному Годигислом астингско-аланскому ядру мигрантов на территории южной Германии или уже в нынешнем австрийском Подунавье присоединились новые группы вандалов, пришедших с территории сегодняшних Моравии и Силезии. Великий Западный поход привел к их воссоединению с соплеменниками. Видимо, вандалы поддерживали между собой постоянную связь, где бы они ни находились - в Африке, Египте, Трансильвании или в районе Цобтена. Поэтому теперь, в начале, так сказать последней, самой величественной, главы вандальской истории, последнего, самого величественного, этапа вандальской судьбы, немалая часть вандальских «сидней», «гнездюков», предпочитавших поискам приключений в далеких краях привычное существование в тени Святой горы, мигрировала из Силезии на Запад, обрастая по дороге спутниками смешанной племенной принадлежности (хотя, казалось бы, на Одере-Виадре места было предостаточно, да и земля была хорошей). С тех пор восточногерманское пространство включая Польшу, оказалась покинутым большей частью своих германских жителей, писал Людвиг Шмидт, но при этом подчеркивал, что немалая часть их там все-таки осталась, растворившись впоследствии в пришедших на освободившееся место славянских мигрантах. Что доказывается не только хранящими память о вандалах топонимами и гидронимами позднейшей Силезии, но и результатами археологических раскопок местных погребений.

Путь, которым следовали народы-мигранты, известен вот уже много столетий. Он ведет вдоль Данубия-Истра-Дуная и активно использовался еще древнегреческими и этрусскими торговцами. Именно этим путем шли, в средневековой «Песни о Нибелунгах», обреченные на смерть (и знающие об этом!) доблестные бургунды в царство гуннов - из Вормса на Рейне в ставку «Бича Божьего» Аттилы, расположенную на территории современной Венгрии (только вандальские мигранты шли этим путем в противоположном направлении).

Галлоримский историк V. в. по имени Ренат Профутур Фригерид был первым, сообщившим на страницах своего труда о судьбе вандалов, мигрировавших по этому пути, ведшему по римским землям. Землям, на которых, впрочем, почти не осталось римских войск - всех, кого только можно, отозвал в Италию магистр милитум Стилихон, для которого был важен каждый римский меч в борьбе с вестготами Алариха и остготами Радагайса в самом сердце Западной Римской империи. Именно поэтому Стилихон поначалу попытался склонить своих вандальских соплеменников с их аланскими и квадскими попутчиками к мирным, добрососедским отношениям, предложить им поселиться в римском пограничье в качестве и на правах «федератов». Ибо верный Риму служивый вандал знал по собственному опыту, что такие народы-мигранты не только опустошают поля, «аки прузе» (т.е. словно саранча), но разоряют латифундии (имения богатых землевладельцев, т.н. магнатов), крестьянские хозяйства, села и города, грабят, режут, жгут и забирают себе все, что только может пригодиться, оставляя за собой выжженную землю, кровавую борозду смерти, страха и разорения. Все уговоры оказались, однако, напрасными...

И лишь на Рене, на границе Западной части Римской «мировой» империи, вступив в густо населенную область германцев-франков - римских «федератов» -, вооруженные вандальские мигранты впервые натолкнулись на организованное сопротивление. Ибо на Рене Стилихон имел, в лице воинственного франкского народа, верных союзников, готовых и способных надежно защитить переправы через Рен (и, тем самым - свое собственное жизненное пространство) от непрошеных гостей. Получив отпор от франков, часть вандальских спутников - аланов, составлявших конный авангард мигрирующего «народа-войска», предпочла, во главе со своим князем Гоаром, перейти на римскую службу. Момент для этого организованного дезертирства был, несомненно, самый подходящий. С одной стороны, западные римляне, заинтересованные в ослаблении противостоящего им единого варварского фронта любой ценой, конечно, предложили аланам перейти под римские знамена на крайне выгодных для перебежчиков условиях (тем более что немало сарматов, частью которых являлись аланы, уже давно служила в римской коннице; римляне даже переняли сарматские боевые значки в виде колыхающихся на ветру драконов с разверстыми пастями). С другой стороны, решение князя Гоара со товарищи «сменить ориентацию» (естественно - военно-политическую!) было, вне всякого сомненья, продиктовано силой сопротивления, оказанного франками пришельцам, и более чем неясными перспективами дальнейшей борьбы с ними. Прочие же «вооруженные мигранты» решились положиться на силу своих копий и мечей. Франки, превосходившие пришельцев знанием театра военных действий (не зря ведь сказано, что дома даже стены помогают!), разбили незваных гостей наголову. Согласно Фригериду, труд которого до нас в первозданном виде - увы! - не дошел (сохранились лишь ссылки на него в сочинении галлоримского церковного историка Григория Турского «История франков»), в кровавой битве с приренскими франками пали двадцать тысяч вандалов (включая царя Годигисла).

Следует заметить, что в подобных «путевых сражениях», или «битвах в пути» (читатели постарше еще, помнят, может быть, одноименный роман Галина Евгеньевны Николаевой и снятый по его мотивам советский художественный фильм режиссера Владимира Павловича Басова) оказывались разбитыми, изведенными под корень или обескровленными вплоть до невозможности продолжать существование, в качестве самостоятельного этноса, и другие народы-мигранты (к примеру, кимбры и тевтоны, истребленные мечом римского полководца и диктатора Гая Мария). Однако часть аланов, отказавшаяся, следуя призыву князя Гоара, перейти под римские знамена, была настолько возмущена дезертирством своих соплеменников, что решила искупить их вину во что бы то ни стало, смыв позор кровью изменников и франков. Хотя дело вандалов казалось, очевидно, проигранным, эта непримиримая часть аланов, во главе со своим царем Респендиалом, с такой силой ударила на франков, что спасла вандалов от поголовного истребления и обеспечила уцелевшим возможность переправы через Рен.

На исходе 406 либо в начале 407 (а согласно одному источнику - в последний день 406) г. недорезанные франкскими «федератами» Западной Римской империи вандальские «вооруженные мигранты» во главе с весьма ослабленным обильными кровопусканиями племенем астингов переправились в районе Могонтиака (нынешнего Майнца) через Рен. Вероятно, замерзший (по речному льду переправа, разумеется, шла несравненно легче). Различные позднейшие события подтверждают рассказ Фригерида: по утверждению восточноримского историка VI в. Прокопия Кесарийского, руководство «вооруженными мигрантами» взял на себя Гундерих (у Прокопия Кесарийского - Гонтарис), сын убитого франками царя Годигисла. Переметнувшиеся же на римскую сторону аланы во главе с изменником Гоаром упоминаются пять лет спустя в составе римских войск, обороняющих район Могонтиака.

Поскольку к описываемому времени римская провинция Галлия была уже в значительной степени просвещена светом Христовой веры, многие галлоримские города уже имели своих первых епископов и даже сравнительно небольшие местечки превратились в епископские резиденции, в ведущихся при епископских кафедрах церковными историками местных хрониках сообщения о столь важном событии, как вторжение германцев в Галлию, перемежались сообщениями о событиях чисто церковной жизни. Свебы, аланы и вандалы, ускользавшие от внимания (и, соответственно, пера) античных грекоримских авторов, пока эти варвары кочевали на краю античной Экумены, где-то там, в далеких, полудиких или совсем диких Дакии, Паннонии, южногерманской Ретии, теперь передвигались по добротным римским дорогам Галлии, или, точнее, Галлий (ибо провинций с таким названием в Римской империи было несколько), под пристальным и постоянным наблюдением многочисленных очевидцев, записывавших, укрывшись в монастырских кельях и церковных ризницах, еще дрожащими от страха пальцами, все происшедшее, так сказать, по свежим следам событий, после ухода опасных пришельцев, несших ужас, разрушение и смерть. Этот многоголосый хор звучал как раз в то время, когда еще бедный традициями галльский клир создавал культ первых мучеников в лице епископов раннехристианского периода, под чьим руководством галлоримские общины медленно переходили из язычества в новую веру. Почти все эти епископы были причислены галльской церковью к лику святых. В связи с повсеместной утратой светской римской администрацией как реальной власти, так и морального авторитета, ее функции почти повсеместно взяли на себя церковные иерархи, вокруг которых сплачивалось в наступившую годину бедствий местное население и которые представляли в глазах надвигавшихся на Галлию германцев и аланов единственную видимую местную власть, с которой стоило считаться.

Это могло идти на благо галлоримлянам, в тех случаях, когда городские власти возглавлял бесстрашный и решительный духовный пастырь вроде епископа Толосы (нынешней Тулузы) Экзуперия. Взятие этого крупного, сильно укрепленного города представляло для ослабленного в ходе длительной миграции вандальского «народа-войска», не имевшего осадной техники, нелегкую задачу. Экзуперий, не колеблясь, выдал пребывавшим в нерешительности под стенами города вандалам «со товарищи» священную утварь и другие ценные предметы из своей епископской ризницы, после чего, как собщают современники событий, ему пришлось обходиться гораздо более скромными алтарными сосудами, чем прежде, причащать верующих во время Евхаристии просфорами, хранившимися не в золотой дарохранительнице, а в корзинке из ивовых прутьев, и вином не из золотого потира, а из стеклянного сосуда. Зато город Толоса был спасен от разграбления. К тому же епископ Экзуперий образцово организовал, после ухода свебов, вандалов и аланов, помощь населению, лишившемуся, по вине пришлых варваров, средств к существованию и крова.

В то же время суровые пришельцы с Северо-Востока явно не церемонились с епископами, которых им приходилось выслеживать и выволакивать из укрытия, как, например, святого Привата из города Андеритум Габалорум, или, сокращенно, Ад Габалос (буквально: Габальского Андерита, современного Жаволя в департаменте Лозер, близ французского города Манда). Охваченный вполне понятным страхом перед германскими варварами, епископ Приват предпочел скрыться в пещере горы Мима, чтобы избежать встречи с незваными гостями. Тем самым он, однако, уронил свой сан, обычно пользовавшийся уважением даже у воинов-нехристей. Согласно Григорию Турскому, епископ Приват был подвергнут столь сильному избиению, что через несколько дней отдал Богу душу. А вот его община, верная славным воинским традициям древнего галльского племени габалов, покорить которое стоило в свое время немалых трудов даже римлянам в самом расцвете их военного могущества, отважно и успешно отбивалась от пришлых германцев, засев в старинной римской горной крепости Каструм Гредонензе (Грезе). И, в итоге, отбилась. А в честь святого Привата на горе Мима был впоследствии воздвигнут памятный крест.

Следует заметить, что в «Истории франков» Григория Турского (именующего мучителей епископа Привата «аллеманами», поскольку данный этноним, подобно этнониму «тевтоны», к описываемому времени стал собирательным понятием для обозначения германцев вообще) данный прискорбный эпизод изложен несколько иначе. Под пером Григория епископ Приват предстает в куда более выгодном свете. В пещере горы около Манда «он пребывал в молитве и посте, тогда как его община заперлась в стенах крепости Грезе. Но так как он, подобно доброму пастырю, не согласился отдать овец своих волкам, его самого стали принуждать принести жертву идолам. Он проклял эту мерзость и отказался; тогда его били палками, пока не сочли, что он умер. И от этих побоев, прожив несколько дней, святой испустил дух». Не совсем ясно, как именно епископ, укрывшийся в пещере, не согласился отдать волкам своих овец, оборонявшихся от этих волков, запершись в стенах горной крепости. Может быть, он поддерживал в них боевой дух и стойкость своими молитвами? Но что мешало ему делать это, пребывая среди них, в стенах той же крепости? Или шум осады мешал бы ему поститься и молиться? Кроме того, вызывает сомнение эпизод о принуждении святого «аллеманами» принести жертву идолам. Ведь к описываемому времени большинство вандалов «со товарищи» уже были христианами. Правда, в отличие от епископа Привата и от других галлоримлян, не кафолического, а арианского вероисповедания. Возможно, с точки зрения кафоликов (или, иначе, православных), включая Григория Турского, между еретиками-арианами и язычниками не было особой разницы (иные же кафолики считали еретиков куда худшими врагами Истинного Бога, чем язычников). «Темна вода во облацех», как говорили в таких случаях наши славянские предки...

Читатель, которому - кто знает? - доведется посетить маленький старинный городишко Манд, расположенный в стороне от основных туристических маршрутов, сочтет изложенную нами выше историю примечательной, прежде всего, потому, что она свидетельствует о почти тотальном затоплении труднодоступных галльских областей германскими пришельцами. Из нее со всей очевидностью явствует, что германо-аланские грабительские шайки вторгались в самую глубь галльской территории, включая горные районы. Римские дороги, по которым вандало-аланская «грабь-армия» двигалась сначала на запад, а затем - на юг, огибали Центральный Массив, отделенный глубокой долиной Родана от Альп, образуя вокруг него четырехугольник. Германцам «со товарищи» наверняка приходилось претерпевать большие трудности, передвигаясь с многочисленным обозом на колесах и награбленным добром по узким долинам через поселение, возникшее на могиле святого Флора (сегодня - Сен-Флур) и Ветулы (сегодня - Ле Пюи-ан-Веле) в направлении Амилиава (современного Мийо, знаменитого своим виадуком). А вот сотней километров восточнее, в широкой долине Родана, современной Роны, вандальские грабители даже не появлялись. Ибо тамошние галлоримские города были, как выяснилось, слишком хорошо укреплены, а их гарнизоны - слишком сильны. Не по зубам они были «мигрантам». Широкое дугоообразное движение вандальского «народа-войска» от Атребат (нынешнего Арраса) и Амбиана (нынешнего Амьена) через Лутетию (или Лютецию - нынешний Париж), Аврелиан (нынешний Орлеан) и Цезородун (современный Тур) свидетельствует о прямо-таки образцовой постановке у вандалов «со товарищи» оперативного планирования и разведывательной службы, осуществляемой силами высылаемых далеко вперед аланских (скорее всего) конных передовых отрядов (кавалерийских патрулей, как их назвали бы позднее), в то время как германские фуражиры и провиантские команды рассылались по местности в направлении главного удара.

Похоже, что расчеты Гундериха, в общем, оправдались. Хотя, конечно, у вандалов уходило много времени и сил на совершение рейдов в глубь вражеской территории, иногда - до самых гор, с целью добычи провианта и охоты. Лишь на подходе к Пиренеям выяснилось, что никакое численное превосходство не способно обеспечить войску Гундериха возможность преодолеть стойко обороняемые перевалы. В свое время по ним, только в обратном направлении, из Иберии в Галлию, провел свое грозившее гибелью Римской республике разноплеменное войско карфагенский полководец Ганнибал Барка, т.е. «Молния» (но в ту пору привлеченные карфагенянами на свою сторону местные горцы Ганнибалу не препятствовали). Обычно принято восхищаться на все лады героическим переходом войска Ганнибала через Альпы непосредственно перед вторжением карфагенян в Италию. Между тем, переход его через Пиренеи был не менее трудным, с учетом того, что Пиренеи - самый неприступный из всех хребтов Европы (хотя высшая точка их — пик Ането — почти на полтора километра ниже Монблана, средняя высота Пиренеев - больше, чем средняя высота Альп, и перевалы через Пиренеи в среднем вдвое выше, чем альпийские). О данном факте многие не знают или, по крайней мере, не особенно задумываются.

Найти брешь в стройной шеренге заснеженных пиренейских исполинов было очень нелегко. Да и о воинственных басках-васконах, оборонявших перевалы Пиренееев, германо-аланские пришельцы, несмомненно, были уже наслышаны. Поэтому «вооруженные мигранты» либо вообще не пытались проникнуть в Испанию по берегу моря у Лапурда (нынешней Байонны), либо высылали с этой целью совсем небольшие разведывательные отряды, чтобы прощупать противника. Основная масса «вооруженных мигрантов» двинулась в западную Испанию не через нынешнюю Доностию-Сан-Себастьян, а через Пампелуну (современную Памплону). Туда, правда, вело не меньше пяти древних дорог, но все эти дороги имели свои недостатки. Извилистая дорога через долину реки Оиаса (нынешней Бидасоа) не поднималась на высокогорье, но была узкой и долгой; высокогорные перевалы, в том числе - Ронкеваль (будущий Ронсеваль, место гибели Роланда, Оливьера и всего арьергарда франкского воинства Карла Великого)оказались вообще непреодолимыми, а горные проходы, расположенные не так высоко над уровнем моря, тем яростнее оборонялись храбрыми васконами. Разбившие себе лбы об эти горные твердыни, полчища мигрантов, так сказать, в бессильной злобе обратились вспять, вернулись с гор в долины, и продолжили свой путь вдоль северных отрогов Пиренеев в Септиманию (область поселения римских ветеранов Седьмого - по-латыни: «Септима» - легиона), современный французский Руссильон, родину превосходных вин.

По дороге они миновали - и пощадили, как описывалось выше - град Толосу. А вот к городам, расположенным вдоль римской приморской дороги, ведшей от Юлии Битерры (современного Безье) на юг, свебы и вандалы проявили такую же суровость, как и к городам пройденной ими огнем и мечом северной Галлии. Древния Юлия Битерра еще до своего восстановления Юлием Цезарем была важнейщим торговым центром галльских народностей между Пиренеями и Внутренним морем. К моменту прихода вандалов в ней уже более ста лет существовали христианские общины. До сих пор беды позднеримского смутного времени обходили ее стороной...Тем тяжелее поразило граждан Юлии Битерры нашествие грабивших и убивавших безнаказанно банд «вооруженных мигрантов» (помните - «дикие банды вандалов...»?). Адвокат Сабатье, написавший в 1854 г. на французском языке историю города Безье и его епископов (поскольку у трудов его писавших по-латыни предшественников было слишком мало читателей), писал об этом совершенно недвусмысленно: «Отброшенные от границ Испании, чьи жители мужественно обороняли перевалы, варвары обрушились на Септиманию, совершая там безнаказанно всяческие злодеяния, и ранее сопровождавшие их кровавый путь. Безье был разрушен до основания, холмы, на которых до того возвышался римский город со своими монументами, теперь покрывали лишь груды щебня. Плодородные берега реки Орб надолго пришли в запустение. В октябре 404 г. вандалы, свебы и аланы перешли, наконец, Пиренеи».

Видимо, вследствие пережитого жители Септимании через несколько лет, когда их областью, да и всей южной Галлией, завладели новые завоеватели - вестготы -, не решились оказать им сопротивление. И потому новая оккупация обошлась без обычных в таких случаях притеснений местного населения, что не преминул подчеркнуть Сабатье в своем сочинении.

Вторжение вандалов и их спутников на Пиренейский полуостров в октябре 409 г. было облегчено наличием у восточных отрогов Пиренеев большой римской дороги, ведшей через Нарбон Мартий (современную Нарбонну) и Русцин (Русцино) в Тарракону (нынешнюю Таррагону) и долину Ибера (сегодняшнего Эбро). Кроме того, в распоряжении пришельцев имелась узкая, но тем не менее надежная дорога, ведшая через восточнопиренейскую область Цеританию (современную Cердань). О том, какая из этих двух дорог была избрана странствующими германцами, свидетельствует учиненное ими разрушение до основания живописного города Юнкарии (современного каталонского Фигераса, известного, в первую очередь, музеем Сальвадора Дали), расположенного на подступах к перевалам. Городская жизнь на месте пепелища восстановилась лишь через восемьсот лет (!) после постигшей Юнкарию катастрофы. Вандалы, аланы и свебы, возможно, павшие духом после казавшегося им бесконечным дальнего похода, и ослабленные периодическими боями, ворвались на Иберийский полуостров через широкую седловину горного хребта севернее Ла Жункеры (также отождествляемой некоторыми авторами с древней Юнкарией) - горный проход, к которому с территории Галлии дорога вела круто в гору, а южнее cедловины – шла постепенно под уклон. Сегодня по ней проходит скоростное автошоссе Нарбонна-Валенсия.

Великий Западный поход - самый продолжительный из всех, проделанных когда-либо каким-либо из германских народов, приблизился наконец к своей цели. Невольно задаешься вопросом: а почему вандалы со своими союзниками и спутниками не остались в Галлии? В той самой Галлии, в которой им нашлось бы достаточно места (в противном случае там всего три года спустя не смог бы разместиться многочисленный народ вестготов)? Впрочем, галлоримляне, конечно же, прекрасно понимали разницу между оказанием гостеприимства озверевшему от тягот дальних странствий и полуголодному, явившемуся почти из ниоткуда, из почти потусторонней и казавшейся из-за своей отдаленности почти потусторонней Паннонии, отупевшему от лишений скопищу германо-сарматских разбойников и оказанием гостеприимства прибывшим, во главе с получившим римское образование, прошедшим римскую военную школу царем, из расположенной сравнительно недалеко Италии вестготам, гарантировавшим местному населению, в отличие от вандальской «грабь-армии»! - надежную защиту и поддержание порядка. И потому, смирившись с приходом вестготов, видимо постарались сделать пребывание вандалов «со товарищи» в своем благословенном крае как можно менее уютным (хотя это и не отражено в хрониках, описывающих лишь бедствия, связанные с приходом вандалов).

Именно своими бесчинствами в Галлии в 406-409 гг. вандалы, вероятно, заложили основу для великого ужаса, вызываемого с тех пор их появлением повсюду. До того они были известны лишь отдельным хронистам. Теперь же их имя было на устах жителей всех галлоримских городов. Хотя Григорий Турский, описывавший события вандальского дальнего похода сотню лет спустя, порою называет свебов «аллеманами», он четко выделяет из всех варваров вандалов (хотя и путает порою имена их царей). Скорбная весть о великом опустошении вандалами римской Галлии донеслась даже до Британии, где еще размещались вполне боеспособные римские авксилии и даже легионы. Они провозгласили императором военачальника, носившего типично императорское имя Константин. И этот свежеиспеченный август-узурпатор Константин III, хорошо осведомленный о скуке, снедавшей его воинов в условиях неприветливого (особенно для воинов-южан) британского климата, решил дать им, так сказать, поразмяться. С достойной уважения стремительностью переправился он через Британское море (современный Ламанш), высадился близ Бононии (современной Булони) и открыл охоту на германцев и аланов, грабивших западную Галлию. Впрочем, возможно, энергичный Константин решил упредить попытку этих варваров переправиться через пролив и высадиться на Британских островах (о чем еще пойдет речь далее)...

Возможно, весть о приближении самого римского императора (законного или же незаконного - неважно), чей экспедиционный корпус быстро обрастал римскими войсками, еще остававшимися в Галлии, и местными ополченцами, послужила главной причиной того, что вандалы, после незначительных стычек с воинами Константина, предпочли уйти подобру-поздорову из Галлии в Испанию. Или же сильная распространенность в галльских землях христианства в его римской, православной, кафолической, чуждой вандалам и свебам, форме, побудила царя Гундериха и его князей-спутников не останавливаться на полпути, чтобы,так сказать, «дойти до последнего моря»?

Как бы то ни было, Галлия облегченно вздохнула, не веря поначалу собственному счастью, после ужасов Юлии Битерры, после мученической гибели столь благочестивых мужей как праведный епископ Приват, или другой епископ - Венут, павший жертвой пришельцев с севера, уже перед самым их уходом в Испанию...Иных же злодеяний, хоть и отпечатавшихся в памяти благочестивого и богобоязненного потомства, вандалы, думается нам, не совершили. Не убивали они, скажем, Дезидерия, епископа города Цивитас Лингорум (Лангра), или Антидия, епископа Весонтиона-Безансона. Оба галлоримских города лежали в таком отдалении от пути, которым шли вандалы «со товарищи», что вряд ли даже их отдельные отряды, провиантские команды или же разъезды, отдалившиеся максимально от вандальских главных сил, могли до этих городов добраться...

Но все это уже не могло помочь вандалам. Их репутации, имиджу (как выразились бы сейчас) был нанесен непоправимый ущерб. В сотнях монастырских хроник и житий святых на все лады склонялось теперь лишь одно только слово - слово вандалы. Оно обрело печальную известность во всем цивилизованном (т.е. античном, грекоримском) мире. И все, что творили в Галлии впоследствии бургунды, аллеманы, франки, готы или даже гунны, смешивалось в памяти потомства с величайшим бедствием, что принесло на избалованные долгим «Пакс романа», «римским миром» (кратковременные попытки сепаратистов отделиться от империи и крестьянские восстания «багаудов», или «бакаудов» - не в счет) галльские земли вторжение мигрирующих вандалов «со товарищи» в 406-409 гг. Несправедливая судьба, как видно, предназначила вандалам считаться главнейшими, после римлян, виновниками гибели большинства христианских мучеников. Но, в отличие от римлян, не утративших в глазах потомства, вследствие этого возводимого на них обвинения, свой высокий исторический ранг и величие своих свершений, вандалы, странным образом, продолжали (и доныне продолжают) жить исключительно в свидетельствах своих противников, от готоалана Иордана до Прокопия, секретаря восточноримского стратига Велизария, от блаженного Иеронима (о котором еще будет подробно рассказано далее), знакомого с вызванными вандальским нашествием бедствиями лишь по слухам, до галльских клириков - потрясенных по гроб жизнь очевидцев, или, как выражались раньше, самовидцев, ужасов, творившихся при взятии вандалами Дурокортера-Реймса, Торнака-Турнэ, Атребат-Арраса, Амьена-Амбиана и многих других городов. Даже один из последних поэтов-язычников величественно издыхающего Рима, дважды проконсул (т.е. последовательный правитель двух провинций Римской «мировой» империи - Ахайи и Африки, будущего последнего прибежища вандалского народа-странника) Руф Фест Авиен, отпрыск древнего этрусского рода из Вольсиний, удостоил злодеяния вандалов упоминания в своем географически-историческом стихотворном учебном трактате «Ора Маритима» («Описание морского побережья»). Так вандалы, со своей не просто, так сказать, подмоченной, но прямо-таки загубленной навеки репутацией, начали свой путь в бессмертие - но также в «черную легенду», обеспечившую им прочное место на «темной», или, если уважаемым читателям угодно, «теневой» стороне всемирной истории...

3.«Зинзирих-рига»

Во всей огромной Римской «мировой» империи долгое время не было, пожалуй, более счастливой и благополучной провинции, чем, некогда кельтская, Галлия. На протяжении четырех веков оказались забытыми кровавые сражения, данные когда-то Ариовистом и Верцингеториксом римлянам на многострадальной галльской земле. «Пакс Романа», «римский мир» под защитой Римской «мировой» державы, сделал особо плодотворными давние кельтско-римские связи. Связи между гением постепенно почти бесследно исчезнувшего из других областей материковой Европы великого кельтского народа и умелыми управленцами и цивилизаторами из «Вечного Града» на Тибре. Пребывая далеко от смут, терзавших италийскую метрополию «потомков Энея и Ромула», но, благодаря построенным ими отличным римским дорогам, не слишком далеко от ее всепроникающего влияния, Галлия находилась на перекрестье всех этих дорог, связывавших сердце империи – Италию – с Испанией и Британией, и то, что сохранилось от тех времен между Оранжем (галлоримским Араузионом) и Э (галлоримской Августой), между Везон-ля-Ромен (галлоримским Васионом) и Фрежюсом (галлоримским городом Форум Юлия), наглядно свидетельствует о не омрачаемом почти ничем, спокойном, процветании средиземноморской культурной жизни, которая не смогла сохраниться так долго ни в одной другой римской провинции.

Когда в 406-409 гг. два многочисленных германских войска, шли, в сопровождении лихой сарматской конницы (напоминавшей беспощадных всадников «Апокалипсиса»), по Галлии, не кратковременным грабительским набегом, но, распространившись широким фронтом по стране, опустошали, грабили и разоряли все на своем пути, это бедствие казалось образованным слоям населения долгое время наслаждавшихся благами «Пакс Романа», галльских областей либо преддверием недалекого уже светопреставления, либо, во всяком случае, грозным указанием на неотвратимый Страшный Суд Божий. Правда, мир, обреченный на гибель, был, в принципе, все еще языческим миром «Империум Романум», но люди, думавшие о наступающем великом переломе в судьбах Европы, были христианами, проникнутыми убеждением в том, что великие грехи этого мира заслуживают неминуемого наказания, ниспосылаемого свыше.

В октябре 409 г. германские «вооруженные мигранты» Гундериха ушли из разоренной римской Галлии в Испанию. Кровавый хаос, царивший в Римской «мировой» империи, сравнительно недавно, в 395 г., после смерти своего последнего воссоединителя августа Феодосия I Великого, окончательно разделившейся на западную (латиноязычную) и восточную, «ромейскую», или же «византийскую» (преимущественно грекоязычную), половины, им благоприятствовал.

В 410 г. от Рождества Христова тело Римской «мировой» державы раздирали царствовавшие в ней одновременно и тянувшие «одеяло на себя» не два и не три, а целых пять правителей:

1) законный император римского Запада Гонорий, сын Феодосия I Великого - в Медиолане и Равенне,

2) законный император римского Востока Феодосий II Младший (Каллиграф), считавшийся официально внуком Феодосия I Великого - во Втором. или же Новом, Риме (Константинополе, построенном на месте древнего Византия),

3) упомянутый нами выше император-узурпатор Константин III (со своим сыном-соправителем Константом II) - в Галлии и Британии,

4) император- узурпатор Максим - в Тарраконии (северной Испании),

5) император-узурпатор Аттал (ставленник вестготского царя и в то же время - восточноримского магистра милитум Алариха, враждовавшего с законным западноримским императором Гонорием) - в Ветхом Риме на Тибре.

Как римские законные императоры, так и оспаривавшие у них власть над «мировой» державой римские императоры-узурпаторы использовали варваров в борьбе за власть, уступая им за военную помощь часть римских территорий. Аналогичным образом действовали впоследствии, скажем, наши русские князья, наводившие друг на друга сначала «варваров»-печенегов, затем – «варваров»-половцев и наконец – «варваров»-татар (не зря Иван Грозный, разумеется, отнюдь не идентичный царю квадов Ваннию, называл в переписке с князем Андреем Курбским крымского хана в лучших античных традициях: «буий варвар»).

В августе 410 г., вскоре после ухода вандалов «со товарищи» из Галлии в Испанию, вестготы царя (и одновременно - восточноримского магистра милитум) Алариха, христианина-арианина из рода Балтов (соперничающего с главным, «царским» родом Амалов), вошли через открытые ими изменниками (то ли местными арианами, то ли взбунтовавшимися рабами, то ли агентами восточноримского императора, тайно направлявшего СВОЕГО ВОЕННОГО МАГИСТРА Алариха на римский Запад, чтобы руками «варваров» способствовать воссоединению двух половин Римской «мировой» державы во главе с Вторым, Новым Римом – Константинополем) ворота в Святой, Вечный Город, «Урбс Этерна» – Старейший, или Первый, Рим на Тибре. Главный город не только Римской (считавшейся со времен Константина Великого, прежде всего, Христианской) «мировой» империи, но и всех в мире христиан. Одно событие, казалось, прямо-таки предвещало другое. Падение Рима расценивалось как то великое бедствие, к которому умы всех верующих христиан были, так сказать, подготовлены вандальским нашествием.

Просвещенный галлоримлянин юрист Сульпиций Север жил себе да поживал в Аквитании, пока его супруга не отошла в мир иной после счастливого, но – увы!- короткого брака. Безутешный вдовец, приняв монашеский постриг, избрал отшельническую жизнь в одинокой келье, где и написал одну из часто ведшихся в то грозовое время хроник, сочетающих ветхозаветные мотивы с описанием событий своего времени и содержащих истолкование последних на основе первых. Сульпиций ссылался на книгу ветхозаветного пророка Даниила, говорившего в своем знаменитом толковании сна вавилонского, или халдейского, царя Навуходоносора, разорителя Святого Града Иерусалима, о смене мировых держав, олицетворяемых фигурой приснившегося царю идола, или истукана с головой из золота, грудью и руками из серебра, животом из меди и ногами частью из железа, частью же – из глины. Одна из этих четырех держав, по Даниилу, будет разделенным царством.

Сульпиций Север, всецело находившийся под впечатлением потрясшего его до глубины души германского вторжения, дал во II книге своей «Хроники» этому фрагменту следующее истолкование:

«И вот вслед за этим [такое] дал пророк (Даниил - В.А.) объяснение увиденному во сне идолу через образ мира. Золотая голова есть царство Халдейское, ибо оно, как мы знаем, было первым и могущественнейшим. Грудь и руки серебряные означают второе царство, ибо Кир (II, основатель древнеперсидской державы Ахеменидов - В.А.), победив Халдеев и Мидийцев, власть передал Персам. В животе медном возвещается третье царство и мы ясно видим, что это Александр (Великий – В.А.), свергнув власть Персов, утвердил Македонию. Железные голени есть четвертое государство, под ним понимается Рим, из всех предшествующих царств сильнейшее. НОГИ ЖЕ ЧАСТЬЮ ЖЕЛЕЗНЫЕ, ЧАСТЬЮ ГЛИНЯНЫЕ ЕСТЬ РИМСКОЕ ГОСУДАРСТВО, КОТОРОМУ ПРЕДНАЗНАЧЕНО РАЗДЕЛИТЬСЯ ТАК, ЧТОБЫ УЖЕ НИКОГДА НЕ ВОССОЕДИНИТЬСЯ ВНОВЬ, что также исполнилось, ибо не одним императором, но многими и часто с оружием в руках или противоречивыми страстями государство Римское управлялось». Далее Сульпиций продолжает жаловаться: «Наконец, сочетание глины и железа, никогда друг с другом не смешивающееся, означает грядущее смешение рода человеческого, различного между собой, ибо земля Римская, внешними племенами и восставшими занятая или отданная якобы мирно, стоит и войсками нашими, городами и провинциями перемешалась с варварскими народами, особено с иудеями...»

Примечательно, что православный христианский монах Сульпиций Север особенно выделяет в качестве инородного тела, проникшего в Римскую империю, иудеев, «которые, как мы видим, живут среди нас, но наших обычаев не принимают.» Это же неприятие варварами «наших», т.е. римских, а если быть точнее - грекоримских обычаев (т.е. грекоримской, античной культуры), галлоримский хронист ставит в вину и всем прочим варварам, что, разумеется, не вполне справедливо и далеко не полностью соответствует действительности. После данной не совсем верной констатации, жалоба, или, говоря по-римски, ламентация Сульпиция достигает апогея в не лишенном мрачного пессимизма утверждении, что это – «последнее, о чем возвестил пророк».

Впрочем, для выражения апокалиптических настроений, распространившихся в связи с нашествием германцев на римскую Галлию, потребовалось не только ловкое перо бывшего юриста, но и поистине провидческая сила стихотворца-визионера. Этой силой оказался одарен епископ одной из многочисленных в Галлии городов под названием Августа (современного французского города Ош) Ориентий, или Ориенций, написавший, по прошествии всего нескольких лет после ужасов вандальского вторжения, в главном городе своей епархии (говоря по-гречески), или, говоря по-латыни, своего диоцеза:

«Все сущее устало ждет конца одряхлевшего мира, и уже истекает время, остающееся до наступления последнего дня. Взгляни, как быстро смерть покорила весь мир и какие сильные народы мощь войны повергла наземь». Особенно сильное впечатление на живущего в центре страны, далеко от опасных побережий, прелата производила вездесущность варваров, проникавших повсюду, и отсутствие защиты от безжалостных губителей: «Ни густой лес, ни непроходимость высоких гор, ни глубокие водовороты полноводных рек, ни неприступные крепости, ни города под защитой своих стен, ни безбрежное море, ни бесплодные пустыни, ни пещеры, ни гроты в глубине сумрачных ущелий не были способны удержать варварские орды...Везде, где они побывали, наши соотечественники лежали мертвыми, как корм для собак. Иным горящие дома стали кострами, лишившими их жизни. В деревнях и усадьбах, в сельской местности, на всех дорогах, во всех градах и весях царили смерть, страданье, истребление, поражение, пожары и печаль. Одним костром задымилась вся Галлия (вариант перевода: «Вся Галлия дымилась, как один сплошной костер…»). Или, по-латыни: «Морс, долор, эксцидиум, кальдес, инцендиа, луктус / Уно фумавит Галлиа тото рого…»

В этих звучных латинских стихах Ориенций возвестил всему цивилизованному (т.е. способному читать по-латыни) обитаемому миру о зверствах, творимых вандалами и их приспешниками...

Восточноримский историк Зосим(а) писал в своей «Новой истории» (греч. «Неа историа») о событиях 406 г. следующее:

«Ранее, в шестое консульство (константинопольского императора - В.А.) Аркадия (его коллегой был Проб), вандалы в союзе со свевами и аланами перешли через Альпы и разграбили провинции по сю сторону от них. Они продвигались с таким кровопролитием и творили такие ужасы, что даже (римские - В.А.) войска в Британии, которые тоже были укомплектованы варварами (как нам уже известно, «природные» римляне описываемых нами времен в «доблестных» рядах «непобедимых» легионов служить не желали; с другой стороны, не только становившиеся все более деспотичными, но и все больше боявшиеся собственных «верноподданных» римские императоры не доверяли им носить оружие, предпочитая обходиться услугами варваров-«федератов», оплачивая эти услуги золотом, выжимаемым имперскими налоговиками из «свободных римских граждан» и, во все большей степени - римскими землями - В.А.) под угрозой нападения (свебско-вандало-аланских «вооруженных мигрантов» на римскую Британию с континента - В.А.) выбрали себе узурпаторов (императорского титула - В.А.) – Марка, Грациана, а затем - Константина (III - В.А.). В острых стычках с варварами римляне вышли победителями и убили множество врагов, но не преследовали тех, кто спасался бегством (в подобных случаях они должны были уничтожить их). Римляне позволили врагам оправиться от поражения, собрать множество сил и подготовиться к новым битвам.»

Хронист Гидатий, или же Идаций, между прочим, утверждал, что в союзе варварских племен, опустошивших Галлию, до 418 г. ведущую роль играли не вандалы, а аланы.

Готоаланский историк Иордан утверждал в «Гетике», что вандалы не стали оставаться в Галлии из страха перед готами и потому направились в еще не тронутую варварскими нашествиями Испанию.

Однако величайший из позднеантичных христианских очевидцев и истолкователей варварского нашествия жил в описываемое время не в римской Галлии, а на побережье римской Африки. Это был кафолический епископ города Иппона Регия (исторического предшественника современной алжирской Аннабы) по имени Аврелий Августин. Придя, после безумств беспутной юности и увлечения дуалистическим ученьем манихеев, в полное отчаяние, этот получивший блестящее латинское образование отпрыск пунийской, т.е. происходившей от карфагенян (потомков финикийцев, некогда переселившихся в Северную Африку с территории современного Ливана) семьи осознал и осудил свои прежние заблуждения, принял, вместе со своим сыном святое крещение по православному обряду в городе Медиолане и стал в 396 г. главным душепастырем Иппона, прославившись в этом качестве на все времена. Августин, талантливый проповедник, в главном труде своей жизни – трактате «О Граде (Царстве, Государстве) Божием» (лат. «Де Цивитате Деи») отворил, на месте обессилевшего земного Рима, новый, заоблачный, небесный Рим. Его ушей достигали, преодолев римское «наше» море, не только жалобные вопли христиан, вызванные страхом перед всеобщим Концом, ужасом перед заслуженной Карой, но и голоса недобитых язычников, утверждавших, что, если бы не христиане, Римская империя, воодушевленная древними богами и нравами предков - «мос майорум» - несомненно, нашла бы в себе силы одолеть всех и всяческих варваров.

Опровергнуть эти аргументы врагов Христа и Христианства было, с учетом обстоятельств, нелегко даже этому великому христианскому мыслителю. Но Августин подошел к вопросу дифференцированно. Проводя в своем опровержении четкое различие между варварами. Противопоставляя язычника-остгота Радагайса, уничтоженного со своей сотней тысяч нехристей-германцев, пришедших из Паннонии, магистром милитум Стилихоном в одном единственном сражении; христианину (хотя и арианину) Алариху, пусть даже овладевшему Римом на Тибре, но запретившему своим вестготам «со товарищи» грабить там церкви и убивать мирных горожан. Поскольку же Августин еще не знал, какую судьбу уготовали ему и его городу осадившие Иппон вандалы, он постарался дать (своему привычному) миру новую надежду с помощью искусного риторического приема, подчеркивая, что, хотя языческий Рим обречен на гибель, христианство все равно восторжествует. Он призывал не изумляться тому, что мир устал и состарился. Ибо мир подобен человеку, который рождается, растет и старится. Как в старости у человека умножаются недуги, так и в состарившемся мире множатся всяческие невзгоды. Разве не довольно того, что Бог послал в мир, достигший старческого возраста, Христа, дабы Он укрепил человека в пору всеобщей усталости? Августин призывал не прилепляться к дряхлому, старому, ветшающему миру, но омолодиться во Христе. Возможно Рим вовсе не обречен на гибель. Возможно, он будет лишь наказан, но не уничтожен. Если сотворит достойный плод покаяния. Блаженный Августин как бы резюмировал, или, если угодно, подытоживал все грозные события последних лет, призвав рассматривать происшедшее с высшей, метафизической точки зрения, подчеркивая несравнимость страданий века сего с будущим блаженством, уготованным всем истинно верующим. И потому призывал не мыслить плотски, на что нет времени. Ибо мир потрясен, христиане идут на смену ветхому Адаму, плоть будет угнетена. Но поскольку именно это угнетение плоти было наиболее ощутимым, весь «земной круг» (лат. Орбис террарум) средиземноморской Экумены теперь знал не только причину этого угнетения – злых, неразумных германцев, опустошивших Галлию. Но знал теперь и о существовании добрых, благоразумных германцев, пощадивших италийский Рим, хотя «Вечный Город» и пребывал в их полной власти. Аналогия с двумя евангельскими разбойниками – неразумным и благоразумным – была налицо. Добрые, благоразумные германцы ушли из Италии в южную Галлию, мирно завладев там римской Септиманией. А вот злые, неразумные германцы, даже придя в просторную Испанию, где с избытком хватило бы места всем желающим, и там все никак не могли успокоиться, неустанно поднимая меч друг на друга в борьбе за свежезавоеванные земли, вместо того, чтобы опять заняться земледелием и платить подати в имперскую казну, как подобает верноподданным «божественного» цезаря (став христианами, владыки «мировой» империи по-прежнему рассматривались как живые боги и порой, даже при жизни, изображались с нимбом вокруг головы). И, поскольку цивилизованный мир теперь знал о них достаточно, этот мир с живым и неподдельным интересом наблюдал за всем происходящим между свебами, вандалами и аланами. Бесчисленные истории и историйки об этих перипетиях давали многим позднеантичным авторам повод и пищу для размышлений, записываемых ими на пергамене или папирусе.

Справедливости ради, следует заметить, что, согласно церковному историку Исидору Гиспальскому, или Севильскому, варварам удался прорыв в Испанию только после того, как самопровозглашенный император Константин III казнил по подозрению в намерении узурпировать престол могущественных братьев Дидима и Верониана, которые, во главе римских и васконских войск защищали перевалы в Пиренеях.

Казненные узурпатором братья - злополучные римские военачальники Дидим и Верониан - пали жертвой борьбы узурпатора Константина с законным императором Запада Гонорием за власть над Испанией. Константин III одновременно сражался с варварами в Галлии и с римскими войсками, верными августу Запада Гонорию, в Испании, что не позволило ему преградить дорогу варварам на Иберийский полуостров.

Французский историк Э.Ф. Готье (1864-1940), университетский профессор в Алжире (тогдашнем заморском департаменте Франции), как-то резко высказался в своей темпераментной и до сих пор непревзойденной книге о царе вандалов и аланов Гейзерихе о современных тому «жалких хронистах», среди которых не нашлось ни одного, достойного стать, пусть даже скверным, биографом великого властителя вандалов. Но даже самых жалких тогдашних хронистов постоянно интересовал один вопрос. А кто же, собственно говоря, правит этими многочисленными народами, вторгавшимися в Римскую империю с севера, востока и юго-востока? Вследствие ярко выраженного аристократического чванства, характерного не только для хронистов-мирян, но и тогдашних историков-клириков (не в последнюю очередь вследствие происхождения многих тогдашних епископов из знатных фамилий), они явно старались выискать среди столь успешно одерживавших верх над римлянами варваров хотя бы парочку аристократов. В качестве, хоть и достаточно сомнительного, но все-таки хоть какого-то объяснения феномена неожиданной победы этих чужеземцев, о которых прежде никто из «цивилизованных» людей не слышал и не знал, над «легендарной и непобедимой» армией Римской чуть ли не тысячелетней (если верить патриотическим легендам) «мировой» империи…

Видимо, по этой-то причине нам, нынешним, с момента перехода вандалами Рена, известен без лакун весь, так сказать, родословец их царей. А вот что касается их царской генеалогии более раннего периода, то нам известны лишь отдельные, неточно переданные или же как бы выхваченные наугад из сумрака сказаний о скитаниях вандалов по Европе, имена. При этом мы не можем даже быть уверены в том, собственные ли это имена или только прозвища, как у Гензериха (т.е., буквально: «Гусака»), у гуннского царя Аттилы (буквально «Батюшки») или у вандальских соправителей Рая (буквально: «Трубы») и Рапта (буквально: «Дуги» или «Лука»), характер «двоецарствия», или, точнее, двоевластия которых также представляется нам во многом загадочным.

Как уже говорилось выше, Годигисл, правивший вандалами в период странствования вандальского народа по Германии, согласно совпадающим между собой сообщениям различных хронистов и историков, пал в ожесточенной и кровавой битве с франками при попытке форсировать Рен. В тот момент, как минимум, два его сына должны были быть живы и сражаться с ним плечом к плечу. А именно – его старший и рожденный в законном браке сын Гундерих и младший, бойкий не по годам отпрыск от рабыни или, скорее всего, младшей жены, наложницы – Гейзерих-Гензерих-Гейзарих-Гизирих, «Зинзирих-рига» переписки нашего царя Ивана Грозного с князем Андреем Курбским. Ибо мать воспитывала Гейзериха и, следовательно, принадлежала к царскому «двору», если можно говорить о «странствующем дворе». Происхождение от такой «жены левой руки» не считалось позорным, в этом плане германцы были вполне здоровыми прагматиками-реалистами. Возможно, они знали из опыта, которым обладают все селекционеры, что подобные метисы, плоды скрещивания, часто значительно превосходят «чистопородное» потомство как в физическом, так и в умственном отношении. В конце концов, виднейшие деятели эпохи Великого Переселения народов тоже были, так сказать, бастардами, причем метисами. В том числе Флавий Стилихон и победоносный царь остготов Теодорих (Феодорих), чья мать Эливира (Эрилева, Эриулева) была пригожей полонянкой, и, вне всякого сомнения не законной супругой; Аттила, чей отец Мундзух кочевал по бескрайним степям «Скифии» с целым гаремом на колесах, и чьи наиболее одаренные сыновья могли быть зачаты с иранками или гречанками; просветитель готов епископ-арианин Вульфила-Ульфила-Ульфилас был готом по отцу, но сыном пленницы-гречанки или эллинизированной каппадокийки из Малой Азии; правитель «западноримской» Италии до Теодориха Остготского – Одоакр – был гунном по отцу, зачавшим его с матерью, происходившей из германского племени скиров; восточноримский полководец Флавий Велизарий - гроза персов и германцев, «могильщик» царства выродившихся потомков «Зинзириха-риги» в Африке, был тоже смешанного происхождения, о котором спорят до сих пор (хотя Прокопий Кесарийский прямо указывает на его германские корни). Продолжать этот перечень можно было бы до бесконечности…

Пользовавшийся в свое время огромной популярностью Феликс Дан предполагал, что после гибели Годигисла в бою с франками Гейзерих должен был занять место павшего отца, поскольку был старшим из сыновей погибшего владыки, но был обойден в наследовании из-за своего незаконного происхождения, из-за чего власть над вандалами унаследовал его младший брат Гундерих. Но Дан тем самым проецировал (возможно, неосознанно) на то далекое время предрассудки своей собственной эпохи - периода германского «Второго рейха» под скипетром прусских королей из дома Гогенцоллернов (1871-1918). У только что разбитых франками на Рене вандалов были все основания к тому, чтобы в сложившейся кризисной для них ситуации избрать себе, так сказать, оптимального, лучшего во всех отношениях нового царя.

Для этого в распоряжении вандалов всегда был весь царский род, все совершеннолетние Астинги. Аналогичным образом, и гунны избирали себе наиболее подходящего царя из числе всех представителей правящего, княжеского рода, без какого-то автоматического замещения освободившейся должности самым старшим из соискателей в порядке возрастной очередности. Всякому ясно, что меньше всего вандалы перед форсированием Рейна нуждались в царе детского возраста. Но, если царевич Гундерих в 406 г. был совершеннолетним, он был старшим из сыновей павшего Годигисла. Ибо, будь Гейзерих в 406 г. уже совершеннолетним, ему бы в 477 г., в год его смерти (нам точно известный), должно было быть около ста лет от роду, что противоречило бы крепости тела, бодрости духа и остроте ума, свойственных царю вандалов и аланов до последнего мгновения его земной жизни (в отличие, скажем, от готского царя Германариха, который тоже якобы дожил до сто- или даже стодесятилетнего возраста, но при этом настолько одряхлел и стал настолько боязливым, что покончил с собой от страха перед напавшими на его державу гуннами царя Баламбера, поступив в разрез с воинской этикой всякого свободного германца).

Следовательно, Гундерих, скорее всего, появился на свет между 380 и 385 г., Гейзерих же осчастливил мир своим рождением в 389 (по мнению профессора Адольфа Липпольда) или, видимо, в 390 г. (как полагал Готье). Во всяком случае, Гензерих, достигший совершеннолетия, при переправе через Рен бился с франками в рядах вандальских ратоборцев и был свидетелем гибели своего отца Годигисла. Не подлежит сомнению и то, что Гизерих, царский сын (хоть и побочный), обладая определенными властными полномочиями, активно участвовал в грабительском рейде вандалов, аланов и свебов по Галлии. Именно тогда, в бою или при столкновении его разъезда с неприятельским, сын Годигисла был сбит или упал с коня (удержаться на котором без стремян было совсем непросто), повредив себе при этом ногу, отчего хромал потом всю жизнь (как впоследствии другой грозный завоеватель – Тамерлан-Тимур). В отличие от многих своих предшественников из рода Астрингов, Гейзарих не рос спокойно где-нибудь в Силезии, Дакии или Паннонии, предаваясь военным играм и охотничьим забавам. Еще мальчиком ему пришлось покинуть берега великого паннонского озера, сегодняшнего Балатона, чтобы в последующие годы возрастать, мужать среди суровых воинов-мигрантов, быть свидетелем, а со временем – и участником событий, справедливо причисляемых как современниками, так и любознательным потомством к числу самых кровавых в истории Великого Переселения народов. Молодой царевич прошел суровейшую школу выживания, совершив вместе с вандальским народом великий поход из Паннонии в Испанию. Возможно, именно поэтому именно Гейзариху сумел создать и сохранить единственное независимое германское царство эпохи Великого Переселения народов.

Итак, «альфа-самец» Гундерих стал вандальским царем, но его мудрый единокровный брат Гейзерих также пользовался у всего «народа-войска» признанием, как «бета-самец», второй по важности и влиянию человек среди вандалов. Навряд ли его мать была германкой. Прокопий Кесарийский и Аполлинарий Сидоний подчеркивают низкое происхождение родительницы колченогого вандала, именуя ее рабыней, служанкой. Поэтому она навряд ли происходила из союзного вандалам и, в общем, хранившего им верность народа аланов (исключения вроде Гоара «со товарищи» только подтверждали правило - «в семье не без урода»). Ведь вандалы умыкали себе женщин, разумеется, не у союзников, а у врагов. Например, в ходе набега на восточноримскую Мёзию или одной из многочисленных стычек с враждебными сарматами (ведь, кроме союзных вандалам аланов, на просторах «Скифии» кочевали и другие сарматские племена). С таким же успехом мать Гейзериха могла быть и провинциальной римлянкой с берегов Сава, далматинкой или красоткой-евразийкой. Или все-таки аланкой. Темна вода во облацех...Как бы то ни было, «младшая жена» или же, говоря по-римски, «конкубина» (а по-нашему – наложница) царя вандалов Годигисла подарила своему мужу и господину высоко одаренного сынка, наделенного отменным здоровьем. Без особого труда он, младший, сводный брат, рожденный вне брака, утвердил и сохранил свое положение при царе Гундерихе (причем отнюдь не «в тени» последнего). Вскоре ему была поручена задача, за которую хромоногий царевич взялся с огромной охотой. По слову старшего брата Гундериха: «Флоту вандальскому быть!», младший брат Гизерих создал вандалам этот флот.

Правда, прежде чем «Зинзирих» сумел его создать, должно было пройти несколько лет и произойти несколько важных событий. В 409 г. вандалы в сопровождении свебов и аланов явились в Испанию. В 410 г. Аларих Вестготский вызвал в Риме и вокруг Рима столько беспокойства, что императорской власти стало не до спасения римских владений на Иберийском полуострове. В 411 г. с пришельцами были заключены «феды» - договоры, вполне соответствовавшие сложившейся к тому времени практике привлечения иноземных племен к охране римских пограничных областей в качестве вспомогательных войск - уже упоминавшихся нами выше «федератов» - в обмен на землю и довольствие. Римляне дозволили вторгнувшимся в римские владения вандалам, свебам и аланам, выгнать которых у римлян не было сил, поселиться на римских землях в указанных им римлянами местах. Несколько необычной была лишь процедура отведения вандалам, свебам и аланам этих мест для поселения в Испании. Ибо римляне использовали метод жеребьевки, чтобы пришельцы не сцепились сразу же в борьбе за лучшие земли. Вандалы, вероятнее всего, надеялись, что получат больше земли, если их племена примут участие в дележке по отдельности. Поэтому в день жеребьевки немногочисленные к тому времени силинги опять выступили в качестве отдельного племени и вытянули лучший жребий, получив для поселения (фактически же – во владение) – римско-испанскую область Бетику, прозванную затем, в честь получивших ее вандалов - «Вандалицией», позже – Вандалусией, переименованную впоследствии новыми завоевателями – маврами (арабами-мусульманами) «Аль Андалус» - сегодняшнюю Андалусию. Астингам и свебам выпал жребий поселиться бок-о-бок в дождливой северо-западной части римской Испании - Гал(л)иции или Гал(л)леции, сегодняшней Галисии. Можно было догадаться, что долго им там вместе не ужиться. Пришедшим же на Пиренейский полуостров, вместе с вандалами и свебами, аланам пришлось разделиться, поскольку ни одна из имевшихся в распоряжении у римлян областей Испании не была достаточно велика для того, чтобы вместить весь аланский народ. Особенно с учетом того, что аланам – народу наездников и коневодов – требовалась большая территория. Аланам выпал жребий осесть частью на землях современной Португалии (именовавшейся в то время Лузитанией), частью на равнинах севернее Нового Карфагена (современной Картахены) - древнего портового города, основанного на иберийском побережье пунами из старого, североафриканского Карфагена, предками блаженного Августина. Из данного обстоятельства Готье делал вывод об особой многочисленности пришедших в римскую Испанию аланов. Что подтверждается и тем обстоятельством, что при форсировании разноплеменным войском Годигисла Рена у аланов, хотя и ослабленные уходом части своих соплеменников во главе с князем Гоаром к римлянам, хватило сил нанести поражение франкам.

Несмотря на принятое римлянами «соломоново» решение, проведенные вандалами «со товарищи» в Испании два десятилетия оказались переполненными всякого рода трениями и войнами, хотя в описываемое время, очевидно, во всей охваченной смутой Европе только Иберийский полуостров мог обещать более-менее мирную жизнь и необходимое для нее жизненное пространство. Иными словами, хотя римляне поступили по-своему мудро, распределив между пришельцами, которым даровали статус римских «федератов», путем жеребьевки имевшиеся в наличии, малонаселенные области, им бы следовало этим ограничиться. Римляне же этого не сделали, пригласив в Испанию еще и вестготов (против которых император не мог предпринять вообще ничего, если не желал их возвращения в ограбленный ими незадолго перед тем «Старейший» Рим на Тибре), только что прибывших в Южную Галлию, как бы указав готам путь на Иберийский полуостров со словами: «Туда, правда, имели наглость явиться еще до вас какие-то жалкие варвары, но вам нетрудно будет истребить их и забрать себе захваченные ими земли!»

Возможно, дело действительно дошло бы до смертельной борьбы всех еще уцелевших германцев друг с другом, до из самоуничтожения, к вящей радости Равенны и Константинополя… если бы только самым умным и наименее драчливым германцам не стало ясно, что они слишком облегчили бы этим жизнь своим римским и греческим противникам. князь свебов Гермерих, царь вестготов Валлия и Гейзерих, ставший царем вандалов, сообразили, что им полезней будет действовать с меньшим расходом сил и средств.

Григорий Турский, большой охотник до исторических анекдотов, так писал во второй книге своей десятитомной «Истории франков» о новом, более расчетливом и экономном, способе разрешения территориальных конфликтов между германцами (применявшемся, между прочим, если верить Титу Ливию и другим римским историкам, в свое время и древними римлянами - достаточно вспомнить хотя бы схватку Горациев с Куриациями с последующим убийством Камиллы собственным братом-победителем):

«...вандалы, снявшись со своего места, с королем (царем - В.А.) Гундерихом устремились в Галлию; подвергнув ее сильному опустошению, они напали на Испанию. За вандалами последовали свевы (свебы - В.А.), то есть алеманны, захватившие Галисию (тогдашнюю североиспанскую Галицию - В.А.). Спустя немного времени между вандалами и свевами, которые жили по соседству друг с другом, возник раздор. И когда они, вооружившись, пошли на битву и уже готовы были к сражению, король (царь - В.А.) алеманнов сказал: «До каких же пор война будет обрушиваться на весь народ? Чтобы не гибли люди того и другого войска, я прошу, чтобы двое – один от нас, другой от вас – вышли с оружием на поле боя и сразились между собой. Тогда тот народ, чей воин будет победителем, и займет без спора страну». Все согласились, что не следует многим кидаться на острие меча. В это время скончался король (царь - В.А.) Гундерих, и после него королевскую (царскую - В.А.) власть получил Тразамунд (здесь епископ Григорий ошибся, ибо новым царем вандалов стал Гейзерих - В.А.). Когда произошел поединок между воинами, на долю вандалов выпало поражение. Воин Тразамунда (понимай: Гейзериха - В.А.) был убит, и тот обещал уйти из Испании и удалиться от ее границ...»

Высокообразованный и любознательный Григорий Турский, разумеется, много чего слышал и усердно заносил в свой труд все услышанное, но именно по этому его труд не свободен от ошибок. Поэтому позднейшие историки не слишком верили в подлинность приведенного выше исторического анекдота. Да и в самом деле, трудно поверить, что такой трезвый, хладнокровный и расчетливый в своих решениях и действиях прагматик, как Гейзерих, мог, для принятия серьезнейшего решения – пытаться устоять и утвердиться со своим «народом-войском» на зыбкой испанской почве или же, воспользовавшись последней возможностью, вести его за море, в римскую Африку, положиться на «суд Божий» - победу или поражение своего «поединщика». В то же время не подлежит никакому сомнению, что именно вандалы, с момента своего ухода из Дакии и Паннонии, уже не раз несли весьма болезненные и тяжелые потери, грозившие их выживанию как народа. И потому вполне могли быть склонными к тому, чтобы разрешать мелкие, ограниченные по своим масштабам конфликты с соседями – например, споры за владение какой-нибудь определенной долиной, ограниченными силами, избегая их перерастания в полномасштабную войну между двумя народами, грозящую им, и без того ослабленным и обескровленным, окончательным физическим истреблением. Одной из подобных форм ограниченного вооруженного конфликта вполне мог быть поединок, вроде описанного Григорием Турским. Многочисленные факты подобных «судебных поединков», или «ордалий», исход которых напрямую связывался с выражением Божьей воли, весьма характерны для периода перехода от античного общества к обществу средневековому. Ибо, по убеждению германцев, уже ставших христианами (хотя и арианского толка), победу в поединке мог одержать лишь тот из поединщиков, кто получил на это силу свыше. Даже если исход описанного Григорием Турским поединка и не стал в действительности непосредственной причиной ухода вандалов из Испании, он вполне мог состояться в действительности и, возможно, предотвратил гораздо большее кровопролитие.

Вторым «варварским» царем, сошедшим, с учетом тяжелого положения, в котором оказались германские народы, с пути, предначертанного ему Римом и Константинополем, был князь (скорее всего – узурпатор) вестготов Валья (Валия, Валлия). Этот не знавший колебаний, мужественный, энергичный удачливый воитель вышел на историческую арену после короткой, но ожесточенной борьбы за вестготское «престолонаследие» (а если быть точнее, то преемство власти). Поначалу Валья попытался повторить попытку Алариха переправиться в Африку, богатую зерном, пробился, во главе не слишком многочисленного, но отборного войска, через область вандалов-силингов, и направил из Тарифы (расположенной близ нынешнего Гибралтара) передовой отряд на захваченных кораблях «прощупать» побережье римской Африки – житницы западной части «мировой» империи (житницей ее восточной части был римский Египет). Однако корабли вестготов стали жертвой разыгравшегося шторма.

После неудачной попытки завладеть золотыми от спелости нивами римской Африки, царь визиготов Валья был вынужден принять предложение августа римского Запада очистить римскую (или, точнее - все еще считавшуюся «римской») благодатную Испанию от поселившихся там варварских народов свебов, вандалов и аланов (римляне, сами пригласившие их в Испанию, сочли удобнее для себя об этом приглашении позабыть). Военная сила и удача готов до сих пор всегда превосходила силу и удачу вандалов. Изо всех вооруженных столкновений с вандалами готы неизменно выходили победителями. Кроме того, силинги, хотя и самые цивилизованные из вандалов, были слишком малочисленными для оказания готам эффективного сопротивления. Поэтому Валье не составило особого труда завладеть населенной силингами Вандалицией-Вандалусией, нынешней Андалусией. Вступив во владение этой плодородной областью, готский царь, похоже, вполне удовлетворился достигнутым, не желая, после покорения силингов, скрещивать мечи еще и с более дикими, но в то же время – более воинственными астингами, не говоря уже о великом народе аланов. Правда, Валье удалось отнять у аланов Новый Карфаген – главный порт Испании. Но аланы объединились с астингами и всерьез готовились силой возвратить себе утраченное. Между Тарраконой, где располагалась ставка Вальи, и Равенной (куда предпочел удалиться из более доступных для вторжений варваров Рима на Тибре и Медиолана западноримский император) шел активный обмен курьерами. Похоже, римский император Запада счел военные успехи Вальи, так сказать, чрезмерными, и выходящими за рамки планов, связанных с использованием вестготов в римских интересах. Римлян можно было понять. Слишком быстрое ОТВОЕВАНИЕ вестготами всей Испании (с целью ее «возвращения в лоно Римской империи силой вестготского меча», как было задумано в Равенне) грозило превратиться (не на пергамене или папирусе, а на деле) в ЗАВОЕВАНИЕ вестготами Испании ДЛЯ СЕБЯ, А НЕ ДЛЯ РИМЛЯН. А вполне возможная, после завоевания вестготами Испании, переправа вестготов через Гадитанский пролив (нынешний Гибралтар) в римскую «житницу» - Африку – была бы чревата созданием вестготами серьезной угрозы римской Италии и ее снабжению африканским зерном и оливковым маслом – важнейшими продуктами питания основной части населения западной (как, впрочем, и восточной) части Римской «мировой» империи. С учетом этой возможной угрозы, западноримский император предложил своему союзнику Валье вступить во владение римским Нарбоном (сегодняшней Нарбонной) – крупным средиземноморским портом, куда вестготы были до сих пор лишены доступа римлянами. А в придачу к Нарбону – прилегающей областью, хлебной Нарбоннской Галлией вплоть до Лигера-Луары, областью красивых и богатых римских городов, чьи тучные нивы, и богатые виноградники, пострадавшие не так давно от шедшего по Галлии вестготского «народа-войска», уже успели, так сказать, оправиться после налета этой «саранчи» и снова «обрасти жирком».

Сочтя предложение августа западных римлян заманчивым, Валья увел свой «народ-войско» из Испании, перешел Пиренеи и основал на залитых щедрым солнцем землях римской южной Галлии (в позднейшем Лангедоке-Руссильоне) Толосское (Аквитанское) царство вестготов.

Тем самым германцы, так сказать, спасли друг друга. Кровавой готско-вандальской бойни, столь порадовавшей бы сердца коварных римлян и послужившей лишь на пользу Римской «мировой» державе, не произошло. Сохранилось даже послание, чье содержание до нас, потомков, донесли в почти дословно совпадающей форме (хотя независимо друг от друга), епископ Аквы Флавии Гидатий и отец церкви Павел Орозий. Речь идет о послании варварских князей, адресованном западноримскому императору, отсиживавшемуся в Равенне, которое, возможно, не дошло до царственного адресата, но, тем не менее, наглядно демонстрировало свебам, аланам и готам, что их предводители прекрасно отдавали себе отчет в происходящем и совершенно правильно оценивали сложившуюся в «римской» Испании обстановку. В послании варвары указывали императору римского Запада на то, что, по его воле, воюют друг с другом. Если они будут разбиты, то и без того проиграют сражение, если же победят, то пользу из этой победы извлечет, в конечном счете, император, ибо взаимная гибель варваров в ходе их междоусобной борьбы пойдет на пользу именно ему.

Не существует подтверждений участия Гейзериха в написании или даже только подписании данного послания. Но его дальнейшие действия вполне соответствовали пониманию обрисованной в этом письме обстановки. Очень быстро, как если бы он только и ждал возможности стать единоличным правителем, чтобы незамедлительно приступить к воплощению в жизнь своих планов, «Зинзирих-рига», в год своего избрания царем, переправился, во главе вандальского народа и примкнувших к нему аланов, через Гадитанский пролив, и высадился в римской Африке. Там он был практически неуязвим, ибо еще в период своего пребывания, в качестве «бета-самца», в тени престола своего царственного старшего брата, «альфа-самца» Гундериха, колченогий бастард создал вандальский флот. Похоже, он знал, что в Африке, служившей уже много сотен лет житницей Римской «мировой» империи, у его подданных - вандалов будет вдоволь пищи, что с приходом вандалов в римскую Африку они наконец смогут наесться досыта, обрести столь желанные мир и безопасность. После всего пережитого в ходе «вооруженной миграции», скитаний и разочарований, пережитых в той самой Испании, что стала конечным пунктом для слишком многих народов-мигрантов.

Здесь автору настоящей книги представляется необходимым сделать небольшое, но важное отступление. Говоря о «римской Африке», автор не хотел бы создавать у уважаемых читателей ложного представления о том, что римляне владели ВСЕМ «черным континетом» или хотя бы значительной его частью. В состав империи «потомков Ромула» под названием «Африка», входило северное побережье Африканского континента - от современного Марокко до Египта. Вглубь африканского материка римские владения простирались лишь в Египте. Там этому способствовала долина Нила, в других же местах препятствием распространению римских владений в южном направлении была пустыня Сахара. Хотя климат был тогда еще не столь засушливым, каким он стал впоследствии, Сахара, даже будучи полупустыней, все-таки представляла собой серьезный барьер для римской экспансии. Таким образом, не Африка вообще, а Северная Африка была житницей Римской империи. Даже без Египта, с его исключительно благоприятными для земледелия условиями. Римляне были, как известно, не слишком хорошими мореплавателями. В «Море мрака» - Атлантический океан - они, хоть и считались потомками избороздившего все Внутреннее море в поисках лучшей доли древнего мореплавателя Энея, практически не выходили. Пожалуй, единственным римским достижением в данной области была морская экспедиция 10 г. п. Р.Х., когда «сыны Энея» открыли острова, расположенные недалеко от западного побережья Африки и названные ими Канарскими(т.е., по-латыни, Собачьими), из-за обилия там диких собак. Есть предположения, что римские корабли проникли в тот раз еще дальше на юг – до побережья нынешнего Сенегала и, возможно, побывали даже на Зеленом мысе (ныне - Кабо-Верде). В 41 году п. Р.Х. наместник римский Мавретании Светоний Павлин предпринял экспедицию на юг, за Атласские горы. Конечная точка ее неизвестна, но судя, по описаниям тамошней флоры, фауны и местности Павлин пересек Сахару и оказался на территории современных африканских стран Мали или же Сенегала. В 60-61 гг. император Нерон отправил несколько центурий (сотен) римских воинов на поиски истоков Нила. Но римские землепроходцы были остановлены раскинувшимися на их пути необозримыми, непроходимыми болотами. Их описание наводит нас на мысль, что высланная принцепсом Нероном экспедиция дошла до нынешнего южного Судана. Отдельные римские торговцы добирались даже до озера Чад (как, например, некий Юлий Матерн в 90 г.). Около 100 г. другой римский торговец, Диоген (судя по имени - грек по происхождению) сбился с курса и, оказавшись у побережья нынешней Танзании, отважился на сухопутную экспедицию вглубь Черного континента. Судя по описаниям, отважный Диоген, возможно, добрался до озера Виктория и открыл истоки Нила. Впрочем, довольно об этом. Ограничимся лишь повторной констатацией, что под «римской Африкой», снабжавшей всю империю зерном, следует понимать Северную Африку, занимающую прибрежные земли нынешних Марокко, Ливии, Алжира и Туниса.

Как бы то ни было, но с современной точки зрения, решение Гейзериха бросить Испанию ради Африки представляется поступком в высшей степени авантюристическим. Особенно если сравнить быстроту его действий, скажем, с действиями жившего много позднее другого бастарда - нормандского герцога Вильгельма Завоевателя (Англии), бесконечно выжидавшего со своими норманнами на побережье Ламанша, когда наконец повеет попутный ветер в паруса его флота вторжения. Или если вспомнить тяжелые потери германских или итальянских транспортных флотов, понесенные ими на морском пути из Италии в Северную Африку в годы Второй мировой. Все, казалось, говорило в пользу невозможности переправы через Геракловы столпы не просто армии, но целого народа со всем добром, включая лошадей, повозки и домашний скот, на кораблях V. в. п. Р.Х. И, тем не менее… Чтобы осознать, что судьбоносное решение «Зинзириха-риги» было не чем-то необдуманным, чисто импульсивным, но сознательным использованием энергичным властителем мужественного народа последнего шанса на спасение, нам необходимо уяснить себе одно. Причиной всей описанной нами выше долгой миграции вандалов были не просто стремление пограбить и занять чужие земли, но – увы! – слишком часто, беспросветная нищета, голод и война с другими «вооруженными мигрантами», наступавшими вандалам, так сказать, на пятки, не оставляя их в покое ни нам миг. Когда странствующие рати свебов, аланов и вандалов впервые подошли к пиренейским перевалам и были отброшены, возможно, часть разочарованных неудачей «мигрантов», направилась по равнинным землям на север, не для того, чтобы там поселиться, но чтобы подготовиться на этом плацдарме к высадке в Британии. Согласно данной версии (высказанной, между прочим, восточноримским историком Зосимом в «Новой истории», отрывок из которой мы процитировали выше), именно это намерение пришлых варваров побудило римские легионы в Британии незамедлительно провозгласить своего военачальника Константина императором, а самого свежеиспеченного августа Константина – столь же незамедлительно высадиться в Галлии (не зря Зосим подчеркивает, что британские легионы сделали это из страха перед грозящим Британии вторжением варваров с континента). Данный тезис, выдвинутый, между прочим, солидным немецким ученым Отто Зекком, учеником самого Теодора Моммзена, основывается на известном факте опытности германских народов в морском деле. Не зря ведь в древней Скандинавии находят в большом количестве петроглифы с изображениями гребных кораблей и каменные имитации ладей. Вполне возможно, что германские «вооруженные мигранты» могли всерьез думать о переправе в Британию, чтобы между ними и преследующими их гуннами возникла водная преграда.

То, чему в свое время воспрепятствовал, своей высадкой в Галлии, Константин III, теперь решил осуществить «Зинзирих-рига». Правда, не в направлении огромного острова в Северной море, чей климат, надо полагать, был не многим благодатнее климата вандальской родины на Балтике. А в противоположном направлении, из Южной Испании – в Северную Африку, чьи горы, если смотреть на них из Тарифы на побережья Вандалусии, казались (и кажутся по сей день) удивительно высокими и близкими. Кажется, только руку протяни, и… Воинственный вестгот Валья наголову разбил (а согласно некоторым источникам – истребил поголовно) силингов в ходе боев, наиболее кровопролитных во всей истории Великого переселения народов. И астингов ждала, похоже, та же участь. Гейзерих прекрасно понимал, что «промедление смерти мгновенной подобно» (как говаривал наш император Петр Великий).

Итак, силинги – наиболее одаренное, но в то же время наименее воинственное из племен вандалов – практически прекратили свое существование. А уцелевшие покамест от вестготского меча, засев в гористой Гал(л)еции-Галиции, будущей Галисии, астинги, как бы унаследовали в 420 г. от своих силингских сородичей «выморочную» Бетику-Вандалусию. На пути в Бетику астинги прошли через занятую аланами Лузитанию (будущую Португалию). Аланы, также разбитые вестготами Валии, после смерти своего царя Аддака в 418 г. не стали избирать себе нового монарха, предпочтя присоединиться к вандалам-астингам Гундериха.

Запомним хорошо, что Гундерих, ведший свой «народ-войско» через Лузитанию в Бетику в 420 г. уже носил титул царя вандалов и аланов (лат. рекс вандалорум эт аланорум), прославившийся, однако, на всю Экумену лишь после принятия его Гизерихом. Вступив во владение богатыми землями Вандалузии с ее обширным побережьем, «Зинзирих-рига» принялся готовить вандалов к новой военной и исторической роли, которую им предстояло сыграть в мировой истории. Он, так сказать, вернул вандалов на море, построив флот для своего народа, изначально бывшего народом мореплавателей, как столь многие норманны - северные люди - до и после них.

Хотя многое указывает на то, что вандалы никогда не утрачивали полностью исторические связи со своим исконным ареалом, расположенным на территории позднейших южной Швеции и датских островов, Гейзериху пришлось-таки изрядно попотеть, «перевоспитывая» их из «сухопутных крыс» (которыми они успели стать за время своего блужданья по «Большой Земле») в «морских орлов», какими были их предки, жившие некогда в Ютландии или на берегах Осло-фьорда. Но, так или иначе, процесс перевоспитания оказался успешным. В анналах за 425 г. упоминаются нападения вандальского флота на Балеарские острова (откуда пуны, а затем – и римляне веками получали своих лучших пращников) и морские операции вандальских кораблей в восточной Атлантике, у побережья римской Мавретании.

Впрочем, возможно, этому стремительному превращению вандалов в моряков есть и более простое объяснение, чем «генетическая память» о далеких северных предках-«викингах», когда-то бороздивших северное море. Варварские завоевания несли с собой многим подданным Римской империи всякого рода беды и страдания…до тех пор, пока варвары воевали с Римом. Но ведь в римской Испании вандалы поселились в качестве не непрошеных гостей, а римских «федератов». Что означает: земли под поселение в Испании были им отведены римлянами же, с санкции и по указу римского же императора. Но с момента разгрома вандальскими «федератами» напавших на них, вопреки договору, римского наместника Испании – магистра милитум Кастина, и его вестготских «федератов», вандалы стали, вместо предавших их римлян, господами Испании. Отказавшись от сомнительного «покровительства» римского императора (а заодно – и от признания его верховной власти), вандалы, по меткому выражению Людвига Шмидта, заменили нещадно давившее на проживавших в Испании «свободных» римских граждан, тяжкое бремя римского императорского фиска – жадного имперского налогового ведомства – сравнительно легкими поборами, вполне устраивавшими варварских царей и самих варваров, не имевших столь дорогостоящей администрации, как разросшаяся сверх всякой меры бюрократическая машина Римской «мировой» империи. «Ярем он барщины старинной оброком легким заменил», как мог бы сказать «наше все» Александр Сергеевич Пушкин о повелителе вандалов, воцарившемся над испаноримлянами. Церковный историк Павел Орозий, преисполненный поистине отеческого понимания положения населения римских колоний в Испании, объяснил потомству, что испаноримляне вследствие варварских вторжений ничего не потеряли. Мало того – жизнь этих римлян под варварским «игом» стала даже свободнее, чем при «родной» им римской власти. Поэтому во время своего похода на Юг Испании вандалам оказали сопротивление только два города – Новый Карфаген-Картахену и Гиспалу (Севилью), центры римской колониальной администрации. При взятии Гиспалы пал царь вандалов Гундерих. Прочие же римские колонии в Испании без всякого сопротивления раскрыли свои ворота перед вандалами «со товарищи». Да и туземное население Бетики – местные рыбаки-кельтиберы – быстро примирились с новой властью, на этот раз – вандальской (как когда-то – с римской, а еще раньше – с пунийской). От моря, чрезвычайно изобильного тогда различной рыбою и всевозможными моллюсками, местное население Бетики, несомненно, никогда не отказывалось, в том числе и после прихода из суровой Галиции столь же сурового и многочисленного народа астрингов, на чей прокорм местным рыбакам теперь пришлось выделять немалую часть своего улова. Рыбаки, конечно, ходят по морю иначе, чем пираты, но ведь совместные рыболовецкие экспедиции туземцев и пришельцев, надо думать, способствовали установлению и развитию взаимопонимания между ними. Кроме того, Гейзерих был, вне всякого сомнения, осведомлен о попытке вестготов Валии пересечь Гадитанский пролив. Как, видимо, и о почти состоявшейся морской экспедиции вестготов с целью захвата римской Африки, планируемой Аларихом, окрыленным захватом Ветхого Рима в 410 г. Эта морская экспедиция не состоялась лишь вследствие внезапной, таинственной смерти Алариха, унесшего ее планы с собой в воды реки Бусента (где он был погребен оплакивавшими его вестготами). Гейзериху было, несомненно, совершенно ясно, что времени у него не слишком много. Возвращение вестготов во главе с Вальей из Испании в Септиманию-Руссильон дало вандалам передышку, выигрыш во времени. Однако никто не мог сказать или предугадать, сколько продлится эта передышка. Поскольку же вестготы вступили во владение уступленным им западными римлянами городом Нарбоном, одним из крупнейших портов Средиземноморья, посещение этой удобной гавани вполне могло навести царя вестготов Валию на те же мысли, что пришли в голову «Зинзириху-риге».

«С первых же дней своего прибытия на Запад варвары инстинктивно устремлялись в Африку; она была житницей Европы и, значит, Меккой для голодных и не имеющих пристанища германцев. Если бы у Алариха были корабли,чтобы добраться туда, его преемник (Атаульф Вестготский – В.А.) не отправился бы из Италии в Южную Галлию. Восточный и западный императоры в конечном счете были солидарны, считая абсолютно необходимым как можно дольше не допускать варваров до средиземноморских портов, морских перевозок и даже знаний о кораблестроении. Согласно указу 419 г. были наказаны смертью несколько римлян, открывших вандалам секретыкораблестроения. Но было уже слишком поздно. Всего через несколько лет вандалы осуществили переправу из Испании в Африку». (Дж.-М. Уоллес-Хедрилл. «Варварский Запад. Раннее Средневековье 400-1000»).

В то время как все, сделанное Гейзерихом с момента его прихода к власти, происходило как бы «в свете рампы сценических подмостков всемирной истории», будучи подробно описано многими из его современников и историков, живших вскоре после него, величайшее и повлекшее за собой важнейшие последствия деяние вандальского царя как будто скрыто мраком неизвесности. Как, в самом деле, ему удалось превратить своих вандалов всего за пять-шесть лет, прожитых ими снова на берегу моря, снова в мореплавателей – после четырех столетий крестьянской и кочевнической жизни? Вряд ли для этого было достаточно открытия вандалам несколькими римлянами «секретов кораблестроения» (и, надо думать - кораблевождения), которые, по мнению иных историков, наверняка хранились у вандалов – потомственных «викингов» - в генах.

В свете принятого Гейзерихом решения о морской экспедиции в Африку, рейды вандальских «викингов» к Балеарским островам и «морские патрули» вандальских «крейсеров» вдоль североафриканского побережья Атлантики представляются своего рода тестами, опытами, «испытаниями в условиях, приближенных к боевым». Вне всякого сомнения, они были предназначены для проверки в деле корабельных команд, кораблей, да и вообще мореплавания, как подходящего (или неподходящего) средства обеспечения новой формы существования вандалов, той роли, в которой вандалам действительно удалось нагнать страху на римлян, привыкших, без лишней скромности именовать Средиземное море «маре нострум», т.е. «нашим (римским – В.А.) морем». Ибо в описываемое время римляне - констатируем это еще раз - давно уже не не были народом храбрых мореплавателей, как когда-то, в прошлом. Со времен Пунических войн и других военных конфликтов времен республики римские ВМС привыкли почивать на (своих прежних) лаврах. Не случайно римляне, к примеру, смогли завоевать лесные и болотистые области Германии, но не ее побережье (скажем, в области проживания племени фризов). Величайшая угроза Римской «мировой» державе неизменно исходила с моря, от пиратских флотов – например, далматских и киликийских морских разбойников, но, главное – от «своего» же, «родного» римского пирата Секста Помпея. Непутевого сына Гнея Помпея Магна - непревзойденного римского морского стратега, грозы средиземноморских пиратов и противника Гая Юлия Цезаря. Засев в сердце своей пиратской державы, на Сардинии и Сицилии, Секст Помпей едва не поставил на колени самого принцепса Октавиана Августа…

Нам не известно, владел ли уже Гейзерих на момент обдумывания им планов морской экспедиции в римскую Африку латинским языком (то, что бастард Гундериха свободно владел латынью в последующие годы, не подлежит сомнению), или только вандальским (а также, соответственно, готским, почти не отличавшимся от вандальского) и аланским.

И потому мы можем только гадать, было ли Гейзериху известно что-либо о великом римском мятежнике - Сексте Помпее, восставшем на свой родной Рим. О человеке, чьи действия почти во всем совпадали с последующими действиями Гейзериха, к совершению которых он готовился в годы предоставленной ему судьбой, в связи с возвращением вестготов за Пиренеи, краткой испанской «передышки». Но Гизерих прекрасно знал об островах, захват которых позволял господствовать над римским «нашим» морем, контролировать все Средиземноморье. Прекрасно знал он и о всегдашней уязвимости Рима с моря. Ибо этому великому, «Вечному» городу на Тибре все еще приходилось, как и во времена «царя морских разбойников» Секста Помпея и принцепса Октавиана Августа, доставлять пропитание сотням тысяч (если не миллиону) плебеев, африканский зерновой хлеб для охваченной постоянным процессом брожения, так и лезущей из квашни опары - биомассы мирового мегаполиса на Тибре, требовавшей «панем эт цирценсес», «хлеба и зрелищ» (причем, в первую очередь, ХЛЕБА)…

Судя по всему, в вопросе морской экспедиции в Африку с целью давления на Рим, несомненно, не раз обсуждавшейся в узком кругу высшей вандальской знати, между сводными братьями Гундерихом и Гейзерихом так и не было достигнуто согласия. Для храброго рубаки Гундериха, пробившегося с боем через Галлию, чтобы, в конце концов, быть убитым в бою, подобно своему отцу Годигислу, мысль о возможности начать войну с Римом, да еще и победить Рим силой такого оружия, которое еще никогда вандалами не применялось, казалась, скорее всего, чем-то из области фантазии (если он вообще мог представить себе нечто подобное). Следовательно, Гизериху приходилось годами разрабатывать свои далеко идущие планы тайком, занимаясь обучением, на первых порах, нескольких сотен своих соплеменников, выбирая для обучения тех из них, без которых его царственный брат мог вполне обойтись. Что, естественно, было нелегкой задачей. Когда же Гундерих был, наконец, убит (кто знает, кем?) при осаде Гиспалы, настал час «Зинзириха-риги». Отныне ничто больше не стояло на пути осуществления так долго вынашиваемого им тайного плана «попытать счастья за морем» (на этот раз - Средиземным) – единственной перспективной концепции спасения вандальского племени от грозящей ему катастрофы.

Самыми удивительными среди обманных политических маневров, повторяющихся с завидной периодичностью вот уже на протяжении двух тысячелетий «с гаком», являются, пожалуй, те, которые сразу же поддаются разгадке. К их числу относится приглашение в свою страну чужеземных войск. Удержать этот процесс под контролем не удавалось в истории, пожалуй, никому из его инициаторов. Тем не менее, попытки контролировать его все время повторяются. «Заказные» вторжения. «Псевдо-вторжения». Беспорядки в собственной стране, искусственно инициируемые силами, надеющимися, наведя грозу на свое отечество, поудить рыбку в мутной воде. Как мы помним, галлы-сеноны призвали в свою страну германские войска Ариовиста. Маркоманны царя Ванния – языгов. Галлоримляне – «солдатского» императора Константина III. Святополк Окаянный - поляков. Олег Гориславич - половцев. Лидер австрийских национал-социалистов Зейсс-Инкварт – гитлеровский вермахт. И так далее, и тому подобное…

Кажется, Гундерих и Гейзерих тоже получили такого рода приглашение явиться в римскую Африку. Человек, пригласивший их туда, поставив, как вскоре выяснилось, тем самым жирный крест на собственной карьере (и, в конечном счете – полной треволнений жизни), принадлежал к числу, пожалуй, интереснейших действующих лиц великой драмы, именуемой нами всемирной историей – римский полководец и наместник Бонифаций (Вонифатий), снискавший славу своей победой над вестготами в битве под Массилией-Марселем в 413 г., успешным отражением берберских набегов в Африке и своей дружеской перепиской со светочем африканского православия - иппонийским епископом Аврелием Августином. Отец церкви всячески старался подольститься к успешно продвигавшемуся по служебной лестнице военачальнику. Подобно тому, как в юные годы Августина тимгадский епископ Оптат (возглавлявший тамошних сектантов- донатистов) всячески старался подольститься к африканскому узурпатору Гильдону, отпавшему, со вверенной ему римской житницей, от Рима и дерзнувшему именовать себя царем (лат. рекс), прекратившему снабжать Рим хлебом и с большим трудом разбитому экспедиционным корпусом, направленным в мятежную Африку Флавием Стилихоном. Епископ Августин отправился к Бонифацию в далекий, расположенный на границе беспокойной пустыни, гарнизон. Поскольку счел этого командира размещенных в римской Африке готов-«федератов» (как назло – сплошь ариан), имевшего правоверную супругу-кафоличку, наиболее подходящим кандидатом на роль сильной личности, способной сохранить и поддержать порядок. А в порядке римская и христианская Африка нуждалась как никогда ранее, с учетом становящихся все более дерзкими мавров, вторгавшихся все чаще в римские пределы.

Однако Бонифаций разочаровал иппонского епископа. Ибо, после смерти своей православной супруги, женился на богатой арианке. Мало того! Он окружил себя, подобно Соломону, целым сонмом красивых наложниц – представительниц всех рас античного Средиземноморья. Да и вообще, похоже, подражал во всем только что – всего четверть века тому назад, свернувшему себе шею на крутых поворотах истории царю Гильдону, тщась, назло Риму, провозгласить себя владыкой Африки. Правление Гильдона длилось недолго, потому что тогда Римом фактически правил суровый служилый вандал Стилихон, живо положивший конец этим африканским безобразиям.

С учетом печального опыта Гильдона, осторожный Бонифаций, стремившийся избежать судьбы своего предшественника в деле утверждения африканского самодержавия, решил обзавестись надежными союзниками, способными поддержать его в борьбе с Римом, в котором, хотя и не было второго Стилихона, но был свой «квазистилихон» – Флавий Аэций. Ненависть Бонифация к римскому военачальнику Кастину, кое-как удерживавшему еще в своих руках часть Испании, была не меньше его ненависти к разбившим этого Кастина в пух и прах вандалам. И потому женатый на богатой арианке римский дукс и комит-наместник Африки, прозванный, за свою доблесть в боях с пытавшимися прорвать африканский лимес Римской «мировой» империи «немирными» берберами, «последним римлянином» (на пару с военным магистром римского Запада Флавием Аэцием,) не счел порухой своей чести предложить вступить с ним в союз правившим Вандалузией вандальским сводным братьям-соправителям. Вероятно, в 426 г. Бонифаций отправил из Африки в Юлию Трансдукту, современную Тарифу, и Гиспалу с верными людьми пригласительное письмо примерно следующего содержания: Придите со своим вандальским народом, переправьтесь через пролив, и мы разделим богатую (Северную) Африку на три части. Одну треть получит Гундерих, вторую треть – Гейзерих, третью – Бонифаций.

Особенно примечательным в данном пригласительном письме представляется следующее. Комит Бонифаций обращается к Гундериху и Гейзериху как к равноправным правителям, обещая каждому из них равную долю добычи. Невзирая на то, что Гундерих на момент прибытия посланцев Бонифация из Африки в Испанию с письмом, очевидно, был все еще жив. Значит, Гейзерих был уже достаточно хорошо известен в римском мире. Как и то, что комбинированная сухопутно-морская операция по перевозке целого «народа-войска» по морю из Европы в Африку была по силам только и именно Гейзериху (независимо от того, был ли он венчанным царем вандалов или еще нет), которому в награду предлагалась половина африканских земель, отведенных Бонифацием вандалам. Доля, равная доле, полагающейся его сводному брату – законному вандальскому и аланскому царю. Важно и другое: серьезность намерений Бонифация, опасающегося своего свержения очередным присланным из Европы римским экспедиционным корпусом, не видящего иного выбора, кроме союза с «презренными» варварами-еретиками (к ужасу блаженного Августина).

Хотя отчаянное положение, в котором оказался Бонифаций, подтверждается латинскими источниками, хотя еще до вторжения вандалов в Африку против него высылались римские карательные экспедиции, хотя стремление провинций неудержимо дряхлеющей Римской «мировой» державы к независимости (часто маскируемое религиозными мотивами, выступающее под ширмой тех или иных ересей, т.е. отклонений от господствующей в имперском центре, или, к описываемому времени – в двух имперских центрах - Риме и Константинополе) вызывало бесчисленные аналогичные эксцессы, многие светила вандалистики, включая Людвига Шмидта, сомневались в достоверности истории о приглашения вандалов в Африку Бонифацием. Указывая на тот многократно подтвержденный факт, что Бонифаций еще до начала вторжения вандалов в Африку начал налаживать отношения с Римом, фактически достигнув примирения с имперским центром западной части «мировой» империи «потомков» Ромула. Что ж, возможно, и так. Но тогда он оказался в роли чародея, выпустившего злого духа из бутылки и не способного загнать его туда обратно…

Порой мы забываем, что древние мыслили и жили в иных временных масштабах, не имели наших нынешних средств связи. Когда посланцы Бонифация вели переговоры с вандальскими соправителями в Испании, им еще не было известно о наметившемся примирении своего господина с Римом. Когда же они об этом узнали, было уже слишком поздно. Не могли же они просто сказать вандалам: «Да нет же, вы нас не так поняли, оставайтесь-ка лучше в Испании!». Хотя бы потому, что невозможно управлять целым «народом-войском», собравшимся в поход, как ручной продуктовой тележкой в универмаге самообслуживания. У Бонифация не было и практической возможности воспрепятствовать вторжению. Ибо гипотеза, высказываемая и принимаемая на веру ранее многими историками (в том числе и автором этих строк), что переправа вандалов через Гадитанский пролив осуществлялась на предоставленных Бонифацием кораблях, по трезвом размышлении представляется мне сегодня крайне маловероятной, да и, в общем-то, ненужной. Дело в том, что комит Африки Бонифаций, вкупе со всеми рыбаками Бетики вместе взятыми, не смог бы, даже объединив свои усилия, доставить морем разом восемьдесят тысяч (!) мигрантов, отправившихся в Африку за Гейзерихом, даже до Уники Колонии (позднейшего алжирского Орана). Французское «светило вандалистики» - Кристиан Куртуа - в свое время не поленилось подсчитать, на радость будущим историкам, что, с учетом немалой численности команд тогдашних кораблей, предназначенных Бонифацием и Гейзерихом для перевозки «морских мигрантов», которых ведь необходимо было снабжать в пути едой и питьевой водой, потребовалось бы вывести в море две с половиной тысячи судов. Подобного количества кораблей, да еще собранных в одном месте, не имелось в распоряжении не только наместников-комитов отдельных римских провинций, но даже римских императоров в пору расцвета их средиземноморской державы (к примеру, флот императора Константина I Великого насчитывал «всего-навсего» две тысячи кораблей). Гораздо проще было с помощью конфискованных в южной Вандалузии рыбацких судов, так сказать, челночным методом, перевезти в район Тингиса (современного марокканского Танжера) за четыре-пять недель необходимое количество людей, конец, домашнего скота, оружие и прочего.

Но, коль скоро это так, вандалы вполне могли при переправе через Гадитанский пролив обойтись и без помощи флота римского комита Африки Бонифация. И споры вокруг направленного им якобы пригласительного письма Гундериху и Гейзериху (в стиле «Придите и владейте нами») лишаются всякого значения. Кроме, может быть, значения дополнительного довода в пользу вторжения (ведь из приглашения вандалы узнали о хаотичной ситуации в Африке, исключавшей мало-мальски организованное сопротивление со стороны размещенных там римских войск). Необходимость переправы вандалов в римскую Африку, с учетом постоянных конфликтов в Испании со свебами и латентной угрозы, исходившей от ушедших – кто знает, надолго ли? – из Испании в Галлию вестготов, не подлежала никаким сомнениям (во всяком случае, для «Зинзириха-риги»). В Испании его народу грозила постоянная война сразу на три «фронта» - против свебов, вестготов и римлян. Переправившись в Африку, вандалы обрели бы долгожданный мир и возможность укреплять и увеличивать свой флот, стремясь к господству над всем Средиземноморьем.

К тому же Гейзерих знал, что богатая римская Африка, на протяжении многих столетий в основном вывозившая зерно и прочие свои продукты, не ввозя особенно много продуктов (да и ввозимые немногие продукты были не слишком-то ценными), оставалась почти не затронутой нашествиями «варваров», в то время как прочие римские провинции к описываемому времени были варварами не просто ограблены, но прямо-таки опустошены. Никто не знал это лучше вандалов, активно принимавшим участие в этом опустошении. Именно потому, что вандалы в своем долгом походе на Запад так много награбили, и потому, что по пути к вандальскому «ядру» успело присоединиться множество иноплеменников – любителей пограбить, собранный Гейзерихом на юге Испании «народ-войско», обремененный огромным обозом, именуемый многими античными историками «ордой» - в значении «беспорядочное скопище» - таким «беспорядочным скопищем» не был. Даже его вооруженная часть была многонациональной, включая, по разным подсчетам, от шестнадцати до двадцати тысяч воинов разных племен. Ядро, костяк этих вооруженных сил составляли наиболее многочисленные и боеспособные астринги (именно признание за ними этих качеств было причиной избрания «военного царя» из их среды). Но к этому вандальскому ядру присоединилось (как всегда бывает в таких случаях) и немало готских «рыцарей удачи», не ушедших вслед за своим царем Вальей из Бетики, немногочисленные силинги, пощаженные вестготским мечом, и даже обедневшие романизированные кельтиберы и иберы – разоренные испанские земледельцы, не видевшие, после многочисленных войн за Испанию, смысла в том, чтобы по-прежнему пахать и сеять только для того, чтобы «чужие» (вторгнувшиеся в «римскую» Испанию извне), или «свои» (служащие под римскими знаменами) варвары снимали и съедали урожай.

Не было в «народе-войске» Гизериха только представителей одного единственного народа из числа осевших в «римской» Испании варварских племен – свебского племенного союза, возглавляемого царем Гермерихом. Возможно, свебы и рады были бы присоединиться к Гейзериху, но тот отказался принять их в свое войско. У «Зинзириха-риги» явно не было желания брать с собой в североафриканскую «Землю обетованную» своих свевских соперников и их царя, явно ставшего бы «третьим лишним» в римской Африке, облюбованной вандалами для себя. С другой стороны, автору этой книги представляется сомнительной версия, согласно которой отказ вандалов взять с собой в заморскую экспедицию своих прежних свебских попутчиков и собратьев по оружию мог послужить причиной последнего, особо яростного нападения свебов на вандалов в Испании весной 429 г. Мне кажется, что в данном случае следовало бы разделять соображения индивидуальной психологии и соображения психологии народной, ибо реакцию целого народа на полученный отказ нельзя сравнивать с реакцией отдельного человека, получившего отказ от предмета своих любовных, или даже матримониальных, планов. Скорее можно предположить, что свебы решили воспользоваться последним предоставившимся им удобным случаем, и потому, во главе со своим молодым военачальником Гермигаром, обрушились на стан вандалов, приготовившихся к переправе в Африку. Свебам предоставилась великолепная возможность завладеть всем добром, награбленным вандальскими мигрантами за время их дальнего похода. Ведь наиболее боеспособная часть вандальского «народа-войска» уже плыла по морю в римскую Африку, в то время как его обоз с награбленным в римских владениях добром все еще ждал погрузки на суда в Испании. Не менее важным для свебов было успеть завладеть освободившимися после отплытия вандалов плодородными землями Бетики-Вандалузии до их захвата третьей силой – например, оставшимися в Испании вестготами или оправившимися от поражения римскими войсками Кастина.

Вот чем объясняется, на взгляд автора настоящей книги, удар в спину, нанесенный свебами готовящимся к отплытию в другую часть света вандалам. Удар, возможно, принесший бы свебам успех, если бы вандалов возглавлял какой-нибудь тупой рубака. Но Гейзарих, из всех качеств которого современники восхваляли прежде всего необычайную быстроту реакции, действовал в сложившейся критической обстановке решительно, без промедления. Молниеносная победа воинства вандальского царя над свебами (которых, вероятнее всего, науськивали на вандалов римляне) под Эмеритой (нынешней Меридой в западной Андалузии) свидетельствовала, между прочим, о том, насколько царь вандалов и аланов был разгневан коварством своих бывших свебских братьев по оружию, оказавшихся способными на столь «недобрососедский» поступок. Разгром испанских свебов был настолько сокрушительным, что они больше так и не оправились от нанесенного им вандалами поражения. Свебский военачальник (возможно – царевич) Гермигар утонул в волнах Анаса (современной испанской реки Гвадиана), спасаясь бегством от преследовавших его разъяренных вандалов. Вполне удовлетворенный совершенной справедливой местью, победитель Гейзерих возвратился со своим войском в стан готовых к отплытию в Африку вандалов в районе между современными городами Картахеной и Альхесирасом (римской Юлией Трактой). После своей первой великой победы в качестве царя вандалов и аланов, колченогий евразиец стал, наконец, общепризнанным вождем своих народов – так сказать, «альфа-самцом».

Вандалы провели в Испании неполные двадцать лет, гораздо меньше, чем в Силезии, меньше, чем в Дакии, и даже меньше, чем в Паннонии. Тем не менее, именно в этот «испанский период» вандальской истории, с октября 409 по май 429 г., в жизни вандальского народа произошли важнейшие изменения, воистину приведшие к его преображению. Нельзя не задаться вопросом, почему столь существенные изменения произошли (включая вспыхнувший и подавленный в 422 г. мятеж вандальской знати, видимо, настроенной или настраиваемой еще удерживавшими часть Испании в своих руках римлянами против «Зинзириха-риги» и его «африканского проекта», казавшегося знатным вандалам слишком рискованной, римлянам же - слишком опасной для них авантюрой) именно в этой весьма кратковременной иберийской фазе, и не способствовала ли она (а если да, то в какой мере) созданию предпосылок к основанию собственного вандальского государства за пределами Европы.

На смену тесной связи вандалов-астрингов с племенем их собратьев-силингов пришел новый союз - с аланами (чей последний собственный царь – Аддак – погиб в бою с вестготами), сарматским кочевым народом, со своими специфическими, ярко выраженными традициями, которые уже в Африке не раз наложатся на собственно вандальские традиции, придав неповторимо-характерные особенности жизни за морем двух народов-побратимов, так и не слившихся окончательно в один. Но в лице силингов исчезло вандальское племя, в наибольшей полноте сохранившее религиозные традиции вандалов, их, так сказать, «родноверие». В то время как астинги – племя, возглавляемое царским родом -, если верить античным хронистам, еще во времена жизни вандалов в Паннонии шли в бой с библией Вульфилы, т.е. были уже христианами (как уже говорилось выше, арианского толка). Распространенность среди них готского текста Священного Писания свидетельствует лишний раз о чрезвычайно близком родстве готского языка с вандальским. Между двумя великими восточногерманскими народами было гораздо больше общего, чем, скажем, между вандалами и свебами (именуемыми Григорием Турским порой «аллеманами») – предками нынешних южногерманских швабов.

Итак, вандалы во главе со своим новым царем Гейзерихом, в сопровождении новых - аланских - союзников, пустились в плавание к берегам новой части света. При этом следует особо подчеркнуть: вандалы оборвали все свои прежние духовные, религиозные связи с собственным прошлым, со священной горой Цобтен, с культовым германо-кельтским наследием, с его древними ритуалами. По пути из Малаги (римской Малаки, основанной еще финикийцами) к морскому порту Тарифа (древнеримской гавани Юлия Трансдукта, буквально: «Юлия За Проливом») современный автомобилист сначала проезжает уютный «туристический рай» Терромолиноса (римской Садуки), а затем – утопающую в зелени Марбелью - курортную столицу провинции Малага и всего «Солнечного побережья» - Коста-дель-Соль. Там, сразу за Сан-Педро де Алькантара, в центре живописного, застроенного элегантными коттеджами местечка, расположена, вероятно, древнейшая христианская церковь всей южной Испании. В этой базилике вандальские семейства, видимо, молились за успех своего, несомненно, казавшегося им невообразимо трудным, предприятия. Многие ли из горемычных германских мигранток имели представление о том, где находится Африка, и что ждало их семью, род и племя в этой «земле незнаемой»? Между высокими решетками, в тени деревьев, покоятся сегодня в испанской земле остатки фундамента древнейшей церкви – камни, озаренные жарким солнцем Марбельи… Как бы хотелось услышать хотя бы обрывки горячих молитв на богатом гласными вандальском наречии, возносившихся некогда к испанским небесам! Эти люди, несомненно, безгранично доверяли «Зинзириху-риге», да к тому же несомненно полностью осознавали: им не остается ничего другого, кроме как попытать счастья за морем. Единственным альтернативным вариантом было отступление через опустошенную Европу. Такое отступление было предпринято двадцать лет спустя гуннами Аттилы после поражения, нанесенного им римско-германской армией патриция Аэция (Эция, Аэтия, Этия) под Каталауном. Но вандальскому народу, странствовавшему более ста лет, такое было явно не под силу.

Первым ждавшим «вооруженных мигрантов» разочарованием был небольшой размер предназначенных для переправы кораблей, или, точнее говоря, плавсредств. Сородичам приходилось разлучаться на время переправы. Многие семьи не смогли взять с собой на борт даже весь свой домашний скот. На сером африканском берегу восточнее Тингиса разлученным на время родственникам приходилось искать друг друга по нескольку дней. А на восстановление в переправившемся через море в Африку «народе-войске» того порядка, в котором он когда-то совершил свой дальний поход через Галлию ушло не меньше нескольких недель. Дети, наблюдавшие за бойней, учиненной их родителями в Галлии, расширенными от страха глазенками, теперь выросли, превратившись в молодых мужчин и женщин. И уже новым детям, произведенным полными надежд вандалами на свет в Испании, предстояло познать тяготы «вооруженной миграции» по каменистым дорогам жаркой римской (Северной) Африки.

Волубилис (или, как у нас порой пишут и произносят - Волюбилис), чьи руины сохранились близ горы Зерхун в окрестностях нынешнего марокканского города Мулай-Идрис, в тридцати пяти километрах к северу от автомагистрали А2 между городами Фесом и Рабатом (съезд на Мекнес) и находятся с 1997 г. под охраной ЮНЕСКО как памятник всемирного культурного наследия, на протяжении столетий слывший и бывший одним из важнейших провинциальных городов римской Африки, несмотря на свои сохранившиеся к моменту появления вандалов величественные храмы, триумфальную арку в честь эдикта императора Антонина Каракаллы (даровавшего римское гражданство всему свободному населению империи) и мощные каменные стены, был уже давным-давно, за сто лет до прихода «мигрантов» Гейзериха, уступлен римлянами маврам. На этом своем западном плацдарме в провинции Тингитанская Мавретания римляне не построили дорог, но на месте нынешнего марокканского города Таза все еще сохранилась, в качестве форпоста, римская крепость-кастелл, скорее охранявшая одноименный горный проход между горными массивами Рифа и Среднего Атласа, обеспечивающий доступ из северных районов современного Марокко в нынешний Алжир, чем господствовавшая над этим проходом. Что означает: у вандалов и аланов Гейзериха имелась возможность продолжить свой путь, хотя это и потребовало от них напряжения всех своих сил и всего своего терпения.

Усердные французские ученые периода колониального владычества европейцев в Северной Африке обнаружили, пусть и немногочисленные, но все-таки дошедшие до нас, потомков, письменные свидетельства «вооруженной миграции» вандалов Гейзериха «со товарищи» по римской Африке на этом ее раннем этапе. Возможно, со временем еще будут обнаружены новые аналогичные свидетельства и артефакты, коль скоро была установлена проходимость местности между Волубилисом и Тазой (в том, была ли эта местность проходимой в период поздней античности, среди археологов долгое время существовали большие сомнения). В Африке археологам пришлось столкнуться с тем же, что и в Европе. Там при строительстве современных высокогорных дорог, скажем, в Альпах, порой даже на уровне высочайших перевалов, казалось бы, не проходимых прежде, из-за отсутствия соответствующей техники, выяснялось, что древнеримские строители дорог, пусть и не на столь высоком уровне, как их позднейшие коллеги (ведь римляне строили дороги не для автомобильного транспорта, а для вьючных животных), но все-таки не менее искусно и успешно прокладывали дороги в условиях даже самой сложной, труднопроходимой местности.

Ныне уже не подлежит никакому сомнению, что вандальским «мигрантам» Гейзариха, пришлось, миновав Волубилис, продолжить свой тернистый - в полном смысле слова! - путь по грунтовой дороге, ведшей сначала на восток, а затем – на юго-восток, через горный проход Таза, в направлении Помарии и Алтавы, по слабо населенной, местами же – почти совершенно дикой и пустынной местности, позволявшей им, однако, идти дальше, пусть в трудных, но все-таки переносимых условиях. Сегодня в направлении, в котором шли в V в. вандалы, проходят железнодорожная линия и автодорога. На этом этапе своего пути, вандалы испытывали, пожалуй, наибольшие проблемы со снабжением с момента их высадки на знойной африканской земле. Видимо, по этой причине они прошли данный отрезок своего пути в ускоренном темпе. Расстояние между Тингисом и Алтавой, равное семистам километрам, вандалы прошли за семьдесят, максимум восемьдесят дней (или суток, кто знает, останавливались они на ночлег, но, скорее всего, останавливались, ибо совершение подобного марша-броска без привалов явно превышало человеческие силы). Это доказывает не полностью сохранившаяся древняя надпись на поврежденном надгробии, обнаруженном в тридцатые годы ХХ в. Жоэлем Ле Галлем и прокомментированная, кроме него, также итальянскими и немецкими учеными. Надпись посвящена гражданину римской колонии Алтавы – города, расположенного примерно в ста километрах юго-восточнее Орана, переименованного французскими колониальными властями в Ламорисьер. В этом важном центре торговли с берберами начиная с III в. располагался лагерь римских пограничных войск, охранявших лимес от вторжений мавров. Со временем, в послевандальский период, город стал даже столицей христианского (!) мавританского царства. Надпись, повествующая о гибели римлянина от меча в бою с «варварами», датирована сентябрем 429 г. – временем вторжения вандалов. Скорее всего, упоминаемые в ней «варвары» были ни кем иным, как именно вандальскими «находниками из-за моря», как называли русские летописцы других «северных людей» - варягов, далеких потомков вандалов, явившихся спустя пол-тысячелетия из той же Скандинавии, что в свое время – и вандалы.

Однако указанная поврежденная надпись является единственным свидетельством вторжения вандалов на протяжении сравнительно долгого времени, ибо достигнутая ими т.н. Кесар(ий)ская Мавретания (лат. Мавретания Цезаренсис) была заселена гораздо плотнее. Вандалам приходилось высылать разъезды по окрестностям с целью добычи провианта для голодающей массы мигрантов, и пытаться выйти к побережью для восстановления связи со своим флотом, выполнявшим важные задачи по защите и снабжению «народа-войска» с моря.

Для установления связи с флотом на побережье римской Африки были пригодны лишь немногочисленные маленькие гавани, ибо крупные портовые города вроде (Г)иппона Регия или Карфагена еще не были захвачены вандалами. Картенны, современный Тенес, на дорогое Оран – Алжир быстро оказались во власти вандалов, что позволило вандальским кораблям, нагруженным провизией и фуражом, вступить в контакт с сухопутной армией Гейзериха. Гораздо большим успехом стало, однако, взятие «вооруженными мигрантами» приморской Кесарии (современного Шершеля, расположенного в девяноста шести километрах западнее города Алжира, или, по-арабски - Аль Джезайра) – столицы одноименной мавританской провинции. Это был крупный город с каменными стенами общей протяженностью в семь километров (до сих пор не откопанный полностью археологами из-за своей большой площади).

Жители этих городов уже прекрасно знали, что за беда пришла, в лице вандалов и аланов «Зинзириха-риги», в Африку, которую нашествия варваров до сих пор обходили стороной. Судя по всему, почти никто не думал о сопротивлении пришельцам. Для отражения натиска своих недавних союзников, в распоряжении комита Бонифация имелось до смешного небольшое, да вдобавок разбросанное по разным пунктам войско, состоявшее из готских вспомогательных отрядов. Он стремился как можно дольше удерживать в своих руках Карфаген, где могли бы высадиться высланные ему на подмогу римские войска из Италии. Обнаруженные археологами клады доказывают, что состоятельные римские провинциалы спешно прятали от вандалов все наиболее ценное из своего движимого имущества. Один из самых ценных кладов, найденных когда-либо в Северной Африке, содержавший главным образом золотые украшения, был обнаружен в 1936 г. при раскопках в бывших Картеннах. Городе, чьи великолепные виллы и богатые усадьбы несомненно, помогли вандальским и аланским странникам уразуметь, что они пришли наконец в те богатые земли, прийти в которые всегда стремились.

Обнаруженное богатство воскресило в чудом переживших тяготы пути через пустыню «вооруженных мигрантах» алчность, столь обуревавшую их на пути через Галлию. И опять были совершены жестокие злодеяния, совершаемые всеми народами-странниками, если им оставляют на это время ситуация и отсутствие сопротивления. Профессор Куртуа попытался защитить вандалов «со товарищи» от возводимых на них обвинений в чрезмерной жестокости или хотя бы смягчить эти обвинения. Он подчеркивал, что лишь три убийства, совершенные вандалами не в ходе боевых столкновений, могут считаться полностью доказанными, в т.ч. убийство православных епископов Пампиниана Витенского и Мансвета (Мансуэта) Урусийского. Для обоих кафолических епископов оказалось роковым то обстоятельство, что Августин Иппонский, ставший ко времени вандальского нашествия общепризнанным главой североафриканских православных христиан, повелел всем церковнослужителям покидать свои находившиеся под угрозой взятия вандалами города лишь в самый последний момент, после спасения бегством всех прочих христиан этих городов. А вот монахиням было дозволено спасаться бегством. Но – увы! – похоже, именно за монахинями-то вандалы «со товарищи» охотились в первую очередь! Ибо сообщения об изнасилованиях, совершавшихся на всем протяжении пути вандалов по всей римской Африке, столь многочисленны, что отрицать их или хотя бы ставить под сомнение не мог даже такой явный филовандал (или вандалофил), как Куртуа. Как бы то ни было, он обнаружил указ папы римского, в котором проводилось тонкое различие между двумя категориями изнасилованных «варварами» римлянок. Ибо, некоторые из подвергнутых насилию женщин и девиц были весьма склонны предаться на волю судьбы (в наше время сказали бы: «расслабиться и постараться получить удовольствие»)…

Конечно, пытаясь путем скрупулезнейшей проверки античных источников снять позорное клеймо с оклеветанного германского племени, видный французский ученый проявлял, вне всякого сомнения, недюжинные беспристрастность и великодушие. И тем не менее, он достиг, в конечном счете, противоположного эффекта, ибо, разумеется, «переборщил». В аналогичной ситуации другие авторы пытались объяснить явно мягкое отношение царя вестготов Алариха к населению взятого им в 410 г. Ветхого Рима (Аларих даже приговаривал к смерти насильников из рядов своих войск), тем, что он был верующим христианином. Это так. Аларих был верующим христианином, но при этом – арианином, еретиком, с точки зрения православной, или кафолической, ветви христианства, ставшей к описываемому времени господствующей в обеих половинах Римской «мировой» империи. Но жестокости, творимые вандалами Гейзериха при захвате ими римской Африки, те же авторы (включая даже такое светило, как Людвига Шмидта), ничтоже сумняшеся, «на голубом глазу», объясняли… тем, что-де, «Зинзирих-рига», будучи «закоренелым» арианином-еретиком, безмерно ненавидел православных. Как если бы «мягкосердечный» царь готов Аларих не был таким же «закоренелым» арианином-еретиком (казалось бы, обязанным, в силу своего еретического арианского вероисповедания, так же люто ненавидеть православных, а не щадить их). Естественно, ученые, долго занимающиеся предметом своего исследования, каков бы он ни был, не могут не проникнуться к нему симпатией. Но, как ни симпатичен стал автору настоящей книги, по мере работы над ней, несгибаемый и жизнестойкий, привычный к невзгодам вандальский скиталец-народ, столетьями без устали искавший себе новое жизненное пространство, которое было бы лучше прежнего (это же так естественно – «рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше»!), все-таки мне кажется неразумным и бессмысленным пытаться утверждать, что-де вандалы на каком-то из этапов своих долгих, полных трудностей, скитаний по античной Экумене взяли да и поднялись над «обычным уровнем зверства», характерным для народов-воинов своей эпохи, да и последующих эпох. Что вандалы и аланы «Зинзириха-риги» вели себя в римской Африке лучше тех же римлян (в пору разгрома теми Карфагенской державы в ходе трех Пунических войн). Что «вооруженные мигранты» Гейзериха были менее беспощадны к римской Кесарии, чем крестоносцы – к «ромейскому» Константинополю, или ландскнехты коннетабля де Бурбона и Фрундсберга – к Старейшему Риму.

К слову сказать, «Вечный Город» на Тибре за свою долгую историю подвергался захвату и разграблению, по меньшей мере, двенадцать раз:

1) галлами Бренна в 387 (или 390) г. до Р.Х.;

2) римским полководцем Луцием Корнелием Суллой в 88 г. до Р.Х.;

3) римским же полководцем Гаем Марием (противником Суллы) в 86 г. до Р.Х.:

4) Луцием Корнелием Суллой (повторно) в 83 г. до Р.Х.;

5) вестготами Алариха в 410 г. по Р.Х.;

6) вандалами «Зинзириха-риги» в 455 г.;

7) своими же западноримскими (состоявшими, впрочем, в основном из германских наемников) войсками патриция Рикимера (Рекимера, или Рицимера - германца-свеба по отцу и вестгота по матери) в 472 г.;

8) остготами царя Италии Тотилы (Бадвилы) в 546 г.;

9) остготами того же Тотилы в 550 г.;

10) арабо-берберским десантом в 846 г. (папа римский отсиделся в цитадели);

11) норманнами (варягами) Роберта Гвискара в 1084 г.;

12) войсками императора «Священной Римской империи» и короля Испании Карла V Габсбурга в 1527 г. Причем Эдуард Гиббон подчеркивал в своей «Истории упадка и разрушения Римской империи», что наемники «римского императора» Карла (в основном - германцы и испанцы) подвергли «Вечный Город» гораздо большему разграблению и опустошению, совершив неизмеримо больше зверств, насилий и убийств, чем готы Алариха и вандалы Гейзериха вместе взятые. Правда, императорское воинство грабило и опустошало Рим на Тибре не шесть дней, как Аларих, и не две недели, как вандалы Гейзериха, а на протяжении девяти месяцев…

Но, в любом случае, вандалы грабили не меньше, чем, скажем, впоследствии - десанты британских «королевских пиратов» Фрэнсиса Дрейка или Кавендиша в американских владениях Испании. Между Тазой и Карфагеном в пору вандальского вторжения творилось то же, что творилось как до, так и после него, на протяжении столетий, когда воины вторгались в беззащитные селения, не способные оказать им должного отпора. Утверждение, что вандалы при этом творили большие жестокости, чем все прочие народы-завоеватели вплоть до испанских конкистадоров, представляется автору этих строк, однако, столь же необоснованным, как и противоположное. Высказанное (вне всякого сомнения, из самых благородных побуждений) профессором Куртуа, сделавшим из факта однозначной доказанности только трех совершенных вандалами убийств вывод, что других убийств вандалы в римской Африке не совершали. Все дело в том, что жертв, не столь выдающихся по своему положению, как православные епископы, хронисты просто не считали достойными упоминания. Да и могли ли они всех их перечислить?

В то же время автору настоящей книги представляется абсолютно неверным утверждение, что вандалы так жестоко обращались с мирными жителями римской Африки, поскольку африканские римляне были православными христианами, сами же вандалы – арианами. Будь это так, вандалы творили бы аналогичные жестокости в отношении православных христиан еще в римской Испании. На деле же, если верить церковному историку Павлу Орозию, вандалы в Испании были в превосходных отношениях с местным – православным – населением. Да и в Африке «маленьким людям» не в чем было упрекнуть вандалов, фактически освободивших их от невыносимого – прежде всего, налогового – бремени и гнета «родного» римского государства, чье население вследствие чудовищного социального расслоения давно уже раскололось на тончайший слой мультимиллионеров, самыми богатыми и влиятельными из которых были т.н. «сенаторы» (давно уже практически не заседавшие в сенате, все равно ничего не решавшем без произволенья императора), и основаная масса населения, прозябавшая в нищете всю свою жизнь – от трудного детства и до нищей старости. Проведенные еще в прошлом веке французскими учеными в римских руинах на территории Северной Африки раскопки позволили им прийти к выводу, что богатство римских вилл и роскошь портовых городов вовсе не были свидетельствами или показателями всеобщего экономического процветания. Сельское население влачило жизнь в бедности и унижении, обрабатывая земли утопавших в неслыханной роскоши римских магнатов-латифундистов без какой-либо надежды на улучшение собственного материального и социального положения, и фактически ничего не потеряло после вандальского вторжения.

Яростная вражда пылала не между поселянами и их новыми, вандальскими, господами (сменившими прежних, римских господ), а между вандальским арианским духовенством (исповедовавшим и проповедовавшим собственное, арианско-германское, или, как сказал впоследствии готофил, расовый мистик и неотамплиер барон Йорг Ланц фон Либенфельз, ариогероическое, христианство на основе библии Вульфилы, написанной на готском, очень близким вандальскому, языке, и потому понятной их вандальской пастве) с одной, и состоятельными, высокообразованными, православными гражданами богатых римских городов, чьими духовными руководителями, ввиду полного паралича имперской светской власти, стали православные епископы, исповедовавшие и проповедовавшие римско-имперское христианство, на основе греческого и сделанного блаженным Иеронимом латинского перевода Священного Писания - а ведь греческий и латинский языки были государственными языками двуединой Римской «мировой» империи). «Сведения о вторжении вандалов сравнительно многочисленны благодаря тому потрясению, которое оно причинило африканской (римской православной – В.А.) Церкви. Подобно своим европейским коллегам, африканские епископы вдруг превратились в лидеров местного сопротивления(…) Некоторые, и среди них бл(аженный – В.А.) Августин, стояли непоколебимо. Другие пускались в бегство, со своей паствой или без нее. А некоторые даже становились арианами» (Уоллес-Хедрилл).

Но в этой вражде не были повинны вандальские воины (особенно – воины эпохи вторжения). А какие жестокости, доходящие нередко до садизма, творятся в ходе религиозной (фактически же – идеологической, мировоззренческой) борьбы, известно не только из африканской, но и из азиатской, да и (возможно – в первую очередь) – европейской, короче говоря, мировой истории. Если все это – вандализм, значит, вандализм – бессмертен, и не надо делать ответственным за него исключительно «Зинзириха-ригу».

К началу лета 430 г. вандалы и аланы Гейзериха, преодолевая слабое сопротивление готских «федератов» храброго комита Бонифация и прочих «римских воинов», подступили к стенам Гиппона Регия – центра епархии-диоцеза Августина. Это был, пожалуй первый город в римской Африке, оказавший «вооруженным мигрантам» организованный отпор.

И сразу оказалось, что все дороги ведут…нет-нет, не в Рим, а в Иппон Регий. Восточнее Ситиф (сегодняшнего Сетифа) не слишком-то густая до тех пор дорожная сеть стала разветвляться, все больше напоминая высылаемым Гейзерихом на разведку аланским разъездам огромного вандальского «народа-войска» римскую Европу. Сходство было бы еще большим, если бы им не попадались на пути финиковые пальмы и оливковые рощи. Ситифы, расположенные на холмах, господствовавших над плодородной равниной, показали вандалам, что за будущее их ждет, но ничто не указывало им на то, сколько им еще придется драться за это будущее…

ЧАСТЬ I.

ЧАСТЬ II.

ЧАСТЬ III.