ФЕДЕРАТЫ? РЕНЕГАТЫ?

Обладая определенным запасом готских письменных памятников и знаний о готах, а также о восприятии готами, на языке своих понятий, столь хорошо известного нам мира Ветхого и Нового Завета, можно попытаться разобраться в том, как и почему Вульфила переводил то или иное место Библии, чтобы сделать его понятным своим соплеменникам. И на этом основании составить себе представление о жизни готов в области между Карпатами и Фракией. Вырисовывается довольно интересная картина. Вульфила пишет для пришедших с Севера восточных германцев, которым, в IV в. по Р.Х., были, однако, уже известны оливки, виноград, смоквы и шелковица. Плоды растений, о которых, например, у Пифея, посетившего «Скатинавию» в IV в. до Р.Х., еще и речи не было. С другой же стороны, в восточногерманской Библии Вульфилы, наряду с южными фруктами и ягодами, «усладами гортани», упомянуты лишь два сорта злаков – просо и пшеница. А вот кунжут, или сезам (от древнееврейского «шумшум» или арабского «сумсум», «симсим»), к примеру, в ней вообще не упомянут. Судя по всему, готы Вульфилы, как ветхозаветный патриарх Иаков-Израиль со своим родом, жили в шатрах, пася свои стада. Землепашество, похоже, еще не играло важной роли в их жизни. Хотя кочевать со стадами по гористой и лесистой Дакии, сегодняшней Румынии, тесной в сравнении с Великой Скифией, готам было, наверно, непросто. Уровень технического развития готских современников и соплеменников «Волчонка» представляется нам еще очень архаичным. Мукомольные жернова приводились в движение ослами. Для молотьбы, как и в ветхозаветном Израиле, использовались копыта быков, многократно прогоняемых по току, устланному разложенными на нем снопами (после чего веяли зерно, подбрасывая его в воздух особыми лопатами). Неизвестно только, придерживались ли готы ветхозаветной максимы: «Не заграждай рта волу (быку), когда он молотит» (Втор. 25:4). Проявляя милосердие к «божьей скотинке», используемой для обмолота. Ибо для хозяина зерна убыток от того, что она сможет съесть, будет несущественным. В то же время среди готов имелись горшечники, плотники, скорняки-кожевники, стеклодувы и другие ремесленники (наиболее уважаемым из которых был кузнец). Наличие рыбаков и мясников указывает на определенную специализацию, на разделение труда в готской общине. В которой, возможно, всего несколькими поколениями ранее рыболовством занимался каждый, кто хотел, и каждый, по собственному желанию, занимался забоем скота. Вероятно, уже имелись готские селения, в которых было проще купить рыбу или мясо, чем самим удить, ставить верши, держать скотину и продолжать вести сельскую жизнь в рамках крупных общин. Что, в свою очередь, указывает на наличие среди готов групп лиц, чей род занятий уже не позволял им самим обеспечивать себя пищевыми продуктами. Касты или своеобразного сословия «чиновников-управленцев», воинов, священнослужителей, учителей. У готов имелись и свои лекари, целители (по-готски - «лекейсы») умевшие лечить, т.е. «заговаривать (болезни)».

Прежде чем вновь обратиться к судьбам разделившихся надвое готов, задумаемся над вопросом: Почему именно готы оказались столь восприимчивыми к образованию, столь заметно возвысившись над своими родственниками и соседями – гепидами, вандалами, герулами и многими другими?

Навряд ли это связано с особенностями их происхождения. Исторические судьбы бургундов (чьей прародиной считается остров Борнгольм-Борнхольм, принадлежащий ныне Дании), готов (чьей прародиной считаются нынешняя Южная Швеция и остров Готланд), да и все других переселившихся с севера на юг восточных германцев, осевших, после долгих странствий и конфликтов, наконец, в зоне влияния средиземноморской античной культуры, были удивительно схожи. Почти аналогичны. Когда и где готское племя смогло обрести лучшие предпосылки, шансы развития, большую восприимчивость к знаниям? Когда, как и где готы смогли опередить других «скатинавских» мигрантов в развитии? В «Готискандзе», на Вистуле-Вискле? Там они, конечно, могли научиться у эстиев-пруссов кое-каким ремеслам. И получить от них «ноу-хау» в области внешней торговли (в первую очередь – экспорта янтаря). Между Припятью и Данапром? Где обитали осколки угрофинских племен и (прото)славяне, возможно, обладавшие более прогрессивной техникой рыболовства, чем германские мигранты, или неведомыми готским пришельцам ремесленными навыками? Но все это не могло дать готам возможности сделать решительный шаг. Выйти на новый уровень развития. Еще сложнее объяснить секрет возвышения готов над другими германскими переселенцами на берегах Евксинского понта. Ведь там все «варвары» сидели, так сказать, «на равных», за одним «столом». «Накрытым» греками, пришедшими туда до них, «на всех». С причерноморского «стола» каждый – скиф, гот, бастарн, сармат – хватал, перенимал, присваивал все, что хотел. Монеты, южные плоды, оружие, градостроительство, осадную технику, благовония, предметы роскоши. Только хватай! Но готы, видимо, оказались самыми хваткими. Ибо приводили из своих длившихся несколько десятилетий грабительских походов живой товар, челядь, людей. А люди, как известно – главный капитал. В описываемое время Малая Азия уже тысячу пятьсот лет была очагом и средоточием культуры и культурных ценностей, наук, ремесел, знаний. Не только центром греческой колонизации, но и питательной средой для греческой культуры и образования. Задолго до Афин достигшего расцвета и невиданных высот развития в Милете. Производившего на свет в каждом поколении гигантов духа и глубоких мыслителей. Рождавшихся под солнцем Малой Азии и, наряду с эллинской кровью, хранивших в своих генах здоровое, могучее наследие пастухов Анатолийского плоскогорья и дикое непокорство киликийских мореходов. Эта часть света, куда древние полисы Аттики и Пелопоннеса издавна высылали своих неусидчивых «пассионариев», «людей длинной воли» (как выразился бы Лев Гумилев), в куда большей степени, чем т.н. Великая Греция на Тринакрии-Сицилии и в Авзонии-Апулии , способствовала сохранению высокой эллинской культуры в ее полном блеске. Культуры, оказавшейся долговечней латинской Римской империи. И придавшей Второму Риму, в конце концов, чисто греческий характер. Именно в Малой Азии, на восточных берегах Средиземного моря (именуемого «скромными» римлянами просто «нашим морем» - «маре нострум»), находилась духовная цитадель эллинизма, устоявшего под гнетом неотесанных мужланов с тибрских берегов. Дав повод классику римской поэзии Квинту Горацию Флакку (65 г.-8 г. до Р.Х.) - сказать: «Греция, взятая в плен, победителей диких пленила». Т.е. некультурные римляне, победившие греков, переняли культуру побежденных. Римляне начали «денно и нощно, не выпуская из рук» (по слову того же Горация), изучать греческую письменность, греческий язык (как средство международного общения, подобно английскому в наши дни), литературу, философию, покупать греков-рабов – для обучения своих детей, перенимать греческие обычаи, моду и правила жизни. Именно «из греческой школы вышло такое дивное создание римского гения, как речи Цицерона и поэзия Вергилия, с Энеидой во главе», как писал русский философ, богослов, литературный и музыкальный критик, композитор Владимир Николаевич Ильин. Эллинство добилось своего конечного триумфа (хоть «триумф» и римское понятие!), на тысячу лет пережив, в Малой Азии, римскую цивилизацию на италийской земле…

Именно сюда, в этот уникальный источник культуры и знаний, так сказать, забрасывали свои сети, невежественные готские «рыболовы». Здесь они «ополонялись челядью». Отсюда угоняли в рабство «челядь», полоняников. Оценивая пленников по чисто внешним признакам. Придирчиво ощупывая мускулы философам, ораторам, учителям, актерам, проповедникам. Проверяя, годятся ли они в работники. Столь же придирчиво ощупывая грудь и «каллос пигос» (или, говоря по-нашему, прекрасный зад) прелестным эллинским актрисам, поэтессам, кифаристкам и флейтисткам. Прикидывая, годятся ли они готскому воину в наложницы, домохозяйки (всякий «фрауйя» должен иметь свою «фрау») - продолжательницы рода. Вероятно, пленники и пленницы годились для того и для другого. Иначе бы не выжили и не прижились в «Готии» столь многие из них. Аммиан Марцеллин, при всем нашем к нему уважении, все-таки несколько сгущал краски, утверждая, что всех «цивилизованных» людей, плененных готами, ожидало жестокое рабство «в побоях и муках». Но готские невольники и невольницы были не просто годными работниками и наложницами, но и носителями греческой культуры. Эллинские и эллинизированные «спецпереселенцы» сохранили верность духовному миру античности, из которого были насильственно вырваны. Пленники и пленницы воспитывали своих детей, зачатых с готами или с готками, в духе и в соответствии с ценностями культуры, которая, если бы не они, оставалась бы для готов недостижимой еще на протяжении многих столетий.

И вот тут следует указать на одну, весьма немалую, заслугу готов. Ибо захват людей в качестве военной добычи практиковался тогда (и не только тогда) многими народами. Гунны и прочие народы, появлявшиеся на границах Средиземноморья из «Великой Степи», угоняли в свои стойбища целые «стада двуногого скота». И духовенство многих стран ломало себе голову над способами врачевания душевных травм, нанесенных многим семьям похищением, без всякого разбора, дочерей, сестер и матерей. На протяжении столетий оставалась актуальной и проблема возвращения угнанных в полон отцов или мужей к родному очагу. Выясняющих, по возвращении домой, что жены их давно нашли себе других мужей. Полагая, что их прежние супруги сгинули в неволе на чужбине.

Эти трагические коллизии людских судеб свидетельствуют, что, например, у гуннов и аланов (а возможно, и у других народов, особенно – азиатских) рабы почти не интегрировались (за редкими исключениями, лишь подтверждающими правило). А возможно, и сами не пытались приспособиться к чуждому им образу жизни кочевников. А вот осевшие на юге готы давали им такую возможность. Правда, германский общественный строй был чужд, скажем, фригийцам и каппадокийцам. Но чужд лишь в определенной степени. А не абсолютно. Конечно, число «спецпоселенцев», вошедших в состав готского племени, было относительно небольшим. Но и германские мигранты значительно уступали в численности племенам азиатских кочевников. В чьем громадном «плавильном котле» кровь чужеземцев-рабов, как бы много их не было, растворялась без следа.

Через угнанную в рабство «челядь» готы приобщились не только к христианство. Но и – естественно и неизбежно! – к тому культурное пространство, в котором только и могло быть выработано и кристаллизоваться это великое греко-восточносредиземноморское сотериологическое учение. Учение о Спасении и Спасителе, возникшее на фоне античной мудрости и науки, в сочетании с восточным по происхождению религиозным пылом, ревностью о Господе.

Постоянный и почти не прекращающийся «импорт челяди» готами приводил не просто к кратковременным контактам между людьми. Нет, он носил долговременный характер. Продолжая действовать в рамках смешанных браков и производства смешанного потомства. Создания новой общности крови и мышления. И, наконец, причем довольно скоро – общности веры. В немалой степени способствовавшей дальнейшему слиянию готов с не-готами. Влияние этого плодотворного и приносящего все новые плоды процесса естественным образом дополнялось ширящимися разносторонними контактами «Готии»-«Готтиуды» с Римской «мировой» империей. Контактами как враждебными, так и мирными, в области хозяйства и торговли, военного дела и переговоров в разных сферах и на разных уровнях. И то, что обычно ограничивается лишь несколькими областями контактов – например, обменом дипломатическими миссиями, или заключением мирных договоров, благодаря удачно сложившимся условиям, стало для готов чем-то гораздо большим. Облегчив и упростив готам заимствование элементов античного образа жизни, античной культуры, античной учености.

Разумеется, готы больше заимствовали от эллинов, чем наоборот. Как, впрочем, и все другие «варварские» народы Северного Причерноморья – например, те же скифы или анты. Временами советские ученые не любили слишком распространяться на этот счет. Но такой подход был явно ошибочным. Как и подход отдельных немецких ученых кайзеровского «Второго рейха». Не говоря уже о подходе почти всех ученых национал-социалистического «Третьего рейха». Ибо брать и давать свойственно и естественно для всех народов. Среди народов нет и не было самодостаточных. «Дo ут дес» - «даю, чтобы ты дал», как говорили древние римляне. Народ, которому нечего дать, разумеется, беден. Но народ, не способный взять то, что ему дают, вне всякого сомнения, еще беднее. Нам известны сохранившиеся в самых отдаленных уголках земного шара молчаливые, окаменелые в своей отгороженности от внешних влияний, прозябающие под гнетом первобытных традиций, остатки примитивных, когда-то лишившихся, в силу неблагоприятных обстоятельств, гибкости и способности учиться от других, народностей. Естественно, древние германцы (и в первую очередь – готы) к их числу не относились. К счастью для себя. Они брали и перенимали у других полезное и нужное, прекрасно представляя себе ценность того, что им предлагали взять и перенять. И использовали себе на потребу, наполняя своим духом. Ибо как иначе можно было бы извлечь из того, что они брали, пользу для себя? И ни один разумный исследователь не станет всерьез оспаривать эти естественные процессы, столь же необходимые, как поступление кислорода в живой организм. Даже в отношении рун, иногда представляющихся нам столь первобытно-древними, как если бы мы и впрямь верили, что их первыми вырезал на камне или дереве собственноручно Один, провисевший девять дней и столько же ночей на древе, пригвожденный к нему собственным копьем. Или другие германские боги.

«Когда гот Ульфила создавал в четвертом веке после Рождества Христова национальную готскую письменность, он взял себе за образец письменность греческую и руны, бывшие в употреблении у германцев. Творчество Ульфилы привело к созданию первого германского алфавита, пригодного для записи литературных произведений – в отличие от рун, с их чисто эпиграфическим характером» (Константин Рейхгардт).

Это часто признается. Ибо сохранившиеся до наших дней рунические надписи действительно кратки, сакральны, часто глубокомысленны и многозначны. Поскольку каждый из двадцати четырех знаков рунного ряда-«футарка», наряду со своим буквальным значением, обладает и символическим содержанием. Тем большим было разочарование многих искренних и отнюдь не воинствующих сторонников превосходства германской культуры, когда оказалось, что не удалось найти подтверждения ни глубокой древности рун, ни их общегерманского характера, даже в незапамятные времена.

«Для установления возраста и происхождения рунического письма важно уяснить себе, что нам по сей день не известно ни одной (рунной – В.А.) надписи, вырезанной до начала третьего века после Рождества Христова» (Рейхгардт).

Конечно, «Рейхгардт нам не Евангелие». И пишет он, прежде всего, о надписях на т.н. рунических камнях. И другие исследователи датируют древнейшую руническую надпись на т.н. Фелингенском кубке, найденном на Нижнем Рейне, «сменой эр», т.е. концом I в. до Р.Х.-началом I в. п. Р.Х. Но ведь именно на рубеже II-III вв. п. Р.Х. готы пришли на берега Евксинского понта!

Может быть, кто-то очень огорчится и разочаруется, узнав, что германцы (или славяне – вспомним «Влесову книгу»!), в отличие, скажем, от семитских или других народов Древнего мира, не принадлежали к числу первых изобретателей письменности, творивших с ее помощью всяческие чудеса, на которые способно написанное слово. В утешение таким разочарованным можно привести следующее соображение. Или указать на следующий исторический факт. Силы Древней Европы, или, точнее, силы населявших ее древних культурных народов иссякли, странным образом, почти одновременно. Своему пробуждению (после, казалось бы, окончательного и бесповоротного заката), она была обязана, в основном, германцам (и, впоследствии, славянам). Ибо они, хотя и были нецивилизованными народами, подобно степным наездникам и кочевникам евразийских степей, видели в этой уступленной им в добычу Европе не только «щедро накрытый пиршественный стол», но и сферу приложения своих буйных, еще не растраченных сил. Воспринимая освоение Европы как свою великую задачу. Немногим более ста лет после своих опустошительных грабительских походов – а что такое сто лет в жизни народа? – мы видим, что германцы, чьи корабли и разбойничьи шайки разоряли римскую Европу, стали осознавать свою ответственность за ее судьбу. Основывать в «римской» Европе собственные государства (или, во всяком случае, пытаться их основывать). Поднимать на щитах своих царей (переняв римский обычай поднимать на щите новопровозглашенных императоров, приветствуя их поднятыми копьями). И даже делиться избытком своей силы и боевого духа с неприятелем. С приходящим во все больший упадок Римом. С «мировой» державой, которая возможно, давно бы перестала существовать без германских вспомогательных войск и без великих полководцев германского происхождения. И в первую очередь – без готских «федератов», пусть даже становившихся порою ренегатами.

На протяжении последующих десятилетий события развивались, как будто по написанному кем-то заранее сценарию, сменяя друг друга с головокружительной быстротой, во все ускоряющемся темпе. На службу Риму, в «федераты», пошли не «царские готы», не привычные к славе и сильной государственной власти восточные, «днепровские», готы – остготы, присоединившиеся к гуннам. А западные готы, вестготы, породившие великих правителей и выдающихся военачальников. И попытавшиеся создать себе на римских землях царство во главе с собственным царем. Хотя еще и не оправившись толком от страха, который на них нагнали гуннские «кентавры».

Характерной особенностью истории вестготов было противостояние вождей - сначала Ариариха и Аориха, впоследствие же – Атанариха и Фритигерна. Во всяком случае, они были самыми знаменитыми «князьками» готов (Иордан), наиболее авторитетными представителями целой группы высших представителей готской родовой знати. Об этом мы узнаем из душераздирающего по своей драматичности повествования Иордана об «измене» Фритигерна сначала Атанариху, а затем - Римской империи, которой он поклялся хранить нерушимую верность:

«Их (готов – В.А.) постигли, - как это бывает с народом, когда он еще непрочно обосновался на месте, - оскудение и голод; тогда приматы («примат» - латинский аналог германского «фуристо», «первый», т.е. «князь» - В.А.) их и вожди, которые возглавляли их вместо королей (т.е. царей – очередное указание на узурпацию власти над готами Фритигерном «со товарищи» - В.А.) - а именно Фритигерн, Алатей (Алафей – В.А.) и Сафрак, сострадая нуждам войска, попросили римских полководцев Лупицина и Максима открыть торжище. И действительно, на что только не вынудит пойти "проклятая золота жажда" (которую римляне – заметим в скобках – любили приписывать кому угодно – карфагенянам-пунам, гуннам, готам и вандалам, но только не себе, любимым! – В.А.)? (римские – В.А.) Военачальники, побуждаемые алчностью, пустились продавать (своим новым готским «союзникам», отдавшимся под покровительство «Вечного Рима» - В.А.) не только мясо, баранье или бычье, но даже дохлятину - собачыо и других нечистых животных, причем по высокой цене; дело дошло до того, что любого (готского – В.А.) раба продавали за один хлеб или за десять фунтов говядины. Когда же ни рабов, ни утвари не стало, жадный купец, требовал у побежденных нуждой их сыновей. Видя в этом спасение своих детей, родители поступают, следуя рассуждению, что легче потерять свободу, чем жизнь: ведь милосерднее быть продану, но питаему в будущем, чем оставаться у своих, но умереть».

В приведенном выше отрывке из «Гетики» Иордан описывает последний, самый глубокий кризис вестготского народа в дни Атанариха и Фритигерна. «Раздрай», фактически приведший к образованию у готов двух отдельных «государств». Но и вызвавший у готов приступ столь яростной ненависти к Риму и римлянам, которая, пожалуй, не уступала ненависти к ним гуннского царя с готским именем (или прозвищем) Аттила. В отличие от Фритигерна, умудренный жизнью Атанарих, вероятно, старший годами (понимание приходит с опытом) судья-«юдекс» готского народа, не питал ни малейших иллюзий в отношении жителей восточной половины Римской империи. Он предвидел, что для греков, сирийцев и всякого рода метисов «Второго Рима» голодные и отчаявшиеся готы станут желанным объектом безжалостной эксплуатации. Не только Иордан, но и другие античные авторы – например, Аммиан Марцеллин – подробно описывали, как все происходило. Как римляне сначала разрешали переправляться через Истр из «Готтиуды» только безоружным, беззащитным, безответным готским женщинам и детям, сочтя этих беженцев самой желанной и легкой добычей. Как «ромеи» потребовали от готов-мужчин сдать оружие. Как продавали им собачью падаль за полновесное золото (награбленное в свое время готами, возможно, на римских землях, но ведь «чужими грехами свят не будешь» - как христиане, римляне должны были это знать).

«… во главе военных сил (Восточного Рима – В.А.) стояли как на подбор ЛЮДИ С ЗАПЯТНАННЫМ ИМЕНЕМ (выделено нами– В.А.). На первом месте были Лупицин и Максим, первый — комит во Фракии, второй — командир, вызывавший к себе ненависть, оба они могли соперничать между собою в неосмотрительности. Их зловредное корыстолюбие было причиной всех бед. Оставляя в стороне другие проступки, которые названные командиры или другие при их попустительстве позволили себе самым позорным образом в отношении переходивших к нам (римлянам – В.А.) иноземцев (готов – В.А.), ничем до этого не провинившихся, я расскажу об одном столь же постыдном, сколь и неслыханном деянии, которое не могло бы быть признано извинительным, даже в глазах судей, замешанных в этом деле. Пока варвары, переведенные на нашу сторону, терпели голод, эти опозорившие себя командиры завели постыдный торг: за каждую собаку, которых набирало их ненасытное корыстолюбие, они брали по одному рабу и среди взятых уведены были даже сыновья старейшин»

(«Деяния»).

Голод, терзавший готских беженцев, доверившихся алчным римлянам, был, вероятно, попросту невыносим. Весь народ готов, видимо, настолько обессилен, что позволил совершиться этому позору.

Правда, свое оружие готы сохранили. И у Фритигерна, к которому они присоединились, после ухода в горы разъяренного их изменой Атанариха, скоро появились все основания одобрить это решение:

«Случилось в то бедственное время, что Лупицин, как римский военачальник, пригласил готского князька Фритигерна на пир, сам же замыслил против него коварный обман. Фритигерн, не подозревая об обмане, пришел на пиршество с небольшой дружиной и, когда угощался в помещении претория, услышал крик несчастных умерщвляемых: солдаты военачальника по приказу последнего пытались перебить его товарищей, запертых в другой части [здания]; однако резко раздавшийся голос погибающих отозвался в настороженных ушах Фритигерна; поняв и открыв обман, он обнажил меч, покинул пир, с великой отвагой и стремительностью избавил своих соратников от угрожавшей им смерти и воодушевил их на избиение римлян. Воспользовавшись случаем, эти храбрецы предпочли лучше погибнуть в сражении, чем от голода, и вот тотчас же поднимают они оружие, чтобы убить Лупицина и Максима. Этот самый день унес с собой как голод готов, так и безопасность римлян. И начали тогда готы, уже не как пришельцы и чужаки, но как [римские] граждане и господа повелевать землевладельцами и держать в своей власти все северные области (восточной половины Римской «мировой» империи – В.А.) вплоть до Данубия» (Иордан).

Бешенство, вызванное в обманутых имперскими чиновниками «варварах» невыносимо подлым поведением «ромеев», было неописуемым. Как вспоминал в своей «Римской истории» Аммиан, римские воины даже не могли уснуть в своих палатках от страха перед «бешеными» готами. Позорные воспоминания о неслыханном унижении, пережитом каждым готом, каждой готской семьей на земле римских «союзников», привело к результату, которого и следовало ожидать. К беспощадному опустошению всей римской Фракии «взбесившимися» готами. В союзе с сарматами, т.е. аланами-асами (такими же светловолосыми и светлоглазыми, как асы нордической мифологии). А также, согласно ряду источников - с гуннами (отнюдь не едиными, как и сами готы - не зря ведь часть гуннов поддерживали еше готов Винитария в борьбе с гуннами Баламбера). Не без помощи римских подданных, недовольных «своей, родной» имперской властью. И в первую очередь – злоупотреблениями ненасытных чиновников налоговой службы.

Доведенные до белого каления, «они (готы «со товарищи» - В.А.) рассеялись по всему берегу Фракии и шли осторожно вперед, причем сдавшиеся сами римлянам, их земляки, или пленники указывали им богатые селения, особенно те, где можно было найти изобильный провиант. Не говоря уже о «врожденной дерзости», большим подспорьем было для них то, что «каждый день присоединялось к ним множество земляков из тех, кого продали в рабство купцы, или тех, что в первые дни перехода на римскую землю, мучимые голодом, продавали себя за глоток скверного вина или за жалкий кусок хлеба. К ним присоединилось много рабочих с золотых приисков, которые не могли вынести тяжести налогов; они были приняты с единодушным согласием всех и сослужили большую службу блуждавшим по незнакомым местностям готам, которым они указывали скрытые хлебные склады, места убежища жителей и тайники. Только самые недоступные или лежавшие далеко в стороне места остались не задетыми при их передвижениях. Не разбирали они в своих убийствах ни пола, ни возраста и все предавали на своем пути страшным пожарам; отрывая от груди матери младенцев и убивая их, брали в плен матерей, забирали вдов, зарезав на их глазах мужей, через трупы отцов тащили подростков и юношей, уводили, наконец, и много стариков, кричавших, что они достаточно уж пожили на свете. Лишив их имущества и красивых жен, скручивали они им руки за спиной и, не дав оплакать пепел родного дома, уводили на чужбину» («Деяния»).

Видимо, зря все-таки корпел Вульфила над сокращением Священного Писания, «вымарывая» из него самые кровожадные места. Или без этой «редактуры» просвещенные им готы вели бы себя еще хуже?..

После ряда сражений с неясным исходом в 378 г. произошла кровавая бойня под Адрианополем, нынешним Эдирне в европейской Турции. Разгром, ставшей для римлян не просто вторыми Каннами, но, поистине, репетицией Армагеддона, Страшного суда. Ибо отношение вестготов к римлянам, к своей собственной судьбе, роли и задаче на римской земле изменились самым решительным образом. Кровавое поле битвы под Адрианополем стало началом и исходной точкой великих готских завоевательных походов через всю оцепеневшую от страха римскую Европу. Нам с вами, уважаемый читатель, очень повезло. Ибо, на наше счастье, как раз Адрианопольская битва (а точнее говоря - резня) была описана ее непосредственным участником (с римской стороны). И это описание дошло до нас. Аммиан Марцеллин описал ее нам не только со всей обстоятельностью и профессионализмом римского штабного офицера. Но и с присущим ему литературным талантом, помноженным на незабываемые личные впечатления и воспоминаниями о том страшном дне. О «черном дне» римских вооруженных сил. Сначала Аммиан излагает краткую предысторию разгрома римских легионов «варварами». Описывая принятие арианским автократором Востока Флавием Валентом II рокового решения отклонить миротворческую миссию присланного в римский лагерь готами христианского (по всей видимости – арианского) пресвитера. И напасть на своих готских единоверцев. Причем напасть на «варваров» в одиночку, не дожидаясь подхода войск императора Запада Флавия Грациана (чтобы не делить с ним победных лавров!). Силами одной своей армии. К тому же давно не кормленной. «Людей и лошадей мучил страшный голод» («Деяния»).

Затем историк как бы вводит нас в самую гущу битвы под Адрианополем:

«Со всех сторон слышался лязг оружия, неслись стрелы. Беллона (римская богиня войны – В.А.), неистовствовавшая со свирепостью, превосходившей обычные размеры, испускала бранный сигнал на погибель римлян; наши начали было отступать, но стали опять, когда раздались задерживающие крики из многих уст. Битва разгоралась, как пожар, и ужас охватывал солдат, когда по несколько человек сразу оказывались пронзенными копьями и стрелами. Наконец, оба строя столкнулись наподобие сцепившихся носами кораблей, и, тесня друг друга, колебались, словно волны во взаимном движении. Левое крыло подступило к самому табору (готскому кругообразному укреплению из повозок, т.н. вагенбургу, или карраго - от «каррус», т.е. «повозка», и «хаго», или «гаго», т.е. «забор», «ограда», «заграждение» – В.А.), и если бы ему была оказана поддержка, то оно могло бы двинуться и дальше. Но оно не было поддержано остальной конницей, и враг сделал натиск массой; оно было раздавлено, словно разрывом большой плотины, и опрокинуто. Пехота оказалась, таким образом, без прикрытия, и манипулы (римские подразделения по двести человек, состоявшие из двух центурий каждая, получившие свое название от навершия боевого значка, имевшего форму человеческой руки, по-латыни: «манус» - В.А.) были так близко один от другого, что трудно было пустить в ход меч и отвести руку. От поднявшихся облаков пыли не видно было неба, которое отражало угрожающие крики. Несшиеся отовсюду стрелы, дышавшие смертью, попадали в цель и ранили, потому что нельзя было ни видеть их, ни уклониться (несомненно, стреляли из луков по римлянам, в первую очередь, гуннские союзники Фритигерна, поскольку сами готы, как и сарматы, никогда не были народом лучников, предпочитая оружие ближнего боя, хотя и использовали, впрочем, порой, в качестве метательного оружия тяжелые дубины, закаленные в огне - В.А.)» (Аммиан).

Очевидно, Аммиан описывает истребление большей части римской пехоты в холмистых окрестностях Адрианополя, за чьими спасительными стенами уже не могло укрыться разбитое императорское войско. Каждый овраг и лог, каждая ложбина и лощина превращались в смертельную западню. Римские легионарии и ауксилиарии, сгрудившиеся, вынужденные сражаться в страшной тесноте и давке, были в куда менее выгодном положении, чем сохранявшие подвижность готы с их союзниками (конными аланами и гуннами), чьи стрелы и дротики не знали промаха.

«Когда же высыпавшие несчетными отрядами варвары стали опрокидывать лошадей и людей, и в этой страшной тесноте нельзя было очистить места для отступления, и давка отнимала всякую возможность уйти, наши в отчаянии взялись снова за мечи и стали рубить врага, и ВЗАИМНЫЕ (выделено нами – В.А.) удары секир (уважаемый читатель, вероятно, обратил внимание на наличие такого типично германского оружия, как боевые топоры, и у «варваров», и у «римлян» - по большей части – тех же «варваров» - В.А.) пробивали шлемы и панцири. Можно было видеть, как варвар в своей озлобленной свирепости с искаженным лицом, с подрезанными подколенными жилами, отрубленной правой рукой или разорванным боком, грозно вращал своими свирепыми глазами уже на самом пороге смерти; сцепившиеся враги вместе валились на землю, и равнина сплошь покрылась распростертыми на земле телами убитых. Стоны умирающих и смертельно раненых раздавались повсюду, вызывая ужас. В этой страшной сумятице пехотинцы, истощенные от напряжения и опасностей, когда у них не хватало уже ни сил, ни умения, чтобы понять что делать, и копья у большинства были разбиты от постоянных ударов, стали бросаться лишь с мечами на густые отряды врагов, не помышляя уже больше о спасении жизни и не видя никакой возможности уйти…»

Исход той эпохальной битвы римлян с «варварами» окончательно решила тяжелая готская конница, которая вернулась (на поле боя – В.А.) с Алафеем и Сафраком во главе вместе с отрядом столь же тяжело вооруженных аланов. «Как молния появилась она с крутых гор и пронеслась в стремительной атаке, сметая все на своем пути» (Аммиан).

Данное беспристрастным Аммианом описание Адрианопольской резни не дает нам общей картины построения войск противоборствующих сторон и хода сражения. Но из него явствует, что римское войско было окружено, отрезано и заперто на холмистой местности. В результате безмерной переоценки августом Востока Валентом II своих собственных сил и фатальной недооценки им сил противника. Единственным римским военачальником, предостерегавшим злополучного императора от недооценки готов и их военного могущества, был «магистр эквитум» (начальник конницы) Виктор, сармат по происхождению - типичный «федерат». «Варвару» Виктору, поседевшему на римской службе (именно он активно участвовал в «челночной дипломатии» перед заключением «тильзитского» мира с «тиудансом» Атанарихом посреди полноводного Истра), наверняка не раз приходилось иметь дело с готами (и своими соплеменниками-сарматами, союзными готам). Поэтому он настоятельно советовал императору, взяв готский стан в окружение, дождаться подкреплений из западной половины империи, которые обещал прислать август римского Запада Флавий Грациан. Но август римского Востока Флавий Валент и окружавшие его льстецы, уверенные в легкой победе, сочли сарматского «федерата» пораженцем (если не тайным ренегатом). И, вопреки всем предостереженьям осмотрительного Виктора, перешли в гибельное для римлян наступление. Забыв древнее правило римских стратегов: никогда не пренебрегай противником, каким бы ничтожным и слабым тот ни казался.

Судя по всему, римляне ошибались и в оценке численности готского народа-войска. По недостоверным донесениям лазутчика, готов было не более десяти тысяч. Эта ложная разведывательная информация (если не прямая «деза» - возможно, лазутчик был готом или иным ненавистником империи вообще либо императора Валента – в частности) укрепила уверенность августа Нового Рима в конечном успехе. Значит, римлян было под Адрианополем не меньше двенадцати или даже пятнадцати тысяч опытных бойцов (хотя и спешно набранных из разных легионов). Готов же «со товарищи», коль скоро они обладали в действительности подавляющим численным превосходством и смогли нанести опытным легионерам сокрушительное поражение, было, по меньшей мере, тысяч тридцать (если не все сорок, хотя никак не сто - утверждавшие последнее греко-римские авторы полностью оправдывали пословицу «у страха глаза велики»). Весьма внушительная военная сила для той эпохи римской истории (в которую, по оценкам историков, во всей Европе, включая «Скатинавию», насчитывалось не больше 6 миллионов германцев). В отличие от Иордана и некоторых его современников (чуждых военному делу и в армии никогда не служивших), непомерно преувеличивающих численность тогдашних армий, профессиональный военный Аммиан, ветеран множества компаний, как раз в данном вопросе вполне достоин доверия.

Значит, под Адрианополем готы «со товарищи» (о численности присоединившихся к «варварам» римских перебежчиков мы можем только догадываться) пошли «ва-банк». Выставив в поле против римлян всех способных носить оружие (включая захваченное у римлян). Развязав против римского самодержца Валента, так сказать, всенародную войну. Памятуя о постигшем их при переходе через Истр всенародном несчастье, отучившем их доверять римлянам. Одержанная готами победа была полной, полнее и быть не могло. В жестокой сече под Адрианополем пало тридцать пять римских трибунов (включая командующих легионами). Бежали все, кто уцелел. Даже славившиеся особой стойкостью армянские конные отряды. Даже «вернейшие из верных» - германцы-батавы, лучшие кавалеристы римской армии со времен Клавдия Друза Германика – пасынка Октавиана Августа. Сам восточный император Флавий Валент не пережил «черного дня» своих легионов. Правда, он не доблестно пал в жестокой сече с готами (как, скажем, в свое время – общеримский император Деций, сбитый готскими «варварами» в бою с коня в болото и в этом болоте утонувший). А погиб мучительной и совсем не героической смертью уже после боя. Утверждали, что: «Валент не сразу испустил дух, но несколько кандидатов и евнухов (как же без них? – В.А.) отнесли его в деревенскую хижину и скрыли на хорошо отстроенном втором этаже (как видно, не такие уж плохие были у иных крестьян Второго Рима хижины! – В.А.). Пока там ему делали неопытными руками перевязку, хижину окружили враги, не знавшие, кто он. Это и спасло его от позора пленения. Когда они (готы – В.А.) попытались сломать запертые на засовы двери и их стали обстреливать сверху, то, не желая терять из-за этой задержки возможности пограбить, они снесли вязанки камыша и дров, подложили огонь и сожгли хижину вместе с людьми. Один из кандидатов, выскочивший через окно, был взят в плен варварами. Его сообщение о том, как было дело, повергло в большое горе варваров, так как они лишились великой славы взять живым правителя римского государства. Тот самый юноша, тайком вернувшийся потом к нашим, так рассказывал об этом событии» («Деяния»).

В первую очередь победоносные германцы были раздосадованы, думается, тем, что лишились огромного выкупа. Который непременно получили бы за Валента II, попадись он им живым. Возможно, богачам Второго Рима пришлось бы отвалить «варварам» за плененного теми императора Востока столько золота, сколько Валент весил (а весил он немало). Но и без того роковой для римлян день 9 августа 378 г. принес готам «со товарищи» несметную добычу. И, самое главное, им удалось окончательно сломить вооруженное сопротивление восточных римлян. Военная фортуна (или Фрауйя-Христос) отдали готам на поток и разграбление всю Фракию до самого Босфора. Специфическое расположение Адрианополя на трех реках делало поле битвы настолько тесным, что неистовое «бешенство» готов не могло не восторжествовать над легионами и ауксилиями армии константинопольского императора, лишенными свободы маневра. Римляне оказались неспособными даже на организованный отход. Мало того! Когда отважный сармат Виктор попытался собрать горсть воинов, чтобы вывести из сечи раненого августа Востока, он не смог найти никого, кто был бы готов за ним последовать. «И в гиблом бегстве потерялся» (как сказал бы греческий трагик Эсхил).

Так что под Адрианополем римские легионы и ауксилии пережили не просто разгром, а форменную катастрофу. Аммиан приводит скорбный список вельмож, сановников и представителей нобилитета римского Востока, нашедших в этот день смерть на кровавом поле брани. «Варварами» были убиты магистр педитум (командующий пешими войсками) Себастиан (Севастиан), его предшественник на этой должности Траян; комес стабули (начальник императорской конюшни) Валериан, магистр оффиций (заведующий дворцовым управлением) Эквиций. Среди павших трибунов был трибун промотов - римской отборной конницы - Потенций, сын магистра милитум Урсицина, давнего друга и соратника самого Аммиана. «Уцелела, как известно, только треть (римского – В.А.) войска» («Деяния»). Все разбежались, кто куда…

После краткого некролога сожженному заживо готами августу Востока Валенту, Аммиан описывает, как готы безуспешно попытались взять Адрианополь, отчаянно обороняемый римскими чиновниками, гражданами и уцелевшими воинами. Возможно, все еще пребывавшие во власти охватившего их бешенства и ненависти к римлянам, готы сами лишили себя плодов одержанной победы, ожидавшей их в «городе Адриана» богатой добычи и хранившихся там сокровищ покойного севаста Валента. Добытых «жадным до чужого добра» восточно-римским августом-арианином «неправыми путями». Ибо: «В стремлении заполучить большие богатства он не знал меры» (Аммиан). Триста римских пехотинцев, стоявших на самом бруствере, «построившись тесным клином», вышли из города, чтобы перейти на сторону осаждающих (судя по клинообразному построению и попытке переметнуться к готам, эти «римские мужи» сами, вероятно, были готами или, во всяком случае, германцами!). Но ратоборцы Фритигерна перебили их всех до единого. Другие осажденные, наблюдавшие со стен и башен за бойней, учиненной готами под стенами города, сделали из происшедшего надлежащие выводы. И больше перебежчиков не было. Защитники Адрианополя, знавшие теперь, что пощады им не будет, бились с примерной стойкостью.

В конце концов готов утомили сопряженные с немалыми потерями, но неизменно безуспешные попытки взять Адрианополь приступом. Сняв осаду, они присоединились к своим соратникам, грабившим беззащитную сельскую местность. Сопряженных с этим ужасов Аммиан уже не описывает. Зато не без удовлетворения сообщает о решительных действиях военного магистра Юлия, командующего (восточно-)римскими войсками «по ту сторону Тавра»: «Получив известие о несчастьях, произошедших во Фракии, он отдал относительно всех готов, которые были приняты до этого на службу и распределены по разным городам и укреплениям, тайный приказ ко всем их командирам, — все были римляне, что в наше время случается редко (еще одно свидетельство прогрессирующей варваризации римской армии, коснувшейся даже высшего командного состава – В.А.), - в котором повелевал всех их, как по одному сигналу, в один и тот же день, вызвать в предместье как бы для выдачи обещанного жалованья и перебить. Это разумное распоряжение было исполнено без шума и промедления, и благодаря этому восточные провинции были спасены от великих бедствий» («Деяния»).

Что ж, дело известное, «хороший варвар – мертвый варвар»…

Аммиан завершает книгу XXXI своей «Римской истории» главой о смерти августа Востока Валента и следующими словами: «в эти дни магистр армии по эту сторону Тавра, Юлий, отличился решительным поступком, имевшим спасительные последствия <…> Вот что я, бывший солдат и грек по происхождению, изложил по мере сил, начав от правления Цезаря Нервы и доведя рассказ до гибели Валента. Я обещал в труде своем представить истину и нигде, как думаю, сознательно не отступил от этого обещания умолчанием или ложью. Остальные события пусть опишут другие, более сильные, чем я, имеющие преимущество молодых лет и учености. Если же они - будь это им угодно - примутся за подобное, то мой им завет - дать своей речи более высокий полет».

Позднейшая историография воздала Аммиану по заслугам. Он по праву считается одним из наиболее правдивых и достойных доверия античных историков. Ибо не просто оправдывает или осуждает того или иного героя своих «Деяний», но и неизменно приводит достаточно веские доводы в поддержку своей позиции. Правда, роль современника и очевидца связана и с определенными недостатками изложения. Особенно заметными при описании Аммианом Марцеллином событий последнего года, описанного в «Деяниях», и нескольких предшествующих лет. Заметно, что, потрясенный шумом битвы, гибелью друзей, и увлеченный ходом действия, стремительно разворачивающегося у него на глазах, историк поневоле отводит первостепенное место личным переживаниям и впечатлениям, как бы отодвигая на второй план события, действительно важные для истории – роковое решение императора Востока Валента II и эпохальные последствия этого решения.

И лишь наблюдателю, находящемуся в большом историческом отдалении, бросается в глаза происшедшая резкая перемена обстановки. Всего за несколько лет мучимые голодом и страхом, обездоленные готские беженцы, отчаявшиеся устоять перед гуннским натиском и готовые поселиться в Римской «мировой» империи из милости, на любых, пусть даже самых унизительных, условиях, превратились в могущественную силу. Это преображение вестготских общин произошло под воздействием постигшего их огромного несчастья и вызванного им всплеска ненависти к римлянам. Но то, что готские мигранты смогли одержать столь убедительную военную победу над прославленными римскими легионами – «непобедимыми и легендарными» (говоря словами известной песни советских времен), было, возможно связано с тем, чему готы научились всего двумя-тремя годами ранее в борьбе с гуннами. А научились готы подвижным, мобильным способам ведения боя, активному использованию конницы (не только алано-сарматской, но и своей собственной), стрелков из лука (правда, преимущественно не своих собственных, а союзных готам гуннских). В отличие от других германцев, традиционно отдававших предпочтение ударному клинковому и древковому оружию ближнего боя. А из дальнобойного оружия применявших в основном метательные копья.

Фритигерн, во всяком случае, хорошо усвоил данный готам гуннами урок (об Алавиве после 377 г. ни один источник не упоминает; возможно, он пал жертвой коварства Лупицина).

Но готы не уяснили себе чего-то другого. Возможно, даже более важного. Что после столь масштабной победы они фактически стали хозяевами «Ромейской василии». А быть хозяином – не значит грабить свое собственное достояние. Что, поселившись в новом доме, следует заботиться о его сохранности – от подпола до чердака. Но откуда было готам взять это понимание? Ведь они, подобно вандалам, аланам и гуннам, не были привычны к жизни в собственном доме. Они проносились, как разрушительный вихрь, по градам и весям, оставляя за собой море крови и слез…ну, и, разумеется, пустые сундуки. Однако, в общем, после их набегов ничего, по сути дела, не менялось. Фритигерн не сумел воспользоваться плодами победы, двинуться дальше, на Царьград. Чтобы провозгласить себя там императором. И принять бразды правления из рук до смерти перепуганных скопцов и коррумпированных «просвещенных» вырожденцев, воображавших, что повелевают миром с берегов Фракийского Боспора…

Оказавшийся не способным оценить всего масштаба собственной победы, Фритигерн дал римлянам время собраться с мыслями и с силами. Назначив уже знакомого нам опытного полководца Феодосия, или же Теодозия, из рода знаменитого воителя Траяна (при котором Римская империя распространилась на Востоке до Персидского залива) главнокомандующим войск, брошенных на вестготов, царьградские олигархи не замедлили провозгласить его в 379 г. императором Востока. Под пером бесчисленных велеречивых клириков-кафоликов новоиспеченный август, яростный гонитель арианства и ревнитель православия, вошел в историю под прозвищем Великого.

В пользу справедливости присвоения ему этого прозвища говорят такие факты, как запрет Феодосием I Великим всех вероисповеданий, кроме православной христианской веры, упразднение им в 393 г. Олимпийских игр (чисто языческих по духу и происхождению) и объединение Феодосием под своим скипетром обеих половин Римской державы (394). Хотя он правил империей, объединенной им (в последний раз за всю ее историю) всего лишь пару месяцев (394-395). А после смерти Феодосия I Римская империя окончательно разделилась на западную и восточную часть.

Против присвоения ему прозвища «Великий» говорит зверская жестокость, с которой этот суровый воин, рано лишившийся отца (магистра конницы при императоре Запада Валентиниане, казненного по проискам придворных интриганов в 376 г.), подавлял восстания и волнения собственных подданных. Кровавые бани, устроенные Феодосием своим строптивым подданным в Фессалонике в 390 г., а год спустя – в Александрии, могут сравниться разве что с массовым истребленьем новгородцев при разгроме Новгорода другим благоверным государем - Иоанном Грозным в 1569 г. Не зря святитель Амвросий Медиоланский даже не впустил августа Феодосия Великого в храм Божий, пока благочестивый император не покается в пролитой им невинной крови.

Вместо того, чтобы перехватить Феодосия по пути из Испании в юго-восточную Европу и отнять у него империю, победоносные вестготы дали ему облапошить себя в ходе бесконечных переговоров. И истощить готские силы в ходе нескольких сражений и многочисленных стычек. Как прикажете обрисовать иначе ситуацию, в которой победитель непонятным образом вдруг превратился в побежденного? Ситуацию, в которой расправивший плечи готский народ, способный, при желании, легко захватить и сохранить за собой ВСЕ, согласился удовольствоваться отдельными (причем отнюдь не самыми богатыми) римскими землями? Своего рода «резервациями», отведенными готским военным поселенцам «по всемилостивому повелению благочестивого василевса ромеев»?

Это повторялось постоянно. Т.н. «варвары» давно уже, благодаря своему мужеству и боевому духу, достигли в римском войске высших должностей и почестей. Вплоть до званий военных магистров, патрициев, членов сената (или, по-гречески, синклита). И даже удостаивались занесения в «фастес консулярес» – консульские фасты (ежегодные списки высших должностных лиц – консулов, бывших в прежние времена правителями Римской республики и оставшихся в имперскую эпоху обладателями, пусть и не дававшего реальной власти, но по-прежнему весьма престижного консульского титула). Германцы и тесно связанные с ними, не менее доблестные, сарматы, или же аланы, занимали самые ответственные посты. Готы Сар, Аспар и Гайна, вандал (по отцу) Стилихон были лишь самыми известными из них. Из многих десятков «федератов», выделявшихся своими выдающимися воинскими качествами и талантами из среды римского высшего командного состава. Не говоря уже о среднем. Но в решающие моменты, в ходе переговоров, когда решались важнейшие вопросы, народы, из среды которых выходили эти «столпы империи ромеев», всякий раз шли по пути наименьшего сопротивления. Довольствуясь выплатой римлянами дани (замаскированной под жалованье за охрану «мирными» варварами «нерушимых» римских границ от других, «немирных» варваров) и предоставлением им римских земель для поселения. Хотя могли получить все и сразу. Тот несомненный факт, что «варвары» все еще стремились не разрушить, а лишь использовать империю, римскую великую державу, сразу бросается в глаза. Представляя собой, возможно, самую наглядную поведенческую параллель между вестготским племенным союзом и действующим одновременно с ним остготско-гуннским союзом разбойников. Государство оставалось неоспоримо римским. Ибо ни предшественники Аттилы, ни преемники Германариха явно не знали, чем им заменить Римскую империю. И потому «варвары», польщенные вниманием «культурных» римлян, охотно принимали милостиво протянутую им руку императора Феодосия. Хотя тот беззастенчиво и постоянно похищал или присваивал себе плоды всех одержанных ими ради него и для него побед и, в своем православном рвении, притеснял их веру. Хотя благочестивый император всегда был и оставался скорей безжалостным военачальником, чем милостивым «отцом отечества (и всех своих подданных)». Хотя… а, впрочем, хватит… Сказанного более чем достаточно. Приведем в подтверждение нашей мысли лишь краткую цитату замечательного, на наш взгляд, отечественного популяризатора истории Валентина Дмитриевича Иванова из авторских комментариев к его увлекательной и правдивой книге «Русь Изначальная» - пожалуй, лучшему в русской художественной литературе произведению о взаимотношениях «ромеев» с «варварами» (включая наших готских, и не только готских, предков, несомненно, очень удивившихся бы, в случае своего воскрешения, царящей в наши дни на всей Руси Великой несколько неожиданной для первой половины XXI столетия безудержной «византофильской аллилуйщине»):

«Тут со всей очевидностью выяснилось, что готы не задавались целью завоевания империи, они защищали справедливость так, как они ее понимали».

Похоже, Царь Небесный воздал царю земному Феодосию сторицей за столь важную заслугу, как созыв Никейского собора с целью укрепления и консолидации молодой христианской веры. Фритигерн внезапно умер. А непреклонный Атанарих даже согласился, как мы знаем, удостоить Новый Рим своим посещением. Чтобы угодить в гостепримные объятия римского самодержца Феодосия, готового, в своей неизреченной милости, к «братскому» примирению с «заблудшим», но великодушно им прощенным готом. И даже вышедшего запросто пешком навстречу готскому «судье», прибегнувшему к его высочайшему покровительству. «Кто старое помянет – тому глаз вон (а кто забудет, тому – два)»... Обласканный благочестивым василевсом, бесприютный Атанарих выразил свой восторг в проникновенных словах, донесенных до нас Иорданом: «Император - это, несомненно, земной бог, и всякий, кто поднимет на него руку, будет сам виноват в пролитии своей же крови» («Гетика»). Мы также знаем, что вскоре после примирения с благочестивым василевсом, «юдекс» готов тихо опочил в «царственном граде» на Босфоре. Почил, как говорится, с миром. Впрочем, никому доподлинно не ведомо, не подмешал ли некий услужливый скопец «лучшему из готов» что-нибудь в пиршественную чашу. Или в лекарственное питье. Темна вода во облацех… Мы ничего о тайне смерти Атанариха не знаем. И никогда узнать не сможем. Потому что вряд ли хор панегиристов василевса Константина I пел более слаженно, чем хор панегиристов василевса Феодосия, удостоившегося от Бога милости не только избежать покушения со стороны своего военачальника Луция (пытавшегося возродить язычество), но также пережить Фритигерна и Атанариха. Аларих же в то время был еще ребенком. Предоставленной Римской империи, по милости небес, двенадцатилетней передышкой она воспользовалась для обуздания готского могущества. Постаравшись завлечь буйных простодушных «варваров» в «ласковые сети» римского утонченного «искусства жизни».

Общеримский август Феодосий I Великий, «друг готов» (как называет его Иордан), охотно приглашал к себе своих противников (естественно, поодиночке). Принимая их радушно, дружелюбно, хлебосольно, всячески стремясь их обласкать. И эти грубые вояки, как медведи, которых ласковые укротители почесывают за ухом, наслаждались тем, что константинопольские чаровницы терлись своей нежной, благовонной от восточных притираний кожей об их медвежью шкуру, позволяли им себя ласкать своими медвежьими лапами, опьяняя их непривычными дикарям на вкус пряными винами. Естественно - цельными, без примеси воды. Можно себе представить, как над облапошенными «варварами» втихомолку потешались хитрые и просвещенные «ромеи». «Ваше благородие, госпожа чужбина,/ Сладко обнимала ты, да только не любила / В ласковые сети постой, не лови…»

Впрочем, возможно, император Феодосий I и впрямь испытывал определенную слабость (или даже привязанность) к добродетельным, «не испорченным цивилизацией» готским богатырям. Чью верность своим моральным принципам, своему «кодексу чести», в конце концов, восхвалял в «Германии» еще Корнелий Тацит. Интересно, обладал ли автократор Флавий Феодосий I в самом деле, а не только в представлениях своих панегиристов, таким же гармоничным, истинно царственным, телосложением, как его предок император-воитель Траян и германцы у Тацита? И такими же белокурыми волосами (вообще-то типичными для германцев, а не для уроженцев Испании, вроде него)? Сходный во многих отношениях с Траяном, получившим от благодарных римлян титул «Наилучший» (Оптим), он, однако, отличался от своего доблестного предка способностью обуздывать свою природную воинственность и страсть к завоеваниям. Что, впрочем, не мешало самодержцу Феодосию исполнять с честью, «по-траяновски», свой воинский долг, когда вести войну было необходимо. Иначе он, несмотря на свои христианские добродетели, не удостоился бы прозвища Великого. Ибо данный эпитет мог прилагаться только к государю, сочетавшему в себе качества доброго христианина и выдающегося военачальника. Панегиристы восхваляли также умеренность благоверного императора в телесных наслаждениях, помогавшую ему, чьим любимым времяпровождением были прогулки пешком, сохранить даже на склоне лет отменное здоровье. Равно как и присущие добродетельному августу высокие понятия о целомудрии, пристойности, благовоспитанности и порядочности как необходимых качествах всякого человека. А также о святости установленных природой и религией семейных уз. Что и было подтверждено изданными василевсом Феодосием законами (названным в его честь «Кодексом Феодосия», первым официальным сводом законов Римской империи, предвосхитившим во многом знаменитый «Кодекс Юстиниана»).

Похвалы восстановителю имперского единства, охотно привечающему «варваров», дабы они служили римским интересам, превращались в подлинные гимны, когда речь заходила о нем как представителе воинствующей церкви и разрушителе идольских капищ. «Император романорум» Феодосий I удостоился величайших похвал, скажем, от блаженного Иеронима Стридонского, за разрушение храма и идола Сераписа в Александрии – одного из семи чудес света, и в то же время - центра оппозиционных римскому самодержавию сил, выступавших против автократии под знаменем язычества (сегодня бы сказали - «родноверия»). Разрушение храма Сераписа (а заодно - Александрийского Музея - Храма Муз — религиозного, исследовательского, учебного и культурного центра не только греко-египетского, но и всего средиземноморского эллинизма, простоявшего восемьсот лет) сопровождалось, согласно некоторым источникам, очередным сожжением Александрийской библиотеки. Эту библиотеку, правда, жгли, по разным поводам, и до, и после Феодосия Великого, все, кому, так сказать, не лень. Римские императоры Гай Юлий Цезарь, Септимий Бассиан Каракалла, Луций Домиций Аврелиан, «господин и бог» Иовий Диоклетиан, арабский халиф Омар… «Но все же, все же, все же…». Рискуя прервать в очередной раз канву повествования, не могу не привести в данной связи любопытный исторический анекдот, касающийся отношения разных народов к книгам. По утверждению анонимного «Продолжателя Диона»: «Готы, вторгшись в пределы Римской империи и разорив среди прочего город Афины, собрали там все книги и хотели их сжечь. Некто из готов. считавшийся у них человеком весьма рассудительным, помешал этому, заметив, что римляне, посвящая досуг книгам, совершенно пренебрегают военным делом». Но это так, к слову…

Из всех православных иерархов только святой епископ Амвросий Медиоланский, обладавший широким кругозором, единственный христианин среди критиков последнего объединителя Римской державы (сплошь язычников), осмелился наложить на Феодосия церковное покаяние. Правда, не за сожжение книг, а во искупление «кровавой бани» в Фессалонике.

История кровавой фессалоникийской бойни и противостояния между августом Феодосием Великим и епископом Амвросием (оба были впоследствии причислены христианской церковью к лику святых) – не просто исторический анекдот. Ибо она не только освещает характер императора и стойкость князя церкви перед лицом императорской власти. Но и показывает, как действовали два сильных духом человека, являвшихся на рубеже IV и V вв. такими же соперниками, какими через несколько лет было суждено стать двум представителям следующего поколения – выдающимся военачальникам - Стилихону и Алариху. Двум германцам, числившимся (и тот, и другой!) на римской службе…

Амвросий Медиоланский (годы жизни: 340-397) был младшим сыном префекта претория, управлявшего Галлией, частью Испании, Британией и римской Германией. Т.е. обладавшего властью, почти равной императорской. Будущий епископ, проповедник и гимнограф происходил из семьи, принявшей христианство в начале IV в. Святая мученица Сотерия, пострадавшая в дни Диоклетиановых гонений, приходилась ему двоюродной сестрой. Один из четырех великих латинских учителей церкви, обративший в христианство и крестивший блаженного Августина Аврелия, Амвросий получил блестящее классическое образование в духе древних традиций римской родовой аристократии.

Высокообразованному молодому отпрыску знатного рода был открыт путь к высоким должностям. Поначалу карьера Амвросия носила чисто светский характер. Получив довольно краткие наставления в христианской вере, молодой римлянин некоторое время управлял североиталийской областью Лигурией в чине префекта. Но после смерти епископа Авксентия Медиоланского, неожиданно стал одним из кандидатов в его преемники. Такое в те времена не было чем-то необычным. Нам известно немало случаев избрания епископов разных городов их жителями путем голосования. «Пер аккламационем», как выражались в таких случаях римляне. Но в случае избрания Амвросия дело не обошлось без политической игры. Согласно житию святого, он самыми разными, даже сомнительными, способами сопротивлялся своему избранию. Но в действительности будущий епископ, вероятнее всего, проявил себя искусным тактиком. Тонким политиком, сумевшим вселить в клир Медиоланской епархии уверенность в будущем. И избранным в тридцатипятилетнем возрасте, как человек, готовый к компромиссам.

Амвросий не был неистовым фанатиком-идолоборцем вроде епископа Афанасия Александрийского. Все-таки сказывалось полученное им в юности классическое античное образование. Но он рассматривал церковь, членом которой стал после крещения и рукоположения в епископы, как некое особое царство. «Цивитас Деи», где не могло быть иного царя и иной власти, кроме Царя Небесного и его священнослужителей. Сложилась уникальная в своей парадоксальности ситуация. Церковник, которому, с учетом происхождения и образования, «светил» скорее императорский престол, чем епископская кафедра, противостоял мирянину, обретшему величие и императорский престол благодаря своей борьбе за христианство. Они были едины только в вере. Во всем же остальном не могли не стать противниками. Первыми контрагентами великого противостояния между церковной и светской властью, между священством и царством, под знаком которого проходила вся история христианской цивилизации вплоть до Нового Времени.

И в самом деле – то, что произошло в Медиолане, нынешнем Милане, между Феодосием и Амвросием, как бы предвосхищало то, что через семьсот лет после них произошло в итальянской Каноссе между императором «Священной Римской империи» Генрихом IV и непреклонным папой (епископом) римским Григорием VII. Разница была лишь в том, что император Феодосий действительно совершил тяжкий грех пред Богом и людьми. Повелев в приступе гнева истребить тысячи своих подданных. Когда после этих событий август Феодосий хотел помолиться в церкви, святой Амвросий не пустил его за храмовый порог, обвиняя в убийстве невинных и требуя покаяния.

Дело было весной 390 г. «Служилый» гот Ботерих (Бутерих) командовал императорскими войсками в провинции Иллирия (Иллирик). Свою власть он осуществлял с помощью «варварских», главным образом – готских – «федератов» на римской службе. Жители Фессалоник(и) – портового города с многочисленным плебсом (по-гречески – охлосом), чью горемычную, от трудного детства до нищей старости, жизнь кое-как скрашивали периодические государственные подачки в виде «хлеба и зрелищ» – любили колесничные бега не меньше, чем жители Рима и Константинополя, Александрии, Антиохии и Карфагена. Колесничие были популярны среди масс своих фанатов не меньше «звезд» современного «большого спорта». Поэтому приказ строгого моралиста Ботериха взять под стражу одного из самых популярных колесничих, снискавшего дурную славу своими сексуальными излишествами и оргиями, в т.ч. и с участием эфебов, т.е. мальчиков (что, по тогдашним представлениям, не соответствовало нормам христианской нравственности), вызвал возмущение черни. Плебс крупнейшего города Македонии восстал, требуя немедленно освободить колесничего из-под стражи. Как человека, необходимого для предстоящих скачек. Ботерих отказался удовлетворить требование цирковых фанатов. Разъяренные греки убили «традиционно ориентированного» готского сановника (легкомысленно ходившего по улицам без охраны), забросав его камнями (а заодно - и других императорских чиновников).

Наказание, которому благоверный василевс подверг мятежных фессалоникийцев, было настолько исключительным и необычным по своей изощренности, что вызвало среди историков немало споров. Феодосий повелел объявить о проведении цирковых игр на городском стадионе. С тем, чтобы заманить на стадион сторонников нетрадиционно ориентированного «народного героя»-колесничего. После чего воины императора должны были блокировать все выходы с ристалища и перебить запертую на цирковых трибунах городскую чернь. Согласно некоторым источникам, благочестивый август даже приказал истребить ЗАРАНЕЕ ОПРЕДЕЛЕННОЕ (выделено нами – В.А.) число горожан (предвосхищая тем самым большевицкую практику «разнарядок» на истребление «врагов советской власти», спускаемых «сверху» на «места» в ходе массовых «чисток»). Таким коварным способом Феодосий решил утолить жажду мести своих германских «федератов» за убитого бунтовщиками Ботериха.

Однако вскоре император умерил свой гнев, несмотря на то, что – к недовольству греков и римлян – всячески (а на взгляд «староримлян» - чересчур) заботился о своих варварах-«федератах». И срочно выслал в Фессалонику гонца, чтобы отменить уже отданный жестокий приказ. Но гонец опоздал. Массовое избиение любителей колесничных бегов уже состоялось. По разным оценкам, жертвой мечей и копий императорских наемников в амфитеатре Фессалоник пало от семи до пятнадцати тысяч человек. Узнав об этой бойне (повторенной впоследствии на царьградском ипподроме во время восстания «Ника» благоверным императором Юстинианом I – правда, в троекратном размере и без последующего покаяния), епископ Амвросий объявил, что не будет служить Божественную литургию в присутствии Феодосия, пока тот не очистится от пролитой крови, сотворив достойный плод покаяния.

Феодосий, естественно, «взвесил на весах благоразумия» всю тяжесть возможных последствий своего совершенного в приступе слепого гнева необдуманного шага. 18 августа 390 г. он, по настоянию епископа Амвросия, издал в Вероне указ, получивший силу закона, по которому приведение в исполнение смертных приговоров откладывалось на тридцать дней после их вынесения. Что можно расценивать как почти трогательную попытку императора, так сказать, защититься от самого себя. Но в то же время, разумеется – и как признание им своей слабости, которая могла оказаться для императора роковой. Епископ Амвросий простил самодержцу совершенное тем злодеяние только через восемь месяцев. Покаяние, которого епископ требовал от императора, тот принес на Рождество Христово 390 г. Феодосий, без знаков императорского достоинства, вошел в кафедральный собор Медиолана. Он с громким плачем многократно преклонил колена перед собравшейся в храме паствой, моля Бога о прощении за свой необдуманный приказ. Лишь после этого епископ Амвросий допустил покаявшегося в своем грехе императора к святому причастию.

Эта сцена, послужившая предметом и темой множества комментариев и произведений искусства, была в действительности лишь одним из многочисленных примеров противостояния духовной и светской власти. Конфронтации, в которой новая церковь неизменно одерживала верх над властью древних императоров.

Авторитет епископа Амвросия был так велик, что он оказывал влияние на всю политику императора Феодосия, создав тем самым создав значимый прецедент в отношениях государства и церкви.

Кроме случая с августом Феодосием Великим и епископом Амвросием Медиоланским, можно, в качестве примера противостояния «царства и священства», указать на вовлеченного в аналогичный конфликт с Феодосием I папу римского Сириция (384-399). Однако главной причиной конфликта, думается, была не столько политика императора в отношении к церкви, сколько склонность Феодосия продвигать готов на ведущие посты. Причем не только в отведенных им, как «федератам», пограничных областях Римской державы, но и в ее центральных областях. Амвросий, истинный, православный христианин-кафолик с языческим образованием и как бы хранитель духа и традиций древнего мира, в определенной мере олицетворял собой эзотерические и аристократические тенденции. Не зря считается, что «его мистические гимны не чужды неоплатонизму плотиновского извода» (Википедия). А искренний приверженец истинного, кафолического, православного христианства Феодосий был в то же время здравомыслящим профессиональным военным, испытанным в боях военачальником, испытывавшим явную симпатию к молодой, нерастраченной варварской силе своих готских «федератов». Что и проявлялось в его (про)готской политике. В то же время царившие в Новом Риме коррупция и упадок нравов явно внушала отвращение Феодосию, видевшему в них главную причину разложения государственного организма, гнившего, так сказать, на корню. Разумеется, сам август тоже то и дело поддавался (в жизни, а не в житии) различным искушениям античных мегаполисов (ничем не уступавших в этом отношении современным мировым столицам, если не превосходивших их). Но, возможно, именно угрызения совести, терзавшие римского императора-воителя, нередко сокрушенно признававшегося в собственной греховной слабости, способствовали столь характерному для василевса Феодосия пристрастию к готам, неиспорченным «благами городской культуры и цивилизации». В то же время ему, опытному военному, было понятно, что, как воины, эти «варвары» давно превзошли дегенерировавших во всех отношениях «природных римлян», только и думавших, как бы им половчее «откосить» от службы «в доблестных рядах».

Им бы не драться, а девок раздевать!

Щуплые цыплята, сукины дети!

В баню их, что ли, позвать –

Самих догола раздеть их…

Так, кажется, писал поэт? Впрочем, довольно об этом…

Политика, проводимая августом Феодосием I Великим в отношении германцев, способствовала массовому переселению в Римскую империю и поступлению на римскую службу, прежде всего, готов и, в первую очередь – вестготов. Так сказать, их интеграции. Причем не только в чисто географическом плане (хотя и одно это было бы весьма важным), но и в плане духовном, культурном, цивилизационном. Начатый Феодосием процесс интеграции германских мигрантов всего через несколько лет нашел свое выражение в сенсационных военных успехах вестготов в самой Италии, сердце Римской империи. То, что каких-то десяти-двенадцати лет вполне хватило для сплочения разрозненных шаек грабителей, орудовавших под предводительством разных, нередко враждебных друг другу, князей, в народ, подчиненный одному царю и беспрепятственно передвигающийся по всей Римской империи, можно понять, лишь с учетом следующего факта. Не меньше половины высшего командного состава в войсках Феодосия составляли германцы. Правда, еще Константин I Великий открыл германцам доступ к высшим командным должностям - вплоть до должности военного магистра (магистер милитум), т.е. главнокомандующего. Примечательно, что как при Константине, так и при Феодосии, германские военачальники на римской службе были, в большинстве своем, язычниками. Либо - арианами (т.е. не христианами, с точки зрения Никейского Собора, чьим постановлениям добрый кафолик Феодосий неуклонно следовал во всех сферах, за исключением военной).

Выражаясь современным языком, германцы составляли крупнейшую этническую группу в составе офицерского корпуса римской армии. Его другая половина состояла из немногочисленных природных римлян и более многочисленных выходцев из римских провинций (колоний). Т.е. греков, сарматов, иллирийцев, представителей народов Малой Азии и Ближнего Востока, кельтов (бриттов, галлов) и иберов, сарацин (арабов), мавров, нумидийцев, египтян и др. Не все германцы на «ромейской» службе были безупречны. Как то подобало бы героям германского эпоса. Скажем, магистер милитум франк Флавий Арбогаст неосмотрительно вверг Римскую империю в (очередной) глубокий кризис, пытаясь проводить собственную, своекорыстную политику. Но, в общем и целом, германские «федераты» на римской службе и их предводители оставались самой надежной опорой императорской власти. Они, всегда отменно храбрые, действительно любили и умели воевать, страдая лишь от недостатка дисциплины (в римском понимании). Только в случаях, когда из-за их недисциплинированности возникали трения, германцы могли порой и взбунтоваться.

Служилые германцы, происходившие из царских или княжеских родов, поддавались порой искушению, не удовлетворяясь своей высокой, но все же подчиненной должностью, попытаться завладеть римским императорским престолом. Или фактически узурпировать власть над Римской «мировой» империей, возведя на ее престол свою послушную марионетку. Такое случалось, хотя и нечасто. Взять, к примеру, Флавия Рихомера, франка-язычника на римской службе, ставшего консулом в 384 г. Или другого, упомянутого выше, язычника-франка - Арбогаста, командовавшего на протяжении целого десятилетия вооруженными силами Римской державы. В 392 г. он провозгласил императором свою марионетку Евгения (такого же закоренелого язычника), но не устоял в борьбе с Феодосием Великим. Служилые франки Флавий Бавтон и происходивший из царского рода Меробавд также достигли в римской армии высших командных должностей, добившись огромного влияния при царьградском императорском дворе.

«Унижение, до которого дошли римляне, до сих пор возбуждает в нас почтительное сострадание, и мы были бы готовы сочувствовать скорби и негодованию их выродившихся потомков, если бы в душе этих последних действительно возникали такие чувства. Но пережитые Италией общественные бедствия заглушили гордое сознание свободы и величия. В века римской доблести провинции подчинялись оружию республики, а граждане ее законам до той поры, когда эти законы были ниспровергнуты внутренними раздорами, а город и провинция сделались раболепной собственностью тирана. Конституционные формы, смягчавшие или прикрывавшие их гнусное рабство, были уничтожены временем и насилием; италийцы сетовали то на присутствие, то на отсутствие монархов, которых они или ненавидели, или презирали, и в течение пяти столетий пережили все бедствия, порождаемые своеволием армии, прихотями деспотизма и тщательно выработанной системой угнетения. В тот же самый период времени варвары вышли из своей неизвестности и из своего ничтожества; германские и скифские воины были допущены внутрь римских провинций сначала как слуги, потом как союзники и, наконец, как повелители римлян, которых они то оскорбляли, то охраняли. Ненависть народа сдерживалась страхом; он уважал за мужество и за блестящие подвиги воинственных вождей, на которых возлагались высшие должности империи, и судьба Рима долго зависела от меча этих страшных пришельцев» (Гиббон).

Стань эти высокопоставленные «федераты» ренегатами, им ничего не стоило бы завладеть всей «мировой» империей «сынов Энея» путем государственного переворота. Ведь Римская держава и без того фактически была в их полной власти. Но Рим, благодаря своей тысячелетней харизме, официально все еще пользовался слишком большим уважением у всех «народов» («гентес»). К «народам» гордые «потомки Ромула» себя не причисляли. Как бы возвышаясь над ними, привычно глядевшими на римлян снизу вверх.

Впрочем, хотя императоры все еще были преимущественно «римлянами», т.е. романизированными греками, иллирийцами, в редких случаях пунийцами-карфагенянами - как Септимий Север и его сын Бассиан Каракалла, сирийцами - как Гелиогабал и Александр Север, фракийцами - как Гай Юлий Вер Максимин, арабами или маврами - как например, Марк Юлий Филипп или Марк Опеллий Макрин (время целых династий «ромейских» василевсов исаврийского, армянского, хазарского происхождения еще не пришло), их жены были нередко германками. Дочь Бавтона, консула 385 г., по имени Элия Евдок(с)ия стала императрицей, причем одной из наиболее известных. Германцы пользовались почти повсеместным признанием и кажущейся нам почти невероятной популярностью в римской среде. Особенно на верхних этажах имперской социальной иерархии. Чему, конечно же, в немалой степени способствовала непомерная страсть «ромеев» к шутовству и лицедейству. Часто превращавшаяся в подлинную лудоманию. От первоначальных контактов с «германскими варварами», окрашенных, в немалой степени, тонкой, непонятной этим «дикарям» иронией, дело со временем дошло до прямо-таки театральных сцен. В ходе которых, например, всесильный временщик Руфин, префект претория Востока, при триумфальной встрече возвращавшихся в Царьград с победой готских «федератов», принимал их парад, одетый готом, в готском вооружении. А влиятельные придворные евнухи облачали своим жирные телеса в «варварскую» меховую одежду, столь подчеркивавшую мужественность германских полководцев римской армии. Вспомните, уважаемый читатель, доблестного Максим(ус)а в исполнении Рассела Кроу из первых кадров фильма «Гладиатор», посвященных военным действиям в Бойгеме при императоре Марке Аврелии (кстати говоря, испанце по происхождению, как предок Феодосия Великого - Марк Ульпий Нерва Траян, да и сам Феодосий Великий). «Римский с германцем – братья навек! Крепнет единство народов и рас…»?

Могло ли все это казаться естественным такому трезвому политику и здравомыслящему человеку, как Феодосий Великий? Считал ли этот опытный военачальник, что даже верные ему, нашедшие в Риме приют, прошедшие военную подготовку в рядах римских войск, проникшиеся (пусть и чисто внешне) римским духом, «прирученные», «романизированные» германцы не опасны для древней, «вечной», «мировой» империи «потомков Ромула», которую они так стойко и отважно защищали в конце IV столетия? Или он втайне понимал, что «от осинки не родятся апельсинки?»

Конечно, Феодосий I мог бы оправдаться отсутствием у него иного выбора. Теснимая со всех сторон врагами, Римская империя выбрала наименьшее из зол. Сделав ставку на верных, белокурых храбрецов, способных защитить ее от буйных, непокорных азиатских дикарей. Пришло, наконец, время проводить различие между полезными и вредными для империи «варварами». Как в начале III в., при императоре Септимии Бассиане Каракалле - осчастливить провинциалов, жителей римских колоний, дарованием им римского гражданства.

Так что не будем осуждать августа Феодосия, вот уже более полутора тысячелетий носящего прозвище «Великий». И требовать от него, да еще задним числом, невозможного – утихомирить и остановить бушующий морской прибой. Тем более, что уже родились люди, которым было суждено оседлать его волны, и мчаться по морю, как бог Посейдон. Одним из них был германец Аларих, гот царского рода. Другим – не германец, носящий, однако германское, готское имя, означающее «Батюшка». Бич Божий и Потрясатель Вселенной. Аттила.