"БОЕВЫЕ ХОЛОПЫ» ЯМАТО

Часть I

REX LUPUS DEUS

"В эту ночь решили самураи
Перейти границу у реки».
Из песни братьев Покрасс на слова Бориса Ласкина "Три танкиста», впервые прозвучавшей в советском кинофильме "Трактористы».

 

"Мы продемонстрируем вам ценность, более высокую, чем уважение к жизни. Это – не свобода и не демократия. Это – Япония, страна нашей истории и традиции, та Япония, которую мы любим».
Юкио Мисима. "Гэкибун» ("Манифест»).

 

"Я понял, что путь самурая есть смерть».
Дзётё Ямамото. "Путь Смерти».

(Дзётё Дзинъэмон Ямамото (Ямамото Цунэтомо), по прозвищу "Дзохо» - автор классического трактата о самурайской этике "Сокрытое в листве» ("Хагакурэ») - был самураем клана Набэсима. После смерти своего господина Набэсимы Мицусигэ должен был совершить ритуальное самоубийство ("сэппуку», или "харакири»). Однако официальный запрет главы всего воинского (самурайского) сословия и Верховного Правителя Японии - "сёгуна» (правившего Страной Восходящего Солнца от имени Божественного Императора), и личный запрет господина не позволили Ямамото исполнить над собой обряд "сэппуку». Цунэтомо стал отшельником и составил трактат "Сокрытое в листве» ("Скрытое под листьями»). Письменная версия "Хагакурэ» появилась благодаря стараниям одного из учеников Дзётё. До ХХ века книга была доступна только для членов клана Набэсима. Особую популярность трактат "Сокрытое в листве» приобрел в суровые годы Второй мировой войны, потребовавшей величайшего напряжения не только физических, но и духовных сил от всего японского народа, ставшего к описываемому времени (по крайней мере, в основной своей части), несмотря на упразднение средневекового воинского сословия, "нацией самураев» - прим. авт.).

"Тэнно хэйка банзай!» ("Десять тысяч лет Императору!»)
Боевой клич японских самураев.

ЗАЧИН:

СКРОМНОЕ ПРИНОШЕНИЕ МИСИМЕ

Среди трагических героев последней четверти мрачного ХХ столетия Юкио Мисима (его подлинное имя – Кимитакэ Хираока) занимал совершенно особое положение, ибо он был декадентом. Он рос балованным ребенком, но, повзрослев, открыл в себе садомазохистские склонности, гомоэротическую ориентацию (таких в Японии традиционно именуют "обладателями двух мечей») и, вполне закономерно, проникся любовью к западным авторам-декадентам вроде Томаса Манна. Но, то и дело, переодеваясь и меняя маски - киноактера, фотомодели, князя поэтов, продолжателя традиций японского эстетизма и политического журналиста, он, тем не менее, следовал своему истинному призванию – неустанно свидетельствовать верность идее Вечной Японии в единственной еще возможной форме: - в форме чистого утверждения Вечного и Постоянного через смерть Временного и Преходящего.

Юкио Мисима родился 14 января 1925 года в семье крупного государственного чиновника Адзусы Хираоки и его супруги Сидзуэ. Отец Мисимы, с отличием закончив юридический факультет Токийского Императорского университета, блестяще сдал государственный экзамен на пригодность для работы в качестве чиновником самого высокого ранга, однако, вследствие личной предвзятости высшего начальства и закулисных интриг в кулуарах бюрократического аппарата, был, вместо Министерства финансов, зачислен на работу в министерство, носящее в настоящее время название Министерства сельского, лесного и рыбного хозяйства. Коллегой отца Мисимы по работе был будущий премьер-министр Японии Нобосукэ Киси. После старшего сына, Кимитакэ, в семье родились другие дети, в 1928 году - его младшая сестра Мицуко, а в 1930 году – его младший брат Тиюки. Дед Мисимы, Садатаро Хираока, был в 1908—1914 годах губернатором Южного Сахалина (по-японски: провинции Карафуто).

До двенадцати лет, когда он перешёл в первый класс средней ступени школы, Кимитакэ жил и воспитывался в доме бабушки, Нацуко Нагаи. Даже с матерью он мог видеться только с разрешения бабушки. Совместная жизнь с Нацуко, которая забрала болезненного Кимитакэ у родителей и, оградив его от внешнего мира, воспитывала в строгих и утончённых аристократических традициях, оказала на формирование будущего писателя огромное влияние. Склонная к истерии Нацуко, несмотря на психологические стрессы, которые вызывало её поведение у Кимитакэ, была тонким ценителем национального японского театрального искусства "Кабуки» ("Кабуки» (буквально: "песня», "танец», "мастерство», "искусное пение и танцы») — один из видов традиционного японского театра. Представляет собой синтез пения, музыки, танца и драмы исполнители используют сложный грим и костюмы с большой символической нагрузкой – прим. авт.) и "Но» ("Но» (буквально: "мастерство», "умение», "талант») – японское театральное драматическое искусство, имеющее более чем шестисотлетнюю историю. У истоков "Но» стояли Канъяами Киёцугу и его сын Дзэами Мотокиё. Первый, актёр народных представлений "саругаку», пытался ориентировать своё искусство на воинское сословие самураев и на высшую придворную аристократию, вводя в пьесы новые элементы и изменяя структуру спектакля. Второй не только развил идеи отца об исполнительском мастерстве, но и создал множество пьес, которые и в нашем, XXI веке по-прежнему продолжают входить в театральный репертуар. Таким образом, "саругаку», по мере реформирования, постепенно преобразовался в "Но». Сцена театра "Но» имеет каноническую конструкцию: даже в современном здании её венчает крыша, под которой актёрский ансамбль в сопровождении музыки и песнопений и разворачивает действо. В современный репертуар "Но» входят около двухсот пятидесяти пьес. Классическая программа включает исполнение пяти пьес и трёх комедийных сценок "кёгэн» в промежутках между ними. В театре "Но», по словам доктора искусствоведения Н.Г. Анариной, "драма-текст и драма-слово находятся в сложном сплаве с музыкой-ритмом-шумами-шорохами, с танцем-пантомимой-жестом-движением-позой-паузой, с особой техникой пения-рецитации-чтения-выкрика» - прим. авт.), а также творчества Кёка Идзуми и привила Кимитакэ любовь к прозе и театру.

Тяжелые болезни и постоянные недомогания, из-за которых Мисима не принимал участия в играх сверстников и часто пропускал школу, тоже наложили неизгладимый отпечаток на личность будущего знаменитого писателя. Мисима рос впечатлительным и одарённым ребенком, много времени проводившим за чтением книг. Привилегированную школу он закончил с отличием, получив в награду именные серебряные часы из рук самого божественного Тэнно - Императора Японии Хирохито. Это событие врезалось в память юноши на всю оставшуюся жизнь, во многом предопределив его отношение к Императору.

По воле отца, Мисима поступил, как в свое время и его родитель, на юридический факультет Токийского университета, где изучать германское право. К этому же периоду жизни будущего писателя относится его сильное увлечение литературой немецкого романтизма, перешедшее впоследствии в интерес к сочинениям Томаса Манна и философии Фридриха Ницше.

15 августа 1945 года капитуляцией Императорской Японии завершилась Вторая мировая война на Тихом океане. Потоком последовавшей за этим "черным днем японских Императорских Армии и Флота» чередой повальных самоубийств, продиктованных правилами самурайского кодекса чести "бусидо», ставшего к описываемому времени духовным достоянием значительной части японской нации, был захвачен и покончивший с собой 19 августа на территории Малайи лейтенант японских оккупационных войск (а в прошлом - известный литературный критик) Дзэммэй Хасуда, бывший в то время кумиром и духовным наставником Мисимы. 23 октября от тифа, в возрасте всего семнадцати лет скончалась Мицуко, младшая сестра Мисимы. В это же время произошел разрыв Мисимы с его первой любовью Кунико Митани (впоследствии она вышла замуж за банковского служащего, став теткой известного японского предпринимателя Дзюнду Аюгаву), дочерью государственного деятеля и дипломата Таканобу Митани и младшей сестрой Макото Митани, одного из самых близких друзей Мисимы. Кунико и Макото Митани послужили прообразами для Соноко и Кусано, персонажей написанного Мисимой впоследствии романа "Исповедь маски».

В 1946 году Юкио Мисима совершил паломничество в Камакуру к жившему там признанному классику японской литературы Ясунари Кавабате, показав ему рукопись своих рассказов "Сигарета» и "Средние века» с просьбой содействовать в их публикации. По рекомендации Кавабаты, занимавшего в то время административный пост в библиотеке столь богатого самурайскими традициями старинного города Камакуры, рассказ Мисимы "Сигарета» был вскоре напечатан в журнале "Человек». Вступив, таким образом, благодаря протекции старшего мастера, в литературный мир, Мисима до конца жизни сохранил почтительное отношение к Ясунари Кавабате как к своему учителю (при этом, впрочем, никогда прямо не называя его собственно учителем, и ограничиваясь обращением "Кавабата-сан», "дорогой Кавабата»). В том же году в журнале "Гундзо» появился рассказ Мисимы "Повествование на мысе».

В январе 1947 года Юкио Мисима начал принимать участие в неформальных встречах, которые устраивали Осаму Дадзай и Кацуитиро Камэи. Известен случай, когда на одной из встреч, высказывая своё мнение о творчестве Дадзая, Мисима категорично заявил, что терпеть не может его произведений. По словам самого Мисимы, потрясённый Дадзай в ответ на это дерзкое высказывание заявил, что, раз Мисима всё же приходит на эти встречи, значит, он всё-таки не равнодушен к произведениям Дадзая. Любопытно, что присутствовавший при этом инциденте Кадзуо Нохара впоследствии передавал слова Дадзая, произнесенные тем с неприкрытой злостью, несколько иначе: "Раз не нравится, так больше не приходи сюда». Стремление к эпатажу, характерное для высказываний и действий Мисимы, на всю жизнь стало одной из его неотъемлемых черт.

В ноябре 1947 года Юкио Мисима с отличием закончил юридический факультет Токийского университета. Пытаясь устроиться на работу в "Японский промышленный банк», он успешно сдал соответствующий экзамен, но кандидатура Мисимы была отклонена по причине его неудовлетворительного здоровья (из-за которого он не был в свое время призван в ряды японской Императорской армии, что мучило его всю жизнь, как свидетельство некоей "неполноценности» или "ущербности»). Однако, успешно сдав, после этого фиаско, государственный квалификационный экзамен, необходимый для работы чиновником высокого ранга (в списке результатов имя Мисимы значилось на сто тридцать восьмом месте из ста шестидесяти семи), Юкио Мисима некоторое время проработал в Министерстве Императорского Двора, после чего, по рекомендации отца, перешёл на службу в Министерство финансов. Совмещая работу государственного чиновника с активной литературной деятельностью, Мисима написал свое первое произведение крупной формы, озаглавленное "Вор». В это же время состоялось его знакомство с известным писателем Фусао Хаяси, отношения с которым у Мисимы испортились лишь в поздние годы (по его словам, из-за политической беспринципности Хаяси).

В 1948 году Юкио Мисима примкнул к литературному объединению "Современная литература». Получив от Кадзуки Сакамото, главного редактора издательства "Кавадэсёбосинся», заказ на написание романа, Мисима, пытавшийся вести двойную жизнь – государственного чиновника и писателя -, из-за крайней истощённости организма чуть было не погиб, упав с железнодорожной платформы и едва не попав под поезд. Этот инцидент способствовал тому, что в сентябре 1948 года Мисима уволился по собственному желанию из Министерства финансов и всецело посвятил себя литературной деятельности, с чем был вынужден, со временем, смириться и его властный отец.

В июле 1949 года был опубликован только что завершённый Мисимой роман "Исповедь маски», который, с одной стороны, стал сенсацией из-за с неслыханной для того времени откровенностью описанного в нем гомосексуализма, а с другой — получил высокую оценку литературных критиков, что позволило Юкио Мисиме занять почетное место среди видных представителей литературной элиты Японии. За "Исповедью маски» последовали "Жажда любви» (1950) и "Запретные удовольствия» (1951). На основе опять-таки гомосексуальных по своей тематике "Запретных удовольствий» известный театральный режиссер Тацуми Хидзиката поставил в 1959 году одноимённый спектакль, который принято отождествлять с моментом зарождением искусство танца "буто». Успех многочисленных произведений Мисимы вывел его в лидеры японской послевоенной литературы. В декабре 1951 года Мисима, не без протекции отца, отправился, в качестве специального корреспондента газеты "Асахи симбун», в кругосветное путешествие, вернувшись на родину в августе следующего года.

В результате кругосветного путешествия Юкио Мисима, по его собственным словам, заново открыл для себя солнечный свет, телесность и ощущения, что оказало огромное влияние на его дальнейшую литературную деятельность. Вернувшись в Японию, он, от рождения худой, болезненный и слабый, начиная примерно с 1955 года, принялся за радикальную перестройку собственного тела, всерьез занявшись бодибилдингом. В то же время Мисима, заинтересовавшийся классической японской литературной традицией (его внимание привлёк, прежде всего, Мори Огай), стал изменять и свой писательский стиль. Двойственное изменение Мисимы нашло своё выражение в написанном им в 1956 году, под влиянием эстетики Мори Огая и Томаса Манна, романе "Золотой храм», в основе которого лежит история сожжения молодым монахом храма Кинкакудзи. "Золотой храм» стал одной из творческих вершин молодого писателя и считается самым читаемым в мире произведением японской литературы.

Выход в свет "Золотого храма» ознаменовал собой начало периода восторженного восприятия читательской аудиторией каждого нового сочинения Юкио Мисимы. Сначала написанный на фоне идиллического пейзажа острова Камисима (префектура Миэ), по мотивам известной античной пастушеской идиллии (считающейся первым в истории пасторальным романом) греко-римского сочинителя Лонга о Дафнисе и Хлое, роман "Шум прибоя» (1954), а затем - романы "Долгая весна» (1956) и "Пошатнувшаяся добродетель» (1957) открыли череду произведений Мисимы, ставших подлинными бестселлерами. Многие из них обрели столь большую популярность, что были экранизированы. Мисима превратился в одну из центральных фигур японского литературного мира. В это же время, словно демонстрируя многогранность собственного таланта, Мисима обратился к драматургии и написал, наряду с многочисленными пьесами, сборник современных пьес для театра "Но», а затем, примкнув к театру "Бунгакудза», успешно дебютировал в качестве постановщика собственных произведений и высокоодаренного актера.

В 1959 году вышел в свет его роман "Дом Кёко», на создание которого ушло около двух лет и который, по замыслу автора, был своеобразной антитезой "Золотому храму»: если "Золотой храм» представлял собой глубокий анализ внутреннего мира отдельного человека, то в "Доме Кёко» центральное место заняло отображение сущности современной эпохи в целом. Мнения маститых литературных критиков разделились: Такэо Окуно назвал роман подлинным шедевром, в то время как Кэн Хирано и Дзюн Это единодушно оценили "Дом Кёко» как полный провал. Реакцию читательской аудитории, склонявшейся, в целом, к мнению Хирано и Это, также нельзя было назвать положительной. В результате Юкио Мисима, дотоле избалованный успехом, впервые в своей литературной деятельности испытал действительно сильное разочарование, что стало поворотным моментом для всей его дальнейшей карьеры.

Тем не менее, последовавший за публикацией "Дома Кёко» период оказался весьма плодотворным для отнюдь не утратившего своей популярности Мисимы. В эти годы он написал романы и повести "После банкета»(1960), "Красивая звезда»(1962), "Шёлк и проницательность» (1964), новеллы "Сэмбэй (Сэмбэй — один из видов японских рисовых крекеров. Они обладают различной формой, различным размером, ароматом и вкусом, иногда – сладким, и, как правило, подаются на десерт. В Японии крекеры-сэмбэй часто едят с зелёным чаем, в качестве закуски, или предлагают их гостям дома как скромное угощение в знак вежливости. Сэмбэй обычно запекают или жарят на гриле (традиционный способ приготовления — на углях). Во время приготовления крекеры-сэмбэй могут, для придания вкуса, приправляться различными соусами, чаще всего - соевым соусом, или соусом с добавлением сладкого рисового вина – мирина, широко использующегося в традиционной японской кулинарии. Сэмбэй также могут обёртываться тонким слоем сушеных морских водорослей нории (используемых и для суши). Кроме того, по другому рецепту, сэмбэй могут быть сдобрены солью или "салатной» приправой. В Китае (на родине этих крекеров, откуда они, как и многое другое в японской культуре, попали в Страну Восходящего Солнца) сэмбэй больше напоминают блины, похожие на японские жареные лепешки-окономияки (буквально: "то, что ты хочешь», названные так за разнообразие ингредиентов – лапши, морепродуктов и т.д., которые могут входить в их состав), в то время как в Японии сэмбэй - жёсткие (а не гибкие) и являются скорее легкой закуской для быстрого утоления голода, чем полноценным блюдом. Тем не менее, крекеры, похожие на японские сэмбэй, употребляются в пищу и в современном Китае. Сладкие сэмбэй попали в Японию в период правления в Китае Императорской династии Тан; первое их документированное употребление относится к 737 году п. Р.Х., и они до сих пор очень похожи на традиционные формы этого блюда эпохи Тан, первоначально часто выпекавшиеся в районе Кансай, в число которых входят традиционные сэмбэй в форме "черепицы». В их состав входят такие ингредиенты, как пшеничная мука или клейкий рис; они похожи на торты "кастелла» (заметно отличаясь от того, что большинство людей сегодня называют сэмбэй). Блюдо, которое японцы называют сэмбэй в настоящее время, приобрело огромную популярность в период Эдо и приправлялось соленым соевым соусом; именно в таком виде сэмбэй впоследствии распространились по всей Стране Восходящего Солнца. Существует несколько типов традиционных японских сэмбэй: сладкие сэмбэй (более пятнадцати видов), рисовые конфеты сэмбэй и другие виды сэмбэй, в том числе даже рыбный сэмбэй, сэмбэй из лотоса и сэмбэй из костей (!)Современные варианты сэмбэй весьма разнообразны и могут включать в свой состав различные ароматизаторы, которые варьируются от любимых всеми нами кимчхи (остро приправленных квашеных овощей - блюда изначально корейского происхождения) до тертого корня васаби (светло-зеленого "японского хрена») и от карри до шоколада. Сэмбэй из Кансай, как правило, включают клейкий рис, не очень сильно приправлены и внешне не броски ("саку саку»). Сэмбэй из Канто не содержат клейкого риса; они более хрустящие ("кари кари») и сильнее сдобрены различными приправами – прим. авт.) за десять тысяч иен» (1960), "Патриотизм» (1961), "Меч» (1963), пьесы "Розы и пираты» (1958), "Тропические деревья» (1960), "Кото, приносящее радость» (1963) и другие сочинения.

В личной жизни Юкио Мисимы также произошли немаловажные изменения. В 1958 году он женился на Ёко Сугияме, дочери известного мастера классической японской живописи Ясуси Сугиямы. По поводу выбора супруги Мисима заметил, что Ёко, как дочь человека искусства, не питает иллюзий по поводу того, что человек искусства представляет собой на самом деле. Вместе с молодой женой Мисима поселился в новом особняке, построенном в викторианском стиле (проектирование и строительство особняка было осуществлено известной японской строительной компанией "Симидзу кэнсэцу»). Однако вслед за долгожданным завершением строительных работ начался период разного рода неприятностей и неурядиц. В их числе были скандал и судебный процесс, затеянный дипломатом Хатиро Аритой, обвинившим Мисиму в 1961 году в том, что писатель в своем произведении "После банкета» нарушил право Ариты на неприкосновенность частной жизни (процесс был прекращен лишь со смертью Ариты в 1965 году). Кроме того, в том же 1961 году Мисима начал получать послания, содержащие угрозы физической расправы, от правых радикалов. Недовольство японских правых Юкио Мисимой было вызвано широко известной поддержкой, оказанной Мисимой молодому писателю Ситиро Фукадзаве, включившему в свой роман "Необыкновенный сон» шокирующую, антипатриотическую и кощунственную, с точки зрения традиционных японских ценностей и представлений, воображаемую сцену приводящего в восторг японцев убийства коммунистами наследного принца Акихито и принцессы Митико (нынешних Императора и Императрицы Страны Восходящего Солнца). Это оскорбило японских патриотов-традиционалистов и побудило их к совершению террористического акта, получившего в прессе известность как "Скандал с Накадзимой» (по имени директора издательства "Тюокорон», выпустившего кощунственный по отношению к Императорской Семье и оскорбительный для японского народа роман; дом и семья Накадзимы подверглись нападению правых радикалов). В результате всех этих событий резиденция особняк Мисимы в течение нескольких месяцев находилась под охраной полиции. Младший брат писателя – дипломат Тиюки Хираока – впоследствии утверждал, что радикальный и ультраправый характер взглядов и поступков "зрелого» Мисимы именно чувством шока и страха перед правыми экстремистами, впервые испытанного им в период "скандала с Накадзимой». Однако это объяснение, данное дипломатом "задним числом», скорее всего, было продиктовано соображениями пресловутой "политкорректности».

К 1962 году у Юкио Мисимы созрел замысел написать тетралогию "Море изобилия». В 1963 году разразился новый скандал, на этот раз вокруг его пьесы "Кото ("Кото», или "японская цитра» – японский щипковый музыкальный инструмент. Наряду с флейтами ("хаяси» и "сякухати»), барабаном-"цудзуми» и лютней-"сямисэном», "кото» относится к числу традиционных японских музыкальных инструментов. Сходные с японским "кото» струнные инструменты инструменты характерны для музыкальной культуры Кореи ("каягым») и Китая ("цисяньцинь»). История "кото» как японского музыкального инструмента насчитывает более тысячи лет. "Кото» был завезён в Японию из Китая в период Нара (710—793 гг. н. э.) в качестве инструмента для дворцового оркестра и использовался в музыке "гагаку». Своего расцвета "кото» достиг в эпоху Хэйан, как неизменный атрибут аристократического образования и времяпрепровождения. Одной из самых известных музыкальных пьес, написанных специально для "кото», является созданная в XVII веке слепым мастером Кэнгё Яцухаси композиция "Рокудан-но сирабэ» ("Музыка шести ступеней»). На "кото» играют с помощью особых накладных ногтей-медиаторов ("котодзумэ»), надевающихся на большой, указательный и средний пальцы правой руки. Лады и тональности настраиваются с помощью струнных подставок (мостов) непосредственно перед началом игры. Игра на "кото является одним из традиционных японских национальных видов искусства, получивших распространение, прежде всего, при Императорском дворе. Однако и в сегодняшней Японии этот музыкальный инструмент пользуется большой популярностью. Благодаря своей пластичности "кото» находит применение в современной японской музыке и способствует её развитию. В настоящее время существует два основных типа "кото»: 1) Семиструнный "кин» длиной один метр — используется как соло-инструмент; 2)"Со» — длиной от одного метра восьмидесяти сантиметров до двух метров, с числом струн от тринадцати и выше — используется как оркестровый инструмент – прим. авт.), приносящее радость», которую руководство театра "Бунгакудза» категорически отказалось ставить ввиду ее излишней "политизированности». В результате скандала сам Мисима и четырнадцать ведущих актёров театра демонстративно покинули "Бунгакудза». Однако, несмотря на то, что "Кото, приносящее радость» и некоторые другие сочинения Мисимы во многом соответствовали духу того времени, когда на волне беспрецедентного по своему масштабу гражданского протеста против японско-американского договора безопасности вторжение политики в искусство стало повсеместным, "излишняя (по меркам 1963 года) политизированность» Мисимы была ещё весьма и весьма далека от той, которая стала характерной для него во второй половине 1960-х годов. В этот период Мисима, наряду с бодибилдингом, превратившим его из довольно щуплого, слабосильного и худосочного "ботаника» или "ботана» (выражаясь языком нашей современной "продвинутой» молодежи), каким он был в начале своего литературного и жизненного пути, в человека с необычайно красивой мускулатурой, начал усердно заниматься "кэндо» ("Кэндо» - "путь меча» - прим. авт.) (старинным, самурайским по происхождению, искусством владения мечом, известным в древности под названием "кэндзюцу»). Снявшись в главной роли в художественном фильме Ясудзо Масумуры "Караккадзэ яро» (продюсер Масаити Нагата, киностудия "Дайэй», 1960), позируя известному мастеру художественной фотографии Эйко Хосоэ для фотоальбома, озаглавленного "Форма розы» (1963), Мисима стал целенаправленно стал создавать и пропагандировать в средствах массовой информации культ своего тела, сильного и преображённого в ходе изнурительных тренировок, желая дать тем самым пример для подражания японской молодежи, да и вообще всем японцам.

Характерными особенностями данного периода жизни и творчества Юкио Мисимы были многочисленные инсценировки его пьес и популяризация его творчества в Европе и Америке, благодаря начавшим появляться в печати переводам на европейские языки. Именно в эти годы произведения Мисимы получают всемирную известность и удостаиваются высокой оценки критиков на Западе.

В 1965 году началась продолжавшаяся до 1967 года серийная журнальная публикация романа "Весенний снег», первой части посвящённой интерпретации буддийской концепции круговорота человеческого существования тетралогии "Море изобилия», задуманной Мисимой как главный труд всей его жизни. Над этой тетралогией, состоящей из четырех романов: "Весенний снег», "Несущие кони» ("Мчащиеся кони», "Под богом бурь»), "Храм на рассвете» и "Падение ангела», Мисима работал с 1965 по 1970 год. В том же 1965 году вышла пьеса "Маркиза де Сад». В этот последний период жизни и творчества Мисимы его кандидатура несколько лет подряд выдвигалась на соискание Нобелевской премии по литературе (но не прошла – скорее всего, из соображений пресловутой "политкорректности», хотя само это столь актуальное и популярное ныне словечко было изобретено и пущено в оборот гораздо позднее).

В эти годы Юкио Мисимой была написана и экранизирована (с самим автором в главной роли) его знаменитая новелла "Патриотизм» (1965) о самоубийстве молодого офицера японской Императорской Армии и его супруги в знак солидарности с потерпевшими поражение участниками военного мятежа "молодых офицеров» во имя "освобождения Божественного Императора из-под влияния дурных министров» (многие из которых были убиты путчистами) и торжества "чистой Императорской идеи» в мае 1932 года. Им были также опубликованы "Голоса духов героев» (1966) и получившая название "Несущие кони» (1968) вторая часть тетралогии "Море изобилия». В "Несущих конях» Мисима продолжил линию героев "Весеннего снега». Рационалиста и законника Сигэкуни Хонду в зрелом возрасте жизнь сводит с девятнадцатилетним юношей, в котором он вдруг видит типичную для буддийских представлений реинкарнацию, то есть перевоплощение, своего горячо любимого друга Киёаки Мацугаэ. В новой жизни (как и в прежней) столкновение мечты друга с реальностью заканчивается смертью, трагической, но завораживающей в своем величии и своей красоте.

Исао — новое воплощение Киёаки — доблестный юноша, достигший совершенства (как и его создатель Юкио Мисима) в боевом искусстве владения мечом – "кэндо». Он горячо любит свою страну и для того, чтобы возродить ее славу и величие, замышляет государственный переворот силами тайной организации "Союз возмездия» (в другом переводе на русский язык - "Союз Божественной Бури»).

Доказательством чистоты своих помыслов Исао полагает принятое им решение - как в случае неудачи, так и в случае удачи покончить с собой единственным способом, достойным истинно доблестного мужа — вспоров себе живот самурайским мечом.

В романе "Несущие кони» Юкио Мисима во многом детально описал будущую собственную смерть — принятое у японских самураев ритуальное самоубийство "сэппуку».

Наряду с романом "Несущие кони», Мисима создал в эти поздние годы многочисленные произведения, также воспевающие героическую смерть и подчёркивающие неразрывность связи между эстетической красотой и политически окрашенными действиями.

В декабре 1966 года Юкио Мисима познакомился с редактором правого националистического журнала "Ронсо» ("Спор»). Между Мисимой и группой активистов журнала завязались тесные отношения, натолкнувшие его на идею создания собственной военизированной группы единомышленников, придерживающихся, как и он сам, взглядов, не просто откровенно монархических, но и считающихся крайне правыми в современной Стране Восходящего Солнца. Первыми шагами к реализации этой идеи стали вступление Юкио Мисимы в состав японских Сил самообороны и совершение им полёта на истребителе Локхид Ф-104 "Старфайтер», а также начало формирования на базе группы авторов и читателей журнала "Ронсо» крайне правой ультрамонархической организации "Тате-но-Кай» ("Общество Щита»). В это же время Юкио Мисима сблизился с Главнокомандующим японскими Силами самообороны Киёкацу Ямамото. Вышли в свет политически ангажированные "Солнце и сталь», "Моё Хагакурэ», "В защиту культуры» и другие известные публицистические произведения Мисимы.

В 1968 году началась публикация романа Мисимы "Храм на рассвете», третьей части тетралогии Мисимы, а также вышла его вызвавшая очередной скандал пьеса "Мой друг Гитлер» (посвященная драматическим коллизиям взаимоотношений между фюрером Национал-Социалистической Германской Рабочей партии Адольфом Гитлером и командиром партийных штурмовых отрядов Эрнстом Рёмом, завершившихся "Ночью Длинных Ножей»).

В 1969 году Мисима обратился к написанию пьес для театра "Кабуки» и опубликовал несколько драматических произведений в этом жанре. Во время студенческих волнений Мисима посетил захваченный левыми студентами Токийский университет, где принял участие в яростной дискуссии о роли Императора и государственном устройстве; главным оппонентом Мисимы выступил Масахико Акута. Мисима в очередной раз снялся в кино, сыграв роль в поставленном известным режиссером Хидэо Гося фильме "Убийство». Из-за разногласий, связанных с финансированием военных расходов общества "Тате-но-Кай», Мисима прекратил сотрудничество с журналом "Ронсо», однако в составе "Общества Щита» остался активист "Ронсо» и член Японской Студенческой Лиги Масакацу Морита, которому было суждено сыграть ключевую роль в последовавших далее событиях, закончившихся самоубийством Мисимы.

Как уважаемый читатель мог убедиться из приведенного нами выше краткого жизнеописания, Юкио Мисима не был ни "земным Архангелом» вроде "кэпитанула» румынской "Железной гвардии» Корнелиу Зеля Кодряну, ни аскетическим "козлом отпущения» вроде Рудольфа Гесса, ни "грозным Махакалой» вроде барона Романа Федоровича фон Унгерн-Штернберга. Собственно говоря, он был писателем-декадентом, сумевшим, однако, доказать не только Японии, но и всему миру, что даже из этого исходного положения можно подняться до высот подлинного героизма. Познание принципов, лежащих в основе Порядка, Традиции и Патриотизма, обязывает познавшего их к последовательности действий. Трусливые оправдания иных людей, что они, дескать, "вылеплены из другого теста, чем герои», представляются нам совершенно безосновательными. В знаменитом сборнике самурайских наставлений "Хагакурэ» ("Сокрытое в листве», или "Скрытое под листьями»), вершине самурайской философии, записанном в начале XVII века Тасиро Цурамото со слов своего учителя Дзётё Ямамото (Ямамото Цунэтомо) по прозвищу "Дзохо» (который стал буддийским монахом-отшельником после того, как его господин и сюзерен Мицусиги Набэсима, уходя из жизни, категорически запретил своему верному вассалу и слуге покончить с собой), написано черным по белому: "Самурай клана Набэсима не нуждается ни в духовности, ни в таланте; попросту говоря – ему достаточно иметь волю к тому, чтобы нести дом своего Государя на своих плечах».

В своем сборнике избранных цитат из "Хагакурэ» Юкио Мисима комментирует этот источник энергии, доступный всякому человеку, в следующих выражениях:

"Дзохо указывает на то, что здесь речь идет о великой, первозданной силе, побуждающей человека к совершению подвигов. Если нормальная жизнь ограничивается добродетелью скромности, то на основе ежедневных упражнений идея не может вырасти в деяние, превышающее по силе эти упражнения. Она нуждается в высокой степени уверенности в себе и одновременно в убеждении, что ты сам и один должен нести дом на своих плечах. Как и грекам, Дзохо были хорошо известны чары, блеск и ужас, исходящие от того, что именуют "хюбрис"».
(Юкио Мисима. "К этике подвига»).

Именно этого "хюбриса» (одно из значений данного слова у древних греков – "олицетворение возвышенного духа») всем нам сегодня не хватает, уважаемый читатель. Всякий человек, вообще еще способный осознать происходящий вокруг нас всеобщий распад, похоже, полагает, что не лично он, а кто-то другой должен что-то сделать, что-то предпринять против этого распада, или, что, пока этот другой ничего не делает, его собственные действия бессмысленны, что нужно сначала собрать под свои знамена тысячу, потом десять тысяч, потом сто тысяч единомышленников, и уж тогда.., а пока что не делается ровным счетом ничего.

25 ноября 1970 года Юкио Мисима - первый писатель послевоенного поколения японцев, после долгого перерыва заговоривший о воинской доблести ("бутоку») - в сопровождении всего четырёх спутников - студентов в военной форме бывшей Японской Императорской Армии – направился в Штаб-квартиру японских Сил самообороны в Итигая. Утром, перед поездкой в Итигая, Мисима отослал своему редактору Тикако Кодзима текст романа "Падение ангела» - последней части тетралогии "Море изобилия» и вообще последнего сочинения Юкио Мисимы.

Штабная охрана беспрепятственно пропустила их внутрь по приказу генерала Маситы Канэтоси, закадычного приятеля Мисимы и ценителя его литературного таланта. По просьбе генерала, Юкио Мисима показал ему извлеченный из ножен клинок своего старинного самурайского меча. Когда генерал наклонился, чтобы полюбоваться драгоценным мечом, один из спутников Мисимы схватил его сзади. Генералу связали руки и затолкали ему в рот кляп. Юкио Мисима и его спутники, сняв фуражки, повязали себе головы белыми лентами с красным кругом Восходящего Солнца и чёрной надписью "Отдай все твои семь жизней Императору».

Такие повязки надевали перед совершением своего жертвенного подвига японские воины-смертники – "банзай-самоубийцы», бросавшиеся с боевым кличем "Банзай!» - "Десять тысяч лет (Императору)!» (Японское выражение "банзай» (от китайского "вансуй», буквально: "десять тысяч», в значении "очень много») по смыслу очень близко нашему выражению: "Многая лета!» - прим. авт.) - в безнадежные (с точки зрения личного выживания) штыковые атаки на неприятельские укрепленные позиции в годы Русско-японской войны 1904-1905 годов, взрывавшие себя вместе с неприятельскими танками добровольцы с противотанковыми минами на бамбуковых шестах (честь мужеству которых воздал даже советский поэт-фронтовик Константин Симонов в своей когда-то широко известной поэме "Далеко на Востоке»), экипажи самодвижущихся морских и воздушных торпед "бака» и, конечно же, лётчики-смертники ("камикадзе», буквально: "Божественный Ветер») времен Второй мировой. Спутники Юкио Мисимы, взявшие в заложники генерала Маситу, забаррикадировались в его рабочем кабинете и отбили атаку штабных офицеров. Затем Мисима вышел на балкон здания Штаб-квартиры японских Сил самообороны. По требованию писателя, под балконом, выходившим на плац перед Штаб-квартирой, собрался весь гарнизон, чтобы выслушать его.

Юкио Мисима был не только блестящим публицистом, но и выдающимся оратором. Не раз – с непоколебимым мужеством и с риском для собственной жизни! - выступая перед многотысячной студенческой аудиторией в диспутах с самыми буйными и языкастыми представителями левых организаций и сил, он всегда выходил из споров победителем. Многие из членов учрежденного Мисимой "Общество Щита» были в прошлом сторонниками идей Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, Мао-Цзэдуна и даже Ким Ир Сена, которых Юкио Мисиме удалось переубедить и "обратить в самурайскую веру». И теперь он выступил с последним в этой своей жизни "литературным докладом» в форме обращенного к собравшимся внизу военнослужащим японских Сил самообороны призыва к государственному перевороту во имя восстановления полновластия Императора.

Однако на сей раз обстоятельства были против него. Над зданием штаба Сил самообороны роем железной саранчи кружили многочисленные вертолёты с телевизионщиками и репортёрами на борту. Рокот их моторов заглушал его зычный голос. Мало кому удавалось расслышать его слова. В результате призывы Юкио Мисимы отказаться от действующей в Японии с послевоенных времен, навязанной ей победителями, Конституции, совершить в стране государственный переворот и реставрировать власть Императора, не нашли отклика у большинства его слушателей.

Впрочем, он нисколько не смутился этим обстоятельством и подтвердил верность своим принципам высшей формой жертвенного свидетельства - покончив жизнь самоубийством в традиционной для японских самураев форме "сэппуку» (обычно у нас употребляют другой, менее точный, по мнению ряда специалистов, вариант "харакири», о чем еще пойдет речь далее) -, вспоров себе живот кинжалом. Верный соратник (и возлюбленный) Мисимы, лейтенант Морита Масакуцу, чтобы облегчить предсмертные страдания своего господина, вождя и учителя, взяв на себя традиционную роль добровольного "помощника», или "секунданта» ("кайсяку»), попытался обезглавить его самурайским мечом. После нескольких неудачных попыток обезглавить Юкио Мисиму, Морита передал меч своему соратнику Коге, который и отрубил голову Мисиме. После гибели учителя Морита и Кога также покончили с собой.

Узнав о смерти Юкио Мисимы, добровольно ушел из жизни его старший друг, наставник и учитель - классик японской литературы, лауреат Нобелевской премии Ясунари Кавабата. По свидетельству очевидцев, многие солдаты японских Сил самообороны после самоубийства открыто высказывали сожаление, что не прислушались к призыву Мисимы-сэнсэя (Сэнсэй – учитель – прим. авт.) и не примкнули к нему. Факт, на наш взгляд, весьма многозначительный и примечательный...

"Вернём Японии её истинный облик - и умрём. Или вы хотите сохранить свою жизнь и дать умереть своей душе? Сердцем истинного, Имперского образа Японии является Император – Тэнно. Он есть посредник между Небом и Землей, Он есть сердце японского народа. Пусть даже Его властные прерогативы ограничены, но он действует самим Своим существованием, самим Своим бытием, представляя, как человек, людей перед лицом богов, а, как бог - богов перед лицом людей. Именно в силу того, что Тэнно не действует, а лишь присутствует, Он нуждается в организациях защитников, мужских союзах, воинских братствах, позволяющих ему полновластно править своей Империей» - провозглашал "последний самурай».

Именно такую организацию ("Кадетский корпус») Юкио Мисима и основал 3 ноября 1968 года из активистов-читателей журнала "Ронсо». Как уже было сказано выше, организация Мисимы официально называлась "Обществом Щита» и состояла из нескольких десятков (по другим сведениям – пяти сотен) студентов, обмундированных в военную форму, разработанную для них лично Мисимой (напоминавшую – особенно фуражки – военную форму германского вермахта и СС).

В названии организации, основанной Мисимой, содержался двойной смысл. С одной стороны, оно восходило к овеянной легендами героической фигуре раннего японского Средневековья - доблестного самурая Ёруцу, верно служившего Божественному Тэнно в VI столетии и прозванного современниками "Щитом Императора» за непоколебимую преданность своему Государю. С другой стороны, название "Общество Шита» в переводе с японского языка на английский звучало как "Шилд Сосайети» ("Shield Society») - то есть, сокращённо, СС (SS).

Юные "СС-овцы» Юкио Мисимы приходили военно-спортивную подготовку на учебных полигонах японских Сил самообороны у подножия священной горы Фудзи. Они хранили верность не только и не столько самому Мисиме (игравшему в "Обществе Щита» роль средневекового "сёгуна» - военного диктатора, повелевавшего самураями и всей Японией от имени Императора), сколько, через него, самому Тэнно!

Этих современных самураев, подобно их древним предшественникам, объединяло не стремление к добродетельной жизни, но возможность добродетельной смерти; а таковой, как учил их Мисима-сэнсэй, является смерть во имя японской Нации и самое яркое проявление ее – добровольная смерть за Божественного Тэнно. Поэтому, в соответствии с древней японской традицией, смысл и предназначение подобных боевых союзов, существовавших на всем протяжении долгой и бурной истории Страны Восходящего Солнца, заключается не в достижении каких-либо политических целей, а в совместной смерти. Политические последствия – а свои государственно-философские представления, естественно, были и у Юкио Мисимы! – являются, в свете этой старинной самурайской традиции, не более, чем побочным продуктом чистого действия. Чистое действие есть наивысшая форма приближения к чистой сущности бытия Тэнно.

Поскольку, с точки зрения Юкио Мисимы и его молодых единомышленников-"неосамураев», в насквозь проникнутом западным духом, демократизированном, упадочническом мире современной Японии подлинных традиций больше не осталось, акт "сэппуку» одновременно являет собой аспект жертвоприношения, которое может и должно повлечь за собой Возвращение, новый Восход Японского Солнца. Этот внутренний Восход Солнца Юкио Мисима пророчески описал в одном из своих последних произведений – в упоминавшемся выше романе "Хомба» ("Несущие кони») (Так озаглавлен русский перевод Елены Струговой. Автору настоящей книги известны еще два русских перевода романа Юкио Мисимы "Хомба», озаглавленные "Мчащиеся кони» и "Под богом бурь».), второй части его тетралогии "Море изобилия» (Над тетралогией "Море изобилия», состоящей из четырех романов - "Весенний снег», "Несущие кони» ("Под богом бурь»), "Храм рассвета» и "Падение ангела» - Юкио Мисима работал до последних лет своей жизни, с 1965 по 1970 год – прим. авт.):

"Исао глубоко вздохнул, провел рукой по животу, закрыл глаза. Приставил острие кинжала, зажатого в правой руке, к животу, пальцами левой руки определил место и правой рукой с силой вонзил кинжал.

И в тот момент, когда кинжал проник внутрь, за закрытыми веками с ослепительным блеском вспыхнул солнечный круг».
(Юкио Мисима "Несущие кони»).

Приведем, для сравнения, вариант описания этой же сцены, взятый из другого русского перевода романа Мисимы, озаглавленного "Под богом бурь»:

"Исао сделал глубокий вдох, провел левой рукой по животу, потом закрыл глаза, прикоснулся острием сжатого в правой руке кинжала к приложенным к определенному месту живота пальцам левой руки, и нанес удар, вложив в него всю силу правой руки. И в тот момент, когда клинок вонзился в живот, под его веками взошел сияющий красный диск Солнца».
(Юкио Мисима. "Под богом бурь»)

(Бог бурь и грома Сусаноо-но Микото был сыном бога небес Идзанаги, родившимся одновременно с богиней Солнца Аматэрасу(-но) О(о)миками и богом Луны Цукиёми(-но) Микото. Богу бурь, ураганов и грома Сусаноо подчинялись морские волны и подземные источники, а также всевозможные болезни. Он убил чудовищного дракона, наводившего ужас на всю Японию, и извлек из хвоста поверженного чудовища, волшебный меч, ставший одной из трех небесных священных регалий – символов верховной власти над Страной Восходящего Солнца -, передающихся от Императора к Императору. В наиболее известном русском переводе эта вторая часть тетралогии Юкио Мисимы "Море изобилия» называется "Несущие кони» - прим. авт.).

Как нам уже известно, Мисима не был горячим юнцом, склонным к необузданным поступкам и порывам. За его плечами была солидная карьера плодовитого писателя, хотя и начатая, в соответствии с духом времени, упоминавшейся выше скандальной книгой с гомоэротической окраской - пресловутой "Исповедью маски». Он неустанно работал над развитием и укреплением своих тела и духа, но, в то же время, любил эпатировать "добропорядочное общество» и наносить "пощечины общественному вкусу» - например, при всем честном народе танцевать в паре с мужчинами - и, случалось, поколачивал свою жену (хотя, несмотря на свои гомоэротические склонности, был примерным мужем и отцом, любил своих детей). Нельзя сказать, что все эти действия никак не были связаны с его философией и, в конечном итоге, с избранной им формой смерти. Совсем наоборот, в них явственно отражались его настойчивые и неустанные попытки приблизиться к Красоте, Силе и Смерти. Однако земными средствами их можно только показать, но не осуществить. В Смерти же самурай может воплотить вечные принципы, если он предварительно пережил внутреннюю трансформацию, разделённую в свое время итальянским "консервативным революционером» бароном Юлиусом Эволой на четыре фазы:

1. Сделаться господином внешних впечатлений и инстинктов (мужская аскеза);

2. Добиться подчинения организма собственному авторитету – стойкость (соответствующая военной подготовке в собственном смысле этого слова);

3. Установить контроль над своими страстями и чувствами, правда – в форме внутреннего равновесия (не впадая, однако, при этом в состояние отупения);

4. Отказаться или отрешиться от собственного "Я».
(Барон Юлиус Эвола. "Путь самурая»).

Только отказавшись или отрешившись от собственного "Я», только перестав придавать ему какое бы то ни было значение, мы становимся готовыми к героической смерти в бою или к "сэппуку». Не всякий человек, избавляющийся от своей жизни через самоубийство, тем самым обручается со смертью. Бракосочетание со Смертью должно быть тщательно подготовлено и являться предметом свободного, осознанного выбора. Только в этом случае мы можем быть гарантированы от неудачи, как это явствует из приведенного ниже краткого диалога между студентом-путчистом Исао и лейтенантом Хори, взятого из книги Юкио Мисимы "Несущие кони» ("Под богом бурь»):

- И тебя не смущает, что восстание "Союза возмездия» потерпело поражение?

- Это не было поражением.

- Ты так считаешь? Во что же ты веришь?

- В меч, - ответил Исао одним словом.

Лейтенант немного помолчал. Словно обдумывал следующий вопрос.

- Ладно. Задам еще один вопрос. А чего ты больше всего хочешь в жизни?

На этот раз какое-то время молчал Исао… Подбирая слова, но без колебаний он выговорил:

- Солнечным... На крутом обрыве при восходе солнца, молясь на встающий сияющий круг... глядя на блистающее внизу море, у корней благородной сосны… умереть от своего меча.

Приведем для сравнения описание той же самой сцены в другом переводе с японского:

- Восстание "Союза Божественной Бури» окончилось неудачей; Вас это не смущает?

- Оно не окончилось неудачей.

- Вы в этом уверены? И на чём же основана Ваша уверенность?

- На мече, - ответил Исао, не тратя лишних слов.

Старший лейтенант немного помолчал. Он как бы заранее проговаривал про себя свой следующий вопрос:

- Ну, хорошо. Но в таком случае мне хотелось бы знать, каково Ваше самое заветное желание.

Исао тихо, но уверенно сказал: "Перед ликом Солнца... на отвесной скале, на восходе Солнца помолиться на восходящий диск, ...посмотреть вниз, на сияющее море..., а потом, у ног старой, древней сосны... убить себя мечом... Вот моё самое заветное желание».

Так, успев перед смертью воскликнуть: "Тэнно хэйка банзай!», закончил свою жизнь и сам Юкио Мисима, прозванный многими из своих современников "последним самураем». Но кто же такие, в конце концов, эти пресловутые самураи, и почему они до сих пор не могут считаться сошедшими с исторической сцены, хотя формально это феодальное сословие не существует в Японии со времен буржуазной "революции (реставрации) Мэйдзи»?

О ЗНАЧЕНИИ СЛОВА "САМУРАЙ».

Пользующееся в настоящее время широчайшей известностью японское слово "самурай», вошедшее в период с конца XIX до середины ХХ века (если не раньше) во многие иностранные языки и ставшее символом и синонимом отважного, бескомпромиссного воина, сражающегося за идею и ставящего свою честь выше собственной жизни. Своим происхождением самураи обязаны клановым военным отрядам, сражавшимися в раннюю эпоху Японской Империи с "варварскими» племенами, издавна населявшими пограничные районы Страны Восходящего Солнца. В X-XII веках, в период междоусобных войн между различными японскими феодальными родами ("кланами» или "военными домами», о которых подробнее будет рассказано далее) могущество самураев все более возрастало. К середине XII века одному из военных предводителей самураев – прославленному полководцу Киёмори Тайре - впервые удалось захватить власть в Стране Восходящего Солнца (Еще раньше, в 935 году п. Р.Х., мятежный самурайский князь Масакадо Тайра на какое-то время провозгласил себя Императором, но реально подчинить Страну Восходящего Солнца своей власти ему не удалось. Об этой неудачной попытке узурпации титула и власти Божественного Тэнно представителем самурайской военной аристократии будет подробнее рассказано далее – прим. авт.). В 1192 году другой самурайский князь, Ёритомо Минамото (о котором у нас еще будет подробнее рассказано далее) создал первое самурайское государство, отняв власть у центрального Императорского правительства и предельно ограничив полномочия Божественного Императора (роль которого была сведена лишь к исполнению религиозных обрядов и участию в официальных церемониях). С тех пор почти на семь столетий в Японии утвердился режим, при котором политическая власть сосредоточилась в руках самурайской военной аристократии. Влияние самурайского военного сословия, его образа мыслей, религиозных убеждений, привычек, культуры на жизнь всего японского общества стало подавляющим. Ощущается оно в полной мере и по сей день.

Японское слово "самурай» (происходящее от глагола "сабурау», то есть "служить», "охранять») имеет много значений и смысловых граней. Первоначально слово "самурай» имело значение "личный слуга» или "личный охранник», "телохранитель», "вооруженный слуга», "вооруженный страж». В Х веке этим словом стали называть профессиональных воинов невысокого звания, находившихся на службе у Императора (то есть у тогдашнего японского государства), а отнюдь не всадников-аристократов ("рыцарей»), как впоследствии. Воинов, принадлежащих к высшим слоям японского общества, тогда именовали "буси». Термин "буси» впервые засвидетельствован в период Нара (710-784 годы), а ранее существовало название "мнонофу». Со временем, однако, слово "самурай» стало синонимом слова "буси», и незнатные воины стали называть себя и "самурай», и "буси», пока слово "самурай» не вытеснило полностью слово "буси». К началу XVII века "самураем» в Японии называли всякого, кто имел право носить "дайсё», то есть, два меча, за исключением разве что самураев самого высшего ранга – "даймё» (владетельных князей, о которых будет подробнее рассказано далее).

В русском языке слову "самурай» более или менее соответствуют понятия "служивый», "служилый человек», "дворянин» или "рыцарь». Однако наиболее точным переводом слова "самурай» на русский язык нам представляется словосочетание "боевой холоп». "Холопом» в Древней Руси именовался всякий лично зависимый человек, близкий по своему юридическому положению к рабу ("робичичу»). Между тем, на практике между различными категориями "холопов» имелись весьма существенные различия. "Боевые холопы» (или "боевые послужильцы») – лично зависимые от знатного воина люди, входившие в его "дворню» (от понятия "дворня», "дворовые люди», кстати, и происходит слово "дворяне») и обязанные являться, вместе со своим господином и предводителем, на военную службу, существовали в средневековой Древней Руси на протяжении длительного периода и со временем стали одним из источников образования феодального сословия служилого дворянства (именно "боевым холопом» - а не просто "холопом»! - князя Телятевского был, например, известный деятель времен Смутного Времени Иван Болотников, долгое время велеречиво именуемый советскими историками и другими историками-марксистами "крепостным крестьянином» и "выдающимся вождем Крестьянской войны начала XVII века в России»).

В средневековой феодальной Западной Европе "боевым холопам» соответствовали так называемые "министериалы».

Прослойка министериалов возникла постепенно, в процессе освобождении нетитулованных военных слуг. Из оброчного населения стало возможным подняться в министериалы, получив должность при дворе феодального сеньора, нести службу в его войске в качестве легковооруженного всадника, а со временем, заслужив соответствующий бенефиций (земельное пожалование за военную службу), или, говоря по-русски, "поместье», которое воин получал "по месту (военной службы)», перейти в тяжелую конницу и стать "эквесом» или "милесом» (по-латыни), т.е. рыцарем (тяжеловооруженным конным воином). Таким путем из среды несвободных со временем выделился привилегированный класс дворовых слуг знатных и богатых феодалов. Эти дворовые слуги именовались "вассы» (лат.: vassi – от этого слова впоследствии произошли известные феодальные термины "вассал» и "вассалитет»; слово "вассал», по мнению целого ряда филологов и историков, происходит от валлийского слова "gwaz», означающего "тот, кто служит», "слуга», "служивый», "служилый», и являющегося, таким образом, еще одним – на этот раз кельтским – эквивалентом японского слова "самурай»), "сервы–министериалы», буквально: "рабы-cлужители» (лат.: servi ministeriales) или "пуэры» (лат: pueri) – "холопы». Дело в том, что латинское слово "пуэр», являвшееся еще в античном Риме синонимом слова "серв(ус)», то есть "раб», буквально означает "мальчик», "отрок», "хлоп(ец)», "хлоп(чик)», то есть "холопчик» (так во многих славянских языках - например, в польском, украинском белорусском) по сей день именуется не только "мальчик», но и "(крепостной) крестьянин».

В средневековой Европе – первоначально во Франкской державе, а после ее распада – в рамках возникших на развалинах раннесредневековой империи Карла Великого феодальных государств – сложилась так называемая ленная система. Эта основанная на соединении государственной власти с землевладением средневековая система государственного управления состояла в том, что сюзерены (верховные собственники) раздавали участки земли своим вассалам (становясь по отношению к ним "сеньорами», то есть "старшими»), которые, сверх арендной платы за землю, обязаны были им и личной службой во время войны. По понятиям средневекового права, король считался верховным собственником (сюзереном) государственной территории, отдельные части которой он отдавал в пользование и управление своим приближенным и воинам, под условием исполнения известных натуральных и денежных повинностей. Иногда и независимые владельцы подчинялись королю и становились к нему в ленные (зависимые) отношения, приобретая тем самым его защиту и покровительство. Собственники обширных земельных угодий, западноевропейские короли, сохраняя за собою верховное право собственности (сюзеренитет), раздавали эти земли своим дружинникам вместе с правами государственного управления в их пределах, на условиях службы (прежде всего – военной) королю или уплаты определенной аренды. С другой стороны, вследствие необеспеченности прав и безопасности человеческой личности в эпоху постоянно усиливавшейся, после распада державы Карла Великого, феодальной раздробленности и "войны всех против всех», многие собственники аллодов, то есть независимых земельных участков (дарованных им однократно за какую-либо заслугу и с этого момента считавшиеся находящимися в их полном и безусловном владении), добровольно становились в ленные отношения к сильным королям, приобретая этим их защиту. Каждый ленник, или вассал, мог, в свою очередь, уступить (или, точнее говоря, переуступить) часть своей земли и своих прав (полученных им от сюзерена) мог в свою очередь уступить третьему лицу, которое становилось уже его вассалом, и теперь зависело уже непосредственно от него (отсюда – известная формула феодального права "вассал моего вассала – не мой вассал») и т. д.

С развитием ленной системы министериалы получали лены и привлекались к рыцарской службе. В то же время, западноевропейские министериалы (как и "дворские» в средневековой Руси) несли не только военную, но также придворную, административную и хозяйственную службу.

В средневековой феодальной Германии (а точнее говоря – в "Священной Римской Империи», именуемой впоследствии "Священной Римской Империей германской нации») министериалы с XI века составляли особое сословие "динстманнов» (нем.: Dienstmannen), буквально: "служилых людей», занимавшее в сословно-иерархической пирамиде место выше бюргеров-горожан и свободного сельского населения (буров, бауэров, buren, Bauern), но ниже свободных рыцарей. Признаком несвободного состояния "динстманнов» являлась только невозможность бросить службу по желанию или "отъехать» (используя соответствующее древнерусское выражение) к другому "князю» (сеньору). Как известно, Царь Иоанн Васильевич Грозный расценивал "отъезд» любого из своих подданных, вплоть до самых знатных бояр», не как исконную, освященную веками привилегию, а как "измену» именно в силу того, что считал всех подданных своими "холопами».

Особенное значение министериалы приобрели в "Священной Римской Империи (германской нации)» в ХII-XIV веках, добившись прав отдельного сословия, личной свободы и став одной из опор центральной власти в германских княжествах.

Так, например, в XIII веке, согласно баварским законам, министериалы не имели права занимать должности выше свободных людей, несущих обычную военную службу (хотя на практике дело порой обстояло иначе). Только монарху (баварскому князю) и крупным феодалам (как светским, так и духовным) было дозволено законом сохранить при своей особе министериалов (однако и это правило нередко нарушалось). На протяжении XII-XIV веков из среды министериалов сформировалась часть мелкопоместного дворянства, чему способствовала рыцарская военная служба министериалов и их являвшееся результатом этой службы довольно высокое положение в феодальном государстве. В XV веке именно министериалы составили ядро немецкого рыцарского сословия – "риттерштанда» (Ritterstand), именуемого представителями образованных (преимущественно - монашеских, поскольку в описываемое время монахами были даже университетские профессора) кругов заимствованным у древних римлян термином ордо эквестер (Ordo equester, то есть "всадническое сословие»), что, при желании, можно перевести на русский язык и как "рыцарский орден».

Министериалы монарха нередко сами превращались в крупных феодалов, теряя непосредственную связь с короной, и вступали в сложную систему вассально-ленных отношений. Примером может служить один из могущественнейших министериалов "Священной Римской Империи германской нации» Вернер фон Болленд. Этот министериал одновременно являлся вассалом ("боевым холопом», или, по-японски, "самураем») не одного и не двух, а сорока трех (!) различных феодальных сеньоров-сюзеренов (по-немецки: "ленсгерров», Lehnsherren), от которых получил в общей сложности более пятисот ленов, в том числе пятнадцать графств, и сам, в свою очередь, имел более ста ленников (нем.: "ленсманов», Lehnsmannen). В то же время возвышались министериалы князей церкви и светских господ, которые также вливались в ряды господствующего класса. Аналогичную картину мы наблюдаем и в средневековой Японии.

Между прочим, в английском языке до сих пор сохранилось воспоминание о том, что многие рыцари, представители воинского сословия, изначально были не вполне свободными, зависимыми от своего господина (сюзерена) людьми, его "слугами». Дело в том, что слово "найт» (англ.: knight), означающее в современном английском языке "рыцарь», в эпоху раннего Средневековья означало "слуга», "холоп» (в том числе и "боевой холоп»), как и аналогичное по значение и близко родственное ему по происхождению немецкое слово "кнехт» (Knecht).

Подобно "боевым холопам» Древней Руси и министериалам средневековой Западной Европы, японские самураи также были, с одной стороны, привилегированным воинским сословием, имели право на ношение сразу двух мечей (эта пара мечей назсывается по-японски "дайсё», о чем будет подробнее рассказано на дальнейших страницах нашей книги) и потому долгое время гордо именовали себя упомянутым нами выше словом "буси» ("воин»), то есть человек, презирающий смерть и живущий по особым законам воинской чести – "пути воинов» ("бусидо»). Кстати, первоначально. С другой стороны, жизнь всякого "самурая», как верного вассала, была всецело посвящена служению своему господину, сеньору, которого "боевой холоп» был обязан беречь как зеницу ока, беспрекословно повинуясь ему во всех жизненных обстоятельствах. Сеньор мог приказать любому из своих вассалов-самураев пожертвовать жизнями по его приказу, отправиться выполнять смертельно опасное задание и даже совершить самоубийство. Самурай, утративший своего сеньора, одновременно лишался и средств существования, превращаясь в "ронина» - бесприютного скитальца, вынужденного терпеть всяческие бедствия и лишения. Бесконечные внешние (а чаще – внутренние, междоусобные) войны со временем выковали из японского "служивого» классический тип "боевого холопа» – сурового, закаленного воина, лихого рубаку и стрелка, мастерски владеющего не только мечами (а на более раннем этапе японской истории – в первую очередь луком и стрелами), но и любым другим оружием. Правда, наряду с бесчисленными примерами героических единоборств, проводимых по всем правилам рыцарского военного искусства (впрочем, сне без определенной, чисто японской, хотя, возможно, и китайского происхождения, специфики, заключавшейся в необходимости непременно отделить голову побежденного в поединке противника от тела и предъявить ее своему предводителю для получения награды, о чем еще будет подробно сказано далее), немалую часть военного искусства и военной практики "боевых холопов» державы Ямато, судя по хроникам бесчисленных войн и военных конфликтов, сотрясавших Страну Восходящего Солнца на протяжении большей части самурайского периода ее долгой истории, составляло умение "буси» незаметно подобраться в крепости, замку, дворцу или дому неприятеля, окружить его со всех сторон, кроме одной, поджечь, а затем перебить защитников, пытающихся спастись от огня, выбегая из пламени пожара с этой, единственной стороны. Самураи разработали многие виды боевых искусств – "будо» - ставших ныне популярными в глобальном масштабе. К числу этих искусств относятся "дзюдзюцу» ("джиу-джитсу»), "айкидо», "кэндо» (уже упоминавшееся нами искусство владения мечом, известное, как "путь меча»), "кюдо» (искусство стрельбы из лука, известное под названием "путь лука»), "дзюдо» и даже знаменитое "ниндзюцу» – боевое искусство неуловимых "ночных убийц» - "ниндзя» (начало которым положили беглые "ронины», то есть, бывшие самураи, лишившиеся своих сюзеренов). Единственным исключением в этом ряду боевых искусств, разработанных самураями, является, пожалуй, только "каратэ» (возникшее в крестьянской среде на "не совсем японском» острове Окинава и лишь впоследствии перенесенное оттуда в собственно Японию).

Бесстрашные и беспощадные в сражениях и в смерти, японские самураи отнюдь не были бездумными, не рассуждающими и тупыми "боевыми машинами». Эти свирепые и грубые на вид воины, готовые в любой момент пустить в ход свои острые, как бритва, смертоносные мечи, вели суровую и аскетическую жизнь, наполненную строжайшей внутренней самодисциплиной и поэзией. Их боевое мастерство, отточенное до малейших нюансов, подобно лезвиям их боевых мечей, далеко выходило за рамки военной сноровки и превращалось в высокое искусство, в образ жизни. И все это охватывало собой понятие "путь воина».

Многие "боевые холопы» средневековой Японии были не только воинами, но и выдающимися поэтами, художниками, каллиграфами, музыкантами, философами и мастерами буддийской духовной культуры "дзен».

Самурайское сословие правило Японией с конца XII до середины XIX века. На протяжении многих столетий "боевые холопы» представляли собой элиту японского феодального общества и служили средоточием духа японской нации. И хотя после буржуазной "Революции (Реставрации) Мэйдзи ("Революция Мэйдзи» именуется также "реставрацией Мэйдзи», поскольку была совершена во имя "реставрации» (восстановления) власти Божественного Императора (Тэнно), фактически узурпированной военными предводителями самурайских кланов – "сёгунами». "Мэйдзи» (буквально: "Просвещенное Правление») – девиз нового царствования и одновременно - новое тронное имя, принятое Божественным Императором Муцухито после успешного осуществления этой своеобразной "революции-реставрации». Кстати, само слово "революция» (латинского происхождения, от revolutio) в своем исконном (принятым до сих пор, к примеру, в астрономии) значении, означает "возвращение (например, небесного тела, завершившего круговое движение по своей орбите) в свое прежнее положение и, с этой точки зрения, вполне может рассматриваться как синоним слова "реставрация», также означающего "восстановление» (исходного положения, прежних порядков, прежнего строя и т.д.). Вероятно, первые европейские революционеры тракже воспринимали совершаемую ими революцию как "восстановление прежних справедливых порядков», "доброго старого времени» эпохи "справедливого общественного договора» и т.д., попранных злоупотреблениями неправедной власти (обычно не столько самого монарха, сколько окруюащих его "дурных министров», "злых бояр») нарушившей этот "общественный договор». В этом смысле представляется не лишенным интереса следующее обстоятельство. Китайские иероглифы, которые обычно переводятся на русский язык (и на другие европейские языки) как "революция», в буквальном смысле слова означают: "мандат, выданный Небом на справедливое правление»... - прим. авт.)» в 1873 году все "дореволюционные», или, если угодно, "дореставрационные» самурайские привилегии были официально отменены на общегосударственном уровне, во всеяпонском масштабе, и самурайское сословие как таковое официально упразднено (как, впрочем, и все средневековые японские сословия вообще), моральные и культурные ценности, сложившиеся, на протяжении (весьма затянувшегося в Японии) периода Средневековья, внутри самурайского сословия, стали духовным достоянием всей японской нации, как бы превратившейся (естественно, в идеале, как всегда бывает в подобных случаях) в совершенно уникальную "нацию самураев». Не случайно, согласно исследованиям, проведенным американцами после окончания Второй мировой войны, американский солдат прекращал сопротивление противнику в случае, если было убито двенадцать залегших вокруг него на позиции боевых товарищей, а японский - если девяносто! Самурайские ценности живы в умах, сердцах и душах японцев до настоящего времени, благодаря им современная японская культура достигла таких вершин, о которых другие нации могут, к нашему величайшему прискорбию и сожалению, только лишь мечтать. Не случайно наследие традиционной самурайской культуры сейчас творчески изучается не только в самой Японии (что само собой разумеется), но и во многих других странах мира (в том числе весьма активно – и в нашем многострадальном российском Отечестве, дорогом каждому честному русскому сердцу не меньше, чем японское Отечество – сердцу японскому).

Вне всякого сомнения, пришло время и для нас, россиян, перестать смотреть на самураев только как на наших "давних» (?) и "естественных» (?) врагов (хотя их потомки и требуют от нас, с достойным лучшего применения упорством, возвращения Японии пресловутых "северных территорий», то есть, Южных Курильских островов) и попытаться хотя бы в самом сжатом очерке ознакомиться с основными вехами их славной многовековой истории.

ОБ ИСТОКАХ ВОИНСКИХ ТРАДИЦИЙ СТРАНЫ ВОСХОДЯЩЕГО СОЛНЦА

Воинские традиции Страны Восходящего Солнца уходят своими корнями в седую древность. Это не представляется удивительным. Дело в том, что далеким предкам современных японцев приходилось много и долго воевать за овладение своей будущей Родиной. Согласно древним легендам, Японские острова были в далеком прошлом сотворены самими богами (по-японски: "ками»). Вера в Божественное начало природы (и в Божественное происхождение японского народа) стала основой исконной религии древних японцев – "синто» ("путь богов»). Японцы издавна верили, что их родные острова и управляющие ими "местные», "земные» боги-"ками» (соответствующие древнеримским "демонес лоци», daemones loci) сами являются порождениями небесного бога Идзанаги и его божественной супругой Идзанами. Тем не менее, не сам Идзанаги, а младшая дочь бога небес – богиня Солнца Аматэрасу-(но) О(о)миками (вышедшая из глаза своего божественного отца, подобно тому, как богиня Афина Паллада древних греков родилась во всеоружии из головы своего божественного отца – Зевса Громовержца), почитается японцами как главное синтоистское божество. Таким образом, получается, что каждый японец – естественный синтоист от рождения (и в силу своего рождения в качестве японца), независимо от того, какую еще религию он исповедует – буддизм, христианство и т.д. (именно поэтому в Японии по сей день насчитывается гораздо больше верующих, чем жителей).

Согласно синтоистским мифам (излагавшимся до самого – неудачного для Японии - окончания Второй мировой войны в качестве реальных фактов во всех школах Империи Восходящего Солнца), от солнечной богини Аматэрасу произошла династия японских Императоров. Родной внук Аматаэрасу Омиками – полубог Ниниги-но Микото – был назначен своей божественной бабкой первым правителем Японских островов (любопытно, что боги, по учению синтоистов, сотворили только эти острова и населивших их японцев; к сотворению других земель и народов синтоистские "ками» не имеют никакого отношения, да и сами исповедники синто другими землями и народами, похоже, вовсе не интересовались, считая только себя "людьми» в собственном смысле этого слова). Отправляя внука из своей небесной обители Такамагахара на грешную землю, Аматэрасу вручила ему три небесных священных сокровища:

1) Магическое бронзовое зеркало (с реверсом, украшенным, странным образом, шестиконечной звездой-гексаграммой, образованной двумя треугольниками, один из которых расположен вершиной кверху, а другой – вершиной книзу – древнейшим магическим знаком-оберегом, совершенно неправомерно считающимся в настоящее время исключительно символом иудаизма (Любопытно, что в эпоху до "революции (реставрации) Мэйдзи)» японцы (подобно правоверным иудеям) не употребляли в пищу свинину, как "нечистое мясо» (в отличие от китайцев и корейцев). Впрочем, они вообще ели мало мяса (изредка употребляя в пищу домашнюю птицу). Основу питания составляли рис (у более состоятельных слоев населения – крестьяне питались в основном просяной похлебкой), овощи, фрукты и морепродукты. Рыба тоже была по карману далеко не всем жителяи Страны Восходящего Солнца, в том числе и далеко не всем самураям (которым нередко приходилось питаться сырой редькой, что нашло свое отражение даже в японской литературе и, в частности, в поэзии "танка») – прим. авт.), под названием "Моген Давид», буквально: "Щит Давида», и украшающим, в качестве такового, государственный флаг современного государства Израиль) – символ Солнца;

2) Волшебный меч (извлеченный некогда богом бурь, грозы и грома Сусаноо-но Микото из хвоста поверженного им чудовищного треххвостого восьмиголового дракона) – символ Молнии (Этот "Имперский» ("Государственный») меч необыкновенной красоты, именовавшийся первоначально Амэ-но-мураку-мо-но-хокэн ("Небесный драгоценный меч собирающихся туч»), а впоследствии – Кусанаги-но-цуруги ("Меч, косящий траву»), прямой и обоюдоострый (в отличие от более поздних, ставших со временем "классическими», самурайских изогнутых мечей с одним лезвием), с рукоятью в виде "ваджры» - древнего магического жезла-"перуна», вошедшего в число ритуальных буддийских принадлежностей, был передан богом бурь Сусаноо своей сестре – богине Солнца Аматэрасу, которая, в свою очередь, передала его своему правнуку Ниниги-но Микото, направив его управлять Японией. Ваджра (по-японски: "конгосё») символизирует мудрость, звучащую, как раскат грома, и ослепительную, как удар молнии. От одного вида ваджры в страхе бегут прочь все нечистые духи и демоны. В буддизм ваджра пришла из индоарийской ведической и брахманистской мифологии, в которой считалась оружием ("перуном», "булавой» или "палицей») бога-громовержца Индры ("пастуха небесных коров», то есть "Тучегонителя»), которым тот сразил дракона (змея) Вритру (после победы над Вритрой бог Индра стал именоваться "Вритрахан», "Победитель Вритры» - сходное имя "Вретрагна» у других, иранских ариев, носило божество битв). Налицо явное заимствование японцами, через буддистов, ведического сказания о боге-змееборце, причем то обстоятельство, что рукоять этого якобы "исконно японского» священного меча, врученного правителям Японии через посредство синтоистских (то есть добуддийских) божеств, имеет не японскую, а индоарийскую по происхождению форму "ваджры», заставляет усомниться в изначальном характере легенды – прим. авт.);

3) Драгоценное яшмовое ожерелье "магатама» - символ Луны.

Этим трем божественным дарам богини Солнца суждено было в дальнейшем стать знаками верховной власти (инсигниями, или регалиями) всех последующих японских Императоров – "Сынов Неба (Солнца)», хотя в широком смысле слова, с точки зрения синтоизма, "сынами Солнца» могут считаться все японцы, составляющие, тем самым, не только одну нацию, но и один род, одну семью, возглавляемую одним Всеотцом – Императором, Сыном Солнца, и объединяемую общим происхождением от единого Божественного Предка (его можно было бы именовать Отцом Богов и Людей, как это делали древние эллины в отношении своего верховного Бога Зевса, к которому возводили свой род многие царские и аристократические фамилии античной Греции).

Спустившись с небес – обитали бессмертных и царства вечной жизни - на грешную землю, Ниниги-но Микото оказался в среде исторического времени и неизбежно связанных с ним процессов старения и умирания, поэтому ему пришлось позаботиться о продолжении собственного рода. Точнее говоря, поначалу боги предложили ему на выбор в жены двух сестер – старшую ("Деву Скалы»), весьма неприглядную с виду, но способную рожать бессмертных детей, и младшую ("Деву Цветов»), способную рожать только смертных, недолговечных детей, но зато писаную красавицу. Как всякий юноша, еще не умудренный жизненным опытом, и принимающий решения больше сердцем, чем разумом, внук богини Солнца выбрал себе в жены красавицу. И потому жизнь человеческая так же недолговечна, как всякая красота. Внука Ниниги-но Микото (и, соответственно, праправнука богини Солнца) – Дзимму Тэнно ("правителя Дзимму»), божественного властителя, синтоистские мифы называют первым Императором Японии. Сначала Дзимму Тэнно правил только островом Кюсю, но по достижении сорокапятилетнего возраста повел своих отважных воинов на завоевание острова Хонсю. После тяжелой и кровопролитной войны с тамошними варварами (не сотворенными богами и, соответственно, являвшимися, с японско-синтоистской точки зрения, в общем-то, "нелюдью»), он, с божественной помощью, завоевал занимавшую центральную часть острова Хонсю страну Ямато, объявив себя ее правителем. По традиционным представлениям, праправнук богини Аматэрасу Омиками принял бразды правления над Ямато 11 февраля 660 г. до Р.Х. Именно этот год "Восхода Императорского Солнца» (или начала "Небесной Солнечной Преемственности», выражаясь языком древнейших хроник) японцы стали считать официальной датой основания своего государства, именовавшегося долгое время "страной (Империей) Ямато», наряду со словом "Япония» - "Нихон», "Ниппон» или "Ниппон (ди)-го».

Постепенно правители Ямато – преемники Дзимму Тэнно – подчиняли себе одну область за другой, держава Ямато росла и крепла, превратившись со временем в Японскую Империю. Официально считается, что династическая линия японских Императоров не прерывалась со времен легендарного (для всех, кроме самих японцев) Дзимму Тэнно до нынешнего Отца и Символа японской Нации - Акихито.

О МИКАДО (ТЭННО) – ЖИВОМ БОГЕ И ЯПОНСКОМ ИМПЕРАТОРЕ

У древних японцев (как, впрочем, и у многих других – если не у всех! – народов Древности) существовала вера в некие особые божественные силы, присущие их верховным правителям. Благодаря этим полученным от рождения божественным силам, правитель был проводником воли Неба и сам являлся живым богом во плоти. Каждое его движение, каждая его мысль сказывались на благосостоянии подчиненных им страны и народа и несли с собой благополучие или невзгоды для земли и людей. Поэтому большую часть своего времени правители древней Японии были обязаны посвящать общению с богами и выполнению священных ритуалов, не имея "частной жизни» по определению. Даже заботы, связанные с практическим управлением государством, считались мелкими, суетными и недостойными "сына Неба». По его поручению и от его имени державой управлял регент из числа ближайших родственников Императора (древнейшей придворной аристократии "кугэ», имевшей еще досамурайское происхождение, то есть возникшей задолго до того, как сложилось военно-служилое сословие "боевых холопов»). Регент из среды аристократов-"кугэ», составлявших Императорский двор, правивший от лица малолетнего Императора, именовался "сэссэй». А такое случалось довольно часто, поскольку могущественные "кугэ», не желая отказываться от вольготной жизни, которую они вели при малолетних Императорах, вынуждали тех отречься от Престола по достижении ими совершеннолетия, чтобы назначить им новых преемников из числа малолетних принцев, от имени которых продолжал бы править очередной "сэссэй». Особенно прославился в этом отношении могущественный придворный аристократический клан Фудзивара, долгое время поставлявший из своей среды "сэссэев» при несовершеннолетних Императорах Страны Восходящего Солнца, выдававший за последних замуж девушек из своего рода и, таким образом, многократно породненный с божественным Императорским Домом.

Впоследствии, с приходом в Японию из Китая новой, индийской по происхождению, религии – буддизма – некоторые японские Императоры, вместо отречения от престола, стали принимать монашеский постриг и формально "приписываться» к тому или иному из буддийских монастырей, очень быстро расплодившихся, после прихода буддизма, в лице ученика самого Просветленного – индийского принца Бодхидхармы (или, по-японски: Даромы) в Японию через Китай, по всей Стране Восходящего Солнца и достигших в скором времени немалого богатства и могущества (как политического, так и военного, учитывая все возраставшее число буддийских воинов-монахов, иногда составлявших целые монастырские армии, наподобие армий духовно-рыцарских орденов средневековой Европы). Такой Император, являвшийся одновременно буддийским монахом, именовался "инсэй» и формально имел более высокий статус, чем "сэссэй», номинально правящий от лица малолетнего Императора. Тем не менее, реальная власть находилась в руках не Императоров, а регентов. Однако, не взирая на этот реальный факт, вера в исключительность Императора настолько укрепилась в сознании "сынов Ямато», что в последующие исторические периоды, когда реальная власть в Японии оказывалась в руках не Императора и регентов из числа его ближайших родственников, а в руках других могущественных феодальных кланов или отдельных "сильных личностей», никто из этих диктаторов даже и не помышлял о том, чтобы самому завладеть Императорским престолом. Формально все "сильные личности», как бы они не именовались, оставались верными, преданными и почтительными подданными своего "Тэнно», или "Микадо», довольствуясь дарованными ему им (добровольно или нет, это уже другой вопрос!) пышными титулами. Наиболее известным среди них был титул "сэйи тайсёгун» ("великий полководец – победитель варваров»). Японский титул "сёгун» (ударение при произнесении этого слова следует делать на первом слоге), как и многое в древней и средневековой Стране Восходящего Солнца, имеет китайское происхождение. (Вообще, на наш взгляд, взаимоотношения и соотношение между китайской культурой и вторичной, по отношению к ней, культурой японской, можно сравнить с соотношением между вавилонской и ассирийской, а также между греческой и римской культурами – прим. авт.). Титул "сёгун» происходит от китайского титула "дзян-дзюнь» или "цзянь-цзюнь» (имевшего в древнем и средневековом Китае аналогичное значение и обычно переводящегося на русский язык и на другие европейские языки как "генерал»). Титул "сёгуна» (роль которого, как мы помним, играл Юкио Мисима в своем "Обществе Щита») носил Верховный Главнокомандующий всеми войсками Императора и его вассалов и военный диктатор, правящий от имени Императора. В отличие от "сэссэя», происходившего из среды досамурайской придворной аристократии, "сёгун» происходил из самурайской среды и правил от имени Императора, даже если этот Император не был малолетним.

Со временем конструкция управления средневековой Японией еще больше усложнилась: "сёгуны» тоже были лишены реальной власти очередными "сильными личностями», происходившими, подобно самим "сёгунам», из самурайской среды, принимавшими титул "сиккэн» и правившими от лица малолетних "сёгунов» (вынуждаемых "сиккэнами» к отречению от власти по достижении ими совершеннолетия), формально, в свою очередь, продолжавших номинально править от имени Божественного Императора (лишенного в действительности всякой реальной власти).

В данной связи нам представляется необходимым указать уважаемым читателям на следующее обстоятельство.

"Микадо» – древнейший, теперь уже почти не употребительный в самой Японии (и все еще достаточно широко распространенный в других странах) титул (означающий по-японски буквально: "Высокие Врата»), употреблялся в прежние времена для обозначения Императора, как светского верховного повелителя Японии, (именуемого в более поздние времена и, в том числе, в настоящее время, "Тэнно»). При этом следует учитывать, что понятие "Микадо» включало себя в древней Японии не только самого монарха, но также его дом, двор и даже государство, находившееся под его управлением. Коренные японцы ныне не используют понятие "Микадо», исключенное из всех японских официальных документов, в качестве Императорского титула.

Вместо устаревшего титула "Микадо» в настоящее время используется более поздний титул "Тэнно» (в другом варианте произношения: "Тённо», буквально: "Небесный Государь», "Сын Неба», "Повелитель всего сущего»; латинское слово древнеримского происхождения "Император», то есть "повелитель», которым обычно пользуются для перевода слово "Тэнно» на другие языки, к сожалению, не передает точного смысла японского титула), вошедший в японское словоупотребление под китайским воздействием и являющийся, по сути дела, калькой с титула китайского Императора (Хуанди или Гуанди).

Японцы верили (или, во всяком случае, считается, что верили) в божественность своего Императора вплоть до 1 января 1946 года. В тот памятный день сто двадцать четвертый по счету (начиная с Дзимму Тэнно) японский Император Хирохито, после поражения Японии во Второй мировой войне, под давлением американских оккупационных властей, был вынужден издать специальный указ (рескрипт или декрет), в котором отказался от статуса "живого бога», назвав Божественность Императора ложным понятием, основанным на легендах и мифах, и признав, что Император – всего лишь "Символ Государства и Единства Нации». Это официальное заявление "Небесного Государя» о его человеческой, а вовсе не Божественной природе ("Нингэн-сэнгэн») глубоко потряс большинство японцев, для которых "культ личности» Микадо-Тэнно был традиционной основой мировоззрения. Многие из "истинных сынов Ямато» - например, Юкио Мисима, так и не смогли с этим до конца примириться.

Однако вернемся во времена Божественного Властителя Дзимму Тэнно.

КАК ОБСТОЯЛО ДЕЛО В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ

Если верить японскому историку Райдзё Сисэю, в годы правления Дзимму Тэнно и его ближайших преемников жизнь державы Ямато была предельно военизированной, причем Император Страны Восходящего Солнца был, в первую очередь, верховным военачальником:

"В первые времена государственная организация была проста, гражданские и военные функции были объединены. Все в государстве были воинами, и верховным предводителем их был Император; министры составляли при нем свиту помощников. Когда наступало время военных действий, Император сам лично брал на себя труды по ведению походов. Если же предводительствовал не он сам, то его заменяли сыновья или Императрица. Подчиненным никакое дело не поручалось. Благодаря этому верховная власть находилась в Императорских руках, она признавалась по всей стране и, постепенно распространяясь, достигла Кореи и Сюкосина, приходившихся японским государям данниками».

Крайне интересным в данной связи представляется исполнение функций Верховного Главнокомандующего всеми вооруженными силами Страны Восходящего Солнца не только самим японским Императором, но и его супругой. Такой воительницей считалась, по легендам, регентша Дзинго Кого, вставшая (между прочим, против воли своего супруга-Императора), вместе со своим сыном принцем Хатиманом, во главе японского войска, предпринявшего первую исторически засвидетельствованную попытку экспансии за пределами собственно Японских островов. Это произошло, по мнению многих историков, например, Ведемейера (Wedemeyer. Japanische Fruehgeschichte, Tokio 1930.) или Куно (Kuno. Japanese Expansion. California 1937.) около 363 года п. Р.Х., то есть примерно через триста лет после высадки обитавших ранее в южной части острова Кюсю племен ямато на полуострове Кии – cреднеяпонском полуострове, известном ныне, прежде всего, расположенными на нем храмом Исе и городом Осакой. Именно там начался подъем клана Ямато, ставшего в течение нескольких столетий господствующим кланом (чье высшее семейство сделалось, в конце концов, Императорским Домом Японии), еще не распространив свою власть на все острова Японского архипелага, зажатые в тиски между враждебными северояпонскими племенами и существовавшими в Южной Японии, на острове Кюсю, многочисленными царствами (королевствами). Как и в ходе всех последующих попыток внешней экспансии японцев, целью военной экспедиции была, в первую очередь Корея. Уже тогда Северная и Центральная Корея на протяжении столетий находилась под сильнейшим политическим и военным влиянием Китая, в то время как Южная Корея, раздробленная на несколько враждовавших между собой царств (королевств), тоже находилась под влиянием Китая – но только культурным. Именно высадившиеся на территории Южной Кореи японские завоеватели, воспользовавшись ее политической раздробленностью, впервые попытались установить свое господство над ней. Поначалу японцы покорили Южную Корею (хотя согласно японским героическим легендам они покорили всю страну) и заставили ее платить дань державе Ямато (впоследствии принц Хатиман был, как победоносный полководец, даже обожествлен на родных островах и все японцы стали поклоняться ему, как богу войны). Однако власть "сынов Ямато» над покоренными землями оказалось непрочной. Корейцы постоянно восставали. Триста лет продолжалась политическая и военная борьба за Южную Корею, пока в 663 году п. Р.Х. японские завоеватели не были, в кровопролитных и жестоких схватках, разгромлены объединенными корейскими войсками (в союзе с войсками вновь – в очередной раз! - обретшего единство Китая) как на суше, так и на море.

Однако, подобно тому, как первые главы и книги истории Рима "От основания града» (Ab urbe condita) Тита Ливия основаны на древних мифах и легендах, так и приведенные выше сведения о раннем периоде японской истории основаны на легендарных хрониках "Кодзики» и "Нихон Сёки», записанных по Императорскому указу в VIII веке п. Р.Х., а до того существовавших исключительно в устной традиции.

Изложенная выше легендарная история, мягко говоря, не во всем согласуется с данными современной науки. По мнению историков и археологов наших дней, вероятность реального существования великого воителя Дзимму Тэнно вряд ли больше, чем вероятность реального существования Тесея, Геракла, Ромула или Гильгамеша. Возможно также, что Дзимму Тэнно – не что иное, как собирательный образ, объединивший деяния не одного, а сразу нескольких реальных правителей, чьи имена в истории не сохранились. Немало "белых пятен» имеется не только в древнейшей истории Японии, но и в вопросе о происхождении японского народа (если, конечно, не принимать слепо на веру вышеизложенную синтоистскую версию).

Следует обратить внимание на одну особенность исторического развития Японии – в этой стране первобытнообщинный строй сменился феодальным, фактически минуя рабовладельческую стадию (некоторое количество рабов, находившихся в храмовом, дворцовом и частном владении, не играло существенной роли в экономике и производстве). Большинство современных историков считают реальной датой раннефеодального японского государства 645 год п. Р.Х. Тогда при дворе японского Императора тридцать пятого поколения (после Дзимму Тэнно) Когёку вспыхнул мятеж (из-за отсутствия документальных свидетельств у историков нет единого мнения о том, когда же это произошло; разница между датами, которые они называют, порой достигает нескольких столетий, что, впрочем, не редкость в историографии Востока, в которой часто собственно исторические события, особенно на ранних этапах истории, оказываются самым причудливым образом перемешаны с мифическими). Заговорщики стремились избавить Страну Восходящего Солнца от произвола крупных аристократических родов, отпрыски которых столетиями хозяйничали в стране, как в своем собственном владении. Они злоупотребляли своей властью, притесняли законных правителей, наживали огромные состояния, творя насилие. Участники мятежа мечтали положить этому конец и заложить основы нового сильного государства. Их восхищал Китай, где власть принадлежала Императору ("Cыну Неба»), а закон и порядок повсеместно поддерживали назначенные им государственные чиновники.

Государственный переворот удался. Наступила эпоха реформ "Тайка» (буквально: "Великие реформы»). Они проводились по указанию вступившего на престол в 645 году Императора тридцать шестого поколения Котоку.

Победившие реформаторы весной следующего, 646 года п. Р.Х. огласили Императорский указ, или декрет Тайка, о создании государства нового типа, с сильной централизованной властью и мощным чиновничьим аппаратом. Декрет закреплял коренные изменения в политической и экономической жизни Японии.

Отменялась частная собственность на землю. Отныне вся пригодная к возделыванию земля принадлежала Императору, который единолично решал, как ее использовать.

Вся территория Страны Восходящего Солнца была разделена на провинции, уезды (округа) и деревни (селения).

Было начато строительство новой Императорской столицы, как зримого воплощения и средоточия Империи Ямато.

Всем представителям прежней знати разрешалось поступать на государственную службу, регулярно получая за эту службу жалованье от государства.

Все держатели земельных наделов были обязаны платить в Императорскую казну земельный налог, а все ремесленники – налог с продажи своих изделий.

Была введена воинская повинность. Каждый третий подданный Императора мужского пола был обязан в течение трех лет нести военную службу, охраняя границы державы Ямато от вторжения "варваров».

Государственный переворот 645 года п. Р.Х. и последовавшие вслед за ним "реформы Тайка» значительно ускорили становление единой централизованной японской Империи. Высшая знать в основном примирилась с изменениями, покорилась Божественному Тэнно и стала служить ему в меру своих сил и способностей. Все новые министры, крупные чиновники и придворные принадлежали к древним аристократическим родам "кугэ».

Сами "реформы Тайка» начались с перераспределения земельных наделов. Вся земля объявлялась собственностью Божественного Императора (а не отдельных кланов-родов, как это было прежде), а все население страны – его подданными. Частные земли были, после их обмера, поделены на равные наделы, которые сдавались в аренду свободным крестьянам от имени государства. За пользование землей крестьяне платили налоги государству (а не землевладельцу, как прежде). Кроме крестьянских, существовали также "привилегированные» земельные наделы, дарованные "по занимаемой должности», "за заслуги» и т.д. Центральная власть предоставляла их членам Императорского дома, представителям древней родовой знати, высокопоставленным чиновникам. Эти наделы не облагались государственным налогом и передавались по наследству. Постепенно они превращались в частные феодальные поместья (так называемые "сёэны»).

Наступило время бурного освоения территории Страны Восходящего Солнца. По всей Японии активно прокладывались дороги, строились мосты, новые города, буддийские монастыри. Процветали науки и искусства (находившиеся под сильным корейским и еще более сильным китайским влиянием). Художники, ученые, поэты устремились в недавно основанные столицы Империи Ямато. До начала VIII века в Стране Восходящего Солнца (как, например, и в западноевропейской "Священной Римской Империи») вообще не было постоянной столицы (после смерти очередного Божественного Тэнно столицу державы Ямато переносили на новое место). Сначала, в 710-784 годах, столицей был пышный город Хэйдзё (носящий в настоящее время название Нара), начиная с 794 года – Хэйан ("Столица Мира и Покоя», ныне – Киото). Здесь, в окрестностях Императорского дворца, размещались двор Императора Страны Восходящего Солнца и его правительство - как мы помним, в описываемыме давние времена не только монарх, но и все они обозначались собирательным понятием "Микадо» (Аналогичным образом обстояло дело, скажем, и с арабским словом "султан», означающим изначально "единство власти». Первоначально (например, в священной книге мусульман Коране, продиктованной пророку Мухаммеду, именуемому европейцами "Магометом», Джебраилом, соответствующим христианскому архангелу Гавриилу) слово "султан» использовалось для отвлеченного обозначения власти как таковой. Именно в этом смысле следует понимать приписываемое пророку Мухаммеду изречение (хадис): "Султан есть тень Бога на земле, и у него ищет убежище всякий обиженный». Впоследствии, однако, султаном стал именоваться в мусульманском мире всякий правящий государь. – прим. авт.)) -, всевозможные государственные учреждения и храмы.

Хотя целью "реформ Тайка» было преобразование державы Ямато в строго централизованное, унитарное государство с едиными законами и единым жизненным укладом, на практике достичь этой цели так и не удалось. Виной тому была, прежде всего, непоследовательность самого Императора-реформатора. Со временем решимость Тэнно довести реформы до конца ослабла, и он уже не мог воодушевлять, как прежде, подданных своим личным примером.

Еще одним фактором, мешавшим упорядочить условия жизни в Стране Восходящего Солнца по единому установленному раз и навсегда, образцу, были природные условия Японии и в первую очередь – японский ландшафт.

Япония, как всем известно, страна островная. Она состоит из четырех больших (Хонсю, Хоккайдо, Кюсю и Сикоку) и девятисот более мелких островов самого разного размера. Около семидесяти пяти процентов японской территории занимают горы, и лишь двадцать процентов - равнины (как правило, обособленные и отделенные друг от друга горными отрогами). Поэтому в прежние времена путешествие из одной части страны в другую было не только трудным, но и весьма опасным делом. Зимой громадные снежные заносы и сугробы наглухо перегораживали узкие горные тропы. В период таяния снегов или после сильных проливных дождей бесчисленные горные реки превращались в смертельно опасные бушующие потоки, увлекавшие с собой мосты и деревья. Поэтому прямая власть Императора Японии распространялась в основном на центральную часть Страны Восходящего Солнца – юг главного острова Хонсю и север островов Сикоку и Кюсю. Остальные же области – весь остров Хоккайдо, север острова Хонсю, значительные территории западного побережья, юг – островов Сикоку и Кюсю – были расположены слишком далеко от столицы, чтобы центральное Императорское правительство могло осуществлять над ними достаточно эффективный контроль. Императорские указы нередко шли туда месяцами.

Север острова Хонсю тысячелетиями населяли воинственные племена эмиси (эдзо) (Некоторые (хотя далеко не все) исследователи отождествляют "варварские» племена эмиси (эбиси, эмису, эдзо) с айну (айнами). Именно покорение "северных варваров» - эмиси -, издавна осевших на севере Хонсю и на Хоккайдо, было первой серьезной боевой задачей зарождавшегося сословия самураев – прим. авт.).

На юге, на Кюсю, издревле осевшие там аборигены-айны, или айну (племена кумасо, тэнсон и др.) ожесточенно обороняли свои земли от японских Императорских войск. Вплоть до конца IX века на спорных землях, прежде всего на севере нынешней Японии, бушевала война между "сынами Ямато» и этими "варварами» (с японской точки зрения). Чтобы избежать подстерегавшей их на каждом шагу смертельной опасности, пришедшие вслед за воинами державы Ямато и поселившиеся на новых землях японские колонисты усиленно укрепляли свои дворы и села, устанавливали круглосуточные дозоры и вели кровопролитную борьбу за существование, принимая активное участие в карательных экспедициях японских Императорских войск на территории туземцев.

Однако жизнь новопоселенцев в провинциях делало опасной не только постоянное упорное сопротивление коренных племен японским колонизаторам. На протяжении столетий в прибрежных водах Японского моря промышляли пираты (как свои, так и чужеземные – преимущественно корейские, от которых, впрочем, не слишком отставали и китайские). Морские разбойники подстерегали торговые корабли и нападали на прибрежные селения. В удаленных от моря районах, среди густых лесов и в горах не в меньших (если не в больших) масштабах бесчинствовали банды разбойников сухопутных. По всей стране то и дело вспыхивали крестьянские ("рисовые») бунты. Задавленные налогами и поборами селяне, особенно в голодные годы – с оружием в руках восставали против своей тяжкой участи.

Поэтому совсем не удивительно, что в столь непростых условиях губернаторы, военачальники и знатные князья приграничных провинций не хотели (да и не могли) полагаться на располагавшееся очень далеко от них Центральное Императорское правительство и на Императорские войска, предпочитая своими силами охранять границы и порядок. Для этого они создавали из боеспособных мужчин небольшие военные формирования под своим личным командованием. Такие семейные, или клановые, военные отряды назывались "бусидан» ("воинский союз», "воинский Орден», "воинское братство», "воинское содружество»), а тот, кто в них служил именовались "буси» ("воины»). Этих испытанных в боях, смелых, презиравших смерть, суровых воинов, возглавляемых знатными владельцами крупных поместий (упоминавшихся выше "сёэнов»), и следует считать самыми первыми в истории Страны Восходящего Солнца самураями – японскими рыцарями, следовавшими заповедям "бусидо».

Воодушевляемые кодексом чести и верности, они были подлинной элитой воинов средневековой Японии. Бремя чести и связанное с ним стремление к личной славе иногда вступали в конфликт с общей необходимостью одержать победу в битве. Поэтому порой случалось и так, что тот или иной самурай стремился, в первую очередь, добиться своих собственных, не вполне бескорыстных целей. Вследствие этого войско, состоявщее из "боевых холопов», представляло собой крайне непредсказуемое военное формирование. Для того, чтобы организовать, повести в бой и привести к победе такой "бусидан», от его предводителя требовались совершенно особые качества, которыми обладали немногие, выдающиеся во всех отношениях представители военной аристократии средневековой державы Ямато. Они носили различные наименования и титулы. Иногда их называли "тайсё» (то есть "генералами»), иногда это были "даймё» (феодальные властители) ("Даймё» (буквально: "великое имя») – владетельный князь, полунезависимый или даже совершенно независимый (в период феодальной раздробленности) властитель в средневековой Стране Восходящего Солнца. – прим. авт.), которым каждый поступавший к ним на службу самурай клялся сюзерену в верности до самой смерти.

Обычно военные отряды "бусидан» формировались в провинциях из представителей крупных японских кланов-родов (или "домов»). Поэтому эти отряды часто называют также "воинскими (военными) домами». При этом следует, однако, заметить, что в "воинский дом» входили не только собственно члены клана, являвшиеся действительно кровными родственниками друг друга, но и люди, чужие им по крови, однако как бы "усыновленные», "афилиированные» кланом.

Во главе "воинских домов» стояли представители служилой военной знати, владельцы особо крупных поместий-"сёэнов», то есть частных земель, которыми их наделяло Императорское правительство. Там, на своих наделах, они жили под одной крышей с сородичами и слугами ("холопами») всех рангов. Однако большая часть их "боевых холопов» - дружинников-самураев – обитала вне стен господского дома, на своих собственных расположенных поблизости дворах. Крупные феодалы выделяли самураям земельные участки с прикрепленными к ним крестьянами, в качестве вознаграждения за службу (поместья или военные бенефиции).

Таким образом, самурай поначалу был одновременно и воином, и владельцем земельного надела. Правда, земля (с прикрепленными к ней крестьянами), кормившая "боевого холопа», чаще всего принадлежала не ему, а его господину и военному предводителю, который всеми силами стремился расширить пределы своего "сёэна», захватывая все новые земли в результате военных походов или вырубая леса. Ведь чем больший земельный фонд скапливался в руках у феодала, тем больше земельных наделов-поместий он мог раздать своим "боевым холопам». Центральное правительство Империи Ямато, естественно, с опаской относилось к нарастающему могуществу провинциальной знати. Но центральным властям приходилось мириться с этим, ибо "воинские дома», способные быстро собирать самурайские боевые отряды-"бусиданы», были необходимы и самому Божественному Императору Страны Восходящего Солнца.

Согласно древним японским традициям, все члены клана, как и все члены "воинского дома», беспрекословно подчинялись главе клана. Эти же порядки распространялись не только на кровных родственников (сородичей, то есть собственно членов клана), но и на всех членов "воинского дома». Таким образом, предводители военных отрядов-"бусиданов» занимали исключительное положение и постепенно упрочивали его, щедро раздавая все новые захваченные земли все новым "боевым холопам». Это обстоятельство во многом определяло дух провинциальных "воинских домов» с характерной для них строжайшей военной дисциплиной, мировоззрение и поведение самураев, превыше всего ценивших непоколебимую верность господину-сюзерену и беспрекословное повиновение его приказам. Можно смело сказать, что именно личная преданность и послушание были источником беззаветной храбрости и бесстрашия "боевых холопов», воспетых в многочисленных японских героических сказаниях. Так, в знаменитых "Кондзяку-моногатари» ("Стародавних повестях»), датируемых X-XI веками, уходящий на бой воин-"буси» заверяет своего сюзерена и военного предводителя:

"Служа тебе, готов я расстаться с жизнью; легче пуха она для меня. Доведись мне смерть ожидать с глазу на глаз с мятежниками, не повернусь я спиной к врагу, лишь бы жизнь свою сохранить».

В свою очередь, военные предводители "боевых холопов» (под какими бы наименованиями они ни выступали) были "лучшими из лучших», "элитой из элит» самурайской касты.

В основе самурайского военного искусства не лешало какой-то единой, четко, раз и навсегда, сформулированной концепции. На протяжении столетий все новым поколениям смамураев и военных предводителей "буси» приходилось сталкиваться со все новыми вызовами, новыми военными технологиями и, в первую очередь, новыми противниками, искать и находить адекватные ответы на эти вызовы. Изо всех изменений в сфере военного искусства "боевых холопов» ни одно не могло сравниться по значительности своих последствий с возрастанием роли японской пехоты на полях сражений, начиная с середины кровавого XVI столетия (впрочем, все дргие столетия истории самурайского сословия были, при ближайшем рассмотрении, не менее кровавыми). Нередко сводимый, в рамках весьма упрощенных концепций, только лишь к введению в употребление в Японии огнестрельного оружия ("огненных трубок»), завезенных на Японские острова португальскими мореплавателями, этот гораздо более сложный и комплексный в действительности процесс повлек за собой принципиальные и фундаментальные изменения в области военной мысли, военного планирования и военного руководства, следствием чего стало возникновение совершенно иной модели управления самурайскими войсками, новой тактики, новых видов вооружения и значительного расширения, по сравнению с предыдущими эпохами, масштабов военных операций. Впрочем, обо всем этом будет еще подробнее рассказано далее.

Поначалу Центральное Императорское правительство только наблюдало за тем, как на востоке Страны Восходящего Солнца, по ту сторону гор, набирают силы "военные дома». Правда, порой оно осуждало незаконный захват земель предводителями самурайских военных отрядов и раздачу ими земельных наделов своим верным "боевым холопам», но к строгим запретам не прибегало (вероятно, прекрасно отдавая себе отчет в том, что в сложившейся обстановке никакие запреты все равно не соблюдались бы).

Но со временем ситуация начала приобретать все более угрожающий характер. Первоначально типичный феодальный "воинский дом» объединял под своей эгидой не более нескольких десятков самураев, однако крупные землевладельцы стали формировать внушительные самурайские отряды, насчитывавшие сотни и даже тысячи хорошо обученных "боевых холопов». Двумя самыми могущественными "воинскими домами» были давние соперники – кланы Тайра и Минамото. На протяжении XI-XIII веков им удалось подчинить своему контролю громадные территории.

О ВОЙНАХ ТАЙРА С МИНАМОТО

В 935 году п. Р.Х. японские "боевые холопы», во все большей степени осознававшие себя особым, привилегированным сословием, подняли вооруженное восстание (или, с точки зрения "Микадо» - мятеж), впервые продемонстрировав Божественному Императору и его Центральному правительству свою силу. Зачинщиком мятежа "буси» был отважный предводитель самураев Масакадо (вошедший в историю средневековой Японии как "воин с золотыми рогами самца косули на шлеме») из "воинского дома» Тайра. Возмущенный тем, что центральное Императорское правительство не назначило его начальником городской стражи Киото, Масакадо объявил свои владения (а также восемь провинций, находившихся к тому времени под его властью) независимыми от Империи, а затем ("аппетит приходит во время еды») и сам дерзнул провозгласить себя Императором (Причины мятежа Масакадо объясняются разными источниками по-разному. Судя по всему, конфликт начался с того, что в ходе конфликта между двумя группировками придворной знати вспыльчивый самурай встал на сторону не брезговавшего никакими средствами чиновника по имени Окими Окиё. Его вмешательство привело к взятию штурмом нескольких правительственных ведомств. Успех операции, судя по всему, вызвал у Масакадо своего рода манию величия, ибо он присоединил к своим владениям провинцию Хитати (Хитачи) и, вместе со своими союзниками, стал планировать дальнейшие завоевания на равнине Канто – прим. авт.). Лишь после ожесточенной, продолжавшейся целых пять лет, борьбы мятеж Масакадо Тайры (Мы сознательно пишем "Тайры», а не "Тайра» (хотя в русскоязычной литературе господствует в этом плане разнобой) – прим. авт.) удалось подавить. Сам предводитель мятежа пал в битве при Китаяме (провинция Симоса, или, в старорусском написании, Шимоза ("шимозами», кстати, у нас именовались обладавшие огромной разрушительной силой артиллерийские снаряды комбинированного, фугасно-зажигательного действия, которыми японский Императорский флот адмирала Того буквально сжег броненосную эскадру российского адмирала Рожественского в роковом для Российской Империи морском сражении при Цусиме, но впоследствии, в силу не ясных нам до конца причин, были сняты японцами с вооружения и в дальнейших вооруженных конфликтах на протяжении первой половины ХХ века больше не применялись "сынами Ямато») – прим. авт.) в 940 году. Для подавления самурайского мятежа Центральному Императорскому правительству пришлось, однако, за неимением собственных сил и возможностей, прибегнуть, как мы увидим, к помощи другого представителя того же "воинского дома» - Садатори Тайры.

Маеакадо Тайра родился предположительно в 903 году п. Р.Х. (хотя какие бы то ни было подтверждения этого отсутствуют. Уже из фамилии мятежника явствует, что он принадлежал к семейству Тайра – клану, возводившему свое проихождение к одному из потомков принца крови Императорского дома, и одному из двух сильнейших самурайских "воинских домов», под знаком военно-политического соперничества между которыми прошли X и XI века японской истории. Юность Масакадо провел на службе у Имперского регента Тадахиры Фудзивары в Киото, однако в 931 году возвратился в свою родную область Канто (расположенную ныне на территории столицы Японии города Токио), где вскоре вступил в открытый вооруженный конфликт с местными недоброжелателями. Некоторые из них, судя по фамилиям, принадлежали к клану Минамото (второму сильнейшему в тогдашней Японии "военскому дому», могущество которого все возрастало), а некоторые – к его же собственному клану Тайра. В 935 году Масакадо выиграл битву при Каване, однако на следующий год дважды потерпел поражение. Первое понесенное им поражение автор самурайского эпоса "Сёмонки» приписывает гневу богов, а второе – мучившей Масакадо болезни "бери-бери» (острой форме авитаминоза, вызванного недостатком витамина В), не позволившей доблестному отпрыску "воинского дома» Тайра надлежащим образом выполнить свою функцию военачальника.

Центральное Императорское правительство (а реально – регент из контролировавшего "Микадо» вристократического "дома» Фудзивара) направило других предводителей самураев, чтобы победить его. За дело особенно охотно взялись двое из них. Одним из них был родственник и давний враг Масакадо - Садамори Тайра, другим – Хидесато Фудзивара. Масакадо напал первым, и при этом поступил не очень-то "по-рыцарски». Он взял в плен супругу Садамори, которая была изнасилована воинами Масакадо, прежде чем он смог (или пожелал?) предпринять что-либо для ее спасения. Этот досадный эпизод, естественно, еще больше усилил взаимную вражду, и когда "бусиданы» Масакадо и Хидесато сошлись на поле брани, сеча была предельно жестокой. В 940 году Масакадо поерпел поражение в битве при Кавагути, а две недели спустя он дал врагам свой последний бой, положивший конец его карьере.

Этот последний бой, как уже говорилось выше, произошел при Китаяме (Кодзиме), в провинции Симоса. Масакадо попытался заманить своего сородича и супостата Садамори в засаду, однако тот не поддался на хитрость, сжег дома дружинников Масакадо и разрушил господский дом своего мятежного родственника. В разгоревшемся вслед за тем сражении было наглядно продемонстрировано превосходство конных самурайских лучников над пешими "буси». На основании сохранившегося описания битвы при Китаяме мы также можем составить себе представление о том, какую роль играли военные предводители самураев в подобных вооруженных схватках.

Обе стороны возвели перед фронтом своих войск заграждения из деревянных щитов для защиты от конных атак неприятеля. Эти (так называемые "станковые») щиты, состоявшие из простых досок, имели с внутренней стороны деревянную же опору, однако, как видно, не отличались особой усточйивостью. Внезапно налетевший со стороны Масакадо ураганный ветер пронесся над щитами, за которыми укрылись пешие ратники Масакадо, и снес линию щитов, за которой укрылись пехотинцы его противников. Вслед за тем последовала конная атака сторонников Хидесато Фудзивары и Садамори Тайры, остановленная кавалерийской контратакой "буси» Масакадо. Но тут ветер, столь же внезапно, как и налетел, переменил свое направление. На основании текста "Сёмонки» можно заключить, что эта перемена направления ветра отрицательно сказалась на лучниках Масакадо (ветер стал относить в сторону стрелы, выпускаемые ими во врага). Интересно, что Масакадо, находившийся до этого в тылу своих войск (причем, даже не надев доспехов и шлема) и руководивший боевыми действиями оттуда, теперь бросился в гущу схватки. Облачившись в шлем и доспехи, он погнал коня галопом в бой и стал сражаться. "Однако небесные силы были против него, его конь не летел, как ветер...сраженный стрелой одного из богов (? – В.А.) Масакадо погиб в одиночестве...»

Так завершил свой жизненный путь первый известный нам военный предводитель самураев. Масакадо Тайра был персонифицированным воплощением военного искусства самураев раннего периода, когда битвы были повседневным явлением, однако грабежи и поджоги имели не меньшее значение для успеха военного предприятия. С этой точки зрения личные способности военачальников имели менее важное значение, чем в эпоху последующих самурайских войн, в которых прославились на поле брани многие потомки Масакадо Тайры.

Масакадо Тайра был первым предводителем японских "боевых холопов», о котором до нас дошли более-менее подробные сведения. То, что он был весьма многоопытным воином, со всей очевидностью явствует из комментария в "Кондзяку Моногатари» (одном из японских "гункимоно», то есть, воинских, или военных, эпосов, сборников историй о стародавних событиях), посвященного одному из его военных походов. В комментарии говорится о том, что "Масакадо и его верные соратники использовали все без исключения средства ведения войны, чтобы уладить свои дела. Он сжег множество домов и убил множество мужей». Как и из другого "гокимоно», под названием "Сёмонки» (уже упоминавшемся выше), посвященного, в отличие от предыдущего эпоса, исключительно мятежу Масакадо Тайра, из этого комментария совершенно недвусмысленно явствует, что прославленным воителям были свойственны некое особое величие и некая особая способность подчинять окружающих своей воле, что делало их выдающимися военными предводителями. Для автора "Кондзяку Моногатори» все самураи несли на себе отпечаток чего-то "таинственного, своеобразного и неисповедимого». Их невозможно было "мерить общим аршином», оценивать их личность и деяния посредством тех же критериев, что и всех прочих, обычных людей. В особенности сказанное относилось к военным предводителям самураев, которых "страшились во всей Империи», но которыми "еще больше восхищались за совершенные ими подвиги».

Мятеж Масакады Тайры служил наглядным свидетельством уже достаточно далеко зашедшего процесса развития провинциальной военной элиты, способной организоваться под руководством влиятельного местного самурайского предводителя. В созданных как Масакадо, так и его противниками альянсах, достаточно широких по своему охвату и численности участников, можно усмотреть типичный пример "воинского союза» - "бусидана». Эти группы "буси», составлявшие на полях сражений самурайские армии, оказывали решающее влияние на государственные структуры при Императорском дворе в Киото (Хэйан). Соответственно, устанавливавшиеся между этими структурами и предводителями самурайских "бусиданов» связи, имевшие как военный, так и общественный, или социальный, характер, стимулировались и расширением роли провинциальной воинской аристократии, которой пребывавшие в далекой столице Имперские регенты из клана Фудзивара делегировали свои полицейские и военные полномочия.

Судя по всему, этот процесс передачи полномочий "из центра на места» начался еще в IX веке п. Р.Х., когда Императорские комиссии, учрежденные и предназначенные изначально в целях набора стражников для охраны Императорского дворца, погтребовали, чтобы физически сильные землевладельцы становились "служащими» - а это слово является почти буквальным переводом слова "самурай».

Мятеж Масакадо Тайры можно рассматривать в качестве одного из наиболее ранних примеров и образцов военного искусства самураев в эпоху, когда многие из ассоциируемых впоследствии с самураями традиций находились еще только в стадии формирования.

Важнейшей из этих традиций, и, соответственно, самой важной в плане военного руководства "боевыми холопами» Страны Восходящего Солнца, была традиция самурая как конного лучника. Идея "пути воина», сформулированная, по прошествии нескольких столетий, и известная нами под названием идеи "бусидо», изначально формулировалась иначе, как "кюба-но мити» ("путь лука и коня») или как "кюсэн-но мити» ("путь стрелы и коня»). Позднейшая литература, технические и технологические достижения свидетельствуют об идее "меча как души самурая», однако в Х столетии именно лук, а не меч, был главным самурайским оружием, именно искусное владение луком, а не мечом, делало из воина самурая. Не случайно сочетание иероглифов, означающее в японском языке понятие "война», означает одновременно "лук и стрелы». Одна из других военных повестей, содержащихся в сборнике "Кондзяку моногатори», подтверждает необычное для нас, привыкших ассоциировать самурая прежде всего с мечом, отношение самих тогдашних "буси» к мечу, по сравнению с луком. Как-то ночью "боевой холоп» Намицу Тасибана, вооруженный лишь мечом, подвергся нападению разбойников. Он принял боевую стойку, огляделся по сторонам и, не увидев нигде и следа лука, облегченно подумал: "Ну, по крайней мере, это не лук»...

Превосходство конного лучника над бойцом, вооруженным мечом, находило свое четкое и ясное выражение в доспехах и вооружении "боевых холопов» времен Масакады. Доспехи-"ёрои» (о которых у нас еще пойдет подробнее речь на дальнейших страницах нашего повествования), хотя и были несколько громоздкими для пешего боя, превращали конного лучника в защищенную надежной и прочной броней, хотя и не слишком подвижную "боевую машину».

Вот как, например, описывается в "Хайкэ моногатори» вооружение знатного самурая Мататаро Асикаги, возглавившего войско Томомори Тайры в битве при Удзи с войсками сторонников враждебного клана Минамото (1180):

Мататаро выехал на бой, облаченный в броню из красной кожи поверх "хитатарэ» ("Хитатарэ» - военный халат (боевое кимоно) – прим. авт.) из красно-желтой, расшитой золотом парчи, шлем, украшенный огромными рогами, с инкрустированным золотом тати (мечом) на бедре, двадцатью четырьмя стрелами с черно-белым пятнистым оперением на спине и луком, покрытым черным лаком и украшенным красными лентами, за спиноц.

Вооруженное выступление Масакадо Тайры против Центрального Императорского правительства было лишь началом длинной череды военных мятежей "боевых холопов». И всякий раз Центральное правительство действовало по одной и той же схеме: чтобы подавить мятеж очередного "воинского дома», оно обращалось за поддержкой к другим самурайским "воинским домам». Но за оказанную помощь приходилось расплачиваться, идя на всевозможные уступки. Таким образом, японский Императорский двор постепенно утрачивал реальный контроль над страной, тогда как набиравшее силу самурайское сословие от десятилетия к десятилетию становилось все могущественнее и надменнее. Конечно, самураи в описываемое время еще не оформились в тесно сплоченную социальную прослойку, преследующую общие цели. Наоборот, соперничество и кровавые распри между отдельными "воинскими домами» не прекращались ни на миг. Императорское правительство искусно играло на этой взаимной вражде, уходящей своими корнями в седую древность. Стоило только какому-либо из самурайских кланов взбунтоваться, как Центральное Императорское правительство тут же нанимало другие кланы самураев, чтобы их стрелами, копьями, мечами и глефами-"нагинатами» (Обычно японское древковое оружие "нагината» (смысл названия которого переводят с японского языка на другие языки по-разному: либо "длинный меч», либо: "разящая», "скашивающая». "срезающая под корень» - прим. авт.), сравнивают с европейской алебардой. Между тем, "нагината» - клинок в форме изогнутого меча, или сабли, по всем статьям соответствует другому древковому оружию средневековой Европы – несправедливо забытой, хотя и широко распространенной в эпоху Средневековья и Возрождения, глефе. – прим. авт.) подавить мятеж взбунтовавшегося рода "боевых холопов». Эта коварная (с точки зрения предводителей самурайских кланов), но весьма дальновидная (с точки зрения Центральной власти) политика, вполне соответствовавшая знаменитому древнеримскому, византийскому и китайскому принципу "divide et impera» ("разделяй и властвуй»), со временем привела к расколу окрепшего самурайского сословия на две большие группировки:

1."Воинский дом» Минамото (верный Божественному Императору, то есть, фактически, Центральному правительству, действующемуму от имени этого Божественного Императора);

2."Воинский дом» Тайра (формально также верный Божественному Императору, но враждебный его "дурным министрам, обманывающим Небесного Государя», то есть, иначе говоря, Центральному Императорскому правительству).

Взаимная ненависть этих двух самурайских "воинских домов» и их союзников неудержимо нарастала. В XII веке противостояние Тайра и Минамото вылилось в бесчисленные военные походы и кровопролитные сражения. Эта жестокая борьба двух самурайских кланов за власть и богатство, в конце концов, привел Священную Империю Ямато к фактическому распаду на отдельные владения, ввергнув Японию в кровавый хаос и принеся ее народу бесчисленные бедствия.

В долгой борьбе за власть между двумя крупнейшими самурайскими группировками поначалу вверх взяли самураи "воинского дома» Тайра. В 1159 году на улицах Киото разыгралась кровавая решающая битва. Некоторые районы столицы, включая даже Священный Императорский дворец Санио, были сожжены дотла. Торжествующий победитель Киёмори Тайра (отличавшийся, если верить героическим сказаниям, столь гневным и яростным нравом, что, когда он принимал ванны в ледяной воде, эта вода закипала!) жестоко расправился с побежденными сторонниками "воинского дома» Минамото. Предводители разгромленного наголову самурайского клана погибли во время бегства, были казнены или покончили с собой, ввиду безвыходности своего положения. Именно к этому периоду относятся первые исторически засвидетельствованные (а не чисто легендарные и потому не поддающиеся проверке) упоминания о добровольном уходе знатных "боевых холопов» из жизни путем совершения над собой обряда "сэппуку», или "харакири», о чем будет подробнее рассказано на дальнейших страницах нашего повествования.

Покончив с Минамото, Киёмори Тайра отстранил от власти Центральное Императорское правительство. Священная персона Императора Японии - Сына Солнца - осталась, как всегда, неприкосновенной, но главным министрам Божественного Тэнно пришлось уйти в отставку. Следует заметить, что придворная знать "кугэ», связанная с Тэнно древними родственными узами и многовековой службой при Императорском дворе, сочла претензии "низкорожденного» самурая, "какого-то Тайры», на верховную власть над Страной Восходящего Солнца неслыханными и возмутительными. Впервые "боевой холоп», воспринимавшийся утонченными столичными аристократами как "грубый, неотесанный дикарь, не знающий придворных церемоний и правил приличия», взялся заправлять делами в Империи Ямато!

Однако Киёмори Тайра не обращал внимания на презрение, всячески выражаемое ему рафинированными клевретами Императорского двора из серды "кугэ». Победоносный предводитель "грубых и неотесанных» самураев учтиво, но от того не менее настойчиво потребовал от Императора высшей правительственной должности – и получил ее. Затем Киёмори железной рукой навел порядок везде, где счел это нужным: в области очередности престолонаследия в Императорской семье, в правилах получения государственными чиновниками должностей, в распределении государственных финансов и т.д. Но прежде всего Киёмори стремился возвысить свой собственный "воинский дом». Первым успехом проводимой им политики стала женитьба Божественного Императора Японии на дочери Киёмори. Затем, в 1180 году, внук Киёмори Тайры от этого брака – Антоку - в возрасте всего трех лет от роду, взошел на японский Императорский престол, став восемьдесят первым по счету Божественным Тэнно (если вести счет от Императора Дзимму).

Последние годы жизни Киёмори Тайры были омрачены волной крупных восстаний против его единовластия и власти его "воинского дома», прокатившихся по всей Стране Восходящего Солнца и подавленных им с крайней жестокостью. Тревожные вести приходили из восточных провинций, где сторонникам не уничтоженного окончательно "воинского дома» Минамото удалось вновь собраться с силами (не зря Минамото избрали небесным покоровителем своего клана самого бога войны Хатимана, а один из самых доблестных представителей этого рода – Ёсииэ Минамото – даже получил за свои боевые заслуги почетное прозвище "Хатиман Тароу», то есть "сын-первенец Хатимана»). Особенно успешно действовал Ёримаса Минамото (прославленный поэт, любимец Императорского двора, и в то же время – непревзойденный стрелок из лука, и в этом смысле – истинный самурай, по легенде, насмерть поразивший своей меткой стрелой ужасное чудовище, наводившее ночами страх на Императорский дворец и даже нарушавшее покой и сон самого Божественного Тэнно). Потерпев поражение в упоминавшейся нами выше битве при Удзи в 1180 году, отважный "буси» Ёримаса Минамото, укрывшись, с горсткой уцелевших самураев, в храме Бёдо-Ин, окруженном сторонниками "воинского дома» Тайра, написал на своем боевом веере (об этом своеобразном предмете самурайского вооружения будет подробнее рассказано далее) свое последнее, предсмертное, стихотворение, полсе чего, подав личный пример своим верным соратникам, совершил обряд "сэппуку», распоров себе живот...Тем не менее, в целом следует заметить, что Киёмори Тайра не удалось принять адекватные ответные меры против мятежников. Возможно, Киёмори просто не успел их принять, ибо его земная жизнь оборвалась в марте 1181 года. На смертном одре он заклинал сыновей и внуков беспощадно расправиться со всеми предводителями и видными представителями "воинского дома» Минамото.

Смерть Киёмори подорвала силы сторонников "воинского дома» Тайра. Несмотря на отчаянные попытки сохранить свое былое военно-политическое могущество, они, в отсутствие прежнего талантливого предводителя, не сумели противостоять дальновидной тактике военных действий, избранной "воинским домом» Минамото, и терпели поражение за поражением. Тем не менее, кровавая междоусобная война (так называемая "война Гэмпэй»), в которой обе стороны боролись с невероятным ожесточением, затянулась надолго. В 1182 году Ёсинака Минамото (1154-1184) захватил столицу Империи Киото и провозгласил себя первым в истории Японии "сёгуном» в значении "верховный правитель» (Аналогичным образом обстояло дело и в Древнем Риме с титулом "Император». Первоначально, в эпоху Римской Республики, он носил чисто военный характер и присваивался любому полководцу, одержавшему победу в битве, после которой на поле брани оставалось более пяти тысяч неприятельских трупов. Когда число убитых врагов превышало пять тысяч, победоносные римляне переставали их считать и присваивали своему полководцу-победителю почетный титул "Император» ("Повелитель»). В республиканский период римской истории титул "Император» не давал тому, кому он был присвоен, никакой власти (которой бы он не имел до присвоения ему этого титула) и никаких привилегий, кроме права на триумф (и, соответственно, звания триумфатора) – в отличие, например, от (также республиканского по происхождению) звания диктатора (действительно являвшегося носителем верховной власти, однако избиравшегося лишь в экстремальных ситуациях, угрожавших самому существованию древнеримског государства, и на срок не долее полугода). Но, начиная с Октавиана, внучатого племянника Юлия Цезаря (усыновленного последним), титул Императора стал означать носителя верховной власти, хотя долгое время сохранялась память о его военном происхождении (так, например, даже в средневековой Византийской (Ромейской) Империи, образовавшейся на месте античной Восточной Римской Империи, вступление очередного Императора на престол ознаменовывалось не его помазанием на Царство в алтаре христианского храма, а тем, что воины поднимали его на щите) – прим. авт.) (как уже упоминалось выше, термин "сёгун» восходит к древнекитайскому военному титулу "дзян-дзюнь» или "цзян-цзюнь», означающему "великий полководец-победитель варваров», что обычно не совсем точно переводится на европейские языки как "генерал»).

18 марта грозового 1184 года войска сторонников соперничающего с "воинским домом» Минамото военного дома Тайра (Хэйкэ) были дислоцированы в районе Ити-но-тани на морском побережье. Положившись на свою сильную самурайскую конницу, Ёсинака Кисо Минамото и Ёсицунэ Минамото решили одним ударом сокрушить противника раз и навсегда. Ёсицунэ (которого в этой битве, как и во всех его походах и сражениях, сопровождал, доблестно сражаясь, отважный буддийский воин-монах Бэнкей, по прозвищу "Тысяча мечей») (О монахе-воине Бэнкее Мусасибо еще при жизни рассказывали легенды. При рождении он, якобы, весил двенадцать килограммов и был ростом с двухлетнего ребенка. Бэнкей не проиграл в жизни ни одного поединка и лишил мечей девятьсот девяносто девять противников, пока не встретился с пятнадцатилетним Ёсицунэ Минамото, в котором впервые нашел достойного противника. Бэнкей поклялся верно служить ему до самой смерти. И сдержал данную клятву! Ёсицунэ, несмотря на свои заслуги в войне Минамото с Тайра, впал немилость у своего старшего брата, главы клана, и пал жертвой гонений. Когда спасения уже не было, Ёсицунэ решил погибнуть с честью, совершив "сэппуку». Чтобы дать сюзерену возможность сделать это, верный Бэнкей стал его живым щитом, не подпускавшим врагов к господину. Он пал, не дрогнув под градом стрел, повергнув в ужас врагов, которые долго не решались подойти ближе и продолжали стрелять в него, пока не поняли, что их стрелы вонзаются уже в мертвое тело. О таких воинственных буддийских монахах (ни в чем не уступавших воинам-монахам духовно рыцарских Орденов христианской Европы и Святой Земли) в написанных в эту же эпоху романе классической китайской литературы "Речные Заводи» (пользовавшемся широчайшей известностью и среди образованных кругов тогдашней Японии, высшие сословия которой свободно владели и пользовались литературным китайским языком в качестве языка общения просвещенных людей в той же степени, что и образованные вавилоняне – шумерским, образованные ассирийцы – вавилонским, образованные римляне – греческим, а просещенные люди европейского Средневековья - латинским) говорилось: Железный посох грозного монаха / Путь храбрецу прокладывал вперед. / Стальной кинжал отважного монаха / Искоренял несправедливый род – прим. авт.) сформировал ударную кавалерийскую группу из двухсот отборных тяжеловооруженных самураев, причем сам лично возглавил ее авангард, состоявший из тридцати самых лучших, опытных и сильных конных "боевых холопов». Внезапность являлась решающим для победы фактором, и потому Ёсинака Кисо Минамото приказал самураям спуститься по крутому склону Идти-но тани непосредственно перед неприятельской позицией. Потрясенный и изумленный летописец того времени отмечает с восхищением: "Шпоры тех, кто находился позади, почти ударялись о шлемы тех, кто находился впереди. Склон был песчаным, и они спускались вниз, на глубину около ста двадцати футов... Зрелище было столь ужасным, что они сделали это с закрытыми глазами». Этот образец беззаветной храбрости японских самураев вошел в многочисленные героические легенды и привел к тому, что "боевые холопы» клана Минамото стали, в лице своих предводителей, верховными правителями Страны Восходящего Солнца при формально всесильном и самодержавном, но в действительности бессильном и безвластном (хотя и по-прежнему считавшемся Божественным) Императоре.

Правда, военное счстье оказалось, как обычно, переменчивым, и в так называемой второй битве при Удзи в том же кровавом 1184 году Ёсинака Кисо Минамото, чей боевой конь увяз в рисовом поле, был насмерть сражен неприятельской стрелой (присутствовавший при гибели Ёсинаки верный соратник и вассал бесстрашного воителя, благородный самурай Имаи Канэхира, покончил с собой).

Повествуя о доблестном Ёсинаке Кисо Минамото, нельзя не упомянуть хотя бы в нескольких словах его супругу (согласно другим хроникам – возлюбленную, а согласно третьим, не входящим в детали межличностных отношений – просто "девицу неописуемой красоты») Годзэн (т.е. "Госпожу», или "Даму») Томоэ, явившуюся редчайшим в истории "боевых холопов» державы Ямато и во всей японской военной истории примером "самурая женского пола», или, говоря по-нашему, "кавалерист-девицы».

Эта отважная "девушка-буси» (или, если употребить в ее отношении аналогичный средневековый европейский титул - "милитисса» или "кавалерственная дама») сражалась, в составе "бусидана» Ёсинаки Кисо Минамото во многих сражениях, поднося ему, как и самураи мужского пола, в качестве трофеев и наглядных свидетельств своих военных заслуг, отрубленные головы побежденных в честном рыцарском единоборстве противников. Когда военное счастье отвернулось от Минамото, Годзэн Томоэ хотела покончить с собой, но Ёсинака (возможно, руководствуясь не столько чувством жалости, сколько далеко не чуждыми самураям чисто эстетическими соображениями), лично настоял на том, чтобы столь же отважная, сколь и прекрасная "истинная дочь Ямато», сохранив свою жизнь, нашла спасение в бегстве.

Междоусобная война между двумя группировками "боевых холопов» бушевала до 1185 года, когда армия "воинского дома» Минамото в битве при Дан-но уре (бухте к востоку от современного города Симоносеки) наголову разгромила войска "воинского дома» Тайра.

Наконец самураи "воинского дома» Минамото смогли установить над Страной Восходящего Солнца власть своего военного "палаточного правительства» ("бакуфу») с резиденцией в Камакуре, о чем уже шла речь выше и будет еще подробнее рассказано далее.

О КАМАКУРСКОМ СЁГУНАТЕ "БОЕВЫХ ХОЛОПОВ»

К описываемому времени уже сложился классический тип японского самурая – человека, совершенно искренне убежденного в своем неоспоримом превосходстве над всеми другими представителями "народа Ямато» (не говоря уже о "варварах», не сотворенных богами-"ками», в отличие от японцев, и, с этой точки зрения, в общем-то считавшихся "не совсем людьми», если вообще людьми!) и ни на мгновение об этом не забывающего. В этом отношении (как и во многих других отношениях) японский "боевой холоп» он не только напоминал, но и превосходил средневекового европейского рыцаря.

Подобно европейским рыцарям, самураи описываемого периода японской истории носили в бою эффектные доспехи, часто надевали причудливые шлемы с рогами и другими нашлемными украшениями-"клейнодами», прикрывая лица защитными масками в форме стилизованного лица человека устрашающего вида или злого демона.

Коснемся этого небезынтересного вопроса несколько подробнее.

Военное снаряжение японских "буси» описываемого периода во многом отличалось от доспехов современных им европейских рыцарей. Основные элементы и общая композиция лат самурая существовали в Японии уже в V–VI вв. п. Р.Х. Уже тогда самурайские доспехи, скрепленные кожаными или шелковыми шнурами, состояли из более чем двадцати отдельных составных частей, не достигая при этом в весе и двенадцати килограммов. По сравнению с доспехами европейских рыцарей, они обеспечивали гораздо большую свободу движений, не говоря уже о разнице в весе. Японский военный костюм, имевщий множество мелких отверстий, давал возможность телу "боевого холопа» свободно дышать, что было очень важно в жарком и влажном японском климате.

Разумеется, облачиться в такие доспехи было очень непросто. Поэтому был разработан целый ритуал облачения в самурайские доспехи: сначала надевалось нижнее платье, затем шапочка и перчатки, затем напульсники, верхнее платье, иногда – набедренники ("хаидатэ») и поножи ("сунэатэ»), защищавшие ноги; затем обувь, панцирь и нашейник, защищавший шею. Шлем "буси» (весивший в описываемую эпоху от двух до трех килограммов) надевался только в меру необходимости, перед самым боем, или во время торжественных церемоний, шествий и т.д. При помощи шнуровки можно было подогнать доспехи по фигуре и даже надеть одни доспехи поверх других (если, в силу каких-либо причин, возникала потребность в усилении их защитных функций).

Облачившись в такие доспехи, японский "боевой холоп» мог не только свободно сражаться в конном или пешем строю, бегать и даже плавать, но и был достаточно хорошо защищен — подвижная броня, как рыбья чешуя, покрывала все его тело, ибо края составлявших пластин заходили друг на друга. В походе такие доспехи уже в описываемую эпоху складывались в небольшой по объему ящик. За сохранностью доспехов средневековые японские "буси» следили так же тщательно, как и за сохранностью своего оружия. Как правило, качественно изготовленные доспехи (не только стоившие очень дорого, но и имевшие, в буквальном смысле слова, "жизненно важное значение» для своих счастливых обладателей) передавались в самурайских семьях из поколения в поколение.

Особенно большое внимание японские "боевые холопы» стали уделять своим доспехам в период, наступивший после прихода к власти над Страной Восходящего Солнца военного сословия в лице Камакурского сёгуната. Самураи тех времен придавали огромное значение своему снаряжению, и в период Камакура ни один уважающий себя благородный японский "буси» не обходился без хотя бы легкого доспеха типа "харамаки» (нагрудника, оставляющего незащищенным спину). Более состоятельные "боевые холопы» владетельных князей державы Ямато приобретали себе более тяжелый вариант доспехов — "ёрои» (более богато украшенный доспех такого типа, который носили в боях и походах самурайские военачальники, именовался "о-ёрои», то есть буквально "большой доспех»).

В защитный комплект "о-ёрои» обычно входили:

1.Шлем ("кабуто») с маской и нашейником (защищавшим шею),

2.Панцирь ("ко»),

3.Наплечники,

4.Нарукавники,

5.Наголенники и

6.Боевые башмаки.

Особенно замечательным произведением японского оружейного искусства тех времен был самурайский шлем — "кабуто» (Японские пехотинцы "асигару» - не принадлежавшие к сословию "боевых холопов» воины вспомогательных частей (приданных самурайским контингентам наподобие того, как части древнеримских "ауксилиарев» были приданы основной боевой силе – легионам) -, носили упрощенные доспехи типа "окэгава-до», а вместо шлемов - круглые, широкополые, конической формы железные шляпы-"дзингаса» (напоминашие имевшие аналогичную форму соломенные шляпы японских крестьян). Впрочем, богатые "даймё» не скупились ни на вооружение своих "неблагородных» пехотинцев, ни на украшение этого вооружения – даже серебром и золотом – прим. авт.). Этот шлем, склепывавшийся из множества узких металлических пластин, имел форму колпака или полусферы. Сверху шлем "кабуто» нередко покрывался лаком или даже тонким слоем керамики. Удачная форма и угол наклона пластин "кабуто», прочность и устойчивость к удару такого шлема, поистине, не знали аналогов в оружейном искусстве.

К затылочной части шлема "кабуто» прикреплялись несколько горизонтальных металлических пластин, защищавших шею и несших изображение герба ("мон») владельца. К передней части шлема крепился козырек и держатель "кувагата» — отростков, напоминающих рога (а иногда действительно имевших форму рогов быка, козла, самца косули, буйвола или оленя). Отростки-"кувагата» помимо эстетической, обладали и чисто практической функцией — они ослабляли удары по шлему, служа своеобразными амортизаторами (кстати, "буси», уже не имевшие в эпоху Камакура щитов, часто использовали шлем-"кабуто» и как щит, сняв его с головы и отражая им стрелы противника, а иногда, если рога на шлеме были достаточно большими, длинными и острыми – и как дополнительное оружие ударного действия в ближнем бою – многие из наших читателей старших поколений, вероятно, помнят, как главный герой великолепного во всех отношениях двухсерийного японского художественного фильма "Знамена самураев», старый и хромой японский "буси» Кансукэ Ямамото, Главнокомандующий "боевыми холопами» князя Сингэна Такэда, в последней, решающей битве с войском князя Кэнсина Уэсуги доблестно и с виртуозной ловкостью сражается с обступившими его врагами, держа в правой руке свой добрый самурайский меч, а в левой – свой нарядный, устрашающего вида самурайский шлем, увенчанный двумя длинными "кувагата» в форме буйволиных рогов, пока в глаз ему не вонзается роковая стрела, сорвавшаяся с тетивы неприятельского лука). Между отростками-"кувагата» крепились символические знаки, гербы-"мон» или особые магические (то есть наделенные, после произведения над ними определенных тайных обрядов, якобы колдовской силой) металлические зеркала, предназначенные для отпугивания злых духов-"они».

Изнутри шлем-"кабуто» красили в красный цвет. Навершие шлема венчала изяшной формы розетка с вентиляционным отверстием. На голове самурая шлем-"кабуто» крепился с помощью двух шнуров-завязок. Перед тем как надеть шлем, "буси» повязывал голову специальной повязкой — "хатимаки» (служившей своеобразным подшлемником).

Как уже упоминалось выше, лицо японского "боевого холопа» под шлемом-"кабуто» нередко защищала маска "хоатэ» (или полумаска "хаппури»). В описываемый период эти маски-личины изготавливались на заказ и обычно воспроизводили черты лица своего хозяина, но только в несколько преувеличенно грозном виде. Они чем-то напоминали маски актеров театра "Но». Иногда личина изображала не утрированное лицо владельца шлема, а лик чудовищного дьявола ("Они»). Такая личина-"хоатэ» уже одним своим видом должна была отпугивать врагов (вспомните, уважаемые читатели, еще один "самурайский» фильм времен нашей молодости – "Онибаба», или, по-нашему, "Чертовка»)! Однако из-за ограничения обзора в бою маски большого распространения не получили и применялись в основном "даймё» или богатыми самураями-военачальниками (которым сравнительно редко приходилось лично участвовавть в рукопашном бою), да и то лишь во время больших сражений. Сказанное в полной мере относится и к нашлемным украшениям – "маэдатэ», позволить себе которые мог далеко не всякий "боевой холоп» страны Ямато.

Корпус японского "буси» защищал панцирь "ко», состоящий из большой нагрудной пластины ("до», то есть: "панцирь», "нагрудник», "зерцало», "кираса») и набрюшника-"харамаки». Последний дал название упрощенному варианту доспехов (защищавшего только грудь, но не спину воина), который носили менее состоятельные "боевые холопы» и пехотинцы "асигару» (не принадлежавшие к самурайскому сословию). Спину "буси» защищала еще одна пластина, скрепленная с "ко» и "харамаки» специальными шнурами. К нижней части этой защитной пластины крепилась кожаная или металлическая юбка-"кусадзури». Как и все доспехи самурая, эта защитная юбка состояла из нескольких прошнурованных полос-сегментов. Плечи "буси» были прикрыты широкими наплечниками, также состоявшими из пластин, а к груди самурайского панциря иногда прикреплялось металлическое кольцо, к которому, в свою очередь, крепился колчан-"эбира» со стрелами.

Все доспехи "боевого холопа» нередко обтягивались декоративной тканью определенного цвета или покрывались цветным лаком, что, вкупе с разноцветными шнурами, позволяло отличить своих самураев от "боевых холопов» неприятеля. Этой же цели служили и закрепленные за спиной "буси» опознавательные флажки ("касэ-дзири», а впоследствии - "сасимоно»), имевшие обычно (но далеко не всегда) форму вертикального по отношению к лревку прямоугольника, украшенные фамильными (или клановыми) гербами-"мон», эмблемами и иероглифическими девизами (типичным примером такого флага, дошедшего с самурайских времен до наших дней, является современный государственный флаг Японии с красным кругом Восходящего Солнца на белом поле, о чем еще пойдет речь далее). Порой на полотнище "сасимоно» изображалась личная эмблема его владельца (так, например, опознавательный флажок за спиной одного из военных предводителей самураев Северной Японии - Наримасы Сасы - был украшен черным изображением головы и верхней части туловища дьявола-"они» на белом поле). На белом полотнище "сасимоно» предводителя самураев Масасигэ Кусуноки (прикрепленного, между прочим, не к спинной части его доспеха, а к его правому наплечнику-"содэ»; такие опознавательные флажки именовались "содэ-дзири») был черной краской изображен не герб-"мон» самого доблестного "буси», всю свою жизнь сражавшегося только за самого Божественного Тэнно, не признавая над собой никаких других сюзеренов и господ и не обнажая меч ни за кого, кроме Микадо, а герб японского Императорского Дома – "хризантема над водой». Порой за спиной "буси» крепился не один, а два таких флажка, причем нередко на одном древке развевалось, вместо одного большого, несколько флажков сравнительно небольшого размера. В отдельных случаях (например, у конных гвардейцев первого объединителя Японии полководца-христианина Нобунаги Оды из отряда "Черных дьяволов») эта пара заплечных флажков приобретала форму настоящих "крыльев», подобных крыльям за плечами конников турецкой Османской (Оттоманской) Империи, литовских и польских гусар Речи (Жечи) Посполитой и конных телохранителей-"жильцов» Московских Государей).

Помимо перечисленных выше элементов защитного вооружения, в комплект непременно входил металлический веер в форме плоской лопатки на длинной ручке. Польза от этого веера была несомненной. В жаркое время веер использовался по прямому назначению, а в боевых условиях становился средством связи, сигнализации и управления войсками. Мало того! Иногда металлический веер превращался в средство защиты. Если вернуться к упомянутому выше художественному фильму "Знамена самураев», то многие из уважаемых читателей, наверно, вспомнят, как в четвертой битве при Каванакадзиме (1561) прославленный (главным образом, благодаря военным талантам своего уже упоминавшегося нами выше выдающегося стратега и советника Кансукэ Ямамото, дослужившегося от простого "боевого холопа» до генерала-"тайсё», а затем и до Главнокомандующего всеми вооруженными силами княжества Такэда – одного из сильнейших японских "удельных княжеств» периода феодальной раздробленности, правителям которого едва не удалось объединить под своей эгидой всю Страну Восходящего Солнца) князь Сингэн Такэда (годы жизни: 1521-1573) успешно оборонялся, сидя на своем походном троне (представлявшем собой, собственно говоря, табуретку, обтянутую тигровой шкурой) от атакующего его на лихом вороном коне князя-рубаки Кэнсина Уэсуги (годы жизни: 1530-1578), ловко отбивая своим металлическим веером удары боевого меча Уэсуги, пока не подоспела подмога и Уэсуги (являвшийся, кстати, "по совместительству», монахом буддийского духовно-военного Ордена) не был вынужден ускакать прочь, так и не сразив своего – практически безоружного – соперника (Этот поединок между Сингэном Такэдой и Кэнсином Уэсуги, происшедший в ходе четвертой битвы при Каванкадзиме, был последним засвидетельствованным в японской военной истории единоборством между предводителями двух армий "боевых холопов» - прим. авт.). Кстати, данный запомнившийся автору настоящей книги по сей день драматический эпизод вовсе не был плодом фантазии авторов фильма, а имел место в действительности, что подтверждается японскими исторческими хрониками времен нескончаемых "войн всех против всех».

Боевые веера (служившие военным прнедводителям самураев еще и в качестве символов власти и аналогичные, в этом смысле, европейским маршальским жезлам или буздыганам, булавам, перначам и насекам мусульманских, польско-литовских и казачьих полководцев) обычно богато украшались. Так, например, металлический веер князя-воителя Сингэна Такэды был украшен изображением созвездия, известного нам под названием "Большой Медведицы», боевой веер князя-монаха Кагэкацу Уэсуги – изображением священного знака буддийской религии – свастики ("мандзи») и т.д.

Доспехи конных "боевых холопов» дополняла большая защитная накидка- "хоро» (порой натягивавшаяся на бамбуковый каркас; в противном случае "буси» в бою нередко, в ущерб собственной безопасности, но для большего удобства, обматывали "хоро» вокруг бедер или пояса, чтобы она не мешала действовать им метательным или ударным оружием), крепившаяся за спиной у всадника, чтобы защитить "буси» от случайного попадания неприятельских стрел в щель между пластинами его брони. "Хоро» имела в длину около двух метров и крепилась на шее и талии самурая. Во время движения на лошади под порывами ветра "хоро» раздувалась, как парус, и гасила ударную силу попавших в нее стрел.

Конные "боевые холопы» средневековой Японии, естественно, заботились и о защите своих верных боевых товарищей-коней. Корпус боевого коня обычно защищали попоной из звериных шкура, на конской груди крепились с помощью шнураов металлические пластины, а на голову коня надевалась рогатая маска (конская личина, имевшая, например, вид бычьей, буйволиной или оленьей головы, а иногда – вид головы сказочного дракона – благо японские, китайские, корейские и индокитайские драконы изображались часто с рогами и головами, чем-то напоминающими лошадиные).

Мастера, изготавливавшие военное снаряжение, всо все времена пользовались в Стране Восходящего Солнца огромным уважением и почетом - почти таким же, как кузнецы-оружейники, ковавшие мечи. История донесла до нас имена наиболее выдающихся, таких как представители рода оружейников Миотии, занимавшихся изготовлением военного снаряжения, начиная с ХIII века.

С течением времени, а также в связи с постепенным изменением жизненного уклада самурайского сословия, эти мастера меняли свой стиль. Пока в Стране Восходящего Солнца и за ее пределами шли нескончаемые войны, основное внимание достигших высочайшего степени мастерства японских оружейников было сосредоточено, в первую очередь, не на богатстве украшения доспехов "боевых холопов», а на их прочности и надежности. В мирное время, наоборот, главным стало декоративное оформление лат. Творения японских оружейников мирного периода по праву могут считаться подлинными шедеврами военного и ювелирного искусств одновременно.

Самураи державы Ямато сражались с диким неистовством, без тени колебания бросаясь в самую гущу схватки, не страшась смерти. Они предпочитали самоубийство плену. С побежденными врагами самураи могли поступать безжалостно или равнодушно, но порой – со снисхождением, состраданием и даже с уважением, то есть, по-рыцарски. Личная честь и честь их дома были для них высшей ценностью. Глубочайшим позором считался бесчестный поступок – для самурая лучше было расстаться с жизнью, чем запятнать себя низким деянием.

Как уже говорилось выше, "война Гэмпэй» закончилась в 1185 году. Этот кровавый пятилетний междоусобный вооруженный конфликт ознаменовал собой последний, предшествующий монгольско-китайско-корейскому нашествию, триумф японского конного воина-самурая. В ту пору Император и придворная знать еще питали надежду, что теперь, после триумфальной победы над "воинским домом» Тайра, "воинский дом» Минамото, их старый вассал и союзник, вернет им хотя бы часть утраченной верховной власти. Но они глубоко заблуждались. В действительности осознавший свое могущество глава одержавшего победу самурайского "воинского дома» Ёритомо Минамото (1147-1199) вовсе не думал делиться властью ни с кем – даже с самим Божественным Тэнно (а уже тем более – с придворным окружением Императора). Наоборот, он был твердо намерен навечно закрепить господство самурайского сословия над Страной Восходящего Солнца. Что касалось священной особы Тэнно, то Его Величеству Императору надлежало и впредь оставаться божественным символом страны Ямато. Однако светская власть должна была навеки перейти к японским "боевым холопам».

После своей победы над "воинским домом» Тайра, Ёритомо Минамото принял целый ряд решительных мер по укреплению собственной военной и политической власти. Как мы помним, в 1192 году Ёритомо объявил себя Верховным Главнокомандующим – "сёгуном». Небольшой приморский городок (а если быть точнее, то - рыбацкое селение) Камакура (близ нынешней столицы Японии Токио), где размещалась его военная ставка, Ёритомо превратил в свою постоянную резиденцию, выстроив на месте никому не ведомой рыбацкой деревушки великолепный город. Камакура находилась в трехстах километрах северо-восточнее Императорской столицы Киото, по ту сторону "японских Альп». Таким образом, старый мир Императорского двора и новый центр самурайской власти должны были быть навсегда отделены друг от друга. Божественный Император по-прежнему существовал, формально "царствовал» и пользовался всеобщим уважением, но отныне не принимал участия в управлении Империей Ямато.

В 1192 году Император Японии вынужден был официально утвердить Ёритомо Минамото в самочинно присвоенном тем самому себе звании "сэйитай сёгуна» - "великого полководца, покорителя варваров». В прежние времена этим титулом уже награждали особо отличившихся победоносных полководцев. Но сейчас этот древний титул, присвоенный Ёритомо и подтвержденный самим Божественным Тэнно, приобрел совершенно новое значение.

Отныне "сёгун» становился самым могущественным человеком в Японии – наивысшим по рангу самураем и главным министром (главой правительства, по-нашему - премьером) в одном лице. Он один принимал решения – Императору оставалось лишь утверждать эти решения (в противном случае Божественному Тэнно – при всем уважении! - непременно пришлось бы – увы! - "добровольно» отречься от прародительского престола). Чтобы придать вес своим политическим начинаниям, Ёритомо Минамото учредил в Камакуре новый орган управления Империей Восходящего Солнца – военное управление "сёгуната», именовавшееся, как уже говорилось выше, "бакуфу», то есть "палаточное (шатровое) правительство» (буквально: "полевая ставка»). Во главе "шатрового правительства», состоящего из двух палат (судебной и административной), стоял сам "сёгун». Отдельно существовало специальное Самурайское управление. Не только сам "сёгун», но и его министры или помощники были "боевыми холопами». Вследствие этого обстоятельства дух самурайского сословия проник во все сферы общественной жизни.

Будучи опытным полководцем, Ёритомо Минамото хорошо понимал, что недостаточно лишь отдавать подчиненным хорошо продуманные и четко сформулированные приказания. Необходимо было также добиваться их столь же четкого и беспрекословного выполнения. Для этого на все важные посты в провинциях – губернаторов, судей, управляющих государственными землями и т.д. - он назначал самураев, лично снискавших его доверия в годы "войны Гэмпэй». Кроме того, в каждой провинции он учредил две новые должности:

1. военного губернатора ("сюго»), которому принадлежала вся военная и политическая власть;

2. "Земельного главы» ("дзито») (Дзито ("земельный глава») — название должности управляющего частным или общественным хозяйством в традиционной Японии XI-XIXвеков. Изначально "дзито» называли лиц, которые поднимали целину и по "Закону о пожизненной приватизации целины» 743 года становились её владельцами. В конце XI века, с целью уклонения от уплаты высоких налогов государству, эти землевладельцы стали дарить свои земли богатым аристократам и буддийским монастырям, и, при условии уплаты невысокого налога, становились управляющими хозяйством подаренных участков. В XIII веке, после учреждения Камакурского сёгуната, термин "дзито» стал обозначать государственную должность, на которую с 1185 года назначали только с личного одобрения самого сёгуна. В обязанности этих чиновников входил контроль за частными имениями ("cёэн») аристократов и монастырей, сбор налогов, присмотр за соблюдением правопорядка и проведение судов на подконтрольной территории. После "войны Дзёкю» 1221 года, в которой придворные аристократы-"кугэ» во главе с самим Божественным Императором выступили против сёгуната, число "дзито» было увеличено и давление центральной власти на частное землевладение усилилось. В XIV-XVI веках, во времена существования сёгуната Муромати, "дзито» жили в провинции и постепенно превратились в мелкопоместную локальную знать. Большинство из них пребывало в вассальной зависимости от военных губернаторов ("сюго»). В XVII-XIX веках, во времена правления "сёгунов» из "военного дома» Токугава, должность "дзито» была сохранена. На неё назначали офицеров армии "сёгуна» – "хатамото» -, которых наделяли землёй в определённом провинциальном регионе и обязывали собирать с этого региона налоги. – прим. авт.), отвечавшего за все вопросы управления в своей провинции и за регулярный сбор налогов.

"Сюго» и "дзито» были независимы друг от друга, но оба подчинялись непосредственно "бакуфу». Им надлежало регулярно являться в Камакуре и обстоятельно отчитываться перед "палаточным правительством» за положение дел во вверенной им провинции. Таким образом, "сёгун» и министры подчиненного ему "бакуфу» были прекрасно осведомлены обо всем, происходящем в стране, и могли, в случае необходимости, своевременно принять решительные меры.

Камакурское государство с его учреждениями – "сёгунатом», "бакуфу» и военным управлением в провинциях – открыло новую главу в истории Японии. Хотя официально верховная власть в государстве Ямато по-прежнему принадлежала Божественному Императору, да и двор его сохранял свое влияние, господствующее положение они утратили. Никогда уже придворной аристократии "кугэ», чиновной знати, не пришлось больше решать судьбы страны – на смену ей пришла военная аристократия "боевых холопов».

Военное правительство-"бакуфу», управлявшее Страной Восходящего Солнца из Камакуры, просуществовало около полутора столетий. Именно в период Камакурского сёгуната произошли две попытки нашествия на Японию татаро-монгольских завоевателей, покоривших Китай, но весьма быстро совершенно окитаившихся (хотя и оставшихся для "истинных ревнителей великоханьского духа» не китайцами, а "северными варварами», власть которых "истинные ханьцы» не прочь были свергнуть при всяком удобном случае, даже объединившись ради этого с очередными завоевателями, по принципу "враг моего врага – мой друг») (Именно это произошло в ходе войны "Потрясателя Вселенной» Чингисхана с северокитайской Империей (Цзинь), когда против цзиньского Императора (не "ханьца», а чжурчжэня – то есть, с "истинно китайской» точки зрения, почти такого же "северного варвара», как монгол, или, по-китайски, "мэнгу» Чингисхан - по происхождению), восстала его собственная гвардия, перебившая гарнизон столицы Империи Цзинь – Пекина – и тем самым значительно облегчившая взятие Пекина монголо-татарскими войсками Чингисхана в 1215 году. Примеров подобного рода в многотысячелетней истории китайского "Срединного государства» ("Поднебесной») было немало. - прим. авт.) и основавших на покоренной ими территории Срединного государства новую династию, получившую китайское название Юань ("Корень»). Именно в эти годы решался вопрос: быть Японии или не быть...

 

Скачать полный вариант статьи Вы можете в конце IV части, перейти ...

См также:

Часть I:

Часть II:

Часть III:

Часть IV: