Адашев, Алексей Федорович, сын боярина Федора Григорьевича, принадлежит к числу замечательнейших русских людей XVI столетия. Сильные впечатления, вынесенные молодым царем Иваном Васильевичем IV из страшного московского пожара 21 июня 1547 года и следовавшего за ним народного бунта, резко отразились в истории последующего десятилетия, ставшего одним из светлых моментов русской государственной жизни.

Страстная натура царственного юноши временно подчинилась придворной партии, душой которой были протоирей Благовещенского собора Сильвестр и Алексей Адашев.

Оба деятели эти по общественному положению не стояли во главе "избранной рады», как называет князь Андрей Михайлович Курбский кружок вновь выдвинувшихся царских советников, но руководили ею, как и сам им царем, силою обаяния своих личностей. Сам царь Иван называет их начальниками партии в письме к Андрею Михайловичу Курбскому.

Если некоторые авторитетные историки, как С. М. Соловьев и К. Н. Бестужев-Рюмин, указывают на ограниченность политического горизонта "избранной рады» и отмечают мелочность Сильвестра, то относительно Адашева, как человека, нельзя подобрать, кажется, свидетельства не в его пользу. Личность эта, может быть и менее талантливая, чем некоторые из современных ему политических дельцов, сияет таким ярким светом доброты и непорочности, является таким образцом филантропа и гуманиста XVI века, что нетрудно понять обаяние её на все окружающее. Не даром князь Курбский делает восторженный отзыв: "...и был он (той Алексей) общей вещи зело полезен, и отчасти, в некоторых нравех, ангелом подобен. И аще бы вся по ряду изъявил о нем, воистинну вере не подобно было бы пред грубыми и мирскими человеки».

Влияние Сильвестра и Адашева было так сильно, так непонятно-неотразимо, что подчинявшиеся ему впоследствии объясняли все чародейством. При опале, постигшей Сильвестра и Адашева в 1560 году, они были осуждены заочно.

Новые советники царя боялись личного допроса; они были убеждены и высказывали это, что "...ведомые сии злодеи и чаровницы велицы, очаруют царя и нас погубят, аще приидути».

Слава Адашева распространилась за пределы Московского государства. Когда он послан был в Ливонию, одно появлении его произвело уже впечатление: многие города, еще не взятые, хотели поддаться ему "его ради доброты».

В 1585 году в Польше, расспрашивая посланника Луку Новосильцева про "шурина государского», Бориса Федоровича Годунова, сравнивали его с Адашевым. Годунов, как правитель земли и милостивец великой», как "ближней человек разум?н и милостив», напомнил влиятельному архиепископу Станиславу Карнковскому советника "прежнего Государя» Алексея Адашева, который "государство Московское таково ж правил» и был человек такой же "просужен». Сам посол должен был объяснить иностранцам, что Годунов Адашеву не ровня: "и яз ему говори ли Алексей был разумен, а тот не Алексеева верста: то великой человек, боярин и конюшей, а государю нашему шурин...».

Родился Алексей Адашев в богатой, но не особенно родовитой, семье костромских вотчинников. Отец его, благодаря своим способностям и долгой службе, выдвинулся из среды сородичей и успел приблизиться ко двору. Неизвестно, как и когда Федору Адашеву удалось провести во дворец своих сыновей, но первые же упоминания Алексея Адашева в источниках говорят об его близости к юному великому князю.

Было даже сделано предположение, что Алексей Адашев воспитывался вместе с Иваном IV.

Судя по тому, что в 1547 году Адашев был уже женат на Анастасии Сатиной, следует думать, что он был старше Государя на несколько лет.

Разница в возрасте во всяком случае была незначительна, чем и объясняется сближение царя Ивана с молодым Костромским "сыном боярским».

Два брата — Алексей и Данила Федоровичи Адашевы в чине свадьбы Ивана IV — 3 февраля 1547 года участвуют, как стряпчие и стелют постель новобрачных.

Алексей Федорович является, кроме того, спальником и по обряду идет с Великим князем в баню: "А в мыльне мылись с Великим князем: боярин князь Юрья Васильевич Глинской да казначей Федор Иванов сын Сукин; спальники и мовники — князь Иван Федорович Мстиславской да князь Юрья Шемякин, да Никита Романов да Алексей Адашев. Нельзя не обратить в данном случае внимания на знатность всех "мовников», кроме Адашева, имя которого здесь упоминается впервые.

В разрядах в июле 1547 года Алексей Федорович упоминается в числе рынд при государе. Эти фанты указывают на положение молодого Адашева в момент его возвышения: он был комнатным спальником и стряпчим. Как всегда государевы постельничи? и подведомственные им чиновники сближались с особою Государя и приобретали большее или меньшее значение в придворном мире, смотря по своим способностям и степени влияния на царя.

Рындою записан Алексей Адашев и в разряде первого похода царя Ивана под Казань, но его нет уже в числе рынд в походе 7058 (1549— 1550) года. Естественное предположение, что около этого времени Адашев был повышен и получил новое назначение, подтверждается фактами. князь А. М. Курбский называет Алексея Адашева ложничим  царским.

Этим польским термином может быть обозначена и должность постельничего, и должность спальника.

Был ли Адашев постельничим царя Ивана IV? В 1547 году упоминаются двое постельничих — Матвей Федорович Бурухин и Андрей Владимирович Мансуров. Первый из них сходит со сцены до сентября 1551 года, второй умирает в 1551 году и заменен Игнатьем Михайловичем Вешняковым.

Вполне возможно предположение, что Алексей Федорович Адашев в 1550 году заместил Бурухина, став в один день и постельничим, и начальником новоучрежденного Челобитного приказа.

Так именно и толкуют историки известную речь царя Ивана IV к народу, дошедшую до нас в списках и с несомненными искажениями, хотя бы, например, в словах: "и в той день пожаловал в окольничие Алексея Адашева».

Источники не называют Адашева постельничим.

В разрядах (рукописных) под 7061 годом в свите царя помечены: "стряпчие были у Государя в избе з бояры — Алексий Федорович Адашев, Игнатий Михайлович Вешняков».

В виду того, что Вешняков в это время несомненно был уже постельничим, можно думать, что в данном случае стряпчество соединено с постельничеством.

"Царственная книга», описывая присягу бояр сыну больного царя в 1553 году, прибавляет: "да которые дворяне не были у Государя в думе — Алексей Федоров сын Адашев да Игнатей Вешняков и тех государь привёл к целованию в вечеру же».

Здесь опять ни Адашев, ни Вешняков не обозначены по занимаемым должностями, но самое сопоставление их указывает, что Адашев был тем же, чем и Вешняков, т. е. постельничим.

В знаменательную годину покорения царства Казанского Алексей Федорович принимал самое деятельное участие во всех событиях: договаривался с казанскими послами, сам ездил в Казань (и не раз) сначала садит, а потом низводить Шиг-Алея с казанского престола.

Когда началась правильная осада Казани, Адашеву поручались предприятия, требовавшие сообразительности, знаний и энергии.

Вместе с князем Дмитрием Палецким Алексей Федорович ставил туры (29 августа 1552 года) против города со стороны Арского поля; вместе с князем Васильем Семеновичем Серебряным производил подкоп под Казанский тайник, откуда осажденные брали воду.

Через несколько месяцев по возвращении из Казани, царь захворал в 1553 году горячкою. В минуты страшного раздора из-за присяги Алексей Адашев оказался преданным слугою: он беспрекословно присягнул младенцу царевич.

Может быть именно этот факт отсрочил падение "избранной рады».

По выздоровлении царь нисколько не изменился в отношении к своему другу: в последних месяцах того же 1553 года Алексей Федорович Адашев был сказан окольничим.

Новый чин доставил ему самостоятельное положение в Думе.

Еще в 1552 году Адашев ездил с важным дипломатическим поручением к царю Шиг-Алею в Казань, теперь же он начал управлять дипломатическими сношениями вообще, принимал послов, первенствовал в переговорах с ними.

Все более и более расширялся круг деятельности этого талантливого и симпатичного человека. Он получил в заведывание государственный архив, вел государственную летопись, приготовляя, что писать в "летописец лет новых».

Едва ли можно ошибиться, если приписать ему деятельное участие и в своде разрядных книг, и в составлении "государева родословца», который как раз закончен был родом Адашевых.

С 1553 и по 1560 год Алексей Федорович постоянно жил в Москве, выезжая только с государем и всюду сопровождая его во всех походах. Слава Адашева все более и более распространялась, его влияние, по-видимому, все крепло и крепло. Переворот в судьбе Адашевых подготовлялся медленно и незаметно. Немного лет продолжалась государственная деятельность Алексея Адашева, но осталась резко заметной, "ибо», как выразился Карамзину "сей знаменитый временщик явился вместе с добродетелию царя и погиб с нею...».

Смерть царицы Анастасии Романовны (7 августа 1560 года) нарушила обычный нормальный ход жизни царя Ивана и была последним, окончательным толчком, разрушившим обаяние "избранной рады». Обаяние это последние годы держалось только на привычке, и царь давно уже тяготился своими властными, входившими во все советниками.

Со времени своей болезни в 1553 году государь за таил недоверие к "избранной раде», да и как он мог доверять ей, когда она почти в полном составе стояла в вопросе о престолонаследии за князя Владимира Андреевича.

А потом возникли новые недоразумения. "Рада» настаивала на покорение Крыма, Иван IV и Захарьины стремились к Балтийскому морю и желали полного покорения Ливонии.

Положение дел становилось все более и более натянутым, Алексей Адашев не выдержал и, как говорят, по собственной просьбе в мае 1560 года был отправлен в Ливонию в качестве третьего воеводы большого полка (первым был князь И. Ф. Мстиславский, вторым М. Я. Морозов).

В сентябре того же года, по приказанию царя, окольничие Алексей и Данила Федоровичи Адашевы оставлены воеводами в новозавоеванном Феллине. Это была уже явная опала.

князь Курбский отмечает, что Алексей был в Феллине "антипатом» (наместником) "не мало время». Это не малое время — очень относительно. Через несколько месяцев Алексей Адашев находился уже в заточении в Дерпте. Точнее объясняет все дело рукописная разрядная книга: "...и государь царь и великий князь писал к боярину и воеводе ко князю Ивану Федоровичю Мстиславскому с товарищи, а велел в Вильяне (в Феллине) оставити окольничева и воеводу Алексея Федоровича Адашева да Осипа Васильевича Полева да Романа Алферьева. И Осип Полев на Алексея Адашева посылал бить челом государю, что ему менши Алексея быти невместно, и государь велел Алексею Адашеву быти в Юрьеве Ливонском, а Осипу Полеву государь велел быти в Вильяне да с ним Роману Алферьеву да Григорью Назимову новгородцу...».

Это место разрядов, говорящее об единственном известном случае местничества Адашева, поясняет причину неожиданного перевода Адашева в Дерпт. Царь Иван не стал разбирать местнического дела: он просто развел споривших, удовлетворив, таким образом, челобитчика, но самое удаление Адашева из Феллина было новой обидой ему, новым знаком немилости. И действительно, гроза разразилась с страшной быстротой: в начале октября 1560 г. имения Алексея Адашева были уже отписаны на Государя, сам он заключен в тюрьму и начался свирепый розыск, окончившийся истреблением всех живых Адашевых с их ближайшими родичами.

Сохранилось показание, что будто бы уцелела от погрома дочь Алексея Федоровича Анна, бывшая замужем за Иваном Петровичем Головиным, но и это еще требует документального подтверждения. Между казненными были и дети: сыну Данилы Федоровича — Тарху было только около двенадцати лет.

Сам Алексей Федорович избег казни. Возмущенный и огорченный, он не выдержал нравственного потрясения: слег горячкою и умер в Дерпте в начале 1561 года, прохворав "недугом огненным» не более двух месяцев.

Эта кроткая и чистая личность ярко выделяется среди грубых нравов своего времени.