МОГУЩЕСТВЕННЫЙ ЦАРЬ АЛАРИХ

Статью, посвященную вестготскому царю Алариху, можно было бы озаглавить и иначе – Аларих и Стилихон. Если бы автор настоящей статьи не посвятил ее готам, он охотно сделал бы ее героем западно-римского военного магистра Стилихона. Вандала, все деяния которого полностью противоречили тому, что обычно связывают с понятием «вандализм». Римлянами же, участвовавшими в этой готско-вандальской «пробе сил», были наследники Феодосия I. Два юных императора, отличавшиеся распущенностью нрава, ограниченностью ума и поразительной слабостью воли. Аркадий (которому в год смерти его отца было 17 лет), наследник восточной части Римской империи. И Гонорий (ему было и того меньше – всего восемь!), унаследовавший власть над ее западной частью. Чтобы представить себе, до чего докатился Рим, достаточно только сравнить этих т.н. «самодержцев» Римской державы с ее реальными правителями -  ментором обоих августейших недорослей вандалом Стилихоном и его главным недругом – вестготом Аларихом (чье имя означает в переводе с готского «Всеобщий Царь», «Всецарь» или «Могущественный Царь»).

Аркадий, старший сын императора Феодосия Великого от благородной Фациллы, пятикратный консул, родился в Испании в 377 г. п. Р.Х. В ту пору Феодосий был еще частным лицом, проводивший свой досуг в уединенном поместье под Кавкой. Сын Феодосия I, зачатый будущим восстановителем имперского единства на досуге в сельском уединении, с рождения страдал таким недостатком физических сил, что было невозможно надеяться на его успешное умственное развитие в будущем. Т.е. Аркадий, провозглашенный августом уже в пятилетнем возрасте,  был кретином от рождения. Тщедушным, низкорослым, слабосильным, хилым и невзрачным. К тому же выглядел всегда сонливым. Впрочем, возможно ему мешала выспаться крепкая пышнотелая германка Элия Евдоксия, делившая с ним императорское ложе. Его духовные интересы ограничивались каллиграфией и религиозными упражнениями. Примечательным в этом жалком существе представляется лишь то, как быстро молодая церковь воспользовалась управляемостью столь слабого правителя, манипулируя им без особого труда. Начиная с V в., церковь с успехом делала это еще не раз. За исключением, возможно, суровых указов, направленных против языческих святилищ и языческого культа, а также против еретических христианских сект, за все время правления Аркадия ни одна государственная инициатива не исходила от него самого. Согласно труду Эдуарда Гиббона «Упадок и разрушение Римской империи», даже дети Аркадия были зачаты не им: «Евдоксия, молодая и красивая женщина, давала волю своим страстям и презирала мужа. Комес (комит - В.А.) Иоанн пользовался по меньшей мере дружеским доверием императрицы, и народ называл его истинным отцом Феодосия Младшего (будущего императора Востока Феодосия II, 401-450 – В.А.)». Откровенно говоря,  ничего лучшего этому второму Феодосию и пожелать-то было невозможно. Ибо сын первого Феодосия, если и не был полным импотентом, то явно страдал от недостатка мужской силы (как это часто бывает с поздними детьми, вроде Аркадия). Евдок(с)ия нашла тот же выход из ситуации, какой был впоследствии найден оказавшимися в аналогичном положении Марией Стюарт, Анной Австрийской и многими другими женщинами, как венценосными, так и не венценосными. В противном случае британцы не имели бы Иакова I, французы – Людовика XIV, не говоря уже об иных примерах, менее известных и оставшихся совсем неизвестными.

Впрочем, о Феодосии II говорить было еще рано. Пока что Римской «мировой» империей правил ее воссоединитель Феодосий I. Благоверный василевс решил восстановить наследственную монархию. Отличавшийся, в общем, умеренным образом жизни, старавшийся избегать излишеств, вызывающих болезни, он надеялся править единолично еще много лет (видимо, поэтому ему было особенно тяжело умирать). Император не питал особых иллюзий в отношении своих будущих наследников Аркадия и Гонория. Хотя Гонорий (Онорий) был еще слишком мал, чтобы отец мог в нем окончательно разочароваться. Тяготы одной из постоянных и нескончаемых войн с соправителями, узурпаторами и кандидатами в узурпаторы императорской власти осенью 394 г.  приковали Феодосия Великого к одру болезни. Расхворавшийся «реститутор империи» повелел доставить к нему в Медиолан младшего сына - Гонория. На которого, как уже говорилось выше, возлагал несколько  большие надежды. Чтобы провозгласить его там августом Западной империи, уравняв во власти, правах и почестях с его старшим братом – августом (с пяти лет) Аркадием, правившим империей Восточной.

После кратковременного улучшения состояния императора Феодосия 17 января 395 г. наступил кризис. Восстановитель римского единства пребывал в агонии. Его сыновьям было, соответственно, 18 и 11 лет. Империи же отовсюду угрожали враги – как внешние, так и внутренние. О чем свидетельствовал только что завершенный Феодосием с большим трудом поход против узурпатора Евгения, магистра скринорум, т.е. начальника имперской канцелярии (вздумавшего, по указке Арбогаста, отделить от империи Италию).

Но был в Римской державе человек, для которого смерть Феодосия I означала, что настал его великий час. Вандал Стилихон.  Рано поседевший на римской службе полуварвар, которому  Феодосий Великий подчинил, кроме войск, только что одолевших узурпатора-язычника Евгения, вооруженные силы всей Римской империи (хотя реально ему подчинились лишь войска ее западной половины). Благодаря этому важнейшему обстоятельству вся римская военная мощь (к сожалению, только формально, что, однако, выяснилось далеко не сразу) сосредоточилась в руках человека, которому было суждено стать главным врагом вестгота Алариха. Причем врагом, явно превосходящим готского вождя своими военно-политическими талантами. Не раз державшего в своих руках судьбу Алариха, которого легко мог уничтожить, превратив пленных готов в «двуногий скот». В руках Стилихона, щедро одаренного судьбой организатора, практика и стратега. И в то же время – единственного римского военачальника, чья верность императорской власти оставалась неизменной даже в том умопомрачительном хитросплетении интриг, в который неуклонно погружалась умирающая Римская империя.

Стилихон приблизился к смертному одру Феодосия. По хриплому, прерывистому дыханию августейшего больного, полководец понял, что конец императора близок. Умирающему василевсу было давно известно, что Аркадий не сможет править римским Востоком без советов ловкого и хитроумного префекта претория Руфина, а Гонорий не сможет править римским Западом, не опираясь на авторитет епископа Амвросия. Ничего большего, чем помощь советами и руководство, и не требовалось. Ибо август, даже 11-летний - уже венчанный государь, и в опекунах или регентах не нуждается. Вопрос заключался в другом. В чьи руки передать командование вооруженными силами двуединой, отныне, империи? Кто будет защищать Римскую державу и императорскую власть обоих августов?

На это был неспособен ни разжиревший на константинопольских хлебах, похотливый и трусливый галло-римлянин Руфин (сластолюбец, краснобай, мастер придворной интриги в «византийском» стиле), ни церковный иерарх Амвросий Медиоланский (безупречный во всех прочих отношениях, но преданный больше «священству», чем «царству»).

Оставался только Флавий Стилихон.  Магистер милитум - главнокомандующий римской армией -, супруг племянницы императора – Серены и, таким образом, почти зять умирающего Феодосия (ибо Серена была падчерицей последнего объединителя империи).

Пристрастные современники, принадлежавшие к враждебным партиям, настолько исказили сведения о последнем разговоре лежащего на смертном одре императора с его «вернейшим из верных». Поэтому у нас нет окончательной ясности по поводу объема власти и полномочий, полученных Стилихоном от Феодосия. Тем не менее, большинство историков считает, что, согласно последней воле Феодосия, оба его сына были вверены заботам Стилихона. Возможно, восстановитель единства империи сознательно назначил Стилихона опекуном обоих августов – западного и восточного. С целью предупредить развал с таким трудом собранной им воедино империи на западную и восточную половины, не допустить их взаимного отчуждения. Хотя император передал каждому сыну в наследство его «удел» (или, по-готски - «одал» - «наследственное владение»!), они, братья, должны были оставаться братьями, а империя – единым целым. Иначе непонятно, для чего Феодосий Великий всю жизнь занимался «собиранием воедино всех римских земель». Логично? На наш взгляд – вполне.

В ту зиму 395 г. во всей «мировой» державе не нашлось бы никого, способного решить задачу спасения ее от развала лучше вандала Стилихона. Мало того, любой другой, назначенный опекуном несовершеннолетних августов, неминуемо стал бы лишь «фактором риска». Хотя стратеги-«федераты» вроде гота («скифа») Гайны или франка Флавия Бавтона и придали, своей первозданной германской мощью, в сочетании с римским боевой выучкой, неожиданные, новые импульсы древней империи, им не хватало качеств, необходимых военачальнику для того, чтобы стать государственным деятелем. Мало быть искусным полководцем, чтобы успешно управлять империей.

Вандалу Стилихону приходилось сражаться не только с вестготами Алариха. Он всю жизнь боролся также с интриганами и узурпаторами. Но никогда – с вверенными его опеке императорскими сыновьями, выступавшими на исторической арене как самостоятельные правители. Стилихон имел все – деньги, власть, почет. Ничего большего себе он – фактический властитель всей римской Европы и в то же время «слуга верный своих природных государей» - не желал.

Стилихон был отпрыском одного из княжеских семейств вандальского народа. Хотя некоторые источники говорят, что в его жилах текла не просто княжеская, но даже «царская» кровь. Но это противоречие – кажущееся. Ибо германские выборные «военные (войсковые) цари» (как можно убедиться на примере родственных вандалам готов) могли избираться из довольно широкого круга членов знатного рода. Такая выборная царская власть обладала явным преимуществом перед наследственной императорской властью. Способной противопоставить самим лучшим и сильным во всех отношениях представителям «варваров» германского, сарматского или гуннского происхождения только слабовольных, слабосильных «маменькиных сынков» из одряхлевших семейств «потомков Энея и Ромула».

Уже отец магистра Стилихона дослужился в римском войске до высоких должностей. И выслужил римское гражданство. Его сын уже родился римским гражданином. Он получил блестящее римское образование. Не забывая и не отрицая при этом своего германского происхождения. Особенно ценным «экспертом по германским делам» делало Стилихона в глазах его римских хозяев свободное владение тремя языками:

1)«общегерманским» (своего рода «языком межплеменного общения», понятного всем германским племенам, странствующим по «римскому миру»),

2)латинским - официальным государственным языком всей Римской империи и

3)греческим – языком римского образованного общества, по крайней мере, сo II в. до Р.Х., все больше вытеснявшим латинский при константинопольском дворе и вообще на римском Востоке.

Быстро продвигавшийся по служебной лестнице благодаря своей выдающейся храбрости, Стилихон, причисленный к сословию римских всадников (лат. ордо эквестер), второму по знатности после сенаторского сословия (лат. ордо сенаториус), ставший любимцем императора, был в 383 г. направлен тем во главе римского посольства в Персию, именовавшуюся при стоявших там тогда у власти Сасанидах Эраншахром (или, говоря по-нашему, «Арийским царством»). Тогда ему было около 25 лет. Значит, на момент смерти Феодосия I, «римскому» вандалу не исполнилось еще и 40. Мужчина в самом расцвете лет, сил и талантов. Или, как говорили греки – «акме». Видимо, жажда власти и богатства пробудилась в Стилихоне под впечатлением невероятной роскоши двора персидского «царя царей» (которому, надо сказать, со времен Диоклетиана, римские императоры открыто подражали, но, как видно, недостаточно – сказывалась не столь давняя привычка римлян к деспотии). Высокорослому, атлетически сложенному и молчаливому (как то приличествовало достойному мужу) посланнику «вечного» Рима удалось прельстить чарующих мужские взоры луноликих пери  Сасанидского двора. Но он посвящал свой досуг не любовным утехам, а охоте на тигров и львов (!). Любимой потехе персидской знати, вплоть до самого «царя царей» (судя по дошедшим до нас многочисленным изображениям на серебряных блюдах и других произведениях искусства сасанидского периода). И своей сдержанностью совсем сводил с ума прелестных персиянок.

Стилихон копил силы для будущего брачного союза (и, возможно, уже знал – с кем). После успешного завершения своей дипломатической миссии в великий Эраншахр, молодой дукс (подчиненный по должности военному магистру, в свою очередь подчиненному префекту претория, выше которого был только император), повел к алтарю племянницу императора с красивым, звучным именем Серена («Ясная»), удочеренную августом Феодосием I Великим и сделавшую своего законного супруга зятем воссоединителя Римской империи. Пока был жив великий православный император, Стилихону, удостоенному  высших воинских почестей и получившему  все высшие воинские чины, а в придачу – богатейшие поместья и роскошный дворец под Царьградом, не о чем было беспокоиться.

Но и после кончины Феодосия I военный магистр Запада и Востока Флавий Стилихон не спешил начать борьбу со своим главным и самым опасным соперником – притязавшим на всю реальную власть магистром оффиций и префектом претория Востока патрицием Руфином. Вместо этого он во главе войска отправился на беспокойную ренскую границу.  В походе на германцев, быстрота и эффективность которого вызвала всеобщее восхищение, Стилихон лишний раз подтвердил свой выдающийся талант стратега. Все великие полководцы мировой истории могли похвастаться военными успехами, аналогичными успехам не достигшего еще и 40 вандала, только что вступившего в верховное командование римскими вооруженными силами. Но лишь очень немногие из них отличались такой стремительностью и таким умением преодолевать горы, реки, леса. Так и просится на язык знаменитая суворовская триада: «Глазомер, быстрота и натиск». Должно быть, Стилихону удалось надолго впечатлить и покорить приренские «народы» не только силой оружия, но и силой своих слов и своей личности. Ибо мир, продиктованный германцам на Рене Стилихоном, не нарушался целых 20 лет. Дольше, чем мир, заключенный с германцами там же когда-то самим Гаем Юлием Цезарем…

Затем Стилихон повернул на восток, где двуединой монархии «потомков Ромула» досаждали вестготы. Во главе со своим молодым царем Аларихом (Алариком, Алареиксом) они опустошали восточную часть «мировой» империи, особенно свирепствуя в Греции. Возможно, Стилихону доложили, что вестготские грабители при этом, странным образом, щадили обширные владения патриция Руфина, неизменно обходя их стороной. Дело было явно нечисто. Аларих (370-410) был не просто жадным до добычи «варваром», хватавшим, без разбору, все, что попадалось ему под руку. Несмотря на свою молодость, он был достаточно умен, чтобы играть роль «язычка» на весах. Военно-политических весах, колеблющихся между Восточным и Западным Римом, между Аркадием и Гонорием. На деле же -  между галлом Руфином и вандалом Стилихоном.

Когда Стилихон и Аларих встретились, по прихоти, судьбы на поле брани, то произошло смертельное противоборство между двумя германцами царского рода на римской земле. Ибо отпрыск вандальских царей вел на вестготов римские войска (состоявшие в немалой части из германцев, что, однако, в данном случае, неважно). Не только народы-мигранты вносят путаницу в историю IV в., но и их владыки и вожди способствуют этой путанице, в т.ч. своими брачными союзами и браками своих сыновей и дочерей…

Как бы то ни было, запомним следующее. Аларих был не просто «военным царем», не просто избранным на время военных действий «лучшим из рубак», а потомственным государем, притязавшим на высшую власть. Он был отпрыском царской вестготской династии Балтов (Балтиев) – знатнейшего готского рода, после Амалов (если верить Иордану). Род Балтов имел для вестготов столь же большое значение, как род Амалов – для остготов. Тем не менее, багаж наших знаний о Балтах весьма скуден. Никто не взял на себя труд проследить их генеалогию до ее мифических корней. Да что там корни! Даже в кроне родословного древа Балтов-Балтиев нам еще многое неясно. А то, что кажется, на первый взгляд, ясным, порой лишь кажется таким (ввиду недостатка надежных свидетельств).

«Балта» вроде бы означает (как и латинское слово «аудакс») – «храбрый», «смелый», «отважный». Значит, Балты (не имеющие ничего общего с Балтийским морем и народами балтской языковой семьи, вроде эстиев-пруссов) суть «Храбрые». Самые храбрые из представителей храброго готского народа. «Храбрейшие из храбрых». Такими и должны быть повелители храбрых, их цари или князья («фуристо», «передовые бойцы», «воины первой шеренги»). Тем более странно, что вестгот Аларих – первый исторически засвидетельствованный Балт. Первый готский деятель, чье имя может быть однозначно связано с этим родом. Правда, Венскус высказал в своей статье, вошедшей в «Реальный лексикон германской древности», предположение, что Балтом был царь вестготов Ариарих, заключивший в 332 г. договор с императором Константином Великим. В пользу этого предположения, по мнению Венскуса, свидетельствовало быстрое возвышение и полновластие внука Ариариха – известного нам «тиуданса» Атанариха. Пользовавшегося столь непререкаемым авторитетом среди готов и римлян, что, даже разбитый на поле боя гуннами, лишенный власти Фритигерном и бежавший под защиту римлян, старик-«судья» был принят василевсом Феодосием со всеми почестями – так сказать, «по первому разряду». Подобных почестей не удостаиваются ни выскочки, ни узурпаторы. Поэтому можно предположить, что все виднейшие и авторитетнейшие правителя вестготского племенного союза избирались из рода Балтов, по меньшей мере, на протяжении столетия, прежде чем Аларих был провозглашен первым вестготским царем в полном смысле этого слова. Первым, за которым все племена безоговорочно пустились в авантюру.

Поэтому такой царственно-гордой была реакция Алариха, добросовестно таскавшего со своими вестготами для василевса Феодосия каштаны из огня, но не получившего обещанной награды. Когда в решающей двухдневной битве войск Феодосия с узурпатором Евгением, вздумавшим оторвать от «мировой державы» если не всю западную половину, или, по крайней мере, Италию) при Фригиде в 394 г., Евгений (фактически же – его «закулисный кукловод» франк Арбогаст) был разбит, главная заслуга в этом принадлежала вестготским «федератам». Именно 20 000 вестготов Алариха сражались в первых рядах войск Феодосия и понесли самые тяжелые потери (половину своей численности), однако принесли объединителю Римской империи победу. Благодаря железной дисциплине, которой Аларих спаял своих вестготов, они не испугались внезапно налетевшей бури, приведшей в смятение суеверных воинов Евгения и Арбогаста. Что также способствовало победе Феодосия Великого над узурпатором. Многие вестготы считали, что их тяжелые потери при Фригиде – на совести двуличного августа Феодосия (якобы делавшего все для ослабления их племени, рассматриваемого им как источник потенциальной угрозы для империи).

В январе 395 г. благоверный император Феодосий I почил в Бозе. Ушел в мир иной человек, за которым вестготы числили «должок», причем (по их убеждению) немалый. Его военачальник и регент империи Стилихон отправил 10 000 уцелевших после усмирения Италии и крайне недовольных вестготских «федератов» во главе с Аларихом в отведенные им еще раньше для поселения области Нижней Мёзии – части римской Фракии, между местом слияния Савы с Данубом, на западе, и позднейшей Добруджей, на востоке, у Понта Евксинского. Условия этого похода обострили и без того напряжённую ситуацию. Приготовленные запасы оказались недостаточными,  были израсходованы, и вестготы начали в открытую грабить те земли, по которым проходили. Им явно не хотелось возвращаться к землепашеству и прочим радостям сельской жизни. Вдали от богатых городов, где было чем поживиться. И где они в ходе войны много чего насмотрелись. То, что они участвовали в гражданской войне между римлянами, в которой германцам на римской службе дозволялось грабить лишь «слегка» («когда от много берут немножко, то это не кража, а только дележка»), до разочарованных вестготских «федератов», не привыкших вникать в тонкости, попросту не доходило. И вестготы возроптали. Тем более, что нанимались на римскую службу по договору, заключенному в 392 г. с Феодосием Великим. А не с его преемниками. В их глазах договор утратил силу со смертью Феодосия.

Вестготы требовали от Алариха, чтоб он, приведший их к победе при Фригиде, вел их и дальше. К новым, так сказать, победам. Под его предводительством они намеревались возвратиться в земли, где можно было легко взять все, что понравится. Вместо того, чтобы пахать, сеять и только потом собирать урожай. Вестготы вторглись в Грецию. Несмотря на тяжёлые потери, готам не удалось прорваться через долину Темпы. Но Аларих сумел вдоль южных предгорий Олимпа проникнуть в долину Ларисы. Между тем Стилихон (наверняка прекрасно понимавший, что «промедление смерти подобно»), поспешно возвратился с Рена. Замирив тамошних германцев, они не намерен был позволить возмутившимся вестготам помешать его великим планам. Планам, направленным на реальное подчинение себе всех римских вооруженных сил, а затем и на обретение фактического господства над всей двуединой империей. Ради этого Стилихон был согласен забыть на время о споре между западными и восточными римлянами о том, кому владеть Восточной Иллирией.

Спешными маршами он повел легионы на восток. Прежде чем Аларих сообразил, что к чему, войска Стилихона окружили вестготский вагенбург. Заняв столь выгодные во всех отношениях позиции, что вестготы пали духом. Только что преисполненные ратного пыла, они принялись обследовать горные склоны, тщетно ища возможности вырваться из окружения. Но тут явился вестник их спасения – экстренный гонец из Константинополя. Объявивший волю Аркадия, юного императора Второго Рима. В действительности же – волю самозваного – в отличие от Стилихона! - опекуна этого умственно отсталого юнца, коварного патриция Руфина, полным ходом готовившегося женить Аркадия на своей дочери. Стилихону с его войсками предписывалось немедленно покинуть земли восточной половины Римской империи. Поскольку благоверный василевс Аркадий его, Стилихона, на помощь не звал. «Да не виноватый я, он сам пришел!..»

Был ли этот «ловкий» ход Руфина неожиданностью для проницательного Стилихона? Был ли магистр милитум разочарован? Или мрачно усмехнулся? Или выругался, на манер Гая Валерия Катулла, одного из лучших римских стихотворцев: «Педикабо эго вос эт иррумабо!» (лат. «Я поимею вас и спереди и сзади!»), если не похлеще? Или, быть может, горестно вздохнул о смертном часе Феодосия, вверившего его заботам обоих своих сыновей и обе половины империи? Ясно было, что врагом, укравшим у него столь близкую победу над вестготскими бунтовщиками, был не 12-летний цареградский «самодержец». А его «кукловод» Руфин. Поэтому Стилихон, соблюдая внешние приличия (не мог же он, верный слуга империи, открыто отказаться подчиниться воле императора!), во главе западно-римских войск убрался восвояси. Так и не уничтожив взятых им в окружение вестготов Алариха.

Стилихон всеми правдами и неправдами стремился сохранить единое командование над всеми вооруженными силами империи. И закрепить его за собой. Примечательно, что, согласно утверждению Зосима в «Новой истории», Стилихон, став стратигом войска (так писавший по-гречески историк переводил римский титул магистр милитум), «самых сильных и воинственных из солдат оставлял у себя, а ослабевших и заслуживающих презрения отправлял на Восток». Сегодня нам трудно судить о справедливости этого упрека. Ведь он был брошен давно уже переселившемуся в лучший мир западноримскому (фактически, а не формально) главнокомандующему войсками Стилихону восточноримским анналистом.

Войсками восточной половины Римской империи (формально подчиненными Стилихону) реально командовал военный магистр конницы и пехоты (магистер эквитум эт педитум) Гайна, германец (естественно), причем, по всем приметам – гот («скиф»). Патрицию Руфину пришлось устроить им торжественную встречу в награду за победы, одержанные под знаменами Феодосия. И потому юный император Аркадий и его самозваный ментор  выехали навстречу возвращающимся войскам. Чтобы выразить свое особое почтение к готам Гайны,  Руфин даже облачился в меховую готскую одежду. Как когда-то – римский император Грациан. А еще раньше – император Каракалла, представавший перед германскими послами в куртке с нашитыми серебряными украшениями в германском стиле, с бородой и волосами, выкрашенными в рыжий «германский» цвет (сей император романорум был африканцем, т.е. пуном, по отцу, сирийцем – по матери, и потому, естественно, от природы – жгуим брюнетом). Если верить источникам, патриций Руфин лично приветствовал ласковым словом всех знакомых ему готских военачальников. Но внезапно оказался в окружении варваров. Молниеносно – василевс Аркадий не успел и рта открыть! – готы изрубили магистра оффиций мечами. Теперь у Стилихона стало одним врагом меньше. Хотя еще много дневных переходов отделяли его от места гибели его соперника. Чью отрубленную голову с раскрытым ртом готы Гайны насадили на копье и носили по окрестностям  Второго Рима, восклицая: «Дайте ненасытному!»  Надо думать, покойный Руфин немало высосал и выжал из «свободных римских граждан»…Казалось бы, все его проблемы были решены. Но Новый Рим был городом, в котором, как у Лернейской гидры, на смену одной отрубленной чудовищной голове с ядовитыми зубами тотчас же вырастала новая, еще более чудовищная, с еще более ядовитыми зубами. Евтропий - преемник Руфина - не уступал ему ни в чем, кроме разве что одного. Ибо он был кастратом, евнухом.

В выигрыше от этой кровавой интриге оказался только молодой Аларих. Западно-римские войска Стилихона возвратились в свои италийские гарнизоны. Восточной частью Римской империи правил алчный евнух, как мы уже знаем, возведший на ложе своего юного василевса (чтобы тому было чем заняться) красавицу-германку Евдок(с)ию. В таких делах придворные скопцы отлично разбирались (для того их и держали). Так что вестготам было больше некого бояться. Перед ними лежала, как приз, беззащитная Греция. И готы снова принялись грабить и разорять прекрасную Элладу, как некогда – их деды и отцы грабили Эгеиду, Анатолию и Восточное Средиземноморье.

На рубеже IV-V вв. п. Р.Х. Греция и греки были, как это ни печально констатировать, невероятно далеки от добродетелей, прославивших их в V-IV вв. до Р.Х. Эллинский военный дух давно угас. В I части своей «Истории военного искусства» (издания 1939 г.) полковник Е.А. Разин, подчеркивая, что грек того времени «изнежен, труслив, в бой идти не желает» (исключения, вроде Аммиана Марцеллина, только подтверждали это правило), цитирует весьма красноречиво подтверждающий эту констатацию античный источник: «<…> Какая радость снять, наконец, шлем и навсегда распроститься с сыром и луковицами (обычная походная пища греков). Я предпочитаю не воевать, а сидеть у очага, слушая треск сучьев в огне, колоть орехи, жарить горох на угольях, печь жолуди букового дерева, пить с друзьями и товарищами и ласкать юную Фрату, пока жена в купальне. Это куда приятнее, чем видеть каждый день перед собой ненавистного богам начальника с тремя перьями на шлеме, в яркокрасном плаще. В сражении он убегает первым, я же остаюсь на месте в недоумении» (Е.А. Разин). Впрочем, так жилось далеко не всем жителям Греции, утратившей свободу. «Корыстолюбие римских губернаторов истощило силы этой несчастной провинции и предало ее в руки врага» (Гиббон). Во время готского вторжения  III в. «сыны Эллады» (хотя и брошенные на произвол судьбы римскими войсками, занятыми междоусобными «разборками» , «более важными», чем отражение внешней угрозы) еще как-то отбивались. «Спасая родину, спасая жен, детей своих, богов отцовских храмы», как писал Эсхил. Теперь же… Греки, окончательно разучившиеся (или, точнее говоря, отученные) воевать под римской властью, не попытались задержать вестготов Алариха даже в знаменитых Фермопилах. Предназначенных, казалось бы, самой природой сдерживать малыми силами натиск превосходящих сил противника (вспомним хотя бы подвиг 300 спартанцев). Хотя, возможно, дело тут не только в греках, разучившихся сражаться. По Гиббону, войска, охранявшие Фермопилы, был кем-то отозваны, чтобы дать готам выйти на «оперативный простор». При появлении вестготов под стенами древних городов Эллады, их власти тут же начинали переговоры об условиях сдачи и размере контрибуции. Даже знаменитые Афины, сохранившие свою святость и в глазах римлян, получавших здесь греческое образование, капитулировали на достаточно мягких условиях. Готы согласились удовольствоваться только частью огромных богатств, накопленных афинянами (успевшими окончательно превратиться из народа воинов и мыслителей в народ торгашей и судовладельцев). Победитель Аларих въехал в Афины (говорило ли ему что-либо название города – не ведаем) верхом (вероятно, на белом коне) во главе небольшой свиты (достаточной гарантией его безопасности был необозримый готский стан под стенами «града Паллады»). И наслаждался там гостеприимством городских властей. До тех пор, пока все граждане Афин не убедились в том, что этот царь «варварского» народа, охотно принявший перед пиром ванну, отличался безупречными манерами и умением вести себя за столом. Что, впрочем, и не удивительно. В конце концов, вестготский царь одновременно был римским военачальником, отнюдь не долгобрадым, длинноусым и косматым, аки некий лангобард или иной не тронутый цивилизацией германский варвар, а, судя по хранящейся в Венском музее истории искусств портретной гемме с надписью на латыни «АЛАРИКУС РЕКС ГОТОРУМ» («АЛАРИК, ЦАРЬ ГОТОВ») - гладко выбритым, подстриженным по римской моде. Опустошив Аттику, готы двинулись дальше. Они поили своих коней в Кастальском ключе близ Дельфийского храма Аполлона. Сребролукого брата Артемиды Эфесской. Той самой покровительницы амазонок, чье святилище было осквернено готами столетием ранее (а затем – окончательно разрушено Феодосием I Великим!) Что было ужасным кощунством (ведь в этом роднике издревле совершали ритуальные омовения паломники и жрица Аполлона – пифия – перед началом прорицаний). Правда, не совсем ясно, какой именно источник осквернили готы. До наших дней сохранились два ключа, которые питал Кастальский источник. Они были обнаружены при археологическим раскопках в 1878 г. (Верхняя Касталия) и в 1960 г. (Нижняя Касталия). Верхняя Касталия датируется I в. до Р.Х. и построена в скале со специальными нишами для даров. Нижняя Касталия была построена позднее, рядом с древней дорогой на Дельфы. Она представляет собой прямоугольное сооружение серого камня с каменным бассейном, в который вода поступала из источника через трубопровод, скрытый под землей. Дворик вымощен плиткой и оснащен каменными лавками. Сегодня эта купальня хорошо просматривается с автомобильной дороги. Я там был и воду пил. Наглядно убедившись в том, что поить там коней готам Алариха было непросто. Чисто технически.  С учетом размеров сооружения. Может быть, готы не поленились забираться выше по склону горы Парнас, к месту истечения Кастальского ключа? Или в Касталии коней поили только сам Аларих со своим ближайшим окружением? Темна вода во облацех…

Хуже, чем откупавшимся от готов (если были деньги и другие ценности) эллинским городам, пришлось, однако, бесчисленным сожженным деревням и их беззащитным обитателям, павшим жертвой беспощадных готов. Как пишет Гиббон: «…пленные женщины подчинились законам войны; их красота служила наградой за храбрость, и греки, в сущности, не могли жаловаться на такое злоупотребление, которое оправдывалось примером героических времен». Правда, уважаемый автор не объясняет нам, каким образом готы могли проявить свою храбрость, если им никто не сопротивлялся. И даже Спарта, позабыв о своей древней доблести, сдалась вестготским «варварам» без боя…

В скорбном повествовании Эдуарда Гиббона о причиненных Аларихом Греции бедствиях есть один любопытный фрагмент: «Готский вождь продолжал свое победоносное шествие от Фермопил до Спарты, не встречая ни одного противника между смертными; но один из защитников издыхавшего язычества (восточно-римский историк-язычник Зосим – В.А.) положительно утверждал, что стены Афин охранялись богиней Минервой с ее страшной Эгидой и гневной тенью Ахилла и что завоеватель был испуган появлением враждебных греческих божеств (и потому, якобы, не разрушил Афины – В.А.). В веке чудес, быть может, было бы несправедливо опровергать притязания Зосима, заявленные им для общей пользы; тем не менее, нельзя не заметить, что ум Алариха вовсе не был подготовлен к тому, чтобы подчиняться наяву или во сне влиянию греческих суеверий. Песни Гомера и слава Ахилла, вероятно, никогда не доходили до слуха необразованного варвара (оставим это утверждение на совести Гиббона – В.А.), а христианская вера, которую он усердно исповедовал (курсив наш – В.А.), научала его презирать созданных воображением римских и афинских богов. Нашествие готов не только не поддержало язычества, но, напротив того, хотя и случайно, содействовало искоренению его последних остатков, и мистерии Цереры (богини плодородия Деметры – В.А.), существовавшие в течение тысячи восьмисот лет, не пережили разрушения Элевсина и бедствий Греции». Выходит, готский царь Аларих был добрым христианином (хотя, конечно, арианином). И способствовал, волей неволей, полному искоренению идолопоклонства. Продолжая таким образом дело благоверных василевсов Константина и Феодосия Великих. Надо думать, Аларих читал (если умел читать) или слушал Библию в «сокращенном, смягченном и обезвреженном» переводе Вульфилы. Как и воинственные готы-ариане, разорявшие Элладу (а потом – и не только Элладу) под его командованием. Чего же тогда требовать от православных императоров-«ромеев», вроде Иоанна I Цимисхия, разграбившего все города и церкви в захваченной им в 972 г., после ухода потомка готских Амалов князя Святослава, православной (!) Дунайской Болгарии? Или от православного (!) василевса «ромеев» Василия II Болгаробойцы (преемника Иоанна I Цимисхия и шурина нашего князя-Амала Владимира Красное Солнышко, сына Святослава), приказавшего ослепить плененных им в 1014 г. 15 или 20 тысяч (!) православных (!) воинов-болгар и отпустить их, оставив в каждой сотне ослепленных по одному поводырю с одним глазом?  Не говоря уже о православном (!) императоре Константине IX Мономахе, повелевшим, после победы над войском православного (!) киевского князя Ярослава Мудрого (сына Крестителя Руси Владимира Красное Солнышко, внука Святослава и таким образом – тоже Амала) под Константинополем в 1043 г. отсечь правые руки плененным «ромеями» 800 православным (!) русским воинам (отсечением руки по римским законам карались рабы, поднявшие руку на своих господ), а их воеводу Вышату вдобавок еще ослепить (даром что сын Ярослава, князь Всеволод, был женат на Мономахине - дочери василевса Константина Мономаха!) Правда, христианина-арианина Алариха извиняет то обстоятельство, что он зверствовал в Греции не над своими единоверцами-арианами, а над православными и язычниками. С другой стороны, православных римских императоров извиняет то обстоятельство, что из читаемой и почитаемой ими православной Библии никто не потрудился удалить смущавшие арианина Вульфилу наиболее кровожадные и воинственные книги… Впрочем, довольно об этом…

Помощи и спасения ждать было не откуда. Все возможные несчастья уже обрушились на Грецию. Можно было лишь покарать злодеев, дав им такой урок, который отпугнул бы будущие поколения готов от попыток повторения таких опустошительных вторжений в греко-римский мир. Сделать это было под силу лишь военному магистру Стилихону с его западно-римскими войсками. И потому скопец Евтропий, бывший раб, теперь же - новый ментор императора Аркадия, забыв на время о своей вражде со Стилихоном, позвал того на помощь от имени своего юного государя. Милостиво разрешив на этот раз столь ненавистному ему вандалу, «в виде исключения», повоевать на землях римского Востока. Не дремавший Стилихон отреагировал немедленно. Как ему было не помочь восточной половине единого римского тела! «Ваша боль – наша боль». «Ваша скорбь – наша скорбь». «Всякий удар, направленный в вас, осознается нами, как удар, направленный и в нас» и далее по тексту. Не тратя время на пешие переходы, Стилихон поспешно погрузил войска на корабли и высадился под Коринфом. Вестготы бесчинствовали в Южной Греции (Пелопонессе), преодолев никем не охраняемый Коринфский перешеек – Истм – не с меньшей легкостью, чем Фермопилы. Впрочем, по утверждению Зосима, построенную во времена августа Валериана через Коринфский перешеек от Лехея до Кенхрея стену Аларих миновал не потому, что эту стену никто не охранял, а благодаря предательству Геронтия, начальника ее охраны.

Морской десант магистра Стилихона застал захватчиков врасплох. Известно, что войско, предающееся грабежу, обремененное добычей – от упомянутых Гиббоном пленных женщин до всякого рода добра (расставаться с которым победителям тяжелее, чем с пленницами) - быстро утрачивает боеспособность. Тем не менее, очередной военный триумф Стилихона над известным своей храбростью разбойничьим народом позволяет считать его гениальным стратегом. Аларих, уже давно пребывавший в «счастливой» Аркадии и считавший себя в полной безопасности, внезапно, после нескольких навязанных ему Стилихоном сражений, оказался в полном окружении на безводном плоскогорье Фолоя. Воспетая в бесчисленных идиллиях Аркадия грозила превратиться для вестготского царя и его воинов в Валгаллу (впрочем, что это я – ведь Аларих был добрым христианином и в Валгаллу с асами, валькириями, пивом, медом, кабанятиной и Одином не верил)… Однако Стилихон, набросивший готам на шею петлю, не спешил ее затягивать. Магистр милитум послал гонца в Константинополь к августу Аркадию с ультимативным требованием изгнать скопца Евтропия и полностью вверить себя опеке Стилихона (как того желал покойный император Феодосий). Аркадий (понимай - Евтропий) ультиматум Стилихона отклонил. В отместку Стилихон решил не добивать блокированного и поставленного им на край гибели Алариха, не дать ему с вестготами умереть от голода, жажды  и вспыхнувшей среди окруженных вестготов эпидемии («морового поветрия», как выражались в то время), но превратить отпрыска рода Балтов из врага в союзника. В конце концов, они же оба – римские военачальники. И оба получают жалованье за службу единому, вечному Риму, главе мира! Как же им не договориться!

После снятия блокады Стилихоном и его ухода с армией на запад, Аларих вторгся в Эпир, входивший во владения Восточной империи.  За что август Аркадий (понимай: Евтропий)… заключил мир с Аларихом и назначил его военным магистром Иллирика! Лишь бы Стилихону «служба медом не казалась»! Аларих, не будь дурак, использовал своё повышение в должности для обеспечения своих вестготов оружием римского производства.

Мы с Вами, уважаемый читатель – люди, ко всему привычные. Всемирная литература, достигшая почти 3000-летнего возраста, содержит описание великого множества интриг и перипетий. Да и неустанно тиражируемые современными СМИ игры спецслужб с их двойными, тройными и четвертными агентами много чему нас научили. И все же в том, что разыгралось в конце IV в. п. Р.Х., сразу после смерти Феодосия I Великого, в Новом Риме и вокруг него, между Новым Римом, Ветхим Римом и Равенной, не так-то просто разобраться. Но, к счастью, в данной книге, посвященной готам, нас интересует, в основном, Аларих. И потому мы можем со спокойной совестью не вдаваться в детали, связанные с интригами и преступлениями Руфина, Евтропия и прочих – «имя им легион». Ограничимся лишь одной констатацией. Евнух Евтропий был разозлен поступком Стилихона. Каженник (как называли евнухов наши славянские предки) счел его изменой «римскому сенату и народу». По древней формуле, которая все еще была в полном ходу, несмотря на свою очевидную бессмысленность. Как и словосочетание «Римская республика» (применявшееся, правда, только к латинским провинциям империи).  И как лишившийся всякого смысла титул императора римлян, используемый автократорами, продолжавшими именоваться «Цезарями» и «Августами», как, якобы, законными преемниками «первых среди людей, царствовавших над первым среди народов» (Гиббон). Разгневанный константинопольский скопец распорядился конфисковать всю движимость и недвижимость Стилихона на территории восточной половины Римской империи. Конфискация чужого имущества вообще относилась к числу любимых занятий зловредного евнуха.

Конечно, Стилихон, выпустив готского зверя из ловушки, в которую сам же его и загнал, чтобы сделать царя вестготов собственным союзником, поступил не в духе «староримской доблести», приверженцем которой он себя всегда провозглашал. Ведь не добить старого врага означало создать врага нового. Пусть не себе, но своему императору. Аркадию, призвавшему (пусть и через Евтропия) доблестного вандала, чтоб тот его от этого врага избавил. Должно быть, Стилихон приводил в оправдание следующие доводы. Дав Алариху уйти, он хотел навредить не своему императору, а его недостойному советнику Евтропию, коварством и злодействами поднявшемуся из рабского состояния до высот почти безраздельной власти над восточной частью империи. Дожившей до того, что вандальский князь на римской службе и лукавый царедворец без тестикул могли решать ее судьбу, яростно перетягивая, как канат, юного импотента-императора…

Ситуация стала еще более гротескной, когда кастрат Евтропий открыто развязал войну со Стилихоном. Естественно, не силой оружия, это было исключено. Каженник понимал, что никогда германские и гуннские «федераты» (других войск у него не имелось), не пойдут на войну под его командованием. Ибо эти представители двух диких, но гордых народностей, отличавшихся ярко выраженной маскулинностью (или, говоря по-современному, «повышенным мачизмом»), имели соответствующий кодекс чести. В лучшем случае они презрительно смеялись надо всем, что было важным для Евтропия. Поэтому лукавый цареградский царедворец решил навредить Первому Риму иным способом. Взяв под прицел (Северную) Африку. Римскую провинцию, снабжавшую западную часть империи зерном (в то время как Египет служил житницей ее восточной части).

Италия с ее большими городами, полными потомственных бездельников, желавших не зарабатывать себе трудом на хлеб, а получать бесплатную «аннону» (или, по-современному - «велфэр»), всегда зависела от ввоза зерна. Долгое время зерно поступало в нее (в первую очередь – в Рим на Тибре) из Александрии, с Евксинского понта, но по мере усиления и все возрастающего отчуждения восточной части Римской империи от западной – во все большей степени из Северной Африки (Ливии).  Не современной выжженной солнцем пустыни, а необычайно плодородной в те времена области, отличавшейся высоким уровнем развития сельского хозяйства еще со времен господства в ней пунов-карфагенян. Главарь морских разбойников Секст Помпей, перехватывая шедшие в Италию транспорты с зерном, выращенным на тучных африканских нивах, мог оказывать давление на Октавиана Августа. Ведь вечно голодный римский «плебс урбана»  быстренько разделался бы с принцепсом, не обеспечивающим его даровым хлебом. Теперь, при Гонории и Стилихоне, Ливия опять стала «ахиллесовой пятой»  западной части империи.

По мнению Стилихона, он дал готам такой урок, что те зарекутся воевать в ближайшем будущем, вернувшись к мирной жизни земледельцев.  В Ливии же господствовал – именем «вечного Рима»! - служилый африканец Гильдон. Но этот африканец был не пуном, как, скажем, Луций Септимий Север (146-211). Потомок Ганнибала (даже поставивший знаменитому карфагенскому полководцу памятник в своем родном городе Лептисе, нынешнем Хомсе) и весьма толковый римский император (хотя и говоривший всю жизнь по-латыни с пунийским акцентом), восстановивший (в очередной раз) единство Римской «мировой» державы. Или отцы церкви Тертуллиан Карфагенский и Августин Иппонский. Нет, Гильдон был не таков. Источники именуют его маврусием, т.е. мавром. Следует заметить, что за 250 лет до рождения пророка Мухаммеда маврами именовали не арабов (сарацин), а берберов. Римский «комит Африки» Гильдон был сыном царя Мавретании Нубеля, «союзника и друга римского народа». Этот титул римляне с давних пор присваивали зависимым от «Вечного Города» царькам, поставлявшим в римскую армию вспомогательные воинские контингенты. Например - царю галлов-атребатов Коммию, царю Пальмиры Оденату, царю Нумидии Югурте. Когда Югурта взбунтовался против Рима, его поймал и выдал римлянам другой «друг римского народа» - Бокх, царь Мавретании. Аналогичным образом поступил и Гильдон, когда его родной брат Фирм взбунтовался, объявив себя царем, «августом Африки», а затем даже «римским императором». Феодосий Великий назначил Гильдона, предавшего брата, комитом Африки, передал ему имения убитого Фирма, власть над мавретанскими племенами и подчинил ему все римские войска, расквартированные в африканских провинциях. С тех пор Гильдон жил в Карфагене, утопая в афро-азиатской царской роскоши. Не хуже, чем в свое время Юлий Цезарь и Марк Антоний в другом африканском мегаполисе - Александрии Египетской. Однако новый комит Африки оказался неблагодарной свиньей. Во время борьбы Феодосия I с узурпатором Магном Максимом в 388 г., Гильдон снабжал Максима африканским зерном. Во время войны Феодосия с узурпатором Евгением (392-394), Гильдон совсем обнаглел. Он отказал императору в военной помощи, систематически задерживал перечисление ему налогов, а после смерти Феодосия в 395 г. вообще прекратил поставки хлеба в Италию. В то время недовольные усилением «вертикали власти» провинции расползающейся по всем швам (несмотря на героические усилия энергичных правителей вроде Феодосия) многонациональной «мировой» империи использовали в качестве «идеологического прикрытия» своего сепаратизма (или, точнее, «национал-сепаратизма»)  варианты христианского учения, объявленные имперским центром (в котором победило православие) «ересями». Гильдону и поддерживавшим его африканским магнатам  таким идеологическим прикрытием служила ересь донатистов  (донатистский епископ Тимгада  Оптат был одним из ближайших советников узурпатора). Пользуясь тем, что Риму было не до него, Гильдон конфисковал поместья, принадлежавшие императору и другим землевладельцам, жившим за пределами Африки. Частично присвоив их, частично – раздав своим сторонникам. И вообще, подобно преданному им в свое время брату, взял курс на отделение от западной части Римской «мировой» державы. Но из тактических соображений, стремясь придать своим сепаратистским действиям вид законности. Гильдон объявил Африку частью Восточной империи. Надеясь, что подчинение августу Востока Аркадию (или, точнее, его «кукловоду» Евтропию) будет чисто формальным. И в то же время (на всякий случай) продолжая чеканить монету с изображением западного императора Гонория. Комит-сепаратист, конечно, понимал: «державник»  Стилихон – не злонамеренный скопец Евтропий, и под властью грозного вандала, стремящегося восстановить вертикаль власти, скоро прекратятся все его африканские безобразия. Поэтому Гильдон не выпускал транспорты с зерном из африканских гаваней, чтобы таким образом продолжать оказывать давление на Рим. Однако Стилихон обеспечил Первый Рим зерном из Галлии, доставленным по реке Родану. Что лишний раз доказывает: Стилихон был не только выдающимся полководцем и правителем, но и незаурядным хозяйственником. Эффективным менеджером, выражаясь современным языком. И, хотя конфликт с Гильдоном продолжался, Первый Рим был, на первое время, сыт, а закрома – полны зерна.

Десятилетие роскошной жизни в Карфагене сильнее сказалось на умственных способностях Гильдона, чем на мужестве, с которым он противостоял имперскому центру. Предаваясь на досуге животноводческим опытам, мятежный комит вознамерился вывести пятнистую породу людей. Под оглушительный грохот тамбуринов, в клубах благовонного дыма, Гильдон занимался скрещиванием самых красивых белых девушек и женщин, захваченных его пиратами, с атлетически сложенными черными и смуглыми африканцами, пойманными его охотниками. Поскольку потомство от скрещивания получалось красивым, но одноцветным, Гильдон изощрялся в изобретении все новых способов совокупления. Стремясь, во что бы то ни стало, добиться желаемого результата – производства пятнистого потомства. Если только это не было только предлогом и поводом придать смысл разыгрывавшейся перед его глазами непрерывной оргии. Ведь не исключено, что «селекционер-любитель», комит Африки Гильдон был просто-напросто вуайеристом. Но это так, к слову…

Несмотря на своевременный подвоз зерна в Ветхий Рим из Галлии, угроза голодной блокады «центра мира» не могла считаться ликвидированной, пока доступ к его главной, африканской, житнице был перекрыт узурпатором-донатистом. Римский сенат (формально, по инерции, продолжавший считаться на Западе главным источником власти), объявил Гильдона «врагом римского народа», а регент Стилихон в 398 г. направил в Африку войско, во главе которого поставил брата Гильдона, носившего нетипичное для «римлянина» имя Масцезель (Маскелдел). У Масцезеля были давние счеты с Гильдоном, приказавшим – на всякий случай! - убить его сыновей, своих родных племянников (и претендентов на престол). Масцезелю удалось сбежать в Италию. И теперь безутешный отец охотно взял на себя роль мстителя (как за Рим, так и за себя).

В свое время Гильдон был храбрым воином на (западно)римской службе и заслужил звание комита не только благодаря знатности рода. Так что он был, в принципе, вполне способен помериться силами с италийским десантом (который, с учетом критической ситуации, сложившейся в трещавшей по всем швам империи, не мог быть очень многочисленным). Но, как уже говорилось выше, десятилетие распутной жизни и  всякого рода эксцессов Гильдона превосходящих «нормальную» меру римского разврата (правда, Тиберий, Калигула, Нерон и Гелиогабал ему, возможно, в этом и не уступали, но ведь они были языческими императорами, он же – христианским; с него и спрос другой!). помутили разум узурпатора. Причем в самый неподходящий для него момент. Накануне  неожиданной высадки на африканском побережье войск Масцезеля. Гильдон забыл, с кем ему придется иметь дело. Он явно недооценил 5000 испытанных бойцов противостоявших ему галльских легионов. Они шли на мятежного комита с полной уверенностью в том, что защищают правое дело, законного императора (а не такого же узурпатора, как Гильдон). Наконец-то они могли послужить империи! И то, что африканский селекционер-любитель вывел против них в поле в четыре, в пять, а то и в десять раз больше войск, не имело никакого значения.

Не чувствуя себя уверенно в урбанизированной части римской Африки – Зевгитане, с крупными городами Карфагеном, Утикой и Иппоном (и до того исподволь противившимися разрыву с имперским центром), Гильдон (от которого отпали подчиненные ему местные римские войска) отступил в ее сельскую часть - Бизацену. Для решающей битвы была выбрана местность под Аммедарою. 70 000 оглушительно вопящих, полуголых, подбадривающих друг друга перед боем африканских ополченцев узурпатора ничуть не испугали наступавшую на них традиционным римским шагом «десантуру» Масцезеля. Мавры кинулись на римлян без щитов, обмотав левую руку свернутым бурнусом. Хотя таким способом  можно было одолеть разве что больного бешенством фенека, но уж никак не опытного в ратном искусстве римского легионера. Как только знаменосцу полоумного Гильдона отрубили руку и знамя узурпатора упала на песок, исход битвы был решен.  Мавретанцы побежали, кто куда, или  перешли на сторону Маскелдела, и побежденный Гильдон вынужден был спасаться бегством в римскую колонию Табарку –  нумидийский город на границе с Зевгитаной.  откуда он пытался уплыть на восток. Но неблагоприятный ветер не позволил ему сделать это сразу, и местные жители захватили узурпатора в плен. Поняв, что у него нет выхода, Гильдон покончил с собой. Дети Масцезеля были отмщены, снабжение Рима на Тибре пунийским зерном – обеспечено, а поседелый на римской службе Стилихон мог гордиться очередной победой над злокозненным Евтропием.

Между тем, другой «заклятый друг», победить которого было гораздо труднее – готский царь Аларих – затаился, как хищный зверь перед новым броском, в Эпире. Древней области, входившей в римскую провинцию Иллирию, о ценности которой среди ученых нет единого мнения.  Одни считают, что готы были недовольны отведенными им скудными эпирскими землями, что и заставило Алариха неустанно строить планы мести загнавшему его туда коварному вандалу Стилихону. Другие – хвалят Алариха за то, что он, воспользовавшись занятостью Стилихона африканскими делами, поспешил закрепить за собою богатый Эпир. Кому прикажете верить, уважаемый читатель? Вновь «темна вода во облацех…»

Несмотря на неясность вопроса, заранее извиняясь перед современными албанцами и греками за возможную неполиткорректность, осмелимся предположить, что готам Алариха в этой гористой, вплоть до самого побережья, области делать было особенно нечего. Эпирские долины были совершенно изолированы друг от друга, и отдельные мелкие княжества сохранились там до начала Нового Времени, так и не объединившись в одно целое. А то, что в эпирской глуши росли любимые германцами деревья их родных северных лесов – дубы и буки – было для вестготского царя, наверно, слабым утешением.

Поэтому Аларих, несомненно, рассматривал свое «спецпереселение» в почти никем не посещаемую по сей день, труднодоступную эпирскую глушь только как возможность отсидеться. Залечь на дно, чтоб пережить самую тяжелую для готов пору. О его находчивости свидетельствует, однако, то, что он, с одной стороны, вел из эпирской «ссылки» оживленные переговоры с Константинополем. Стремясь получить от Восточного Рима средства для борьбы с Римом Западным. А с другой стороны – стремился обеспечить свое войско самым современным оружием. В своих грабительских походах готы всегда щадили и уводили с собой ремесленников. А из римской префектуры Иллирик они получали то, чего им еще не хватало – инструменты, железо и образцы вооружения. И потому тишину эпирских горных долин оглашали стук кузнечных молотов, лязг и звон обрабатываемых кузнецами клинков мечей и наконечников копий. Это был угрожающий, шум, угрожавший выдать римлянам готские военные приготовления, но, похоже, так и не выдавший их. Слишком громко, наверно, шумели заглушавшие его кроны германских буков и дубов, в чьем шелесте люди (не только «варвары», но и греки) издавна пытались угадать грядущее. И слишком заняты были римляне своими «разборками». Пока же они разбирались, какой Рим главней – Первый или Второй - Аларих лихорадочно готовился к великой битве со Стилихоном, к Большой Игре, к походу на исконный, Первый, Ветхий Рим.

Вообще-то трудно представить себе, чтобы народ, живущий (и неплохо!) исключительно войной, грабительскими набегами или наемничеством, охотно возвращался к мирным занятиям, как только ему прикажут. Чтобы опытные воины по команде «сверху» снова становились землепашцами и скотоводами. С учетом того, что войны вспыхивают не тогда, когда у крестьянина как раз выдается свободное время, и он может опять, на время, стать воином. Именно в недооценке данного обстоятельства и коренился главный просчет нового принципа римской военной политики: интегрировать в империю сильные и молодые народы из бесконечного резервуара неиссякаемой варварской жизненной силы, поселять их на имперских землях и пополнять их представителями легионы. В случае готов этот вариант не прошел. В случае гуннов это привело к «битве народов» на Каталаунских полях. Это было, вне всякого сомнения, вынужденное решение, крайняя мера. Закономерно ставшая неэффективной, как только этих «варваров», которых римляне пытались таким образом «приручить» и  использовать в собственных целях, возглавили вожди, интеллектуально равноценных своим римским «хозяевам». Трудно было ожидать от Алариха, сражавшегося плечом к плечу со Стилихоном и выслужившего высокий римский военный чин, что он покорно согласится вести жизнь лишенного отечества главаря наемников. Трудно было ожидать того же и позднее от гунна Аттилы.

Но Аттила (кстати говоря, получивший от «ромеев» титул  магистра милитум, чтобы получать с них регулярную дань, под видом жалованья и столовых денег, полагающихся римскому военачальнику за «верную службу великому Риму»), руководствуясь целевым мышлением (как говорят психологи), свойственным вождям азиатских профессиональных грабителей, всегда умел найти у римлян (и не только римлян) самое слабое место. И потому постоянно давил на Восточную империю, как более слабую. Действия же более импульсивного Алариха диктовались, по одной из версий (противоречащей другим, сосуществующим с ней, версиям), скорее бушевавшей у него в  душе и голове «гремучей смесью» хаотичного тевтонского мышления, кичливой гордости, огромного честолюбия, буйной фантазии, и неудержимого стремления всякого свободного, в особенности же – благородного - германца к «вечной» славе, как к высшей и непреходящей ценности, превалировавшей над здравым смыслом.

Гибнут стада,

родня умирает,

и смертен ты сам;

но смерти не ведает

громкая слава

деяний достойных.

Гибнут стада,

родня умирает,

и смертен ты сам;

но знаю одно,

что вечно бессмертно:

умершего слава

(Старшая Эдда. Речи Высокого).

Наверняка это не укрылось от лукавого Евтропия, сумевшего использовать данную слабость готского вождя и сыграть на этой его душевной струнке в собственных целях. Незаметно для тевтонского героя, хитрый, как проклявший любовь ради золота и власти над миром гном Альберих, Евтропий, выражаясь фигурально, сумел всеми правдами и неправдами запрячь Алариха в свою разболтанную и скрипучую повозку. Указав ему, держа у него перед носом, как морковку, на маячивший где-то вдали призрак «немеркнущей славы», и заставил новоиспеченного военного магистра бежать туда, куда считал нужным его направлять. Снабжал его оружием, картографами, провиантом и проводниками. Чтобы Аларих, предельно ослабив Западный Рим, облегчил его покорение Римом Восточным. И Аларих с блеском выполнял возложенную  в него лукавым Евтропием задачу (так и хочется сказать «введенную в него Евтропием программу»!)  со всей своей твердоголовостью славолюбивого германца . Да так, что впечатленные этим историки, все еще находящиеся под впечатлением безмерно идеализированных представлений о германцах, характерных для XIX и I половины XX в., вроде Теодора Бирта, отказываются верить в то, что вестготский царь действовал по указке и в интересах Константинополя:

«Что же гнало Алариха на Запад? Наверняка не византийский двор (!) А его собственная воля, естественное стремление увеличить так легко достигнутые преимущества, жажда великих деяний, обуревавшая молодого героя, радостно осознающего, на что способен».

Несомненно, Аларих столь же радостно осознавал и то, что в первый год нового, V в., из-за Дануба неожиданно явились конные полчища свежеиспеченного союза разбойничьих племен, двинувшиеся на Запад. Оставшиеся без дела гуннские наемники объединились с аланами, недобитыми остготами и другими германцами и принялись «шарпать» римские земли. Они не представляли собой опасности для военачальника калибра Стилихона, И никто не знал это лучше Алариха, не раз испытывавшего на себе военное искусство великого вандальского военного магистра. Но этот «отвлекающий маневр» давал Алариху возможность освободиться из своей эпирской «ссылки», прорвавшись через труднопроходимую Далматию. Алариху удалось вырваться из скудной горной местности на плодородную Венетскую равнину и обеспечить снабжение своих войск всеми продуктами области, давно не испытывавшей вражеских нашествий. Со времен нашествия кимвров и тевтонов в 102-100 г. до Р.Х., т.е. ровно 500 лет, Италия считала себя застрахованной от германских вторжений. Как теперь выяснилось – напрасно…

Покуда седовласый Стилихон разбирался с «варварами» в Паннонии, Аларих, без труда сметая со своего пути все войска, высылаемые ему навстречу Ветхим Римом, продвигался по долине реки Пад. Буквально «нашпигованной» богатыми городами, о которых его готы так мечтали голодными эпирскими зимами. Так он дошел до Медиолана – резиденции несовершеннолетнего западного императора Гонория и убеленного сединами епископа Амвросия – и, не испытывая ни малейшего благоговения, взял его в кольцо осады. Отрезанные от внешнего мира готами римляне были в отчаянии:

Тучу мы праха сомнительну зрим, стоя на высоких

Башнях, не зная, друзей приведут ли сюда иль враждебных

Клубы сии; и томит настороженно душу молчанье,

Вплоть до мгновенья, пока не блеснул сквозь пыльного вихря,

Точно звезда, Стилихонов шишак  и знакомы седины

Не засияли. Клич по ликующим стенам незапный

Тут воздвигается: сам идет! - и воротами всеми

В сретенье толпы текут бестревожны ко чтимым знаменам.

Среди осажденных, с тоской взиравших со стен  епископской резиденции на северо-восток, в тревоге дожидаясь прихода к ним на выручку военного магистра Стилихона с войском, был и поэт, которому принадлежат приведенные нами выше строки. Последний великий панегирист в истории римской литературы. Но ни в коей мере не последний льстец и пропагандист в ее истории. Ибо Клавдий Клавдиан (родом – александрийский грек), лейб-поэт Стилихона (если можно так выразиться), был, правда, гениальным рифмоплетом, эпигоном, автором нередко сладкозвучных песен, но таким же продажным, как Марциал и многие другие (до и после него). Именно стихотворцу Клавдиану принадлежит крылатое латинское изречение «Лучше сохранить общеизвестное, чем разыскивать новое», или, по-латыни: «Плюс эст сервассе репетум, квам квеиссе новум». («О консульстве Стилихона»).

Клавдиан заслужил благосклонность грозного вандала, блестяще обосновав в панегирике притязания Стилихона на опекунство над обоими равно бессильными римскими императорами, Гонорием и Аркадием. С этого времени до самой смерти Клавдиан занимал видную и хлебную, хотя и опасную должность придворного поэта, исправно выступая пропагандистом политики Стилихона. Им были написаны панегирики на III, IV и VI консульства императора Гонория, панегирик на первое консульство Стилихона (в трех книгах!), самое объемное произведение поэта, а также две инвективы на врагов Стилихона на Востоке империи - Руфина («Против Руфина», две книги) и Евтропия («Против Евтропия», две книги). Кроме того, Клавдиану принадлежат поэмы «Гильдонова война» (о борьбе с Гильдоном) и «Война Поллентская, или Готская»  («Поллентская, или Гетская, война») - о борьбе Стилихона с Аларихом на территории Италии в 402-403 гг.

В «Поллент(ий)ской войне» (в которой, как это ни странно, вообще не упоминаются ни единым словом ни Господь Бог Иисус Христос, ни, соответственно, молитвы, возносимые Ему римским православным духовенством с просьбой даровать римскому кафолическому воинству одоление на «варваров»-ариан) Клавдиан достаточно прозрачно намекает на то, что за Западным походом Алариха на Ветхий Рим стоит Рим Новый. И вообще служит нам единственным источником многих других сведений о том времени. Хотя после гибели своего покровителя патриция Стилихона Клавдиан не постеснялся клеветать на человека, которому был обязан доходной должностью нотария и женитьбой на богатой римлянке. И потому Клавдиан смотрится  в окружавшем его кровавом хаосе интриганов, героев, святых и грабителей всего лишь как жалкая и мелкая фигура. Ибо те времена, в которые Гомер воспевал войну, Тиртей – героическую смерть в бою, Вергилий – доблестных и благочестивых предков римского народа, короче, великие времена, порождавшие столь же великих поэтов, безвозвратно миновали. Как это ни печально.

Правда, Аларих и Стилихон вели себя так, как будто бы не желали (или не могли) с этим смириться. В то время как паннонский разбойничий союз совершенно верно оценил весь масштаб личности Стилихона, незамедлительно вступил с ним в переговоры и даже предоставил ему наемные отряды для войны с Аларихом, готский царь-воевода вел себя, как новый хозяин Италии и передвигался по ней, как будто никакого Стилихона не было. Впрочем, и Стилихон не торопил события, дожидаясь подхода свежих войск из Галлии и даже из Британии. Чтобы на этот раз больше не рисковать, добиться уничтожения Алариха, «окончательного решения вестготского вопроса». После чего уже всерьез заняться и Константинополем.

Но молодой готский владыка, способный учиться на собственных ошибках, накопил к тому времени достаточно опыта. Равнины северной  Италии было не сравнить с гористым Пелопоннесом. Где Алариху не хватало свободы маневра. Дождавшись подкреплений, Стилихон двинулся на готов во главе огромного, хорошо вооруженного войска. Но Аларих сумел ускользнуть от него в Лигурию. Он явно не желал возвращаться в эпирскую горную глушь.

Стилихону пришлось продолжать маневрировать, играя в «кошки-мышки» с «федератами», превратившимися в ренегатов, зорко следя за готами. Ибо те могли совершить бросок в южном направлении, на Рим, и с тирренского побережья. Живописные курортные города, столь любимые сегодняшними туристами-отпускниками всего мира – Портофино или Рапалло – в те времена были еще мелкими рыбацкими селениями. Но, если бы подвижные готские отряды вторглись вглубь италийского «сапога», это повредило бы престижу репутации  Стилихона как великого стратега. Поэтому вандальский магистр милитум гнал свои собранные со всей Западной империи войска спешными маршами вперед и вперед. Так же стремительно, как она форсировали Адду и сняла осаду с Медиолана, армия Стилихона преградили готам путь на юг. На Пасху 402 г. разыгралась битва при Полленции.

Готы дошли из Эпира до Таврина (современного Турина в северной Италии), совершив, таким образом, свое собственное, «Малое переселение народов». В непрерывных боях они прошли сотни километров по разоряемым, разграбляемым ими древнеримским имперским территориям. Это был тревожный сигнал. И потому дерзких пришельцев надо было проучить, во что бы то ни стало. Да так, чтобы нанесенное ими поражение стало столь же впечатляющим, как их грабительский глубокий рейд по исконным землям Римской империи. 6 апреля 402 г. в светлый день Христова Воскресения, две армии сошлись. Стилихон (обвиняемый порой в симпатиях к язычеству) скрестил оружие с Аларихом – христианином (хоть и арианином), мчавшимся по Римской империи как языческий бог Вотан-Один – во главе своей Дикой Охоты.

Буквально пропитанная историческими воспоминаниями италийская земля хранит все имена, но не всегда - материальные следы событий. Южнее современного итальянского города Асти, у речки Танаро, где разыгралась битва, еще существует селение Поленция (с одним «л»). Немало виноградников, принесших всемирную славу сладким белым игристым винам Асти Спуманте и Москато д' Асти, скрывают под собой останки готских воинов и людей Стилихона. Однако сама битва произошла в равнинной местности, т.е. ближе к берегу реки. Ибо в холмистой местности готской коннице было бы негде развернуться. Поэтому вполне возможно, что там, где располагалась ставка Стилихона, теперь красуется желто-черная вывеска автозаправки «Аджип». А там, где разворачивались конники Алариха, проходит автострада № 456 на Асти.

В «Поллентийской, или Готской войне» восторженный версификатор Кладвидан (под чьим ловким пером несовершеннолетний император Гонорий лично наблюдает за ночной переправой Стилихона через Адду, с целью спасти осажденный готами Медиолан) живописует нам  сторожевые готские костры и страх перед готами, испытываемый жителями Рима (до которого готам было еще шагать и шагать). Приводит «виртуоз пера» и некоторые подробности битвы на берегу Танаро, которые не могут быть все без исключения неверными или выдуманными им, ибо в противном случае он рисковал бы выставить в смешном виде своего главного героя – Стилихона, которого превозносит выше Сципиона, Мария, Фабриция, Камилла, Курия, Фабия и Цезаря.

Аларик (Аларих), видя римское войско, тяготится своим начинанием и собирает гетских (готских) старейшин на совет. Один из них, самый почтенный, говорит, что за 30 лет готский народ не бывал в столь тяжелых обстоятельствах. И напоминает, как он, воспитатель Алариха, увещевал его блюсти договоры с римлянами, оставаясь в Фессалии; но если Аларих презрел это наставление - пусть он, по крайней мере, заботясь о людях, уйдет из Италии, не думая о добыче. Как говорят предания, никто из завоевателей не доходил до Рима безнаказанно: Город (Урбс) хранят боги, а если он богов не боится (выходит, то ли готский старец, то ли Клавдиан не знал, что Аларих – христианин и враг язычества?), пусть остережется Стилихона, разбившего его в Греции. Аларих, с раздражением выслушавший старца, возражает, что он одолел всех и вся, кроме Рима. Что теперь, когда он правит Иллириком, готский народ обладает не только доблестью, но и хорошим оружием (полученным от восточных римлян – В.А.). И что пророческий голос в дубраве обещал ему путь до Города (Урбс). Словами о пророчестве Аларих всех ободрил, пока, наконец, ему не привелось узнать, что под Городом понималась речка Урбс в Лигурии. Стилихон также обращается к своим войскам с речью, одушевляя их на бой за сердце империи. Аланы пошли в бой плечом к плечу с римскими войсками, и их вождь Савл показал пример доблестной гибели. «Незаслуженну вину искупил прославленной кровью» (т. е. своей смертью очистил себя от обвинения в вероломстве, которого он не заслужил; тем самым Клавдиан свидетельствует о наличии у римлян сомнений в благонадежности аланских частей). Смущенные гибелью Савла, римские конники начали было отступать, но Стилихон спас положение. Нет слов, чтобы достойно воспеть эту победу над «варварами», подобной которой еще не было. Жажда мщения в римских воинах сильней корыстолюбия: враг не отвлек их видом добычи: они освобождают пленных, и те спешат домой. Навеки смыт позор разгрома римлян под Адрианополем, и август Валент отомщен. То, что он был арианином, для Клавидана, видно, роли не играло.

Своего рода «содоклад» о той же самой битве при Поллентии (направленный, в отличие от поэмы Клавдиана, против Стилихона)  оставил нам ученик блаженных Августина и Иеронима, церковный богослов историк Павел Орозий, на страницах VII книги  своей доведенной им до 417 г. всемирной хроники - «Истории против язычников» (Орозий умер в 418 г.). Он осуждает, между прочим, выбор дня для битвы (пасхальное воскресенье - главный христианский праздник) и назначение военачальника-язычника Савла (алана) командовать римлянами. А готов Алариха, наоборот, восхваляет, как благочестивых христиан (хотя и ариан), избегавших битвы вследствие религии: «Я не говорю о короле (царе – В.А.) Аларихе, неоднократно побежденном вместе со своими готами, неоднократно запертом и всякий раз свободно уходившем (в чем Орозий обвиняет Стилихона, ведшего, по его мнению, «двойную игру», периодически «подыгрывая» готам - В.А.). Я не говорю о тех горестных событиях близ Полленции, когда на полководца-варвара и язычника, а именно Савла, было возложено военное руководство, вероломством  (? – В.А.) которого были осквернены священные дни и святая Пасха, и врагу, который избегал битвы вследствие религии, было навязано сражение, и когда по суду Божьему, очень скоро показавшему, на что способна благосклонность его и как вершится кара его, хотя мы и победили в сражении, все же, победив, мы были повержены.» (Орозий).

Указанные выше и другие, достаточно скудные, источники дают весьма смутную картину сражения. Аларих выстроил свои войска у речки Урбс (ныне – Орба), Стилихон – у Танаро. Совсем недалеко от Маренго – места другой, более поздней и гораздо более знаменитой битвы.

После обычных речей полководцев перед битвой (столь любимых античными историками и поэтами), войска сошлись. Поначалу варварская (главным образом – аланская) конница Стилихона добилась перевеса и оттеснила готов. Но Аларих лично возглавил свои заколебавшиеся рати. Под его командованием готы сокрушительным ударом опрокинули конницу Стилихона, убив ее аланского предводителя, и уничтожили правый фланг римской армии. Ее центр, состоявший из легионеров, также оказался под угрозой. Но им командовал сам опытный во всех тонкостях стратегии и тактики военный магистр.

Гибелью мужа (Савла – В.А.) смутясь, поводья вратят верховые:

Тут совокупно бы дрогнула рать, зря крыло отсеченно,

Коль, устроив полки, Стилихон не успел бы поспешный

Конницей начату брань поможеньем пешцев упрочить.

(Клавдиан)

Как на военных учениях, легионы перестроились, развернулись фронтом к противнику и мужественно встретили бешеный готский натиск.  В итоге яростный порыв стремительной готской конницы разбился о железный фронт римской пехоты. Второго Адрианополя у готов не получилось…

Немецкий историк К. Дювель писал в своей статье об Аларихе, помещенной в «Реальном лексиконе германской древности»: «Исход битвы был неясен; среди готов, попавших в плен, была и семья Алариха». Но именно в достоверности этих двух фактов сомневались еще немецкие историки Эдуард фон Витерсгейм  и Феликс Дан. С тех пор их достоверность продолжают считаться сомнительной, ибо они не подтверждаются никакими источниками, кроме поэмы Клавдиана. Конечно, не обязательно безоговорочно верить Клавдиану, сообщающему в звучных гекзаметрах о полной победе Стилихона, захватившего несметную добычу (включая все, что досталось готам при разграблении Аргоса, Коринфа и других греческих городов), а также освободившего из готского плена тысячи военнопленных и готских рабов.

И, ненавистную кровь вожделея впивать, ратоборец

Сквозь многочисленных риз и металлом телег отягченных

Путь прочищает, и груды сребра, убийства алкая,

С презренным купно он топчет добром; дороже и злата

Кровь здесь была; не щадя небреженныя выгоды, всюду

Сонмища буйственны, меч обнажа, утоляли враждебность.

И червленый убор , и Валента, огнем истребленна,

Сбруи, и тяжки кратеры, в плачевном добыты Аргосе,

И изваянья дышащи, в огне похищенны коринфском,

Враг лукавый поверг пред стопы грядущия рати  -

Втуне: зловещая бо не склонила корысть их помедлить,

Токмо на праведный гнев подстрекнула их скорбная память.

Се, плененну толпу ограждает железо, и люди

Разноязыкие, те, кого увлек неприятель

В рабство, господ наконец истреблением быв искупленны,

С лаской спешат впечатлеть на десницах кровавых лобзанья.

(Клавдиан).

Сообщая о захвате готского обоза Стилихоном, Клавдиан, между прочим, замечает, что слух Алариха был поражен «завываниями» его супруги, связанными как с утратой ею имущества, так и к тому, что сама она попала в плен:

Кая тебе тут, Аларик, печаль, погубленны как Марсом

Все богатства, твой скарб, от корыстей сбиравшийся долго,

Как поразило твой слух твоея завыванье супруги,

Той супруги, что, неодолиму доверяся мужу,

От матерей авзонийских себе монист самоцветных,

Римских обресть гордовыйных рабынь домогалась, безумна.

(Клавдиан)

Ясно лишь одно. «Римляне», т.е., если верить клавдианову панегирику Стилихону - колхи, иберы (то ли испанские предки современных басков, то ли кавказские иверы-ивиры - предки восточных грузин), армяне, мидийцы, индийцы (!?), «саки» (скифы), «роданские (галльские – В.А.) когорты», гунны и аланы - завладели готским обозом. Ибо, несомненно,  именно обоз был самой вожделенной целью «западноримских» воинов Стилихона. Ведь в обозе находилось все добро, награбленное воинством Алариха по пути из Эпира до Пада. Добро, о захвате которого воины Стилихона не могли бы и мечтать в обычных обстоятельствах. Поскольку это было имущество римских граждан из Далматии и Венетии (включая, если верить Клавдиану, даже сокровища разбитого готами Фритигерна и погибшего под Адрианополем августа римского Востока Валента II). Не вызывает особых сомнений и сообщение Клавдиана об освобождении захваченной готами «двуногой добычи» – известно, как готы ценили «челядь». Каждая битва давала рабам возможность обрести свободу. Даже если речь шла, в том или ином конкретном случае, лишь об облегчении рабам возможности бежать в сумятице сражения.

Жена и дети Алариха были бы весьма важны для Стилихона в качестве заложников. Однако, именно как ценные заложники, они не только играли бы большую роль в мирных переговорах, но и упоминались бы в других источниках. Как, например, дочь Феодосия Великого Галла Плацидия (Плакидия, Плакида), отданная в 409 г. своим братом (а заодно – сожителем) августом Запада Гонорием (т.е., на деле, Стилихоном)  в заложницы (и наложницы, по мнению многих) Алариху и перешедшая затем, как некий приз, от одного готского царя  к  другому. От Алариха – к его преемнику Адольфу (Атаульфу), которому она родила сына Феодосия. Чтобы, овдовев через год, стать предметом торга за хлеб между вестготами и Гонорием. За всеми перипетиями трудной судьбы этой знатной заложницы императорской крови (которой мы еще коснемся в нашем изложении) очень внимательно следили, ее современники. И фиксировали его во всех подробностях. А о судьбе не менее важных заложников – семьи Алариха – ни строчки…  Поэтому Витерсгейм/Дан задаются вопросом: «Как можно поверить в то, что столь важный факт (как пленение семьи Алариха Стилихоном – В.А.) не был бы упомянут более подробно, в том числе и в иных источниках?». Да и Бирт высказывает сомнения в достоверности сведений о захвате семьи Алариха Стилихоном. Сомнения, которые он, правда, сам же развеивает (хотя и не вполне убедительно). Высказав предположение (ни на каких источниках не основанное), что Стилихон вернул Алариху семью в ходе мирных переговоров, «чтобы впредь между ними была любовь» (используя древнерусское выражение, использовавшиеся нашими предками в аналогичных ситуациях). Об исходе битвы при Полленции Витерсгейм/Дан, однако, пишут: «Даже если сражение закончилось фактически вничью, в стратегическом отношении оно было проиграно Аларихом. Поскольку он, находясь в самом сердце вражеской страны, в большом удалении от свой оперативной базы, и помыслить не мог о продолжении войны и броске на Рим, не выведя предварительно римское войско из игры путем нанесения ему решающего, в том числе морального, поражения».

И не пытайтесь, уважаемый читатель, спорить с этими давно умершими историками - бывшим офицером запаса прусской королевской армии Даном и боевым офицером саксонской королевской армии фон Витерсгеймом, имевшим в 1814 и 1815 гг. прекрасную возможность изучить действия армий, оперирующих на вражеской территории!

Как бы то ни было, не подлежит сомнению одно. Патриций Стилихон в очередной раз сделался хозяином положения. Молниеносное снятие им осады с Медиолана, т.е. с тогдашней резиденции западноримского императора, в ходе которого далеко уже не молодой полководец явно совершенно не щадил себя, следует расценивать как веское доказательство его активности, решительности и уверенности в себе. И верности вандальского героя своей всегдашней «суворовской» максиме «глазмер, быстрота, натиск». Способность лично возглавить небольшой (согласно всем источникам) конный отряд, мгновенно привести готов в смятение, отвести от императора угрозу, сбить с толку Алариха - все это в очередной раз являет нам Стилихона как опытного воина. Не сомневающегося в своем конечном успехе и не рассматривающего Алариха как «неизвестную величину» или смертельную угрозу. Стилихон был явно уверен в своей способности разбить вестготского царя. И под Полленцией он отбил-таки у Алариха охоту продолжать слоняться по Италии. Да и готские воины восточноримского военного магистра (милостью Евтропия) были подавлены и не особо рвались в бой  после утраты всей добычи и пленения их жен войсками Стилихона. И все же полной уверенности в разгроме Алариха у нас нет. Ибо нам ничего не известно о том, при каких обстоятельствах Стилихон заключил с Аларихом мир (если вообще его заключил). И об условиях, на которых этот мир был заключен. Между тем, уже в 403 г., всего через год, Аларих опять «откапывает топор войны» и подступает к италийскому городу Вероне. Под стенами которого, впрочем, терпит новое, уже окончательное (на этот раз) поражение от Стилихона в битве на реке Атезии. Клавдиан пишет о нарушении вероломным Аларихом условий мира, заключенного с Западной Римской империей. Для Эдуарда фон Витерсгейма регент Западной империи Стилихон – отъявленный злодей, снова напавший, в нарушение заключенного мира, на готов Алариха, и учинивший над ними кровавую расправу. Феликс Дан, обработавший огромный труд фон Витерсгейма (как Иордан – труд Кассиодора), ставит сделанный тем вывод под вопрос. При всей своей любви к готам Дан допускает, что Аларих, руководствуясь варварской «нордической хитростью» (используя известное выражение Лиона Фейхтвангера в романе «Успех»), далеко не всегда соблюдал договоры. Да и многие более поздние историки прямо указывают на вероломство и коварство готского царя.

Судя по имеющимся у нас скудным сведениям о битве под Вероной, она была не менее кровопролитной, чем битва под стенами Асти. Клавдиан сообщает, что река Атезий  покраснела от крови убитых, и несла бесчисленные трупы павших в море. Вероятно, многие готы из войска Алариха перешли на службу Римской империи. К их числу, скорее всего, принадлежали Сар (то ли вест-, то ли остгот, сыгравший важную роль в качестве римского полководца в последующие годы), и Ульфила – тезка «готского апостола» - ставший со временем магистром милитум.

На этот раз патриций  Стилихон не дал разбитому Алариху беспрепятственно вывести свои войска (как когда-то в Греции). Царю вестготов пришлось спешно отступить в горы, т.е. в тогдашнюю римскую провинцию Норик (а возможно – в восточную Ретию). Так Аларих ознакомился тогда с будущими австрийскими землями Каринтией и Штирией. Спасаясь в очередной раз бегством от войск Стилихона, он, вероятно, попал и в северный Норик (т.е. нынешние Нижнюю и Верхнюю Австрию).

Там  ему – несмотря на вполне понятное чувство унижения и неприятные воспоминания о столь тяжелом поражении – понравилось, конечно, больше, чем в Эпире и Иллирии. Всякий российский турист, посетивший живописную Австрию, конечно,  с нами согласится. Через много лет после разгрома под Вероной, когда Стилихон уже был мертв, Аларих же стал хозяином Италии, вестготский царь обратился к затаившемуся, как болотная змея, в Равенне императору западной половины Римской «мировой» империи с просьбой отдать Норик готам под поселение. Правда, к сожалению для Алариха, ему так и не удалось добиться этого. И потому в австрийской Каритнии сегодня проживает словенское меньшинство. Которое вряд ли смогло бы проникнуть в готскую Каринтию…

История распорядилась по-иному. После, разумеется, не слишком-то приятного периода пребывания готских «недобитков» в Альпах, в который Стилихон постоянно отрезал готам немногочисленные пути в области с более приятным и теплым климатом, видимо, опять состоялись мирные переговоры. В обмен на передачу своих крепостей в северной Адриатике (в первую очередь –  богатой Аквилеи)  Аларих с остатками своих войск получил возможность беспрепятственного вывода своих войск в Иллирию. Ему было также обещано финансовое вспомоществование. Субсидии, в которых тот крайне нуждался. Ибо без денег было невозможно обеспечить пропитание и хотя бы минимальное перевооружение, в чем всегда нуждается разбитое войско, даже если не думает – пока что! – о возобновлении военных действий. А об их возобновлении Аларих пока что не думал. Хотя и не отказывался от своих планов (и планов Евтропия) в обозримой перспективе снова поднять оружие на Ветхий Рим. С учетом статьи мирного договора о денежном вспомоществовании разбитым готам, о котором сообщают все источники, становится наконец понятным, почему Стилихон снова и снова щадил воинственного Алариха. Почему он дал Алариху уйти даже после кровавой бойни на Атесисе. Патриций Стилихон не мог не знать, что сформировавшаяся при дворе в Медиолане сильная «национально-римская» партия настраивала западного императора против германцев. Как против всех германцев вообще, так и – в первую очередь! – против многочисленных германцев, занимавших высокие военные и гражданские посты в римской государственной иерархии. И потому уничтожение вандалом Стилихоном самого могущественного на тот момент германца – гота Алариха – было бы для Стилихона равнозначно самоубийству. Ведь в любой момент могла бы возникнуть ситуация, в которой только Аларих мог бы спасти Стилихона. И на этот случай Стилихон «зарезервировал» Алариха. Впрочем, когда Стилихон действительно оказался в смертельной опасности, его расчеты и надежды на спасительную роль Алариха не оправдались. Но это была не вина, а беда Стилихона…