ЧЕРЕЗ ТЕРНИИ К ЗВЕЗДАМ. Часть II.
ПОЛЁТ.

      Pеr aspеra ad astra[1]
   (Крылатое латинское изречение)

   1. БЕССИЛЬНЫЙ И БЕСПОМОЩНЫЙ «ВЕЛИКИЙ»

В декабре 62 года до Р. Х. вернувшийся с благополучно замиренного римлянами в очередной раз – теперь уже, как им казалось, всерьез и надолго - Востока флот Гнея Помпея Магна появился на рейде Брундизия. Вознесенная, в лице «Великого», по воле Фортуны, на вершину могущества посредственность стояла, как некогда – карфагенянин Ганнибал, римлянин Марий и римлянин Сулла, у ворот Рима на Тибре, в блеске всех своих побед и непомерных амбиций. Сенат Града на Тибре, охваченный не просто беспокойством, но все возрастающим страхом, не ожидал для Римской республики (понимай: для себя любимых) ничего хорошего. Неужто появился новый Сулла? Неужто Риму грозит новая диктатура?

Однако Гней Помпей был Сулле явно не чета. Мало того – он Сулле и в подметки не годился. Помпей, в отличие от Суллы, якобы почтившего его прозвищем «Великий», совершил огромную ошибку, ставшую поворотным пунктом в его дальнейшей судьбе и карьере (хоть это выяснилось далеко не сразу). Победоносный «дукс», в чьем распоряжении, кроме подчиненных ему римских легионов и союзнических авксилий, находился весь, причисленный им к своей клиентеле, Восток Средиземноморья, человек, которого привычные к обожествлению своих монархов-деспотов, подобострастные восточные люди почтили титулом «Владыки и Хранителя земли и моря», был, на свою беду, замешан не на тех дрожжах, что Сулла, и не решился захватить власть единственным возможным на тот момент способом, а именно – силой оружия…

Высокомерные же римские «нобили» не потерпели бы над собой нового владыку, если бы их не принудили к этому силой. Кроме того, Помпей как таковой был далеко не всем из них по вкусу. В конце концов, жадный до крови и до благ земных латифундист из отдаленного Пицена был отпрыском семейства каких-то «новых римских» с довольно-таки темным прошлым. Такому выскочке (хоть и не столь безродному, как Марий) было нелегко добиться признания со стороны верхушки римского «нобилитета». Не помог пиценскому снобу (между прочим, слово «сноб» является сокращением латинского словосочетания «сине нобилитате» - «без знатности») даже династический брак с представительницей гиперзнатного рода Метеллов , столь вездесущих и столь глубоко проникших во все поры римского государственного организма, что, как говорила римская пословица: «Если встретишь на улице человека, будь уверен - это кто-то из Метеллов»…

Помпей, хотя и не отличавшийся умом и сообразительностью, вполне осознавал, что не сможет установить долговечную и прочную диктатуру без поддержки ведущих семейств римской знати (перед которыми пасовал даже любимый вождь и учитель Магна – кровожадный Сулла). К глубочайшему разочарованию «героя восточных походов», олигархическое правительство Римской республики оказалось на поверку куда более сплоченным, чем он ожидал. Помпей совершенно перестал ориентироваться в обстановке, сложившейся в Риме (за время его слишком долгого отсутствия) и не был способен придумать убедительного основания для захвата власти силой оружия. Поэтому «Великий» сделал в сложившейся обстановке единственно правильное и одновременно – единственно неправильное из того, что можно было сделать. А именно – сложив с себя командование армией и флотом, возвратился в Рим в качестве частного лица. Сенат «великодушно» удостоил «победителя Востока» великолепного триумфа. Тем дело, однако, и кончилось…

Первые же речи свежеиспеченного триумфатора перед народным собранием и сенатом доказали полное отсутствие у него политического такта и чутья. Прибегнув к поистине скандальном подкупу (а ведь чтобы вызвать скандал подкупом в условиях, когда кто-то постоянно кого-то подкупал, надо было очень постараться!), Магн добился избрания в консулы своего подчиненного в период Восточной кампании – Луция Афрания. Коллегу Афрания по должности Помпей также считал своим сторонником. Как оказалось, Магн, однако, очень ошибался. Помпей явно «поставил не на ту лошадь (или - колесницу)». Второй консул – Метелл Целер – открыто выступил против «Великого». Афраний же, как выяснилось, был далеко не столь удачлив и талантлив «на гражданке», как в условиях войны. Он, правда, превосходно танцевал…но со «староримской» точки зрения танцы были делом рабынь и извращенцев, а не «истинных римских мужей»; слово «танцор» употреблялось как довольно грубое ругательство. А Цицерон утверждал в своей речи «В защиту Мурены»: «Почти никто не танцует трезвым, если он не безумен!»

Неудачи преследовали Помпея буквально одна за другой. «Великий» потребовал ратификации сенатом сделанных им на Востоке после победы над Митридатом распоряжений, причем – всех сразу. Но этому тотчас же воспротивился давний недоброжелатель Магна – чревоугодник Луций Лициний Лукулл, не без достаточно веских основания обвинявший Помпея в похищении и присвоении плодов побед, одержанных им, Лукуллом, на «Восточном фронте». Лукулл, при активной поддержке злорадствующих завистников и недругов Помпея – «железного» Катона, «золотого» Красса и Метеллов (хотя и породнившихся с Помпеем) настоял на рассмотрении и одобрении (или неодобрении) распоряжений Магна по отдельности, а не «всем скопом». С треском провалился и внесенный народным трибуном Флавием законопроект о наделении землей ветеранов победоносной армии Помпея.

Впрочем, на этом этапе внутриполитической борьбы Катоном была допущена серьезная ошибка. Когда «всадники», успешно грабившие римскую Азию в качестве откупщиков налогов – публиканов -, потребовали снижения суммы откупа для провинции (Азия сильно пострадала от войны и потому сбор налогов с провинции в прежнем объеме был затруднителен), Марк Порций отверг их требования и, не стесняясь в выражениях, открыто обвинил «всадников» в непомерной алчности. Что было крайне неразумно, ибо за резко отчитанными Катоном финансистами скрывался Красс, терпеливо ждавший, когда будет и на его улице праздник. Неуемный (и неумный) ригоризм Катона (гражданина весьма состоятельного, но в знак своего бескорыстия и презрения к богатству демонстративно разгуливавшего по Риму без обуви и туники – в одной тоге, надетой на голое тело) в очередной раз отдалил его от своих союзников – и, в то же время, нисколько не сблизил его с Помпеем (слишком уж многое разделяло этих двух «больших акул»). Ненадолго установилось крайне шаткое равновесие политических сил. Ситуация оставалась крайне неясной и непредсказуемой. Чтобы сдвинуть ее с мертвой точки, явно необходимы были новые импульсы. Но откуда им было взяться?

   2. КАК ЦЕЗАРЬ БЫЛ НАМЕСТНИКОМ В ИСПАНИИ

Попав в Испанию, или, точнее, в хорошо знакомую ему еще со времени квестуры «Испанию Ультериор», Цезарь оказался предоставленным всецело самому себе. Наконец-то никто больше не мешал ему своими советами и возражениями. Никто не мог больше предписывать ему, что делать, а чего – не делать. Ни на кого ему больше не приходилось оглядываться. Ни под кого ему не надо было подстраиваться. И сразу выяснилось, что Цезарь, оказавшийся полностью в своей стихии, без «отеческой опеки» своих доброжелателей и недоброжелателей, способен проявить себя поистине гениальным полководцем и не менее гениальным хозяйственником (или, говоря «по-новорусски» – «эффективным менеджером»)…Заботясь как об общем благе, так и о своем собственном…

Сразу же по прибытии в Дальнюю Испанию, Гай Юлий принялся усердно пополнять ряды имевшихся в его распоряжении вооруженных сил. Для усиления же дислоцированных в провинции двадцати когорт (в каждом из этих подразделений насчитывалось около пяти сотен воинов), Цезарь набрал из числа жителей переданной под его правление испанской провинции десять новых когорт. Не тратя время на пустые, с его точки зрения, формальности, «потомок Венеры» своей преторской властью даровал своим новым легионерам права римских граждан, чем навеки обеспечил себе благодарность и верность принятых на службу под римскими орлами провинциалов. Ибо присвоение римского гражданства (даруемого другими римскими наместниками весьма скупо) не только было в описываемую эпоху (да и долгое время спустя) высокой честью, но и наделяло одаренных им провинциалов целым рядом ценных и важных привилегий. В данном вопросе Цезарь решительно порвал с традиционными предрассудками римлян в отношении «варваров» (пусть даже и римских подданных). Примененная Гаем Юлием с огромным успехом новая тактика, направленная на интеграцию больших масс италийского и провинциального населения в военно-политическую машину Римской державы путем предоставления им полного (а не ограниченного, так называемого «латинского») римского гражданства, и впредь оставалась важнейшей особенностью его политики, доказательством присущего ему в несравненно большей степени, чем его римским современникам и соперникам, нового, космополитического (а не узко-националистического «староримского») мышления и куда большего политического реализма.

Пополнив свои войска новобранцами из числа испанских провинциалов, Цезарь выступил в поход на племена лузитанов и каллаиков, дошел до побережья Моря Мрака (Атлантического океана) и поработил несколько свободных дотоле от римского ига туземных народностей. Трудно сказать, насколько этот поход был оправдан и необходим с точки зрения общеримских государственных интересов, но вот если смотреть на него с точки зрения личных интересов Цезаря, двух мнений быть, по-моему, не может. Ведь Гаю Юлию требовалось, во что бы то ни стало, превзойти Помпея не только как политика, но и как победоносного военачальника. Поскольку же испанские туземцы Рим ничем не провоцировали, Цезарь спровоцировал их сам. Гай Юлий повелел горским народам, проживавшим на территории современного португальского национального парка Серра-да-Эштрела, переселиться с гор на равнину. Когда маленькие, но гордые горские народы отказались подчиниться этому довольно наглому, с их точки зрения, приказу, Цезарь пошел на них войной, преследовал разбитых горцев до самого Атлантического побережья и, сверх того, с помощью кораблей римского флота, захватил несколько островов, также подчинив их власти «римского сената и народа». Римлянам досталась богатая добыча. Очень довольные легионеры Цезаря провозгласили своего удачливого «дукса» императором (в описываемое время этот почетный титул присваивался военачальнику, убившему – не лично, разумеется, а с помощью своих солдат – пять тысяч врагов и более; насчитав пять тысяч вражеских трупов, римляне просто переставали считать дальше).

«Достиг нув тако го успе ха в делах воен ных» - сообщает нам Плутарх – «Цезарь не хуже руко во дил и граж дан ски ми: он уста но вил согла сие в горо дах и преж де все го ула дил спо ры меж ду заи мо дав ца ми и долж ни ка ми. А имен но, он пред пи сал, чтобы из еже год ных дохо дов долж ни ка одна треть оста ва лась ему, осталь ное же шло заи мо дав цам, пока таким обра зом долг не будет выпла чен». Совер шив эти дела, он полу чил «все об щее одоб ре ние…». Справедливости ради, надо сказать, что Цезарь получил не только «всеобщее одобрение». Спешно позаботившись о приведении, своим удачным походом, в порядок финансов испанской провинции Рима, находившихся после серторианской эпопеи все еще в состоянии хаоса, Цезарь не преминул позаботиться и о собственных финансах, состояние которых было ничуть не менее плачевным. Он беззастенчиво набивал себе «карманы» (выражаясь фигурально, ведь карманов у тогдашних римлян не было), или, иными словами, неустанно пополнял свою мошну. Добровольно или нет, но города Дальней Испании были вынуждены делать свежеиспеченному императору Гаю Юлию щедрые подарки (или, как говаривали на Святой Руси – «поминки»). Тем не менее, некоторые из этих щедрых на подарки городов, даже добровольно открывшие ему свои ворота без малейшего сопротивления, были все-таки ограблены до нитки, как взятые приступом вражеские твердыни. Так Цезарю удалось, за счет «благодарного населения Дальней Испании», не только выплатить все свои непомерные долги, но и возвратиться в «Главу мира» богатым человеком. Вот оно что делает, испанское-то серебро, не зря манившее к себе еще карфагенян! В-общем, Цезарь сумел уладить все испанские дела быстро, умело, энергично и к великой радости республиканских олигархов-заправил, уславших его из Рима в дальнюю Испанию, втайне надеясь, что там, на краю света, вечный баламут, если и не свернет себе шею на всякого рода «крутых поворотах», то, во всяком случае, окажется им не более полезным, а менее вредным. Да и орудовавшие в Испании публиканы на Цезаря, насколько известно, не жаловались. Он всегда умел всем угодить…

Управление Цезарем Испанией можно рассматривать как успешную, со всех точек зрения, генеральную репетицию перед ожидавшими его куда более масштабными предприятиями. Не говоря об очевидном коммерческом успехе, все его счастливо завершившиеся испанские мероприятия укрепили уверенность в своих силах вчерашнего политического маргинала, обреченного, казалось, прозябать до конца своих дней в тесном мирке правительственных интриг и в удушливой атмосфере явно второсортных по замыслу и воплощению в жизнь авантюр вроде первого путча злополучного Катилины. В результате своих достигнутых в Дальней Испании успехов Гай Юлий вновь обрел себя, снова стал Цезарем времен плена у киликийских пиратов и неравного – казалось бы - противостояния со всемогущим Суллой. Теперь он мог смело браться и за более великие дела. Пора для этого настала.

   3. ПОЧЕМУ ЦЕЗАРЮ ПРИШЛОСЬ ПОЖЕРТВОВАТЬ ТРИУМФОМ

Возвратившись из Испании в Италию, Цезарь оказался в крайне сложной ситуации.

Сенат соблаговолил удостоить Гая Юлия права на триумф, что, по римским законам означало следующее: Цезарю было категорически запрещено возвращаться в Город до наступления дня его официального торжественного въезда в Рим на триумфальной колеснице. В случае нарушения Цезарем этого категорического запрета он бы неминуемо лишился права на триумф (лат. triumphus), который весьма способствовал бы росту его популярности среди падкого на зрелища столичного простонародья. Между тем, как раз в описываемое время в Риме проходили консульские выборы. Каждому кандидату в консулы надлежало непременно участвовать в выборах лично, для чего требовалось его физическое присутствие в Риме (не зря сенат, ссылаясь на стародавний закон и освященный временем обычай, отклонил в свое время предложение ушлого народного трибуна избрать Помпея консулом в его отсутствие, заочно). Естественно, Цезарь был твердо намерен выставить на консульских выборах свою кандидатуру. Слишком долго дожидался «потомок Венеры» этой возможности, чтобы теперь от нее отказаться. Настало время ковать железо, пока оно горячо.

Гай Юлий оказался в явном цейтноте. Дата подачи кандидатуры в консулы была уже назначена. Поэтому домогавшийся и триумфа, и консульства Цезарь, переминаясь, фигурально выражаясь, с ноги на ногу, в нетерпеливом ожидании у ворот «Вечного Города», обратился в сенат с покорнейшим прошением либо позволить друзьям принять участие в выборах от его имени в его отсутствие (так сказать, «по доверенности»), либо, в виде исключения, дозволить ему войти в Город, сохранив за собой право на последующее вступление туда уже в качестве триумфатора. Враги Цезаря в сенате всячески затягивали решение вопроса, стараясь, используя всевозможные уловки, перенести дату голосования по данному вопросу на день, максимально приближенный к дате консульских выборов. Поскольку же прошение, поданное Цезарем, грозило все-таки быть одобренным большинством «отцов, занесенных в списки», суровый, непреклонный недруг Цезаря – Катон Младший – прибег к столь же бурлескному и граничащему с фарсом, сколь и радикальному средству, чтобы не допустить решения вопроса в благоприятном для Цезаря ключе. Воспользовавшись правилом, согласно которому выступление сенатора запрещено было прерывать (как бы долго он ни говорил), Катон выступил с длившейся целый день, от рассвета до заката, речью, в которой затронул великое множество самых разных тем, чтобы как можно дольше тянуть время. Заседания сената прекращались с заходом солнца, и ни одно решение, принятое при искусственном свете, не считалось имеющим законную силу. Цезарь, постоянно информируемый своими людьми обо всем происходящем, терпеливо ждал. Однако он не мог ждать бесконечно. Разгадав замысел хитрого Катона, Цезарь пересек священную границу территории Города - «померия» (за самовольное пересечение которой «Отец Отечества» Ромул когда-то, без малейших колебаний, укокошил своего родного братца Рема) - и лично подал свою кандидатуру в консулы. Как, надеюсь, еще помнит уважаемый читатель, Гней Помпей в свое время предпочел триумф и отказался от должности консула. В отличие от Помпея Магна, Гай Юлий, видимо, предвидел, что триумфов в его жизни будет, вероятно, еще много – не сошелся же свет клином на каких-то забытых богами лузитанах и каллаиках «со товарищи»! Тем не менее, следует по достоинству оценить все величие жертвы, принесенной «потомком Венеры» из соображений высокой политики.

Дело в том, что триумфальные шествия были не просто торжественными процессиями для развлечения жадной до зрелищ столичной публики. И не просто средством удовлетворения личного честолюбия того или иного императора, удостоенного римским сенатом триумфа. Не говоря уже о выполняемой триумфальными процессиями важнейшей функции - продемонстрировать «Граду и миру» - выдающиеся полководческие способности чествуемого триумфатора, величие Римской державы, единство римской армии и римского народа, они сохраняли даже в условиях космополитически и скептически настроенного (во всяком случае – в своих высших слоях) римского общества все более стремительно летевшей под откос олигархической республики налет чего-то архетипического, архаического, причастного не только миру людей, но и миру богов, сакрального, святосвященного – «sacrosanctus» -, по выражению Марка Туллия Цицерона. Отказаться, как Цезарь, от связанных с триумфом величайших почестей, из соображений высшей государственной мудрости, значило обладать трезвым и расчетливым умом, недюжинной способностью обуздывать свои даже самые сильные и естественные эмоции (ведь честолюбие и стремление прославиться, «сделать себе имя» и покрасоваться перед людьми скрыты в тайниках души каждого человека, даже если он не способен дать себе в этом отчет и самому себе в этом признаться).

В день триумфального шествия, начинавшегося на посвященном богу войны Марсовом поле, проходившего через Форум и завершавшегося, наконец, на Капитолии, Форум был уставлен трибунами, полными почетных гостей в праздничных одеждах. Простой народ стоял вдоль улиц. Это был грандиозный всенародный спектакль, тщательно и искусно срежисированное массовое зрелище, стоившее всякий раз немалых денег. Довольно слабым, отдаленным, хотя и не менее ярким, отзвуком древнеримского триумфа стала много столетий спустя так называемая «помпа» - последняя форма театрализованного уличного представления эпохи Возрождения в Италии.

Шагавшие во главе триумфальной колонны, вслед за сенаторами и магистратами, наиболее прославившиеся воины-победители, увенчанные лаврами, несли таблицы (или, говоря по-современному – «таблоиды»), на которых, в стиле сегодняшних комиксов, были изображены победы, победители и побежденные. За ними следовали повозки с наиболее ценной военной добычей. За повозками - богато украшенные белые жертвенные животные, предназначенные в этот торжественный день быть закланными в жертву всесожжения на алтаре Юпитера Капитолийского – ведь триумф был, прежде всего, священнодействием, пожалуй, наивысшей в Риме формою богослужения. За четвероногими жертвенными животными шли под конвоем двуногие - военнопленные и заложники, вынужденные, по мрачной иронии судьбы, нередко тащить на себе наиболее презентабельную часть захваченной у них же римлянами военной добычи. Чем экзотичнее, диковиннее и богаче была эта добыча, тем больше восторга и восхищения она вызывала у бесчисленных толп зрителей, глазевших на триумф. А вот пленных князей, царей, княгинь, цариц, вождей, военачальников и схваченных мятежников «потомки Ромула» осыпали насмешками и оскорблениями (в стиле воинов прокуратора Иудеи «всадника» Понтия Пилата, издевавшихся над Господом Иисусом Христом как над «царем иудейским»).

За добычей и пленниками следовал главный «виновник» и главное действующее лицо триумфального шествия – победоносный римский полководец, император, триумфатор. Он стоял неподвижно, словно некий истукан, на роскошной двухколесной квадриге – богато украшенной золотом и слоновой костью колеснице, запряженной четверкою белых коней -, облаченный в пурпурную триумфальную тунику и пурпурную же триумфальную тогу, расшитую золотыми пальмовыми ветвями[2] (лат. toga palmata), с золотым лавровым триумфальным венком (лат. corona triumphalis) на гордом челе, держа в руке увитый дубовыми ветвями, увенчанный изображением орла – священной птицы бога-громовержца Иове-Иовиспитера-Юпитера - жезл из слоновой кости (служивший, в незапамятные времена, скипетром римским царям, начиная, якобы, с самого Ромула). Лицо торжествующего триумфатора было выкрашено – в знак обильно пролитой им крови врагов Рима – красным суриком (как и лицо статуи Юпитера Капитолийского; пурпурная туника, расшитая золотом пурпурная тога и золотой лавровый венок[3] на триумфаторе были также «позаимствованы» на время триумфа у статуи «отца богов и людей», да и триумфальная колесница была «взята напрокат» из его храма). Ибо – и в этом заключалась главнейшее и величайшее таинство разворачивавшегося на глазах «Града и мира» публичного священнодействия – триумфатор, с момента своего восхождения на колесницу Юпитера и до момента своего прибытия к вратам храма Юпитера на Капитолии, каким-то, непостижимым для слабого человеческого разума, образом, сам становился богом. Данный момент следует особо подчеркнуть. Триумфатор не просто «играл роль бога», не просто «представлял Юпитера» (подобно тому, как на похоронах знатных римлян лицедеи в масках предков умерших аристократов представляли «в лицах» этих предков), нет, вследствие некоего мистического превращения, он в торжественные минуты триумфа действительно становился не символическим олицетворением, а зримым и реальным воплощением всемогущего, верховного, величайшего бога, ощущая себя таковым не только всеми фибрами своей бессмертной души, но и буквально каждой частицей своего смертного тела…

За спиной недвижно высившегося, словно памятник самому себе, на колеснице триумфатора стоял специально приставленный к нему особый государственный раб, державший над его головой золотой венец и следивший за тем, чтобы триумфатора не «переклинивало» (выражаясь современным языком), иными словами – чтобы он не утрачивал полностью чувство реальности. Видимо, в этом действительно была необходимость. По традиции, раб время от времени шептал (или, скорее – с учетом царившего шума, все-таки говорил) на ухо триумфатору: «Помни, что и ты смертен!» или: «Помни, что и ты – всего лишь человек!»

В общем, на квадриге триумфатора как бы сходились, или фокусировались, образуя неразрывное единство, божественное величие и человеческая бренность, высшее наслаждение жизнью и угроза смерти. Ибо колесница бога-громовержца катилась по улицам «Вечного Города» в окружении облаченных в кроваво-красные одежды ликторов, чьи связки розог с вложенными в них топорами были, ради праздника, увиты лавровыми ветвями. Всем и каждому из присутствующих на триумфальном действе римлян было хорошо известно, что после завершения церемонии ликторам предстояло, вынув топоры из фасций, обезглавить осужденных на казнь военнопленных, принеся, таким образом, на алтарь Юпитера Торжествующего – Iup(p)itеr Triumphans - человеческие жертвы (в этом смысле ни чем иным, как человеческими жертвоприношениями, были и гладиаторские бои не на жизнь, а на смерть на арене римского цирка).

За триумфатором следовала его армия-победительница. В первых рядах – старший, средний и младший командный состав, затем – нижние чины, во всем блеске боевых наград (почетных венков, фалер, браслетов и прочих знаков отличия), в лавровых венках и с лавровыми ветвями в руках. Они как бы разыгрывали «игру сатиров», следовавшую, по всем правилам античного драматического искусства, за трагедией. В этот день воинам было дозволено обычаем безнаказанно высмеивать и вышучивать на все лады в сатирических, довольно грубых, песенках своего победоносного полководца, как бы мстя ему тем самым за тяготы муштры в период полевой и гарнизонной службы.

Прибыв, наконец, в храм Юпитера на Капитолийском холме, триумфатор сходил с высоты квадриги на грешную землю и торжественно возлагал свой лавровый венок (а вместе с ним – и обретенное им, на время триумфа, божественное величие) на лоно статуи Юпитера Наилучшего Величайшего (лат. Iupitеr Optimus Maximus), возвращая богу священные атрибуты, взятые у него как бы взаймы. . Снова обратившись из бога в человека, триумфатор приносил в жертву всевышнему богу безупречного белого быка и других белых животных, обреченных на заклание, после чего пускался в обратный путь, также сопровождаемый ликованием своих сограждан (да и гостей столицы), но уже не в качестве воплощения верховного божества, а в качестве простого смертного. После чего он за свой счет «накрывал поляну» (выражаясь современным языком) народу Рима. Все завершалось буйным всенародным пиршеством под лозунгом «Народ и армия – едины»…

Наряду с описанным выше «большим триумфом», которого сенат удостаивал римских полководцев, истребивших, с помощью своих легионеров, на поле брани больше пяти тысяч недругов «Вечного Рима», существовал и так называемый «малый триумф», которого удостаивались военачальники, также победоносные и также провозглашенные своими войсками императорами, но истребившие меньшее число врагов на поле боя. В случае «малого триумфа» триумфатор не ехал по «Вечному Городу» на колеснице Юпитера, а шел пешком, причем не в лавровом, а в миртовом венке (или в венке из плюща) на голове, как и его воины, и нес на плечах предназначенную в жертву овцу. Овца по-латыни называется «ова», поэтом «малый триумф» назывался «овацией». От этого происходит всем нам хорошо известное слово «овация».

Как бы то ни было, удостоиться триумфа – «малого», и уж тем более – «большого» - не только считалось, но и действительно было огромной честью. Поэтому стоит еще раз снять шляпу перед трезвым и расчетливым умом здравомыслящего политика Гая Юлия Цезаря, отказавшегося от этой чести. Его отказ лишний раз доказывает широту натуры и величие замыслов главного героя нашего правдивого повествования.

   4. ПЕРВОЕ КОНСУЛЬСТВО ЦЕЗАРЯ

Марк Порций Катон Младший, донельзя раздосадованный провалом своей отчаянной попытки не допустить Цезаря к консульским выборам, выложил кругленькую сумму, чтобы путем подкупа «в интересах государства» (по его собственному выражению) обеспечить избрание своего зятя вторым консулом. Часть средств, необходимых для подкупа, «ревнитель нравов предков» предоставил сам, часть - получил от других «оптиматов».

Позиция Цезаря в мире непрекращающейся как открытой, так и «подковерной» борьбы раздираемых конфликтами и распрями, не способных договориться между собой, как пауки в банке, властных олигархических группировок была очень выгодной. Расстановка противоборствующих сил внутри сенаторской олигархии была ему ясна, в народе он был популярен. Красс не сомневался в том, что Цезарь оправдал его высокое доверие, что он не выбросил потраченные на Цезаря деньги на ветер, а ведь за Крассом стояла все более наращивавшая свое могущество финансовая олигархия, противостоящая все более утрачивающей свое могущество олигархии сенатской. В отсутствие Помпея Цезарь сделал для него немало. Оба победителя Спартака – как Красс, так и Помпей -, не обретя поддержки в сенате, оказались в политической изоляции. Герой азиатских походов боялся потерять лицо в случае, если ему не удастся добиться наделения своих ветеранов землей и ратификации сенатом распоряжений, сделанных им на Востоке после победы над Митридатом Понтийским. Красс же был, с одной стороны - слишком осторожен, с другой же - слишком незначителен и слаб как государственный деятель, чтобы действовать в одиночку хоть сколько-нибудь продолжительное время.

Используя сложившуюся явно в его пользу ситуацию, Гаю Юлию удалось, с присущим ему дипломатическим искусством, примирить между собой двух своих опаснейших соперников. Он также сумел убедить Красса и Помпея в необходимости вступить с ним, Цезарем, в союз. Доходчиво объяснив, что втроем они станут втрое сильнее, смогут без труда подчинить себе правительство республики и фактически править «Градом и миром» вместо него.

«Тем, что Цезарь взамен прежней вражды соединил их дружбой, он поставил могуще ствообо их на службу себе самому и под прикрытием этого человеколюбивого поступка произвел незаметно для всех настоящий государственный переворот. Ибо причиной гражданских войн была не вражда Цезаря и Помпея <…>, но <…> их дружба, когда они сначала соединились для уничтожения власти аристократии, а затем поднялись друг против друга» (Светоний). В рамках заключенного между Цезарем, Крассом и Помпеем тайного соглашения, названного, впоследствии, «первым Триумвиратом» (лат. «Тройственным союзом», «Союзом Трех Мужей»), эти «три мужа»[4] (лат. tri viri) обязались во всем помогать друг другу. Тройственный союз был закреплен заключением династических браков. Помпей женился на дочери Цезаря Юлии, Цезарь же – на Кальпурнии, дочери «без лести» преданного «трем мужам» человека – Кальпурния Пизона. «Это вызвало сильное негодование Катона, заявлявшего, что нет сил терпеть этих людей, которые брачными союзами добывают высшую власть в государстве и с помощью женщин передают друг другу войска, провинции и должности» (Плутарх). За поддержку Тройственного союза заключившие его «три мужа» обещали Пизону добиться его избрания консулом на 58 год. И добились.

Этой-то властной группировке, временами усиливавшейся, временами ослабевавшей, с учетом частичных изменений соотношения сил в рамках тройственной коалиции, было суждено, почти на протяжении целого десятилетия играть ведущую, определяющую роль в римской политической жизни. Объединившись в Тройственный союз, вожди трех сильнейших группировок смогли пересилить крайне нестройную разноголосицу остальных, разъединенных взаимной завистью и ненавистью, сенаторских клик. Триумвират чем дальше, тем больше парализовал все движущие силы и механизмы рабовладельческой олигархической демократии, предвещая ей скорую и неминуемую гибель. Уже предыдущее десятилетие убедительно доказало, что жажда личной власти, бесплодная партийная борьба и эгоистическая, изнурительная «гибридная» война всех против всех все больше затрудняли управление «мировой» державой, а порой – даже делали управление ею вообще невозможным, и что лишь ситуации крайней опасности, вроде «Спартаковой войны», вынуждали погрязшие в междоусобных распрях олигархические «династии» Рима, забыв на время все свои противоречия, действовать сообща, ради «спасения животишек» (если использовать выражение Федора Достоевского). И теперь окончательно дегенерировавший, выродившийся сенат, после периода полного застоя и размена себя на мелочи, ощутил на себе тяжелую длань новых «хозяев жизни»…

Цезарь без особых усилий добился своего избрания консулом на 59 год, невзирая на ненависть и яростное сопротивление оттесненных им соперников, образовавших широкий фронт – от закоренелых олигархов вроде Метелла, до «поборников прав и свобод народа» вроде Кальва. Коллегой Гая Юлия по должности стал продвинутый и выдвинутый Катоном в первый ряд Бибул. Сохраняя внешнее (хотя и весьма индифферентное) дружелюбие по отношению к коллеге, Гай Юлий проявлял свою готовность соблюдать формальности и не игнорировать своего соправителя, иными словами, властвовать с определенной сдержанностью. Такое сдержанное (до определенных пределов, разумеется) поведение было характерно для него на протяжении всей его жизни. Но стоило Бибулу осмелиться возразить Цезарю при внесении тем законопроекта о земле, Гай Юлий приказал силой оружия прогнать строптивого коллегу с Форума. Просто смахнул его, как крошку со стола…

Быстро войдя во вкус, Гай Юлий продолжал наносить удар за ударом. Если верить Плутарху, Цезарь «из жела ния уго дить чер ни внес зако но про ек ты, более при ли че ст во вав шие како му-нибудь дерз ко му народ но му три бу ну, неже ли кон су лу». Прежде всего «потомок Венеры» позаботился о наделения землей ветеранов армии Помпея и оправдании надежд, возлагаемых на него, Цезаря, плебсом, избравшим Гая Юлия консулом. Ведь как ветераны Помпея, так и «избирательный скот» могли понадобиться Цезарю в будущем. По двум аграрным законам, весьма напоминавшим по своей структуре и по характеру содержащихся в них требований проваленный в свое время сенатом законопроект народного трибуна Публия Сервилия Рулла, предполагалось распределить неразделенные еще италийские земли и приобретенные дополнительно земельные владения между отслужившими свой срок легионерами и неимущими гражданами, имеющими не менее трех детей. каждый поселенец получал земельный надел, который ему запрещалось продавать в течение двадцати лет. В целях безопасности отдельные усадьбы объединялись в небольшие колонии. Таким вот образом предполагалось обеспечить существование двадцати тысяч римских граждан.

Цезарь вселил в «братьев своих меньших» большие надежды, хотя подобные частичные, «косметические», меры не могли обратить вспять общую для римского сельского хозяйства тенденцию перехода к большим поместьям, латифундиям, и были всего лишь каплей в море.

Естественно, сенат встал в жесткую оппозицию. Но новый консул не стал тратить время на долгие споры с «отцами, внесенными в списки». Вместо этого Цезарь вынес вопрос на рассмотрение народного собрания. На это собрание, проходившее на Форуме, бывшие легионеры Помпея явились вооруженными до зубов, чтобы придать больше веса требованиям консула. Интерцессия – вмешательство - народных трибунов – была попросту проигнорирована. Цезарь, с Крассом – по левую, и Помпеем – по правую руку, при бурном ликовании заполнивших Форум толп римского народа представил им на рассмотрение свои законопроекты. Попытавшихся было вмешаться Катона и Бибула сторонники Цезаря – «парни с крепкими кулаками, привычные к тому, чтобы наносить и выдерживать удары» - силой удалили с собрания. Дело дошло до форменного мордобоя, хотя не было недостатка и в устных угрозах. Было сказано немало слов о мечах, от которых можно защититься только мечами и щитами (как угрожающим тоном заявил во всеуслышание Помпей, к немалому разочарованию «оптиматов» и к великой радости простых квиритов). Законы были приняты народным собранием, как говорится, «на ура». И в скором времени запуганный сенат, на заседания которого, из страха перед применением к ним сторонниками «трех мужей» силы оружия, явилась лишь половина сенаторов, был вынужден ратифицировать оба закона. Мало того! Каждого сенатора заставили, под страхом суровой кары, в персональном порядке, торжественно поклясться не чинить никаких препятствий проведению решения в жизнь, а всемерно способствовать ему. И они подчинились, включая даже твердокаменного взяткодателя Катона. Цезарь, кото рый дав но уже искал к тому пово да, поклял ся гро мо глас но, что черст вость и высо ко ме рие сена то ров вынуж да ют его про тив его воли обра тить ся к наро ду для сов мест ных дей ст вий.

Не удивительно, что ошельмованный, освистанный и крепко поколоченный народом «лузер» Бибул (даже рисковавший, по утверждению Плутарха и Светония, быть растерзанным, на пару с взяткодателем Катоном, разъяренною толпой на Форуме), больше не осмеливался появляться на заседаниях сената. Авторитет его (а заодно – и всей традиционной власти) пал так низко, что римская чернь осмелилась отнять у ликторов злосчастного коллеги Цезаря по консульству их грозные фасции (внушавшие всем прежде страх и трепет как символ неумолимой кары за малейшее неповиновение властям предержащим) и изломать их при всем честном народе.

С того рокового для него (и для олигархической Римской республики) дня и до истечения срока своей консульской легислатуры Бибул, из страха перед, как минимум, кулачной расправой, ограничивался тем, что после очередного мероприятия, осуществленного Цезарем или по его указке, подавал письменный протест в форме эдикта, а также рассылал своих клиентов испещрять стены домов «Вечного Города» бесчисленными граффити, полными личных нападок на второго консула. Нашлись в Риме остроумцы, называвшие 59 год годом консульства Юлия и Цезаря, то есть одного человека (а не двух - Цезаря и Бибула), и даже имевшие наглость подписывать этим годом официальные документы. Другие остроумцы сочинили и распевали издевательскую песенку:

«В консульство Цезаря то, а не в консульство Бибула было:
В консульство Бибула, друг, не было впрямь ничего»…

Прямо скажем, не везло злосчастному Бибулу с этим несносным Цезарем, ни в курульных эдилах, ни в консулах! На всех должностях «потомок Венеры» его «задвигал»…

Между тем ведущий представитель Тройственного союза не ограничился одним только аграрным законом. Цезарь также всецело удовлетворил пожелания Помпея, вынудив сенат целиком и полностью, «всем списком», одобрить распоряжении, сделанные Магном на Востоке после победы над Митридатом VI Евпатором.

Не забыл Цезарь и Красса «со товарищи», проведя в жизнь закон о снижении суммы налогового откупа в Азии. «Откупщикам, просившим о послаблении, он сбавил третью часть откупной суммы и при всех просил их быть умеренней, когда придется набавлять цену на новые откупа» (Светоний). .

Наряду с этими чисто дружескими услугами, оказанными «потомком Венеры» всаднической братии, и возвращением всей полноты гражданских прав детям римлян, объявленных при Сулле вне закона, Гай Юлий добился принятия целого ряда разумных и благотворных мер, например – «lеx Iuliа dе rеpеtеndis», более четко определявшего полномочия и сферы ответственности наместников римских провинций и предусматривавшего более суровые наказания за вымогательство (была, была у Цезаря слабость к провинциалам, этого у «потомка Венеры» никак не отнимешь!), а также упрощения административной структуры и публикации для всеобщего ознакомления «ежедневных отчетов о собраниях сената и народа» - фактически, прообраза первой ежедневной газеты.

По предложению народного трибуна Ватиния сенат отдал Цезарю, по завершению срока его консульства, в управление провинции Цизальпийскую или Предальпийскую, Галлию (лат. Gallia Cisalpina) , Нарбонскую Галлию (лат. Gallia Naгbonеnsis) и Иллирию (Illiricum). После смерти римского наместника третьей галльской провинции – Трансальпийской (Заальпийской) Галлии (лат. Gallia Transalpina) – она также была передана под управления Цезаря. Надо сказать, что практичный Гай Юлий выбрал себе в наместничество именно галльские земли отнюдь не случайно. Золота в Галлии было не меньше, чем в Испании - серебра. К тому же за Альпами можно было разжиться большим количеством «говорящих орудий», а ведь потребность в рабах ощущалась в Римской державе после многочисленных восстаний рабов и массового истребления «двуногого скота» при подавлении этих восстаний очень остро. В распоряжение Цезаря поступили два легиона, причем Гай Юлий был уполномочен набрать, в дополнение ним, еще два. Ему было предоставлено право назначать, по собственному усмотрению, командующих этими легионами – легатов - и основывать колонии. Как продолжительность легислатуры, так и характер его полномочий были чрезвычайными и сравнимыми разве что с полнотой прав Верховного Главнокомандующего, которыми был облечен на Востоке Гней Помпей. Открывавшиеся перед Цезарем отныне перспективы представлялись самыми оптимистическими и многообещающими. Гаю Юлию было предоставлено достаточно времени для реализации его представлений и планов, формирования преданного ему войска. В данной связи представляется необходимым еще раз подчеркнуть, что подчиненные «потомку Венеры» земли считались очень богатыми.

Человек, от которого сенат (до того, как узнал о создании Триумвирата) намеревался, по истечении срока его консульства, отделаться, предоставив ему в управление «самые незначительные провинции – «одни леса да пастбища», теперь добился властных полномочий неограниченного повелителя обширных областей Римской державы, а также получил под свое командование многочисленные вооруженные силы. Не удивительно, что он пообещал собравшемуся в полном составе сенату взяться теперь за дело по-настоящему.

И когда очередной «остряк-самоу чка» снова завел стару ю песню об аму рных похождениях Цезаря в Вифинии и позволил себе пу блично у сомниться в способности «женщины» (понимай: «жены Никомеда») справиться с возложенной на «нее» задачей, Гай Юлий отреагировал на эту довольно безвкусну ю острот у со столь характерным для него дру желюбным цинизмом, заметив, что в свое время не только Вифиния, но и вся Азия находились под властью женщин - амазонок, которые достаточно у спешно справились со всеми тру дностями у правления этой обширной частью света…

До отъезда из Рима на новое место назначения Цезарь, однако, счел необходимым закрепить свои достигну тые в «Вечном Городе» у спехи. Он ни на мгновение не забывал о том, что с момента сложения им с себя должностных обязанностей консула и до вступления в новую должность стал частным лицом и как таковое мог быть в любое время привлечен к су ду за свои действия, совершенные на посту консу ла. Поэтому Гай Юлий загодя позаботился о том, чтобы деньгами и добрыми словами расположить себе соискателей консульской должности на два следу ющих года. Расположив обоих соискателей к себе и зару чившись их поддержкой, Цезарь обратился в коллегию народных трибу нов с ходатайством гарантировать его «имму нитет», сиречь непривлечение к суду в период отсутствия «потомка Энея и Венеры» в Риме по делам госу дарственной слу жбы. Ну-ка, угадайте с трех раз, уважаемые читатели: могли ли народные трибу ны отказать в этом ходатайстве «народном заступнику »?

Обеспечив, таким образом, неру шимость своих позиций в Риме, Цезарь позаботился и о том, чтобы сенатская оппозиции не скучала в его отсу тствие. Одним из народных трибу нов 58 года был, еще до истечения срока консу льства Цезаря, избран «красавчик» Клодий Пульхр – тот самый «молодой, да ранний» сердцеед-патриций, чьей верностью, преданностью по гроб жизни и поддержкой Цезарь в свое время зару чился, преду смотрительно избавив его от неприятных последствий «скандала в благородном семействе» на празднестве Доброй Богини.

По освященному многовековой традицией римскому закону и обычаю патрицию вообще нельзя было становиться народным трибуном (не слу чайно ведь именовавшимся не только народным, но и плебейским), что, в общем-то, вполне понятно и логично: вряд ли природный патриций «по определению» мог защищать интересы плебеев так же искренне и эффективно, как природный плебей – «кровь от крови и плоть от плоти» своих плебейских избирателей. Однако же, не зря гласит пословица: «Если очень хочется, то можно». Особенно, если знать, как правильно взяться за дело. Цезарь (как Великий Понтифик) вкупе со своим верным (надолго ли – это дру гой вопрос) союзником по Триумвирату - Помпеем (преду смотрительно ставшим авгу ром – да-да, не у дивляйтесь, у важаемый читатель!) - санкционировал «адаптацию», то есть, в переводе с латыни, усыновление Клодия готовым к услугам плебеем. После чего Цезарь, в своем качестве консула, провел (а если быть точнее – прямо-таки «продавил») закон, по которому усыновление патриция плебеем было объявлено равнозначным и равносильным плебейскому происхождению. Если верить смертельному врагу Клодия – Цицерону -, приемный отец «Красавчика» - состоятельный плебей Пуб лий Фон тей - был юно шей всего два дца ти лет от роду, млад ше своего приемного сына (что, впрочем, римскими законами отнюдь не возбранялось). Сразу же после совершения предписанной законом про цеду ры адаптации Клодия, Фонтей (сделавший, кстати говоря, впоследствии блестящую карьеру, став монетарием, то есть начальником монетного двора Римской республики) эман ци пи ро вал (объявил полностью самостоятельным и правомочным) своего «при ем но го сына», кото рый, между прочим, отка зал ся – вопреки закону и традициям - именовать себя Фон те ем или совер шать свя щен но дей ст вия («сакра») плебейского рода, в который был формально принят. Своим шокировавшим все римское «высшее общество» поступ ком демагог-повеса Пульхр дал осно ва ния для кри ти ки Цице ро ну, кото рый утвер ждал, что усы нов ле ние недей ст ви тель но, а пото му меро при я тия Кло дия в долж но сти народного три бу на, включая, в первую очередь, изгна ние из Рима само го Цице ро на (пусть запоздалая, но месть за Катилину и «катилинариев»), не име ют силы. Однако точ ку зре ния Цице ро на не при нял даже сварливый и строгий ревнитель стародавних обычаев и традиций Катон (пре сле до вавший, впрочем, в данном случае, свои лич ные инте ре сы, а не просто «изменивший себе» и «давший слабину »).

По мнению многих, «Красавчик» затеял всю эту «недостойную (со «старопатрицианской» точки зрения) паро дию, чтобы лишний раз эпатировать олигархический истэблишмент, про де мон стри ро вать свое пре зре ние к явно уста рев шей нор ме, созда вшей ему столь ко труд но стей на пути к вожделенной должности народного трибуна. Но данное мнение представляется автору настоящего правдивого повествования неосновательным. Слишком уж многое стояло на кону – как для самого Клодия, так и для его спасителя и покровителя – Цезаря.

Как бы то ни было, теперь Гай Юлий мог не сомневаться в том, что Цицерону и в его отсутствие скучать не придется – кто-кто, а уж Клодий-то об этом позаботится. Ведь еще с дней заговора Катилины «державный» римский народ, как, несомненно, помнит у важаемый читатель, крепко невзлюбил «продажного и своекорыстного прихвостня оптиматской шайки» Цицерона и очень полюбил молодого нобиля Клодия. То, чем занимался Клодий на посту народного трибуна в последу ющие годы, было, несомненно, чистой воды демагогией. И, тем не менее, именно «Красавчик», совершенно неожиданным для всех (и, вероятно, в перву ю очередь – для себя самого) образом способствовал невиданному дотоле по своей активности вовлечению широких масс римского народа в политическу ю жизнь и, главное - борьбу .

   5. ЧЕМ ЗАНИМАЛСЯ В РИМЕ КЛОДИЙ ПУЛЬХР

Прежде всего, «Красавчик» обзавелся многочисленной личной охраной – или, выражаясь современным языком – «лейб-гвардией» (ведь ликторов с розгами и топорами или преторианцев с гладиями и пилумами народным трибунам не полагалось, так сказать, по штату). Хотя впоследствии и выяснилось, что даже личная охрана не смогла уберечь Клодия от рук убийц. Впрочем, до этого было еще далеко…Сформированная «Красавцем» из «подонков общества» (по утверждениям его врагов) лейб-гвардия состояла из форменных громил-боевиков – гладиаторов, рабов и «люмпен-пролетариев». Подобные телохранители имелись к тому времени у многих нобилей, однако Клодий превратил свою лейб-гвардию в крайне агрессивное орудие активной политической борьбы, вынесенной им за стены сенатской курии, на улицы и площади «Столицы (обитаемого) мира». Из этого его согражданами всех слоев и рангов были сделаны надлежащие выводы. Вследствие чего появление «Красавчика» на народных собраниях в сопровождении этого «штурмового отряда», неизменно приводило ко вполне предсказуемому результату, а именно - безоговорочному принятию всех сделанных им предложений и распоряжений.

Вне всякого сомнения, Клодий действовал в Граде на Тибре не на свой страх и риск и не по собственному произволу, но в тесном контакте с Цезарем, зорко следившим за происходящим в Риме из своего галльского «далека». Да и внушительные суммы, явно необходимые Клодию в Риме, текли к нему от Гая Юлия. «Красавец» честно отрабатывал их в качестве «агента-провокатора» незримо присутствовавшего в «Главе мира» Цезаря, не останавливаясь перед тем и позволяя себе то, чего сам Гай Юлий не мог себе позволить и ни в коем случае не должен был себе позволять. Став фактически подопытным кроликом «потомка Энея и Венеры» на «опытном поле демагогии», на котором Клодий, как ни крути, торговал и ежедневно, если не ежечасно, рисковал своей собственной шкурой, в то время как его покровитель и спонсор хладнокровно наблюдал с безопасного расстояния за реакцией «оптиматов» на все новые «выходки» свежеиспеченного народного трибуна (в общем-то, согласившегося стать его, Цезаря, «полезным идиотом», пусть даже и не бескорыстно, а за полновесные денарии).

Всю свою бурную и яркую, хотя и недолгую жизнь Клодий оставался прожженным, донельзя коррумпированным авантюристом, одержимым неуемной жаждой власти и страстно любившим играть с огнем, ходить по краю. На определенном этапе своей быстротечной политической карьеры он настолько вжился в свою роль беззаветного и бескорыстного заступника римской бедноты, что пути назад для него уже не оставалось.

Еще в бытность Цезаря консулом, его протеже Клодий добился принятия пяти законов, воспринятых сенатской олигархией, вне всякого сомнения, как удар «под дых» (или даже «ниже пояса»), если не как «плевок в лицо».

Первый закон сделал ежемесячные хлебные раздачи неимущим жителям «Столицы мира» совершенно безвозмездными. В результате двадцать процентов столичного бюджета стали расходоваться на «аннону». Разумеется, плебс с неподдельным энтузиазмом принял это нововведение, значительно облегчавшее его незавидную участь.

Второй закон ввел повсеместный запрет на толкование небесных знамений, бросив тем камень в огород авгуров – но не только . Ведь перенятый римлянами от этрусков обычай пророчествовать на основании небесных явлений испокон веков был излюбленным «оптиматами» средством не допустить принятия народным собраниями не выгодных правящей олигархии постановлений, ссылаясь на «волю богов». Не случайно консул-неудачник Бибул пытался помешать Цезарю добиться принятия комициями выгодного плебсу аграрного закона, ссылаясь на «дурные предзнаменования» (за что и был изгнан силой оружия с Форума, о чем еще, несомненно, помнит уважаемый читатель).

Третий закон восстанавливал плебейские коллегии – уже упоминавшиеся выше своеобразные демократические клубы римского простонародья, служившие местами собраний недовольного столичного плебса в дни заговора Катилины и потому запрещенные сенатом. Между прочим, в регулярных заседаниях этих демократических коллегий принимали участие не только свободные плебеи, но и рабы. Факт, согласитесь, весьма многозначительный. Очевидно, под влиянием жизненных обстоятельств, свободные бедняки «Вечного Города» все чаще переставали смотреть на рабов как на принципиально отличающиеся от них существа «низшей породы». Судя по всему, из всех законодательных инициатив Клодия восстановление народных коллегий имело наиболее далеко идущие последствия, поскольку именно коллегии фактически давали народным низам возможность организоваться для политической борьбы.

Четвертый закон ограничивал полномочия цензоров в сфере ревизии списков сенаторов, с целью воспрепятствовать произвольному исключению из сената лиц, чем-либо не угодивших правящей «оптиматской» олигархии.

Пятый закон был направлен напрямую против Цицерона и его приверженцев. Ибо предусматривал изгнание из Рима всякого римского гражданина, приговорившего другого римского гражданина к смерти без предварительного судебного разбирательства. Тем самым, пусть и задним числом, объявлялась незаконной совершенная под давлением Цицерона бессудная расправа с «катилинариями». «Отец Отечества» Марк Туллий Цицерон делал все возможное (и невозможное), лишь бы не допустить принятия этого пятого закона. Он даже, так сказать, «ломая собственную гордость», «через не хочу», обратился за поддержкой к ненавистному ему Помпею. Но «герой азиатских походов» только пожал плечами. «Fiat iustitia, pеrеаt mundus», или, говоря по-русски: «Да свершится правосудие, даже если погибнет мир»…

Прославленный оратор предпочел спешно покинуть «Вечный Город». И правильно сделал, между прочим! «Благодарные Отцу Отечества» за все его «благодеяния» сыны римского народа разрушили до основанья дом Цицерона на «престижном» Палатине («Весь…мы разрушим. . »), а затем поделили между собой «обобществленное» имущество бежавшего без оглядки из Рима Марка Туллия. Странным образом, большая часть «национализированной» собственности Цицерона досталась… как вы думаете, уважаемые читатели, кому? Правильно – народному трибуну Клодию! «Лишь мы…владеть…имеем право…, а паразиты – никогда!»…

В отличие от изгнанного Цицерона, чья движимость и недвижимость была конфискована «Красавчиком», добродетельный ревнитель строгих нравов славных предков Марк Порций Катон отделался сравнительно «легким» испугом» - его послали «куда подальше» (от Рима) - наместником на остров Кипр (не самое худшее место, что могут подтвердить многие наши соотечественники).

Казалось, в Риме воцарилось, наконец, спокойствие. Не опасаясь более неприятных сюрпризов со стороны партии «оптиматов», Цезарь мог теперь спокойно отправиться проконсулом, или, по-нашему, по-современному - провинциальным губернатором, в далекую и неспокойную Галлию. Хотя, если быть точнее, еще не мог. Ибо перед отбытием по месту службы, Гаю Юлию надлежало дождаться результатов расследования сенатом его деятельности на посту консула, по требованию двух враждебных Гаю Юлию преторов (не умевших или же упорно не желавших «держать нос по ветру»). Но запуганный сенат не осмелился ни пальцем шевельнуть, ни даже пикнуть. И потому проконсул Цезарь со спокойным сердцем отправился служить «римскому сенату и народу» во вверенные его попечению богатые провинции.

   6. В «ВЕЧНОМ ГОРОДЕ» НЕ ВСЕ СПОКОЙНО

Сложившиеся в Риме предпосылки для будущих успехов Цезаря, как уже говорилось выше, были чрезвычайно благоприятными. Однако эти будущие успехи отнюдь не были гарантированы. Для их обеспечения одних только благоприятных перспектив было – увы! - недостаточно.

Слишком много было в Граде на Тибре того и тех, на что и на кого Цезарь не мог положиться. Красс был слишком осторожен, чтобы пойти на риск в одиночку. Помпей был известен переменчивостью своего нрава и своей неверностью. Многие из подкупленных Цезарем соискателей консульской должности и преторов симпатизировали партии «оптиматов». Да и большинство «народных» трибунов, приняв от Гая Юлия деньги, вовсе не проявляло готовности безоговорочно плясать под его дудку. Клодий, хотя и столь многим обязанный Цезарю, в сущности, оставался беспринципным «гончим псом» и «флюгером», готовым продаться с потрохами тому, кто ему больше заплатит. Как, впрочем, и все они, хотя и с большей или меньшей степенью готовности. Беззастенчивый, циничный переход из стана одной партии в лагерь другой был в описываемое время общим правилом, лишь подтверждаемым немногими исключениями…

Не мог свежеиспеченный проконсул Галлий всецело положиться и на римский народ, чьим любимцем он считался (и это говорит в пользу народа). У римского плебса не было принято почитать своих любимцев, как неких непорочных святых или рыцарей без страха и упрека, не допуская в их адрес ни малейшей критики. Простонародье было способно не только ценить такого человека, как Цезарь, но и вполне объективно оценивать его личность и поступки. Когда «потомок Венеры» приказал на народном собрании взять под стражу и отвести в тюрьму строптивого Катона, простые граждане «Вечного Города», сумевшие оценить по достоинству бескомпромиссную позицию сурового Марка Порция, «из ува же ния к доб ро де те ли Като на» (Плутарх), громким ропотом выразили свое недовольство (несмотря на то, что консул действовал в народных интересах - ведь Катон противился принятию законов, предназначенных улучшить их, простых римских граждан, положение). Когда Цезарь в откровенно провокационной речи обрушился на своего незадачливого коллегу по должности – консула Бибула - и призвал народ взять приступом дом своего соперника, плебс и не подумал последовать призыв своего «любимца». Простолюдины Рима вовсе не были лишенными собственной воли креатурами Гая Юлия и оставляли за собой свободу, в любой момент обратить свое недовольство и на него, любимого. Именно под лозунгом свободы приобрел их благосклонность Клодий Пульхр, у которого хватило ума и политической расчетливости повелеть построить на месте разрушенного плебсом дома Цицерона на Палатине храм богини Свободы (или, по-латыни, Libеrtas). Очень велик соблазн представить себе (и другим) политическую карьеру Гая Юлия от первого Триумвирата через девять лет, с пользой проведенных им в Галлии (или, точнее, в Галлиях – Галлий ведь, как мы с уважаемыми читателями знаем, было несколько) как последовательное и неуклонное «восхождение к диктатуре». Крайне соблазнительно воображать, что дальновидный Цезарь все предусмотрел (как некий проницательный авгур, хотя авгуром был не он, а его «заклятый друг» Помпей), продумал и спланировал заранее, и потому все произошло именно так, как и должно было произойти. Этому соблазну поддались и многие из соотечественников и современников Цезаря - Цицерон и другие, с величайшей охотой бросавшие всякому римлянину, не желавшему безропотно подчиняться воле сенатской олигархии, обвинение в стремлении к царской власти (столь же страшное, как обвинение в «троцкизме» в сталинском СССР). В «демократическом» Риме обвинение в стремлении к царскому венцу традиционно было сродни ругательству. А в описываемую (да и не только в описываемую) в настоящем правдивом повествовании эпоху, когда обвинение в чем угодно считалось вполне допустимым и законным средством политической борьбы (не то, что в наше время), противники, особо не задумываясь над этической стороной своего поведения, осыпали друг друга всевозможными ругательствами – и ничего, «хоть бы хрен по деревне»! Даже такой скромный в личной жизни, сдержанный и приятный в обхождении человек, как консул-«лузер» Бибул в памфлетах, замаскированных под эдикты (то есть - официальные консульские указы), обзывал своего коллегу по консульству Цезаря «вифинской царицей» и заявлял, что раньше тот хотел царя, теперь же хочет царства. Однако на основании этих гневных инвектив вряд ли следует приписывать современникам Цезаря, яростно критиковавшим «потомка Венеры», пророческий дар. Ведь пока что самым могущественным человеком в Риме был все еще не Цезарь, а Помпей. Цезаря же «оптиматы» услали далеко, за покрытые вечными снегами горные вершины Альп, тем самым сильно ограничив его возможности реального вмешательства в дела «Столицы обитаемого мира». К тому же автору настоящего правдивого повествования представляется маловероятным, что и сам Цезарь в период своего проконсульства всерьез считал себя будущим единоличным, неограниченным властителем Рима. К власти рвались все они, а не один только Цезарь. В этой азартной игре требовалось везение. А ощущение Цезарем своего неоспоримого и очевидного интеллектуального превосходства над своими достаточно ограниченными во всех отношениях противниками, не делая его высокомерным, укрепляло веру Гая Юлия в собственные силы. Нужно было только запастись терпением – и ждать…

Несмотря на все радикальные указы и законы, изданные в консульство Цезаря, римскому «высшему обществу» по-прежнему как-то не верилось, что этот недавний охотник за юбками, учтивый и галантный щеголь может представлять собой серьезную и, главное - реальную опасность, угрожающую самим традиционным основам и принципам власти сенатской олигархии.

В чем Цезарь действительно мог быть твердо уверен, так это в поддержке всех его начинаний «достопочтенными» финансистами с золотыми кольцами на пальцах, «денежными мешками» и откупщиками налогов из «всаднического» сословия…до тех пор, пока он, Цезарь, проявлял готовность представлять и защищать их интересы, разумеется. Да и в поддержке великосветских львиц «Вечного Города» на Тибре. Гай Юлий обладал счастливым талантом «плавно» превращать свои любовные связи в дружеские. Поэтому осчастливленные им замужние женщины из «высшего общества» никогда не лишали своего бывшего галантного возлюбленного своей благосклонности и были всегда готовы замолвить за него словечко, если Цезарю вдруг приходилось туго. Эти достойные матроны были способны добиться (и добивались) гораздо большего, чем можно подумать. Еще до своего отбытия по делам новой службы в Галлию (будем все же писать это слово в единственном числе, так привычнее – да и сам Цезарь так писал) Гай Юлий подарил своей возлюбленной Сервилии, сводной сестре «добродетельного» Марка Порция Катона Младшего, умной и дальновидной женщине с широким политическим кругозором и большим политическим влиянием, драгоценное жемчужное ожерелье. Неизменная благосклонность и верная дружба Сервилии на протяжении двадцати следующих лет весьма способствовали успешной военно-политической карьере ее «милого друга» Цезаря – и, разумеется, не только из-за ценности подаренных им ей перед отъездом из Рима жемчугов…

В Галлии Цезарю представилась мало сказать великолепная, но прямо-таки уникальная! - возможность показать окружающему миру свое новое лицо. Начался новый, поистине авантюрный, период жизни «потомка Венеры».

   7. «КОСМАТАЯ ГАЛЛИЯ»

Римляне с шутливым презрением, традиционно испытываемым гордыми гражданами «столицы обитаемого мира» ко всем прочим народам, не столь взысканным, по твердому убеждению представителей «народа, облаченного в тогу», безграничной милостью бессмертных богов, именовали территории, расположенные к северу и к западу от Альп, «косматой (длинноволосой, волосатой) Галлией», или, по-латыни – «Gallia comata». У данного выражения был, очевидно, тот же нехороший привкус, что у распространенных среди наших не слишком «политкорректных» и «толерантных» современников выражений типа «Чуркистан» или, к примеру, «Мухосранск». Этой некультурной, нецивилизованной и вообще «дикой», по мнению «просвещенных» римлян, «косматой Галлии» гордые потомки Ромула противопоставляли «Галлию, облаченную в тогу», по-латыни – «Gallia togata» -, то есть «давным-давно», а если быть точнее, то с начала девяностых годов I века до Р. Х. - романизированные области Северной Италии, расположенные между рекой Пад (сегодня – По) и Альпами.

Между тем, «косматые» галлы в действительности вовсе не были ни «дикарями», ни даже «полудикарями». В своей родной стране они отнюдь не продирались через непролазные лесные дебри с каменными топорами и дубинами в поисках диких зверей, чтобы, загнав или заманив в западню, пожрать их сырыми (или, в лучшем случае - слегка обугленными на костре – естественно, без соли!), а прилежно и умело разводили скот и обрабатывали землю. Галльская культура, несмотря на все свое своеобразие, во многих отношениях ничуть не уступала римской. В 387 (или 390) году до Р. Х. перешедшие Альпы и захватившие весь север Апеннинского полуострова галлы под предводительством Бренна, разбив римские войска, захватили Рим (кроме Капитолия, спасенного, по легенде, гоготом священных гусей богини Юноны, вовремя разбудивших римскую стражу; так что в действительности, вопреки пословице, гуси спасли не Рим, а всего лишь его «кремль»), перебили всех сенаторов, гордо отказавшихся покинуть Город, и принудили отсиживавшихся в этом «кремле» римских консулов и прочих магистратов к выплате огромной дани, или выкупа в тысячу фунтов золота. Однако принесенные галлами гири для весов оказались фальшивыми, и, когда доставивший дань римский трибун отказался их использовать, заносчивый галл, - если верить Титу Ливию, автору «Истории (Рима) от основания Города» - «Аb Urbе condita» - бросил на весы еще и свой тяжелый меч, как самый веский аргумент. Тогда-то и прозвучали невыносимые для римлян слова: «Горе побежденным!» (вошедшие с тех пор в пословицу у римлян). Правда, римские историографы постарались из патриотических соображений смягчить для потомков горечь понесенного их предками от галлов поражения, поставив все, как говорится, «с ног на голову»: «Но ни боги, ни люди, не допустили, чтобы жизнь римлян была выкуплена за деньги». Неожиданно появилась армия римского «дукса» Марка Фурия Камилла, избранного диктатором и своей высшей, диктаторской властью объявившего решение консулов о выплате галлам дани недействительным. Согласно Титу Ливию, да и и Плутарху, доблестный Камилл велел римлянам готовить оружие к бою и сказал: «Освобождать отечество надо железом, а не золотом, имея перед глазами храмы богов, с мыслью о женах, детях, о родной земле». Эти гордые слова вошли не только в античную историю, они вдохновляли писателей, поэтов художников на протяжении нескольких веков. Позднее комментаторы от себя добавили еще одну деталь: Камилл, произнеся замечательные слова, бросил на другую чашу весов свой железный меч». Вот как пишется (и переписывается) порой история… В действительности галлы, дошедшие в свое время до Греции (где они разорили и разграбили храм Аполлона в Дельфах) и Малой Азии (под именем «галатов»), где их с величайшим трудом одолел на поле брани и «посадил на землю» пергамский царь (повелевший именно в честь победы своих войск над галльскими «вооруженными мигрантами» соорудить знаменитый Пергамский алтарь), еще долго не давали эллинам и римлянам покоя. Но это так, к слову…

Хорошо известно, что у галлов имелись многочисленные и многолюдные укрепленные города (или поселения городского типа, по-латыни – «оппидумы»), широко разветвленная дорожная сеть, кораблестроение, оживленное судоходство, процветающая торговля, всевозможные ремесла, чеканка монет и медалей, налаженное производство покрытых красивейшими узорами керамических изделий, всемирно известных дорогих эмалей, высокоразвитая металлообработка. Галльские кузнецы ковали превосходное оружие[5], галльские ювелиры изготавливали столь же превосходные украшения, в том числе – золотые шейные кольца, или обручи – гривны. Гривна (лат. torquеs) служила отличительным признаком принадлежности к галльской аристократии.

Обобщенные под введенным археологами названием Латенской культуры характерные особенности галльской культуры и галльского образа жизни дают нам вполне адекватное представление о высоком уровни развития, достигнутом галльской, или, в более широком плане - кельтской, цивилизацией (именуемой, в силу особенностей ее развития, некоторыми исследователями «ползучей»), к моменту появления Цезаря в Галлии в качестве римского проконсула.

До его появления римляне владели на территории «косматой Галлии», именуемой официально, разумеется, иначе, а именно - Заальпийской (Трансальпийской) Галлией», только узкой полосой побережья в ее юго-восточной оконечности между Альпами, рекой Роданом (современной Роной) и горным хребтом Цевенной, или же Кевенной (современными Севеннами). Овладев ею, римляне могли эффективно защищать безопасность своих дорог, ведущих в Испанию. Процветающая, некогда греческая, колония Массилия (или Массалия – современный южнофранцузский порт Марсель) и основанный римлянами город Нарбон(а), давший свое название всей этой галльской провинции Рима – «Нарбонская Галлия» - были местными центрами римской власти, из которых римские меркаторы-купцы и земельные спекулянты отправлялись по своим делам в не зависимые от римлян галльские «грады и веси». Эти ловкие и оборотистые коммерсанты импортировали вина и другие продукты изобилующей благами земными страны материковых кельтов и оседали в торговых поселениях – факториях – всегда служивших ядром римских (да и не только римских) колоний.

Свободную (от римлян) Галлию населяли остатки разрозненных племен, входивших в состав великого некогда кельтского народа, чья зона расселения первоначально простиралась от Пиренеев и Атлантики, включая Британские острова с Гибернией, или Ибернией – современной Ирландией - до устья Пада-По и до Гема (позднейших Балкан). К моменту начала галльских походов Цезаря эти племена кельтов-галлов на Юге смешались с народами иного происхождения – иберами, составлявшими основную часть населения Испании (таких «метисов» называли кельтиберами) и лигурами (лигурийцами). В Альпийской области народности ретов (рециев) и иллирийцев частью вытеснили чистых кельтов, частью – ассимилировали их, растворили в себе. На северной границе «косматой Галлии» уже появились германцы, традиционно внушавшие страх и ужас соседям.

Следует особо подчеркнуть, что свободная Галлия (на свою беду) не представляла собой единого, хотя бы мало-мальски централизованного государственного образования. Разные галльские племена находились на разных ступенях развития. Некоторые из них все еще никак не могли вырваться из тисков родоплеменного строя. Другие уже достигли уровня «протогосударственного» развития или, по крайней мере, имели к этому все предпосылки. Между отдельными галльскими племенами то и дело вспыхивали кровопролитные территориальные конфликты. Эти постоянные кровавые междоусобицы делали Галлию идеальным «опытным полем» для опробования римлянами их знаменитой тактики «dividе еt impеra», то есть – «разделяй и властвуй» (или, в более жестком и откровенном варианте: «убивай одних варваров руками других варваров к вящей славе великого Рима!»). В каждом более-менее «продвинутом» галльском племени имелся свой правящий слой привилегированной знати (именуемый Цезарем в его «фронтовых сводках» римским термином «всадническое сословие», хотя, пожалуй, было бы точнее называть галльских аристократов не «всадниками», а «патрициями»; но Гай Юлий, видимо, не решился на такую «литературную вольность» чтобы не обидеть подобным «оскорбительным» сравнением своих римских собратьев по патрицианскому сословию), подчинявшейся (с большей или меньшей охотой) племенному вождю. Основная же масса кельтского населения находилась в зависимости (вполне сравнимой с рабством) от этой аристократии.

В рамках крайне рыхлого конгломерата галльских племен, чья рыхлость, несомненно, затрудняла саму возможность политической и военной организации (не случайно территория, занимаемая кельтами, неуклонно сокращалась, как бальзакова «шагреневая кожа»), существовала своеобразная жреческая каста друидов, служившая, пожалуй, единственной духовной скрепой, побуждавшей галлов все-таки осознавать свое единство.

Друидский культ был издревле окутан глубочайшей тайной. Столь же таинственным он, в общем, остается по сей день. Не в последнюю очередь, ввиду почти полного отсутствия достоверных свидетельств о нем современников, но также и потому, что сами представители галльской священнической касты тщательно скрывали от непосвященных (или, как сказал бы на латыни римский жрец – «профанов») подробности своего культа под завесой зловещей таинственности. Можно лишь сказать, что их религиозные представления были преисполнены первобытных, анимистических реликтов, пережитков, унаследованных от самой ранней эпохи человеческой истории. Друиды не имели храмов. Все культовые церемонии, включая человеческие жертвоприношения, совершались ими в лесных дебрях, под «священными деревьями».

Религиозные представления материковых галлов (как и вообще кельтов) были проникнуты мрачными идеями существования, наряду с посюсторонним, земным, еще и потустороннего, загробного мира и ожидающего там всякого умершего неотвратимого возмездия за преступления, совершенные в земной жизни. В этом отношении мрачная галльская религия была сходна со столь же мрачной религией учителей и предшественников римлян – этрусков.

Безоговорочно почитаемые всеми без исключения слоями галльского населения, друиды решали все главные вопросы галльской жизни. Именно друиды воспитывали детей галльской знати. Вожди галльских племен, привычные с раннего детства во всем слушаться своих наставников, покорно подчинялись влиянию друидов (а нередко и сами входили в друидскую касту). Вследствие чего политическое влияние друидов было неоспоримым. Кроме того, именно друиды были в «косматой» Галлии судьями и лекарями. Все это вместе взятое делало друидов практически всемогущими.

Галлы были отменными и хорошо вооруженными воинами. Греческий автор римской эпохи Страбон описывал вооружение галлов в следующих выражениях:

«Галльское вооружение соответствует их (галлов – В. А. ) большому росту: длинный меч, висящий на правом боку, длинный прямоугольный щит в соответствии с ростом и «мандарис» - особый вид дротика. Некоторые галлы употребляют также луки и пращи. Есть у них еще одно деревянное орудие, похожее на «гросф» (копье с деревянной ручкой толщиной в палец – В. А. ). Его бросают рукой, а не из петли, и оно летит даже дальше стрелы» («География»).

Галлы славились как превосходные конники. Страбон в данной связи писал:

«Хотя все галаты (галлы – В. А. ) по натуре воинственный народ, все же они более искусные всадники, чем пехотинцы». («География»).

Конных стрелков галлы не имели, основным средством нападения галльских всадников были дротики и копья. Судя по археологическим находкам, средневооруженные всадники кельтов, имевших развитую металлургию, надевали в бою шлемы и доспехи (преимущественно – кольчуги, перенятые римлянами именно у галлов), имели крупные щиты разной формы, мечи, топоры или палицы. В то же время легкие галльские конники экипировались проще и часто вообще не носили доспехов. Так, описывая схватку галльской вспомогательной конницы Красса с тяжелой кавалерией парфян в роковой для победителя Спартака битве при Каррах, Плутарх подчеркивает, что «галлы получали удары от (парфянских – В. А. ) копий в обнаженные, ничем не защищенные тела» («Сравнительные жизнеописания. Красс»).

В марте (месяце бога войны Марса) грозового 58 года до Р. Х. проконсул Гай Юлий Цезарь прибыл за золотом и «челядью» в важнейшую из переданных ему в управление провинций – Заальпийскую Галлию. «Галлия Трансальпина» была преисполнена внутренних раздоров и междоусобиц, страстного желания галлов вновь обрести утраченную свободу, воинственной отваги и архаичных, казавшихся просвещенному римлянину прямо-таки дикими представлений о жизни и жизненных ценностях. К моменту прибытия Цезаря провинция пребывала в состоянии всеобщего смятения, близкого к хаосу. С севера приходили все более тревожные известия. Племя гельветов снялось со своих насиженных мест и отправилось искать себе новые земли для поселения. Германцы, призванные одними галлами на помощь против других галлов, переправившись через полноводную реку Рен (современный Рейн), продвигались по галльской территории на Юго-Запад. Ничего лучшего Цезарь не мог себе и пожелать!

   8. «КОНТРАКТНИКИ» ЦЕЗАРЯ

Следует еще раз подчеркнуть, что Гай Юлий Цезарь прибыл в «косматую» Галлию в качестве проконсула, сиречь губернатора этой страны, а не в качестве римского военачальника. Такого «империя», то есть – властных полномочий главнокомандующего – он от сената не дождался (в отличие от своего дяди Гая Мария в войне против кимвров и тевтонов, или своего соперника и союзника Помпея – на «Восточном фронте»). К тому же Цезарю, в отличие от Мария и Магна, необходимо было, во что бы то ни стало, избавиться от целой горы не просто обременявших, но прямо-таки душивших его долгов, а также , как и прежде, подкупать и перекупать коррумпированных политиков в Риме. Заальпийская Галлия интересовала Гая Юлия, прежде всего как неисчерпаемый источник воинов, рабов и золота. Она представляла собой, так сказать, некое «северное Эльдорадо». Но чтобы эффективно стричь с «косматой» Галлии шерсть, или, выражаясь языком античной мифологии – «золотое (в полном смысле этого слова!) руно» было желательно держать ее в перманентном состоянии войны.

Воины, отданные «римским сенатом и народом» под командование Цезарю, могли, несомненно, по праву считаться лучшими в античном мире. В распоряжении «потомка Венеры» находилось превосходно вооруженное, образцово вымуштрованное войско, испытанное в боях и походах, спаянное железной, «марианской» дисциплиной.

Гай Юлий реорганизовал «эксерцитус романус» на новых началах. Для усиления подчиненных Цезарю четырех легионов (каждый из которых насчитывал согласно одним источникам - от трех до четырех с половиной, согласно другим – от четырех по пяти тысяч воинов и состоял из десяти когорт, состоявших, в свою очередь, из шести центурий каждая), В состав легиона была включена «артиллерия» того времени – пятьдесят пять карробаллист (боевых машин, установленных на четырехколесных повозках), метавших в неприятеля тяжелые стрелы; и десять онагров, метавших тяжелые каменные ядра. Эти дальнобойные стрелометы и камнеметы обозначались общим собирательным термином «катапульты», от греческого слова «катапельта» («пробивающая щиты»), вопреки широко распространенному, но оттого не менее ложному мнению, что катапульта – определенный вид метательных машин. Особенно большое внимание Цезарь уделял всякого рода осадной технике.

Боевой порядок легиона Цезаря состоял из трех линий (а не из двух – в отличие от боевого порядка легиона Мария). В первой линии стояли четыре когорты, во второй и третьей линии – по три когорты. Вторая линия была фактически линией поддержки. Третья линия легиона Гая Юлия была общим резервом, используемым для решительного маневра против фронта или фланга неприятеля либо для отражения неприятельского удара. Иногда легион строился в две линии (для удлинения фронта) и очень редко – в одну линию, но в последнем случае – без интервалов между когортами. , образуя фактически некое подобие греческой, македонской или древнеримской фаланги.

По сравнению с боевым порядком когортального легиона Гая Мария, боевой порядок когортального легиона его племянника Юлия Цезаря имел большую глубину построения, большую устойчивость и средства для маневра. Школой для подготовки командиров был штаб полководца.

Штаб «дукса» состоял из легатов и ближайших помощников полководца, командовавших отдельными крупными подразделениями или отдельными частями боевого порядка.

Проведенная Цезарем реорганизация значительно повысила боеспособность римской армии.

Прибыв по месту назначения, Гай Юлий поторопился набрать новые подразделения из местных уроженцев. Над вопросом, как ему при вербовке новобранцев не выйти за рамки полученных им в Риме от сената полномочий, Цезарь себе голову особо не ломал. Благодаря этой практике, армия Цезаря в Галлии, всего за семь лет, выросла втрое по сравнению со своей первоначальной численностью. Впрочем, племянник Гая Мария не торопился (как бы ему этого, возможно, ни хотелось) немедленного формировать из набранных им добровольческих отрядов новые легионы. Благодаря такой разумной осторожности и сдержанности как враги Цезаря в Галлии, так и недруги Цезаря в Риме не могли составить себе точного представления о реальной численности его вооруженных сил. Согласно написанной Светонием биографии Цезаря «Божественный Юлий», один из новых сформированных Цезарем легионов состоял целиком и полностью из заальпийских галлов и носил галльское название «Алауда» (означающее в переводе «хохлатый жаворонок») – по нашлемному украшению входивших в него воинов. Этот Пятый легион Жаворонков стал одним из лучших в войске «потомка Венеры». Цезарь, не колеблясь, даровал всем без исключения легионерам-галлам римское гражданство.

Римские легионеры были пешими воинами. Чтобы понять, почему высокорослые галлы и еще более высокорослые германцы насмехались над «сынами Ромула», как над «карликами» или «пигмеями», следует знать, что средний рост тогдашнего римлянина составлял всего-навсего сто пятьдесят пять сантиметров. Что, однако, не мешало «малоросликам»-легионерам с легкостью совершать ежедневные двадцатикилометровые марши с «полной выкладкой» весом от двадцати до тридцати (или даже до сорока) килограммов. «Мулы» Цезаря (а в свое время – «мулы» его дяди Мария) несли на себе массу всего – трехдневный паек, походный набор кухонной посуды, средства ухода за вооружением, обувью и обмундированием, перевязочные материалы, шанцевые колья (военный лагерь – «каструм», разбиваемый римскими воинами в обязательном порядке каждый вечер, непременно окружался рвом, земляным валом и частоколом), лопаты-заступы, кирки и прочий шанцевый инструмент. Все это каждый «мул» Цезаря нес, наряду со своим «табельным» оружием, в упакованном виде на специальной палке с развилкой (или Т-образной формы). Легионер был одет в льняную нижнюю рубаху, а поверх нее - в шерстяную тунику до колен с короткими рукавами, перехваченную солдатским поясом – «цингул(ум)ом» (служившим отличительным знаком каждого военнослужащего), кожаные штаны чуть ниже колен, и обут в крепкие шнурованные кожаные башмаки с прорезями для пальцев на толстой подошве, подбитой гвоздями - такая обувь дольше носилась, и нога в ней не уставала). В холодное время года воины носили также теплые носки, перчатки и суконныеплащи с капюшоном. Непременной принадлежностью обмундирования был небольшой треугольный шейный платок вроде позднейшего ковбойского, скаутского или пионерского галстука, предохранявший «мулов» Цезаря от ветра и от пыли.

Защитное вооружение легионера состояло из:

1. толстого кожаного, армированного нашитыми на кожу металлическими (обычно – железными) полосками или чешуйками, панциря (называвшегося по-латыни lorica[6] squamata[7]), либо кольчуги (лат. lorica hamata)[8], украшенных у отличившихся «сынов Ромула» наградными бляхами-фалерами, крепившимися на перекрещенных ремнях;

2. прочного кожаного шлема с гребнем, нащечниками и назатыльником, также усиленного металлическими полосками;

и

3. щита (или, по-латыни - скутума) овальной или четырехугольной формы, изготовленного из прочных досок, обтянутого кожей и обитого по краю металлическим ободом.

Командный состав легиона – от центурионов и выше - носил, судя по сохранившимся изображениям, еще и поножи (но в основном, по-видимому, на парадах, поскольку носить поножи были не слишком удобно). Излюбленным видом защитного вооружения командного состава был так называемый «мускульный доспех», или, по-латыни – lorica musculata — металлический панцирь-кираса с изображением рельефа мышц живота, груди и спины, (этот доспех носили поверх кожаной безрукавки с «птеригами», или «птеругами» - прямоугольными фестонами, прикрывавшими плечи и бедра). Достаточно распространено было и ношение командным составом (от военного трибуна и выше) еще одного вида защитного вооружения, так называемого lorica plumata[9], буквально - «перистого панциря» (от латинского слова pluma=«перо») , обязанного своим названием сходству его продолговатых пластин с птичьими перьями. Этот «сложносоставный», или «композитный», панцирь представлял собой кольчужную рубаху – вышеупомянутую «лорику гамату» - на которой вертикально крепились напоминающие птичьи перья металлические пластины, частично перекрывавшие друг друга.

Доспехи и вооружение командного состава были богато украшены с использованием различных техник - золочения, серебрения, чеканки, инкрустации, эмалировки.

Наступательное вооружение легионера состояло, как уже упоминалось на предыдущих страницах настоящей книги, из короткого меча-гладия и из принятого на вооружение при дяде нашего героя - Гае Марии - знаменитого пилума – тяжелого, длиной до двух метров, дротика, или, иными словами - метательного копья, с очень длинным, доходившим до половины древка, острым железным четырехгранным наконечником. Обычно легионеры метали свои пилумы в неприятеля с небольшого расстояния (хотя в некоторых случаях использовали их и как ударное оружие ближнего боя). Пущенный с силой во врага, пилум либо пробивал вражеский щит насквозь и ранил укрывавшегося за ним неприятельского воина, либо оттягивал щит своей тяжестью книзу и открывал владельца щита (если тот не выпускал щит с торчащим в нем пилумом из руки) для последующих ударов гладием[10]. Считается, что это весьма эффективное, преимущественно метательное, оружие было введено в римском войске в рамках армейской реформы, осуществленной дядей Цезаря – военным реформатором Гаем Марием. Наряду с мечом и дротиком, в комплект вооружения римского пехотинца входил еще и «пугион» – остроконечный кинжал с клинком в форме вытянутого, или, если использовать термин, принятый в геометрии, равнобедренного треугольника.

В таком вооружении и снаряжении шагали по галльской земле вояки Цезаря, по большей части - низкорослые, темноволосые и темноглазые (в отличие от своего предводителя) уроженцы солнечной Италии, приученные к строгой дисциплине, храбрые, выносливые и неприхотливые – в том числе, и в пище. Впрочем, на питании легионеров стоит остановиться несколько подробнее. Не зря известная пословица гласит: «Война – войной, обед – обедом».

Не будет преувеличением сказать, что поначалу рацион римского легионера мало чем отличался от рациона римского простонародья. Ведь, как, конечно, еще помнит уважаемый читатель, в первые века существования Рима легион представляя собой обычное народное ополчение. Но, с одной стороны, в легионах служили не самые бедные из римских граждан (каждый римский воин обзаводился оружием и доспехами за собственный счет, в соответствии со своим имущественным цензом), а значит - они были в состоянии запастись на время похода достаточно калорийным питанием. С другой стороны, римский легионер даже вне боевой обстановки расходовал, выражаясь современным языком, изрядное количество калорий. Ведь, как уже говорилось выше, в походе легион ежедневно обустраивал на ночь временный лагерь, что требовало от легионеров тяжелого физического труда. Основу походного рациона легионеров во все периоды римской истории составляли зерновые. Но если римские земледельцы и городские «пролетарии» привыкли питаться кашами, то основным продуктом питания легионера был, несомненно, panis, то есть хлеб. Либо в виде заранее приготовленных сухарей, у которых даже было специальное название - panis militaris (в переводе с латыни - «военный хлеб»), либо испеченный тут же, в полевых условиях. Античный историк Полибий, живший во II веке до Р. Х. , писал, что на каждого легионера в месяц полагалось пищевое довольствие в количестве двадцати шести килограммов зерна. Спрашивается: что же делали с этим зерном легионеры? Проще всего было бы сварить из него кашу. Но каша римским воинам (в отличие от мелких свободных земледельцев и городского плебса) была не слишком-то по вкусу. Да и хранить уже сваренную «шрапнель» или «поленту» (выражаясь языком современных итальянских потомков римских воинов эпохи Цезаря «и иже с ним») было трудно, в отличие от хлеба. Поэтому римские легионеры, объединенные в «контубернии» («живущие вместе», то есть в одной палатке) по восемь-десять человек, пекли хлебные лепешки на специальной сковородке, входившей, наряду с котелками, в походный кухонный набор.

Но, прежде чем испечь лепешки, контуберналам (членам контуберний) было необходимо смолоть из зерна муку. Греческий историк Геродиан, или Иродиан, в биографии императора Каракаллы (того самого принцепса, что даровал в 212 году права римских граждан всем подданным Римской державы) писал о том, что в походе тот, словно простой солдат «собственноручно молол зерно, ровно столько, сколько нужно было на него одного, замешивал тесто и, испекши на углях, ел». Чтобы смолоть зерно, легионеры использовали ручные каменные жернова — по одной мельнице-зернотерке на каждую контубернию. Хотя нам с уважаемым читателем известно, после реформы Гая Мария в римской армии практически все снаряжение в походе несли сами легионеры, но эти жернова все же не тащили на себе, а перевозили на вьючных мулах, вместе с палатками и другими слишком тяжелыми грузами. Говоря о зерне, следует упомянуть, что ячменем римляне кормили лишь животных, легионерам же его выдавали в наказание за проступки или упущения по службе. Ячмень считался позорной пищей, которой пристало кормить лишь гладиаторов и прочее «отребье». Зато мясо и животные жиры легионерам были весьма по вкусу. Их они потребляли в пищу во всех видах: свиное сало и жир, свинину, баранину, говядину, домашнюю птицу и дичь. Сохранился список, переданный жителями Самарии царю Иудеи Ироду Великому (сыну и наследнику верного друга и союзника Цезаря – Антипатра Иудейского) в 39 году до Р. Х. , в котором подробно перечислялись все поставки провианта для расквартированной в этой местности римской воинской части. В комплект поставок входили вино, оливковое масло, говядина, баранина (но не свинина, считавшаяся у иудеев нечистым видом мяса, не пригодным в пищу). Аналогичные списки поставок провианта сохранились и в Египте, где также дислоцировались римские легионы. Впрочем, не всегда и не везде имелась возможность закупать провиант у местного населения. В суровых (с точки зрения южан-средиземноморцев) климатических условиях Британии, например, легионерам приходилось самим разводить домашний скот, в основном свиней (вместе с которыми римляне древнейших времен, по традиционным представлениям, питались желудями и буковыми орешками). Согласно римским отчетам, найденным в современной Англии, древней Британии, на месте римского лагеря Виндоланда, римские солдаты в этой местности питались, помимо всего прочего, ветчиной, а по праздникам могли полакомиться и молочным поросенком. Была даже учреждена специальная должность «пеквариев», или «пекуариев» (от латинского слова pеcunia - «скот»). Пекварии занимались исключительно содержанием скота, предназначенного для питания легионеров. Но в дальние походы было весьма затруднительно гнать с собой стада крупного рогатого скота, не говоря уже о свиньях. Вышеупомянутый греко-римский историк II века п. Р. Х. Аппиан описывал тяжелые условия, в которых оказались воины нашего старого знакомого Луция Лициния Лукулла на чужбине: «Они страдали от необычайности местной пищи- у них не было вина, соли, уксуса, растительного масла -, питаясь пшеницей и ячменем, большим количеством мяса оленей и зайцев, печеным без соли». Учитывая этот печальный опыт, римские интенданты-«фрументарии» стали, чтобы всегда иметь при себе не портящееся и сохраняющее питательность мясо, включать в легионные запасы специальные сушеные колбасы, не портящиеся даже в жарком климате. Кроме вышеперечисленных пищевых продуктов, в рацион легионеров входили бобовые (чечевица, горох и бобы), овощи (капуста, репа, свекла, морковь) и всевозможная зелень. Не говоря уже о привычных римлянам оливках, или же маслинах, а также твороге и сырах. Римские легионеры питались не только сытно и обильно, но еще и вкусно (во всяком случае - вкусней, чем «на гражданке»), готовя из всего вышеперечисленного самые разные блюда, в том числе даже похлебку, очень похожую на наш родной, любимый всеми борщ. Нельзя забывать и о вине, которое легионеры обычно пили сильно разбавленным, в виде так называемой «поски» - напитка, утолявшего жажду в походе. Надо думать, это солдатское вино было не слишком высокого качества, приближаясь по вкусу, скорее к винному уксусу (чем и объясняются нередкие утверждения, что питьем легионерам служила «вода с уксусом»).

В общем, выносливым и верным «мулам» Цезаря, несмотря на их многократно восхваляемую античными авторами «неприхотливость в пище», в благодатной «косматой» Галлии страдать от голода и жажды, в основном, не приходилось. И довольно об этом…

По окончании двадцатилетнего срока службы «контрактник» Цезаря (если, конечно, выживал), в дополнение к захваченному на войне золоту, жалованью и подаркам от щедрот полководца, получал земельный надел и усадебку. Кем же были эти «мулы» Гая Юлия? Боевыми машинами? Объектами манипуляции? Жертвами изощренного обмана? Молчаливыми исполнителями воли своего «дукса», у которого они, можно сказать, «ели с ладони»? Вне всякого сомнения – да. Но не только. Они не позволяли своим военачальникам, которым клялись в верности не на жизнь, а на смерть, как наемники своим кондотьерам, творить с ними все, что «дуксам» заблагорассудится. Римские «контрактники» вполне осознавали свое положение и свое могущество. Простой воин незнатного происхождения мог подняться по военной служебной лестнице до центуриона. Именно центурионы-сотники составляли главный нерв этой армии - все как на подбор опытные, старослужащие вояки, от примипилов (буквально: «первых метателей пилума» - центурионов самого высокого ранга), до деканов-десятников, командовавших десятком воинов каждый, или сигниферов-знаменосцев (главными из которых были аквилиферы-орлоносцы). В бою центурион занимал место в первом ряду, на правом фланге своей центурии. Шесть центурионов первой когорты каждого легиона имели право участвовать в заседаниях военного совета. Именно центурионы были главной надеждой и опорой Гая Юлия. Символом власти центурионов над нижними чинами и одновременно – орудием наказания провинившихся подчиненных – служила тяжелая палка (лат. vitis) из виноградной лозы. Центурионы были, в сущности, главными войсковыми командирами, превращавшимися, как подчеркивает, например, Плутарх, в непобедимых героев, которые «с непреодолимой отвагой шли на любую опасность ради славы». Такую любовь и преданность испытывали к Гаю Юлию его воины, включая даже тех из них, которые в других войнах, под командованием других римских «дуксов», ничем не отличились,

В своем жизнеописании Цезаря биограф из Херонеи приводит конкретные примеры героизма и самоотверженности «чудо-богатырей» Гая Юлия, особо подчеркивая следующий немаловажный, если не ключевой, момент:

«Подобное мужество и любовь к славе ЦЕЗАРЬ САМ взрастил и воспитал в своих воинах (выделено нами – В. А. ) прежде всего тем, что щедро раздавал почести и подарки: он желал показать, что добытые в походах бога ства копит не для себя, не для того, чтобы самому утопать в роскоши и наслаждениях, но хранит их как общее достояние и награду за воинские заслуги, оставляя за собой лишь право распределять награды между отличившимися. Вторым средством воспитания войска было то, что он сам добровольно бросался навстречу любой опасности и не отказывался переносить какие угодно трудности. Любовь его к опасностям невызывала удивления у тех, кто знал его честолюбие, но всех поражало, как он переносил лишения, которые, казалось, превосходили его физические силы, ибо он был слабого телосложения, с белой и нежной кожей, страдал головными болями и падучей, первый припадок которой, как говорят, случился с ним в Кордубе[11] (в период квестуры Цезаря в Испании – В. А. ). Однако он не использовал свою болезненность как предлог для изнеженной жизни, но, сделав средством исцеления военную службу, старался беспрестанными переходами, скудным питанием, постоянным пребыванием под открытым небом и лишениями победить свою слабость и укрепить свое тело. Спал он большей частью на повозке или на носилках, чтобы использовать для дела и часы отдыха. Днем он объезжал города, караульные отряды и крепости, причем рядом с ним сидел раб, умевший записывать за ним (стенограф – В. А. ), а поза ди один воин с мечом…». Прямо «римский Суворов» какой-то, честное слово!

Думается, подобное отношение к службе наверняка не всегда приходилось по вкусу высшему командному составу – военным трибунам аристократического происхождения, которые, не желая становиться профессиональными военными, были вынуждены идти на военную службу, поскольку, невозможно было сделать политическую карьеру, не отслужив положенного срока «под орлами». Они чаще всего не рвались, так сказать, на передовую линию боевого соприкосновения с противником, предпочитая более безопасную и менее обременительную службу - адъютантскую, караульную, снабженческую, и тому подобную тыловую, включая надзор за строевыми занятиями. В бою же они наверняка не раз оглядывались назад или, во всяком случае, «не лезли на рожон» (кстати говоря, слово «рожон» по-древнерусски означает «острие копья»)…

Во главе каждого легиона стоял легат сенаторского ранга. Цезарь первым из римских «дуксов» ввел практику назначать легатов не временными, а постоянными командирами легионов. Данное нововведение значительно укрепило власть командира. Легаты Цезаря были ответственными профессиональными военными, способными самостоятельно принимать решения и действовать, исходя из обстановки. Среди них особо выделялся уже упоминавшийся нами выше (в связи с событиями в Риме, предшествовавшими избранию Гая Юлия Великим Понтификом), Тит Лабиен (Лабиэн) – друг Цезаря и заместитель Гая Юлия во время Галльской кампании, на чью верность и выручку «потомок Венеры» мог полагаться еще со времен их совместной службы «римскому сенату и народу» на азиатском театре военных действий. Никто не мог сравниться с Лабиеном по боевому опыту, военным дарованиям и осмотрительности.

В каждом легионе имелось шесть военных трибунов. Все они, как и легаты, были образованными молодыми «нобилями», находившимися при полководце для подготовки в командовании воинскими частями. Военные трибуны исполняли обязанности адъютантов и офицеров для поручений. В бою они сражались рядом с преторианцами - воинами преторианской когорты, в которую входили военные чиновники, ликторы «дукса», слуги, проводники и ординарцы. Преторианская когорта представляла собой фактически личную гвардию Цезаря. Впоследствии, начиная с усыновленного Цезарем Октавиана (де-факто воцарившегося над Римом в ранге «принцепса», получившем совершенно новое, монархическое, содержание, под именем Августа), преторианцы стали уже не только фактически, но и совершенно официально лейб-гвардией единоличных правителей «Вечного» Рима.

Военные трибуны командовали крупными подразделениями в составе легиона, а также вспомогательными отрядами авксилиариев: легковооруженных «велитов» - критских, сирийских и египетских стрелков из лука[12], пращников с Балеарских островов (прославившихся еще со времен Пунических войн своей верной службой сначала карфагенянам, а впоследствии – римлянам), и конницей, занимавшей в армии второе по важности место (после пехоты) и набираемой, по достаточно широко распространенному мнению, в описываемый период римской истории в основном не из природных римлян, а из «социев» - «союзников». Однако автору настоящего правдивого повествования данное мнение представляется не слишком основательным. По мере нарастающей, со времен армейской реформы Гая Мария, профессионализации римского «эксерцитуса», кавалерия действительно перестала состоять из представителей римского сословия «всадников», однако многие отпрыски старинных фамилий римских «нобилей» по традиции продолжали служить именно в коннице (что подтверждается хотя бы засвидетельствованным Цезарем наличием в армии Гнея Помпея семитысячной конницы, состоящей исключительно из знатной римской молодежи, о чем будет подробней рассказано далее). В легионную конницу по-прежнему набирались воины, имеющие римское гражданство – римляне или италики. Численность всадников составляла, по-видимому, триста человек на легион, хотя об этом не имеется вполне достоверных данных. Поэтому, как справедливо пишет Валентин Тараторин, фразу Теодора Моммзена во втором томе его «Истории Рима»: «с этих пор (с момента реформы Мария – В. Т. ) этот вид войска (конница – В. А. ) СОВЕРШЕННО ИСЧЕЗАЕТ (выделено нами – В. А. ), не стоит воспринимать буквально, в том смысле, что конница из римских граждан исчезла из легиона совсем. Скорее всего, историк имел в виду исчезновение в (римской – В. А. ) армии (представителей – В. А. ) СОСЛОВИЯ ВСАДНИКОВ (выделено нами – В. А)». Легионная конница из римских граждан продолжала существовать, подтверждение чему можно найти у Юлия Цезаря…» («История конницы»).

Римские конники, вооруженные не пилумами, а копьями-«гастами» и мечами (длиной в полтора раза больше пехотных), использовались в основном для разведки, совершения внезапных нападений, прикрытия пехоты, совершавшей сложные маневры, при форсировании рек и других водных преград, и т. д. Во время сражения конница отходила в тыл, за главные силы (состоявшие из пехотных формирований), действовала в качестве резерва, прикрывала отступление пехоты и преследовала обращенного пехотой в бегство неприятеля, беспощадно рубя и топча конскими копытами всех, то оказывался в ее пределах досягаемости.

Римский всадник (имевший более легкое защитное вооружение, или вообще его не имевший, за исключением шлема и облегченного щита - пармы) управлял конем с помощью поводьев и удил. Мундштуки, подковы, стремена и седла еще не были изобретены. Вместо седел использовались двойные попоны из сукна, звериной кожи или шкуры (причем нижняя попона была больше верхней). Активно привлекаемые Цезарем к службе в римской кавалерии германские конные авксилиарии обходились и без попон, сидя прямо на ничем не покрытой конской спине. Согласно воинским обычаям германских племен, каждому конному воину был придан пеший. Эти германские конно-пехотные авксилии, используемые в качестве «отрядов особого назначения», решили в пользу Гая Юлия исход многих сражений с галлами. Цезарь неизменно отзывается о германской коннице весьма уважительно. По его сведениям, германские кавалеристы использовали ту же тактику, что и галльские, а также иберийские (последние были хорошо знакомы Цезарю со времен его службы «Вечному Риму» в Испании). Германские конники вступали в бой при поддержке легкой пехоты. Лошадей германцы имели «доморощенных», «малорослых» и «безобразных», предпочитая этих неказистых коньков лесных пород высокорослым коням-красавцам, привезенным извне («Записки Юлия Цезаря и его продолжателей»).

Римский историк Публий (Гай?) Корнелий Тацит в своем знаменитом трактате «Германия» из всех германских всадников выделяет, как особенно хороших, всадников племени тенктеров:

«Наделенные всеми подобающими доблестным воинам качествами, тенктеры к тому же искусные и лихие наездники, и конница тенктеров не уступает славе пехоты хаттов (предков позднейшей немецкой народности гессенцев – В. А. ). Так повелось от предков, и, подражая им, о том же пекутся потомки. В этом – забава детей, состязания юношей; не оставляют коня и старики» («Анналы. Малые произведения»).

А наш старый знакомый Плутарх Херонейский считал лучшими германскими конниками всадников племени батавов.

Римская конница подразделялась на турмы (эскадроны). Каждая турма, имевшая свой боевой значок–вексилл(ум) в виде прямоугольного полотнища, прикрепленного к поперечной перекладине в верхней части древка; конник, носивший вексиллум, назывался вексилларием), состояла из трех декурий по десять всадников в каждой, во главе с декурионом. Один из трех декурионов командовал не только своей десяткой, но и всею турмой. Десять турм составляли «алу» (или, в переводе с латыни на русский – «крыло»), насчитывающую в общей сложности триста всадников.

Кроме конницы и пехоты, важную роль в армии Цезаря играли инженерные войска – саперы, мостостроители, разного рода ремесленники - плотники, кузнецы, шорники и прочие скромные труженики войны, прокладывавшие дороги через дебри и болота, строившие крепостные и осадные сооружения, а также «артиллерию Древнего Мира» - боевые машины (и обслуживавшие их).

Войсковую колонну замыкал обоз с тяжелыми грузами на спинах вьючных животных (в каждом легионе Цезаря имелось, кроме четырех «с гаком» двуногих, еще и пятьсот настоящих, четвероногих, мулов) и повозках, нагруженных палатками, провиантом, запасными комплектами вооружения и снаряжения и прочим войсковым имуществом. В обозе находились раненые и больные, а также военнопленные. Последних, впрочем, старались как можно скорее сбыть с рук, продав в рабство следующим за войском торговцам «двуногим скотом».

Общая протяженность состоявшей из семи легионов (как, например, в походе на галльское племя нервиев) и авксилий армейской колонны Цезаря на марше составляла около восьми километров.

К счастью (и к огромной выгоде) Цезаря «косматая» Галлия была богатым, благодатным земледельческим краем. Поэтому снабжение римских воинов провиантом, а лошадей, тягловых и вьючных животных – фуражом не представляло никаких проблем. Войско легко могло кормить себя само (естественно – не без содействия «благодарного населения»).

   9. СОВСЕМ ДРУГОЙ ГАЙ ЮЛИЙ

И вот мы с уважаемым читателем достигли, наконец, той точки нашего повествования, когда настало время распрощаться с прежним образом Юлия Цезаря – друга муз, то есть наук и искусств (или, говоря по-современному - «гуманитария»), эпикурейца, вечного азартного игрока собственной и чужими жизнями и судьбами, постоянно ходящего по краю, балансирующего на грани полного банкротства, политика, зачастую идущего своим путем не столько по собственной воле, сколько по воле «кукловодов» – финансистов, манипулирующих им, как своей марионеткой и своим орудием, из-за кулис политической сцены. В Галлии любезный и обходительный «светский лев», эстет и гедонист Гай Юлий вдруг превращается в совсем другого Цезаря - в сурового воителя. Под влиянием обстоятельств, одушевленный желанием соединить в себе богатство и достоинство, он развивает в себе упорство, делающее его способным посвятить девять лет своей жизни укреплению и расширению своего военного могущества на севере римской Экумены. Все эти девять лет, буквально переполненные каждодневной изнурительной борьбой с самим собой, врагами и неблагоприятными обстоятельствами, трудностями, невзгодами, лишениями, постоянным нервным перенапряжением, повторяющимися день за днем незначительными, на первый взгляд, успехами и неудачами, стремительными и беззастенчивыми решениями, девять лет без тени прежней роскоши и беззаботной сладкой жизни, перед глазами Цезаря всегда была только одна единственная цель, столь же великая, как его ум и дух.

«Здесь (в Галлии – В. А. ) он (Цезарь – В. А. ) как бы начал иную жизнь, вступив на путь новых деяний. Он выказал себя не уступающим никому из величайших, удивительнейших полководцев и военных деятелей» - , пишет Плутарх, не случайно столь же лаконично и точно характеризуя в другом, уже цитированном нами выше, фрагменте жизнеописания Цезаря личность своего (и нашего с вами, уважаемые читатели) героя, который, однако же, по мнению автора настоящего правдивого повествования, не грех и повторить: «Любовь его к опас но стям не вызы ва ла удив ле ния у тех, кто знал его често лю бие,. . ».

Больше всего современники заброшенного Фортуной из «общепризнанного центра мировой культуры и цивилизации» на край света «потомка Венеры» поражались его способности переносить на протяжении столь долгих лет бесчисленные трудности – и это при его-то хрупком телосложении, хронической малярии, расстроенном пищеварении, мучившей Цезаря эпилепсии! Тем не менее, ему неизменно удавалось все это преодолеть.

И потому он мог спокойно спать в повозке и в носилках, обходиться пайком простого воина, ехать верхом на коне и при этом диктовать сразу нескольким скрибам (или, по-нашему - писцам) свои распоряжения, заметки, письма и приказы.

Несмотря на всю эту довольно нудную, и отнимающую много времени и сил, хоть и необходимую и неизбежную, «текучку», Цезарь ухитрился написать еще и вошедшую в золотой фонд римской, да и мировой, литературы, книгу – «Комментарии де белло галлико», или, по-нашему, «Записки о галльской войне» - сборник подвергнутых им блестящей литературной обработке «фронтовых сводок», или, если угодно – беллетризованный «журнал боевых действий» (о котором будет еще подробнее сказано далее). При чтении этой книги, которую Цезарь писал не ретроспективно, не задним числом, не на склоне лет, а прямо в ходе военных операций или на еще не остывшем от свежепролитой крови поле только что выигранного им сражении, получаешь весьма специфическое впечатление и представление о личности автора. Понимаешь, что автор «Записок» - не загнанный обстоятельствами в угол и пытающийся всеми силами вырваться из этого угла на «оперативный простор», отчаянно сражающийся честолюбец, который, пребывая в каждодневной борьбе со своим собственным немощным телом, вынужден, посредством железной самодисциплины, ежедневно одерживать над самим собой победы, прежде чем пожинать плоды этих побед на поле брани. Нет, автор – человек, обладающий редкой способностью, неизменно сохраняя достоинство и осознавая свое превосходство, с непревзойденным мастерством управлять окружающими его людьми и обстоятельствами и сам радующийся этому своему мастерству. Он неизменно остается холодным в своем дружелюбии и расчетливым в своей жестокости, он видит сам себя там, где, по его уверениям, якобы видит других, и осуществляет свои военные операции в поистине захватывающем темпе. Он беспощаден ко всем, и в первую очередь - к самому себе.

Возможно, именно эти девять лет были самыми счастливыми в жизни Цезаря. Ведь в эти годы никто не лез к нему с советами, никто на него не давил, никто ему не мешал…

   10. ВОЙНА С ГЕЛЬВЕТАМИ

Сразу же по прибытии Цезаря в марте 58 года в порученную его отеческому попечению галльскую провинцию, «потомку Венеры» представилась возможность силой оружия отвести серьезную угрозу от границ Римской державы.

Многочисленное кельтское (и, соответственно, родственное галлам) племя гельветов (о которых Цезарь уважительно писал: «<…> гельветы превосходят остальных галлов храбростью: они почти ежедневно сражаются с германцами, либо отбивая их вторжения в свою страну, либо воюя на их территории»), мигрировавшее еще в семидесятые годы I века до Р. Х. из своей исконной области расселения, расположенной в междуречье Мена (сегодняшнего Майна) и Рена, на территорию современной Западной Швейцарии, покинуло ее и, в сопровождении примкнувшего к нему племени тигуринов (или тигуринцев), а также целого ряда более мелких племен, отправилось дальше на Запад в поисках новых земель, более благоприятных для проживания. Миграция гельветов в свое время привела к продвижению в область нижнего течения Рена германцев-свевов. Тех самых свевов (или свебов – предков позднейшей южнонемецкой народности швабов), чьему умному и опытному в военном деле вождю, а точнее - «царю-воеводе», или «войсковому (военному) царю» (гееркёнигу, а по-северогермански - герконунгу) со звучным именем Ариовист теперь удалось, при поддержке кельтского племени секванов, добиться власти и влияния в значительной части Галлии, но в то же время заключить основанный на общности интересов союз и с римлянами.

Следует заметить, что тогдашние германцы стояли на более низкой ступени развития, чем тогдашние галлы. Так, в землях германцев не было еще, в отличие от Галлии, дорог, достойных этого названия (а не просто направлений), и городов в собственном смысле слова (как центров торговли, ремесел, промышленности), а только «грады»-«бурги» (укрепленные ставки родоплеменных и военных вождей). В то же время германцы не только не уступали галлам в воинственности, но и превосходили их в этом отношении, чем и объясняется приглашение германцев – так сказать, «бойцов по жизни» - в качестве военных союзников одними галлами против других галлов в Галлию (аналогичным образом впоследствии ромеи-«византийцы», да и русские князья нередко приглашали к себе на военную службу варяжские дружины северных германцев-скандинавов).

Традиционными соперниками и противниками секванов в Галлии были эдуи – другая кельтская народность, находившаяся в союзнических отношениях с Римской державой. Вражда и, соответственно, ожесточенная борьба между секванами и эдуями расколола надвое всю Галлию. И каждое из галльских племен, в той или иной мере, участвовало в этой борьбе – либо на стороне эдуев, либо на стороне секванов. Таким образом, Гай Юлий с самого начала своей галльской миссии оказался в самом центре военно-политического конфликта между кельтскими народами. Что весьма способствовало успеху его миссии. Дивиде эт импера!

Подозрительные и недоверчивые секваны, под влиянием своего германского союзника Ариовиста, отказались пропустить через свою территорию гельветских «вооруженных мигрантов». Что, в общем-то, вполне понятно. Из трехсоттысячной маршевой колонны гельветских переселенцев чуть ли не две трети составляли опытные воины, испытанные в многочисленных походах и боях. Гельветам, с поистине фаталистической решимостью разрушившим за собою все мосты, сжегшим свои города и селения, опустошившим покинутые ими земли, не было пути назад. Получив отказ от галлов, союзных германцам Ариовиста, они надеялись теперь получить разрешение на проход через галльские области, союзные Риму. Однако галльские союзники римлян, не желая брать на себя ответственность, переадресовали просьбу гельветов римскому проконсулу, как высшему арбитру.

Гельветы «со товарищи» облюбовали себе под новую область расселения богатые и плодородные земли племени сантонов в юго-восточной Галлии. Но, чтобы попасть туда, им предстояло пройти через римскую Заальпийскую Галлию. Сложившаяся ситуация представлялась «потомку Венеры» довольно-таки критической. Ибо Цезарь мог противопоставить многочисленному «народу-войску» отчаявшихся, готовых победить или умереть гельветов «и иже с ними» всего лишь один-единственный полносоставный легион, поскольку главные силы находившейся под его командованием армии все еще пребывали на зимних квартирах в Аквилее на Адриатике. Путь, которым решило идти племя гельветов, был довольно легко проходимым, без перевалов, лощин и лесистых долин, используя которые, проконсул мог бы попытаться остановить, задержать или хотя бы затруднить продвижение гельветских мигрантов. К тому же в Генаве (нынешней Женеве) через Родан – реку, по которой проходила граница контролируемой Римом территории - был, как нарочно, переброшен прочный мост.

Проконсул обеих Галлий, внимательно и благосклонно выслушав присланных к нему гельветами переговорщиков, испросил себе время на размышление. Правда, не для того, чтобы действительно поразмыслить над их просьбой, а для того, чтобы спешно принять оборонительные меры. Он распорядился немедленно разрушить мост через Родан и приказал воинам своего единственного легиона возвести на протяжении тридцати километров - от устья полноводного Родана до отрогов горного хребта Юры, отделявшего гельветские земли от секванских, – фортификационные сооружения (ров и вал), позволявшие ему даже с наличными силами контролировать оказавшийся под угрозой участок римской государственной границы. В строительстве подобных укреплений римские легионеры, привычные к лопате и кирке не менее, чем к гладию и пилуму, были подлинными мастерами своего дела.

Когда гельветы все-таки попытались под покровом ночи переправиться через реку на паромах из наскоро сколоченных попарно лодок и плотах, они наткнулись на римскую оборонительную линию и были вынуждены отступить под градом пилумов, пущенных в них воинами Десятого легиона. Выстроенная Цезарем линия обороны оказалась очень даже эффективной.

Изрядно получившим по зубам гельветам оставалось только утереться и идти в обход, через перевалы в области секванов. Гельветскому вождю, однако, удалось, вопреки ожиданиям Цезаря, договориться с секванской племенной аристократией. Обстановка продолжала оставаться крайне неблагоприятной (с точки зрения римлян, разумеется). Проконсул совершенно не был заинтересован в том, чтобы гельветы получили доступ в Галлию.

Гай Юлий приказал своему верному легату Лабиену любой ценой удерживать позиции, сам же спешно отбыл в Италию за подкреплениями. Прибыв туда, он не только отозвал с зимних квартир пребывавшие там три легиона, но спешно сформировал еще два новых. Совершив беспрецедентный по скорости передвижения, стремительный «марш-бросок», проконсул во главе своих свежих войск перевалил через Альпы, разгромив по пути несколько горских народностей, попытавшихся преградить ему путь, и прибыл к месту событий как раз вовремя, чтобы сочувственно выслушать горькие жалобы всех своих галльских союзников - эдуев (сильный и богатый народ, ставший впоследствии главной опорой власти римлян над «косматой» Галлией), амбаров и аллоброгов (знакомых нам с уважаемым читателем еще со времен заговора Катилины) на чинимые гельветскими переселенцами насилия и грабежи. Миграция переселявшихся на свою предполагаемую новую родину гельветов вполне могла быть уподоблена нашествие саранчи. Триста тысяч человек плюс кони, тягловый и вьючный скот мигрантов с севера нуждались в ежедневном пропитании – со всеми вытекающими… Цезарь обещал своим галльским союзникам, обобранным, по их словам, гельветами буквально дочиста, а говоря по-нашему - ободранных ими, как липка, военную помощь…в обмен на поставки зерна для своих легионов. Ответ на вопрос, откуда галлы возьмут это зерно, коль скоро их подчистую ограбили гельветы, его, очевидно, не интересовал, в силу явно риторического характера вопроса. Верный своим обязательствам, Гай Юлий напал на арьергард переселяющегося гельветского «народа-войска» при форсировании «вооруженными мигрантами» притока Родана - реки Арара (современной Соны). Если верить анналистам, в ходе этого нападения римлянам удалось истребить или рассеять во все стороны света более четверти гельветского племени (хотя, возможно, грифелем или каламом сообщавших о потерях, нанесенных «дикарям» доблестными «защитниками культуры и цивилизации», античных летописцев, как и во многих других случаях, водил известный принцип «пиши больше, что их, варваров, жалеть»). Лабиен же разгромил столь же отважных, сколь свирепых тигуринов (уже отведавших однажды римских пилумов и гладиев при Гае Марии).

Впрочем, все еще многократно превосходившие римлян по численности гельветы не слишком пали духом даже после этого учиненного им Цезарем кровопускания. Проконсулу же, ввиду по-прежнему сохранявшегося неравенства сил в пользу «вооруженных мигрантов», оставалось только следовать за переселенцами – не совсем по пятам, но в непосредственной близости, на расстоянии всего нескольких римских миль, выжидая подходящего момента для нового нападения. Четыреста кельтских всадников успешно отразили попытку превосходившей их численно вдесятеро римской кавалерии втянуть гельветов в конный бой. Последующая попытка римлян, обойдя гельветов под покровом ночной темноты, навязать «мигрантам», так сказать, «битву в пути», сорвалась из-за ошибочности сведений о местонахождении «варваров», полученных Цезарем от введенного в заблуждение римского разведывательного патруля. Кроме того, у римского войска возникли серьезные проблемы со снабжением, поскольку эдуи, предусмотрительно заручившись военной поддержкой Цезаря, совсем не торопились выполнять свою часть обязательств – своевременно доставлять обещанное ими римлянам зерно.

Перспективы были, таким образом, совсем не радужными для Гая Юлия «и иже с ним». С учетом совершенно очевидного неравенства сил между войсками Цезаря и его противников условия для того, чтобы все-таки рискнуть вступить в генеральное сражение, должны были быть в высшей степени благоприятными. В противном случае… «арриведерчи, Рома»!

Чтобы придать своим требованиям как провианта, так и фуража надлежащий вес, Цезарь, совершенно неожиданно для оказавшихся столь недобросовестными галльских поставщиков того и другого, двинулся на город эдуев Бибракту (расположенный близ современного Отюна во Франции) – и сразу же произошло то, чего он надеялся добиться этим маневром. Гельветы ошибочно расценили маневр Цезаря как отступление и тоже обратились вспять, чтобы напасть на римский арьергард. Настал момент генерального сражения. Цезарю представилась возможность занять со своим войском превосходную позицию на высоком холме, господствовавшим над прилегающей местностью. Силами четырех своих старых легионов он занял склоны холма, на гребне которого окопались новобранцы. Гельветы, оценив сложившуюся обстановку, спешно соорудили укрепление из сцепленных повозок для укрытия своих женщин, детей, стариков, имущества и арьергарда, в то время как главные силы странствующего «народа-войска» вступили в сражение с римлянами.

Дивикон – престарелый вождь племен гельветов – обещал своим соплеменникам, что они прорвут римский боевой порядок без труда, как тоненькую паутину. Воодушевленные этим обещанием, кельтские воины бросились вверх по склону холма, на неприятеля, сомкнув свои щиты наподобие гигантской стены, пробить которую, казалось, не смогла бы никакая в мире сила. Однако первый же слаженный бросок римлянами во врага своих пилумов пришпилил кельтские щиты один к другому, либо сделав щиты слишком тяжелыми для укрывшихся за ними гельветов, либо пригвоздив щиты к рукам державших их перед собой свирепых кельтских ратоборцев. Выкованные из мягкого железа острые наконечники смертоносных римских дротиков, принятых на вооружение при Гае Марии, сгибались в рыболовные крючки, препятствуя извлечению пилумов из пробитых ими щитов. Воины знаменитого Десятого легиона вломились в ряды боевого порядка лишившихся своих щитов гельветов. Пустив в ход гладии и пугионы, контратакующие римляне сломили яростное сопротивление кельтов, которых отбросили, преследуя их по пятам, почти до укрепления из повозок.

Римская контратака замедлилась, когда гельветский арьергард ударил римлянам в тыл. Ободренные этим успехом, главные силы гельветов снова собрались и опять перешли в наступление. Наступил, пожалуй, самый критический момент сражения. И тогда Цезарь – используя тактический прием, ставший с тех пор характерным для всех данных им своим многочисленным неприятелям сражений – ввел в бой свой стоявший в третьей линии резерв – «последний батальон» - что позволило ему снова добиться превосходства над противником. Если верить Плутарху, Цезарь, сойдя с боевого коня, встал в пеший строй своих «контрактников» и лично принял участие в битве.

Однако же исход сражения оставался по-прежнему неясным. Перед лицом укрывшихся в вагенбурге женщин, детей и стариков, как в свое время – кимвры и тевтоны – гельветские воины с мужеством обреченных защищали свою «крепость на колесах» от наседавших римлян. Жестокая сеча продолжалась с полудня до наступления ночи. Но наконец, римляне все-таки завладели кельтской «крепостью на колесах», взяв ее приступом. Все подступы к ней были завалены горами трупов. Только ночная темнота спасла племя гельветов от поголовного истребления. Престарелый Дивикон сумел спасти около сотни тысяч своих воинов, но не свой народ. Женщины, дети (согласно Плутарху, принимавшие участие в защите «вагенбурга» наравне с мужчинами), скот и прочее добро стали добычей римлян (стариков и младенцев они, надо думать, прикончили, как лишних едоков, хотя – кто знает?).

Гельветы ушли на север. Войско Римской «мировой» державы оказалось, однако, настолько ослабленным битвой с воинственными кельтами, что Цезарь не решился их преследовать. Он дал войскам трехдневный отдых и прибег иной мере, направленной на истощение сил его оказавшихся столь стойкими противников. Через гонцов, разосланных вождям всех галльских племен, через чьи земли должны были пройти разбитые проконсулом гельветы, Гай Юлий строго запретил снабжать переселенцев фуражом и провиантом. Это означало для гельветов неминуемую гибель – не от меча, так от голода. Смерти они предпочли безоговорочную капитуляцию.

И тут Гай Юлий Цезарь – пожалуй, впервые в своей жизни - проявил по отношению к сдавшимся на его милость противникам прославившую его имя мягкость, милость к побежденным, неслыханную в описываемую нами мрачную эпоху, полную жестокостей и зверства. Впрочем, при ближайшем рассмотрении, милосердие Цезаря, проявляемое им к побежденным, всякий раз оказывалось умным ходом реалистически мыслящего политика, просто-напросто действующего по принципу наибольшей выгоды, или полезности, и делающего всегда как раз то поразительно простое и необходимое, что нужно делать, вместо того, чтобы руководствоваться в своих действиях традиционными моделями мышления. Короче говоря, Гай Юлий не стал обращать недобитых им гельветов в рабство, но повелел Дивикону возвратиться с остатками своего обескровленного племени на прежние земли гельветов, восстановить разрушенные теми перед началом переселения города и даже приказал соседним народностям снабдить гельветских «возвращенцев» в родную, выжженную (ими же самими) землю, семенным зерном (или, используя терминологию современной сельскохозяйственной науки - посевным фондом) и провизией. Проявленное Цезарем великодушие помогло ему приобрести на будущее верных союзников и послужило залогом того, что земли, покинутые гельветами ради чаемой ими новой родины, не будут заняты германцами, только и ждавшими удобного момента для закрепления и расселения на другом, галльском, берегу полноводного Рена. Таким образом, Цезарь одним махом решил сразу несколько проблем. Он всегда старался действовать не столько силой меча, сколько силой ума, хотя, не колеблясь, пускал в ход и меч (если только это представлялось ему необходимым)…

В общем и целом, можно сказать, что одержать победу над гельветами было очень даже непросто. Но Гай Юлий, проявив готовность к нетрадиционным решениям и недюжинную способность быстро, решительно и без лишних проволочек проводить их в жизнь, сумел преодолеть целый ряд возникших перед ним на пути к победе трудностей. Проявленное Цезарем умение решающим образом способствовало отражению римлянами нашествия гельветов на территории Галлии, не дав ему превратиться в «новое вторжение кимвров и тевтонов» в Италию. Тем не менее, победа была куплена племянником Гая Мария довольно дорогой ценой.

Целый ряд молодых военных трибунов «из штабных» осмелился высказать победоносному «дуксу» свое скромное мнение, что, пожалуй, «хватит играть в войну» и пора, наконец, заняться мирным управлением провинцией. Если бы эти молодые «нобили» знали, что им еще предстоит пережить и испытать под командованием Цезаря, они бы очень удивились!. .

   11. ГАЙ ЮЛИЙ ПРОТИВ «СЕВЕРНЫХ ГИГАНТОВ»

«С этих пор» - если верить Светонию – «он (Цезарь – В. А. ) не упускал ни одного случая для войны, даже для несправедливой или опасной, и первым нападал как на союзные племена, так и на враждебные и дикие, так что сенат однажды даже постановил направить комиссию для расследования положения в Галлии, а некоторые прямо предлагали выдать его неприятелю. Но когда его дела пошли успешно, в его честь назначались благодарственные молебствия чаще и дольше, чем для кого-либо ранее». Известное дело – победителей не судят!

Как уже упоминалось выше, еще задолго до прибытия Цезаря проконсулом в Галлию, в 61 году до Р. Х. , «гееркёниг» свевов, «исполин» Ариовист, во главе сильного, многочисленного войска, включавшего, наряду со свевами, и другие германские народы (всего семь племен), призванный на помощь галлами – противниками эдуев – нанес эдуям сокрушительное поражение в битве при Магетобриге.

По виду расположенного на месте древнего Магетобрига современного французского местечка Муагт де Бруайе на Соне, близ Понтарлье, не скажешь, что там больше двадцати веков тому назад была предпринята первая серьезная попытка германцев закрепиться на территории Галлии. На обоих берегах Соны (которую в древности галлы именовали Сауконной, римляне же - Бригулом или Араром), правого притока древнего Родана, сохранились зримые остатки той грандиозной битвы - бесчисленные монеты, предметы вооружения и прочие древние артефакты.

Поход на гельветов занял у Цезаря гораздо меньше времени, чем ожидалось. Лето – время года, особенно благоприятное для военных предприятий, еще не закончилось. И «потомок Венеры» решил «не расхолаживаться», а с пользой (для себя и Рима) провести оставшиеся летние месяцы.

Гай Юлий обратил свой светлый орлиный взор на германцев – и решил пойти войной на северных «мигрантов».

В данном случае не могло быть и речи о необходимости защитить границы Римской державы от вторжения очередных «варваров». Военный предводитель свевов «со товарищи» Ариовист, с которым теперешний проконсул Цезарь еще сравнительно недавно, в качестве римского консула, поддерживал вполне сердечные, дружеские контакты, с которым он заключил союзный договор, которого признал царем и которому присвоил почетное звание «друга и союзника римского народа», пребывал за пределами территории, находившейся под римским управлением. Призванный, как уже говорилось выше, на подмогу одними кельтскими племенами (как, впоследствии, другой вождь воинственных суровых северян, «наш» варяг Рюрик – славянами и угрофиннами), намеренными, с его помощью, решить в свою пользу давний кровавый конфликт с другими кельтскими племенами, Ариовист воспользовался представившейся ему, после разгрома им эдуев в 61 году при Магетобриге, возможностью создать в Галлии свою зону влияния (прямо-таки по римскому образцу и, скорее всего, взяв пример с римлян). В ходе своих переговоров с Цезарем свевский царь (официально признанный таковым «римским сенатом и народом») ясно дал понять «потомку Венеры», что считает себя совершенно равноправным партнером римского проконсула, и что ему «удивительно, какое дело Цезарю и вообще римскому народу до его (части – В. А. ) Галлии, которую он победил войной». А в ходе очередного раунда переговоров царь свевов заявил, что «если он сам не предписывает римскому народу способов осуществления его (римского народа – В. А. ) права (взимать дань с подчиненной Риму части Галлии – В. А. ), то и римский народ не должен мешать ему пользоваться своим законным правом» (взимать дань с части Галлии, подчиненной свевам – В. А)». («Записки о галльской войне»).

Эта свободная и неприкрашенная манера «дерзкого германского дикаря» вести переговоры с «цивилизованными людьми» настолько возмутила высокомерного представителя Римской «мировой» державы, что он впоследствии даже не поленился слово в слово воспроизвести ответы Ариовиста в своих военных записках. И вот что представляется при чтении «Записок» Цезаря прямо-таки забавным. «Просвещенному» Гаю Юлию явно и в голову не приходит, что кто-то из «цивилизованных людей» может счесть аргументы Ариовиста разумными, логичными, весомыми и убедительными. Не будь это так, разве стал бы «потомок Венеры» воспроизводить их в своих «Записках», как образцы варварской неотесанности, «наглости и высокомерия»?

«. . . он (Цезарь - В. А. ) понимал, что для римского народа представляет большую опасность развивающаяся у германцев привычка переходить через Рейн (тогдашний Рен – В. А. ) и массами селиться в Галлии: понятно, что эти дикие варвары после захвата всей Галлии не удержатся – по примеру кимбров (кимвров - В. А. ) и тевтонов – от перехода в Провинцию (современную южнофранцузскую область Прованс - В. А. ) и оттуда (то есть с запада - В. А. ) в Италию, тем более что секванов отделяет от нашей (римской – В. А. ) Провинции только река Родан. Все это, по мнению Цезаря, необходимо было как можно скорее предупредить. Но и сам Ариовист успел проникнуться таким высокомерием и наглостью, что долее терпеть такое его поведение не представлялось возможным» («Записки о галльской войне»).

Между тем, преследуя гельветов, римляне настолько увлеклись преследованием, что оказались в зоне влияния германского царя, который, впрочем, поначалу должен был даже испытывать к римлянам чувство благодарности. Ведь именно римские легионы своей победой над гельветами избавили Ариовиста от необходимости самому сражаться с этими гельветами - как в его, Ариовиста, собственных интересах, так и в интересах его галльских союзников. Благодарный римлянам, сделавшим за него всю работу, царь свевов даже и не думал призывать своих осевших в Галлии германцев к оружию и потому не ожидал от римлян никаких враждебных действий. Да и сам старался не давать римлянам ни малейшего повода обвинить его в каких-либо враждебных действиях по отношению к ним.

Однако, хотя у римлян и не было никакого повода враждовать с Ариовистом, Цезарь, недолго думая, позаботился о создании такого повода. Римляне в подобных случаях особенно не «заморачивались», не стесняясь валить все с больной головы на здоровую. Гай Юлий позаботился о вручении ему представителями галльских племен, якобы обеспокоенных прямой или косвенной угрозой нападения на них Ариовиста – жестокого и немилосердного угнетателя покоренной им части Галлии, жалобы со слезной мольбой оказать им помощь в отражении этой угрозы. Стоит ли удивляться тому, что милосердный Цезарь, внимательно и сочувственно выслушав смиренно припавших к его ногам просителей, отер, так сказать, слезы с их заплаканных очей и великодушно заверил припавших к его ногам галлов в своей бескорыстной поддержке? Вступиться за добрых и слабых, обиженных злыми и сильными– благородное, святое и богоугодное дело! Отзывчивые и неравнодушные к чужому горю, неизменно добродетельные римляне на протяжении всей своей славной истории «от основания Города» ничем другим, похоже, и не занимались. И потому Гай Юлий без малейших колебаний направил в ставку Ариовиста посольство, предъявившее царю свевов требования, принятие которых означало бы для того отказ от плодов всех успехов, достигнутых вождем германцев в Галлии.

В то время как Цезарь всячески затягивал дипломатические переговоры с предводителем суровых северян, царь свевов начал спешно собирать свои дислоцированные по эту сторону Рена вооруженные силы, и формировать на правом берегу Рена вспомогательный воинский контингент, чтобы наверняка устоять в надвигающемся вооруженном конфликте с Гаем Юлием. Хитроумному, как Одиссей (именуемый римлянами Улиссом), Юлию Цезарю только того и было надо. Спешными маршами проконсул повел свои легионы на Весонтион (современный Безансон) – столицу области секванов – и в мгновение ока занял этот город, опоясанный почти как по циркулю, рекой Дубисом (именуемой ныне, по-французски, Ду), и потому почти что неприступный, полный всякого рода военных припасов, под предлогом защиты Весонтиона от, якобы, угрожающего захватить его Ариовиста.

Поступок Цезаря был столь же гениальным (в стратегическом и политическом отношении) сколь и бесстыдным (чисто по-человечески), поскольку город Весонтион располагался не на подконтрольной Риму галльской территории, а в независимой, свободной (как от свевов, так и от римлян) части Галлии, где римлянам совершенно нечего было делать (тем более, что жители Весонтиона их о помощи не просили). Сделав Весонтион опорной и исходной базой для всех своих дальнейших военных операций, Цезарь фактически оккупировал область проживания свободных кельтов. Кроме всего прочего, сильно укрепленный город сыграл ключевую роль в последующем подчинении римлянами галльских племен, еще не плативших им дань. В качестве главной опорной базы линии Родан-Арар-Дубис, Весонтион, этот «ключ к длинноволосой Галлии», обеспечивал проконсулу возможность господствовать как над своим «галльским тылом», так и над дорогами, необходимыми римлянам для совершения походов на еще непокоренные галльские земли, проведения «сынами Ромула» как наступательных, так и оборонительных операций. В общем, Весонтион имел неоценимое со всех точек зрения значение для обеспечения власти римлян над всей Галлией.

Но в то время, как римляне, овладев Весонтионом, занялись его дальнейшим укреплением и переустройством в соответствии со своими целями и нуждами, их лагерь оказался вдруг (видимо, совершенно неожиданно для Цезаря) охвачен приступом повального психоза, вызванного страхом перед предстоящим столкновением с «суровыми северянами» Ариовиста. Секванские «гостеприимцы» римлян и прибывавшие в Весонтион из занятых свевами галльских земель разъезжие торговцы, не скупились на полные всяческих ужасов байки о германских «северных гигантах», вот уже на протяжении четырнадцати лет не имеющих, якобы, крыши над головой, и ночующих, во главе с самим Ариовистом, в древесных дуплах, утоляя постоянно терзающие их голод и жажду горячей медвежьей кровью. Говорили, что иные германцы идут в бой с голым торсом, а то и совсем нагие, либо одетые лишь в медвежьи или волчьи шкуры (впоследствии, в эпоху викингов, таких именовали бы «берсерками» и «ульфхединами»). Эти «прошедшие огонь, воду и медные трубы» суровые северяне якобы с самого рождения не расстаются с оружием, хотя в применении оружия им нет особой нужды. Ведь германцы обладают столь огромной физической силой, что способны голыми руками без труда передушить римских легионеров, как котят. Мало того! Грозная внешность и дикий блеск светлых глаз этих «воинов-зверей» способны сами по себе обратить в бегство целое вражеское войско! Наибольший ужас вселяла в охваченных паникой римлян именно байка о «непреодолимо остром», невыносимом даже для отважных галлов, светлом взоре «северных гигантов». Пришедшие в Галлию с юга «сыны Энея и Ромула», в большинстве своем темноглазые – исключения, вроде Суллы и Цезаря[13], лишь подтверждали правило – очевидно, были потрясены тем, что у простых смертных людей могут быть светлые глаза, видимо, делая из этого поразительного факта вывод, что германцы – не простые смертные. (а, по меньшей мере - полубоги). Да разве могут они, простые смертные римляне, бороться с ними – этими светлоглазыми полубогами, пришедшими с Севера?

Говоря откровенно, весьма соблазнительной автору настоящего правдивого повествования представлялась пришедшая ему на ум при чтении «Записок о галльской войне» Гая Юлия мысль, что все эти «страшилки» намеренно распространялись среди римлян (да и среди галлов) «засланными казачками», сиречь агентами Ариовиста. Но никаких мало-мальски веских подтверждений этой мысли автор не нашел…

Так или иначе, устрашенные слухами о полубогах-германцах, знатные молодые «нобили», пошедшие служить в «доблестных рядах» военными трибунами ради возможности покрасоваться перед «светскими львицами» Града на Тибре в шлемах с пышными султанами и разукрашенных доспехах, получить причитающуюся им долю военной добычи, а по возвращении к родным пенатам – теплое местечко на «гражданке», с перспективой стать эдилами, квесторами, преторами, а там, глядишь - и консулами, стали один за другим являться к Гаю Юлию, прося его, под самыми разными (нередко – совершенно смехотворными) предлогами, об отпуске в горячо любимое ими Отечество. Цезарь со свойственным ему едким сарказмом подчеркнул в своих «Записках», что «везде во всем лагере составлялись завещания». Не зря говорится, что «рыба гниет с головы», а «дурные примеры – заразительны». Дело дошло до того, что встревоженные центурионы доложили о вероятности отказа воинов выполнять приказы из страха перед «северными гигантами», в случае боевого соприкосновения с германскими «полубогами».

«Страх обнаружился сначала у военных трибунов, начальников (отельных вспомогательных – В. А. ) отрядов (префектов - В. А. ) и других, которые не имели большого опыта в военном деле и последовали из Рима за Цезарем только ради дружбы с ним. Последние под разными предлогами стали просить у него позволения уехать в отпуск по неотложным делам; лишь некоторые оставались из стыда, не желая навлечь на себя подозрение в трусости. Но они не могли изменить выражение лица, а подчас и удержаться от слез: забиваясь в свои палатки, они либо в одиночестве жаловались на свою судьбу, либо скорбели с друзьями об общей опасности <…>. Трусливые возгласы молодежи стали мало-помалу производить сильное впечатление даже на очень опытных в лагерной службе людей: на солдат, центурионов, начальников конницы. Те из них, которые хотели казаться менее трусливыми, говорили, что они боятся не врага, но трудных перевалов и обширных лесов, отделяющих римлян от Ариовиста, и что опасаются также за правильность подвоза провианта. Некоторые даже заявили Цезарю, что солдаты не послушаются его приказа сняться с лагеря и двинуться на врага и из страха не двинутся» («Записки о галльской войне»).

Данный отрывок из «Записок» Цезаря пользуется особенно широкой известностью, причем по двум причинам. Во-первых, потому, что Цезарь, сам – римский «нобиль», «оптимат», аристократ до мозга костей, потомок древнеримских царей и даже богини Венеры, подверг в нем весьма нелицеприятной критике «золотую» молодежь «Вечного Града» на Тибре, спешно просящуюся в отпуск, в преддверии серьезной схватки с «с северными гигантами». Во-вторых, потому, что данный отрывок наглядно демонстрирует нам феномен переселений народов в Европе, в которой между народами еще отсутствовало чувство общности. Хорошо знакомая римлянам еще со времен Гая Мария тевтонская ярость, или «тевтонское бешенство», «фурор тевтоникус», загадочные качества германских «войсковых царей» и ясновидящих пророчиц – обо всем этом римские легионеры узнали, расспрашивая о надвигающихся «варварах» купцов, для которых древняя Европа, несмотря на свои болотные топи и лесные дебри, очевидно, не имела границ. И страху перед светлоглазыми германцами, отраженному в процитированных автором настоящего правдивого повествования строчках из первой книги «Записок о галльской войне», страху, вызвавшему к жизни все бесчисленные «черные легенды», складываемые впоследствии, на протяжении столетий, вокруг древних германцев и происшедших от них народов, не суждено было исчезнуть…

Справедливости ради, следует заметить, что дело было не только в «черных легендах». Германцы и в самом деле были отменными воинами. Тацит описывает их в своей «Германии» в следующих выражениях:

«Редко кто (из германцев – В. А. ) пользуется мечами и пиками больших размеров (такую длинную пику сами германцы называли «гер»; по одной из версий сам этноним «германцы», «гер-маны», означает «мужи с пиками» – В. А. ); они имеют при себе копья, или, как сами называют их на своем языке, фрамеи, с узкими и короткими наконечниками, однако настолько острыми и удобными в бою, что тем же оружием, в зависимости от обстоятельств, они сражаются как издали, так и в рукопашной схватке. И всадник также довольствуется щитом и фрамеей, тогда как пешие, кроме того, мечут дротики, которых у каждого несколько, и они бросают их поразительно далеко, совсем нагие или прикрытые только легким плащом (либо звериной шкурой – В. А. ). У них не заметно ни малейшего стремления щегольнуть убранством (в отличие от кимврских конников, в описании Полибия – В. А. ), и только щиты они разрисовывают яркими красками. Лишь у некоторых панцири, только у одного-другого металлический или кожаный шлем. Их они не отличаются ни красотой, ни резвостью (в этом сведения, приводимые Тацитом, вполне согласуются со сведениями Цезаря – В. А. ). И их не обучают делать повороты в любую сторон, как это принято у нас: их гонят либо прямо вперед, либо с уклоном вправо, образуя настолько замкнутый круг, чтобы ни один всадник не оказался последним <…> Боевой порядок они строят клиньями. Податься назад, чтобы затем снова броситься на врага, считается у них военной сметливостью, а не следствием страха. Тела своих (павших на поле брани – В. А. ) они уносят с собой, даже потерпев поражение. Бросить щит – величайший позор, и подвергающемуся такому бесчестью возбраняется присутствовать на священнодействиях и появляться в народном собрании…».

Как бы то ни было, Цезарь, выведенный из себя малодушием своих подчиненных, обратился к ним с гневной речью, построенной по всем правилам ораторского искусства. Причем Гай Юлий – опытный оратор - не преминул, памятуя о бесчисленных речах, произносимых им в бытность партийным лидером «популяров» на площадях «Вечного Города», подчеркнуть в своей речи, обращенной к войскам, что он - ничуть не менее искусный полководец, чем его блаженной памяти дядя Марий, победитель других германцев - кимвров и тевтонов. Племянник Мария заявил, что, если войско откажет ему в повиновении, он вполне обойдется услугами одного только lеgio Dеcima - Десятого легиона, объявленного Цезарем своей «лейб-гвардией».

Пламенная речь, обращенная Цезарем к своему войску, не осталась воинами не услышанной и произвела на них глубокое впечатление. Растроганные прямо-таки до слез, центурионы Десятого легиона в прочувствованных выражениях поблагодарили Цезаря за оказанную им высочайшую честь и право умереть за него, их любимого вождя и полководца. Захваченное их порывом, все римское войско также заявило о своей готовности сразиться с германцами не на жизнь, а на смерть. На заре следующего дня красноречивый проконсул, воспользовавшись приподнятым настроением своих легионеров, выступил в поход на свевского «царя и друга римского народа». После семидневного марша римское войско заняло позиции на расстоянии менее чем сорока километров от вражьего стана. Цезарь не давал ни малейшей передышки никому – ни самому себе, ни своим воинам, ни своему противнику.

Ариовист уже успел стянуть и сжать в кулак своих германцев, расселенных на галльском берегу Рена (числом до ста двадцати тысяч человек - при том, что в свое время свевский царь привел с собой в Галлию всего пятнадцать тысяч воинов!) , однако его воины, ожидавшие приказов царя свевов на противоположном, германском, берегу, еще не переправились через Рен. В ожидании их переправы Ариовист попытался выиграть время и попросил предводителя римлян о «встрече на высшем уровне» (или, говоря «по-новорусски» - «саммите»), хотя уже не могло быть ни малейших сомнений в неизбежности вооруженного столкновения. На «саммите» с представителем Римской «мировой» державы Ариовист, владевший галльским и латинским языком ничуть не хуже, чем своим родным германским – свевским, еще раз подчеркнул свой полный суверенитет. Свевский царь по-прежнему считал себя правым в споре, вполне резонно указывая Цезарю на то, что германцы покорили северную Галлию на тех же основаниях, что римляне – Галлию южную. Но он, Ариовист, хоть и пришедший в Галлию первым, великодушно обещал не вмешиваться в дела южной, римской, Галлии, если римляне, пришедшие вторыми, откажутся от вмешательства в дела Галлии северной, германской. Ибо он, царь свевов, в своем праве. Он действует по обычаю войны и ведет честную игру, римлян же - при всем уважении – никто из галлов не просил брать на себя роль неких арбитров, «высших судей».

В общем, этот, очередной, раунд римско-германских «переговоров на высшем уровне» оказался таким же безрезультатным и бесплодным, как и все последующие. Ариовист, решив продемонстрировать римлянам военную мощь свевов, приказал своему воинству продефилировать в полном составе мимо лагеря Цезаря, а после этого - укрыться в «вагенбурге». Было совершенно ясно, что главное для царя свевов – выиграть время, а главное для Цезаря – навязать германскому вождю сражение до подхода к тому подкреплений из-за Рена. Пять дней подряд римское войско выходило в полном боевом составе из своего укрепленного лагеря в поле, вызывая неприятеля на бой. Но Ариовист не покидал своей «крепости на колесах». Это было самым умным, что вождь «северных гигантов» мог сделать в сложившейся обстановке. Ибо, во-первых, он все еще ждал подхода подкреплений из-за Рена. А во-вторых, Ариовисту было хорошо известно (видимо, через лазутчиков), что провианта у легионеров Цезаря в обрез, что секваны и эдуи странным образом мешкают с подвозом римлянам обещанного продовольствия.

К тому же римляне узнали от взятых ими «языков» о предсказании свевских жриц-прорицательниц, согласно которому боги не даруют германцам победы, если те вступят в битву до наступления следующего новолуния.

Наконец, Цезарю удалось хитростью выманить осторожных, несмотря на всю свою отвагу, свевов из их «крепости на колесах» в чисто поле.

Точное место судьбоносной битвы Гая Юлия с Ариовистом не установлено до сих пор. Скорее всего, она произошла под стенами современного французского города Бельфора (много раз в своей истории служившего яблоком раздора между враждующими силами и великими державами), откуда до сих пор грозно взирает на мир царственный лев – памятник французскому гарнизону, героически противостоявшему осаждавшим город немцам в годы Франко-прусской войны (1870-1871), в сентябрьский день 58 года до Р. Х.

Сражение было выиграно римлянами – не в последнюю очередь благодаря ответственным и решительным действиям Публия Красса (молодого сына победителя Спартака, члена Триумвирата и щедрого спонсора Цезаря - Марка Лициния Красса). Римляне преследовали разбитых наголову германцев до самого Рена. Утверждают, что воины проконсула убили в тот кровавый день восемьдесят тысяч «северных гигантов» (что их, варваров, жалеть!) и пленили, то есть обратили в рабство, еще двадцать тысяч. Резня была ужасной, конница беспощадно истребляла беглецов, уцелевшие тонули в реке, покрасневшей от крови убитых и раненых. При известии о разгроме Ариовиста, шедшие к нему на помощь свежие германские войска обратились вспять. Враждебные свевам «варварские» племена, с которыми Цезарь своевременно установил контакты, пустили отступающим еще немало крови…

Впрочем, предоставим слово самому Гаю Юлию:

«Все свое войско они (германцы Ариовиста - В. А. ) окружили повозками и телегами, чтобы не оставалось никакой надежды на бегство. На них они посадили женщин, которые простирали руки к уходившим в бой и со слезами молили их не предавать их в рабство римлянам.
Цезарь назначил командирами отдельных легионов легатов и квестора (одного из помощников консула - В. А. ), чтобы каждый солдат имел в их лице свидетелей своей храбрости, а сам начал сражение на правом фланге, так как заметил, что именно здесь неприятели всего слабее. Наши по данному сигналу атаковали врага с таким пылом и со своей стороны враги так внезапно и быстро бросились вперед, что ни те, ни другие не успели пустить друг в друга копий. Отбросив их, обнажили мечи, и начался рукопашный бой. Но германцы, по своему обыкновению, быстро выстроились фалангой (то есть тесно сомкнутым боевым порядком - В. А. ) и приняли направленные на них римские мечи. Из наших солдат оказалось немало таких, которые бросались на фалангу, руками оттягивали щиты и наносили сверху раны врагам. В то время как левый фланг неприятелей был разбит и обращен в бегство, их правый фланг своим численным превосходством сильно теснил наших. Это заметил начальник конницы (лат. magistеr еquitum - В. А. ) молодой П(ублий – В. А. ) Красс, который был менее занят, чем находившиеся в бою, и двинул в подкрепление нашему теснимому флангу третью (резервную) линию <…>. Благодаря этому сражение возобновилось. Все враги обратились в бегство и прекратили его только тогда, когда достигли реки Рейна приблизительно в пятидесяти милях отсюда».

Эти сведения, приводимые столь опытным и образованным полководцем, как Гай Юлий Цезарь, что им можно доверять, полностью опровергают распространенное по сей день мнение, согласно которому сражение войск римского проконсула Галлии со свевами Ариовиста разыгралось в районе Мюлуза (по-немецки - Мюльгаузена) или на территории между Мюлузом и Селестой (по-немецки - Шлеттштадтом) в современном Эльзасе. Пятьдесят римских миль равны семидесяти пяти километрам. И даже с учетом того, что Цезарь пишет о «ПРИБЛИЗИТЕЛЬНО (выделено нами – В. А. ) пятидесяти милях», ясно, что он не мог иметь в виду восемнадцать километров, отделяющие Мюлуз от Рейна. Аналогичные дистанции разделяют и предполагаемые места сражения Цезаря с Ариовистом, расположенные между Мюлузом и Селестой. Как в узкой долине реки Фехта, впадающего в Рейн близ современного Кольмара, так и в долине другой реки - Льепврета, ведущей к Селесте, негде было бы развернуться римской и германской армиям (общей численностью около пятидесяти тысяч человек, не считая обоза). Скорее всего (как предполагал еще император французов Наполеон I Бонапарт) судьба Ариовиста «со товарищи» решилась близ современного Бельфора, у горного прохода между Вогезами и Юрой, именуемого в немецкой традиции «Вратами народов», а во французской – «Бургундскими вратами».

«Там (на берегу Рена-Рейна – В. А. ) лишь очень немногие (германцы – В. А. ), в надежде на свою силу, попытались переплыть на другой берег или же спаслись на лодках, которые нашлись там. В числе их был и Ариовист, который нашел маленькое судно и на нем спасся бегством; всех остальных наша конница догнала и перебила. У Ариовиста (вскоре скончавшегося, уже на германской территории, от полученных в битве с «потомком Венеры» ранений - В. А. ) было две жены (! – В. А. ), одна из племени свебов, которую он взял с собой из дому, а другая норийка (то есть не германка, а кельтка из области Норик – В. А. ), сестра царя Воккиона, который прислал ее в Галлию, где Ариовист и женился на ней. Обе они во время бегства погибли. Было и две дочери: одна из них была убита, другая взята в плен <…>. Когда известие об этом сражении проникло за Рейн, то уже достигшие его берегов свебы начали возвращаться на родину. Воспользовавшись их паникой, на них напали убии, жившие ближе других к Рейну, и многих из них перебили». («Записки о галльской войне»).

Для справки: с тех пор убии, считавшиеся (в частности, самим Гаем Юлием Цезарем), «цивилизованными германцами», за звонкое римское золото предоставляли в распоряжение армии «Вечного Рима» отряды своей легковооруженной кавалерии (именуемой Цезарем в своих записках «нашей конницей»). Союзнические отношения племени убиев с римлянами привели к ряду конфликтов между убиями и соседствовавшими с ними другими, менее «цивилизованными», с римской точки зрения, германскими племенами. Но это так, к слову…

Нам, увы, неизвестно, насколько возрадовались (и возрадовались ли вообще) осчастливленные Цезарем галлы своему долгожданному избавлению благородными и великодушными римлянами от «гнета власти роковой» германского тирана. Очень скоро им, однако, предстояло познать истинную цену римского заступничества и покровительства…

Как бы то ни было, за одно лето кровавого 58 года Гай Юлий умудрился одержать в двух «битвах народов» две решающие победы над врагами Римской «мировой» державы. Теперь победоносный император мог со спокойным сердцем отвести свои победоносные войска на зимние квартиры, расположенные в области секванов. Отныне река Рен стала границей между Римской республикой и германским… «неизвестно чем».

   12. ИСТРЕБЛЕНИЕ НАРОДОВ

Согласно «Запискам» Цезаря, он всю зиму мирно управлял своими провинциями – Цизальпийской, Трансальпийской и Нарбонской Галлиями, а также (добавим от себя) несомненно, занимался транспортировкой золота и рабов в Италию (хотя об этой транспортировке Цезарь не упоминает). О каких-либо иных занятиях Гая Юлия в ту зиму автору настоящего правдивого повествования, к сожалению, не известно. Зимой в описываемую эпоху войн обычно не вели, и потому легионы пребывали на зимних квартирах. Проконсул поспешил набрать еще два легиона из галльских уроженцев. Теперь под его командованием было уже восемь легионов. Весной Гай Юлий снова двинулся на север.

Ведь в Галлии оставалось еще немало народностей, не желавших терпеть на своей шее римское ярмо. Цезарь применяет к ним в своих «фронтовых сводках» собирательное название «белги», или «бельги»[14]. Причем не без причины подчеркивает в столь часто цитируемых позднейшими авторами первых предложениях «Записок о галльской войне», в которых перечисляет племена, населяющие Галлию, что «самые храбрые из них – бельги, так как они живут дальше всех других от (римской – В. А. ) Провинции с ее культурной и просвещенной жизнью; кроме того, у них крайне редко бывают купцы, особенно с такими вещами, которые влекут за собою изнеженность духа; наконец, они живут в ближайшем соседстве с зарейнскими германцами, с которыми ведут непрерывные войны. »

После «умиротворения» племен суэссионов, (суессионов или свессионов[15] , которых порой причисляют к бельгам), белловаков и амбианов – частью вследствие измены, розни и отсутствия единства между «варварами», частью – вследствие быстрых и оперативных действий римского «дукса» (в большинстве случаев от «умиротворенных» Цезарем племен мало что осталось - ведь, как не без одобрения подчеркивает Плу тарх, проконсу л «у чинил такую рез ню, что болота и глу бо кие реки, зава лен ные мно же ст вом тру пов, ста ли лег ко про хо ди мы ми для рим лян»), римский агрессор выступил в поход на нервиев – еще не покоренных, гордых галлов, ревниво оберегавших свои племенные традиции, не допускавших ввоза в свою область никаких товаров извне и считавших позором даже вступление в переговоры с чужеземными правителями. Сражению Цезаря с нервиями суждено было стать самым кровопролитным из всех данных им неприятелям сражений. Его победа в нем (да и сама жизнь Гая Юлия) висела буквально на волоске…

Вся область нервиев была покрыта почти непроходимыми дремучими лесами. А в местности, свободной от лесов – нерукотворных препятствий -, нервии воздвигли в препятствия рукотворные – засеки, препятствовавшие вторжению конных орд соседних племен или, по крайней мере, замедлявшие таковые. Мало того! Сооруженные нервиями засеки затрудняли не только продвижение вторгающихся в область проживания нервиев вражеских войск, но и проведение разведывательных рейдов. И потому Гай Юлий Цезарь, принявший решение расположиться со своими легионами и авксилиями лагерем на высоком берег реки Сабиса (современной Самбры), не подозревал о том, что в лесах на противоположном берегу скрывается целое многочисленное неприятельское войско, сжатое в кулак для нанесения внезапного удара по римским агрессорам.

Предводитель бельгов – военный вождь Бодуагнат – воспользовался отсутствием у противника сведений о местонахождении армии галлов. Объединенные под его предводительством галльские племена нервиев, атребатов и виромандуев, форсировав реку Сабис вплавь, нанесли столь же молниеносный, сколь и сокрушительный удар по римской коннице, прикрывавшей строительство легионерами Цезаря лагеря, в тот самый момент, когда обоз войска Цезаря появился, под прикрытием двух его новых легионов, на гребне холма. Атака галлов была столь стремительной, их натиск был столь сильным, римская конница была обращена в бегство столь быстро, что передовые всадники бельгов смогли ворваться в возводимый римлянами лагерь одновременно со спасающимися бегством «ромулидами» и напасть на легионеров, занятых шанцевыми работами.

Оказываться в подобной ситуации еще никогда не приходилось ни самому «потомку Венеры», ни его захваченным бельгами «и иже с ними» врасплох легионерам, совершенно не ожидавшим нападения, находившимся вне строя, по большей части – безоружным, расставлявшим палатки, короче говоря, занятым чем угодно, но только не готовым к бою. Ошеломленный нападением не меньше своих «контрактников», Цезарь тоже был не в состоянии с ходу организовать оборону. Бельги «со товарищи» просто не дали римском «дуксу» времени для отдачи необходимых приказаний в должной последовательности. Тем не менее, оказалось, что суровая муштра и железная дисциплина римской профессиональной армии в сочетании с чувством ответственности командного состава войска Цезаря, в первую очередь - примипилов и других центурионов, выслужившихся из нижних чинов – принесли свои плоды в этот в высшей степени критический момент.

Центурионы воткнули в землю заостренные нижние концы – «подтоки» - древков боевых значков, приказав приведенным внезапным нападением в смятение легионерам собраться, стянуться к знаменам (которые потому и были названы «стягами», что вокруг них стягивались, образуя одно целое, воины). И каждый легионер поспешил занять свое место в «суровом солдатском строю» там, где в данный момент находился, вне зависимости от того, присоединялся ли он к своему или к чужому подразделению. Многие из спешивших встать в строй «контрактников» не имели при себе никаких доспехов и никакого иного оружия, кроме гладиев (и, надо думать, пугионов), но это в сложившейся критической ситуации значения не имело. Тем временем бойцы, оказавшиеся на переднем крае, уже вступили в бой. Всякое другое войско, кроме римского войска Гая Юлия, вне всякого сомнения, было бы охвачено паникой и обратилось бы в «гиблое бегство» (используя выражение Эсхила из трагедии «Персы») из недостроенного лагеря. А вот «контрактники» Цезаря быстро сформировались в центурии, манипулы, когорты, легионы.

Вокруг Цезаря, отдававшего, с высоко воздетыми руками, самые необходимые приказы с высоты конской спины, «ряды свои сомкнули» (как писал «наше всё» Александр Сергеевич Пушкин в поэме «Полтава») Десятый и Девятый легионы. Между тем, хладнокровный в любой ситуации Тит Лабиен на левом фланге уже успел оттеснить атребатов обратно к реке. Сражение разгоралось.

Военная Фортуна, как известно, переменчива. Вот она и колебалась, отдавая предпочтение то одному, то другому противнику. Вследствие незнания Цезарем местности и отсутствия связи между отдельными легионами проконсулу было очень нелегко держать «битвы поле роковое» (как писал тот же Пушкин в той же «Полтаве») в своем поле зрения. Правое крыло римлян с трудом сдерживало неистовый натиск галлов под предводительством самого Бодуагната, отрезавшего Седьмой и Двенадцатый легионы от центра римского войска, обратившего римскую конницу в бегство и все туже стягивавшего кольцо вокруг немалой части армии Цезаря, отрезанной от своих. Треверы (конные авксилиарии-германцы[16]), решившие, что «все пропало», покинули поле сражения, сообщая по дороге всем и каждому, что римляне разбиты и уничтожены.

В действительности же все было совсем иначе. Выдающаяся личность и незаурядная харизма императора смогли возродить боевой дух же наполовину истекшего кровью легиона. Проконсул (не успевший впопыхах ни вооружиться, ни надеть доспехи) приказал подать себе щит, быстро занял место в первом ряду (как и в битве с гельветами), громким голосом называя центурионов по имени, ободряя легионеров, приказав увеличить промежутки между легионерами своих когорт, чтобы слишком тесный строй не мешал воинам орудовать мечами. Отвага Цезаря и его сила внушения в тот день творили подлинные чудеса. Ему удалось обеспечить выход из «котла» двух окруженных галлами легионов. Проконсул руководил сопротивлением до тех пор, пока Лабиен, верно оценивший обстановку с вершины холма, не направил на помощь своему изнемогавшему под неприятельским напором «дуксу» Десятый легион. Почти одновременно на поле битвы появились два свежих легиона, шедших в арьергарде. Их своевременный подход окончательно склонил Фортуну на сторону римлян.

Теперь в окружении оказались уже не римляне, а нервии. Они дрались, как настоящие герои, образуя своими телами «живую крепость», долго сопротивлявшуюся разъяренным до полного озверения римским «контрактникам». Нервии в полном смысле слова умирали, но не сдавались, продолжая сражаться на целых «горах кровавых тел» (используя выражение Михаила Юрьевича Лермонтова из его поэмы «Бородино», не менее прославленной, чем пушкинская «Полтава»). Израсходовав свои метательные копья, изломав мечи о римские шлемы, щиты и доспехи, бросив свои собственные, исколотые и изрубленные «ромулидами» щиты, нервии бросались на римлян, как дикие звери, пуская в ход последнее, оставшееся у них, данное им природой оружие - ногти и зубы…

Согласно Цезарю, «битва окончилась почти полным уничтожением всего племени и даже имени нервиев». Их было шестьдесят тысяч – воинов-мужчин, женщин и детей. Историк-победитель сухо и бесстрастно сообщает современникам и всем последующим поколениям читателей его «Записок», включая и нас многогрешных, что из этого немалого числа уцелело «едва-едва» пятьсот. «Милосердный» Цезарь приказал их пощадить.

Вообще же в той «битве народов» римляне пленных не брали. Это была битва не на жизнь, а на смерть, смертный бой, в полном смысле этого слова. А выражаясь современным языком - народность нервиев «зачистили под ноль» (если, конечно, верить цифрам, приведенным Цезарем)…

Арьергард объединенного бельгийского войска, состоявший из адуатуков, не поспевший сражению, повернувший назад и попытавшийся отсидеться за стенами сильно укрепленного – природой и людьми - города, был осажден римлянами и принужден к капитуляции. В отношении адуатуков, проявивших похвальную (с римской точки зрения) покорность, сдавшись на милость победителя, этот победитель проявил к ним эту милость. как сказано в «Записках»: «Цезарь приказал всю военную добычу с этого города продать с аукциона. Число проданных жителей, о котором ему было доложено покупщиками (то есть работорговцами – В. А. ), было пятьдесят три тысячи человек».

Коль скоро эту цифру приводит сам Цезарь, в ее достоверности, как думается автору настоящей книги, нет причин особо сомневаться. Ведь Цезарь, как рачительный хозяин и экономист (хоть и не научившийся соизмерять свои доходы и расходы), был в своих подсчетах (и коммерческих расчетах) неизменно скрупулезно точен.

Между тем в далеком Риме обстановка складывалась не слишком-то благоприятно для «потомка Венеры».

   13. «ТРЕХГЛАВОЕ ЧУДИЩЕ»

Это едкое и меткое прозвище (содержавшее явный намек на чудовищного трехглавого пса Цербера, или Кербера – стража подземного, адского царства из греко-римской мифологии) триумвират получил от острого на язык Марка Туллия Цицерона, возвращенного из изгнания в Рим по просьбе Помпея, чьим приверженцем всегда был «Отец Отечества», с согласия Цезаря. При возвращении Цицерона в Италию в некоторых муниципиях, через которые он проезжал по пути в Рим, в честь оратора были организованы прямо-таки триумфальные торжества (надо думать, послужившие Марку Туллию, так и не удостоившемуся настоящего триумфа за «победу» над злосчастным Катилиной, некоторым, пусть даже слабым, утешением,). Впрочем, эти торжества были не столько свидетельством любви сограждан к Цицерону, сколько свидетельством их нелюбви к правящей властной группировке во главе с «тремя мужами» - Крассом, Помпеем и Цезарем.

Первая «голова» трехглавого чудовища – Красс - вел себя спокойно, пока его финансы были в порядке. А вот шаги, предпринятые второй его «головой» Помпеем -, оказались не слишком удачными и способствовали заметному укреплению позиций сенатской олигархии.

Помпей находился в состоянии постоянной, перманентной необъявленной войны с досаждавшими ему бандами Клодия. Причем, на потеху всему Риму, «великий покоритель Азии» и «герой восточных походов» (в лице своих «боевиков»-клиентов) позорно проиграл целый ряд «уличных сражений» герою столичной черни, даже осадившему Помпея в его, триумфатора, собственном доме. Молодой, да ранний демагог открыто обвинял «Великого» (и, видимо, не без оснований) в манипуляциях с ценами, направленных на подорожание хлеба. По указке «Красавчика» массы преданных ему квиритов-голодранцев на вопросы: «Кто взвинтил цены на хлеб для народа?» или: «Кто морит голодом бедных граждан Рима?» всякий отвечали слаженным хором: «Помпей! Помпей!»

Не желавший долее сносить эти поношения и будучи не в силах отбиваться от науськиваемого на него «Красавчиком» хулиганья силами собственных клиентов, «Великий» нанял трибуниция, или трибунития (то есть бывшего народного трибуна), ставшего профессиональным убийцей на службе сенаторской партии - Тита Анния Милона - и его «штурмовиков»-гладиаторов в качестве своих личных телохранителей и потребовал от сената предоставить ему неограниченное военное командование с целью обуздания роста цен на продуты питания. Магн, разумеется, не без веских оснований считал это единственным средством восстановить свое сильно пошатнувшееся положение и противопоставить что-нибудь весомое победам, одержанным на далеком Севере отпрыском рода Юлиев. Однако же сенаторы сочли, что Помпею будет вполне достаточно уже данных ему финансовых и административных полномочий. Магн оказался достаточно неразумным, чтобы не только удовольствоваться этим, но и блестяще справиться со своей задачей даже с ограниченными полномочиями, что свидетельствует о справедливости обвинений, выкрикиваемых в адрес «Великого» толпами голодных римских простолюдинов по указке демагога Клодия.

Чтобы все-таки заполучить под свое командование войска, Помпей стал ратовать в сенате за восстановление на престоле эллинистического Египетского царства изгнанного александрийцами, дружественного римлянам, египетского царя Птолемея Авлета. После долгих и ожесточенных дебатов сенат все-таки постановил, вопреки всем усилиям Помпея, что римлянам не следует вмешиваться в дела Египта. Время, мол, еще не созрело…

Таким образом, сенатской партии удалось сравнительно легко одержать несколько побед над Помпеем, который, рассорившись с Крассом, все-таки пытался проводить компромиссный курс на примирение и, по возможности, сближение с сенатской олигархией.

Марк Туллий Цицерон не умолкал ни на мгновение. Под его влиянием в сенате участились отрытые нападки на триумвиров. У Клодия были связаны руки вследствие постоянных стычек его собственных «штурмовых отрядов» со «штурмовыми отрядами» Милона (в одной из этих уличных баталий едва не был убит брат Цицерона – Квинт). «Оптимат» Домиций Энобарб (или Агенобарб), подав свою кандидатуру в консулы, во всеуслышание заявил, что намерен лишить Цезаря армии и должности. Для Гая Юлия настало время что-то со всем этим делать. Он прекрасно понимал, что промедление смерти подобно.

Но, хотя на счету у Цезаря и было несколько блестящих побед, включая разгром гельветов, бельгов и свевов, Галлия все еще оставалась (не формально, а на деле) наспех, кое-как, замиренной территорией, а не провинцией под прочной римской властью. Возвращаться во главе своих войск из Галлии в Италию было, по мнению Гая Юлия, еще слишком рано.

Весной 56 года Цезарь прибыл в Равенну, город на границе своей провинции, где вступил в сепаратные переговоры с Крассом. Из Равенны оба триумвира направились в Луку (позднейшую Лукку), где к ним присоединился третий триумвир – Помпей. «Встреча на высшем уровне» проходила в торжественной обстановке, явно провоцировавшей следивший за ней из далекого Рима сенат. Не какая-то «мелкая сошка», а почтенные магистраты в присвоенной их рангу красной обуви, мужи консульского и преторского звания, уважаемые сенаторы в нарядных латиклавах и украшенных полумесяцами из слоновой кости черных башмаках на толстой подошве – кальцеях -, «всадники» в ангустиклавах, составляли подобострастную свиту самозваных «династов», демонстрировавших таким образом «Граду и миру» свою власть и силу. Приняв в своей претории двоих других триумвиров, Цезарь, со свойственной ему силой убеждения, ловкостью и изворотливостью сумел уладить все конфликты между ними, и прежнее «тройственное сердечное согласие» было восстановлено. Теперь «трехглавое чудище» могло беспрепятственно диктовать Римскому олигархическому государству его (а точнее – свои) законы. Цезарь потребовал для себя продления наместничества в Галлии еще на пять лет и легализации, задним числом, набора им из галлов пяти легионов, сформированных Гаем Юлием самовольно, без санкции сената.

Примиренные (в очередной раз) Цезарем, Помпей и Красс в трогательном согласии подали свои кандидатуры в консулы на 55 год. По завершении срока консульской легислатуры Помпей должен был получить на пять лет под свое управление Испанию, Красс же (тоже на пятилетний срок) – богатую Сирию, где победитель Спартака надеялся не только разжиться деньжатами, но и добиться победных лавров (или пальм), в войне с соседней Парфией, чтобы сравниться с Помпеем, «покорителем Востока» (его-то, Красса, победа над Спартаком, хотя и спасла от гибели олигархический римский режим, все-таки считалась «столпами» последнего «неполноценной», «ненастоящей» - «победой над презренными рабами», за которую, естественно, и триумфа-то не полагалось – не говоря уже о том, что счастливцу Помпею удалось похитить у Красса плоды даже этой «ненастоящей» победы!).

Все опять было в полном порядке. Крассу и Помпею удалось, сломив довольно слабое сопротивление «оптиматов» (Катон к тому времени уже успел возвратиться из почетной ссылки в кипрский «оффшор»), продавить свои решения через сенат и добились консульства. Теперь они могли делать сколько угодно распоряжений в интересах триумвиров. Красс сразу же по истечении срока его консулата отправился в Сирию, снедаемый жаждой добычи и славы.

Помпей вышел из очередного внутриполитического кризиса, значительно укрепив свои позиции. Сенатская партия все еще считала именно «Великого» главой триумвирата. Если бы Магн рассорился с Цезарем, сенатская партия, вероятно, быстро и без особого труда избавилась бы от «героя восточных походов» за ненадобностью. Теперь же Помпей имел под своим командованием целую армию в Испании, укреплявшую его и без того господствующее положение в Риме. Но, не удовольствовавшись этим, Помпей занялся набором новых войск по всей Италии. Причем после приведения набранных им в Италии легионеров к присяге, «герой восточных походов» не отправлял их в Испанию, а давал им временный отпуск. Разойдясь по домам, новобранцы ждали там вызова «дукса» в случае, когда они ему понадобятся. Управляя Испанией через своего легата, Магн пребывал в одном из пригородов Рима, приближая, всеми средствами, день падения власти сената.

Когда плебейский трибун Гай Требоний внес на рассмотрение «державного народа» законопроект о продлении наместничества Цезаря в Галлии и проконсульских полномочий обоих его «коллег» (Помпея – в Испании, а Красса – в Сирии), поднялся большой переполох. Катону удалось затянуть принятие законопроекта на целых два дня. Один хитроумный сенатор, чтобы первым попасть на ораторскую трибуну, вечером накануне голосования спрятался в курии Гостилия. Узнав об этом, Требоний приказал запереть дверь курии снаружи, так что бедняге пришлось просидеть под замком (а точнее – за засовом) один день и две ночи…

Резюмируя мысли и чувства многих политиков Римской олигархической республики в те драматические дни, Цицерон подчеркивал: он не осмеливается писать то, что думает, а то, что думает, писать не хочет. Вот уж действительно: «Умри, Марк – лучше не скажешь!»…

Между тем Цезарь вынашивал на Севере большие планы…

   14. ЧУДО-МОСТ ЧЕРЕЗ РЕН

Под впечатлением с блеском осуществленной Гаем Юлием «зачистки нервиев под ноль», «варварские» племена, проживавшие на побережье Моря Мрака, на покорение которых был откомандирован Цезарем «магистр эквитум» Публий Красс, вели себя поначалу «тише воды, ниже травы». И лишь в следующем году восстали проживавшие в Аквитании (на территории современного французского полуострова Бретань) венеты (народность не кельтского, а иллирийского происхождения). Венеты были искусными и опытными мореходами. В морском сражении с римской эскадрой их огромные парусные корабли – настоящие колоссы, обладавшие, однако, несмотря на свои внушительные размеры, удивительной маневренностью, поначалу имели неоспоримое преимущество перед римскими гребными галерами, однако внезапно наступивший на море штиль сделал их совершенно небоеспособными. Весь венетский парусный флот попал в руки римлян. На этот раз Цезарь не стал руководствоваться своим всегдашним принципом «клементии», или «клеменции» - милосердия, милости к побежденным. Он приказал казнить всю венетскую племенную верхушку, а венетское простонародье продал в рабство.

Между тем, Публий Красс, сын триумвира, одержал несколько побед над аквитанцами. Другой военачальник Цезаря – Сабин – подчинил унеллов и их союзников. Представляется достойным упоминания применение северными галльскими племенами нового метода боевых действий. Избегая полевых сражений с римлянами, они укрывались со всем своим добром в лесных дебрях и болотах, откуда постоянно совершали нападения на «ромулидов». Узурпатор неизменно реагировал на эти партизанские налеты или вылазки со свойственным ему оперативным искусством – по его приказу легионеры валили лес и строили из срубленных деревьев палисады по обе стороны образовавшейся просеки, по которой легионы медленно, но верно продвигались вглубь лесной чащобы. Наконец, осенние ливневые дожди вынудили непривычных к столь суровым погодным условиям и совершенно изнуренных ими римлян к отступлению. Как о чем-то совершенно естественном автор «Записок о галльской войне» сообщает, в придаточном предложении, об опустошении неприятельских полей, а также сожжении всех поселений и деревень отступающими римлянами. Теперь уже не кельты, а римляне оставляли за собой сплошь выжженную землю. После чего – «что ж, мы – на зимние квартиры» (Михаил Лермонтов. «Бородино»)…

Похоже, Цезарь всерьез счел Галлию окончательно покоренной римским оружием.

Однако еще рано было почивать на лаврах. Воцарившееся, вроде бы, в «длинноволосой» Галлии спокойствие оказалось обманчивым. Совершенно неожиданно ранней весной 55 года очередные, еще не испытавшие на себе силу римского оружия, германцы, перейдя Рен в его нижнем течении, совершили новое вторжение в галльские земли. Это вторжение, как обычно, раскололо всю Галлию надвое. Вторгшиеся в Галлию германские племена усипетов и тенктеров (лучших, по утверждению Тацита, конников среди германцев), как ранее – свевы Ариовиста, вознамерились найти в кельтских землях новые места для поселения. Некоторые галльские племена наделись свергнуть, с помощью очередных германских гостей (на этот раз – не званых) римское иго. Другие галлы были склонны считать римских пришельцев меньшим злом по сравнению с пришельцами германскими и обратились к проконсулу с просьбой о помощи. Всегда готовый помочь тем, кто попал в беду, Гай Юлий во главе своих восьми полносоставных легионов вторгся в низовья Рена. Вначале предводитель римских оккупантов вступил в переговоры с оккупантами германскими, потребовав от них убраться подобру-поздорову обратно за Рен. «Не бывать германской свинье в нашем римском огороде!». Племенные вожди усипетов и тенктеров попросили дать им время на размышление.

Но Цезарь совершенно не был заинтересован в затягивании переговоров до бесконечности, ибо привык ценить время. Когда очередная делегация германцев прибыла вести переговоры о перемирии в римский лагерь, «потомок Венеры» приказал, вопреки всем законам и обычаям, взять «варваров» под стражу, а сам молниеносно, безо всяких там «хощу на вы идти», обрушился на германский «народ-войско», ничего не предпринимавший в ожидании исхода переговоров и потому не потрудившийся подготовить свой «вагенбург» к вражескому нападению. Вероломный Цезарь быстро и легко сломил неорганизованное сопротивление ошеломленных «северных гигантов». Остатки «варваров» тщетно пытались искать спасения в бегстве. Преследовавшая беглецов по пятам «римская» конница (состоявшая в основном из других германцев – упомянутых выше убиев и, вероятно, вандалов-вангионов, перешедших из стана Ариовиста, после его разгрома Цезарем, в стан победителя) истребила их всех поголовно, не делая различия между мужчинами, женщинами и детьми. Лишь небольшая часть разбитых наголову усипетов и тенктеров спаслась, переплыв полноводный Рен (большинство из «варваров», добежавших до реки, утонули в ее бурных водах).

Столь откровенное и вопиющее вероломство Цезаря вызвало возмущение даже в ко всему привычном Риме. Разгневанный Катон потребовал от римского сената выдать вероломного клятвопреступника Гая Юлия столь нагло обманутым им «варварам» во искупление тягчайшего греха нарушения перемирия и дабы отвести гнев богов от Рима как такового, обратив его исключительно и всецело на главу истинного виновника. Автору настоящего правдивого повествования не слишком верится в искренность Катона, скорее всего, воспользовавшегося вероломством, проявленным проконсулом по отношению к германцам, как поводом избавиться от Гая Юлия. Но ревнитель «староримских» добродетелей так ничего и не добился. Надо ли говорить, что Цезарю не было никакого дела до публичных риторических упражнений принципиального и добродетельного Марка Порция. Пока Катон упражнялся перед сенатом в красноречии и благочестии, проконсул наблюдал за строительством легионерами под руководством инженеров моста через Рен, перейдя по которому на другой берег, намеревался догнать и покарать уцелевших усипетов и тенктеров, да и других германцев, не отказавших беглецам от римлян в помощи. В своем «журнале боевых действий» Цезарь подчеркивает, что в его распоряжении имелось достаточно кораблей, чтобы форсировать Рен. Однако он, Цезарь, счел подобный способ проникновения в землю германцев (как и проникновение из Галлии в Германию посредством понтонной переправы) недостойным чести и достоинства римского народа.

Дело ясное – для «потомка Венеры и Энея» это был, прежде всего, вопрос соблюдения достоинства, «дигнитас». Хотя мысль Цезаря можно было бы выразить иначе, проще и точнее. Он решил продемонстрировать могущество – свое и Рима. И ему действительно удалось продемонстрировать это могущество, построив всего за десять дней свой знаменитый мост – непревзойденный в то время шедевр римских инженеров (и, вероятнее всего – греческих мостостроителей на римской службе), ставший не только подлинным свидетельством военно-инженерного гения римлян и их полководца, но и выдающимся культурно-историческим достижением.

В предполагаемом месте постройки Цезарем моста (в районе Нойвид-Вайссентурм на территории современной ФРГ) через крупнейшую реку Германии - Рейн (так сегодня называется Рен) имеет примерно четыреста метров в ширину. Его течение в этом месте необычайно сильное и бурное (очевидно, оно было столь же сильным и бурным в древности). Строительство подобного моста (способного выдержать вес целого войска, переходящего по нему с галльского берега Рена - на германский, а затем в обратном направлении) в столь сжатые сроки наверняка было воспринято, как подлинное чудо строительной техники не только прибрежными «варварами».

В своем «журнале боевых действий» Цезарь описывает строительство так точно и подробно, что восстановить внешний облик и конструктивные особенности его удивительного (во всяком случае – для «северных варваров») военного моста на основе приведенного Гаем Юлием в «Записках» описания не представляет особого труда. Мост имел четыре метра в ширину, с интервалами от шести до семи метров в дно реки были вкопаны мостовые опоры, соединенные между собой балками-распорками. Тело моста состояло из поперечных балок, покрытых фашинами. С целью недопущения повреждений моста сильным речным течением Цезарь приказал установить перед мостовыми опорами волноломы. Мост был выстроен целиком из дерева.

Когда греко-римское чудо строительной техники было, наконец, готово к эксплуатации, Гай Юлий во главе своего овеянного славой войска перешел на германский берег Рена и в течение восемнадцати дней «преследовал усипетов и тенктеров», иными словами – непрерывно и неустанно убивал, жег и грабил, опустошая «варварские» земли огнем и мечом, или «ферро игникве», как говорили римляне на своей звучной «золотой» латыни. Досталось на орехи и другому германскому племени – сугамбрам (сикамбрам) – за их симпатии к провинившимся перед Цезарем усипетам и тенктерам…

Устрашенные Гаем Юлием германские племена сломя голову бежали в свои лесные дебри. Римское войско сожгло дотла их селения и скосило весь хлеб на корню.

Германские послы не раз осмеливались заявлять, что «на Рене заканчивается власть римского народа». Целью молниеносной (и, надо думать, достаточно дорогостоящей) военной операции Цезаря (хотя и объявленной официально «карательной акцией») было вовсе не «преследование усипетов и тенктеров», а максимально наглядная, убедительная и внушительная демонстрация, призванная доказать всем и каждому всю абсурдность «варварских» представлений о том, что власти римского народа положен какой-то предел…

Цезарь никогда не забывал жизненного принципа всякого уважающего себя римского нобиля: «Лопни, но держи фасон!» Любил он внешние эффекты, производящие впечатление на всех и каждого. Ради этого не стоило жалеть ни времени, ни денег, ни труда, ни материалов. Ведь его главной целью и задачей было понравиться римлянам и Риму.

Это же стремление произвести впечатление на римлян и Рим побудило Гая Юлия совершить высадку в Британии. Представления тогдашних римлян об этом далеком северном острове и населяющих его «свирепых дикарях» были самыми фантастическими. Некоторые авторы договаривались даже до того, что никакого острова Британии вообще не существует. Приведенные Цезарем во «фронтовых сводках» данные о размерах Британии были восприняты с огромным недоверием – мол, сочиняет парень невесть что, чтобы набить себе цену! А, впрочем, все равно он – молодец! Надо же, в какую даль забрался!

Гай Юлий и его легионеры были первыми римлянами, отважившимися на морскую экспедицию по волнам «Западного океана». Эта морская экспедиция носила на себе неизгладимый отпечаток отчаянной, смертельно опасной авантюры. Впрочем, рекогносцировка (если не сказать – разведка боем), проведенная Цезарем в конце лета 55 года, прошла, прямо скажем, не самым блестящим образом. Бритты (кельтские предки современных британцев) были заранее извещены купцами-мореходами о подготовке римлянами на галльском побережье флота вторжения, и заблаговременно подготовились к отражению неприятельского десанта.

Когда «непобедимая армада» Гая Юлия с воинами Десятого и Двенадцатого легиона – цвета римской армии – на борту приблизились к меловым скалам близ современного порта Дувр (чьим белым цветом объяснялось название «Альбион» - «Белый», данное римлянами Британии), «ромулиды» узрели густо усеявшие отвесные берега толпы бриттов, вооруженных до зубов. Цезарь решил дождаться подхода кораблей с кавалерией из другого материкового порта. Он не знал, что корабли с конницей на борту были отброшены сильным штормом назад к берегам Галлии. Наконец, терпение Гая Юлия истощилось, и он приказал лоцманам найти более пологий берег для высадки. Бритты, чьей основной ударной силой оказались, к удивлению римлян, боевые колесницы (уже вышедшие из употребления у материковых кельтов, да и римлянами используемые лишь на арене цирка для увеселения толпы квиритов и гостей Столицы), обрушились на спрыгивавших с кораблей прямо в море легионеров, не дав им, стоявшим по колено в воде добрести до берега. Прямо на прибрежном мелководье закипела яростная схватка, в которой, в конце концов, верх все же одержали римляне, хоть им пришлось не сладко, особенно на первых порах. Что и говорить, нападать на подготовленного к нападению противника – совсем не то, что на неподготовленного…

Цезарь все-таки высадился в Британии, провел несколько раундов переговоры с бриттскими вождями и разграбил несколько туземных «оппидумов». Однако, так и не дождавшись своей кавалерии, с учетом ожесточенности оказанного римлянам бриттами сопротивления и ухудшения погодных условий, Гай Юлий счел за благо отплыть обратно в Галлию.

Однако, разумеется, ни один уважающий себя римский проконсул не мог удовольствоваться столь сомнительным «достижением», только льющим воду на мельницу его, «потомка Венеры», врагов в «Вечном Граде на Тибре». Цезарь был просто обязан (если не обречен) идти от успеха к успеху до тех пор, «пока его звезда, кристалл багряный, раздробится в небе» (говоря словами великого бельгийского поэта Эмиля Верхарна в стихотворении «Полководец»).

Гай Юлий приказал строить (или, как говорили на Святой Руси – «рубить») транспортные корабли нового типа (позаимствовав при этом многое – если не все – от побежденных им на море венетов) для нового морского рейда на Британию.

Но запланированную проконсулом вторую морскую экспедицию с целью покорения «коварного Альбиона» Цезарю пришлось отложить по не зависящим от него обстоятельством.

Вождь эдуев (гордившихся – по крайней мере, официально - присвоенным им сенатом «Вечного Города» почетным званием «братьев римского народа») Думнориг, пребывавший в качестве заложника в лагере Цезаря и ставший, познакомившись с римлянами несколько поближе, их убежденным врагом, воспользовавшись тем, что все помыслы и силы римских оккупантов оказались отвлеченными на завоевание Британии, бежал, со своей свитой, из римского «почетного плена». До пленника-заложника дошли известия о зреющих во всех материковых кельтских землях ростках нового восстания. Честолюбивый Думнориг надеялся без особого труда стать предводителем галльского восстания против римских интервентов. Увы, беглец был настигнут римской конницей. Римские всадники безжалостно прикончили его, отчаянно сопротивлявшегося и выкрикивавшего снова и снова, что он – свободный человек свободного народа…Свита Думнорига, напуганная и подавленная жестоким убийством римлянами своего вождя (которого забывшие свою былую честь и славу эдуи не осмелились защитить, хотя он отбивался и истекал кровью у них на глазах) вернулась в римский лагерь.

Теперь уже ничто не мешало Цезарю повторить попытку захвата Британии. На этот раз эскадра римского проконсула пересекла Британский океан (сегодняшний пролив Ламанш) с пятью легионами и пятью тысячами всадников на борту. Остальных Цезарь оставил Титу Лабиену для удержания Галлии в повиновении. Высадка в Британии прошла успешно, но настоящего успеха на поле брани «десантуре» Гая Юлия не удалось добиться и на этот раз. Цезарь решил изменить тактику. Он заключил ряд союзных договоров с местными вождями и сумел, таким образом, к своему величайшему удовольствию, ослабить британский фронт сопротивления римским интервентам. Благодаря избранной им новой тактике проконсулу через несколько недель удалось одержать действительно важную победу. Тем не менее, сложная местность и непривычные погодные условия все больше затрудняли для него ведение военных действий. В конце концов, Гай Юлий сумел заключить мирный договор, гарантирующий выплату бриттами дани Риму. Однако, поскольку римские войска после заключения договора не остались в Британии, а поспешили уплыть туда, откуда приплыли, договор остался клочком пергамена, годным лишь на то, чтобы, в случае отказа бриттов платить обещанную дань, послужить римлянам формальным поводом для новой попытки оккупировать Британию.

Несомненно, критический (и самокритичный) ум Гая Юлия не позволял ему в глубине души сомневаться в бесполезности двух его британских авантюр. Не случайно содержащиеся в «Записках о галльской войне» сообщения о Британской кампании крайне сухи, в них отсутствует выводы, обобщающие итоги операции, идеологическое резюме. Вместо этого Гай Юлий лаконично, деловым тоном переходит к описанию распределения легионов по зимним квартирам. Тем не менее, ему удалось убедить Рим и римлян в том, что он донес блеск и славу непобедимого римского оружия до крайних пределов обитаемого мира. Хотя в действительности, в Британии, якобы покоренной Цезарем, не мытьем, так катаньем, но навязавшим бриттам свое «покровительство», никто наверняка не сожалел о скором отплытии восвояси этого непрошенного «покровителя». Невзирая на это, Цезарь, дабы представить современникам и оставить потомкам, наряду с договором об уплате островитянами дани Великому Риму, еще одно зримое и веское (в полном смысле слова) свидетельство своей победы над Британией и населяющими ее бриттами, распорядился отчеканить в 54 году до Р. Х. на своем сопровождавшем его войско передвижном монетном дворе ту самую монету с изображением пунийского слона, убитого якобы доблестным предком Гая Юлия, о которой шла речь в начале нашего правдивого повествования.

   15. ПРОТИВ ГАЛЛЬСКОГО ОБЩЕНАРОДНОГО ФРОНТА.

Отсутствие проконсула в «косматой» Галлии привело к нарушению царившего тем в его присутствии гробового молчания замордованных римскими интервентами кельтских племен. Всеобщее недовольство галлов необходимостью выплачивать ненасытным римлянам военную контрибуцию и отряжать в оккупационные войска галльские вспомогательные контингенты (далеко не всех галлов зачисляли в легионы), неуклонно проводимой оккупантами традиционной римской политикой dividе еt impеrа, возвышением одних галльских племен за счет принижения и унижения других, начало проявляться в форме новой, все нарастающей, волны сопротивления. Причем участившимся попыткам галлов поднять восстание способствовало то обстоятельство, что Цезарь, вследствие поразившего всю Галлию неурожая, был вынужден разбросать свои легионы по зимним квартирам, расположенным в большом удалении друг от друга, чтобы обеспечить их бесперебойное продовольственное снабжение даже в условиях недорода. Первым по римлянам ударил вождь бельгов Амбиориг (или Амбиорикс). Совершив внезапное нападение на римский гарнизон, он истребил его весь до последнего человека, включая двух командовавших им легатов. Солоно пришлось и римским войскам, дислоцированным в области нервиев, но у командовавшего ими Туллия Цицерона (родного брата расправившегося с Катилиной «Отца Отечества»), хватило самообладания и выдержки не совершать необдуманных действий и послать к проконсулу за помощью. Немедленно откликнувшемуся на его зов Цезарю, выступившему на помощь осажденным римлянам спешными маршами, удалось в последний момент разорвать кольцо осады, в котором оказались легионеры Цицерона-младшего.

Амбиориг был, разумеется, разбит, но Цезарь не верил в прочность воцарившегося после его разгрома в «косматой» Галлии мира. Поэтому Гай Юлий, хотя и предпочел бы, с учетом нестабильности обстановки в Риме, оказаться в Цизальпийской Галлии, поближе к «Главе мира», все-таки предпочел перезимовать со своими легионами в Галлии Заальпийской, «волосатой».

Его решение оказалось совершенно правильным. Ибо по всей «косматой» Галлии против римлян разгорелась форменная партизанская война. Восстали нервии (из чего следует, что от них даже после «зачистки под ноль» все-таки осталось еще что-то, кроме имени – неужто Цезарь был в своих реляциях не абсолютно точен?). Проконсулу пришлось «умиротворять» также сенонов, карнутов и эбуронов. Титу Лабиену с его армейской группой пришлось скрестить оружие с восставшими треверами. В жестоких схватках прошел весь 53 год. Повсюду проконсул карал галльских инсургентов с исключительной жестокостью. Особенно тяжелое впечатление на современников произвела казнь князя сенонов Аккона, осужденного не военным судом, а проконсульским трибуналом, как уголовный преступник, которого разгневанный Гай Юлий приказал казнить по «древнему римскому обычаю». Осужденному зажали голову в деревянной рогатке, после чего ликторы засекли его до смерти розгами, а уже бездыханное тело обезглавили топором (вот им и пригодились фасции)…

Казалось, мятеж удалось подавить. Вожаки восставших галлов были перебиты или бежали из страны, спелые нивы - сожжены, скот угнан, люди обращены в рабов или в бесприютных скитальцев.

Разделавшись с галльскими мятежниками, император все чаще обращал свои обеспокоенные взоры на далекий Рим, где положение становилось для него все более угрожающим. Было самое время отправиться, через Альпы, в Цизальпийскую Галлию, чтобы наблюдать за происходящим в «капут мунди» с близкого расстояния. Цезарь полагал, что достаточно хорошо знает «своих» галлов, их буйный, легко воспламеняющийся, но весьма склонный к впадению в панику нрав, свойственное им отсутствие внутреннего единства, позволяющее Гаю Юлию их разделять и властвовать над ними. Он полагал, что устранил раз и навсегда всякую угрозу, исходящую от «косматых» галлов для него лично и для представляемого им «Вечного Рима». Время показало, как сильно ошибался людовед (и, несомненно, также людоед) Гай Юлий. Что ж, «и на старуху бывает проруха»…

Знатный галл Верцингеториг (или Верцингеторикс), возглавивший новое, Великое, восстание материковых кельтов против римской «власти роковой», оказался вполне достойным во всех отношениях противником проконсула.

Потомки, превратившие этого знатного галла в национального героя французов и Франции, изобразили его – например, на памятнике близ Ализ-Сент-Рен (древней Алезии, или Алесии) в облике опирающегося на длинный галльский меч-спату, усатого и лохматого воинственного зрелого мужа богатырского телосложения. Между тем, сам Цезарь называет его в своем «журнале боевых действий» отнюдь не «мужем» (лат. vir), то есть не «взрослым мужчиной», а «юношей», «юнцом» (лат. adaluscеns). Да и на сохранившихся до наших дней, современных Великому восстанию материковых кельтов против римской власти, галльских золотых монетах Верцингеториг изображен в профиль юным, безусым и безбородым, с коротко остриженными волнистыми (возможно – завитыми по греко-римской моде) кудрями, энергичным подбородком и коротким носом. В принципе, изображение верховного военного вождя «косматых» галлов на монете трудно внешне отличить от аналогичного изображения типичного человека античной культуры (тем более, что его имя написано на монетах латинскими буквами, которыми, кстати говоря, написано и имя вождя галлов-сенонов Дивитиака, или Дивициака, на сенонских монетах).

Молодой арвернский аристократ стал центром мощного движения сопротивления. В 52 году он объединил под своим началом почти все галльские племена, поднявшиеся на новую, самоотверженную борьбу с римскими оккупантами. Верцингеториг сумел в кратчайшие сроки выковать из разрозненных племенных контингентов всех кельтских земель единое, эффективное войско с высоким боевым духом. Вопреки всем издавна раздиравшим галлов межплеменным противоречиям, Верцингеторигу удалось организовать всегалльское движение сопротивления, так сказать – «галльский общенародный фронт». Он смог дать мощный отпор поползновениям Римской «мировой» державы с использованием всех доступных ему средств – путем полевых сражений, осад, партизанской войны, как активного, так и пассивного сопротивления. Верцингеториг оказался на поверку не «буйным варваром», а высокоодаренным стратегом и тактиком - таким же хладнокровным, решительным, красноречивым в обращениях к своим воинам, убедительным в спорах со своими соратниками о наилучшем способе действий, стремительным в принятии оперативных решений и, в случае необходимости, таким же жестоким, как и его соперник – проконсул.

Естественно, Верцингеториг не появился из ниоткуда, как «бог из машины» в греческой трагедии (или, как сказал бы римлянин – «деус экс махина»), да и не был он дарован галлам свыше ни одним из их мрачных и зловещих (с римской точки зрения) божеств. Нет, он был смертным человеком, оказавшимся, однако, в нужное время в нужном месте. Железная хватка римских угнетателей на галльском горле привела к тому, чего в Галлии, кажется, отродясь, ни при каких Ариовистах, не бывало – единству всех галльских племен. Все они были отныне едины в стремлении изгнать, во что бы то ни стало, жестоких римских притеснителей и оккупантов. В рядах этого общегалльского сопротивления объединились охваченные в равной мере возмущением и отчаянием, все социальные слои галльского общества – от друидов и аристократов до бедных простых земледельцев. Римский гнет был одинаково невыносим для всех. Все они одинаково голодали – чтобы досыта наедались за их счет римские легионеры. Не было ни одной галльской семьи, не оплакивавшей хотя бы одного из своих членов или родственников. Не было ни одного галльского селения, оставшегося не сожженным, не разграбленным или не переполненным беженцами из других селений, сравненных с землей безжалостными римскими карателями.

К тому же галльская племенная знать чутко реагировала на ситуацию в Риме, вызывавшую у Цезаря все большее беспокойство. Галлы понимали, что их угнетатель все больше теряет почву под ногами в том далеком италийском логове, из которого приполз на их, галльскую землю. В одной из вооруженных стычек с бандитами Милона (домогавшегося консульства) в 53 году был убит Клодий Пульхр – надежный и верный агент-провокатор Гая Юлия в Граде на Тибре (домогавшийся претуры). Доведенные убийством Клодия (возможно, погибшего от руки самого Милона) до белого каления, разъяренные массы его сторонников требовали кровавого отмщения за расправу подручных партии «оптиматов» с «народным любимцем». Из-за гибели Клодия и осуждения Милона (о которых еще будет подробней рассказано далее) «Вечный» Рим в начале 52 года остался вообще без консулов и без преторов – случай, неслыханный в истории республики «потомков Энея и Ромула»! По всей Италии шел внеочередной призыв в армию Помпея. Сам «Великий» все больше заигрывал (если не сказать – флиртовал) с партией «оптиматов». Глядя на него, и Цезарь, на всякий случай, начал внеочередной призыв новобранцев в «своей» Цизальпийской Галлии. Казалось, руки Гая Юлия надолго связаны в Верхней Италии, и ему не до «косматой» Галлии.

Все это создало у галльской знати впечатление, что время для всеобщего восстания созрело. Впервые боевые значки галльских племен соединились, их предводители и воины связали друг друга общей клятвой верности, объединенные стремлением к одной, единой цели, под предводительством одного, общего, верховного вождя и военачальника – даже те из них, кто, с большей или меньшей степенью добровольности, по тактическим соображениям, или стремясь добиться перевеса над другими, приняли ранее сторону римлян, теперь отпали от них. По плану Верцингеторига галлам надлежало нанести удар по римлянам зимой, пока гарнизоны оккупационной армии интервентов разбросаны по зимним квартирам в большом отдалении друг от друга, а проконсул еще не возвратился к своим легионам из-за Альп.

В январе племя карнутов первым подало сигнал к общенародному восстанию. Напав на небольшой римский отряд в Ценабе (Кенабе, Генабе – современном Орлеане), разъяренные римскими притеснениями карнуты перебили всех захваченных врасплох легионеров, а заодно – и всех живших в городе римлян. Весть об этом успехе с быстротой ветра или молнии распространилась по всей Галлии. Уже через сорок восемь часов она достигла столицы племени арвернов – Герговии. Верцингеториг, будучи не верховным вождем своего племени, а лишь членом его правящего рода, и потому вынужденный, вследствие данного досадного обстоятельства, долго спорить со своими менее решительными знатными сородичами, занимавшими более высокие места в структуре родоплеменной иерархии, не сумев убедить их присоединиться восстанию, призвал народ к оружию и, во главе восставшего народа, взял «свою» столицу приступом. Центральная, Южная и Западная Галлия откликнулись на его призыв. Восстание бельгов возглавил галл-атребат Коммий, только что получивший от Цезаря царский титул вкупе со званием «друга и союзника римского народа», и потому, если верить исторической новелле классика французской литературы Анатоля Франса «Комм, царь атребатов» (из знаменитого сборника «Клио»), чеканивший на монетах свой профиль с латинской надписью «Commius rеx».

Между тем главные военные силы восставших галлов стягивались к Герговии. Верцингеториг (как некогда – Спартак в Италии) стал усердно обучать свою пехоту по римскому образцу, уделяя в то же время особое внимание формированию сильной конницы из числа галлов, служивших до того в авксилиях Цезаря как римские союзники-«соции». Во главе своей армии он двинулся на Агединк (сегодняшний Санс), центр сосредоточения главных римских сил. Храбрый арверн надеялся, что сможет воспрепятствовать Цезарю соединиться с его армией.

Верцингеториг был уже близок к своей цели, когда получил ошеломившее его известие: проконсул, во главе свежей армии в составе двух италийских легионов Помпея, одолженных «Великим» своему коллеге по триумвирату, и еще одного легиона, набранного Гаем Юлием из уроженцев Цизальпийской Галлии, перейдя заснеженный и считавшийся непроходимым в суровое зимнее время хребет Цевенну, в невероятно быстром темпе приближается к Герговии. Юный предводитель галльских инсургентов понял, что ему грозит опасность оказаться между двух огней. Не склонный предаваться иллюзиям, он мгновенно сообразил, что не сможет достаточно быстро принудить к сдаче римский гарнизон Агединка. Поэтому, решив не тратить драгоценного времени на затяжную осаду с неясным исходом, Верцингеториг обратился вспять и поспешил к своей столице, чтобы успеть своевременно занять ее и защитить от приближающихся войск проконсула. Не обнаружив, к своему удивлению, под Герговией ни одного римлянина, он вскоре узнал, что Цезарь давно уже в Центральной Галлии, где собирает все снявшиеся с зимних квартир легионы вокруг своей ставки (или, говоря по-современному - штаб-квартиры) в Агединке, намереваясь перейти оттуда в массированное наступление на галльских мятежников .

Естественно, Цезарь прекрасно отдавал себе отчет в том, что на кону судьба не только римских завоеваний в Заальпийской Галлии, но и его самого. Спешно усилив укрепления столицы своей провинции – Нарбона – он, не теряя ни мгновения, перешел, во главе своих новых войск, Цевенну, продемонстрировав этой молниеносной акцией свою твердую решимость победить или умереть. Если верить Плутарху, «большое пространство, которое он (Цезарь – В. А. ) прошел в короткое время, быстрота и стремительность передвижения по зимнему бездорожью показали варварам, что на них движется непреодолимая и непобедимая сила. Ибо в тех местах, куда, казалось, и вестник с письмом несможет проникнуть, даже пробираясь в течение долгого времени, они увидели вдруг самого Цезаря со всем войском».

Перевалив со свежей армией через Цевенну, Цезарь отделился от этой части своих войск и во главе немногочисленного конного отряда, быстрее, чем известие об этом могло дойти до противника, совершив стремительный кавалерийский рейд через половину Галлии, прибыл в расположение своих главных сил, чтобы организовать контрнаступление. По прошествии всего нескольких дней под Агединком в его распоряжении оказались уже десять легионов. Вместо изменившей ему и присоединившейся к восставшим галльской кавалерии Гай Юлий нанял германскую конницу. Германские всадники-авксилиарии, отличавшиеся выдающимися боевыми качествами, не раз решали исход сражений с галлами в пользу энергичного проконсула.

Первым делом «потомок Венеры» жестоко покарал карнутов, первыми подавших своим нападением на римлян сигнал к общегалльскому возмущению. К моменту, когда Верцингеториг в очередной раз обратился вспять и двинулся навстречу неприятелю, от города Ценаба осталась только куча пепла, все племя карнутов было продано в рабство, а проконсул перешел Лигер (современную Луару). Близ Новиодуна, города галлов-битуригов, арьергарды армий обоих противников впервые встретились лицом к лицу. Галльская конница была наголову разгромлена германской конницей проконсула, в очередной раз доказавшей свое превосходство над кельтскими всадниками (или, говоря «по-древнерусски» – «вершниками»). Главные силы галльских повстанцев, под командованием самого Верцингеторига, отступали шаг за шагом под натиском наседавших римлян. Арвернский герой приказал повсеместно перейти к тактике малой, то есть - партизанской - войны, и «выжженной земли». Битуриги, на чьей территории шли основные военные действия, поджигали свои города и леса, полностью прекращали или саботировали поставки продовольствия армии римских оккупантов, сознательно портили провиант, отравляли колодцы, подсыпали гвозди в конский корм, подпиливали опоры мостов, перекапывали дороги рвами, нападали на провиантские команды и на фуражиров ненавистных римлян…Старались всеми силами, чтобы у римских оккупантов горела земля под ногами…

После долгих уговоров верховный военачальник галлов позволил битуригам оборонять их столицу Аварик (сегодняшний французский город Бурж). Цезарь направил все усилия своей армии на осаду этого города. Долгая осада этой считавшейся неприступной крепости могла бы укрепить моральный и боевой дух галлов и подорвать боевой дух осаждавших ее римлян. Поэтому Цезарь решил не затягивать осаду Аварика. Тем более, что осаждающие страдали не только от постоянных вылазок осажденных, но и от жестоких холодов. когда Гаю Юлию все-таки удалось, на двадцать седьмой день осады Аварика, взять галльскую твердыню приступом, он отплатил битуригам за «измену римскому делу» столь жестокой и кровавой местью, что заставил знатоков истории вспомнить о временах взятия римлянами пунийского Карфагена и эллинского Коринфа. По приказу Цезаря были беспощадно перебиты сорок тысяч битуригов, из которых больше половины составляли беззащитные женщины, старики и дети.

«Римлянин! Ты научись народами править державно

– В этом искусство твое! – налагать условия мира,

Милость покорным являть и смирять войною надменных!»,

как писал классик римской и мировой литературы Публий Вергилий Марон в своей бессмертной поэме «Энеида» - национальном эпосе римского народа, получившем свое название от имени своего главного героя и действующего лица – благочестивого Энея, сына богини Венеры и предка Гая Юлия Цезаря, перевезшего из Илиона-Трои в Италию палладий – образ богини Афины Паллады – Градохранительницы…

Однако же надежды в высшей степени достойного потомка троянского героя, некогда бежавшего из разрушенной врагами «крепкостенной» Трои, чтобы основать в Италии «новую Трою» – город Альбу Лонгу – праматерь позднейшего Рима на Тибре[17] -, справиться с галльским восстанием столь зверскими методами оказались тщетными. Эффект был прямо противоположным. Расправа «дукса» римлян с Авариком вовсе не привела к падению авторитета Верцингеторига среди галлов, от которых не укрылось, что он был против обороны города и лишь нехотя уступил просьбам битуригов, не желавших сдавать свою столицу римлянами без боя. На поверку оказались правы не они, а более реалистично мыслящий и дальновидный Верцингеториг. Теперь в его правоте смогла убедиться вся восставшая Галлия. Доблестный арверн отступил в свою столицу Герговию, за стенами которой и поджидал во всеоружии подхода неприятеля.

С севера Цезарь получал дурные, тревожные вести. Галльские племена, проживавшие в нижнем течении Секваны (современной Сены) присоединились к общегалльскому восстанию и теперь угрожали Агединку, главной операционной базе римской оккупационной армии. Все более подозрительно вели себя и эдуи, проявлявшие непривычное проконсулу непокорство. Необходимо было также восстановить бесперебойность снабжения. Цезарь разделил свое войско. Отправив Тита Лабиена с частью войска на укрепление тыла, император с уменьшившимися до шести легионов главными силами снова двинулся на своего неукротимого врага.

Для этого проконсулу нужно было, прежде всего, форсировать бурный и полноводный Элавер (современную французскую реку Алье). По приказу Верцингеторига галлы, разрушив все мосты через реку, не давали римлянами переправиться через нее. Но Цезарю удалось хитростью отвлечь внимание галлов, после чего опытные римские саперы быстро соорудили на обрубках опор разрушенного галлами моста новый, временный, мост, по которому римляне смогли перейти через реку.

Наконец Цезарь подступил к Герговии. Вид галльской твердыни был весьма внушительным. Город, расположенный на крутой горной вершине, казался совершенно неприступным. Римляне окружили город плотным кольцом осады. При этом им удалось овладеть несколькими стратегически важными холмами и возвести на них укрепления. Но одного этого было мало. Армия Цезаря страдала от нехватки продовольствия. Эдуи больше не присылали римлянам ни фуража, ни провианта. Да и обещанный ими Цезарю вспомогательный воинский контингент (вероятно, необходимый проконсулу скорее как «коллективный заложник», гарантирующий верность племени эдуев Риму, чем как реальная военная сила) все никак не подходил. Не желая дожидаться подхода подкреплений «ad cаlеndas graеcas», то есть, в переводе с латыни на русский - «до греческих календ» (а по-нашему – «когда рак свистнет», поскольку никаких календ в греческом календаре, в отличие от римского, не было!) Гай Юлий решился на типичную для него молниеносную операцию. Во главе четырех легионов он выступил против «вероломных» эдуев, снова насильно навязал им свое «отеческое покровительство» и успел вовремя возвратиться под Герговию, чтобы отбить вылазку осажденного галльского гарнизона, угрожавшую римскому лагерю. Всего за двадцать восемь часов проконсул прошел со своими войсками дистанцию в семьдесят пять километров (в обоих направлениях)…

Но, несмотря на своевременное отражение вражеской вылазки, осада Герговии оставалась по-прежнему безуспешной. Поскольку провиант снова был на исходе, Цезарь решил напасть на расположенный к югу от городских стен главный лагерь галльских мятежников. Поначалу Гаю Юлию сопутствовал успех. Его легионеры уже пошли вверх по склону горы на штурм городской стены, когда сверху навстречу штурмующим устремился Верцингеториг, возглавивший новую вылазку гарнизона. В сложившейся критической ситуации римский полководец оказался в проигрышном положении. Он сразу понял, что его воины, поднимающиеся в гору, не смогут устоять под мощным натиском обрушившихся на них с горы галльских борцов за свободу. Однако отданный проконсулом приказ начать отход не был своевременно доведен до уже втянувшихся в бой легионеров. Когда на левом фланге римлян появились присланные, наконец, Цезарю вспомогательные войска эдуев, римлян охватила паника, поскольку они приняли своих союзников – эдуев - за врагов. И лишь вмешательство римского резерва – Десятого легиона, под командованием самого императора, помогло избежать превращения битвы за Герговию в поголовное истребление римских легионов силами общегалльского Сопротивления. С огромным трудом отбитые от стен Герговии римские воинские части снова добрались до своих укрепленных позиций. А осмотрительный Верцингеториг в очередной раз доказал свой реализм в оценке ситуации, не дав галльским воинам истечь кровью в бесплодных нападениях на римские фортификационные сооружения.

Впрочем, ему и не нужно было нападать на римские позиции. Ведь случилось неслыханное. Впервые за все время Галльской войны гордое, непобедимая и легендарная, в боях познавшая радость побед, римская оккупационная армия, лучшая армия в подлунном мире, была побеждена галльскими инсургентами не исподтишка, не из засады, не в ходе внезапного нападения, а по всем правилам, в полевом сражении. Слава молодого арвернского военачальника распространилась по Галлии с быстротою лесного пожара, и все галльские племена еще раз торжественно утвердили на общегалльском съезде, или совещании на высшем уровне (а говоря по-нашему, по-русски – «общенародном соборе»), Верцингеторига на посту верховного предводителя и руководителя их общего великого дела. Вся кельтская земля, за исключением областей проживания всего нескольких небольших племен, теперь пылала в пламени освободительной борьбы.

Что и говорить, галлы сумели-таки выщипать немало перьев из простертых над их землями крыльев римского державного орла (а возможно – и из хвоста гордой птицы бога-громовника Юпитера). Положение «потомка Энея и Венеры» стало прямо-таки отчаянным. «Его» Галлия, великолепная, богатая добыча, которой Цезарь, как ему казалось, завладел «всерьез и надолго», грозила вырваться из его цепких рук. Верцингеториг развеял миф о непобедимости Гая Юлия, летевший перед ним на крыльях Деймоса и Фобоса, или, по-русски – «Ужаса» и «Страха», заранее парализуя волю недругов проконсула к сопротивлению и помогая «потомку бессмертных богов» побеждать. Исход битвы под стенами неприятельской столицы, столь неудачный для римлян, стал для Цезаря (пожалуй, незаметно для себя уверовавшего в распространяемый им же для запугивания врагов в пропагандистских целях миф о собственной непобедимости) подлинным шоком, для преодоления последствий которого императору потребовалось некоторое время. Гай Юлий со своими легионами оказался в самом центре галльской инсуррекции, отрезанный от другой части своей армии – войсковой группы Лабиена – широкой полосой вражеской территории. Над Цезарем буквально нависал победоносный Верцингеториг. По идее, единственным правильным решением в этой критической ситуации было бы предоставить Лабиена «со товарищи» их собственной судьбе (что там, «бабы еще нарожают!») и отступить со своей сильно потрепанной армией в свою (без кавычек!), родную Цизальпийскую Галлию, «облаченную в тогу». А уж прибыв туда, крепко призадуматься над тем, как ему, Гаю Юлию, после столь позорного провала затеянной им, по сути дела, на свой страх и риск, галльской авантюры, выйти сухим из воды на слушаниях в «сенатской комиссии по расследованию…»

Но не таков был наш Гай Юлий! Тщеславный, энергичный и упорный, не привыкший уступать, проконсул не желал сдаваться. Он принял решение с боем пробиться в область секванов, в слабой надежде все–таки соединиться с корпусом Лабиена. Своих не бросаем! И потому Гай Юлий повел свое войско не на юг, чего от него ждали все, а на север. И снова гений Гая Юлия, хранивший его с самого рождения, не подвел «потомка Венеры». Еще до подхода Цезаря к Агединку, к его войску присоединился легат Лабиен со своими четырьмя легионами, в очередной раз, как всегда, успешно выполнивший поставленную ему проконсулом боевую задачу. Объединив свои силы, Цезарь и Лабиен сообща двинулись в направлении Весонтиона.

Гай Юлий снова, оказавшись в кажущейся совершенно безвыходной ситуации, сделал невозможное возможным, совершив то, чего от него никто не ожидал.

Верцингеториг решил преследовать организованно отходящего противника. Вероятно, он был единственным человеком во всем галльском стане, считавшим преследование римлян необходимым. Все прочие галлы были твердо уверены в том, что и без того добились окончательной победы. Главную надежду Верцингеториг возлагал на свою конницу, впятеро превосходившую конницу Цезаря по численности. Поэтому арвернский полководец приказал своей кавалерии атаковать колонну римской армии на марше. Сам же он, встав во главе отборного отряда, преградил римлянам путь дальнейшего отхода. Допустив тем самым свою первую, и притом – главную, если не сказать – роковую ошибку, решившую, в конечном счете, судьбу галльского восстания, «косматой» Галлии как независимой страны и самого Верцингеторига. Союзная римлянам германская конница, хотя и сильно уступавшая галльской в численности, но зато превосходившая ее во всех других отношениях, разбила галлов в пух и прах. Отборный же отряд галльских повстанцев оказался не в силах устоять в полевом сражении перед натиском объединенного римского войска. Верцингеторигу пришлось, буквально скрежеща зубами от бессилия и ярости, уступить Цезарю дорогу. А самому – бежать, со своими деморализованными поражением и павшими духом повстанцами, в направлении города Алезии, или Алесии, расположенного в гористой области галлов-мандубиев.

Хотя выигранная отступающим Цезарем «битва в пути» не относилась к числу самых крупных данных им сражений, она стала поворотным пунктом в борьбе за освобождение Галлии от римского гнета. Поворотом отнюдь не в пользу галльских повстанцев. После нее психологический перевес снова оказался на римской стороне. Повстанцы усомнились в том, что победа будет за ними. Во всяком случае, перспективы этой победы над римскими интервентами превратились, из очень близких, в весьма отдаленные…

Между тем, Цезарь вовсе не собирался возвращаться в Весонтион. Отступающего противника он привык преследовать по пятам. И проконсул повел все свои воспрянувшие духом легионы на Алезию. Именно под ее стенами должна была решиться судьба всей кампании, да и его, Гая Юлия, собственная судьба.

   16. РЕЗНЯ ПОД СТЕНАМИ АЛЕЗИИ

Расположение Алезии в общих чертах напоминало расположение Герговии. Однако Герговия, расположенная на вершине отвесного утеса, была скорее природной, естественной, чем рукотворной, крепостью, в то время как строители Алезии окружили кольцом укреплений обширную гряду холмов. Узкие ущелья отделяли более низкую протяженную высоту, на которой была расположена галльская твердыня, от других, соседних горных вершин; с двух сторон – с севера и с юга - Алезию омывали воды двух небольших рек. Перед галльской крепостью простиралась обширная равнина.

«Самый город Алесия (Алезия - В. А. ) лежал очень высоко на вершине холма, так что его можно было взять, очевидно, только блокадой» («Записки о галльской войне»).

Цезарь имел для осады пятьдесят тысяч римских легионеров и десять тысяч германских конных авксилиариев (а также некоторое количество германских же легковооруженных пехотинцев-велитов). В данной связи автору настоящего правдивого повествования представляется уместным подчеркнуть следующее немаловажное обстоятельство. После жестокого разгрома Цезарем германского «народа-войска» несговорчивого свевского царя Ариовиста и последующего разорения области сугамбров перешедшим, преследуя разбитых усипетов и тенктеров, Рен по чудо-мосту карательным корпусом «потомка Венеры», осуществляемый изначально объединенными силами, единый, великий поход германцев на Галлию с целью ее поэтапного заселения, сменился многочисленными, хаотичными, разрозненными, одиночными, не согласованными операциями. Главная, общая цель - захват галльских земель на Западе (естественно, не политическая, но от того не менее совершенная, в качестве практического решения) – как бы теряется ошеломленными германцами из виду, застилается, словно туманом, целями частными, мелкими, зато кажущимися более близкими, достижимыми и соблазнительными (например, присоединиться к победоносным римлянам в деле покорения теми галльских кельтов, героически сопротивляющихся Цезарю). Вместо захвата земель в Галлии германцы были отныне готовы довольствоваться военной добычей, предпочитая возможность кратковременного обогащения долгосрочному, на века, решению своей главной проблемы. Они примкнули к Цезарю, предоставив ему в помощь воинские контингенты для окончательного подавления сопротивления отважного Верцингеторига, ведшего упорную борьбу против римских захватчиков:

«Так как Цезарь знал о численном превосходстве неприятельской конницы и, будучи отрезан от всех дорог, не мог получить никакой поддержки ни из Провинции, ни из Италии, то он послал за Рейн к покоренным в предшествующие годы германским племенам (точнее говоря - не покоренным, а разбитым римским «дуксом» и отброшенным за Рен германским племенам, здесь Цезарь явно выдает желаемое за действительное, откровенно льстя римскому самолюбию - В. А. ) гонцов, чтобы получить от них конницу и легковооруженную пехоту, сражающуюся в ее рядах» («Записки о галльской войне»).

Сразу же после рекогносцировки местности, «контрактники» Цезаря «со товарищи» начали усиленно окапываться вокруг галльского города, сооружать гигантскую по протяженности и охвату сеть внешних и внутренних земляных укреплений и «черепах» (крытых подступов) к крепости. Занявшие оборону перед крепостью войска Верцингеторига были в ходе упорных боев загнаны римлянами за стены Алезии.

«После начала (римлянами осадных - В. А,) работ завязалось кавалерийское сражение на равнине, которая, как мы выше сказали, простиралась на три мили между холмами. С обеих сторон идет очень упорный бой. Когда нашим стало трудно (под натиском галлов, пытавшихся прорвать кольцо римской осады - В. А. ), Цезарь послал им на помощь германцев <…>. обращенные в бегство враги затруднили себя своей многочисленностью и скучились в очень узких проходах, оставленных в ограде (для совершения вылазок - В. А. ). Тем ожесточеннее их преследовали германцы вплоть до их укреплений (быстро возведенной галлами стены из глины и связок хвороста - В. А. ). Идет большая резня. Некоторые (галлы - В. А. ), бросив коней, пытаются перейти через ров и перелезть через ограду <…>. Но и те галлы, которые были за укреплениями, приходят в не меньшее замешательство: им вдруг начинает казаться, что их атакуют, и они все кричат: «К оружию!» Некоторые со страха вламываются в город. Тогда Верцингеториг приказывает запереть ворота, чтобы лагерь не остался без защитников. Перебив много врагов и захватив немало лошадей, германцы возвращаются в лагерь. . . » («Записки о галльской войне»).

Незадолго до того, как римляне замкнули вокруг города кольцо своей контрвалационной линии, обращенной фронтом против Алезии, галльскому военачальнику удалось под покровом ночи вывести из крепости всю свою конницу. Галльской кавалерии было поручено доложить все еще совещавшемуся в области эдуев «общенародному собору» материковых кельтов о сложившейся ситуации и передать собравшимся на совет племенным вождям приказ Верцингеторига незамедлительно направить на помощь осажденным повстанцам свежее войско, достаточно сильное для того, чтобы заставить римлян снять осаду. У Верцингеторига имелся тридцатидневный запас зернового хлеба и некоторое количество скота, предназначенного для снабжения мясом, прежде всего, мужчин, способных носить оружие. Следовательно, доблестный арверн знал совершенно точно, как долго он сможет продержаться в Алезии в ожидании подхода помощи извне.

Цезаря, имевшего свои «глаза и уши» в галльском стане, разумеется, своевременно известили о том, что в области эдуев начало собираться охваченное величайшим патриотическим подъемом и пылом галльское войско, предназначенное для снятия осады с Алесии. Гай Юлий хорошо знал возглавившего это войско атребата Коммия, с которым проконсул поддерживал тесные, почти дружеские, связи со времен двукратной Британской экспедиции «потомков Ромула». Цезарь знал Коммия как рассудительного и решительного, энергичного военачальника, большого знатока римского военного искусства и римского способа ведения военных действий. Знал Гай Юлий и на что способна армия, состоящая из готовых на все борцов за свободу. Поэтому-то Цезарь и распорядился возвести против приближавшегося войска Коммия внешнюю, обращенную фронтом в поле, циркумвалационную линию, совершенно аналогичную сооруженной по его приказу римлянами ранее вокруг стен Алезии линии внутренней, контрвалационной. Всего за сорок дней воины Цезаря окружили Алезию со всех сторон кольцом наступательно-оборонительных фортификационных сооружений, напоминавшим гигантского ежа, ощетинившегося смертоносными острыми иглами. Легионам предстояло биться с неприятелем одновременно в двух направлениях. Бежать из двойного кольца собственных укреплений римлянам было некуда. «Мулам» Цезаря и их «социям» оставалось только победить или полечь мертвыми в бою под стенами Алезии.

Поистине чудовищные по масштабам римские осадные сооружения, выстроенные в рекордно короткие по тем временам сроки силами шестидесяти тысяч «ромулидов» и их германских союзников, охватывали восемь римских лагерей: из которых четыре были предназначены для размещения пехоты, а другие четыре - для размещения конницы, а также двадцать три опорных пункта для резервных войск и гарнизонов укреплений. Через соседние холмы и поперек всей равнины тянулась римская кольцеобразная внутренняя, контрвалационная линия общей протяженностью в шестнадцать километров. Циркумвалационные укрепления, сооруженные римлянами для сдерживания и недопущения в крепость подходящих извне галльских войск царя Коммия, имели общую протяженность в двадцать один километр. При возведении фортификационных сооружений вокруг Алезии Гай Юлий использовал буквально все достижения высокоразвитой римской осадной техники. Расположение римлян было окружено колоссальным венцом укреплений, обращенных как в сторону кельтской крепости, так и в сторону равнины – сторожевых осадных башен; связанных между собой на всем своем протяжении рвов различной глубины; засек; забитых в землю бревен, на заостренные концы которых должны были напороться пытающиеся пробиться извне через римскую укрепленную линию в осажденную крепость галлы Коммия; волчьих ям с острыми, как пики, кольями на дне: особых ловушек для всадников и лошадей (так называемых «лилий»), а также трибул - колючих рогаток, или рогулек, с железными остриями и крючьями на концах.

Описанные Цезарем в его «журнале боевых действий» во всех подробностях римские осадные сооружения вокруг Алезии (не знавшие себе равных по масштабам, изощренности и мощи в тогдашнем военном деле), почти два тысячелетия скрытые от потомков участников разыгравшихся под стенами галльской твердыни драматических событий, были явлены миру в ходе раскопок, начатых в 1905 году, французским археологом Эсперандьеном. Алезия как населенный пункт просуществовала, под властью римлян, а затем – германцев-франков, еще очень долго - до самого прихода норманнов в 864 году. Гора, на которой стояла галльская крепость, сегодняшняя Мон Оксуа в районе Алис-Сент-Рен, стала поистине неисчерпаемым хранилищем римских предметов вооружения, монет, всякого рода обломков, осколков и прочих артефактов эпохи Цезаря.

По прошествии нескольких недель осады, после вызванного недостатком съестных припасов для галльского гарнизона изгнания из Алезии всех «лишних едоков» - «негодных для войны по нездоровью или по годам» (как пишет Цезарь), или, выражаясь современным языком, нонкомбатантов - и их жалкой смерти перед римскими позициями от голода («Когда они дошли до римских укреплений, то они со слезами стали всячески умолять принять их в качестве рабов, только бы накормить; но Цезарь расставил на валу караулы и запретил пускать их» - со всей прямотой римлянина и без тени сожаления пишет доблестный автор «Записок о галльской войне»), когда борьба достигла пика своего ожесточения, в тылу у осаждавших крепость римлян появилось войско галлов, спешившее, прорвав кольцо римской осады, прийти на помощь гарнизону Алезии.

Поскольку осажденный гарнизон Алезии был полностью отрезан многослойным поясом римских осадных укреплений от внешнего мира, Верцингеторигу «и иже с ним» не было известно о подходе спешившего им на помощь пятидесятитысячного войска царя атребатов Коммия (еще не лишенного Цезарем в спешке почетного звания «друга и союзника римского народа» – впрочем, лишить отпавшего от римлян «соция» этого звания имел формально право не проконсул, а только римский сенат, который атребатскому вождю это звание и присвоил) к сжатому Гаем Юлием «и иже с ним» в кольце осады кельтскому городу с запада. Коммий подошел к Алезии через полтора дня после завершения постройки войском Цезаря оборонительного пояса вокруг расположения осаждающих. Совсем немного опоздал! Вот уж действительно – «промедление смерти подобно»!

Появление галльских подкреплений у ворот Алезии было встречено в голодающем городе всеобщим ликованием. Осажденные Цезарем галлы Верцингеторига на радостях подъели все остатки имевшегося них продовольствия – ведь их долгожданные спасители были так близко!

На следующий день на обширной равнине под стенами галльской твердыни разыгралась решающая битва за свободу Галлии, продолжавшаяся, с перерывами пять дней. Сражаясь в обе стороны, спина к спине, римские легионеры «со товарищи» стойко выдерживали натиск разъяренных ратоборцев изо всех галльских областей, отражая в то же время отчаянные вылазки осажденного гарнизона. Для воинов Цезаря ставкой в этой смертельной борьбе была уже не добыча, а жизнь. Позиция-западня, в которую их загнал собственный полководец, не оставляла им иного выбора.

На пятый день битвы под стенами Алезии отборной галльской штурмовой колонне, состоявшей из арвернов – соплеменников Верцингеторига – удалось прорвать римские укрепления в неблагоприятном с точки зрения их обороны месте. До соединения штурмующих галлов с совершившим очередную вылазку гарнизоном Алезии оставалось, казалось, всего несколько мгновений. Но Цезарь приказал войскам очистить укрепления, которые легионерам было трудно удерживать, и вывел своих «контрактников» в чистое поле, увлекая за собой преследующих римлян галльских ратоборцев. Личное появление проконсула, видного всем и отовсюду из-за его великолепного пурпурного плаща военачальника – палудамента - на поле боя не осталось не замеченным противниками – как римлянами, так и галлами, предельно обострив накал борьбы.

«Так как галлы были уверены в своем боевом перевесе и видели, как тяжко приходится нашим от их численного превосходства, то и те, которые находились за укреплениями, и те, которые пришли к ним на помощь, поднимали повсюду крик и вой для возбуждения храбрости в своих. Дело шло у всех на виду, ни храбрость, ни трусость не могли укрываться, и потому жажда славы и боязнь позора вызывали в обеих сторонах геройский пыл. С полудня почти вплоть до захода солнца сражение шло с переменным успехом, пока наконец германцы (римские союзники - В. А. ) в одном пункте не напали сомкнутыми рядами на неприятелей и не опрокинули их. Во время их бегства стрелки были окружены и перебиты. И в прочих пунктах наши преследовали отступавшего неприятеля вплоть до его лагеря и не дали ему времени снова собраться с силами. Тогда те, которые выступили из Алесии, почти совершенно отчаялись в победе и с печалью отступили в город». («Записки о галльской войне»).

Цезарь при всем желании не мог бы выразиться яснее. Именно германские вспомогательные части, состоявшие, главным образом, из западных германцев, но также из германцев восточных - бургундов и вандалов, снова принесли римскому «дуксу» победу в этой решающей схватке с галлами Верцингеторига. В третий раз германские всадники победили галлов под Алезией, сражаясь под знаменами Цезаря, когда неукротимый Верцингеториг совершил ночную вылазку, пытаясь прорвать, силами своей конницы, кольцо римской осады в самом, как ему казалось, слабом месте - «там, где наша линия укреплений имела перерывы», как признает сам Цезарь, чтобы запастись у дружественных галлов продовольствием для осажденных. Следя за ходом сражения со своего наблюдательного пункта, римский «дукс» направлял вспомогательные войска в те места, где римлянам приходилось особенно туго. Гаю Юлию пришлось бросить на галлов свои последние резервы.

«Внезапно в тылу у неприятелей показывается римская конница и приближаются еще другие когорты. Враги повертывают тыл, но бегущим перерезывают дорогу всадники. Идет большая резня. . . » (Цезарь).

Следует еще раз подчеркнуть, что к описываемому времени почти вся римская конница (за исключением командного состава) состояла не из собственно римлян (римских граждан), а из «союзников». Доблестно сражавшиеся в рядах конных авксилий Гая Юлия германцы-вандалы еще не были известны греко-римскому миру под своим истинным племенным названием, которое Цезарь не упоминает. Однако вандальская конница, которой предстояло впоследствии сыграть столь важную роль и покрыть себя неувядаемой славой в многочисленных боях на территории Испании и Северной Африки, уже прославилась (вместе с другими германскими авксилиариями Цезаря), сражаясь под римскими знаменами, победами над галлами Верцингеторига под Алезией. Вандальские метательные копья – фрамеи, или фрамы - и другие предметы вооружения были впоследствии в большом количестве обнаружены археологами в ходе раскопок в районе Ализ-Сент-Рен близ горы Оксуа, в идиллической местности Кот-д’Ор, там, где и сегодня еще ясно различимы с воздуха остатки земляных укреплений Цезаря под Алезией, где на пропитанной кровью великого множества павших земле произрастают лучшие во всей Франции сорта красного винограда, из которого делаются лучшие бургундские вина, красные, как человеческая кровь. Должно быть, вандальские всадники уже в эпоху Цезаря выглядели так же, как их соплеменник на мозаике, найденной в руинах виллы в окрестностях древнего Карфагена, и хранящейся ныне в лондонском Британском музее: высоко подпоясанная рубаха, короткая накидка, узкие штаны, конь с подрезанным хвостом, под чепраком, без седла и стремян. Круглые или овальные щиты вандальских конников состояли из прочных досок, обитых по краям гвоздями и скрепленных металлическим ободом, с рукоятью внутри и заостренной металлической шишкой по центру снаружи (римляне именовали эту предназначенную для лучшего отражения вражеских ударов шишку посреди щита «умбоном»; у богатых вандалов она могла быть изготовлена из бронзы, покрыта позолоченной серебряной фольгой, украшена узорами, фигурками животных, рыб и т. д. - как, например, умбон парадного вандальского щита, найденного в Герпальском захоронении на территории нынешней Венгрии). Впрочем, довольно об этом…

После бегства разбитого Цезарем войска царя атребатов Коммия, не выдержавшего устроенной ему германской конницей проконсула кровавой бани, от стен так и не освобожденной им Алезии, гарнизону осажденной римлянами галльской крепости надеяться было больше не на что. Его час, несомненно, пробил. Столь же отважный, сколь и самоотверженный арвернский полководец сам поставил на военном совете вопрос о своей выдаче римлянам. Алезия сдалась на милость победителя.

Как пишет Плутарх, «Верцингеториг, руководитель всей войны, надевсамое красивое вооружение и богато украсив коня, выехал из ворот. Объехав вокруг возвышения, на котором сидел Цезарь, он соскочил с коня, сорвал с себя все доспехи и, сев у ног Цезаря, оставался там, пока его не заключили под стражу, чтобы сохранить для триумфа».

Если доблестный арверн надеялся на вошедшую (как это ни странно) в поговорку милость Цезаря к побежденным, то он сильно ошибался. Победоносный проконсул не нашел для своего доблестного противника ни единого слова признания или хотя бы сочувствия. Отважный Верцингеториг, увезенный в цепях в Италию, долгие годы гнил заживо в карцере Мамертинской тюрьмы Града на Тибре, пока не был, наконец, проведен на потеху римской черни в триумфальном шествии Цезаря по «Вечному Городу», а вслед за тем – без всякого снисхождения задушен, подобно пергамцу Аристонику, нумидийцу Югурте и многим другим несчастливцам, осмелившимся бросить вызов и не покориться «облаченному в тогу народу»…

Впрочем, с остальными выжившими защитниками Алезии упившийся досыта галльской кровью император поступил относительно мягко. Он раздал военнопленных в качестве личных подарков, то есть – рабов – своим воинам, любезно сделав, впрочем, исключение для эдуев и арвернов, которых великодушно отпустил домой. Что, в общем, и понятно – Гай Юлий желал властвовать в «своей» Галлии над живыми людьми, а не над сплошными грудами трупов.

В «Вечном» Риме после получения радостного известия о победе Цезаря над заальпийскими галлами были объявлены благодарственные празднества, продолжавшиеся двадцать дней.

Так завершилась Галльская война нашего Гая Юлия. На следующий год он железной рукой вырвал последние ростки возмущения, подавляя отдельные вспышки мятежа в разных частях обескровленной, дымящейся «косматой» Галлии, и уничтожая последние «незаконные вооруженные формирования» галльских бунтовщиков. Опустошенная страна, в которой голодали не только простонародье, но и знать, с ее скомпрометировавшей себя в глазах победоносных римлян участием в восстании, частично бежавшей на чужбину, аристократией и значительно уменьшившимся в результате систематических и многочисленны кровопусканий населением, в полной мере ощутила на себе железную хватку римских легионов, чьи зимние квартиры раскинулись по всей стране, как цепкие пальцы огромного разжатого (до поры - до времени) кулака. Основная масса оккупационных римских войск была сосредоточена вокруг столицы эдуев Бибракты, передовые части – на реках Мозелле (современном Мозеле), Секване, Лигере и Гарумне (современной Гаронне).

Схваченным римлянами членам «бандформирований» последнего сопротивлявшегося римлянам галльского племени кадурков Цезарь приказал без долгих разговоров отсечь руки, после чего даровал им свободу – в знак своего мягкосердечия и милосердия.

Так на галльскую землю пришел долгожданный pax romana - «римский мир», и «косматая» Галлия стала римской до самого Рена.

Тем не менее, она пока что не была официально объявлена римской провинцией. Вся покоренная страна заальпийских кельтов была обязана платить Риму дань, но эту дань из нее выжимали не алчные кровососы-публиканы, не римские откупщики из «всаднического» сословия, а «свои же» - представители привилегированной верхушки галльских племен, часть из которых была объявлена данниками, покоренными силой римского оружия, часть же – «союзниками» (или, как эдуи – даже «братьями») римского народа. Таким образом, Цезарь придал завоеванной им Галлии совершенно особый статус, полностью отличный от статуса других римских провинций. Благодаря своему особому статусу, «косматая» Галлия подвергалась римлянами менее беспощадной эксплуатации, чем другие провинции. Правда, заальпийская Галлия была обязана кормить и содержать оккупировавшую ее армию римских интервентов, но при этом сохранила нечто вроде автономии и самоуправления. Впоследствии Цезарь даровал вождям многих галльских племен, своим бывшим военным противникам, права римских граждан и даже набрал из их числа послушных его, Гая Юлия, воле сенаторов. И у «косматой» Галлии, с ее неисчислимыми богатствами, великолепной кавалерией (хотя и уступающей германской коннице), поддерживающей существование тринадцати легионов «потомка Венеры», появилась надежда на лучшее будущее.

В заальпийскую Галлию начали переселяться римские колонисты, принесшие с собой навыки более совершенной и интенсивной обработки земли. В галльских городах стали селиться римские ремесленники и торговцы. Быстро завязался оживленный и взаимовыгодный товарообмен между италийскими и кельтскими областями. Вина, металлические и керамические изделия, драгоценные украшения и предметы вооружения пересекали Альпы в обоих направлениях. Вскоре галльские товары стали успешно конкурировать с италийскими.

Если бы Верцингеториг хотя бы несколько повременил с началом антиримского восстания, дождавшись момента, когда у Цезаря оказались бы связаны руки вследствие военно-политического конфликта с Помпеем, отважному арверну, возможно, удалось бы избавить «косматую» Галлию от римского ига. Но «история не знает сослагательного наклонения»… И потому на всем протяжении вспыхнувшей вскоре после описанных в этой и предыдущей главе событий гражданской войны Цезаря с Помпеем в покоренных Гаем Юлием областях заальпийской Галлии сохранялось полное спокойствие. Цезарь, зрящий сквозь столетия, как бы пророчески предвидел, что «могущество Рима Галлией прирастать будет»…

Постепенная, но последовательная и неуклонная романизация «косматой» Галлии привела к возникновению на ее земле своеобразной гибридной, так называемой «галлоримской» культуры. И Галлия со временем превратилась из колоссального, сплошного поля битвы (которым она была при Цезаре) в мощный оборонительный вал, или заслон, Римской «мировой» державы, веками сдерживавший натиск северных «варваров».

   17. НЕСКОЛЬКО МЫСЛЕЙ О «ЗАПИСКАХ» ГАЯ ЮЛИЯ

Даже Марк Туллий Цицерон, постоянно оттачивавший свой и без того острый, как жало кинжала, язык буквально обо все, что только можно, не поскупился на похвалы покорителю «косматой» Галлии (под чьим искусным командованием и не менее искусным пером прославился, в конце концов, в глазах как современников, так и потомства родной брат знаменитого оратора). «Отец Отечества» со свойственной ему меткостью охарактеризовал «фронтовые сводки» Цезаря, ставшие крайне эффективным пропагандистским материалом, всемерно рекламировавшим личность «потомка Венеры» и его славные деяния в «варварских» галльских землях римским читателям всех социальных слоев и прослоек (умевшим читать или, по крайней мере, слушать чтение своих грамотных сограждан), короче - «Записки о галльской войне» Гая Юлия - всего четырьмя латинскими словами: nudi, rеcti еt vеnusti», то есть назвал их «голыми (неприкрашенными), прямыми (простыми) и (все же) прелестными»: «Записки, им (Цезарем – В. А. ) сочиненные, заслуживают высшей похвалы: в них есть нагая простота и прелесть» (Светоний. «Божественный Юлий»).

Как уже говорилось выше, Цезарь вел свой «журнал боевых действий» не ретроспективно, не «задним числом», не с отдаленной временной дистанции. В самый разгар боевой страды он находил время диктовать скрибам свою версию только что происшедших событий. Причем проконсул так торопился с изложением все новых фактов, что даже поручил написать отчет о событиях предыдущего года войны своему легату и адъютанту Авлу Гирцию (или же Гиртию). Сам же Гай Юлий завершил «Записки» описанием «подлинного» окончания войны – покорения крепости Алезии.

Гая Юлий, разумеется, не все писал «по памяти». Наверняка, у Цезаря имелись под рукой и «предварительные заготовки», поскольку он, конечно, регулярно отчитывался перед сенатом, отправляя в Рим «информационные бюллетени» о своих военных операциях, да и сам наверняка столь же регулярно получал доклады, рапорты и донесения от своих легатов. И все эти материалы были, несомненно, не только объективными в описании военных действий. Наряду с чисто военными аспектами, они, вне всякого сомнения, содержали и определенные пропагандистские нюансы.

Но главной причиной написания Цезарем этой увлекательной даже для современных читателей (а что уж там говорить о его современниках!) книги было вполне понятное и очевидное намерение создать себе надежное и убедительное алиби, способное защитить проконсула от обвинений, упреков и критики со стороны его позеленевших от зависти недругов, ревниво следивших из Рима за успехами Гая Юлия где-то там, на краю Экумены. Эти обвинения, упреки и критика были направлены, прежде всего, против наращивания Цезарем своей личной власти в ущерб интересам государства, против неоправданного и ненужного (с точки зрения непрошеных защитников государственных интересов) затягивания кампании и расширения зоны военных походов, против излишнего применения силы (или, если угодно – насилия), а также (и, может быть – в первую очередь) против нарушения договоров и вероломства, допущенного Цезарем по отношению к послам и заложникам.

Нельзя сказать, чтобы Цезарь оправдывался, отрицая все эти возведенные на него обвинения, на страницах своего «журнала боевых действий» - для этого он был слишком искусным тактиком и прожженным политиком. Напротив, он излагает ход событий ровным, сухим и деловитым слогом, так сказать, заранее исключающим саму возможность хоть на йоту усомниться в достоверности его версии происшедшего. Он мастерски манипулирует читателем, создавая у того впечатление, что сохраняет всегда и во всем объективность. Можно было бы назвать это хитрой, удачной уловкой автора «Записок». Но это больше чем просто уловка. Это – поистине гениальный ход поистине гениального демагога.

Поражает и в то же время заставляет задуматься то обстоятельство, что этот гениальный демагог всегда и везде пишет о себе исключительно в третьем лице. как если бы он был лишь очень хорошо осведомленным наблюдателем, а не участником описанных в книге событий. Высокомерие, самоирония и несколько холодная отстраненность от происходящего сливаются здесь у Цезаря в уникальную, неподражаемую амальгаму. Он – актер в двойном смысле этого слова –, да и написанная им книга – часть его «(пиар-)акции», столь же точно рассчитанная в своей действенности, как все его военные и дипломатические предприятия. «Журнал боевых действий» Цезаря был предназначен для того, чтобы воздействовать на сердца и умы читателей, воздействовать на них в пользу и в интересах своего автора. «Записки» стали для непревзойденного «самопиарщика» Цезаря бесценным орудием саморекламы, которого так не хватало Помпею (несмотря на все блестящие победы, одержанные «Великим» на Востоке). Ради этого и писал Цезарь свои «фронтовые сводки». Ему нетрудно было отбирать выгодные ему факты и окрашивать повествование в выгодные для него цвета, представлять события в выгодном для него свете. Завидное и редкостное мастерство, с которым талантливый ученик родосской ораторской школы сообщает о событиях по-солдатски лаконичным, впечатляющим, понятным, сухим, сжатым языком, вот в чем неподражаемая прелесть этого поистине гениального в своей простоте прозаического произведения!

Сухой, казалось бы, отчет, как и воспроизведенные в нем события, насыщены невероятно высоким внутренним накалом. Гай Юлий разворачивает перед читателем и слушателем яркую и незабываемую панораму событий, описывая все трудности, тяготы и усилия, сделавшие возможным достигнутый успех; марш-броски по кажущейся совершенно непроходимой местности, быструю смену позиций, смелость новаторской, столь же непривычной и необычной, сколь и целесообразной стратегии, быстроту принятия решений, готовность идти на оправданный риск, оперативную гибкость, проявляемую в зависимости от изменения обстановки.

Подлинным апогеем подробного отчета о военных событиях представляется читателю изложенное сухой и в то же время захватывающей дыхание прозой описание решающей битвы под стенами Алезии. В самый критический момент в ход событий, как «деус экс махина», вмешивается сам Цезарь, легко и сразу узнаваемый друзьями и недругами благодаря цвету своего одеяния – еx colorе vestitus - и приводит римлян к победе. Hostеs terga vertunt, fugiеntibus equites occurunt. Fit magna cеdes. Враги повертывают тыл, но бегущим перерезывают дорогу всадники. Идет большая резня…

Содержащиеся в тексте «Записок» данные, касающиеся характера местности, расстояний, военно-технических мероприятий позволяют без особого труда реконструировать все описанное в «журнале боевых действий» Гая Юлия. Своих противников победоносный император изображает как бы в технике «al fresco» - живописи по сырой штукатурке, без психологических отблесков и нюансов. Да и зачем? Ведь все они суть враги «Вечного Рима»! Какая уж тут психология! Следуя духу своего времени, он считает себя просто обязанным ввести в текст книги и некоторые замечания относительно страны, ее населения и географически-этнографических особенностей. Эти замечания довольно лапидарны, а местами – не лишены и некоторого комизма (например, при описании «великим знатоком окружающей действительности», все-таки явно давшим ввести себя в заблуждение своим информаторам - «германским медведям», поистине баснословного и фантастического животного мира на другом, не римском, берегу полноводного Рена).

Чрезвычайно важными представляются замечания о военных достижениях подчиненных Цезарю военачальников. Он довольно скупо, но все-таки воздает дань усердию и доблести легатов, не скупится на (вполне заслуженные) похвалы в адрес своей «правой руки» - Лабиена. Но когда Гай Юлий начинает описывать отдельные эпизоды, называть имена и зримо представлять читателю сцены полных драматизма схваток боевых – да еще каких! -, он всегда ведет речь о своих центурионах, главной опоре и костяке своего войска, на чьей храбрости и боевом мастерстве, на чьем авторитете среди простых легионеров, нижних чинов, основывается и его, Цезаря, власть над этой армией.

Неоднократно упоминается в «журнале боевых действий» Цезаря центурион Секст Бакул, примипил его любимого Десятого легиона, а также непоколебимая стойкость и беззаветная отвага многих других в его войске. За это Цезаря заслуживает нашей отдельной и особой благодарности, ведь под его вдохновенным пером действующее в Галлии под командованием «потомка Венеры» римское войско превращается для нас из серой массы в сообщество многочисленных индивидуумов, взятых по отдельности живых людей простонародного происхождения, чей общий интерес дает им, под командованием этого человека, силы выдерживать и совершать, казалось бы, невероятное. Из этих эпизодов прямо-таки бьет ключом великая, хоть и направленная не на благородные цели, отвага, самопожертвование людей, трагедия которых заключалась в том, что они стали жертвами ловкой манипуляции. Цезарь знал, как прибрать их к рукам – этих сынов обнищавших свободных землеробов и «пролетариев» Италии. И умел оценить их по достоинству. По завершении Галльской кампании Гай Юлий щедро одарил их золотом, рабами и повысил им жалованье. И потому они хранили ему верность до конца.

Вот как, к примеру, описана в книге IV «Записок о галльской войне» высадка римского десанта под командованием Цезаря в Британии:

«Но наши солдаты все еще колебались, особенно вследствие глубины моря. Тогда орлоносец Девятого легиона обратился с мольбой к богам, чтобы его поступок принес счастье легиону, и сказал солдатам: прыгайте, солдаты, если не хотите предать орла врагам; а я во всяком случае исполню свой долг перед республикой и императором. С этим громким призывом он бросился с корабля и пошел с орлом на врагов. Тогда наши ободрили друг друга и, чтобы не навлекать на себя великого позора, все до одного спрыгнули с корабля; когда это заметили солдаты, находившиеся на ближайших кораблях, они так же после довали этому примеру и двинулись на врага».

А впрочем, хватит! Что-то я увлекся…

   18. КРИЗИС В «ВЕЧНОМ ГОРОДЕ»

Пока Гай Юлий силой вразумлял строптивых «варваров» и неустанно диктовал писцам свои «Записки», в «Вечном Городе» в очередной раз сложилась крайне неблагоприятная для него обстановка.

Смерть дочери проконсула - Юлии, законной супруги Гнея Помпея «Великого» (умершей, к сожалению, бездетной), - разорвала родственную связь, существовавшую между двумя «заклятыми друзьями» и коллегами по триумвирату. Алчущий золота Красс, победитель Спартака, сгинул со всем своим войском в далекой Парфии (при этом погиб и доблестный сын триумвира Публий, так отличившийся под командованием Цезаря в «длинноволосой» Галлии). Победоносные парфяне якобы залили отсеченной голове Красса-старшего в глотку расплавленное золото со словами: «Напейся, наконец, того, чего ты всю жизнь так жаждал!»… С гибелью «денежного мешка» и «пожарного-поджигателя» «союз троих мужей» фактически прекратил свое существование. Приободрившись, после утраты «трехголовым чудищем» одной из своих голов, сенатская олигархия с новой силой принялась интриговать против властных поползновений теперь уже не триумвирата, а дуумвирата - «союза двоих мужей». Повсюду царили беспросветная коррупция и беспорядок, государственный аппарат буквально на глазах терял последние остатки работоспособности. Республика «потомков Ромула» трещала по всем швам…

Как уже говорилось, беспокойный 53 год вошел в римскую историю как год без консулов. Площади, улицы, улочки, переулочки и закоулочки Града на Тибре превратились в сплошной театр военных действий между платными боевиками соискателей магистратур. Анний Милон, протеже «оптиматов», введенный в свое время Помпеем в игру в качестве противовеса обнаглевшему Клодию Пульхру, пытался силой оружия пробиться в консулы, Клодий же – в преторы. Совершенно случайно (?) оба предводителя уличных «штурмовых отрядов» повстречались…нет-нет, не на узенькой дорожке, а на весьма широкой Via Appia – Аппиевой дороге. В разгоревшейся кровавой схватке Клодий был сражен наповал (вероятнее всего – самим Милоном). Убийство «Красавчика» вызвало в Риме беспорядки. Народ, продолжавший любить молодого бездельника, сложил для сожжения его бренных останков погребальный костер прямо посреди Форума и чуть не сжег заодно с мертвым Клодием древнее, почерневшее от времени, пятисотлетнее здание сената. После чего разгневанная толпа, собравшаяся перед городской виллой Помпея – единственного из триумвиров (или – теперь уже дуумвиров), пребывавшего в Риме – громогласно потребовала от «покорителя Востока» стать либо консулом, либо диктатором – вот прямо так, без выборов и официальных назначений – самовыдвижением!

Нерешительный и инертный, как всегда, Помпей не отвечал ни да, ни нет. Беспорядки не прекращались. Опасаясь за свою безопасность, сенатская партия решила пожертвовать Милоном, хотя Цицерон не постеснялся выступить защитником убийцы. Неудачливого кандидата в консулы выслали в Массилию, где бывший сенаторский, а затем – помпеевский головорез, как утверждали, совершенно позабыв свое недавнее бурное прошлое, вел вполне мирную жизнь частного лица, наслаждался древней утонченной эллинистической культурой этого дивного города и занимался рыбной ловлей (отдавая предпочтение из всех рыб особенно ценимым римскими гурманами краснобородкам).

Однако только высылкой Милона возмущенный плебс было не успокоить. Сенату нужно было что-то срочно предпринять, чтобы весь Рим не оказался в один черный (или же прекрасный, для кого – как!) день охвачен восстанием. Было объявлено чрезвычайное положение, по всей Италии начался спешный набор войск. По инициативе Марка Порция Катона «Великому» Гнею Помпею предложили стать консулом «сине коллега» - без коллеги. Помпей охотно согласился принять от сената то, что он не решился принять от народа. Став, по воле высшего коллективного государственного органа республики, единоличным консулом, «герой восточных походов» оказался во всеоружии стольких магистратур одновременно, что подобное полновластие (если не сказать – всевластие) – создало зловещий (для олигархического строя) прецедент на будущее.

Стремясь хоть как-то воспрепятствовать коррупции на выборах, Помпей внес законопроект, ужесточавший наказания за применение насилия и подкуп в период избирательной кампании и предусматривавший новый порядок распределения провинций между отслужившими свой срок высшими магистратами. Это осложнило продление проконсульских полномочий Цезаря и заочное выставление Гаем Юлием своей кандидатуры в консулы на 48 год. Цель нового законопроекта была совершенно ясна. Помпей решил, вступив в тактический союз с сенатом, сделаться единоличным правителем, не делясь больше ни с кем своей высшей властью.

В поисках новых союзников в рядах сенатской партии Помпей женился на вдове убитого парфянами Публия Красса, между прочим - дочери сверхзнатного Цецилия (Кекилия) Метелла Сципиона (Скипиона). Вступив в этот брак по расчету, «Великий» заручился поддержкой всей весьма влиятельной фамилии Метеллов. С Катоном Магн предпочитал не портить отношений (из тактических соображений), но видеть его консулом он не желал - ни в коем случае. И потому кандидатура Катона на консульских выборах не прошла.

На передний край внутриполитической борьбы выдвигались все новые люди. Один из консулов 51 года отрыто выступил против щедрого пожалования Цезарем римского гражданства уроженцам Цизальпийской Галлии. Воззвав к «великоримскому шовинизму», он добился определенного успеха у массы столичного населения, и без того косо смотревшего на «всяких разных понаехавших». Консул публично осрамил одного из таких «новых римских граждан милостью Цезаря», уроженца города Неокома (сегодняшнего Комо), приказав (чтобы лишний раз досадить Гаю Юлию) подвергнуть его позорному наказанию - публичной порке, в доказательство того, что этот «понаехавший» – отнюдь не римлянин. В утешение выпоротому провинциалу консул посоветовал ему подать, при желании, жалобу Цезарю.

Старая гвардия «сулланцев» – Корнелии Лентулы, Метеллы и Сципионы – сплотилась вокруг Катона, своего духовного главы. Катон был человеком хитрым, но никак не мудрым. Цельность и «непокобелимость» его натуры всегда граничила с «упертостью», если не просто тупостью. Он совершал одну ошибку за другой. После долгой борьбы с Помпеем, Катон стал его поддерживать – просто потому, что испытывал несколько меньшее отвращение к личности и политической физиономии Помпея, чем к личности и политической физиономии Цезаря. Подобно прочим «оптиматам», Катон надеялся использовать Помпея в своих целях до тех пор, пока Магн не перестанет быть ему послушным, а затем отделаться от него. В то же время «оптиматам» было хорошо известно о двойной игре, которую вел Помпей, стремившийся уничтожить любыми средствами своего главного соперника - Цезаря, но вовсе не желавший попадать в зависимость от «отцов, занесенных в списки».

Скрибоний Курион, бывший сторонник «оптиматов» и известный своим незаурядным красноречием оратор, после уплаты Цезарем его колоссальных долгов (за счет галльской добычи), принялся, в качестве народного трибуна, очень хитро, умно и умело защищать интересы Гая Юлия. Формально свежеиспеченный «защитник плебеев» выступал как бы против Цезаря, однако на деле, посредством своих упорно повторяемых и крайне заумно сформулированных предложений, проникнутых гротескной для своего времени «честностью», «прямодушием», давно уже нисколько не котировавшейся, в эпоху предсмертных судорог олигархической республики, замшелой «добродетельностью» и прямо-таки обезоруживающей «наивностью», фактически срывал принятие решений, направленных против Гая Юлия. Курион, к примеру, на полном серьезе предлагал обоим претендентам на единоличную власть над Римской «мировой» державой распустить свои войска и спасти, таким образом, государство. Политическая наивность? Не думаю. Ведь если бы это предложение Куриона прошло, Цезарь оказался бы в несравненно более выгодном положении, чем Помпей. Ибо в распоряжении «потомка Венеры», даже в случае роспуска армии, остались бы как его несметная галльская добыча, так и его сторонники-плебеи, сотрясавшие стогны «столицы обитаемого мира» своими грозными воинственными криками.

Осенью пошли разговоры о неизбежности войны между Помпеем и Цезарем.

1 сентября Скрибоний Курион снова внес свое «примирительное» предложение на рассмотрение сената . Сенат подавляющим большинством проголосовал о лишении обоих «династов» их вооруженных сил и власти. Однако верх, в конце концов, одержало крайнее меньшинство наиболее радикально настроенных «оптиматов», поскольку консул Марцелл расценил результаты голосования, как позорное подчинение большинства сенаторов диктату тирании (Цезаря) и распространил провокационный слух о якобы уже начавшемся вторжении войск мятежника Цезаря из Цизальпийской Галлии в Италию. После чего Марцелл театральным жестом вручил Помпею меч, дабы «Великий» защитил им «римскую свободу».

В действительности Цезарь оставался, во главе своей армии, в Цизальпийской Галлии, всемерно выставляя напоказ свое миролюбие и готовность к переговорам (даже после начала открытого конфликта).

Точные условия, оговоренные в требовании Цезаря допустить его к участию в консульских выборах на 49 год заочно, при сохранении Гаем Юлием в то же время власти над его провинциями и командования над его войсками, ныне, увы, не поддаются реконструкции (во всяком случае, что касается их правового аспекта). Не подлежит сомнению одно: проконсул «со товарищи» уже не раз «отменял» неписанную конституцию Римской республики в своих интересах, когда ему это было выгодно. Не подлежало сомнению и то, что Цезарь претендует на особые права, этой конституцией отнюдь не предусмотренные. Согласно «свычаям и обычаям» римской олигархической демократии, ему надлежало сначала сложить с себя наместничество в Галлии и военное командование, дождавшись истечения их срока, установленного в законодательном порядке, и лишь после этого подать свою кандидатуру в консулы – естественно, не на текущий 49, а на следующий, 48 год. Однако Цезарь, что называется, закусил удила. В конце концов, речь шла о его «дигнитас» - достоинстве, которое, по его собственным словам, всегда было ему дороже самой жизни…

Сделанные Гаем Юлием компромиссные предложения выглядели вполне респектабельно. Цезарь проявил готовность удовольствоваться двумя легионами, сохранив при этом наместничество в Цизальпийской Галлии и Иллирии. Мало того, он даже проявил готовность вообще сложить с себя командование, вот только…одновременно с Помпеем «Великим».

Однако все переговоры и попытки примирения на личном уровне оказались такими же безрезультатными, как и сенатские дебаты.

1 января 49 года сенат окончательно отклонил все требования Цезаря, объявив его в преступном непокорстве. Неделю спустя «отцы, занесенные в списки» лишили Гая Юлия его провинций. Народные трибуны Марк Антоний и Квинт Кассий, друзья и сторонники Цезаря, пытавшиеся воспрепятствовать этому решению сенаторов, используя свое право «вето», были проигнорированы правящими олигархами и в гневе покинули Город на Тибре.

Теперь фронты предстоящей гражданской войны окончательно определились. Честный военачальник Лабиен, сказав «потомку Венеры» нечто вроде: «Ты, Гай, мне друг, но истина дороже!», покинул лагерь Цезаря и перешел на сторону противников своего бывшего «отца-командира». Великодушный Цезарь отправил вдогонку своему верному соратнику на протяжении последних девяти лет деньги и багаж, оставленные Лабиеном в лагере проконсула.

Если бы Гай Юлий действительно возвратился в Рим в качестве частного лица, он тем самым подвел бы жирную черту под свою военно-политическую карьеру (или, если угодно, поставил бы на своей военно-политической карьере жирный крест – как кому больше нравится). Список жертв Помпея был, как это ни печально, очень длинным (хотя и не столь длинным, как, скажем, аналогичные списки Суллы или Мария), и коварный Магн (хотя, возможно, не без некоторых колебаний), несомненно, выдал бы своего «заклятого друга» и недавнего тестя, как говорится, «головой» партии «оптиматов» (ведь и в союз-то с Цезарем Помпей вступил когда-то не без долгих колебаний, не по доброй воле, но вследствие «обстоятельств непреодолимой силы»). В Риме Цезаря уже нетерпеливо поджидал неподкупный взяткодатель Катон, как обычно, мрачный и готовый обвинить «вифинскую царицу» в государственной измене, превышении власти, вымогательствах, обмане, клятвопреступлении, нечестии…и далее по списку – вплоть до людоедства (в котором без тени смущения обвиняли Катилину и его сторонников - в сочинении Саллюстия на полном серьезе утверждается, что «катилинарии» заклали человека и вкусили его мяса, с целью повязать себя кровавой круговой порукой).

Легионеры славного Гнея Помпея Магна, несомненно, весьма действенным образом способствовали бы ускорению хода судебного разбирательства. В лучшем (для себя любимого) случае достойный отпрыск рода Юлиев мог бы рассчитывать на ссылку…скажем, в Массилию, где, возможно, составил бы теплую компанию другому политическому ссыльному – Милону (волею судеб отомстившему распутнику Клодию за почти удавшуюся тому попытку осквернить супружеское ложе Гая Юлия). Вместе с Милоном Цезарь мог бы, в этом случае, посвящать весь свой досуг рыбной ловле и вдоволь смаковать краснобородок (наряду с рыбой других сортов, мидиями, креветками, кальмарами, прочими морепродуктами, шафраном, пряностями, зеленью и овощами, поджаренными на оливковом масле) в виде вкуснейшей рыбной похлебки, которой Массилия-Массалия-Марсель славится до сих пор. В наше время она называется буйабес. А вот как этот чудесный рыбный суп назывался при Цезаре и при Милоне, и подавались ли к нему тогда поджаренные ломтики белого хлеба и чесночный соус, как в наши дни - это автору настоящего правдивого повествования, увы, не известно. Я совершенно точно знаю лишь одно: тот буйабес готовили без апельсиновой цедры и без помидоров (к сожалению, еще неизвестных в I веке до Р. Х. в Старом Свете).

   19. ЖРЕБИЙ БРОШЕН!

Цезарю оставалось только ввести в дело свои вооруженные силы, никаких сомнений на этот счет у него больше не было, да и быть не могло. В любом случае, он предусмотрительно позаботился создать у «Града и мира» впечатление, что оставался законопослушным гражданином и «держался в пределах правового поля», пока это было возможно. Поэтому теперь Гай Юлий с легким сердцем мог возложить всю вину за развязывание bellum civile - гражданской войны – исключительно на своих противников. Для ввода своих войск на территорию Италии как таковой – Italia propria - Цезарь без особого труда нашел подходящий повод – наказание сената за неуважение к священному праву народных трибунов, праву «вето».

Гай Юлий сумел и на этот раз добиться преимущества перед противником, благодаря свойственной ему быстроте принятия решений, совершенно ошеломившей привычно инертных сторонников Помпея. Был самый разгар зимы. В зимнюю пору никому и в голову не приходило начинать военные действия. Никому, кроме Цезаря. Его легионы, закаленные боями и походами в кельтских землях, привыкли переносить куда более суровые климатические условия. Набор Помпеем войск в Италии ни при каких условиях не мог закончиться до наступления весны. Правда, если бы все шло своим чередом, по заведенном порядку, то весной в распоряжении «Великого» имелось бы десять легионов, а в Испании – еще восемь легионов под командованием верных Помпею легатов Афрания (как, несомненно, еще помнит многоуважаемый читатель – «искусного танцора») и Петрея, не считая многочисленных отдельных военных отрядов, разбросанных по всей территории Римской республики. Все они были бы готовы выступить против непокорного проконсула Предальпийской и Заальпийской Галлии.

В распоряжении же Гая Юлия на тот момент имелся всего один, Тринадцатый, легион (хотя при этом следует учитывать, что легионы Помпея, сосредоточенные в Италии, имели в строю только кадровый состав, и потому один полностью укомплектованный легион Цезаря был боеспособнее, чем два неотмобилизованных легиона Помпея). Все остальные легионы Цезаря находились еще далеко от Италии, на территории Галлии. И уже поэтому никто из противников мятежного проконсула не ожидал от него немедленного начала военных действий.

14 января 49 года Град на Тибре был, как громом, поражен известием, что Цезарь в ночь с 10 на 11 января, выступив из Равенны, перешел пограничную речушку Рубикон и сходу овладел (без боя) первым италийским городом на своем пути - Аримином (современным Римини). Эта весть вызвала в «столице мира» всеобщее смятение и панику. Ведь вступление проконсула во главе своих войск в Италию было строжайше запрещено законом. «Аlеа jacta est» (или «Jacta est аlеа») - «жребий брошен» - с этими навек вошедшими в историю «крылатыми»словами Цезарь якобы перешел Рубикон (если верить Плутарху, Гай Юлий произнес их не по-латыни, а по-гречески, что было особо подчеркнуто биографом их Херонеи). Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что занятие им италийского города (пусть даже и без боя) означает начало гражданской войны («самой кровопролитной из всех войн, поскольку в ней сограждане сражаются друг с другом и потому не берут друг друга в плен, так как не могут продать пленных в рабство», по авторитетному мнению Плутарха).

В своем безумном ослеплении сенатская олигархия, вероятно, тешила себя иллюзией, что, узнав о вторжении Цезаря, вся законопослушная Италия, от мала до велика, поднимется на борьбу с дерзким мятежником. Однако рьяные защитники республиканского строя (во всяком случае, на словах), к своему величайшему разочарованию, скоро убедились в том, что италийские города реагируют на их пламенные призывы крайне сдержанно. Засевшая в Риме немногочисленная клика республиканцев-радикалов отнюдь не пользовалась симпатией и поддержкой правящих состоятельных слоев италийских муниципиев, а совсем наоборот. В муниципиях надеялись получить от мятежного Юлия гораздо больше благ, чем от давным-давно отставших от времени проводников узколобо-эгоистичной политики. Никто из италийцев не стремился вмешаться в разразившийся вооруженный конфликт между оруженосцем наживавшихся на ростовщических спекуляциях «новых римских» богачей, с одной стороны, и оруженосцем упорно цеплявшейся за уходящую от нее власть разорившейся столичной родовой землевладельческой знати, с другой, предпочитая придерживаться принципа «это не наша война». Помпей хвастливо заявил, что, стоит ему только топнуть – и из италийской земли вырастет бесчисленное войско, как из зубов дракона в греческих мифах об основателе семивратных беотийских Фив – Кадме - и о Золотом руне. На деле же на призыв «покорителя Востока» не откликнулся ни один из его, Помпея, легионов. Мало того! Все легионы Помпея, стоило самому Магну в панике бежать из Рима, довольно скоро присоединились к Цезарю, одержавшему победу над своим хваленым соперником без единого взмаха меча. Впрочем, это случилось несколько позже.

Пока же Гай Юлий, привычный к победам, во главе своего единственного легиона, форсированными маршами спускался с севера на юг вдоль густонаселенного восточного, Адриатического побережья Италийского «сапога», непрерывно усиливая свой авторитет и свою армию, за счет вливавшихся в нее все новых добровольцев, в том числе и перебегавших к нему от Помпея. Наращивание сил Цезаря шло как бы по принципу «снежного кома». Через два месяца после перехода через Рубикон Гай Юлий стал господином всей Италии.

А что же Помпей Магн? «Покоритель Востока», прославленный военачальник, с которым связывала все свои надежды партия «неподкупного» Катона, решил покинуть «главу мира», «отойти на новые, заранее подготовленные позиции». «Великий» явно не оправдал своего прозвища и шедшей о нем славы, оказавшись на поверку никуда не годным полководцем. И это было, пожалуй, сильнейшим шоком из всех шоков, испытанных в первые недели 49 года «Градом и миром». Разумеется, у Магна были свои планы на будущее. Он намеревался, отдав на время Цезарю Италию и опираясь как на имевшуюся у него на Востоке могущественную и многочисленную клиентелу, так и на свои войска, дислоцированные в Испании, собраться с силами, возвратиться на Апеннины и раздавить несносного смутьяна, как гнилой орех. Незадолго до подхода армии Цезаря к южноиталийскому порту Брундизию (в котором когда-то было положено начало головокружительной карьере «Великого», очень вовремя приведшего туда набранное им войско на помощь высадившемуся в Брундизии Сулле), Помпей успел отплыть оттуда в Грецию набирать новые войска. Естественно, не в одиночку, а в сопровождении нескольких своих «кадрированных» легионов и целой «армии» сенаторов. Помпей вовсе не был намерен сдаваться.

Тем не менее, Цезарь выиграл первый раунд военно-политической борьбы. А его недруги-«оптиматы» этот раунд бесславно и позорно проиграли…

В Риме на Тибре Гая Юлия ожидали «его» народных трибуны, несколько не решившихся на бегство сенаторов, многочисленные лишенные конкретики обещания, пустые разговоры и…отнюдь не пустая государственная казна (что было очень важно для него, как обычно, крайне нуждавшегося в деньгах). Цезарь незамедлительно включил казну республики в свой срочно нуждавшийся в пополнении армейский фонд, невзирая на протест одного из народных трибунов (поправ тем самым его достоинство, хотя всего восемью неделями ранее начал гражданскую войну именно из-за неуважения сенаторов к протесту, достоинству и правам народных трибунов). Мало того! Когда тот попытался воспротивиться незаконной (со всех точек зрения) конфискации Цезарем государственной казны, Гай Юлий пригрозил убить его на месте, предупредив «слугу народа», что ему, Цезарю, гораздо легче сделать это, чем сказать, и присовокупив: «Законы плохо сочетаются с оружием» (или: «У войны - свои законы»).

Проведя неделю в Риме, «потомок Венеры» выступил в очередной поход. Сначала – в Испанию, с намерением разгромить дислоцированную там часть армии своего неприятеля, чтобы обеспечить себе прочный тыл, а затем разгромить самого Помпея. План был хорош, но пока что до окончательной победы над Помпеем было еще очень далеко. Управлять Римом и Италией в свое отсутствие Цезарь оставил недавнего народного трибуна Марка Антония – молодого человека, которому суждено было вскоре занять место изменника Лабиена, отважного и решительного воителя, энергичного, отличавшегося широтой натуры и бдительного, выполнившего поставленную перед ним императором задачу, как и почти все последующие задачи, пожалуй, не хуже самого Цезаря.

Высокомерные «столпы» сенатской партии до сих пор отказывались признать действия Цезаря в Италии войной. Для них это был не более, чем tumultum, то есть, в переводе с латыни - «смута». Справедливости ради, следует признать, что и оба противоборствующих военачальника в определенной мере способствовали поддержанию данной иллюзии. Они по-прежнему обменивались составленными в крайне вежливых выражениях письмами, посылали друг к другу гонцов. В обоих лагерях присутствовали представители не только своей, но и противоположной партии (с целью вербовки сторонников), а политики, соблюдавшие «нейтралитет» (по крайней мере, на словах), в первую очередь – Цицерон – пытались способствовать примирению Цезаря с Помпеем. И лишь категорический отказ Цезаря сделать официальное заявление, что он не будет ни преследовать Помпея, ни предпринимать враждебных действий против его испанских легионов, был расценен сенатской партией как объявление войны. Цицерон, долго колебавшийся в своем выборе и чаще всего делавший совсем не то, что было нужно, окончательно присоединился к лагерю Помпея (хотя «покоритель Востока» уже не раз разочаровывал «Отца Отечества»).

Цезарь, выступивший в очередной поход, по его собственным словам, чтобы сначала разбить войско без военачальника, а затем – военачальника без войска, повел своих ветеранов и легионы, оставленные им в Галлии, к пиренейским перевалам. Ведь если бы Гай Юлий погнался за Помпеем в Грецию, где тот спешно набирал новую армию, испанские войска Помпея не преминули бы захватить Италию. Поэтому Цезарь принял единственно правильное в сложившейся обстановке решение сперва разбить испанскую армию «помпеянцев», а уж затем – и самого Помпея.

Гордый град Массилия закрыл свои ворота перед втайне мечтавшим, может быть, полакомиться буйабесом, Гаем Юлием (конечно, знавшим толк в хорошей рыбе и морепродуктах), а после появления на рейде части флота Помпея под командованием Домиция, открыто перешел на сторону сенатской партии. Однако Цезаря это не остановило. Гай Юлий, трезво рассудив, что «буйабес может и подождать», выслал вперед своего легата Фабия с тремя легионами занять горные перевалы, поручил двум другим своим легатам осаждать Массилию, а сам 22 июня подступил к городу Илерде (современной Лериде), расположенному непосредственно за Пиренеями, на реке Сикорис (современной Сегре), где Фабий уже некоторое время вел бои местного значения с «помпеянцами». Противники Цезаря в описываемое время стягивали свои силы, намереваясь вторгнуться через Пиренеи в Галлию.

Расстояние от Рима до Мунды (равное тысяче восьмистам километрам) Цезарь, по утверждениям античных историков, прошел форсированным маршем всего за двадцать семь дней! Если это так, то войско Гая Юлия передвигалось со средней скоростью шестьдесят шесть километров в сутки! В это, признаться, верится с большим трудом…Но марш был, несомненно, очень быстрым и превосходно организованным.

Главнокомандующий силами сенатской партии поставил перед своими легатами Афранием и Петреем (победившими в свое время Катилину в битве при Пистории) задачу как можно дольше сдерживать «цезарианцев», используя тактику позиционной войны, до тех пор, пока сам Помпей не перейдет в контрнаступление со своими главными силами. Подобная постановка задачи связывала «помпеянским» легатам руки. Первая попытка Гая Юлия выбить их с позиций под Илердой оказалась неудачной. Штурм города Цезарем также не увенчался успехом, и «потомок Венеры» смог предотвратить поражение своих войск только личным вмешательством (как делал не раз и до, и после этого). Вообще Цезарь попал в весьма сложную ситуацию. Непривычно ранняя оттепель привела к усиленному таянию снегов в Пиренеях. К тому же зарядили проливные дожди. Протекавшие перед фронтом войск Цезаря реки Цинга (или Кинга) и Сикорис разом превратились в бурные потоки со стремительным течением, смывшие мосты, в то время как горы за спиной «цезарианцев» сделались совершенно непроходимыми вследствие наводнений. Легионы Гая Юлия оказались зажатыми, словно на острове посреди бушующего моря, между реками и горами. Подкрепления из Галлии не подходили, снабжение было нарушено, противник и бурные речные воды не позволяли «контрактникам» Цезаря форсировать реки. Лишь по прошествии нескольких весьма тревожных дней Гаю Юлию удалось, под покровом ночи, перевезти на передвижных понтонах через реку целый легион – большое военно-техническое достижение для того времени! - и, под его прикрытием, навести через реку мост. Передохнув немного, Цезарь приступил к отводу нескольких рукавов Сикориса, с целью создания искусственного брода, чтобы обеспечить за собой господство на обоих берегах реки, на которой была расположена Илерда. Своевременно предупрежденный об угрозе перехвата источников снабжения армии «помпеянцев», Афраний отступил, пока еще не было поздно, приняв решение закрепиться южнее реки Ибер (современного Эбро), чтобы и там, в соответствии с поставленной ему командованием задачей, продолжать позиционную войну. Цезарь дал противнику беспрепятственно отойти, выслав одновременно свою галльскую и германскую конницу для действий по тылам «помпеянцев» с целью помешать их дальнейшему отходу. Затем Гай Юлий, вместо штурма моста, прикрытого арьергардом противника, переправил свои легионы через глубокий брод, считавшийся проходимым лишь для кавалерии, совершил в течение ночи глубокий обходный маневр и перерезал пути отхода противника. При этом Цезарь не пытался дать «помпеянцам» бой, ограничиваясь срывом попыток неприятеля находить новые пути отхода, используя свою конницу для задержки и изматывания «помпеянских» войск, а легионы – для обхода «помпеянцев» с флангов. Неустанно сдерживая стремление своих «контрактников» вступить в бой с «помпеянцами», Цезарь всячески поощрял их братание с «контрактниками» противника, чей моральный дух падал с каждым днем.

Еще до того, как войска Афрания добрались до спасительных горных перевалов, под защиту которых они могли бы укрыться, «помпеянцы» были остановлены войсками Цезаря, вынудившими их расположиться лагерем на отрытой со всех сторон холмистой местности. Целый день Цезарь держал своих противников взаперти в их собственном лагере. Затем он, применив ложное отступление, выманил их в поле, обошел скрытыми тропами и полностью лишил возможности добраться до гор.

Это была «игра в кошки-мышки» подлинного мастера своего дела с дилетантами. Игра, которую мастер вел с позиции и с чувством своего неоспоримого превосходства. В битву Цезарь не вступал, считая ее излишней, поскольку и без того был уверен в победе. Он позволил «плясуну» Афранию вернуться в оставленный тем лагерь. Однако когда тот выступил оттуда в направлении своих прежних позиций под Илердой, Цезарь искусными маневрами заманил его на безводное плато, отрезал его от внешнего мира, путей подхода подкреплений и снабжения. Ловушка захлопнулась! Теперь Цезарю оставалось только терпеливо ждать.

И «помпеянцы», наконец, капитулировали. Ведь голод – не тетка! А тем более – жажда!

По отношению к сложившим оружие противникам Цезарь проявил свое общеизвестное милосердие. Желающих перейти к нему на службу он охотно зачислил в свои легионы, остальных отправил по домам. Обоих неприятельских легатов Цезарь тоже отпустил на все четыре стороны.

Южный корпус «помпеянцев» под командованием Варрона, узнав о «клементии», проявленной Цезарем к пленным, тоже сложил оружие. Сдалась и Массилия. Испанская кампания Цезаря, выигранная им исключительно путем маневрирования, а не прямых атак, завершилась всего за сорок дней! Военные историки всего мира до сих пор не устают восхвалять достижения Цезаря на испанском театре военных действий. «Стратегическое использование внутренней линии» - вот как это, если не ошибаюсь, называется на языке профессоров военных академий. Гай Юлий одержал блестящую стратегическую победу, причем практически бескровную (как для победителей, так и для побежденных). Цезарь не зря призывал щадить жизни сограждан. Ведь чем меньше римских воинов было убито и ранено с обеих сторон, тем больше потенциальных сторонников и рекрутов оставалось в распоряжении Цезаря. Арифметика, как говорится, простая…

Нельзя не признать, что полководец Цезарь знал свое дело не хуже, чем Цезарь-политик.

   20. ОТКАЗ В ПОВИНОВЕНИИ

Благополучно победив своих врагов в Испании, Цезарь тотчас же пустился в обратный путь, в Италию. Подвергнув тем самым (далеко не в последний раз) свои старые галльские легионы тяготам невероятно дальнего форсированного марша, уже в обратном направлении. Безо всякого снисхождения Цезарь выжимал из своих «контрактников» все, что только было можно из них выжать. Действуя по известному принципу «чем больше жмешь, тем больше выжмешь». В результате «потомок Венеры» довел своих «мулов», свою «боевую скотинку» (выражаясь словами другого строителя и певца другой, уже не Римской, а Британской, колониальной империи – сэра Редьярда Киплинга) до предела физических сил и выносливости, возникли проблемы со снабжением, настроение «контрактников» стало портиться не по дням, а по часам. Впервые воины, посланные Цезарем в бой, осмелились отказать своему прославленному «дуксу» в безусловном повиновении. Дело дошло до форменного солдатского бунта. Гонимые своим военачальником из страны в страну, превратившиеся, после почти десятилетней военной страды в «косматой» Галлии, в сплоченное общей нелегкой судьбиной сообщество предельно изнуренных и изношенных, стареющих, смертельно усталых «работников гладия и пилума», его легионеры, пожалуй, начали сомневаться в том, что вообще доживут до получения клятвенно обещанной им «отцом-командиром» награды – сельской усадебки на своей землице в солнечной Италии и денег на обзаведение всем необходимым для начала новой жизни «на гражданке». А возможно, даже впервые задались вопросом, сможет ли вообще их знаменитый полководец одержать победу над Помпеем «со товарищи» при столь очевидном неравенстве сил. Тем более, что Помпей имел большой флот, Цезарь же его не имел, и, хотя Гай Юлий приказал срочно строить новые и собирать имеющиеся корабли в возможно большем количестве, лишь незначительная их часть поступила в его распоряжение.

Реакция Цезаря на бунт «контрактников» была молниеносной. Полностью отдавая себе отчет в том, насколько опасно для него лично и для вынашиваемых им грандиозных планов столь открытое неповиновение, «потомок Венеры» с достойным уважения бесстрашием появился перед взбунтовавшимися под Плацентией воинами Девятого легиона и не без презрения в голосе объявил, что все желающие могут незамедлительно присоединиться к армии Помпея. Он же, Цезарь, будет только рад появлению в рядах неприятельского войска солдат с такими представлениями о воинской дисциплине…

Ледяной тон Гая Юлия, его цинизм, вошедшая за много лет службы под орлами в плоть и кровь «контрактников» привычка к беспрекословном повиновению начальству, да и харизма личности прославленного «дукса», столько лет ведшего их от победы к победе, как по мановению волшебной палочки какого-нибудь восточного мага-кудесника (или, как говорили римляне – «математика») снова превратили бунтующих легионеров в послушных сыновей сурового, но справедливого и любящего их отца. Они не только смиренно попросили «дукса» простить им их непокорство, но и сами выдали Цезарю на расправу зачинщиков мятежа, которых Гай Юлий подверг децимации. Это значит – приказал казнить без суда каждого десятого. Всех остальных Цезарь, известный на весь Рим (и мир) своей «клементией», помиловал. Ведь они могли ему еще пригодиться.

Римский стихотворец Лукан, живший и творивший через столетие «с гаком» после Гая Юлия и его современников, воспев в своей эпической поэме «Фарсалия» гражданскую войну между Цезарем и Помпеем, дал в ней следующую весьма впечатляющую характеристику Цезаря (которого он, будучи тайным республиканцем и заклятым врагом тирании, отнюдь не считал правым в этом конфликте, хотя и от противника Цезаря – Помпея «Великого», по мнению Лукана, к моменту конфликта с Гаем Юлием остался «лишь великого имени призрак»):

«…у Цезаря было не столько

Чести и славы вождя, сколь доблести той, не умевшей

Смирно стоять, был единственный стыд - не выиграть битву:

Неукротим и могуч, он вел легионы, куда их

Гнев иль надежда влекли, никогда не зная пощады,

Множил успехи свои, божество вынуждал на подмогу,

Все разрушал, что ему на дороге помехой стояло,

И с ликованьем в душе свой путь пролагал меж развалин.

Так, порождение бурь, сверкает молния в тучах

И, потрясая эфир, грохочет неистовым громом,

День прерывает и страх между робких рождает народов,

Им ослепляя глаза косым полыханием блеска;

В небе бушует она, и нет никакой ей преграды:

Бурно падая вниз и бурно ввысь возвращаясь,

Гибель сеет кругом и разметанный огнь собирает. »

Видимо, именно таким или почти таким Цезарь был и в представлении его легионеров, вздумавших бунтовать под Плацентией.

Между тем далеко не на всех театрах военных действий «цезарианцам» везло так же, как на «Испанском фронте», где победа досталась им малой кровью. В Иллирии почти два «цезарианских» легиона были взяты в плен «помпеянцами». «Цезарианцам» удалось без особого труда овладеть островами Сардинией и Сицилией, но в Африке – «житнице» Рима – войска Гая Юлия потерпели тяжелое поражение. Там перекупленный совсем недавно Цезарем за пару миллионов Курион скрестил оружие с «помпеянцем» Аттием Варом, чье войско получило сильные подкрепления от союзного ему и враждебного Цезарю нумидийского царя Юбы. Курион, одержав вскоре после своей высадки победу и уверившись в собственном превосходстве над республиканцами, занял позицию близ древнего пунийского города Утики, на том самом плато, на котором в свое время располагался лагерь великого римского полководца эпохи Пунических войн Сципиона Африканского, покончившего с Карфагеном. Царь Нумидии, опытный воин, прошедший римскую школу, превосходный тактик, заманил «цезарианцев» в западню, окружил их своими численно превосходящими силами и уничтожил. Гибель Куриона на поле брани лишила Цезаря важного, верного и одаренного помощника.

   21. КРАТКОЕ ВНУТРИПОЛИТИЧЕСКОЕ ИНТЕРМЕЦЦО

Кратковременное пребывание Гая Юлия в Риме до его выступление в новый поход, уже против самого Помпея, было ознаменовано целым рядом принятых Цезарем весьма разумных мер, обеспечивших «потомку Венеры» лояльность еще более широких кругов правящего класса, чем прежде, и удовлетворивших - прежде всего, банкиров, не раздражая в то же время римское простонародье.

Пребывание Цезаря в Граде на Тибре продолжалось всего одиннадцать дней, и темп, в котором «потомок Венеры» проделал необходимую для достижения вышеупомянутых целей работу вполне соответствовал скорости его военных операций.

Еще ранее prаefectus Urbi - префект Города, или, говоря по-нашему - столичный градоначальник Марк Лепид назначил Цезаря диктатором. Данное назначение было необходимо для придания хоть какой-то видимости законности подготовке Гаем Юлием, в отсутствие сбежавших из столицы Римской «мировой» державы, вслед за Помпеем, властей предержащих (включая обоих консулов), новых консульских выборов. 48 год был годом, в котором Цезарь мог, по истечении предписанного законом десятилетнего срока, подать свою кандидатуру в консулы, из-за чего якобы и разгорелся весь конфликт. В действительности же это оказалось мелочью, едва ли достойной упоминания. Естественно, Цезарь был без возражений избран консулом. Его коллегой по консульству стал Сервилий Исаврик – сын того самого Исаврика, под чьим командованием молодой Гай Юлий в свое время впервые отличился на военном поприще. После избрания консулом Цезарь, соблюдая республиканские правила игры, отказался от единоличной власти диктатора.

Во все убыстряющемся, поистине бешеном, темпе был принят целый ряд постановлений. Не было никаких проскрипций, никаких преследований политических противников в стиле Мария и Суллы, никаких конфискаций имущества, никаких «экспроприаций экспроприаторов» (иными словами, никаких «грабь награбленное»). Наоборот, в «Антониевом законе о правах пострадавших от проскрипций» - lex Аntonia dе proscriptorum liberis - сыновьям граждан, поставленных Суллой вне закона, была возвращена вся полнота гражданских прав. Все несправедливо осужденные были реабилитированы. Из всего этого явствовало, что Цезарь понимал: при реконструкции римского государственного строя он не сможет обойтись без деятельной поддержки римской аристократии (да он и не собирался обходиться без ее поддержки, оставаясь, вопреки всем парадоксам и зигзагам текущей политической борьбы, кровью от крови и плотью от плоти этой самой аристократии). Главным лозунгом нового правления стала «клементия»!

Вслед за тем Гай Юлий воздал дань благодарности своим сторонникам - североиталийским галлам-транспаданцам и испанцам-гадитанцам, самоотверженно поддерживавшим его на протяжении вот уже целого десятилетия. Ведь, в конце концов, и его новые легионы были набраны из уроженцев Цизальпийской Галлии! Цезарь даровал своим сторонникам-провинциалам полное римское гражданство. И в этом также проявился начатый им новый политический курс, верность которому, с большими или меньшими отклонениями, сохраняли как сам Цезарь, так и все его преемники – курс на уравнение в правах жителей столицы и провинций. Гай Юлий – мудрый политик-реалист, относился к римским гражданским правам не как к редкому драгоценному дару, но как к обычному (а не чрезвычайному) наградному фонду. Он понимал, что диспропорции и перекосы между Римом и провинциями могут быть ликвидированы только за счет Города, что равноправия Града на Тибре с провинциями больше никак не избежать. Начатый Цезарем новый, неуклонный курс на взаимное примирение и сращивание Центра и периферии увеличил число его недругов в Риме.

Немалое внимание Гай Юлий уделял также финансовым вопросам. Согласно старику Светонию, «всех дру зей Пом пея и боль шую часть сена то ров он (Цезарь – В. А. ) при вя зал к себе, ссу жая им день ги без про цен тов или под ничтож ный про цент (выходит, не только Красс, но и благородный «потомок Венеры» не гнушался отдавать деньги в рост! – В. А. »). . Смута последних лет поставила Рим на грань финансовой катастрофы. Принятые новым диктатором решительные меры были направлены на успокоение его друзей и щедрых спонсоров – банкиров. Прежде всего, необходимо было восстановить в Италии платежеспособность и кредитоспособность. Был произведен пересчет размера задолженности по довоенным ценам – именно после такого пересчета долги и надлежало возвращать заимодавцам. При этом кредиторы теряли свои доходы по процентам (в античном мире средний размер ставки составлял двадцать процентов годовых), однако был поставлен достаточно прочный и надежный заслон на пути инфляции, чтобы не происходило дальнейшего обесценивания денег. Было запрещено владеть более чем шестьюдесятью тысячами сестерциев наличными. Чтобы уяснить себе выгодный для банков и банкиров характер этой принятой Цезарем меры, право, не нужно быть специалистом в области финансов. В результате в обороте стало появляться все больше звонной монеты, и сделалось невозможным накопление драгоценных металлов в «кубышке». Римское простонародье, которому не принесли особой выгоды и пользы перечисленные выше меры, принятые исключительно в интересах плутократии, было успокоено путем возобновления щедрых раздач дарового хлеба. Далее уважаемый читатель еще сможет убедиться в том, как умело Цезарь смог решить также проблему задолженности по аренде жилья (или, говоря по-нашему – «квартплате»), да и вообще задолженности бедных слоев населения, не отталкивая от себя никого из тех, в ком он (пока еще) нуждался. Согласно Плутарху, он «путем неко то ро го сни же ния учет но го про цен та облег чил поло же ние долж ни ков».

Несомненно, Цезарь разочаровал часть своих сторонников, ожидавших от него резкого сокращения задолженности (если не полного списания долгов), перераспределения имущества, иными словами - экспроприации состоятельных граждан в пользу неимущих («все отнять и поделить!»), короче – претворения в жизнь радиальной программы «а ля Катилина». Если верить Светонию, Цезарь питал тайные надежды всякого рода темных личностей, погрязших в долгах молодых мотов и лиц, обвиненных в незаконных сделках. «Граждан из других сословий (кроме сенаторского – В. А. ) , которые приходили к нему сами или по приглашению, он осыпал щедрыми подарками, не забывая и их вольноотпущенников и рабов, если те были в милости у хозяина или патрона. Наконец, он был единственной и надежнейшей опорой для подсудимых, для задолжавших, для промотавшихся юнцов, кроме лишь тех, кто настолько погряз в преступлениях, нищете или распутстве (что им было уже ничем не помочь – В. А. )» («Божественный Юлий»). «Потомок Венеры» якобы прямо и отрыто говорил таким «совсем пропащим» людям, если не мог заплатить за них долги, или принять их на службу, что «спасти их может только гражданская война (понимай: революция – В. А. )». Лозунг был, конечно, очень привлекательным для тех, кому уже не на что было надеяться и кому больше нечего было терять (тем более, что Цезарь им не называл ни времени, ни сроков этой обещанной им гражданской войны, сиречь революции), однако внимавшиеем отчаявшиеся люди, видимо, воспринимали Цезаря как нового Катилину. В итоге их ждало огромное разочарование.

Целий (или Келий), которого свойственный ему всю его жизнь радикализм вскоре толкнул на вооруженное восстание, горько жаловался на то, что Цезарем довольны лишь ростовщики. Эти откровенные слова, наверняка, были не только его личным мнением. Вслед за радикалом Целием их могли бы повторить и многие другие граждане Града на Тибре, недовольные тем, что «их вождь» Цезарь в итоге «пошел на поводу у реакционеров» (если выражаться уж совсем «по-современному»).

Между тем месяц декабрь (десятый по счету в тогдашнем римском календаре, еще не реформированном Цезарем) уже перевалил за половину. 1 января противник Цезаря – Помпей – был объявлен лишенным всех своих должностей и полномочий, в одночасье превратившись из «защитника закона и порядка» в мятежника и «врага республики». Цезарь же, со всем апломбом законно избранного консула, мог отныне выступать в борьбе с развенчанным «Великим» с позиций легитимности, или, иначе говоря, законности. Обоснованию законности всех своих действий «потомок Венеры» всегда придавал особое значение – и был абсолютно прав. Сервилий и Требоний были оставлены Цезарем в Риме, Марк Антоний – снова призван им в «доблестные ряды» (где столь высокоодаренный начальник конницы мог принести диктатору гораздо больше пользы, чем в Граде на Тибре). Сам Гай Юлий в своем обычном стремительном темпе поспешил в Брундизий, торопясь сесть на корабль, мимо своих смертельно уставших легионов, также двинувшихся на юг, с той скоростью, на которую каждый из них был способен(они-то ведь, в отличие от Гая Юлия, передвигались «пешкодралом»)…

Войско Цезаря пребывало в, прямо скажем, плачевном состоянии. Изнуренные донельзя «контрактники», постоянно подгоняемые и понукаемые маршировать быстрее, еле-еле тащились по стране, в которой они все еще надеялись получить участочек с сельской усадебкой (хотя эта надежда становилась, год от года, все более призрачной и все менее достижимой). Снабжение было из рук вон плохим. Вдобавок среди легионеров свирепствовала эпидемия – вероятно, перемежающейся лихорадки. Потери, понесенные ими, превышали потери, понесенные в большом сражении.

Если верить доброму старому Плутарху, утомленные бесконечными войнами, истощенные до предела, вояки Гая Юлия, чьи молодые годы давно миновали, роптали и громко жаловались на своего, не знающего, видимо (в отличие от них, горемычных), усталости «дукса» в следующих выражениях: «Кудаже, в какой край завезет нас этот человек, обращаясь с нами так, как будто мы не живые люди, под властные усталости? Но ведь и меч изнашивается от ударов, и панцирю и щиту нужно дать покой после столь продолжительной службы. Неужели даже наши раны не заставляют Цезаря понять, что он командует смертными людьми, и что мы чувствуем лишения и страдания, как и все прочие? Теперь пора бурь и ветров на море, и даже богу невозможно смирить силойстихию, а он идет на все, словно не преследует врагов, а спасается от них».

Впрочем, когда «мулы» Цезаря добрели, наконец, до Брундизия, и узнали, что их «дукс» уже взошел на корабль и отплыл под всеми парусами в Грецию, настроение «старых ворчунов» сразу переменилось. Огорошенным этим известием воинам мнилось, что без Цезаря они совсем пропали. «Они бранили себя, называли себя предателями своего императора, бранили и начальников за то, что те не торопили их в пути (хотя те их вообще-то торопили! - В. А). Расположившись на возвышенности, солда ты смотрели на море, в сторону Эпира, дожидаясь кораблей, на которых они должны были переправиться к Цезарю» (Плутарх).

   ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] Через тернии к звездам.

[2] Пальмовые ветви, наряду с лавровыми, считались у римлян символами победы.

[3] В незапамятные времена пурпурную тунику, расшитую золотом пурпурную тогу и золотой лавровый венок носили римские «рексы»-цари.

[4] В значении «три человека».

[5] По мнению многих исследователей, именно галлы первыми среди западных народов научились изготавливать из железной проволоки кольчуги, передав это искусство римлянам.

[6] От латинского слова «lorеus» - «кожаный».

[7] Каждая из прикрепленных к кожаной основе металлических полос, защищавших плечи, живот и грудь легионера, застегивалась сзади, на спине.

[8] В эпоху Цезаря большим распространением пользовалась кольчуга, которую «лорика сквамата» постепенно вытеснила, начиная с I века п. Р. Х. Поэтому восклицание соратника Спартака - Эномая: «Бьюсь об заклад, что мы увидим, как застегиваются доспехи на спинах гордых легионеров» в романе Рафаэлло Джованьоли «Спартак», посвященном событиям I века до Р. Х. являются, скорей всего, анахронизмом.

[9] Название lorica plumata - позднейшего происхождения, древнеримское название этого «композитного» доспеха нам не известно.

[10] Пехотный («испанский») меч-гладий, заостренный на конце, хотя и имел два лезвия, использовался для нанесения преимущественно колющих ударов в сомкнутом строю; более длинный кавалерийский («галльский») меч-спата – для нанесения всадником преимущественно рубящих ударов с конской спины. В том, что спата (спафа), от названия которой происходит термин (и позднейшее звание) «спафарий» («мечник»), была заимствована римлянами у галлов, нет сомнений. Не известно лишь точное время этого заимствования, происшедшего то ли еще до Цезаря, то ли при Цезаре, то ли при императоре Августе либо его ближайших преемниках, в I веке п. Р. Х.

[11] Античная Кордуба сегодня носит иное, хотя и очень сходное, название – Кордова.

[12] В свое время вождю сенатской партии Сципиону Назике помогли подавить восстание римского плебса под предводительством народного трибуна Гая Гракха именно критские лучники, «пуская свои стрелы в толпу и многих ранив» (Плутарх. «Тиберий и Гай Гракхи»).

[13] Не случайно светлоглазый Цезарь (как впоследствии – и усыновленный им Октавиан, будущий император Август) не только прозрачно намекал, но и открыто претендовал на божественное происхождение (в пользу которого как бы зримо свидетельствовал светлый цвет его глаз, как и необычайно белый, с точки зрения жителей Средиземноморья, цвет его кожи).

[14] От бельгов происходит название позднейшего государства Бельгия.

[15] От этнонима «суессионы» происходит название позднейшего города Суассона.

[16] Или - галлы (античные авторы, включая самого Юлия Цезаря, нередко путали германцев с галлами).

[17] По легенде, Эней вынес из обреченной малоазийской Трои ее главную святыню – священное изображение богини Афины Паллады (у римлян – Минервы), перевезенное им в Авзонию (Италию), где этот «палладий» хранился в основанной Энеем Альбе Лонге, откуда он был перенесен потомком Энея (по материнской линии) Ромулом, сыном бога войны Марса, в основанную им «Новую Трою» - Рим на Тибре.