Гонитель африканских ортодоксов

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!

Французский ученый Кристиан Куртуа, один из самых знаменитых историков-вандалистов, всю жизнь пламенно защищал свой тезис о том, что исповедовавший арианский вариант христианства, еретический с точки зрения ортодоксов (православных, или кафоликов – не путать с позднейшими римо-католиками!), чей вариант христианской веры утвердился в обеих половинах Римской империи (продолжавшейся считаться формально единой), царь вандалов (и аланов), Гейзерих (Гезарих, Гизарих), завоевавший африканские провинции Западной Римской империи, учредив на их территории вандало-аланское государство (и разграбивший в 455 г. Первый, Ветхий, италийский Рим на Тибре), родился в 389 г. Соответственно, по Куртуа, Гейзерих умер в возрасте восьмидесяти восьми лет. Следовательно, старшему сыну Гейзериха, Гунериху (Хунериху) пришлось очень долго ждать возможности занять, наконец, престол. История учит нас, что нередко столь долгое ожидание вступления на престол отрицательно сказывалось на характере последующего правления (и самого правителя, приме тому – история нашего царя-рыцаря Павла I). Долгое время среди историков господствовало ложное представление, согласно которому старшим сыном Гейзериха был Гентон-Гензон, Гунерих же был объявлен наследником престола лишь после гибели Гентона в битве. Гунерих всю жизнь готовился к решению задач, стоящих перед правителем. Проблемы, которые его доживших до мафусаиловых годов отец решал самим своим существованием. Ему же, новому царю, не доверяли так же безоглядно, как его явно зажившемуся державному отцу, ни собственные подданные, ни соседи. К тому же, в отличие от усопшего Гейзериха, недруги его сына Гунериха не боялись и не испытывали к нему порожденного этим страхом невольного уважения.

Вопрос о детях Гейзериха вообще представляется крайне неясным и запутанным. Мы даже не можем сказать, имел ли он трех или четырех законных сыновей и одну дочь от одной жены, и кем была эта его жена. Лишь факт рождения Гунериха еще на испанской земле, не подлежит сомнению. Из чего следует, что ко времени вступления на вандальский престол он был уже далеко не молодым царевичем, а более чем зрелым, пятидесятилетним, мужем, почти стариком, по тогдашним представлениям, когда «век человеческий» считался равным не ста, а тридцати годам (поэтому и заключавшийся в ту пору «вечный мир» длился не дольше трех десятилетий).

Юношей Гунерих несколько лет провел в Риме на Тибре, будучи отдан римлянам в заложники по мирному договору, заключенному ими с Гейзерихом в 435 или в 442 г., подобно вестготскому царевичу Алариху и гуннскому царевичу Аттиле, также выросшим, в качестве заложников, при римском императорском дворе. Статус тогдашнего заложника отличался от статуса пленника (даже почетного). Всякому при римском императорском дворе было ясно, что эти молодые люди – сыновья царей и в свое время будут править каждый своим царством, пусть даже варварским. Уже во времена правления династии Юлиев-Клавдиев в Вечном Городе на Тибре было немало отпрысков знатных родов из римских провинций, воспитываемых в императорских дворцах вместе с будущими римскими принцепсами и другими молодыми родственниками римских августов.

В силу данного обстоятельства Гунерих был гораздо лучше знаком с римской жизнью и с латинской культурой, чем его суровый отец Гейзерих, незаконный сын варварского царя, на протяжении десятилетий довольствовавшийся лишь званием военачальника своего народа-странника и лишь после захвата Африки ставший независимым царем. Однако Гунериху пришлось заплатить за это близкое знакомство с миром своих противников высокую цену. Ибо Гейзерих заставил его сочетаться чисто политическим браком с дочерью западноримского императора Евдоксией-младшей (угнанной вандалами в Африку вместе со своей матерью – вдовствующей императрицей Евдоксией-старшей и Гауденцием – сыном западноримского военного магистра Флапвия Аэция – после разорения Гейзерихом Рима в 455 г.), исповедовавшей православие. Ради заключения этого чисто политического брака Гунериху пришлось расторгнуть свой прежний брак. Возможно, это грубое вмешательство властного Гейзериха в личную жизнь своего сына причинило последнему большие душевные страдания, тем более, что его вынудили отказаться от первой (и, видимо, любимой им) жены-единоверки, не в его собственных интересах, не в обмен на возможность взойти на престол самому, а в интересах его деспотичного отца-долгожителя, царившего по-прежнему, в том числе и над своим не допускаемым до высшей власти сыном –«вечным царевичем».

Этот второй брак ясно указывал направление (или, как сейчас модно выражаться, вектор) вандальской политики в середине V в. п. Р.Х., не оставляя сомнений в твердом намерении и готовности Гейзериха, принести даже семейное счастье своего старшего сына в жертву своим державным устремлениям, направленным на «перестройку» тогдашнего «мирового» порядка.

Как уже говорилось выше, Евдоксия-младшая была дочерью западноримского императора Валентиниана III и Лицинии Евдоксии. Она родилась, вероятно, в 439 г. и была обручена с царевичем вандалов Гунерихом еще ребенком, в период 442-445 гг. Когда же император римлян Валентиниан III был убит заговорщиками 16 марта 455 г., его преемник Петроний Максим, не колеблясь, обручил уже превратившуюся в красивую девушку западноримскую принцессу Евдоксию со своим собственным сыном Палладием, дав тем самым Гейзериху повод к войне с Западным Римом. Захват и разграбление царем вандалов Рима и угон в Африку обещанной его сыну в жены Евдоксии со всеми домочадцами в июне 455 г. ознаменовали собой очередную веху на пути Гейзериха к мировому господству.

Как это ни странно, у нас нет точных сведений о дате столь важного события как свадьба Гунериха и Евдоксии. Но, вероятнее всего, Гейзерих, подобно узурпатору Петронию Максиму, не стал даром терять время и женил сына на римской царевне сразу же после разграбления «Вечного Города» на Тибре, ставшего для нее лишним напоминанием об обещании, данном в свое время при обручении. Если свадьба была сыграна в 455 г., становится понятным содержащееся в «Хронике» Феофана утверждения, что Евдоксия в 472 г. «бежала из Карфагена после шестнадцатилетнего брака».

Хотя в свидетельствах современников и потомков содержится очень мало сведений о душевном состоянии этой римской царевны, а впоследствии – вандальской царицы, мы можем попытаться поставить себя на ее место, да и вообще на место подобных ей, как правило, высокообразованных девушек из Равенны или из Константинополя. Многие из этих знатных девиц (двух из которых звали так же, как нашу царевну), благодаря своей образованности и выдающимся душевным качествам, нередко добивались уважения в античном мире, хотя и бывшем, в первую очередь, мужским, так сказать, маскулинным, миром. Можно не сомневаться в том, что суженая Гунериха, Евдоксия, восприняла переселение из своей римской резиденции, из грекоримского образованного общества, в атмосферу царского двора вандалов как своего рода изгнание. Да и могло ли быть иначе. Ее суженый Гунерих был намного старше ее, уже имел опыт брачной жизни и, судя по всем его деяниям после восшествия на престол, был не в меру серьезным, даже мрачным, суровым, склонным к жестокости, хотя, вне всякого сомнения, умным и деятельным, человеком.

Во времена, когда древнекитайская империя заботилась о поддержании мира с агрессивными кочевыми племенами гуннов и других номадов на своей северо-западной границе, многим изящным, умным, образованным принцессам императорского дома Поднебесной приходилось отправляться в дальний путь через Заставу Нефритовых ворот к кибиткам племенных вождей кочевников, которым были предназначены в супруги, и многочисленные сохранившиеся душераздирающие письма и стихи, написанные ими там, служат наглядным свидетельством душевных мук, испытываемых благородными девицами, принесенными в жертву интересам высокой политики. Аналогичная судьба ждала и Евдоксию-младшую, вынужденную жить в вандальском Карфагене среди суровых воинов, предававшихся в мирное время лишь радостям плоти, посвящая свой досуг вину, женщинам, азартным играм, колесничным бегам и иным цирковым зрелищам, откровенно презирая многое (если не все) из того, что она любила и ценила. Судьба Евдоксии была дополнительно отягощена еще и тем, что именно на время ее пребывания в Карфагене пришлась большая часть тех шокирующих нас по сей день жестокостей, из-за которых Гунерих вошел в историю как один из свирепейших гонителей христиан, второй Ирод или второй Нерон. Кристиан Куртуа, пожалуй, больше, чем все другие вандалисты, стремившийся защитить Гунериха от несправедливых, по его мнению, обвинений, возводимых на вандальского царя, понять его поведение и истолковать его в выгодном для спасения реноме сына Гейзериха свете, даже склонялся к мысли, что характер этого царя, (как в свое время - характер императора Нерона), в последние годы или месяцы своей жизни изменился к худшему под влиянием тяжелой (вероятно, венерической) болезни, что нашло свое выражение в явно патологических поступках и решениях.

Но всего этого явно не достаточно для убедительного объяснения и, тем паче, оправдания однозначно подтвержденных, во всех своих подробностях, многолетних гонениях Гунериха на инаковерующих. Все источники, упоминающие Гунериха, изображают этого вандальского царя, правление которого было посвящено реализации идеи, вообще-то, не входившей в круг его задач как государя, сущим деспотом. Религиозный фанатизм, всецело овладевший им, которому подобало стоять НАД всеми религиями, исповедуемыми в его царстве, в качестве некоего высшего арбитра, не только отвлекал его от решения важных, насущных военно-политических задач, но и превратил его со временем в чудовище на троне (во всяком случае, в сознании многих современников, а уж тем более – потомков).

Первой жертвой религиозных гонений, начатых Гунерихом, были не православные христиане, а являвшиеся, с точки зрения ортодоксов, еретиками, манихеи. В столетия, в которые молодое христианство укреплялось в своем учении и своих установлениях, отдельные, соперничавшие в его рамках, направления (которые мы сейчас привычно называем «сектами»), постоянно пополнялись неофитами и усиливались, приобретая не только чисто религиозное, но и все большее политическое значение. Пик волнений, вызванных еретиками-донатистами (не останавливавшимися даже перед убийством кафолических епископов), пришелся на довандальский период в истории римской Африки. А вот манихеи стали «притчей во языцех» почти одновременно с вандальскими пришельцами. О силе манихейского влияния говорит уже тот широко известный факт, что даже Августин Аврелий, будущий епископ (Г)иппонский и отец церкви, не меньше девяти лет провел в духовном плену у манихеев (в качестве «слушателя»), несомненно, многому научившись у них, высокообразованных, непревзойденных мастеров логики и диалектики.

Манихейское учение, сложившееся к III в. в персидском Междуречье, привнесло в христианство немало элементов древних иранских верований. Манихеи полностью отвергали как Ветхий Завет, общий для иудеев и христиан, так и некоторые части чисто христианского Нового Завета. Августина привлекало в манихействе свойственный ему радикальный дуализм, вера в существование чистого Царства Света, противостоящего во всем нечистому Царству Мрака (или Тьмы), объясняющая существование в мире Зла. Над поисками ответа на вопрос о происхождении Зла в мире бился, в описываемое время, не один только Августин, но и многие другие церковные мыслители. Ибо радостный мир язычества не знал такого разделения. Он не предавал проклятию основные человеческие инстинкты - например, сексуальность. И потому не вселял в души верующих внутреннюю раздвоенность, постоянно мучившую самые сильные характеры именно в эпоху раннего христианства. Манихейство же, как казалось многим, давало ответ на этот принципиальный вопрос. Утверждая, что не Бог попускает Злу существовать в сотворенном Им мире. Но Зло, еще не полностью побежденное, имеет свой удел в мире, и потому с ним необходимо постоянно бороться.

Манихейское учение, в плену которого девять лет своей жизни провел такой мудрец, как Августин, казалось столь логичным и убедительным, что привлекало к себе многих христиан, прежде всего – ариан. Мало того! Манихейство было для ариан даже опаснее, чем для ортооксов-кафоликов. И потому Гунерих всей мощью своего репрессивного аппарата обрушился нам манихеев. Положение последних усугублялось еще и отсутствием у них влиятельных «закордонных» покровителей. В отличие от православных, за которыми стоял их единоверец, хотя и слабый, но полновластный, суверенный константинопольский император Зенон (Зинон) Исавр. Истребление же манихеев арианином Гунерихом василевс Зенон всецело поддерживал и одобрял (хотя и сам не избегнул обвинений в «противоположной арианству» ереси монофизитства, т.е. признания в Иисусе Христе только Божественной природы).

Нам известно – увы! – очень мало подробностей о гонениях, воздвигнутых арианином Гунерихом на манихеев, одним еретиком – на других еретиков. Ведь у манихеев не было таких талантливых хронистов, как православный церковный писатель Виктор Витенский, восторженно одобрявший действия царя Гунериха, пока тот посылал на костер манихеев, но гневно клеймивший того же самого царя как кровожадного тирана и дикого зверя, стоило тому поступить аналогичным образом и с православными. Следовательно, костры, которым было суждено гореть повсюду в христианском мире вплоть до XVII, а кое-где – и XVIII в., на погибель иноверцев и так называемых еретиков, усердно разжигались еще вандалами-арианами – прямо посреди Карфагена, там, где его Верхний город соединялся многочисленными улицами и лестницами с Нижним, так что мимо места казни постоянно, нескончаемым потоком, проходили массы горожан и приезжих.

Манихейство, эта оставшаяся интересным по сей день и оказавшаяся необычайно живучим, даже в самых неблагоприятных обстоятельствах, версия христианства, в результате развязанных против него царственным зилотом Гунерихом жестоких гонений, исчезло из вандальского царства, снова уйдя на Восток, откуда в свое время и пришло в античный мир, и проникнув оттуда в Индию и Китай, расцвело там пышным цветом (к величайшему удивлению добравшихся туда впоследствии посланцев средневековой римско-католической Европы – христианских монахов, купцов, дипломатов, разведчиков, вроде Плано-Карпини, Рюисбрэка или Поло)…

Разделавшись со «своими» манихеями и убедившись в том, что василевс Второго Рима Зенон слишком хитер или слишком осторожен, чтобы энергично заступиться за африканских православных христиан, царь Гунерих взялся теперь за последних. Для их сожжения были воздвигнуты новые костры. Впрочем, жгли далеко не всех и далеко не сразу. Судя по всему, Гунерих со своими присными разработал целый ряд мер, направленных против его православных подданных, от изгнания в пустыню и непомерного увеличения налогового бремени до мучительной казни. Впрочем, к последней, крайней мере прибегали в достаточно редких случаях. Ибо Гунерих, почти всегда, поручал проведение в жизнь предусмотренных его указами карательных мер арианскому духовенству. «Характерно, что при Гунерихе полицейские органы укрепились еще больше. Наряду с войсками он в разное время привлекал к работе в исполнительной власти даже функционеров арианской церкви, которые в своем религиозном рвении могли оказаться более пригодными для борьбы с ортодоксами (православными – В.А.), чем наскучившие рутинной работой официальные органы суда и управления…» (Ганс-Йоахим Диснер. «Королевство вандалов. Взлет и падение»). А как раз арианское духовенство не было заинтересовано в том, чтобы плодить все новых мучеников из числа адептов конкурирующей религии. Ибо стремление пострадать за веру было в те времена еще очень ярко выражено у верующих, и перспектива своей жертвенной смертью засвидетельствовать истинность своего вероучения оставалась очень привлекательной для многих.

Найти ответ на представляющийся нам самым важным вопрос о характере и личности заклейменного проклятием потомства фанатичного вандальского царя можно, если и не в полной мере, то в значительной степени, на основании анализа характера и методов гонений, воздвигнутых им на инаковерующих, и казней иноверцев, совершенных по его приказу или с его ведома. Свои жертвы Гунерих находил во всех лагерях, напоминая тем самым хищного зверя, которому кажется, что на него нападают, и который, охваченный страхом, бьет своими когтистыми лапами во все стороны, калеча правого и виноватого. Да и из переписки Гунериха, в отличие от писем его отца Гейзериха, не видно, чтобы Гунерих вел внешнеполитические переговоры (например, с Восточным Римом) с позиции силы. Из чего можно сделать вывод, что этот царь вандалов пытался в области проводимой им религиозной и внутренней политики взять реванш за свою неспособность сохранить те сильные позиции, что были достигнуты его отцом Гейзерихом, творцом вандальского великодержавия, в области внешней политики, межгосударственных отношений.

Поэтому можно сказать, что целью первых мер, принятых Гунерихом против православных, было получение денег. Денег, срочно необходимых вандальскому царю для оснащения флота. Ибо нет ничего более дорогостоящего, чем поддержание флота в состоянии постоянной боеготовности и его усиление путем строительства все новых кораблей. Сначала православным угрожали только конфискацией всей их собственности и изгнанием. Когда же Гунерих объявил о конфискации имущества умерших кафолических епископов в пользу царской казны (правда, единоверцам предоставлялось право выкупить это имущество обратно, уплатив в казну кругленькую сумму), прозвучал протест из православного Константинополя. Князья церкви не желали лишаться своих денег. Василевс Зенон присовокупил к своему протесту угрозу воздвигнуть гонение на ариан в Восточном Риме, и ввести против вандальского царства экономические санкции.

Гунериху пришлось задуматься о менее жестких путях и методах преследования кафоликов-ортодоксов. Придя, наконец, к решению провести их массовое переселение (места в вандальском царстве, слава Богу, хватало с избытком). Описание этого вынужденного исхода православных представляет собой ценнейшую часть переполненной гневными филиппиками и несомненными преувеличениями «Истории гонений» Виктора Витенского, принужденного, в числе четырех тысяч девятисот шестидесяти шести православных – мирян и священнослужителей, мужчин и женщин – проделать долгий путь на юг, под конвоем беспощадных конных мавританских стражников.

Область, предназначенная для поселения этих почти пяти тысяч несчастных «спецпереселенцев» (как назвали бы их в сталинском СССР), располагалось в гористом районе сегодняшней тунисской Гафсы (в чьем названии явственно слышится отзвук античного топонима Капса), расположенного в оазисе оживленного транспортного узла, образующего, вместе со Сфаксом и Габесом, «городской треугольник» южного Туниса к северу от больших соляных пустынь Эль Джерид и Эль Феджадж. Пятью столетиями ранее город Капса служил хитрому нумидийскому царю Югурте сокровищницей и опорным пунктом на протяжении его длившейся несколько десятилетий войны с Римской республикой. После победы в этой описанной римским историком Саллюстием т.н. Югуртинской войне римляне восстановили разрушенную ими Капсу и превратили ее в свою колонию. Так что нельзя сказать, что Гунерих выслал своих опальных православных в пустыню. Однако Капса располагалась в оазисе. И потому покинуть Капсу в одиночку, чтобы, пройдя через почти безводную, кишащую ядовитыми змеями пустыню, попытаться вернуться в Карфаген или хотя бы приблизиться к родной столице, было, хотя и возможным, но столь опасным делом, что царь мог особо не опасаться возвращения сосланных им пяти тысяч ортооксов.

С тех пор, как император Диоклетиан уменьшил римские провинции в размерах, чтобы сделать их более компактными и лучше управляемыми, Бизацена была, в общем и целом, богатой и прямо-таки расхваливаемой римскими географами областью, лежащей на самом юго-востоке зоны вандальского господства и т.о. расположенной ближе всего к границам (Восточной) Римской империи. Переселение на запад - в Атласский массив, в берберские горы, несомненно, стало бы для африканских православных гораздо более суровой карой. Пожалуй, большинство из них умерло бы еще на пути в место своей ссылки.

Виктор Витенский, урожденный карфагенянин, в 483 г., когда ему с другими изгнанниками пришлось брести через пустыню, еще не был епископом. Но уже тогда он был видным представителем карфагенского православного духовенства. Именно по поручению своего церковного начальства он, вместе с другими священнослужителями принял участие в походе изгнанных царем единоверцев к месту ссылки, чтобы заботиться об изгнанниках, стараясь облегчить выпавший им жребий. Таким образом, православная церковь достаточно организованно отреагировала на принятые арианским правительством репрессивные меры, стремясь не допустить наихудшего варианта развития событий. Наряду с Виктором Витенским, о несчастных заботился, в первую очередь, епископ Киприан Уницибирский. Третьим в ряду был епископ Феликс Абириттский. В православных святцах поминаются 12 сентября святые Киприан и Феликс (правильнее было бы сказать – «со товарищи», не забывая о жертвах того изгнания в пустыню), стоявшие во главе четырех тысяч девятисот шестидесяти шести христиан, пострадавших в пустыне Сахара во времена Гунериха (ок. 482 года), чьи акты страданий были составлены Виктором Витенским, их современником.

Успешно оправдав возложенные на него надежды, Виктор (видимо, в знак признания его заслуг в деле облегчения участи изгнанников) был весной 483 г. назначен епископом города Виты. В этой должности он в часы досуга смог написать свою обширную историю гонений, воздвигнутых на африканских православных Гейзерихом и Гунерихом. Именно написанная епископом Виктором «История» по сей день служит главным источником сведений об эпохе правления Гунериха. Правда, Виктор, проявив разумную осторожность, написал свой переживший столетия обвинительный документ лишь после смерти царя-гонителя (предположительно, в 486 г.). Судя по стилю и манере выражать свои мысли, епископ Витенский не принадлежал к числу высокообразованных православных клириков своей эпохи. Зато он был поистине неоценимым, в силу своей наблюдательности, очевидцем, настолько скромным, что, к сожалению, почти ничего не сообщал о себе самом. Видимо, масштабы происходивших вокруг него и с ним самим событий настолько завладели его вниманием, что на себя у него времени не осталось (или чернил не хватило).

Вскоре после принятия Виктором епископского сана на африканских кафоликов обрушился второй удар. В начале 484 г., последнего года земной жизни Гунериха, царь вандалов и аланов пригласил церковных иерархов двух враждебных лагерей на религиозный диспут. 1 февраля 484 г. всем православным епископам надлежало явиться в Карфаген, чтобы защитить свою веру в ходе открытого диспута с главами арианской церкви. Гунерих пригласил их в ответ на протест папы римского Феликса III против изгнания пяти тысяч православных в Капсу. Феликс не относился к числу тех римских епископов, чьим протестом можно было пренебречь. Он был возведен на кафедру по воле гунноскирского царя Италии Одоакра, могущественного правителя-арианина, чьи владения граничили с владениями Гунериха. До призвания Феликса на престол святого Петра, он был женатым мирянином (именно Феликс считается дедом великого папы Григория I). По ходатайству Феликса III император Зенон направил в Карфаген с протестом своего уполномоченного Урания. Сын Гейзериха, не желая обострения отношений с Константинополем (возможно, по совету своего арианского духовенства) решил впредь сражаться только духовным оружием, в рамках религиозного диспута. Возможно, Гунерих действительно полагал, что в ходе этого словесного спора выявится церковь-победительница, которой и будет принадлежать будущее (вероятно, втайне надеясь на то, что защитники столь дорогой его сердцу арианской веры смогут выдвинуть в споре самые веские доводы).

Однако споры разгорелись уже вокруг условий созыва и круга участников диспута. Епископ Евгений Карфагенский, самый мужественный из противников Гунериха, предложил пригласить на «прю о вере» епископов со всего римского мира, включая, естественно и папу – епископа Ветхого Рима (или хотя бы его представителя). Таким образом, Евгений, с одной стороны, надеялся оттянуть дату созыва диспута, от которого, видимо, не ожидал ничего хорошего для себя и своих единоверцев, с другой же, вне всякого сомнения, собрать вокруг себя собратьев по сану, не являвшихся подданными Гунериха и потому имевших возможность высказаться свободно, не опасаясь царской кары.

На протяжении своего двадцатипятилетнего пребывания в сане епископа Евгений, на свободе и в изгнании, оставался достойным противником царя Гунериха и покровительствуемых им ариан. Подобно своему предшественнику Деогратию (Деограцию), одному из немногих подданных вандальского царя, осмелившихся «отвечать противным словом» самому грозному Гейзериху. Поэтому со дня смерти неустрашимого Деогратия кафедра православного епископа Карфагена долгое время оставалась вакантной, пока, после многократных демаршей и угроз константинопольского императора, Гунерих не согласился наконец, на проведение выборов нового кафолического епископа столицы вандальского царства. Свое дозволение он, однако, связал с выполнением следующего условия. Император «ромеев» Зенон должен был, со своей стороны, предоставить полную свободу вероисповедания всем арианам, проживавшим в его обширной (Восточной) Римской империи. Но этого никак не могло желать православное духовенство Карфагена, предпочитавшее уж лучше отказаться от предложенного им права выбрать себе нового епископа. Впрочем, «маленькие люди» Карфагена, афроримские городские плебеи древнего мегаполиса, страстно желавшие себе нового душепастыря, добились, все-таки, избрания епископа. И православный карфагенский люд, после почти четверти века лет «духовного сиротства», получил, наконец, опять епископа-кафолика.

Как сейчас сможет убедиться уважаемый читатель, преосвященный Евгений – образец православного епископа (по мнению, к примеру, фрайбургского богослова Пауля Шляйера) - с самого начала сражался на «двух фронтах» сразу. Поскольку кафолическая церковь была лишена своего достояния, он, в качестве первоочередной задачи, стремился путем активного, как мы сказали бы сегодня, социального служения, не допустить ее полного и безнадежного погружения в трясину нищеты и бессилия. Авторитет Евгения среди кафоликов был столь высок, что поток пожертвований, доброхотных даяний, почти иссякнувший в предыдущие годы, опять возобновился. Прихожане верили, что такой епископ, как Евгений, израсходует каждый пожертвованный церкви солид или арт по назначению. Так обстояли при Евгении дела на первом, социальном «фронте». Обстановка на втором «фронте» была, однако, сложнее и опаснее. Ибо спорить с царем означало, в конечном счете, и бороться с исповедуемой им религией. И если с самим Гунерихом можно было как-нибудь договориться по тому или иному вопросу, окружавшее его арианское духовенство во главе с патриархом Кирилой было настроено совершенно непримиримо, стремясь к полному и беспощадному искоренению православия и православных.

О данном обстоятельстве ни в коем случае не следует забывать. Его, конечно, не достаточно для полного обеления Гунериха, к чему автор настоящих строк, впрочем, и не стремится. Но весь его образ действий диктовался той целесообразностью, которая именовалась тогдашними церковными писателями «варварской субтильностью» (т.е. хитростью), и на которую, кстати, намекает и Виктор Витенский, подчеркивающий, что Гунерих в первые годы своего царствования, в соответствии со свойственной варварам хитростью (лат. субтилитас), «начал поступать более мягко и снисходительно, и особенно в отношении нашей (православной – В.А.) религии; так что даже там, где прежде, в правление Гейзериха, существовало предубеждение, теперь собрания верующих были не малочисленны, но проходили при большом стечении народа» («История гонения в африканской провинции»).

Упомянутыми епископом Виктором местами, где «существовало предубеждение (против проведения православных проповедей и богослужений – В.А.)» были т.н. «вандальские наделы (или, по-германски – «одалы»)», т.е. области проживания и земельные владения примерно ста тысяч вандалов, проповедовать которым кафолическую веру (как, впрочем, и манихейскую ересь) было строго запрещено в годы правления Гейзериха. Когда же возведение Евгения на карфагенскую кафедру вновь придало кафоликам-ортодоксам мужества и активности, проповедь среди вандалов православия незамедлительно возобновилась. На это Гунерих сначала, видимо, не обращал особого внимания, пока проповедь кафолической веры не приняла опасные, с его точки зрения, масштабы. Правда, он сделал Евгению замечание, предупредив православного епископа, чтобы он держал своих проповедников подальше от вандалов. На что мужественный князь ортодоксальной церкви ответил сыну Гейзериха, что храмы Божии открыты для всех, желающих спастись, приняв и исповедуя истинную веру. Таким образом, религиозная война возобновилась.

Все это нужно знать, чтобы понять суть и специфику столь красочно и драматически описанных Виктором Витенским гонений. Римляне были и оставались римлянами, их вера Гунериха, в общем, мало интересовала (в этом отношении он не отличался от своего отца Гейзериха). Но он боялся размывания, через проповедь православия, как «римской веры», и без того узкой этнической базы вандальского господства над Африкой, спаянной воедино, по его мнению, традиционным для вандалов «святоотеческим арианством», как их «национальной верой». Особенно велика была опасность превращения вандалов ариан в православных «римлян», или, по крайней мере, «романцев», в громадном, плотно населенном Карфагене, в чьих стенах сотни тысяч не-вандалов жили бок о бок с многочисленными представителями правящего слоя государствообразующего вандальского народа. С другой стороны, выполнить категорическое требование вандальского царя «не замать» его родных вандалов, для православной церкви было труднее всего (а точнее - практически невозможно) именно в карфагенских условиях. И потому попытки сделать невозможное возможным оказались, несмотря на все приложенные с обеих сторон усилия, обречены на провал (как и в других местах в аналогичных ситуациях). Какими бы суровыми мерами жестоковыйный вандальский царь ни пытался добиться своего.

«Царь же, когда получил от Божьего избранника (епископа Евгения – В.А.) такой ответ, велел поставить в воротах (православной – В.А.) церкви пращников. Они же, видя входящих женщину или мужчину, по облику принадлежащих к их (вандальскому – В.А.) племени, тотчас же метали им в головы небольшие зазубренные колья, и эти снаряды, задерживаясь в волосах, жестоко ранили и срывали всю кожу с головы вместе с волосами. Некоторые, пока это происходило, сразу лишились зрения, другие же скончались от самой боли. Женщины, после этого наказания лишившиеся волос на голове, как было объявлено через глашатая, должны были быть проведены по улицам на обозрение всего города. И те, кто терпеливо перенесли все, получили от этого великое благо» («История гонений в африканской провинции»).

Итак, Гунерих обрушил свой гнев и свою ненависть в первую очередь на вандалов – отступников от арианской веры своих предков, рассматривая их как предателей. Ибо, хотя служившие ему многочисленные православные римляне носили на царской службе вандальское платье, в церковь они, по соображениям безопасности, ходили, переоблачившись в свою собственную, римскую одежду. Да и сам характер жестокого наказания отступников наводит на мысль, что оно было придумано специально для вразумления длинноволосых (длинные же волосы носили тогда почти исключительно вандалы, и вообще германцы, а не римляне). Видно, слишком далеко зашли на тот момент распад и разложение прежнего этнически-религиозного единства в высших слоях вандальского общества, чтобы для удержания его представителей от перехода в стан противника (заключавшегося, на первых порах, в принятии веры этого противника) потребовались столь жестокие меры. Виктор Витенский приводит наглядный пример стремления Гунериха удержать вандальский провинциальный патрициат от уклонения в православную «ересь» (с его, арианской, точки зрения), описав страшную участь добродетельной красавицы-вандалки Дионисии, принявшей кафолическую веру:

«И еще прибавила эта тварь, жаждущая невинной крови (царь Гунерих – В.А.), чтобы для епископов, до сих пор не отправленных в изгнание, по всем концам африканской земли были заготовлены самые жестокие палачи, чтобы не осталось ни дома, ни места, где бы не было горестного вопля и немой скорби, чтобы не щадили никого, ни женщин, ни детей, а лишь тех, кто подчинится их, мучителей, воле. Одних палками, других на дыбе, третьих палили огнем. Женщин и особенно людей знатных, несмотря на право, данное им их положением и самой природой, распинали совсем голыми у всех на виду. Лишь одну из них назову, нашу Дионисию, расскажу о ней бегло и вкратце. Как увидели, что смелей она, да еще и красивей прочих почтенных, замужних женщин, стали первой ее готовить, чтобы разукрасить палками. Лишь одного хотела она, лишь об одном твердила: «Распинайте, мучьте, как хотите, лишь не обнажайте тела, не знавшего позора!» А они, еще больше рассвирепевшие, выставили ее, раздетую, (…) повыше, всем на обозрение и посмешище. Среди ударов плетей, когда по всему телу потекли уже ручейки крови, молвила она свободно, ничем не стесненным голосом: «Слуги дьявола! Что вы думали, будет мне позором, то станет славой моей!» И так как знала она хорошо Священное Писание, раздираемая пытками на части, сама став уже мученицей, и других укрепила она на мученичество. Своим примером, своей святостью освободила она чуть ли не все свое отечество (т.е. свой родной город – В.А.)».

Ее юный сын Майорик скончался под пытками, ее сестра Датива и их родственник – врач по имени Эмилиан (обращаем внимание уважаемых читателей внимание на чисто римские имена этих знатных вандалов, свидетельствующих о том, как далеко зашел процесс их романизации, явно связанный с кафолизацией), как и другие близкие им люди, стали жертвами гонений. Они подверглись пыткам, некоторые из них были убиты.

Дионисия, пережившая все мучения, похоронила замученного сына в своем поместье (следовательно, имущество страдалицы не подверглось конфискации). Хотя в статье «Африканские мученики» Википедии почему-то сказано, что «Майорик, Датива и Дионисия были заживо сожжены»… Православная церковь причислила ее, ее сына и другие жертвы тогдашних гонений к лику святых. Память северо-африканским мученикам 8 (21) декабря. В каком городе произошли описанные Виктором Витенским прискорбные события, к сожалению, в его «Истории» не сказано. Но, судя по всему, он располагался в районе между Сибидой и Кукусом, ибо в соответствующем мартирологе римско-католической церкви перечисляются также мученики и мученицы родом из этих африканских городов (не перечисляемые в православных святцах поименно).

Итак, при Гунерихе религиозная распря между арианами и православными, несколько стихшая к концу царствования Гизериха, теперь разгорелась с новой силой, охватив всю вандальскую державу (или, во всяком случае – всю ее африканскую часть). Потому-то Гунерих и решил – вероятнее всего, не с какой-то задней мыслью, а с досады и из нетерпения, положить «пре о вере» конец путем созыва большого церковного собора. Возможно, эту мысль высказал, под давлением Гунериха, новый арианский (самозваный) патриарх Кирила, ибо у Гунериха было и без того достаточно военных и политических проблем, заставлявших его рассматривать непрерывные распри между адептами двух главных вероисповеданий своего царства как не только досадную, но крайне опасную помеху всем его внешнеполитическим начинаниям. Причем, справедливости ради, следует заметить, что порой вандальский царь старался, соблюдая, так ск4азать, необходимое равновесие, обуздать и слишком «зарвавшихся» ариан. Так, в самом начале своего царствования он повелел даже казнить арианского епископа Иукунда (Юкунда), столь уважаемого в среде ариан, что они именовали его своим патриархом (о том, почему это произошло, уважаемый читатель узнает из дальнейшего повествования).

«В день вознесения Господня он повелел направить Регина, легата императора Зенона, в главную церковь, чтобы тот лично прочел епископу Евгению указ следующего содержания, после чего он должен был быть разослан конными глашатаями по всей Африке: «Гунерих, царь вандалов и аланов, всем епископам, исповедующим учение о единосущности (Бога-Сына с Богом Отцом, т.е. православным епископам– В.А.). Не единожды, но многократно был наложен запрет на то, чтобы ваши (православные – В.А.) священники проводили богослужения в общинах вандалов и своими проповедями развращали христианские души. Однако, пренебрегая этим обстоятельством, нашлись многие, вопреки запрету посланные проповедовать в собраниях вандалов (ариан – В.А.), присвоив себе при этом безраздельное право быть хранителями истинной христианской веры. Мы же не желаем допустить распространения соблазнов в провинциях, доставшихся нам от Господа, поэтому узнайте о решении, внушенном нам промыслом Божьим и принятом по совету наших святых епископов: ко дню Февральских Календ, в ближайшем будущем, вы все, ни в коем случае не пытаясь из страха уклониться, должны прибыть в Карфаген, где вы сможете обсудить все спорные вопросы веры с нашими почтенными епископами и принять совместное решение о кафолической (православной – В.А.) вере, которую вы защищаете, в особенности же о Святом Писании, чтобы каждый тогда мог узнать, истинную ли веру вы проповедуете. Содержание этого эдикта мы доводим до сведения всех твоих епископов, назначенных по всей Африке. Написано в XIII день до Июньских Календ (т.е. 20 мая – В.А.), в седьмой год правления Гунериха (т.е. в 483 г. – В.А.)»

Самым возмутительным в описанном епископом Витенским эпизоде автору этих строк представляется следующее: православный (во всяком случае – официально) император (Восточного) Рима Зенон согласился на то, чтобы поистине убийственный для его африканских единоверцев указ вандальского царя-еретика был зачитан не кем-либо из вельмож Гунериха, а его, императорским, посланцем Регином (надо думать, православным, как и сам константинопольский владыка)! Как говорили наши предки: «Стыд глаза не выест»…

Как пишет далее Виктор Витенский, зачитанный православным посланцем православного константинопольского василевса указ вандальского царя-арианина, вселил в тех, кому он был адресован, великую скорбь, ибо нежелание Гунериха допустить распространение соблазнов (проистекающих, с точки зрения сына Гейзариха, от проповеди среди вандалов православного учения) они истолковали, как угрозу изгнать всех православных. Когда же выяснилось, что вандальский царь имел в виду не что иное, как проведение диспута о вере, православным оппонентам стало непросто мотивировать отказ подчиниться его воле. Единственное, что оставалось карфагенскому епископу Евгению, это попытаться выиграть время. Естественно, противники без труда разгадали игру друг друга. Видимо, Гунерих был настолько раздражен уловками Евгения, что перестал вести с ним переговоры сам, поручив это своему канцлеру – вандалу Обаду. Целью Евгения был созыв Вселенского Собора, или, по-латыни - «концилиум экуменэ», с участием созванных со всего мира князей церкви, вроде тех, что не раз созывались именно в пору арианского спора - основного внутрицерковного конфликта, самого драматичного из всех перенесённых христианской церковью к тому времени.. Именно путем созыва Вселенских Соборов было еще в IV в., не без труда, практически побеждено в римской Европе арианство, продолжавшее, однако же, существовать в независимых германских сообществах (не только в фактически независимых германских царствах вроде вестготского в Испании, остготского – в Италии, или совершенно независимого вандальского царства – в Африке, но и на территориях, подчинявшихся православному константинопольскому «императору римлян», или «василевсу ромеев»). Гунериха же чисто религиозные вопросы интересовали, несомненно, меньше, чем желание поддерживать закон, порядок и спокойствие в своем полиэтническом и поликонфессиональном государстве. Возможно, он представлял себе предстоящее совещание христианских епископов как своего рода «национальный синод», в рамках которого намеревался, так сказать, воззвать к совести своих противников и, оказав на них давление, открыть им глаза на их крайне рискованное, на грани пропасти, положение. Ни применявшиеся до тех пор к ослушникам царской воли меры, ни назначенные им наказания, не указывали на намерение царя вандалов запретить православие как таковое во всем вандальском царстве. Подобно своему отцу, Гунерих стремился лишь оградить вандалов и их сферы обитания от непреодолимой привлекательности православия, вне всякого сомнения, превосходившей вандальское арианство, благодаря высокой образованности красноречивого (или, как тогда говорили, «златоустого») многочисленного православного духовенства и ревности о Господе, проявляемой православными епископами (число которых тогда тоже было очень велико).

Почти не скрываемый страх недостаточно образованных и речистых ариан быть переспоренными явно превосходящими их по всем статьям православными ярко проявился сразу же, как только началась подготовка к созыву синода. Гунерих и его арианское окружение применили для запугивания тех своих противников в предстоящей «пре о вере», чьи ум, ученость, красноречие внушали им наибольшие опасения, методы, которыми и в последующие века нисколько не гнушались участники мировоззренческих конфликтов.

«Между тем царь замышлял хитрости, и, не желая слушать разумных доводов и множества возражений, приводимых ему некоторыми учеными епископами, он преследовал кафоликов различными злобными выходками. Так, он без жалости приказал подвергнуть находящегося в изгнании Секундиана, епископа Вибианенского, 150 (! – В.А.) палочным ударам и таким же образом велел поступить с Президием, епископом Суфетуленским, мужем весьма острого ума. Тогда же он распорядился высечь палками почтенных Мансуета, Германа, Фускула и многих других епископов» (Виктор Витенский).

Метод, что и говорить, известный и не раз опробованный, до и после Гунериха. В самом деле, мало кто захочет говорить, что думает, зная заранее, что за наказание его за это ожидает. Но именно поэтому необходимо было найти нечто, неуязвимое для палочных ударов арианских палачей. Нечто сверхъестественное, Руку Божью, осквернить которую не осмелился бы даже арианин.

Среди многочисленных городских бедняков, о которых заботился милосердный епископ Евгений, был известный, уважаемый гражданин Карфагена по имени Феликс, предмет всеобщего сочувствия, из-за своей слепоты. Всеобщее волнение в преддверии синода, бурные волны пропаганды привели к тому, что Феликсу приснилось: если епископ Евгений оросит его водой из церковной чаши со святой водой (видимо, крестильной купели-баптистерия), к незрячему вернется зрение. Он поднялся со своего убогого ложа и был отведен своим отроком-поводырем к епископу Евгению. Выслушав убедительный рассказ слепца о посетившем его удивительном сновидении, Евгений наутро отвел его к крестильной купели. При этом особенно примечательным представляется довод, при помощи которого Евгений, если верить Виктору Витенскому, оправдывал свое первоначальное нежелание совершить то, о чем его просил слепой: он - грешник, недостойный быть орудием свершения, по воле Бога, столь великого чуда! Но раз ему, недостойному грешнику, по Божьей воле, привелось жить именно в это тяжелейшее для церкви время... В конце, концов епископ, уже перед крестильной купелью, исполнился истовой верой Феликса, окропил очи слепца водой из чаши со святой водой – и слепой, по свидетельству Виктора, тотчас прозрел. Это чудо, совершившееся на глазах у всех, было, совершенно очевидно, связано с переходом из арианства в православие, подтвержденным крещением, точнее - перекрещением. Ведь у ариан было принято повторно крестить ортодоксов, отпадавших в арианство. Великое чудо, происшедшее в самом центре Карфагена и засвидетельствованное лицами, известными всему городу, оказало сильное пропагандистское воздействие на умы и души горожан, да и не только их одних. Оно самым непосредственным образом сказалось на споре об истинности веры, шедшем между двумя соперничавшими христианскими конфессиями, каждая из которых считала истинно христианской лишь себя. У нас нет оснований сомневаться в достоверности приводимых Виктором Витенским сведений о том, что чудом прозревший Феликс был подвергнут строгому допросу арианами, стремившимися всеми средствами опорочить совершившееся чудо. Однако они не могли заставить исчезнуть человека, известного столь многим в Карфагене, у которого прилюдно открылись очи, после окропления святой водой. А клеветническим утверждениям ариан, что известный своим благочестием и делами милосердия благотворитель всех убогих и больных епископ Евгений – чародей, колдун, кудесник, жители Карфагена не поверили.

После такой «прелюдии», можно себе представить тревогу, испытываемую православными епископами в ожидании роковой даты 1 февраля 484 г. «Не только со всей (Северной – В.А.) Африки, но даже и со многих (вандальских – В.А.) островов (Средиземного моря – В.А.) собрались епископы, исполненные скорби и уныния», как писал Виктор Витенский, подтверждая тем самым, между прочим, существование в вандальском царстве отменно налаженного морского сообщения между Корсикой, Сардинией, Балеарами, Питиусами, Мелиттой (современной Мальтой), Сицилией и Северной Африкой (даже в зимнее время).

После того, как православный епископ Лаетий, страшный арианам своим красноречием, был заключен в темницу (в которой он, однако, погиб не до начала синода, а после него, только в сентябре 484 г., так что его смерть в узилище не могла повлиять на поведение участников совещания), Гунерих повелел внести имена всех епископов в список. Этот «Список провинций и общин (городов – В.А.) Африки» - «Нотициа цивитатум эт провинциарум Африкэ» - составленный чиновниками царской канцелярии, принадлежит к числу важнейших документов V столетия и содержит перечисление примерно четырехсот шестидесяти епископов, включая изгнанных в мавританскую «глубинку» и возвращенных туда после завершения синода.

Такое изобилие епископов на сравнительно небольшой, с современной точки зрения, территории объясняется тем обстоятельством, что размер большинства епархий вплоть до конца XVIII в. был сравнительно небольшим. В период Средневековья (особенно раннего) небольшой размер епархий обеспечивал тесную связь епископа со своей паствой и с подчиненными ему священнослужителями, упрощая задачи проповеди и управления. Появление современных крупных епархий стало результатом административно-технических мер складывавшихся постепенно национальных государств, достигнув своего пика в период установления абсолютистских монархий. Епископы ортодоксальной ветви христианской церкви, собравшиеся в 484 г. в вандальском Карфагене, не шли ни в какое сравнение с епископами нашего времени ни в плане образования, ни в плане своих властных полномочий. Поэтому они избрали из своей среды как бы комитет из десяти наиболее уважаемых, опытных и красноречивых князей церкви, поручив им говорить от своего имени.

Ариане повели себя в отношении своих православных оппонентов так, чтобы сразу показать им, «кто в доме хозяин», у кого – власть, а кто должен будет попытаться перед этой властью оправдаться: «Кирила (именовавший себя патриархом, подобно отправленному на костер царем Гунерихом Юкунду – В.А.) поставил для себя и своих приспешников на высоком месте великолепнейший трон, кафолики же стояли рядом» (Виктор Витенский).

Это – тоже искусная режиссура, тщательно отрепетированный спектакль, постоянно повторяющийся в истории, но от того не менее возмутительный трюк. Точно так же тысячелетие спустя высокоученый духовный диктатор протестантской Женевы Жан Кальвин, ухоженный, сверкая белизной манжет и плоеного воротника, уравновешенный и хладнокровный, сидел в кресле, глядя на поставленного перед ним – якобы для «спора о вере»! - стражниками Мигеля Сервета (такого же еретика, как и сам Кальвин – не только с римско-католической, но и с греко-православной точки зрения), извлеченного на свет Божий из темницы, немытого, голодного, со следами пыток на лице и теле. Вот тебе и «религиозный диспут»…

Кажется, сам Гунерих не собирался тратить свое драгоценное время (принадлежащее, в конце концов, не ему, а государству!) на долгие дискуссии, переливание «из пустого в порожнее». Его цель была совсем иной: собрать всех своих противников под одной крышей, объяснить им доступным языком, что к чему, в последний раз предостеречь, а затем – со спокойной душой претворить в жизнь запланированные уже давно, тщательно продуманные и подготовленные суровые религиозные установления. Возможно, сами созванные им в Карфаген православные иерархи, возмущенные самовозвеличением самозваного патриарха Кирилы, оказали царю вандалов услугу, начав оспаривать право этого тщеславного и, конечно же, совсем не опасного им в интеллектуальном отношении, самосвята, именоваться патриархом. Этот вопрос имел к главной теме синода не большее отношение, чем вопрос, следует ли Кириле вести дискуссию на латинском языке, или нет, и вообще, умеет ли он изъясняться на латыни. Этот спорный вопрос интересен для нас, нынешних, лишь потому, что доказывает, что Кирила был не римлянином и не греком (как утверждают некоторые авторы), но вандалом. И что у ариан имелось свое собственное, самостоятельное, образованное духовенство германского или аланского происхождения, на которое могли опереться вандало-аланские цари, а не какие-то шаманы, друиды или колдуны, которых только и подобало иметь, по мнению иных авторов, «непроцарапанным», «отсталым», «темным» варварам.

Хотя Виктор Витенский, в силу своего положения, представлял и защищал точку зрения православной стороны в этом политико-религиозном споре, от него нельзя ожидать беспристрастного, объективного изложения содержания дискуссии и хода событий. Тем не менее, из его «Истории» явствует, что до обсуждения основной богословской проблемы и причины разделения церквей на арианскую и православную - вопроса о единосущности Бога Отца и Бога Сына - на Карфагенском синоде дело так и не дошло. Собравшиеся до хрипоты, до боли в горле спорили о Кириле, о том, кто присвоил или не присвоил ему патриарший титул, обвиняя друг друга в наглости и высокомерии, но так и не перешли к сути дела. Как писал Виктор Витенский, «Наши же (православные – В.А.) представители, предвидя это заранее, составили книгу о кафолической вере, которую написали надлежащим образом и достаточно полно, говоря: «Если вы соизволите изучить нашу веру, то найдете здесь истину, которой мы обладаем».

Это была, вне всякого сомнения, мера предосторожности, ибо индивидуальное исповедание веры каждым из присутствующих, сделанное публично, перед лицом столь авторитетного собрания, не говоря уже о могущих вырваться у того или иного иерарха в пылу спора, слишком далеко идущих, опасных высказываниях, могли повлечь за собой весьма опасные последствия для несдержанного оратора; передав же организаторам собора свой меморандум – «Книгу о православной вере» - они могли надеяться улизнуть подобру-поздорову. Этот весьма разумный, перед лицом исходившей от разгневанных светских и церковных властей реальной угрозы, выход из создавшегося положения избрали не менее двадцати восьми присутствовавших на собрании епископов (если верить комментарию к «Нотиции…», составленному примерно через год после Карфагенского синода). Хотя однозначная пометка «фуг(итивус, т.е. «сбежавший», «беглый»)» была сделана лишь против имени одного из епископов.

Имена еще восьмидесяти восьми (по некоторым источникам – девяноста) епископов сопровождаются пометкой «прбт». Пометкой, прямо скажем, весьма загадочной. Правда, оставшийся нам неизвестным по имени, но весьма усердный священнослужитель, прокомментировавший «Нотицию…» через год после смерти Гунериха, сделал в конце своего комментария вывод, в котором дал истолкования стоящей против восьмидесяти восьми или девяноста имен аббревиатуры «прбт». По мнению этого анонима, сокращение «прбт» означает «перибат», т.е., по-латыни, «отпал» (от истинной веры). Следовательно, перечисленные кафолические иерархи, под сильнейшим давлением и в страхе перед грозящим им суровым наказанием, отпали от православной веры (что прискорбно, но вполне понятно – не нам их судить). Гунерих дал им сроку до 1 июня 484 г. По истечении этого срока, он применил против православных вандальского царства РИМСКИЙ императорский эдикт о преследовании еретиков. Что было очередным проявлением уже упоминавшейся выше «варварской хитрости», с помощью которой создавалось впечатление «игры по-честному», по принципу «как ты со мной, так и я с тобой». Именно с этими словами Теодорих Остготский зарубил поверившего его честному слову гунноскира Одоакра, согласившись на словах разделить с тем власть над римской Италией. А теперь и вандал Гунерих, коль скоро прежде православные римские императоры издали указ о преследовании ариан, применил против ортодоксов не свой собственный, а римский императорский эдикт, но только «шиворот-навыворот», так сказать, «с точностью до наоборот». Для православных же епископов, хорошо знакомых с эдиктом с тех времен, когда они сами преследовали по нему ариан, это означало, что теперь уже они превратятся, в силу того же эдикта, из преследователей и преследуемых. Чего восемьдесят восемь (или девяносто) из четырехсот шестидесяти постарались избежать. Став «отпавшими».

Правда, некоторые, преимущественно французские, исследователи, например Анри Леклерк в своей «Истории христианской Африки», или опиравшийся на его исследования, Готье в своем «Гейзерихе», расшифровали загадочное сокращение «прбт» как «пробатус», т.е. «испытанный», «прошедший испытание», истолковав его как «устоявший в вере», «сохранивший верность своей вере» и сделав вывод о казни этих «устоявших в вере» восьмидесяти восьми (девяноста) православных епископов кровожадными арианскими палачами. Но о таком массовом убийстве кафолических церковных иерархов не упоминал ни единым словом даже такой православный зилот, как Виктор Витенский. Мало того, он подчеркивает, что был убит «по меньшей мере, один» из православных иерархов, а именно – уже упоминавшийся выше Лаетий, епископ Непты. Кроме него, лишился жизни еще Викториан, проконсул Карфагена. В публикуемом, начиная с середины XVII в., римско-католической церковью, построенном по принципу римского мартиролога (т.е. по дням памяти святых) многотомном издании житий лиц, канонизированных в то или иное время, известном как «Акты святых» («Деяния святых», лат. «Акта Санкторум»), Лаетий указан среди африканских священномучеников. В докладе православного епископа Нафанаила (Летова) представителю Архиерейского Синода (Русской Православной Церкви За Границей) в Европе и Африке архиепископу Брюссельскому и Западно-Европейскому Иоанну о прославляемых и непрославляемых в Русской Церкви древних святых Северной Африки от 22 декабря 1953 г. сказано: «6 сентября (память пострадавших за веру В.А.) – в Африке свв.(святых – В.А.) свщмучч. (священномучеников – В.А.) Донатиана, Президия, Мансуеста, Германа и Фускула, епископов, пострадавших от вандалов. С ними епископа Лаетия, сожженного за веру (а не погибшего в заключении – В.А.). Пострадали при короле (царе – В.А.) Гунерихе.» В то же время в немецком «Большом лексиконе (энциклопедическом словаре – В.А.) святых» Штадлера-Геймса сказано: «свв. Донатиан. Президий и другие Еп(ископы – В.А.) ис(поведники – В.А.) и муч(еники – В.А.) (6 сент.).

Святые Донатиан, Президий, Мансуест, Герман, Фускул и Лаетий были епископами и исповедниками веры в Африке. Всем им пришлось много перенести при царе вандалов Гунерихе, арианине, и быть изгнанными со своих кафедр; однако лишь святой Лаетий удостоился мученического венца, прочие же почитаются только как исповедники веры».

На Латеранском синоде 13 марта 487 г. собравшиеся там сорок три епископа-ортодокса были заняты не чем иным, как выработкой условий, на которых кафолическим епископам, отпавшим при Гунерихе из православия в арианство, дозволялось возвратиться в лоно православной церкви. Следовательно, восемьдесят восемь или девяносто епископов, оказавшихся на Карфагенском синоде потерянными для кафолической церкви, были скорее запуганными, проявившими слабость под сильнейшим давлением ариан, иерархами, чем мучениками, засвидетельствовавшими ценой своей жизни верность православной религии.

Тем не менее, многие не уклонились в арианскую ересь и тогда. Гунерих дождался истечения назначенного им срока, до которого колеблющиеся, нестойкие в вере кафолики могли выбрать себе тот или иной жребий. Но когда 1 июня 484 г. наступило, спустил на православных своих арианских подданных, зверства которых превзошли своими масштабами и своей жестокостью зверства, творившиеся ранее царскими властями. Светило вандалистики Людвиг Шмидт, пытавшийся всеми средствами выгородить Гунериха, подчеркивал, что вандальские подданные царя подвергали православных тем суровым наказаниям, которыми им грозил царь Гунерих, с возмутительной жестокостью, превосходившей царскую жестокость.

О том, что Гунерих стремился, в рамках этих пенитенциарных акций, добиться скорее политических, чем религиозных целей, явствует из следующего обстоятельства. «Проклятьем заклейменный» царь-гонитель гарантировал изгнанным из своих епархий арианами епископам-кафоликам пощаду, если они присягнут в верности его сыну Гильдериху (Гильдерику, Хильдириху, Ильдириху), как наследнику престола. Дело было в том, что, согласно вандальским правилам престолонаследия, этот сын Гунериха был всего лишь четвертым по счету претендентом на престол. Поддержка наследных прав Гильдериха широкими массами православных жителей вандальской Африки укрепило бы его положение в споре с конкурентами – сыновьями братьев Гунериха, превосходившими его годами. О глубине отвращения православных епископов к Гунериху свидетельствует их категорический отказ согласиться на его предложение (хотя оно вовсе не было связано с вероисповедными вопросами). Правда, они не могли предугадать, какой из претендентов на вандало-аланский престол, в случае своего прихода к власти, будет милостивым к своим православным, а какой – наоборот. Но они понимали, что Гунерих, очевидно, понимает: его смерть не за горами (царь-гонитель и впрямь умер через пару месяцев после того, как сделал епископам предложение, от которого они (как он надеялся) не смогут отказаться. И потому они взяли, да и отказались выполнить царскую просьбу.

Если верить Виктору Витенскому, царские переговорщики поначалу потребовали от епископов согласиться выполнить требование царской грамоты, не дав им ознакомиться с содержанием свитка (!) Затем, устав настаивать на своем требовании, быстро зачитали текст царского послания, видимо, крайне неприятного для самого Гунериха. Ведь он фактически нарушал закон о престолонаследии, установленный его собственным отцом, великим Гейзерихом, да еще искал поддержки у кафоликов - заклятых врагов государственной религии царства вандалов (да и самого этого царства – не зря Виктор Витенский в своей «Истории гонений» именует «нашим государством» не вандальскую, а Римскую державу, с центром, на тот момент, в Константинополе)!

«Поспешили тогда царские люди объявить им содержание грамоты, расцветив его речами такого рода: были, например, в ней строки, превратно истолкованные: «Клянитесь, если после смерти царя, Господина нашего, хотите, чтобы был царем его сын Хильдирик, и если никто из вас не направит писем в заморские области, так как если дадите вы клятву в этом, восстановит он вам церковные собрания». (Виктор Витенский).

Значит, «ларчик просто открывался». Речь шла о престолонаследии и об опасных для вандальского царства внешнеполитических контактах православных иерархов Африки, поддерживавших оживленную переписку с «заморскими областями», читай: с (восточно)римским императором, сидевшим со своим синклитом (аналогом римского сената) за стенами Константинополя. Ничего варварского в опасениях и намерениях Гунериха не было. Мало ли христианских монархов после него жертвовали жизнями великого множества своих единоверцев-подданных, решая на полях сражений вопросы престолонаследия. А переписка с главами других государств, да и вообще с заграницей в гораздо более близкие к нам времена влекла за собой кары, порой, несравненно более суровые, чем те, которыми грозил Гунерих двадцати пяти (или, по другим данным – сорока шести) епископам-кафоликам, отклонившим его предложение.

«Тогда многие по святой своей простоте решили даже вопреки божественному запрету дать клятву, чтобы впоследствии не говорил народ, что из-за огреха священников, не захотевших клясться, не были восстановлены церковные собрания. Другие же епископы, кто похитрее, чуя коварный обман, не хотели никак клясться, говоря, что запрещено это веским словом Евангелия, и сам Господь говорил: «Не клянись вовсе» (Евангелие от Матфея 5, 34). Отвечали им царские слуги: «Пусть уступят частично, кто раздумывает, клясться ли». И когда они уступили и писцы записали, кто что сказал и из какого города был, поступили с ними так же, как и с теми, кто не дал клятвы: тотчас же и те и другие были схвачены стражей». (Виктор Витенский).

Епископы, отказавшиеся принести клятву, были осуждены на каторжные работы и сосланы на остров Корсику рубить лес для нужд вандальского флота. Те, что поклялись, не были возвращены в свои прежние епархии. Однако им было дозволено жить вблизи своих прежних епископских резиденций, а некоторым – например, епископу Фавсту из бизаценского города Президия (или Президия Диолеле, близ позднейшего Сомаа), даже основать монастырь. Монахом этого монастыря, расположенного к югу от Телепты и вскоре ставшего знаменитым, благодаря Фавсту, стал Фульгенций, о котором будет еще рассказано далее.

Условия же изгнания Евгения (первоначально приговоренного к смертной казни, лишь впоследствии замененной ссылкой), ставшего, выражаясь современным «новорусским» языком, «спикером» православных и защитником их Символа веры, были гораздо суровее.

«Как раз в это время жестоко неистовствовали епископы, пресвитеры и клирики ариан вместе с царем и вандалами: перепоясанные мечами, они сновали везде со своими клириками, стремясь самолично принять участие в расправах. Был, к примеру, среди них один епископ по имени Антоний, который был свирепее прочих и творил столь нечестивые и невероятные злодеяния, что наши не могли и передать. Было это в одном городе, ближе всего расположенном к пустыне, по соседству с провинцией Триполитания. Он, словно ненасытная тварь, жаждущая крови кафоликов, урча, сновал там и сям, ища, кем бы поживиться. Нечестивый же Гунерих, зная о жестокости Антония, решил сослать святого Евгения в самую пустыню. Когда Антоний принял его с приказом охранять, то окружил его настолько плотным кольцом стражи, что никому не было позволено войти к нему, да еще и замыслил уморить его всяческими кознями, муками и пытками. Но святой Евгений, пока оплакивал беды, обрушившиеся на наши головы вместе с гонениями, и растирал старческое тело шероховатой власяницей, лежа на сырой земле, орошал ложе из собственного вретища потоками слез, в конце концов почувствовал жестокую болезнь — паралич. Получив известие об этом, арианин, клокоча от ярости, поспешно бросился к ложу изгнанника, Божьего человека; и когда увидел, что тот и вправду, придавленный болезнью, лепечет что-то, заикаясь, сразу же задумал уморить того, кого не смог победить. Приказал он сыскать кислого винца — самого кислого, уже перебродившего, когда было принесено оно, влил он его в уста почтенного старца, в уста противящиеся, отвергающие. Ведь если Господь вездесущий, который пришел для того, чтобы испить, попробовав, пить не захотел, то как же стал бы противиться этот раб Божий, верный христианин, если бы не влил ему вино жестокий еретик! Как раз из-за этого вина (вероятно, мало чем отличавшегося от уксуса – В.А.) и случилось у больного ухудшение; впоследствии спешащая на помощь милость Господа милосердно исцелила его». (Виктор Витенский).

Видимо, Евгений действительно отличался от природы отменным здоровьем, ибо, хотя в 484 г., до изгнания, он был, согласно Виктору, уже почтенным старцем, он выжил и после прихода к власти более милостивого к православным вандальского царя Гунтамунда, племянника и преемника «проклятьем заклейменного» злодея Гунериха, возвратившись на свою прежнюю кафедру, продолжал вполне успешно справляться с обязанностями епископа Карфагенского. На этом посту он всемерно старался добиться у «либерала» и «толераста» Гунтамунда помилования других изгнанных православных епископов, их возвращения в свои епархии и восстановления в прежней должности. Он также неустанно одолевал Гунтамунда, а затем и его преемника Тразамунда настойчивыми просьбами возвратить православным конфискованные у них церкви, снискав в вандальской Африке совершенными им, невзирая на почтенный возраст (а может быть – особенно поразительными именно в силу этого возраста), с Божьей помощью, чудесным исцелениям и другим деяниям, расцениваемым, как чудеса, столь огромное уважение, что даже просвещенный и, в общем, незлобивый по натуре государь как Тразамунд, в конце концов, счел за благо для своей державы выслать православного чудотворца из арианской Африки в православную Европу. Евгений дожил поистине до возраста библейских патриархов.

«Он умер в Альбиге (Альби – В.А.) 13 июля 505 г., овеянный заслуженной им славой святого», как писал немецкий историк Пауль Шляйер о кончине Евгения Карфагенского в «Гердеровом церковном лексиконе».

«Святителя Евгения первоначально осудили на смерть, но позже заменили приговор на ссылку. Так, он покинул Африку и оказался в Южной Галлии (ныне Франция). Вблизи города Альбига (нынешний Альби) святой создал монастырь на могиле одного из мучеников, в котором молился до самой смерти, произошедшей в 505 году. У его гробницы происходило множество чудес, что повлияло на быстрое распространение почитания святого. В Николаевском мужском монастыре Форт-Майерса (штат Флорида) находится небольшая часть мощей святого. Память святителя Евгения отмечается 13 июля» (Сайт мужского монастыря Святого Николая в г. Форт-Майерс, штат Флорида, США).

Меры, принятые Гунерихом против православных были, что и говорить, весьма крутыми. «Гонорих (Гунерих – В.А.) был самым жестоким и несправедливым: гонителем христиан Ливии. Он принуждал их принимать арианскую веру, если же обнаруживались не желающие подчиняться ему по доброй воле, тех он сжигал живыми или предавал смерти разными другими способами; многим он велел отрезать язык до самой гортани» (Прокопий Кесарийский). Хотя количество пострадавших в результате гонений, воздвигнутых Гунерихом на кафолическое духовенство, указанное в «Нотиции…» (сто двадцать епископов) иными авторами ставится, в силу разных причин, под сомнение, современные церковные историки считают, что не менее полусотни православных иерархов было сослано на лесоповал. Корсика, остров, чья природа даже в наше время во многом сохранила многое от своего, скажем так, первозданного, сурового характера (не зря еще древние римские цезари ссылали туда смущавших умы их подданных, мыслителей вроде Сенеки), конечно, отличалась в плане климатических условий, скажем, от республики Коми, но все-таки…Так что сосланным туда епископам (конечно, далеко не молодым) можно было только искренне посочувствовать. Еще триста епископов-кафоликов были смещены со своих кафедр, но иным репрессиям, кажется, не подверглись. И потому могли, более-менее спокойно, не привлекая к себе излишнего внимания, заниматься духовным окормлением своей паствы. Лишь некоторые из них, взявшие на себя роль «спикеров», «витий», погибли в заключении (подобно Лаетию – если только он не был публично сожжен на костре), или чудом спаслись от смерти (подобно Евгению). Но успех, достигнутый в борьбе с жестоковыйным православным духовенством, нисколько не освободил Гунериха от необходимости важнейшую для него проблему – обеспечить своему сыну наследование вандальского престола. Православные вандальской Африки, очевидно, связывали свои надежды с Гунтамундом, наиболее слабым из племянников Гунериха, сумевшим (вероятно, не без помощи кафолической церкви) успешно избежать козней Гунериха, последовательно и беспощадно сокращавшего количество своих ближайших родичей («бей своих, чтоб чужие боялись»!).

Самым опасным для себя из своих ближайших родственников Гунерих считал своего брата Теудерика (Тевдерика), во всем следовавшего советам своей отличавшейся выдающимися умственными способностями супруги, разжигавшей в муже не слишком свойственное ему честолюбие, заставляя его на протяжении многих лет соперничать с Гунерихом (третий брат, воитель Гентон, погиб в бою еще при жизни своего отца Гейзериха). Гунерих, несмотря на свою жестокость, не решился стать братоубийцей, но свою ставшую слишком опасной невестку он предал суду по обвинению в измене и, после долгого судебного разбирательства всех ее вин и прегрешений, подробности которого нам не известны, казнил, как и ее с Теудериком сына, чье имя нам осталось также не известным. Согласно Виктору Витенскому, царевич отличался большой ученостью – факт, на основании которого можно предположить, что жена Теудерика происходила из числа римских (и, скорее всего, православных) подданных вандальского царя. Если она действительно мечтала возвести на вандальский престол своего мужа (или сына, которого, возможно, хорошо подготовила к столь блестящему будущему), то вряд ли это было возможно без одобрения могущественнейшего государя Средиземноморья, т.е. без согласия (восточно)римского императора Зенона. Поэтому любое, даже самое короткое и пустячное по содержанию письмо, перехваченное людьми Гунериха, давало вандальскому царю возможность отделаться от не в меру честолюбивой невестки с помощью политического процесса.

Теудерик, явно напуганный расправой со своими сыном и женой, безропотно удалился в пустыню, где и окончил жизнь при неясных обстоятельствах, еще при жизни Гунериха. Аналогичная судьба постигла Годагиса, сына царского брата Гентона.

Сегодня уже невозможно установить, почему ни первый, ни второй из этих злосчастных царевичей не попытались захватить власть или, по крайней мере, защитить себя с помощью единственной, наряду с вандалами и аланами, вооруженной силы, имевшейся в Северной Африке – мавританских племен, пришедших в волнение сразу же после смерти грозного старца Гейзериха, и причинивших Гунериху в период его недолгого царствования гораздо больше неприятностей, чем все четыреста православных епископов вместе взятые. Приведенный жестокими мерами Гунериха к полной покорности царский род Астингов безропотно стерпел поистине неслыханное поношение, когда второй, малолетний, сын Теудерика, и две его взрослые дочери, рожденные в законном браке с супругой-афроримлянкой (?), казненной по обвинению в измене, были, по приказу Гунериха, провезены по всему Карфагену верхом на ослах, на всеобщий позор и поношение. С помощью столь позорного наказания Гунерих не только проявил свою мстительность, но и навсегда очернил репутацию потенциальных соперников своего сына в борьбе за вандальский престол. О котором они, навеки опозоренные в глазах не только сородичей, но и будущих подданных, теперь не могли и помыслить. Несколько позже в испанском царстве вестготов спящего царя остригли, как монаха, после чего он был вынужден отречься от престола. Поддерживавшим опальных родственников Гунериха старому канцлеру Гельдике, служившему еще Гейзериху, и арианскому патриарху Юкунду пришлось еще хуже – они были подвергнуты по царскому велению публичной казни.

Успех затеянной Гунерихом процедуры искоренения реальных и потенциальных оппозиционеров вкупе с их сторонниками и зарубежными связями, похоже, окончательно развязал царю вандалов руки. Перед лицом постоянно угрожавшей им смертельной опасности, Теудерик и Годагис вели себя в изгнании тише воды, ниже травы, и умерли там естественной смертью (по мнению Людвига Шмидта). Но автору настоящих строк представляется вполне возможным и вариант убийства обоих сосланных далеко от многолюдного Карфагена, где ничто не могло долго оставаться тайной, пришедшим по их душу «эскадроном смерти». А Гунтамунд, младший сын Гентона, видимо, вовремя предупрежденный об опасности, так основательно ушел в подполье, что вполне можно представить себе его бегство за границу, откуда он вернулся в Карфаген лишь после смерти угрожавшего его жизни Гунериха.

Возможно, Гунерих уделил бы поискам Гунтамунда больше внимания, если бы не становящиеся все более опасными набеги беспокойных мавров, доходивших до городских центров вандальского царства. История знает немало примеров того, как сильные, еще при жизни окруженные легендами, исторические деятели пользуются – прежде всего, у диких народов –преувеличенным авторитетом, несоразмерным с реальным могуществом этих деятелей. Таким чрезмерным авторитетом, гораздо большим, чем того заслуживало бы его реальное могущество, пользовался и Гейзерих у мавров и берберов. И к тому же служащим наглядным доказательством того, что величие, в глазах примитивных народов, как это ни странно, нередко совершенно лишено нравственной оценки. Гейзерих импонировал стоявшим тогда еще на очень низком культурном уровне маврам совсем иными качествами, чем те, что вызывали к нему уважение со стороны народов Средиземноморья. Но вот какими именно, остается для нас тайной за семью печатями. И потому, возможно, даже более великому во всех отношениях царю, чем Гунерих, не обладающему этими загадочными для нас, но, несомненно, привлекательными, с точки зрения туземцев Северной Африки, качествами, было бы очень непросто обрести в глазах мавров харизму, не уступавшую харизме его отца, грозного владыки Карфагена.

«Гонорих, старший из его сыновей, принял власть над вандалами, так как Гензон еще раньше покинул здешний мир. В правление Гонориха у них ни с кем не было войн кроме маврусиев (мавров – В.А.). Из страха перед Гизерихом этот народ держался спокойно, но как только он перестал, быть им помехой, они причинили много, вреда вандалам и сами испытали немало бед». (Прокопий Кесарийский).

Самыми стойкими и непримиримыми врагами вандалов были отпавшие от них, став самостоятельными, мавры, заселившие горный хребет Аврасий (современный Орес, к югу от Константины - третьего по численности города Алжира, расположенного в живописном месте северо-восточной части Средиземного моря, считающегося жемчужиной этой страны и прозванного «Городом висячих мостов»), чья величайшая гора – Джебель Шелия - достигает высоты двух тысяч трехсот двадцати восьми метров. «Горы Аврасия находятся в Нумидии, обращены к югу и расположены от Карфагена на расстоянии примерно тринадцати дней пути; эти маврусии больше не были под властью вандалов, поскольку вандалы были не в состоянии вести с ними войну в этих горах, не имеющих дорог и крайне крутых». (Прокопий).

В этой местности еще древним римлянам пришлось долго и упорно сражаться с туземцами, для успешной защиты от которых они построили военный лагерь Тамугад, чьи импозантные руины относятся сегодня к числу главных достопримечательностей Алжира, посещаемых многочисленными туристами (южнее автострады Батна-Кеншела, примерно в часе езды на восток от развалин Ламбезиса и Маркуны). Аврасийские горы, все еще покрытые в эпоху поздней античности густыми лесами, всегда служили воинственным кочевникам надежным убежищем, куда они укрывались после своих разбойничьих набегов (вплоть до прихода в Алжир французских колонизаторов). И потому не удивительно, что Гунерих не добился успеха там, где даже «сыны Ромула» в эпоху наивысшего могущества своей империи старались не высовывать лишний раз свои гордые римские носы за пояс возведенных ими укрепленных военных лагерей. Куртуа, посвятивший Тамугаду-Тимгаду специальное исследование, подчеркивал, что, хотя романизация североафриканских территорий была, как оказалось, глубже, чем считалось раньше, Аврасий, несмотря на проложенные через него римские дороги, остался за пределами зоны романизации. Римляне ограничились тем, что, со стен своих укреплений, держали беспокойные горные племена туземцев, так сказать, под прицелом, не идя на риск попыток их ассимиляции. Ибо римляне не могли не понимать всех трудностей, связанных с подобными попытками, и всей незначительности шансов на положительный результат. «Держать Аврасий под прицелом» означало окружить этот очаг непокорных туземцев, словно железным поясом, цепочкой римских крепостей. Эта политика, начатая императорами из дома Флавиев, была продолжена и их преемниками на римском императорском престоле, а затем – вандальскими царями Северной Африки и, наконец, восточными римлянами, уничтожившими, со временем, вандальское царство.

Вандалы, со своими относительно небольшими силами, не смогли занять все римские укрепленные лагеря. У них изначально не было никаких шансов удержать лагеря Табудеос, Бадиас и Ад Майорес, расположенные в южной части Аврасия. Немногим лучше были и шансы на удержание расположенных западнее лагерей Месарфельты и Кальцея. Тем важнее были Маскула (Кеншела), Тамугад (Тимгад) и Ламбезис, расположенные на севере Аврасийского горного массива – города, так часто упоминаемые в овеянной славой истории III Легио Августа – Третьего Августова легиона, а впоследствии – французского Иностранного легиона, преемника римского, в борьбе, фактически, с теми же самыми племенами. Тот факт, что «дикие» вандалы не покинули эти передовые позиции цивилизованного мира, что вандальские воины продолжали оборонять его границу там, где император-воитель Траян по прозвищу «Оптим» («Наилучший»), до предела расширивший границы империи, несколькими столетиями ранее поселил первых двести пятьдесят римских колонистов, и где легионарии возвели на пустом месте целый город, поистине, заслуживает быть, во всяком случае, отмеченным.

С 256 г. п. Р.Х. в Тамугаде, именовавшемся официально Колония Маркиана Траяна Тамугади, имелся свой епископ. Следовательно, христианство проникло и сюда, на самые задворки римского мира. А в правление императоров-язычников Валериана или Диоклетиана в городе появились и свои первые христианские мученики. В ходе ожесточенной борьбы православных с донатистами, Тамугад некоторое время был неофициальной столицей этих воинственных еретиков, а в 397 г. – даже местом проведения «разбойничьего» (с православной точки зрения) донатистского собора. Все это доказывает достойное всяческого уважения умение римлян цивилизовать даже самые удаленные уголки своей «мировой» державы и высокую степень вовлеченности этого, почти лишенного эффективной военной защиты, римского пограничья в общее культурное развитие великой империи, в области культуры, экономики, транспорта, да и в других областях.

А вот в правление Гунериха этот город, бывший, во времена донатистов, центром активной духовной жизни, стал добычей мавров из Аврасия. Правда, вандалы, когда в Аврасии стало неспокойно, принялись лихорадочно укреплять пришедшие порядком в ветхость фортификационные сооружения Тамугада, но…не было легионариев для их эффективной обороны. Не было больше и железного пояса римских крепостей, наглядно демонстрировавших маврам могущество Римской державы и мощь римского оружия. Тамугад был захвачен маврами, несомненно, еще в правление Гунериха, впоследствии отвоеван у мавров гуннскими наемниками восточноримского стратега Велизария и частично восстановлен под «ромейской» властью. Еще в середине VII в., в самом преддверии завоевания Северной Африки арабами-мусульманами, восточные римляне построили в Тамугаде православную часовню и ряд других зданий (хотя и скромного размера). Так что нам известно: город Тамугад, сначала – римский, а затем – вандальский, самый южный форпост Карфагенского царства германцев и аланов, веками сдерживавший напор грабителей-горцев, был обитаем, причем населен христианами (правда, больше не донатистами и не арианами, а православными).

После завоевания арабами Тимгад спал беспробудным сном под африканским солнцем тысячу сто лет, пока Джеймс Брюс, состоятельный виноторговец и британский консул в Алжире, не вступил в него в 1765 г., как в замок Спящей Красавицы, любуясь руинами древнего города. Хранившими память о прежнем величии развалинами, засыпанными многовековым слоем песка и щебня, заросшими кустарником, над которым возвышались лишь триумфальная арка Траяна, Капитолий и театр. И только более чем столетие спустя, в 1880 г., под эгидой французских колониальных властей, начались археологические раскопки, открывшие миру в северной части Ореса город, целое столетие пробывший под властью вандалов…

Размеры раскопанных за прошедшее с тех пор время римских военных лагерей (а по сути – городов) Ламбезиса и Тамугада не оставляют сомнений в том, что присущие Гунериху, а возможно – и вообще вандалам организаторские способности были не достаточными для того, чтобы в полной мере освоить римское наследие. Известно, что Гунерих немало сделал для обновления и расширения доставшихся ему от римлян портовых сооружений, что он заботился о снаряжении флота, стремился наладить тесную связь между принадлежавшими вандалам островами Средиземноморья и Карфагеном, не утратив при этом почти ничего из прежних вандальских владений. Но вот Аврасий с его северным предгорьем сын Гейзериха как раз утратил. Казалось бы, не стоило жалеть о потере населенной дикарями горной области, завоевать которую ведь в свое время не смогли даже римляне, ограничившиеся возведением вокруг нее своего рода «санитарного кордона»…Так-то оно так…Но после потери Аврасия проникавшие все дальше на север мавританские разбойники стали угрожать коммуникациям, соединявшим Карфаген с Тингитаной – крайним западом вандальского царства, включая подступы к Тингису, современному Танжеру. Если, как полагают многие историки, маврам тогда и вправду удалось нарушить связь по суше между Карфагеном и Тингитаной, распад великого царства, созданного вандалами в Северной Африке всего за десять лет, наметился, если не начался, именно в правление Гунериха.

Здесь конец и Господу Богу нашему слава!