Часть 1.

Часть 2.

Часть 3.

Часть 4.

Часть 5.

Политика, проводимая августом Феодосием I Великим в отношении германцев, способствовала массовому переселению в Римскую империю и поступлению на римскую службу, прежде всего, готов и, в первую очередь – вестготов. Так сказать, их интеграции. Причем не только в чисто географическом плане (хотя и одно это было бы весьма важным), но и в плане духовном, культурном, цивилизационном. Начатый Феодосием процесс интеграции германских мигрантов всего через несколько лет нашел свое выражение в сенсационных военных успехах вестготов в самой Италии, сердце Римской империи. То, что каких-то десяти-двенадцати лет вполне хватило для сплочения разрозненных шаек грабителей, орудовавших под предводительством разных, нередко враждебных друг другу, князей, в народ, подчиненный одному царю и беспрепятственно передвигающийся по всей Римской империи, можно понять, лишь с учетом следующего факта. Не меньше половины высшего командного состава в войсках Феодосия составляли германцы. Правда, еще Константин I Великий открыл германцам доступ к высшим командным должностям - вплоть до должности военного магистра (магистер милитум), т. е. главнокомандующего. Примечательно, что как при Константине,  так и при Феодосии, германские военачальники на римской службе были, в большинстве своем, язычниками. Либо - арианами  (т. е. не христианами, с точки зрения Никейского Собора, чьим постановлениям добрый кафолик Феодосий неуклонно следовал во всех сферах, за исключением военной).

Выражаясь современным языком, германцы составляли крупнейшую этническую группу в составе офицерского корпуса римской армии. Его другая половина состояла из немногочисленных природных римлян и более многочисленных выходцев из римских провинций (колоний). Т. е. греков, сарматов, иллирийцев, представителей народов Малой Азии и Ближнего Востока, кельтов (бриттов, галлов) и иберов, сарацин (арабов), мавров, нумидийцев, египтян и др. Не все германцы на «ромейской» службе были безупречны. Как то подобало бы героям германского эпоса. Скажем, магистер милитум франк Флавий Арбогаст неосмотрительно вверг Римскую империю в (очередной) глубокий кризис, пытаясь проводить собственную, своекорыстную политику. Но, в общем и целом, германские «федераты» на римской службе и их предводители оставались самой надежной опорой императорской власти. Они, всегда отменно храбрые, действительно любили и умели воевать, страдая лишь от недостатка дисциплины (в римском понимании). Только в случаях, когда из-за их недисциплинированности возникали трения, германцы могли порой и взбунтоваться.

Служилые германцы, происходившие из царских или княжеских родов, поддавались порой искушению, не удовлетворяясь своей высокой, но все же подчиненной должностью, попытаться завладеть римским императорским престолом. Или фактически узурпировать власть над Римской «мировой» империей, возведя на ее престол свою послушную марионетку. Такое случалось, хотя и нечасто. Взять, к примеру, Флавия Рихомера, франка-язычника на римской службе, ставшего консулом в 384 г. Или другого, упомянутого выше, язычника-франка - Арбогаста, командовавшего на протяжении целого десятилетия вооруженными силами Римской державы. В 392 г. он провозгласил императором свою марионетку Евгения (такого же закоренелого язычника), но не устоял в борьбе с Феодосием Великим. Служилые франки Флавий Бавтон и происходивший из царского рода Меробавд также достигли в римской армии высших командных должностей, добившись огромного влияния при царьградском императорском дворе.

«Унижение, до которого дошли римляне, до сих пор возбуждает в нас почтительное сострадание, и мы были бы готовы сочувствовать скорби и негодованию их выродившихся потомков, если бы в душе этих последних действительно возникали такие чувства. Но пережитые Италией общественные бедствия заглушили гордое сознание свободы и величия. В века римской доблести провинции подчинялись оружию республики, а граждане ее законам до той поры, когда эти законы были ниспровергнуты внутренними раздорами, а город и провинция сделались раболепной собственностью тирана. Конституционные формы, смягчавшие или прикрывавшие их гнусное рабство, были уничтожены временем и насилием; италийцы сетовали то на присутствие, то на отсутствие монархов, которых они или ненавидели, или презирали, и в течение пяти столетий пережили все бедствия, порождаемые своеволием армии, прихотями деспотизма и тщательно выработанной системой угнетения. В тот же самый период времени варвары вышли из своей неизвестности и из своего ничтожества; германские и скифские воины были допущены внутрь римских провинций сначала как слуги, потом как союзники и, наконец, как повелители римлян, которых они то оскорбляли, то охраняли. Ненависть народа сдерживалась страхом; он уважал за мужество и за блестящие подвиги воинственных вождей, на которых возлагались высшие должности империи, и судьба Рима долго зависела от меча этих страшных пришельцев» (Гиббон).

Стань эти высокопоставленные «федераты» ренегатами, им ничего не стоило бы завладеть всей «мировой» империей «сынов Энея» путем государственного переворота. Ведь Римская держава и без того фактически была в их полной власти. Но Рим, благодаря своей тысячелетней харизме, официально все еще пользовался слишком большим уважением у всех «народов» («гентес»).   К «народам» гордые «потомки Ромула» себя не причисляли. Как бы возвышаясь над ними, привычно глядевшими на римлян снизу вверх.

Впрочем, хотя императоры все еще были преимущественно «римлянами», т. е. романизированными греками, иллирийцами, в редких случаях пунийцами-карфагенянами - как Септимий Север и его сын Бассиан Каракалла, сирийцами - как Гелиогабал и Александр Север, фракийцами - как Гай Юлий Вер Максимин, арабами или маврами - как например, Марк Юлий Филипп или Марк Опеллий Макрин (время целых династий «ромейских» василевсов исаврийского, армянского, хазарского происхождения еще не пришло), их жены были нередко германками. Дочь Бавтона, консула 385 г. , по имени Элия Евдок(с)ия стала императрицей, причем одной из наиболее известных. Германцы пользовались почти повсеместным признанием и кажущейся нам почти невероятной популярностью в римской среде. Особенно на верхних этажах имперской социальной иерархии. Чему, конечно же, в немалой степени способствовала непомерная страсть «ромеев» к шутовству и лицедейству. Часто превращавшаяся в подлинную лудоманию. От первоначальных контактов с «германскими варварами», окрашенных, в немалой степени, тонкой, непонятной этим «дикарям» иронией, дело со временем дошло до прямо-таки театральных сцен.   В ходе которых, например, всесильный временщик Руфин, префект претория Востока, при триумфальной встрече возвращавшихся в Царьград с победой готских «федератов», принимал их парад, одетый готом, в готском вооружении. А влиятельные придворные евнухи облачали своим жирные телеса в «варварскую» меховую одежду, столь подчеркивавшую мужественность германских полководцев римской армии. Вспомните, уважаемый читатель, доблестного Максим(ус)а в исполнении Рассела Кроу из первых кадров фильма «Гладиатор», посвященных военным действиям в Бойгеме при императоре Марке Аврелии (кстати говоря, испанце по происхождению, как предок Феодосия Великого - Марк Ульпий Нерва Траян, да и сам Феодосий Великий). «Римский с германцем – братья навек! Крепнет единство народов и рас…»?

Могло ли все это казаться естественным такому трезвому политику и здравомыслящему человеку, как Феодосий Великий? Считал ли этот опытный военачальник, что даже верные ему, нашедшие в Риме приют, прошедшие военную подготовку в рядах римских войск, проникшиеся (пусть и чисто внешне) римским духом, «прирученные», «романизированные» германцы не опасны для древней, «вечной», «мировой» империи «потомков Ромула», которую они так стойко и отважно защищали в конце IV столетия? Или он втайне понимал, что «от осинки не родятся апельсинки?»

Конечно, Феодосий I мог бы оправдаться отсутствием у него иного выбора. Теснимая со всех сторон врагами, Римская империя выбрала наименьшее из зол. Сделав ставку на верных, белокурых храбрецов, способных защитить ее от буйных, непокорных азиатских дикарей. Пришло, наконец, время проводить различие между полезными и вредными для империи «варварами». Как в начале III в. , при императоре Септимии Бассиане Каракалле - осчастливить провинциалов, жителей римских колоний, дарованием им римского гражданства.

Так что не будем осуждать августа Феодосия, вот уже более полутора тысячелетий носящего прозвище «Великий». И требовать от него, да еще задним числом, невозможного – утихомирить и остановить бушующий морской прибой. Тем более, что уже родились люди, которым было суждено оседлать его волны, и мчаться по морю, как бог Посейдон. Одним из них был германец Аларих, гот царского рода. Другим – не германец, носящий, однако германское, готское имя, означающее «Батюшка». Бич Божий и Потрясатель Вселенной. Аттила.

МОГУЩЕСТВЕННЫЙ ЦАРЬ АЛАРИХ

Главу, посвященную вестготскому царю Алариху, можно было бы озаглавить и иначе – Аларих и Стилихон. Если бы автор настоящей книги не посвятил ее готам, он охотно сделал бы героем этой главы военного магистра Стилихона. Вандала, все деяния которого полностью противоречили тому, что обычно связывают с понятием «вандализм». Римлянами же, участвовавшими в этой готско-вандальской «пробе сил», были наследники Феодосия I. Два юных императора, отличавшиеся распущенностью нрава, ограниченностью ума и поразительной слабостью воли. Аркадий (которому в год смерти его отца было восемнадцать лет), наследник восточной части Римской империи. И Гонорий (ему было и того меньше – всего одиннадцать!), унаследовавший власть над ее западной частью. Чтобы представить себе, до чего докатился Рим, достаточно только сравнить этих т. н. «самодержцев» Римской державы с ее реальными правителями -  ментором обоих августейших недорослей вандалом Стилихоном и его главным недругом – вестготом Аларихом (чье имя означает в переводе с готского «Всеобщий Царь», «Всецарь» или «Могущественный Царь»).

Аркадий, старший сын императора Феодосия Великого от благородной Фациллы, пятикратный консул, родился в Испании в 377 г. п. Р. Х. В ту пору Феодосий был еще частным лицом, проводивший свой досуг в уединенном поместье под Кавкой. Сын Феодосия I, зачатый будущим восстановителем имперского единства на досуге в сельском уединении, с рождения страдал таким недостатком физических сил, что было невозможно надеяться на его успешное умственное развитие в будущем. Т. е. Аркадий, провозглашенный августом уже в пятилетнем возрасте,  был кретином от рождения. Тщедушным, низкорослым, слабосильным, хилым и невзрачным. К тому же выглядел всегда сонливым. Впрочем, возможно ему мешала выспаться крепкая пышнотелая германка Элия Евдоксия, делившая с ним императорское ложе. Его духовные интересы ограничивались каллиграфией и религиозными упражнениями. Примечательным в этом жалком существе представляется лишь то, как быстро молодая церковь воспользовалась управляемостью столь слабого правителя, манипулируя им без особого труда. Начиная с V в. , церковь с успехом делала это еще не раз. За исключением, возможно, суровых указов, направленных против языческих святилищ и языческого культа, а также против еретических христианских сект, за все время правления Аркадия ни одна государственная инициатива не исходила от него самого. Согласно труду Эдуарда Гиббона «Упадок и разрушение Римской империи», даже дети Аркадия были зачаты не им: «Евдоксия, молодая и красивая женщина, давала волю своим страстям и презирала мужа. Комес (комит - В. А. ) Иоанн пользовался по меньшей мере дружеским доверием императрицы, и народ называл его истинным отцом Феодосия Младшего (будущего императора Востока Феодосия II, 401-450 – В. А. )». Откровенно говоря,  ничего лучшего этому второму Феодосию и пожелать-то было невозможно. Ибо сын первого Феодосия, если и не был полным импотентом, то явно страдал от недостатка мужской силы (как это часто бывает с поздними детьми, вроде Аркадия). Евдок(с)ия нашла тот же выход из ситуации, какой был впоследствии найден оказавшимися в аналогичном положении Марией Стюарт, Анной Австрийской, Еленой Глинской и многими другими женщинами, как венценосными, так и не венценосными. В противном случае британцы не имели бы Иакова I, французы – Людовика XIV, русские - Ивана IV, не говоря уже об иных примерах, менее известных и оставшихся совсем неизвестными.

Впрочем, о Феодосии II говорить было еще рано. Пока что Римской «мировой» империей правил ее воссоединитель Феодосий I. Благоверный василевс решил восстановить наследственную монархию. Отличавшийся, в общем, умеренным образом жизни, старавшийся избегать излишеств, вызывающих болезни, он надеялся править единолично еще много лет (видимо, поэтому ему было особенно тяжело умирать). Император не питал особых иллюзий в отношении своих будущих наследников Аркадия и Гонория. Хотя Гонорий (Онорий) был еще слишком мал, чтобы отец мог в нем окончательно разочароваться. Тяготы одной из постоянных и нескончаемых войн с соправителями, узурпаторами и кандидатами в узурпаторы императорской власти осенью 394 г.   приковали Феодосия Великого к одру болезни. Расхворавшийся «реститутор империи» повелел доставить к нему в Медиолан младшего сына - Гонория. На которого, как уже говорилось выше, возлагал несколько  большие надежды. Чтобы провозгласить его там августом Западной империи, уравняв во власти, правах и почестях с его старшим братом – августом (с пяти лет) Аркадием, правившим империей Восточной.

После кратковременного улучшения состояния императора Феодосия Великого 17 января 395 г. наступил кризис. Восстановитель римского единства пребывал в агонии. Его сыновьям было, соответственно, восемнадцать и одиннадцать лет. Империи же отовсюду угрожали враги – как внешние, так и внутренние. О чем свидетельствовал только что завершенный Феодосием с большим трудом поход против узурпатора Евгения, магистра скринорум, т. е. начальника имперской канцелярии (вздумавшего, по указке Арбогаста, отделить от империи Италию).

Но был в Римской державе человек, для которого смерть Феодосия I означала, что настал его великий час. Вандал Стилихон.   Рано поседевший на римской службе полуварвар, которому  Феодосий Великий подчинил, кроме войск, только что одолевших узурпатора-язычника Евгения, вооруженные силы всей Римской империи (хотя реально ему подчинились лишь войска ее западной половины). Благодаря этому важнейшему обстоятельству вся римская военная мощь (к сожалению, только формально, что, однако, выяснилось далеко не сразу) сосредоточилась в руках человека, которому было суждено стать главным врагом вестгота Алариха. Причем врагом, явно превосходящим готского вождя своими военно-политическими талантами. Не раз державшего в своих руках судьбу Алариха, которого легко мог уничтожить, превратив пленных готов в «двуногий скот». В руках Стилихона, щедро одаренного судьбой организатора, практика и стратега. И в то же время – единственного римского военачальника, чья верность императорской власти оставалась неизменной даже в том умопомрачительном хитросплетении интриг, в который неуклонно погружалась умирающая Римская империя.

Стилихон приблизился к смертному одру Феодосия. По хриплому, прерывистому дыханию августейшего больного, полководец понял, что конец императора близок. Умирающему василевсу было давно известно, что Аркадий не сможет править римским Востоком без советов ловкого и хитроумного префекта претория Руфина, а Гонорий не сможет править римским Западом, не опираясь на авторитет епископа Амвросия. Ничего большего, чем помощь советами и руководство, и не требовалось. Ибо август, даже одиннадцатилетний - уже венчанный государь, и в опекунах или регентах не нуждается. Вопрос заключался в другом. В чьи руки передать командование вооруженными силами двуединой, отныне, империи? Кто будет защищать Римскую державу и императорскую власть обоих августов?

На это не был способен ни разжиревший на константинопольских хлебах, трусливый, похотливый галлоримлянин Руфин (сластолюбец, краснобай, мастер придворной интриги в «византийском» стиле), ни церковный иерарх Амвросий Медиоланский (безупречный во всех отношениях, но преданный больше «священству», чем «царству»).

Оставался только Флавий Стилихон.   Магистер милитум - главнокомандующий римской армией -, супруг племянницы императора – Серены и, таким образом, почти зять умирающего Феодосия (ибо Серена была падчерицей последнего объединителя империи).

Пристрастные современники, принадлежавшие к враждебным партиям, настолько исказили сведения о последнем разговоре лежащего на смертном одре императора с его «вернейшим из верных». Поэтому у нас нет окончательной ясности по поводу объема власти и полномочий, полученных Стилихоном от Феодосия. Тем не менее, большинство историков считает, что, согласно последней воле Феодосия, оба его сына были вверены заботам Стилихона. Возможно, восстановитель единства империи сознательно назначил Стилихона опекуном обоих августов – западного и восточного. С целью предупредить развал с таким трудом собранной им воедино Римской «мировой» империи на западную и восточную половины, не допустить их взаимного отчуждения. Хотя император передал каждому сыну в наследство его «удел» (или, по-готски - «одал» - «наследственное владение»!), они, братья, должны были оставаться братьями, а империя – единым целым. Иначе непонятно, для чего Феодосий Великий всю жизнь занимался «собиранием воедино всех римских земель». Логично? На наш взгляд – вполне.

В ту зиму 395 г. во всей Римской «мировой» державе не нашлось бы никого, способного решить задачу спасения ее от развала лучше вандала Стилихона. Мало того, любой другой, назначенный опекуном несовершеннолетних августов, неминуемо стал бы лишь «фактором риска». Хотя стратеги-«федераты» вроде гота («скифа») Гайны или франка Флавия Бавтона и придали, своей первозданной германской мощью, в сочетании с римской боевой выучкой, неожиданные, новые импульсы древней империи, им не хватало качеств, необходимых военачальнику для того, чтобы стать государственным деятелем. Мало быть искусным полководцем, чтобы успешно управлять империей.

Вандалу Стилихону приходилось сражаться не только с вестготами Алариха. Он всю жизнь боролся также с интриганами и узурпаторами. Но никогда – с вверенными его опеке императорскими сыновьями, выступавшими на исторической арене как самостоятельные правители. Стилихон имел все – деньги, власть, почет. Ничего большего себе он – фактический властитель всей римской Европы и в то же время «слуга верный своих природных государей» - не желал.

Стилихон был отпрыском одного из знатных, т. н. княжеских семейств вандальского народа. Хотя некоторые источники говорят, что в его жилах текла не просто княжеская, но даже «царская» кровь. Но это противоречие – кажущееся. Ибо германские выборные «военные (войсковые) цари» (как можно убедиться на примере родственных вандалам готов) могли избираться из довольно широкого круга членов знатного рода. Такая выборная царская власть обладала явным преимуществом перед наследственной императорской властью. Способной противопоставить самим лучшим и сильным во всех отношениях представителям «варваров» германского, сарматского или гуннского происхождения только слабовольных, слабосильных «маменькиных сынков» из одряхлевших семейств «потомков Энея и Ромула».

Уже отец магистра Стилихона дослужился в римском войске до высоких должностей. И выслужил римское гражданство. А сын его уже родился римским гражданином (как апостол Павел). Он получил блестящее римское образование. Не забывая и не отрицая при этом своего германского происхождения. Особенно ценным «экспертом по германским делам» делало Стилихона в глазах его римских хозяев свободное владение тремя языками:

1)«общегерманским» (своего рода «языком межплеменного общения», понятным всем германским племенам, странствующим по «римскому миру»),

2)латинским - официальным государственным языком всей Римской империи и

3)греческим – языком римского образованного общества, по крайней мере, сo II в. до Р. Х. , все больше вытеснявшим латинский при константинопольском дворе и вообще на римском Востоке.

Быстро продвигавшийся по служебной лестнице благодаря своей выдающейся храбрости, Стилихон, причисленный к сословию римских всадников (лат. ордо эквестер), второму по знатности после сенаторского сословия (лат. ордо сенаториус), ставший любимцем императора, был в 383 г. направлен тем во главе римского посольства в Персию, именовавшуюся при стоявших там тогда у власти Сасанидах «Эраншахром» (или, говоря по-нашему, «Арийским царством»). Тогда ему было около двадцати пяти лет. Значит, на момент смерти Феодосия Великого, его верному «римскому» вандалу не исполнилось еще и сорока. Он был мужчиной, так сказать, в самом расцвете лет, сил и талантов. Или, как говорили греки – «акме». Видимо, жажда власти и богатства пробудилась в Стилихоне под впечатлением невероятной роскоши двора персидского «царя царей» (которому, как следует заметить, со времен Диоклетиана, римские императоры открыто подражали, но, как видно, недостаточно – сказывалась не столь давняя привычка римлян к деспотии). Высокорослому, атлетически сложенному и молчаливому (как то приличествовало достойному мужу) посланнику «вечного» Рима удалось прельстить чарующих мужские взоры луноликих пери Сасанидского двора. Но он посвящал свой досуг не любовным утехам, а охоте на тигров и львов (!). Любимой потехе персидской знати, вплоть до самого «царя царей» (судя по дошедшим до нас многочисленным изображениям на серебряных блюдах и других произведениях искусства сасанидского периода). И своей сдержанностью совсем сводил с ума прелестных персиянок.

Стилихон копил силы для будущего брачного союза (и, возможно, уже знал – с кем). После успешного завершения своей дипломатической миссии в великий Эраншахр, молодой римский дукс (подчиненный по должности военному магистру, в свою очередь подчиненному префекту претория, выше которого был только император), повел к алтарю племянницу императора с красивым, звучным именем Серена («Ясная»), удочеренную августом Феодосием I Великим и сделавшую своего законного супруга зятем воссоединителя Римской империи. Пока был жив великий православный император, Стилихону, удостоенному  высших воинских почестей и получившему  все высшие воинские чины, а в придачу – богатейшие поместья и роскошный дворец под Царьградом, не о чем было беспокоиться.

Но и после кончины самодержца Феодосия I военный магистр Запада и Востока Флавий Стилихон не спешил начать борьбу со своим главным и самым опасным соперником – притязавшим на всю реальную власть магистром оффиций и префектом претория Востока патрицием Руфином. Вместо этого он во главе войска отправился на беспокойную ренскую границу.   В походе на германцев, стремительность и эффективность которого вызвала всеобщее восхищение, Стилихон лишний раз подтвердил свой выдающийся талант стратега. Все великие полководцы мировой истории могли похвастаться военными успехами, аналогичными успехам не достигшего еще и сорока вандала, только что вступившего в верховное командование римскими вооруженными силами. Но лишь очень немногие из них отличались такой стремительностью и таким умением преодолевать горы, реки, леса. Так и просится на язык знаменитая суворовская триада: «Глазомер, быстрота и натиск». Должно быть, Стилихону удалось надолго впечатлить и покорить приренские «народы» не только силой оружия, но и силой своих слов и своей личности. Ибо мир, продиктованный германцам на Рене-Рейне Стилихоном, не нарушался целых двадцать лет. Дольше, чем мир, заключенный с германцами там же когда-то самим Гаем Юлием Цезарем…

Затем Стилихон повернул на восток, где двуединой «вселенской» монархии «славных потомков Энея и Ромула» досаждали вестготы. Во главе со своим молодым царем Аларихом (Алариком, Алареиксом) они опустошали восточную часть «мировой» империи, особенно свирепствуя в Греции. Возможно, Стилихону доложили, что вестготские грабители при этом, странным образом, щадили обширные владения патриция Руфина, неизменно обходя их стороной. Дело было явно нечисто. Аларих (370-410) был не просто жадным до добычи «варваром», хватавшим, без разбору, все, что попадалось ему под руку. Несмотря на свою молодость, он был достаточно умен, чтобы играть роль «язычка» на весах. Военно-политических весах, колеблющихся между Восточным и Западным Римом, между братьями-августами Аркадием и Гонорием. На деле же -  между галлом Руфином и вандалом Стилихоном.

Когда Стилихон и Аларих встретились, по прихоти, судьбы на поле брани, то произошло смертельное противоборство между двумя германцами царского рода на римской земле. Ибо отпрыск вандальских царей вел на вестготов римские войска (состоявшие в немалой части из германцев, что, однако, в данном случае, неважно). Не только народы-мигранты вносят путаницу в историю IV в. , но и их владыки и вожди способствуют этой путанице, в т. ч. своими брачными союзами и браками своих сыновей и дочерей…

Как бы то ни было, запомним следующее. Аларих был не просто «военным царем», не просто избранным на время военных действий «лучшим из рубак», а потомственным государем, притязавшим на высшую власть. Он был отпрыском царской вестготской династии Балтов (Балтиев) – знатнейшего готского рода, после Амалов (если верить Иордану). Род Балтов имел для вестготов столь же большое значение, как род Амалов – для остготов. Тем не менее, багаж наших знаний о Балтах весьма скуден. Никто (не исключая и Гервига Вольфрама, составившего родословное древо Балтов, заходящее в глубь времен только до Алики и Ариариха), насколько нам известно, не взял на себя труд проследить их генеалогию до ее мифических корней. Да что там корни! Даже в кроне родословного древа Балтов-Балтиев нам еще многое неясно. А то, что представляется, на первый взгляд, ясным, порой лишь кажется таким (ввиду недостатка надежных свидетельств).

По мнению В. Б. Егорова: «Свидетельству Иордана о существовании у везеготов своего княжеского дома Балтов можно верить или не верить, но существование княжества в Полоцке уже во времена "призвания варягов" признают даже наши летописи. Древность династии полоцких князей косвенно подтверждается в летописях и тем, что их генеалогия (по которой первым князем Полоцка-Полтеска-Полотеска указан некий варяг Рогволод, «пришедший из-за моря» - В. А. ), хотя и "притянутая за уши к Рюрику", дается все же отдельно <…> А ведь Полоцк, по-скандинавски Paltesk/balt(e)sk, переводится просто как "Балтский" и, следовательно, прямо напрашивается в родовое гнездо правителей тервингской династии Балтов» («Русь и снова Русь»). Но это так, к слову. . .

«Балта» вроде бы означает (как и латинское слово «аудакс») – «храбрый», «смелый», «отважный». Значит, Балты (не имеющие ничего общего с Балтийским морем и народами балтской языковой семьи, вроде эстиев-пруссов) суть «Храбрые». Самые храбрые из представителей храброго готского народа. «Храбрейшие из храбрых». Такими и должны быть повелители храбрых, их цари или князья («фуристо», «передовые бойцы», «воины первой шеренги»). Тем более странно, что вестгот Аларих – первый исторически засвидетельствованный Балт. Первый готский деятель, чье имя может быть однозначно связано с этим родом. Правда, Рейнгард Венскус высказал в своей статье, вошедшей в «Реальный лексикон германской древности», предположение, что Балтом был царь вестготов Ариарих, заключивший в 332 г. договор с императором Константином Великим. В пользу этого предположения, по мнению Венскуса, свидетельствовало быстрое возвышение и полновластие внука Ариариха – известного нам «тиуданса» Атанариха. Пользовавшегося столь непререкаемым авторитетом среди готов и римлян, что, даже разбитый на поле боя гуннами, лишенный власти Фритигерном и бежавший под защиту римлян, старик-«судья» был принят василевсом Феодосием со всеми почестями – так сказать, «по первому разряду». Подобных почестей не удостаиваются ни выскочки, ни узурпаторы. Поэтому можно предположить, что все виднейшие и авторитетнейшие правителя вестготского племенного союза избирались из рода Балтов, по меньшей мере, на протяжении столетия, прежде чем Аларих был провозглашен первым вестготским царем в полном смысле этого слова. Первым, за которым все племена безоговорочно пустились в авантюру.

Поэтому такой царственно-гордой была реакция Алариха, добросовестно таскавшего со своими вестготами для василевса Феодосия Великого каштаны из огня, но не получившего обещанной награды. Когда в решающей двухдневной битве войск самодержца Феодосия с коварным узурпатором Евгением (язычником, вздумавшим оторвать от «мировой державы» если не всю западную половину, то, по крайней мере, Италию) при Фригиде в 394 г. , Евгений (фактически же – его «закулисный кукловод» франк Арбогаст, столь же закоренелый язычник) был разбит, главная заслуга в этом принадлежала вестготским «федератам». Именно двадцать тысяч вестготов Алариха сражались в первых рядах войск Феодосия и понесли самые тяжелые потери (половину своей численности), однако принесли объединителю Римской империи победу. Благодаря железной дисциплине, которой Аларих спаял своих вестготов, они не испугались внезапно налетевшей бури, приведшей в смятение суеверных (как и все язычники) воинов Евгения и Арбогаста. Что также способствовало победе Феодосия Великого над узурпатором. Многие вестготы считали, что их тяжелейшие потери при Фригиде – на совести двуличного августа Феодосия (якобы делавшего все для ослабленья их воинственного племени, рассматриваемого им как источник потенциальной угрозы для империи).

В январе 395 г. благоверный император Феодосий I почил в Бозе. Ушел в мир иной человек, за которым вестготы числили «должок», причем (по их убеждению) немалый. Его военачальник и регент империи Стилихон отправил десять тысяч уцелевших после усмирения Италии и крайне недовольных вестготских «федератов» во главе с Аларихом в отведенные им еще раньше для поселения области Нижней Мёзии – части римской Фракии, между местом слияния Савы с Данубом, на западе, и позднейшей Добруджей, на востоке, у Понта Евксинского. Условия этого похода обострили и без того напряжённую ситуацию. Приготовленные запасы оказались недостаточными,  были израсходованы, и вестготы начали в открытую грабить те земли, по которым проходили. Им явно не хотелось возвращаться к землепашеству и прочим радостям сельской жизни. Вдали от богатых городов, где было чем поживиться. И где они в ходе войны много чего насмотрелись. То, что они участвовали в гражданской войне между римлянами, в которой германцам на римской службе дозволялось грабить лишь «слегка» («когда от многого берут немножко, то это не кража, а только дележка»), до разочарованных вестготских «федератов», не привыкших вникать в тонкости, попросту не доходило. И вестготы возроптали. Тем более, что нанимались на римскую службу по договору, заключенному в 392 г. с августом Феодосием I Великим. А не с его преемниками. В их глазах договор утратил силу со смертью василевса Феодосия.

Вестготы требовали от Алариха, чтоб он, приведший их к победе при Фригиде, вел их и дальше. К новым, так сказать, победам. Под его предводительством они намеревались возвратиться в земли, где можно было легко взять все, что понравится. Вместо того, чтобы пахать, сеять и только потом собирать урожай. Вестготы вторглись в Грецию. Несмотря на тяжёлые потери, готам не удалось прорваться через долину Темпы. Но Аларих сумел вдоль южных предгорий Олимпа проникнуть в долину Ларисы. Между тем Стилихон (наверняка прекрасно понимавший, что «промедление смерти подобно»), поспешно возвратился с Рена. Замирив тамошних германцев, они не намерен был позволить возмутившимся вестготам помешать его великим планам. Планам, направленным на реальное подчинение себе всех римских вооруженных сил, а затем и на обретение фактического господства над всей двуединой империей. Ради этого Стилихон был согласен забыть на время о споре между западными и восточными римлянами о том, кому владеть Восточной Иллирией.

Спешными маршами он повел свои легионы на восток. Прежде чем Аларих сообразил, что к чему, войска Стилихона окружили вестготский вагенбург. Заняв столь выгодные во всех отношениях позиции, что вестготы пали духом. Только что преисполненные ратного пыла, они принялись обследовать горные склоны, тщетно ища возможности вырваться из окружения. Но тут явился вестник их спасения – экстренный гонец из Константинополя. Объявивший волю Аркадия, юного императора Второго Рима. В действительности же – волю самозваного – в отличие от Стилихона! - опекуна этого умственно отсталого юнца, коварного патриция Руфина, полным ходом готовившегося женить Аркадия на своей дочери. Стилихону с его войсками предписывалось немедленно покинуть земли восточной половины Римской империи. Поскольку благоверный василевс Аркадий его, Стилихона, на помощь не звал. «Да не виноватый я, он сам пришел!. . »

Был ли этот «ловкий» ход Руфина неожиданностью для проницательного Стилихона? Был ли магистр милитум разочарован? Или мрачно усмехнулся? Или выругался, на манер Гая Валерия Катулла, одного из лучших римских стихотворцев: «Педикабо эго вос эт иррумабо!» (лат. «Я поимею вас и спереди и сзади!»), если не похлеще? Или, быть может, горестно вздохнул о смертном часе Феодосия Великого, вверившего его заботам обоих своих сыновей и обе половины империи? Ясно было, что врагом, укравшим у него столь близкую победу над вестготскими бунтовщиками, был не 12-летний цареградский «самодержец». А его «кукловод» Руфин. Поэтому Стилихон, соблюдая внешние приличия (не мог же он, верный слуга империи, открыто отказаться подчиниться воле императора!), во главе западноримских войск убрался восвояси. Так и не уничтожив взятых им в окружение вестготов Алариха.

Стилихон всеми правдами и неправдами стремился сохранить единое командование над всеми вооруженными силами империи. И закрепить его за собой. Примечательно, что, согласно утверждению Зосима в «Новой истории», Стилихон, став стратигом войска (так писавший свое сочинение по-гречески историк переводил римский титул магистр милитум), «самых сильных и воинственных из солдат оставлял у себя, а ослабевших и заслуживающих презрения отправлял на Восток». Сегодня нам трудно судить о справедливости этого упрека. Ведь он был брошен давно уже переселившемуся в лучший мир западноримскому (фактически, а не формально) главнокомандующему войсками Стилихону восточноримским анналистом.

Войсками восточной половины Римской империи (формально подчиненными Стилихону) реально командовал военный магистр конницы и пехоты (магистер эквитум эт педитум) Гайна, германец (естественно), причем, по всем приметам – гот («скиф»). Патрицию Руфину пришлось устроить им торжественную встречу в награду за победы, одержанные под знаменами Феодосия. И потому юный император Аркадий и его самозваный ментор  выехали навстречу возвращающимся войскам. Чтобы выразить свое особое почтение к готам Гайны,  Руфин даже облачился в меховую готскую одежду. Как когда-то – римский император Грациан. А еще раньше – принцепс Каракалла, представавший перед германскими послами в куртке с нашитыми серебряными украшениями в германском стиле, с бородой и волосами, выкрашенными в рыжий «германский» цвет (сей «император романорум» был, как известно, африканцем, т. е. пуном, по отцу, сирийцем – по матери, и потому, естественно, от природы – жгучим брюнетом). Если верить источникам, патриций Руфин лично приветствовал ласковым словом всех знакомых ему готских военачальников. Но внезапно оказался в окружении варваров. Молниеносно – василевс Аркадий не успел и рта открыть! – готы изрубили магистра оффиций мечами. Теперь у Стилихона стало одним врагом меньше. Хотя еще много дневных переходов отделяли его от места гибели его соперника. Чью отрубленную голову с раскрытым ртом готы Гайны насадили на копье и носили по окрестностям  Второго Рима, восклицая: «Дайте ненасытному!»  Надо думать, покойный Руфин немало высосал и выжал из «свободных римских граждан»…Казалось бы, все его проблемы были решены. Но Новый Рим был городом, в котором, как у Лернейской гидры, на смену одной отрубленной чудовищной голове с ядовитыми зубами тотчас же вырастала новая, еще более чудовищная, с еще более ядовитыми зубами. Евтропий - преемник Руфина - не уступал ему ни в чем, кроме разве что одного. Ибо он был кастратом, евнухом.

В выигрыше от этой кровавой интриги оказался только молодой Аларих.

Западноримские войска Стилихона возвратились в свои италийские гарнизоны. Восточной частью Римской империи правил алчный евнух, как мы уже знаем, возведший на ложе своего юного василевса (чтобы тому было чем заняться) красавицу-германку Евдок(с)ию. В таких делах придворные скопцы отлично разбирались (для того их и держали). Так что вестготам было больше некого бояться. Перед ними лежала, как приз, беззащитная Греция. И готы снова принялись грабить и разорять прекрасную Элладу, как некогда – их деды и отцы грабили Эгеиду, Анатолию и Восточное Средиземноморье.

На рубеже IV-V вв. п. Р. Х. Греция и греки были, как это ни печально констатировать, невероятно далеки от добродетелей, прославивших их в V-IV вв. до Р. Х. Эллинский военный дух давно угас. В первом томе своей «Истории военного искусства» (издания 1939 г. ) полковник Е. А. Разин, подчеркивая, что грек того времени «изнежен, труслив, в бой идти не желает» (исключения, вроде Аммиана Марцеллина, только подтверждали это правило), цитирует весьма красноречиво подтверждающий эту констатацию античный источник: «<…> Какая радость снять, наконец, шлем и навсегда распроститься с сыром и луковицами (обычная походная пища греков). Я предпочитаю не воевать, а сидеть у очага, слушая треск сучьев в огне, колоть орехи, жарить горох на угольях, печь жолуди букового дерева, пить с друзьями и товарищами и ласкать юную Фрату, пока жена в купальне. Это куда приятнее, чем видеть каждый день перед собой ненавистного богам начальника с тремя перьями на шлеме, в яркокрасном плаще. В сражении он убегает первым, я же остаюсь на месте в недоумении» (Е. А. Разин). Впрочем, так жилось далеко не всем жителям Греции, утратившей свободу. «Корыстолюбие римских губернаторов истощило силы этой несчастной провинции и предало ее в руки врага» (Гиббон). Во время готского вторжения  III в. «сыны Эллады» (хотя и брошенные на произвол судьбы римскими войсками, занятыми междоусобными «разборками» , «более важными», чем отражение внешней угрозы) еще как-то отбивались. «Спасая родину, спасая жен, детей своих, богов отцовских храмы», как писал Эсхил. Теперь же… Греки, окончательно разучившиеся (или, точнее говоря, отученные) воевать под римской властью, не попытались задержать вестготов Алариха даже в знаменитых Фермопилах. Предназначенных, казалось бы, самой природой сдерживать малыми силами натиск превосходящих сил противника (вспомним хотя бы подвиг трехсот спартанцев). Хотя, возможно, дело тут не только в греках, разучившихся сражаться. По Гиббону, войска, охранявшие Фермопилы, был кем-то отозваны, чтобы дать готам выйти на «оперативный простор». При появлении вестготов под стенами древних городов Эллады, их власти тут же начинали переговоры об условиях сдачи и размере контрибуции. Даже знаменитые Афины, сохранившие свою святость и в глазах римлян, получавших здесь греческое образование (не все, естественно, а только самая «золотая головка»), капитулировали на достаточно мягких условиях. Готы согласились удовольствоваться только частью огромных богатств, накопленных афинянами (успевшими окончательно превратиться из народа воинов и мыслителей в народ торгашей и судовладельцев). Победитель Аларих въехал в Афины (говорило ли ему что-либо название города – не ведаем) верхом (вероятно, на белом коне) во главе небольшой свиты (достаточной гарантией его безопасности был необозримый готский стан под стенами «града Паллады»). И наслаждался там гостеприимством городских властей. До тех пор, пока все граждане Афин не убедились в том, что этот царь «варварского» народа, охотно принявший перед пиром ванну, отличался безупречными манерами и умением вести себя за столом. Что, впрочем, и не удивительно. В конце концов, вестготский царь одновременно был римским военачальником, отнюдь не долгобрадым, длинноусым и косматым, аки некий лангобард или иной не тронутый цивилизацией германский варвар, а, судя по хранящейся в Венском музее истории искусств портретной гемме с надписью на латыни «АЛАРИКУС РЕКС ГОТОРУМ» («АЛАРИК, ЦАРЬ ГОТОВ») - гладко выбритым, подстриженным по римской моде. Хотя, к примеру, Гервиг Вольфрам допускает, что на венской геммме запечатлен не тот Аларих, о котором повествуем мы сейчас, а его отдаленный преемник и тезка - правитель Толосского царства вестготов Аларих II, павший в битве с царем франков Хлодвигом I в 507 г. при Пиктавии. Но это так, к слову. . . Опустошив Аттику, готы двинулись дальше. Они поили своих коней в Кастальском ключе близ Дельфийского храма Аполлона. Сребролукого брата Артемиды Эфесской. Той самой покровительницы амазонок, чье святилище было осквернено готами столетием ранее (а затем – окончательно разрушено Феодосием I Великим!) Что было ужасным кощунством (ведь в этом роднике издревле совершали ритуальные омовения паломники и жрица Аполлона – пифия – перед началом прорицаний). Правда, не совсем ясно, какой именно источник осквернили готы. До наших дней сохранились два ключа, которые питал Кастальский источник. Они были обнаружены при археологическим раскопках в 1878 г. (Верхняя Касталия) и в 1960 г. (Нижняя Касталия). Верхняя Касталия датируется I в. до Р. Х. и построена в скале со специальными нишами для даров. Нижняя Касталия была построена позднее, рядом с древней дорогой на Дельфы. Она представляет собой прямоугольное сооружение серого камня с каменным бассейном, в который вода поступала из источника через трубопровод, скрытый под землей. Дворик вымощен плиткой и оснащен каменными лавками. Сегодня эта купальня хорошо просматривается с автомобильной дороги. Я там был и воду пил. Наглядно убедившись в том, что поить там коней готам Алариха было непросто. Чисто технически.   С учетом размеров сооружения. Может быть, готы не поленились забираться выше по склону горы Парнас, к месту истечения Кастальского ключа? Или в Касталии коней поили только сам Аларих со своим ближайшим окружением? Темна вода во облацех…

Хуже, чем откупавшимся от готов (если были деньги и другие ценности) эллинским городам, пришлось, однако, бесчисленным сожженным деревням и их беззащитным обитателям, павшим жертвой беспощадных готов. Как пишет Гиббон: «…пленные женщины подчинились законам войны; их красота служила наградой за храбрость, и греки, в сущности, не могли жаловаться на такое злоупотребление, которое оправдывалось примером героических времен». Правда, уважаемый автор не объясняет нам, каким образом готы могли проявить свою храбрость, если им никто не сопротивлялся. И даже Спарта, позабыв о своей древней доблести, сдалась вестготским «варварам» без боя…

В скорбном повествовании Эдуарда Гиббона о причиненных Аларихом Греции бедствиях есть один любопытный фрагмент: «Готский вождь продолжал свое победоносное шествие от Фермопил до Спарты, не встречая ни одного противника между смертными; но один из защитников издыхавшего язычества (восточноримский историк-язычник Зосим – В. А. ) положительно утверждал, что стены Афин охранялись богиней Минервой с ее страшной Эгидой и гневной тенью Ахилла и что завоеватель был испуган появлением враждебных греческих божеств (и потому, якобы, не разрушил Афины – В. А. ). В веке чудес, быть может, было бы несправедливо опровергать притязания Зосима, заявленные им для общей пользы; тем не менее, нельзя не заметить, что ум Алариха вовсе не был подготовлен к тому, чтобы подчиняться наяву или во сне влиянию греческих суеверий. Песни Гомера и слава Ахилла, вероятно, никогда не доходили до слуха необразованного варвара (оставим это утверждение на совести Гиббона – В. А. ), а ХРИСТИАНСКАЯ ВЕРА, КОТОРУЮ ОН УСЕРДНО ИСПОВЕДОВАЛ (выделено нами – В. А. ), научала его презирать созданных воображением римских и афинских богов. Нашествие готов не только не поддержало язычества, но, напротив того, хотя и случайно, содействовало искоренению его последних остатков, и мистерии Цереры (богини плодородия Деметры – В. А. ), существовавшие в течение тысячи восьмисот лет, не пережили разрушения Элевсина и бедствий Греции». Выходит, готский царь Аларих был добрым христианином (хотя, конечно, арианином). И способствовал, волей неволей, полному искоренению идолопоклонства. Продолжая таким образом дело благоверных христианских василевсов Константина и Феодосия Великих. Надо думать, Аларих читал (если умел читать) или слушал Библию в «сокращенном, смягченном и обезвреженном» переводе Вульфилы. Как и воинственные готы-ариане, разорявшие Элладу (а потом – и не только Элладу) под его командованием. Чего же тогда требовать от православных императоров-«ромеев», вроде Иоанна I Цимисхия, разграбившего все города и церкви в захваченной им в 972 г. , после ухода потомка готских Амалов князя Святослава, православной (!) Дунайской Болгарии? Или от православного (!) василевса «ромеев» Василия II Болгаробойцы (преемника Иоанна I Цимисхия и шурина нашего князя-Амала Владимира Красное Солнышко, сына Святослава), приказавшего ослепить плененных им в 1014 г. пятнадцать или даже двадцать тысяч (!) православных (!) воинов-болгар и отпустить их, оставив в каждой сотне ослепленных по одному поводырю с одним глазом?  Не говоря уже о православном (!) императоре Константине IX Мономахе, повелевшим, после победы над войском православного (!) киевского князя Ярослава Мудрого (сына Крестителя Руси Владимира Красное Солнышко, внука Святослава и таким образом – тоже Амала) под Константинополем в 1043 г. отсечь правые руки плененным «ромеями» восьми сотням православных (!) русских воинов (отсечением руки по римским законам карались рабы, поднявшие руку на своих господ), а их воеводу Вышату вдобавок еще ослепить (даром что сын Ярослава, князь Всеволод, был женат на Мономахине - дочери василевса Константина Мономаха!) Правда, христианина-арианина Алариха несколько извиняет то обстоятельство, что он зверствовал в Греции не над своими единоверцами-арианами, а над православными и язычниками. С другой стороны, православных римских императоров несколько извиняет то обстоятельство, что из читаемой и почитаемой ими православной Библии никто не потрудился удалить смущавшие арианина (а может - полуарианина) Вульфилу наиболее кровожадные и воинственные книги… Впрочем, довольно об этом…

Помощи и спасения ждать было не откуда. Все возможные несчастья уже обрушились на Грецию. Можно было лишь покарать злодеев, дав им такой урок, который отпугнул бы будущие поколения готов от попыток повторения таких опустошительных вторжений в греко-римский мир. Сделать это было под силу лишь военному магистру Стилихону с его западноримскими войсками. И потому скопец Евтропий, бывший раб, теперь же - новый ментор императора Аркадия, забыв на время о своей вражде со Стилихоном, позвал того на помощь от имени своего юного государя. Милостиво разрешив на этот раз столь ненавистному ему вандалу, «в виде исключения», повоевать на землях римского Востока. Не дремавший Стилихон отреагировал немедленно. Как ему было не помочь восточной половине единого римского тела! «Ваша боль – наша боль». «Ваша скорбь – наша скорбь». «Всякий удар, направленный в вас, осознается нами, как удар, направленный и в нас» и далее по тексту. Не тратя время на пешие переходы, Стилихон поспешно погрузил войска на корабли и высадился под Коринфом. Вестготы бесчинствовали в Южной Греции (Пелопонессе), преодолев никем не охраняемый Коринфский перешеек – Истм – не с меньшей легкостью, чем Фермопилы. Впрочем, по утверждению Зосима, построенную во времена принцепса-неудачника Валериана  - единственного из всех римских императоров, попавшего на войне в плен (к персам) и умершего в плену при темных обстоятельствах - через Коринфский перешеек от Лехея до Кенхрея стену Аларих миновал не потому, что эту стену никто не охранял, а благодаря предательству Геронтия, начальника ее охраны.

Морской десант магистра Стилихона застал захватчиков врасплох. Известно, что войско, предающееся грабежу, обремененное добычей – от упомянутых Гиббоном пленных женщин до всякого рода добра (расставаться с которым победителям тяжелее, чем с пленницами) - быстро утрачивает боеспособность. Тем не менее, очередной военный триумф Стилихона над известным своей храбростью разбойничьим народом позволяет считать его гениальным стратегом. Аларих, уже давно пребывавший в «счастливой» Аркадии и считавший себя в полной безопасности, внезапно, после нескольких навязанных ему Стилихоном сражений, оказался в полном окружении на безводном плоскогорье Фолоя. Воспетая в бесчисленных идиллиях Аркадия грозила превратиться для вестготского царя и его ратников в «воинский рай» Валгаллу-Валаскьяльв (впрочем, что это я – ведь Аларих был добрым христианином и в Валгаллу с асами, валькириями, пивом, медом, кабанятиной и Одином не верил)… Однако Стилихон, набросивший готам на шею петлю, не спешил ее затягивать. Магистр милитум послал гонца в Константинополь к августу Аркадию с ультимативным требованием немедленно изгнать зловредного скопца Евтропия и полностью вверить себя опеке Стилихона (как того желал покойный император Феодосий). Аркадий (понимай - Евтропий) ультиматум Стилихона отклонил. В отместку Стилихон решил не добивать блокированного и поставленного им на край гибели Алариха, не дать ему с вестготами умереть от голода, жажды  и вспыхнувшей среди окруженных вестготов эпидемии («морового поветрия», как выражались в то время), но превратить отпрыска рода Балтов из врага в союзника. В конце концов, они же оба – римские военачальники. И оба получают жалованье за службу единому, вечному Риму, главе мира! Как же им не договориться!

После снятия блокады Стилихоном и его ухода с армией на запад, Аларих вторгся в Эпир, входивший во владения Восточной империи.   За что август Аркадий (понимай: Евтропий)… заключил мир с Аларихом и назначил его военным магистром Иллирика! Лишь бы Стилихону «служба медом не казалась»! Аларих, не будь дурак, использовал свое повышение в должности для обеспечения своих вестготов оружием римского производства.

Мы с Вами, уважаемый читатель – люди, ко всему привычные. Всемирная литература, достигшая почти 3000-летнего возраста, содержит описание великого множества интриг и перипетий. Да и неустанно тиражируемые современными СМИ игры спецслужб с их двойными, тройными и четвертными агентами много чему нас научили. И все же в том, что разыгралось в конце IV в. п. Р. Х. , сразу после смерти Феодосия I Великого, в Новом Риме и вокруг него, между Новым Римом, Ветхим Римом и Равенной, не так-то просто разобраться. Но, к счастью, в данной книге, посвященной готам, нас интересует, в основном, Аларих. И потому мы можем со спокойной совестью не вдаваться в детали, связанные с интригами и преступлениями Руфина, Евтропия и прочих – «имя им легион». Ограничимся лишь одной констатацией. Евнух Евтропий был разозлен поступком Стилихона. Каженник (как называли евнухов наши славянские предки) счел его изменой «римскому сенату и народу». По древней формуле, которая все еще была в полном ходу, несмотря на свою очевидную бессмысленность. Как и словосочетание «Римская республика» (применявшееся, правда, только к латинским провинциям империи).   И как лишившийся всякого смысла титул императора римлян, используемый автократорами, продолжавшими именоваться «Цезарями» и «Августами», как, якобы, законными преемниками «первых среди людей, царствовавших над первым среди народов» (Гиббон). Разгневанный константинопольский скопец распорядился конфисковать всю движимость и недвижимость Стилихона на территории восточной половины Римской империи. Конфискация чужого имущества вообще относилась к числу любимых занятий зловредного евнуха.

Конечно, Стилихон, выпустив готского зверя из ловушки, в которую сам же его и загнал, чтобы сделать царя вестготов собственным союзником, поступил не вполне в духе «староримской доблести», приверженцем которой он себя всегда провозглашал. Ведь не добить старого врага означало создать врага нового. Пусть не себе, но своему императору. Аркадию, призвавшему (пусть и через Евтропия) доблестного вандала, чтоб тот его от этого врага избавил. Должно быть, Стилихон приводил в оправдание следующие доводы. Дав Алариху уйти, он хотел навредить не своему императору, а его недостойному советнику Евтропию, коварством и злодействами поднявшемуся из рабского состояния до высот почти безраздельной власти над восточной частью Римской «мировой» империи. Дожившей до того, что вандальский князь на римской службе и лукавый царедворец без тестикул могли решать ее судьбу, яростно перетягивая, как канат, юного импотента-императора…

Ситуация стала еще более гротескной, когда кастрат Евтропий открыто развязал войну со Стилихоном. Естественно, не силой оружия, это было исключено. Каженник понимал, что никогда германские и гуннские «федераты» (других войск у него не имелось), не пойдут на войну под его командованием. Ибо эти представители двух диких, но гордых народностей, отличавшихся ярко выраженной маскулинностью (или, говоря по-современному, «повышенным мачизмом»), имели соответствующий кодекс чести. В лучшем случае они презрительно смеялись надо всем, что было важным для Евтропия. Поэтому лукавый цареградский царедворец решил навредить Первому Риму иным способом. Взяв под прицел (Северную) Африку. Римскую провинцию, снабжавшую западную часть империи зерном (в то время как Египет служил житницей ее восточной части).

Солнечная Италия с ее большими городами, полными потомственных бездельников, желавших не зарабатывать себе трудом на хлеб, а получать бесплатную «аннону» (или, по-современному - «велфэр»), всегда зависела от ввоза зерна. Долгое время зерно поступало в нее (в первую очередь – в Рим на Тибре) из Александрии, с Евксинского понта, но по мере усиления и все возрастающего отчуждения восточной части Римской империи от западной – во все большей степени из Северной Африки (Ливии).   Не современной выжженной солнцем пустыни, а необычайно плодородной в те времена области, отличавшейся высоким уровнем развития сельского хозяйства еще со времен господства в ней пунов-карфагенян. Главарь морских разбойников Секст Помпей, перехватывая шедшие в Италию транспорты с зерном, выращенным на тучных африканских нивах, мог оказывать давление на основателя Римской империи Октавиана Августа. Ведь вечно голодный римский «плебс урбана»  быстренько разделался бы с принцепсом, не обеспечивающим его даровым хлебом. Теперь, при Гонории и Стилихоне, Ливия опять стала «ахиллесовой пятой»  западной части империи.

По мнению Стилихона, он дал готам такой урок, что те зарекутся воевать в ближайшем будущем, вернувшись к мирной жизни земледельцев.   В Ливии же господствовал, именем «вечного Рима», служилый африканец Гильдон - комит (комес) Африки. Но этот африканец был не пуном, как, скажем, Луций Септимий Север (146-211). Потомок Ганнибала (даже поставивший знаменитому карфагенскому полководцу - врагу римлян аж до гробовой доски - памятник в своем родном городе Лептисе, нынешнем Хомсе) и в то же время - весьма толковый римский император (хотя и говоривший всю жизнь по-латыни с пунийским акцентом), восстановивший (в очередной раз) единство Римской «мировой» державы. Или отцы церкви Тертуллиан Карфагенский и Августин Иппонский. Нет, Гильдон был не таков. Источники именуют его маврусием, т. е. мавром. Следует заметить, что за двести пятьдесят лет до рождения пророка Мухаммеда маврами именовали не арабов (сарацин), а берберов. Римский комит Африки Гильдон был сыном царя Мавретании Нубеля, «союзника и друга римского народа». Этот титул римляне с давних пор присваивали зависимым от «Вечного Города» царькам, поставлявшим в римскую армию вспомогательные воинские контингенты. Например - царю галлов-атребатов Коммию, царю Пальмиры Оденату, царю Нумидии Югурте. Когда Югурта взбунтовался против Рима, его поймал и выдал римлянам другой «друг римского народа» - Бокх, царь Мавретании. Аналогичным образом поступил и Гильдон, когда его родной брат Фирм взбунтовался, объявив себя царем, «августом Африки», а затем даже «римским императором». Феодосий Великий назначил Гильдона, предавшего брата, комитом Африки, передал ему имения убитого Фирма, власть над мавретанскими племенами и подчинил ему все римские войска, расквартированные в африканских провинциях. С тех пор Гильдон, своеобразный прообраз и предтеча венецианского служилого мавра Отелло, жил в Карфагене, утопая в афро-азиатской царской роскоши. Не хуже, чем в свое время Юлий Цезарь и Марк Антоний в другом африканском мегаполисе - Александрии Египетской. Однако новый комит Африки оказался неблагодарной свиньей. Во время борьбы Феодосия I с узурпатором Магном Максимом в 388 г. , Гильдон снабжал Максима африканским зерном. Во время войны Феодосия с узурпатором Евгением (392-394), Гильдон совсем обнаглел. Он отказал императору в военной помощи, систематически задерживал перечисление ему налогов, а после смерти Феодосия Великого в 395 г. вообще прекратил поставки хлеба в Италию. В то время недовольные усилением «вертикали власти» провинции расползающейся по всем швам (несмотря на героические усилия энергичных правителей вроде Феодосия и столь же энергичных полководцев вроде Стилихона) многонациональной «мировой» империи использовали в качестве «идеологического прикрытия» своего сепаратизма (или, точнее, «национал-сепаратизма»)  варианты христианского учения, объявленные имперским центром (в котором победило православие) «ересями». Гильдону и поддерживавшим его африканским магнатам  таким идеологическим прикрытием служила ересь донатистов  (донатистский епископ Тимгада  Оптат был одним из ближайших советников узурпатора). Пользуясь тем, что Риму было не до него, Гильдон конфисковал поместья, принадлежавшие императору и другим землевладельцам, жившим за пределами Африки. Частично присвоив их, частично – раздав своим сторонникам. И вообще, подобно преданному им в свое время брату, взял курс на отделение от западной части Римской «мировой» державы. Но из тактических соображений, стремясь придать своим сепаратистским действиям вид законности, Гильдон объявил Африку частью восточной половины римской «мировой» империи. Надеясь, видимо, что подчинение августу римского Востока - малохольному Аркадию (или, точнее, его «кукловоду» Евтропию) - будет чисто формальным. И в то же время (так, на всякий случай) продолжая чеканить монету с изображением западного императора Гонория. Комит-сепаратист, конечно, понимал: «державник»  Стилихон – не злонамеренный скопец Евтропий, и под властью грозного вандала, стремящегося восстановить вертикаль власти, скоро прекратятся все его африканские безобразия. Поэтому Гильдон не выпускал транспорты с зерном из африканских гаваней, чтобы таким образом продолжать оказывать давление на Рим. Однако Стилихон обеспечил Первый Рим зерном из Галлии, доставленным по реке Родану. Что лишний раз доказывает: Стилихон был не только выдающимся полководцем и правителем, но и незаурядным хозяйственником. Эффективным менеджером, выражаясь современным языком. И, хотя конфликт с Гильдоном продолжался, Первый Рим был, на первое время, сыт, а закрома – полны зерна.

Десятилетие роскошной жизни в Карфагене сильнее сказалось на умственных способностях Гильдона, чем на мужестве, с которым он противостоял имперскому центру, мешая тому восстанавливать вертикаль власти. Предаваясь на досуге животноводческим опытам, мятежный комит вознамерился вывести пятнистую породу людей. Под оглушительный грохот тамбуринов, в клубах благовонного дыма, Гильдон занимался скрещиванием самых красивых белых девушек и женщин, захваченных его пиратами, с атлетически сложенными черными и смуглыми африканцами, пойманными его охотниками. Поскольку потомство от скрещивания получалось красивым, но одноцветным, Гильдон изощрялся в изобретении все новых способов совокупления. Стремясь, во что бы то ни стало, добиться желаемого результата – производства пятнистого потомства. Если только это не было только предлогом и поводом придать смысл разыгрывавшейся перед его глазами непрерывной оргии. Ведь не исключено, что «селекционер-любитель», комит Африки Гильдон был просто-напросто вуайеристом. Но это так, к слову…

Несмотря на своевременный подвоз зерна в Ветхий Рим из Галлии, угроза голодной блокады «центра мира» не могла считаться ликвидированной, пока доступ к его главной, африканской, житнице был перекрыт узурпатором-донатистом. Римский сенат (формально, по инерции, продолжавший считаться на Западе главным источником власти), объявил Гильдона «врагом римского народа», а регент Стилихон в 398 г. направил в Африку войско, во главе которого поставил брата Гильдона, носившего нетипичное для «римлянина» (и даже для «романизированного варвара») имя Масцезель (Маскелдел). У Масцезеля были давние счеты с Гильдоном, приказавшим – на всякий случай! - убить его сыновей, своих родных племянников (и претендентов на престол). Масцезелю удалось сбежать в Италию. И теперь безутешный отец охотно взял на себя роль мстителя (как за Рим, так и за себя).

В свое время Гильдон был храбрым воином на (западно)римской службе и заслужил звание комита не только благодаря знатности рода. Так что он был, в принципе, вполне способен помериться силами с италийским десантом (который, с учетом критической ситуации, сложившейся в трещавшей по всем швам империи, не мог быть очень многочисленным). Но, как уже говорилось выше, десятилетие распутной жизни и  всякого рода эксцессов Гильдона превосходящих «нормальную» меру римского разврата (правда, Тиберий, Калигула, Нерон и Гелиогабал ему, возможно, в этом и не уступали, но ведь они были языческими императорами, он же – христианским; с него и спрос другой!), помутили разум узурпатора. Причем в самый неподходящий для него момент. Накануне  неожиданной высадки на африканском побережье войск Масцезеля. Гильдон забыл, с кем ему придется иметь дело. Он явно недооценил пять тысяч испытанных бойцов противостоявших ему галльских легионов. Они шли на мятежного комита с полной уверенностью в том, что защищают правое дело, законного императора (а не такого же узурпатора, как Гильдон). Наконец-то они могли послужить империи! И то, что африканский селекционер-любитель вывел против них в поле в четыре, в пять, а то и в десять раз больше войск, не имело никакого значения.

Не чувствуя себя уверенно в урбанизированной части римской Африки – Зевгитане, с крупными городами Карфагеном, Утикой и Иппоном (и до того исподволь противившимися разрыву с имперским центром), Гильдон (от которого отпали подчиненные ему местные римские войска) отступил в ее сельскую часть - Бизацену. Для решающей битвы была выбрана местность под Аммедарою. Семьдесят тысяч (если, конечно, верить анналистам) оглушительно вопящих, полуголых и подбадривающих друг друга перед боем африканских ополченцев узурпатора ничуть не испугали наступавшую на них традиционным римским шагом «десантуру» Масцезеля. Мавры кинулись на римлян без щитов, обмотав левую руку свернутым бурнусом. Хотя таким способом  можно было одолеть разве что больного бешенством пустынного лиса-фенека, но уж никак не опытного в ратном искусстве римского легионера. Как только знаменосцу полоумного Гильдона отрубили руку и знамя узурпатора упало на песок, исход битвы был решен.   Мавретанцы побежали, кто куда, или  перешли на сторону Маскелдела, и побежденный Гильдон вынужден был спасаться бегством в римскую колонию (ныне - популярный тунисский курорт) Табарку –  нумидийский город на границе с Зевгитаной (северной частью современного Туниса),  откуда он пытался уплыть на восток. Но неблагоприятный ветер не позволил ему сделать это своевременно. Местные жители схватили неудачливого узурпатора. Поняв, что у него нет выхода, Гильдон покончил с собой. Дети Масцезеля были отмщены, снабжение Рима на Тибре пунийским зерном – обеспечено, а поседелый на римской службе Стилихон мог гордиться очередной победой над злокозненным Евтропием.

Между тем, другой «заклятый друг», победить которого было гораздо труднее – готский царь Аларих – затаился, как хищный зверь перед новым броском, в Эпире. Древней области, входившей в римскую провинцию Иллирию, о ценности которой среди ученых нет единого мнения.   Одни считают, что готы были недовольны отведенными им скудными эпирскими землями, что и заставило Алариха неустанно строить планы мести загнавшему его туда коварному вандалу Стилихону. Другие – хвалят Алариха за то, что он, воспользовавшись занятостью Стилихона африканскими делами, поспешил закрепить за собою богатый Эпир. Кому прикажете верить, уважаемый читатель? Мало того! Гервиг Вольфрам - тот и вовсе пришел к мнению, что вестготам Алариха отвели под поселение вовсе не Эпир, а Македонию. Опять «темна вода во облацех…»

Несмотря на неясность вопроса, заранее извиняясь перед современными албанцами и греками за возможную неполиткорректность, осмелимся предположить, что готам Алариха в этой гористой, вплоть до самого побережья, области делать было особенно нечего. Эпирские долины были совершенно изолированы друг от друга, и отдельные мелкие княжества сохранились там до начала Нового Времени, так и не объединившись в одно целое. А то, что в эпирской глуши росли любимые германцами деревья их родных северных лесов – дубы и буки – было для вестготского царя, наверно, слабым утешением.

Поэтому Аларих, несомненно, рассматривал свое «спецпереселение» в почти никем не посещаемую по сей день, труднодоступную эпирскую глушь только как возможность отсидеться. Залечь на дно, чтоб пережить самую тяжелую для готов пору. О его находчивости свидетельствует, однако, то, что он, с одной стороны, вел из эпирской «ссылки» оживленные переговоры с Константинополем, стремясь получить от Восточного Рима средства для борьбы с Римом Западным. А с другой стороны – стремился обеспечить свое войско самым современным оружием. В своих грабительских походах готы всегда щадили и уводили с собой ремесленников. А из римской префектуры Иллирик они получали то, чего им еще не хватало – инструменты, железо и образцы вооружения. И потому тишину эпирских горных долин оглашали стук кузнечных молотов, лязг и звон обрабатываемых кузнецами клинков мечей и наконечников копий. Это был предательский, опасный шум, грозивший выдать римлянам готские военные приготовления, но, похоже, так и не выдавший их. Слишком громко, наверно, шумели заглушавшие его кроны германских буков и дубов, в чьем шелесте люди (не только «варвары», но и греки) издавна пытались угадать грядущее. И слишком заняты были римляне своими «разборками». Пока же они разбирались, какой Рим главней – Первый или Второй - Аларих лихорадочно готовился к великой битве со Стилихоном, к Большой Игре, к походу на исконный, Первый, Ветхий Рим.

Вообще-то трудно представить себе, чтобы народ, живущий (и притом неплохо!) исключительно войной, грабительскими набегами или наемничеством, охотно возвращался к мирным занятиям, как только ему прикажут. Чтобы опытные воины по команде «сверху» снова становились землепашцами и скотоводами. С учетом того, что войны вспыхивают не тогда, когда у крестьянина как раз выдается свободное время, и он может опять, на время, стать воином. Именно в недооценке данного обстоятельства и коренился главный просчет нового принципа римской военной политики: интегрировать в империю сильные и молодые народы из бесконечного резервуара неиссякаемой варварской жизненной силы, расселять их на имперских землях и пополнять их представителями ауксилии и легионы «мировой» империи. В случае готов этот вариант не прошел. В случае гуннов он привел к «битве народов» на Каталаунских полях. Это было, вне всякого сомнения, вынужденное решение, крайняя мера. Закономерно ставшая неэффективной, как только этих «варваров», которых римляне пытались таким образом «приручить» и  использовать в собственных целях, возглавили вожди, интеллектуально равноценные своим римским «хозяевам». Трудно было ожидать от Алариха, сражавшегося плечом к плечу со Стилихоном и выслужившего высокий римский военный чин, что он покорно согласится вести жизнь лишенного отечества главаря наемников. Трудно было ожидать того же и позднее от гунна Аттилы.

Но грозный гуннский царь Аттила (кстати говоря, получивший от «ромеев» титул  магистра милитум, чтобы взимать с них регулярную дань, под видом жалованья и столовых денег, полагающихся римскому военачальнику за «верную службу великому Риму»), руководствуясь целевым мышлением (как говорят психологи), свойственным вождям азиатских профессиональных грабителей, всегда умел найти у римлян (и не только римлян) самое слабое место. И потому постоянно давил на Восточную империю, как более слабую. Действия же более импульсивного Алариха диктовались, по одной из версий (противоречащей другим, сосуществующим с ней, версиям), скорее бушевавшей у него в  душе и голове «гремучей смесью» хаотичного тевтонского мышления, кичливой гордости, огромного честолюбия, буйной фантазии, и неудержимого стремления всякого свободного, в особенности же – благородного - германца к «вечной» славе, как к высшей и непреходящей ценности, превалировавшей над здравым смыслом.

Гибнут стада,

родня умирает,

и смертен ты сам;

но смерти не ведает

громкая слава

деяний достойных.

Гибнут стада,

родня умирает,

и смертен ты сам;

но знаю одно,

что вечно бессмертно:

умершего слава

(Старшая Эдда. Речи Высокого).

Наверняка все это не укрылось от лукавого Евтропия, сумевшего использовать данную слабость готского вождя и сыграть на этой его душевной струнке в собственных целях. Незаметно для тевтонского героя, хитрый, как проклявший любовь ради золота и власти над всем миром карлик Альберих из саги о Нифлунгах-Нибелунгах, Евтропий, выражаясь фигурально, сумел всеми правдами и неправдами запрячь Алариха в свою разболтанную и скрипучую повозку. Указав ему, держа у гота перед носом, как морковку, на маячивший где-то вдали призрак «немеркнущей славы», и заставил новоиспеченного восточноримского военного магистра бежать туда, куда считал нужным его направлять. Снабжал его оружием, картографами, провиантом и проводниками. Чтобы Аларих, предельно ослабив Западный Рим, облегчил его покорение Римом Восточным. И Аларих с блеском выполнял возложенную  на него лукавым евнухом Евтропием задачу (так и хочется сказать «введенную в него Евтропием программу»!)  со всей своею твердолобостью славолюбивого германца. Да так, что восхищенные его блестящими успехами историки, все еще находящиеся под впечатлением безмерно идеализированных представлений о германцах, характерных для XIX и первой половины XX в. , вроде Теодора Бирта, отказываются верить в то, что вестготский царь действовал по указке (или, точней - наводке), но, в любом случае - в интересах Константинополя:

«Что же гнало Алариха на Запад? Наверняка не византийский (т. е. восточноримский - В. А. ) двор (?! - В. А. ) А его собственная воля, естественное стремление увеличить так легко достигнутые преимущества, жажда великих деяний, обуревавшая молодого героя, радостно осознающего, на что способен».

Несомненно, Аларих столь же радостно осознавал и то, что в первый год нового, V в. , из-за Дануба неожиданно явились конные полчища свежеиспеченного союза «варварских» разбойничьих племен, двинувшиеся на Запад. Оставшиеся без дела гуннские наемники объединились с аланами, недобитыми остготами и другими германцами и принялись «шарпать» римские земли. Они не представляли собой серьезной опасности для военачальника калибра Стилихона. И никто не отдавал себе в этом отчет лучше Алариха, не раз испытывавшего на себе военное искусство великого вандальского военного магистра. Но этот «отвлекающий маневр» давал Алариху возможность освободиться из своей эпирской «ссылки», прорвавшись через труднопроходимую Далматию. Алариху удалось вырваться из отведенной ему Стилихоном скудной горной местности на плодородную Венетскую равнину и обеспечить таким образом снабжение своих войск всеми продуктами области, давно не испытывавшей вражеских нашествий. Со времен нашествия кимвров и тевтонов в 102-100 г. до Р. Х. , т. е. ровно пятьсот лет, Италия считала себя застрахованной от германских вторжений. Как теперь выяснилось – напрасно…

Покуда седовласый Стилихон разбирался с «варварами» в Паннонии, Аларих, без труда сметая со своего пути все войска, высылаемые ему навстречу Ветхим Римом, продвигался по долине реки Пад. Буквально «нашпигованной» богатыми городами, о которых его готы так мечтали голодными эпирскими зимами. Так он дошел до Медиолана – резиденции несовершеннолетнего западного императора Гонория и убеленного сединами епископа Амвросия – и, не испытывая ни малейшего благоговения, взял его в кольцо осады. Отрезанные от внешнего мира готами римляне были в отчаянии:

Тучу мы праха сомнительну зрим, стоя на высоких

Башнях, не зная, друзей приведут ли сюда иль враждебных

Клубы сии; и томит настороженно душу молчанье,

Вплоть до мгновенья, пока не блеснул сквозь пыльного вихря,

Точно звезда, Стилихонов шишак  и знакомы седины

Не засияли. Клич по ликующим стенам незапный

Тут воздвигается: сам идет! - и воротами всеми

В сретенье толпы текут бестревожны ко чтимым знаменам.

Среди осажденных, с тоской взиравших со стен  епископской резиденции на северо-восток, в тревоге дожидаясь прихода к ним на выручку военного магистра Стилихона с войском, был и поэт, которому принадлежат приведенные нами выше строки. Последний великий панегирист в истории римской литературы. Но ни в коей мере не последний льстец и пропагандист в ее истории. Ибо Клавдий Клавдиан (родом – александрийский грек), лейб-поэт Стилихона (если можно так выразиться), был, правда, гениальным рифмоплетом, эпигоном, автором нередко сладкозвучных песен, но таким же продажным, как Марциал и многие другие (до и после него). Именно стихотворцу Клавдиану принадлежит крылатое латинское изречение «Лучше сохранить общеизвестное, чем разыскивать новое», или, по-латыни: «Плюс эст сервассе репетум, квам квеиссе новум». («О консульстве Стилихона»).

Клавдиан заслужил благосклонность грозного вандала, блестяще обосновав в панегирике притязания Стилихона на опекунство над обоими равно бессильными римскими императорами, Гонорием и Аркадием. С этого времени до самой смерти Клавдиан занимал видную и хлебную, хоть и небезопасную, должность придворного поэта, исправно выступая пропагандистом политики Стилихона. Им были написаны панегирики на III, IV и VI консульства императора Гонория, панегирик на первое консульство Стилихона (в трех книгах!), самое объемное произведение поэта, а также две инвективы на врагов Стилихона на Востоке империи - Руфина («Против Руфина», две книги) и Евтропия («Против Евтропия», две книги). Кроме того, Клавдиану принадлежат поэмы «Гильдонова война» (о борьбе с Гильдоном) и «Война Поллентская, или Готская»  («Поллентская, или Гетская, война») - о борьбе Стилихона с Аларихом на территории Италии в 402-403 гг.

В «Поллент(ий)ской войне» (в которой, как это ни странно, вообще не упоминаются ни единым словом ни Господь Бог Иисус Христос, ни, соответственно, молитвы, возносимые Ему римским православным духовенством с просьбой даровать римскому кафолическому воинству одоление на «варваров»-ариан) Клавдиан достаточно прозрачно намекает на то, что за Западным походом Алариха на Ветхий Рим стоит Рим Новый. И вообще служит нам единственным источником многих других сведений о том времени. Хотя после гибели своего покровителя патриция Стилихона Клавдиан не постеснялся клеветать на человека, которому был обязан доходной должностью нотария и женитьбой на богатой римлянке. И потому Клавдиан смотрится  в окружавшем его кровавом хаосе интриганов, героев, святых и грабителей всего лишь как жалкая и мелкая фигура. Ибо те времена, в которые Гомер воспевал войну, Тиртей – героическую смерть в бою, Вергилий – доблестных и благочестивых предков римского народа, короче, великие времена, порождавшие столь же великих поэтов, безвозвратно миновали. Как это ни печально.

Правда, Аларих и Стилихон вели себя так, как будто бы не желали (или не могли) с этим смириться. В то время как паннонский «варварский» разбойничий союз на удивленье верно оценил масштаб личности Стилихона, незамедлительно вступил с ним в переговоры и даже предоставил ему наемные отряды для войны с Аларихом, готский царь-воевода вел себя, как новый хозяин Италии, и передвигался по ней, как будто никакого Стилихона не было. Впрочем, и Стилихон не торопил события, дожидаясь подхода свежих войск из Галлии и даже из Британии. Чтобы на этот раз больше не рисковать, добиться уничтожения Алариха, «окончательного решения вестготского вопроса». После чего уже всерьез заняться и Константинополем.

Но молодой готский владыка, способный учиться на собственных ошибках, накопил к тому времени достаточно опыта. Равнины северной  Италии было не сравнить с гористым Пелопоннесом. Где Алариху не хватало свободы маневра. Дождавшись подкреплений, Стилихон двинулся на готов во главе огромного, хорошо вооруженного войска. Но Аларих сумел ускользнуть от него в Лигурию. Он явно не желал возвращаться в эпирскую горную глушь.

Военному магистру Стилихону пришлось продолжать маневрировать, играя в «кошки-мышки» с  «федератами», превратившимися в ренегатов, зорко следя за готами. Ибо те могли совершить бросок в южном направлении, на Рим, и с тирренского побережья. Живописные курортные города, столь любимые сегодняшними туристами-отпускниками всего мира – Портофино, например, или Рапалло – в те времена были еще мелкими рыбацкими селениями. Но, если бы подвижные готские отряды вторглись вглубь италийского «сапога», это повредило бы престижу репутации  Стилихона как великого стратега. Поэтому вандальский магистр милитум гнал свои собранные со всей Западной империи войска спешными маршами вперед и вперед. Так же стремительно, как она форсировали Адду и сняла осаду с Медиолана, армия Стилихона преградила готам путь на юг. На Пасху 402 г. разыгралась битва при Полленции (Поллентии).

Вестготы дошли из Эпира до Таврина (современного Турина в северной Италии), совершив, таким образом, свое собственное «Малое переселение народов». В непрерывных боях они прошли сотни километров по разоряемым, разграбляемым ими древнеримским имперским территориям. Это был тревожный сигнал. И потому дерзких пришельцев надо было проучить, во что бы то ни стало. Да так, чтобы нанесенное вестготам поражение стало столь же впечатляющим, как грабительский глубокий рейд вестготов по исконным землям Римской империи. 6 апреля 402 г. в светлый день Христова Воскресения, две армии сошлись. Стилихон (обвиняемый порой в симпатиях к язычеству) скрестил оружие с Аларихом – христианином (хоть и арианином), мчавшимся по Римской империи как языческий бог Вотан-Один – во главе своей Дикой Охоты.

Буквально пропитанная историческими воспоминаниями италийская земля хранит все имена, но не всегда - материальные следы событий. Южнее современного итальянского города Асти (носившего при римлянах поистине провиденциальное название Гаста, т. е. «копье» или же «дротик»), на реке Танаро (или, по-пьемонтски - Тани), названной в честь галльского бога Тарануса, правого притока Пада-По, где разыгралась битва, еще существует селение Поленция (с одним «л»). Немало виноградников, принесших всемирную славу сладким белым игристым винам Асти Спуманте и Москато д' Асти, скрывают под собой останки готских ратоборцев и легионариев Флавия Стилихона. Однако сама битва произошла в равнинной местности, т. е. ближе к берегу реки. Ибо в холмистой местности готской коннице было бы негде развернуться. Поэтому вполне возможно, что там, где располагалась ставка Стилихона, теперь красуется желто-черная вывеска автозаправки «Аджип». А там, где разворачивались конники Алариха, проходит автострада № 456 на Асти.

В своей «Поллентийской, или Готской войне» восторженный версификатор Клавдиан (под чьим ловким пером несовершеннолетний император Гонорий лично наблюдает за ночной переправой Стилихона через Адду, с целью спасти осажденный готами Медиолан) живописует нам  сторожевые готские костры и страх перед готами, испытываемый жителями Рима на Тибре (до которого готам в реальности было шагать и шагать). Однако «виртуоз пера» приводит в своем сочинении и некоторые подробности битвы на берегу Танаро, которые не могут быть все без исключения неверными или выдуманными им, ибо в противном случае он рисковал бы выставить в смешном виде своего главного героя – Стилихона, которого превозносит выше лучших римских полководцев - Сципиона, Мария, Фабриция, Камилла, Курия, Фабия и Цезаря.

Аларик (Аларих - В. А. ), видя римское войско, тяготится своим начинанием и собирает гетских (готских - В. А. ) старейшин на совет. Один из них, самый почтенный, говорит, что за тридцать лет готский народ не бывал в столь тяжелых обстоятельствах. И напоминает, как он, воспитатель Аларика, увещевал его блюсти договоры с римлянами, оставаясь в Фессалии; но если Аларик презрел это наставление - пусть он, по крайней мере, заботясь о людях, уйдет из Италии, не думая о добыче. Как говорят предания, никто из завоевателей не доходил до Рима безнаказанно: Город (Урбс) хранят боги, а если он богов не боится (выходит, то ли готский старец, то ли Клавдиан не знал, что Аларих – христианин и враг язычества?), пусть остережется Стилихона, разбившего его в Греции. Аларик, с раздражением выслушавший старца, возражает, что он одолел всех и вся, кроме Рима. Что теперь, когда он правит Иллириком, готский народ обладает не только доблестью, но и хорошим оружием (полученным от восточных римлян – В. А. ). И что пророческий голос в дубраве обещал ему путь до Города (Урбс). Словами о пророчестве Аларик всех ободрил, пока, наконец, ему не привелось узнать, что под Городом понималась речка Урбс в Лигурии. Стилихон также обращается к своим войскам с речью, одушевляя их на бой за сердце империи. Аланы пошли в бой плечом к плечу с римскими войсками, и их вождь Савл показал пример доблестной гибели. «Незаслуженну вину искупил прославленной кровью» (т. е. своей смертью очистил себя от обвинения в вероломстве, которого он не заслужил; тем самым Клавдиан свидетельствует о наличии у римлян сомнений в благонадежности аланских частей своей армии). Смущенные гибелью Савла, римские конники начали было отступать, но Стилихон спас положение. Нет слов, чтобы достойно воспеть эту победу над «варварами», подобной которой еще не было. Жажда мщения в римских воинах сильней корыстолюбия: враг не отвлек их видом добычи: они освобождают пленных, и те спешат домой. Навеки смыт позор разгрома римлян под Адрианополем, август Востока Валент отомщен. То, что он был арианином, для Клавидана, видно, роли не играло.

Своего рода «содоклад» (или, если угодно - «соотчет») о той же самой битве при Поллентии (направленный, в отличие от панегирической поэмы Клавдиана, против Стилихона)  оставил нам ученик блаженных Августина и Иеронима, церковный богослов историк Павел Орозий, на страницах VII книги  своей доведенной им до 417 г. всемирной хроники - «Истории против язычников» (Орозий умер в 418 г. ). Он осуждает, между прочим, выбор дня для битвы (пасхальное воскресенье - главный христианский праздник) и назначение военачальника-язычника Савла (алана) командовать римлянами. А готов Алариха, наоборот, восхваляет, как благочестивых христиан (хотя и ариан), избегавших битвы вследствие религии: «Я не говорю о короле (царе – В. А. ) Аларихе, неоднократно побежденном вместе со своими готами, неоднократно запертом и всякий раз свободно уходившем (в чем Орозий обвиняет Стилихона, ведшего, по его мнению, «двойную игру», периодически «подыгрывая» готам - В. А. ). Я не говорю о тех горестных событиях близ Полленции, когда на полководца-варвара и язычника, а именно Савла, было возложено военное руководство, вероломством  (? – В. А. ) которого были осквернены священные дни и святая Пасха, и врагу, который избегал битвы вследствие религии, было навязано сражение, и когда по суду Божьему, очень скоро показавшему, на что способна благосклонность его и как вершится кара его, хотя мы и победили в сражении, все же, победив, мы были повержены. » (Орозий).

Указанные выше и другие, достаточно скудные, источники дают весьма смутную картину сражения. Аларих выстроил свои войска у речки Урбс (сегодня – Орба), Стилихон – у реки Танаро. Совсем неподалеку от Маренго, средневекового Маларенго, или Амаларенго (нем сохранилась ли в этом топониме память о поселившемся впоследствии там впоследствии знатном готе из рода Амалов?) – места другой, более поздней и гораздо более знаменитой битвы, прославившей 14 июня 1800 г. на весь мир имя Наполеона Бонапарта.

После обычных речей полководцев перед битвой (столь любимых античными историками и поэтами), войска сошлись. Поначалу «варварская» (главным образом – аланская) конница Стилихона добилась перевеса и оттеснила готов. Но Аларих лично возглавил свои заколебавшиеся рати. Под его командованием вестготы сокрушительным ударом опрокинули конницу Стилихона, убив ее аланского предводителя, и уничтожили правый фланг римской армии. Ее центр, состоявший из легионариев, также оказался под угрозой. Но им командовал сам опытный во всех тонкостях стратегии и тактики военный магистр.

Гибелью мужа (Савла – В. А. ) смутясь, поводья вратят верховые:

Тут совокупно бы дрогнула рать, зря крыло отсеченно,

Коль, устроив полки, Стилихон не успел бы поспешный

Конницей начату брань поможеньем пешцев упрочить.

(Клавдиан)

Как на военных учениях, легионы перестроились, развернулись фронтом к противнику и мужественно встретили бешеный готский натиск.   В итоге яростный порыв стремительной готской конницы разбился о железный фронт римской пехоты. Второго Адрианополя у готов не получилось…

Немецкий историк К. Дювель писал в своей статье об Аларихе, помещенной в «Реальном лексиконе германской древности»: «Исход битвы был неясен; среди готов, попавших в плен, была и семья Алариха». Но именно в достоверности этих двух фактов сомневались еще немецкие историки Эдуард фон Витерсгейм  и Феликс Дан. С тех пор их достоверность продолжают считаться сомнительной, ибо они не подтверждаются никакими источниками, кроме поэмы Клавдиана. Конечно, не обязательно безоговорочно верить Клавдиану, сообщающему в звучных гекзаметрах о полной победе Стилихона, захватившего несметную добычу (включая все, что досталось готам при разграблении Аргоса, Коринфа и других греческих городов), а также освободившего из готского плена тысячи военнопленных и готских рабов.

И, ненавистную кровь вожделея впивать, ратоборец

Сквозь многочисленных риз и металлом телег отягченных

Путь прочищает, и груды сребра, убийства алкая,

С презренным купно он топчет добром; дороже и злата

Кровь здесь была; не щадя небреженныя выгоды, всюду

Сонмища буйственны, меч обнажа, утоляли враждебность.

И червленый убор, и Валента, огнем истребленна,

Сбруи, и тяжки кратеры, в плачевном добыты Аргосе,

И изваянья дышащи, в огне похищенны коринфском,

Враг лукавый поверг пред стопы грядущия рати  -

Втуне: зловещая бо не склонила корысть их помедлить,

Токмо на праведный гнев подстрекнула их скорбная память.

Се, плененну толпу ограждает железо, и люди

Разноязыкие, те, кого увлек неприятель

В рабство, господ наконец истреблением быв искупленны,

С лаской спешат впечатлеть на десницах кровавых лобзанья.

(Клавдиан).

Сообщая о захвате готского обоза Стилихоном, Клавдиан, между прочим, замечает, что слух Алариха был поражен «завываниями» его супруги, связанными как с утратой ею имущества, так и с тем, что сама она попала в плен:

Кая тебе тут, Аларик, печаль, погубленны как Марсом

Все богатства, твой скарб, от корыстей сбиравшийся долго,

Как поразило твой слух твоея завыванье супруги,

Той супруги, что, неодолиму доверяся мужу,

От матерей авзонийских себе монист самоцветных,

Римских обресть гордовыйных рабынь домогалась, безумна.

(Клавдиан)

Ясно лишь одно. «Римляне», т. е. , если верить клавдианову панегирику Стилихону - колхи, иберы (то ли испанские предки современных басков, то ли кавказские иверы-ивиры - предки восточных грузин), армяне, мидийцы, «индийцы« (так позднеримские авторы порой называли арабов, игравших, в силу своего географического положения, роль посредников в торговле Рима с Индией через Эритрейское - Красное - море), «саки» (скифы), «роданские (галльские – В. А. ) когорты», гунны и аланы - завладели готским обозом. Ибо, несомненно,  именно обоз был самой вожделенной целью западноримских воинов Стилихона. Ведь в обозе находилось все добро, награбленное воинством Алариха по пути из Эпира до Пада. Добро, о захвате которого воины Стилихона не могли бы и мечтать в обычных обстоятельствах. Поскольку это было имущество римских граждан из Далматии и Венетии (включая, если верить Клавдиану, даже сокровища разбитого готами Фритигерна и погибшего под Адрианополем августа римского Востока Валента II). Не вызывает особых сомнений и сообщение Клавдиана об освобождении захваченной готами «двуногой добычи» – известно, как готы ценили «челядь». Каждая битва давала рабам возможность обрести свободу. Даже если речь шла, в том или ином конкретном случае, лишь об облегчении рабам возможности бежать в сумятице сражения.

Жена и дети Алариха были бы весьма важны для Стилихона в качестве заложников. Однако, именно как ценные заложники, они не только играли бы большую роль в мирных переговорах, но и упоминались бы в других источниках. Как, например, дочь Феодосия Великого Галла Плацидия (Плакидия, Плакида), отданная в 409 г. своим братом (а заодно – сожителем) августом Запада Гонорием (т. е. , на деле, Стилихоном)  в заложницы (и наложницы, по мнению многих) Алариху и перешедшая затем, как некий приз, от одного готского царя  к  другому. От Алариха – к его преемнику Адольфу (Атаульфу), которому она родила сына Феодосия. Чтобы, овдовев через год, стать предметом торга за хлеб между вестготами и Гонорием. За всеми перипетиями трудной судьбы этой знатной заложницы императорской крови (которой мы еще коснемся в нашем изложении) очень внимательно следили ее современники. Фиксировавшие их во всех подробностях. А о судьбе не менее важных заложников – семьи Алариха – ни строчки…  Поэтому Витерсгейм/Дан задаются вопросом: «Как можно поверить в то, что столь важный факт (как пленение семьи Алариха Стилихоном – В. А. ) не был бы упомянут более подробно, в том числе и в иных источниках?». Да и Бирт высказывает сомнения в достоверности сведений о захвате семьи Алариха Стилихоном. Сомнения, которые он, правда, сам же развеивает (хотя и не вполне убедительно). Высказав предположение (ни на каких источниках не основанное), что Стилихон вернул Алариху семью в ходе мирных переговоров, «чтобы впредь между ними была любовь» (используя древнерусское выражение, использовавшиеся нашими предками в аналогичных ситуациях). Об исходе битвы при Полленции Витерсгейм/Дан, однако, пишут: «Даже если сражение закончилось фактически вничью, в стратегическом отношении оно было проиграно Аларихом. Поскольку он, находясь в самом сердце вражеской страны, в большом удалении от свой оперативной базы, и помыслить не мог о продолжении войны и броске на Рим, не выведя предварительно римское войско из игры путем нанесения ему решающего, в том числе морального, поражения».

И не пытайтесь, уважаемый читатель, спорить с этими давно умершими историками - бывшим офицером запаса прусской королевской армии Даном и боевым офицером саксонской королевской армии фон Витерсгеймом, имевшим в 1814 и 1815 гг. прекрасную возможность изучить действия армий, оперирующих на вражеской территории!

Как бы то ни было, не подлежит сомнению одно. Патриций Стилихон в очередной раз сделался хозяином положения. Молниеносное снятие им осады с Медиолана, т. е. с тогдашней резиденции западноримского императора, в ходе которого далеко уже не молодой полководец явно совершенно не щадил себя, следует расценивать как веское доказательство его активности, решительности и уверенности в себе. И верности вандальского героя своей всегдашней «суворовской» максиме «глазомер, быстрота, натиск». Способность лично возглавить небольшой (согласно всем источникам) конный отряд, мгновенно привести готов в смятение, отвести от императора угрозу, сбить с толку Алариха - все это в очередной раз являет нам Стилихона как опытного воина. Не сомневающегося в своем конечном успехе и не рассматривающего Алариха как «неизвестную величину» или смертельную угрозу. Стилихон был явно уверен в своей способности разбить вестготского царя. И под Полленцией он отбил-таки у Алариха охоту продолжать слоняться по Италии. Да и готские воины восточноримского военного магистра (милостью Евтропия) были подавлены и не особо рвались в бой  после утраты всей добычи и пленения их жен войсками Стилихона. И все же полной уверенности в разгроме Алариха у нас нет. Ибо нам ничего не известно о том, при каких обстоятельствах Стилихон заключил с Аларихом мир (если вообще его заключил). И об условиях, на которых этот мир был заключен. Между тем, уже в 403 г. , всего через год, Аларих опять «откапывает топор войны» и подступает к италийскому городу Вероне. Под стенами которого, впрочем, терпит новое, уже окончательное (на этот раз) поражение от Стилихона в битве на реке Атезии. Клавдиан пишет о нарушении вероломным Аларихом условий мира, заключенного с Западной Римской империей. Для Эдуарда фон Витерсгейма регент западной части Римской империи Стилихон – отъявленный злодей, снова напавший, в нарушение заключенного мира, на готов Алариха, и учинивший над ними кровавую расправу. Феликс Дан, обработавший огромный труд фон Витерсгейма (как Иордан – труд Кассиодора), ставит сделанный тем вывод под вопрос. При всей своей любви к готам Дан допускает, что Аларих, руководствуясь варварской «нордической хитростью» (используя известное выражение Лиона Фейхтвангера в романе «Успех»), далеко не всегда соблюдал договоры. Да и многие более поздние историки прямо указывают на вероломство и коварство готского царя.

Судя по имеющимся у нас скудным сведениям о битве под Вероной, она была не менее кровопролитной, чем битва под стенами Асти. Клавдиан сообщает, что река Атезий  покраснела от крови убитых, и несла бесчисленные трупы павших в море. Вероятно, многие готы из войска Алариха перешли на службу Римской империи. К их числу, скорее всего, принадлежали Сар (то ли вест-, то ли остгот, сыгравший важную роль в качестве римского полководца в последующие годы), и Ульфила – тезка «готского апостола» - ставший со временем магистром милитум.

На этот раз патриций  Стилихон не дал разгромленному им Алариху беспрепятственно вывести свои войска (как когда-то в Греции). Царю вестготов пришлось спешно отступить в горы, т. е. в тогдашнюю римскую провинцию Норик (а возможно – в восточную Ретию). Так разбитый в очередной раз вандалом Стилихоном вестгот Аларих ознакомился тогда с будущими австрийскими землями Каринтией и Штирией. Спасаясь в очередной раз бегством от войск Стилихона, он, вероятно, попал и в северный Норик (т. е. нынешние Нижнюю и Верхнюю Австрию).

Там  ему – несмотря на вполне понятное чувство унижения и неприятные воспоминания о столь тяжелом поражении – понравилось, конечно, больше, чем в Эпире и Иллирии. Всякий российский турист, посетивший живописную Австрию, конечно,  с нами согласится. Через много лет после разгрома под Вероной, когда Стилихон уже был мертв, Аларих же стал хозяином Италии, вестготский царь обратился к затаившемуся, как болотная змея, в Равенне императору западной половины Римской «мировой» империи с просьбой отдать Норик готам под поселение. Правда, к сожалению для Алариха, ему так и не удалось добиться этого. И потому в австрийской Каритнии сегодня проживает словенское меньшинство. Которое вряд ли смогло бы проникнуть в готскую Каринтию…

История распорядилась по-иному. После, разумеется, не слишком-то приятного периода пребывания готских «недобитков» в Альпах, в который Стилихон постоянно отрезал готам немногочисленные пути в области с более приятным и теплым климатом, видимо, опять состоялись мирные переговоры. В обмен на передачу своих крепостей в северной Адриатике (в первую очередь –  богатой Аквилеи)  Аларих с остатками своих войск получил возможность беспрепятственного вывода своих войск в Иллирию. Ему было также обещано финансовое вспомоществование. Субсидии, в которых тот крайне нуждался. Ибо без денег было невозможно обеспечить пропитание и хотя бы минимальное перевооружение, в чем всегда нуждается разбитое войско, даже если не думает – пока что! – о возобновлении военных действий. А об их возобновлении Аларих пока что не думал. Хотя и не отказывался от своих планов (и планов Евтропия) в обозримой перспективе снова поднять оружие на Ветхий Рим. С учетом статьи мирного договора о денежном вспомоществовании разбитым готам, о котором сообщают все источники, становится наконец понятным, почему Стилихон снова и снова щадил воинственного Алариха. Почему он дал Алариху уйти даже после кровавой бойни на Атесисе. Патриций Стилихон не мог не знать, что сформировавшаяся при дворе в Медиолане сильная «национально-римская» партия настраивала западного императора против германцев. Как против всех германцев вообще, так и – в первую очередь! – против многочисленных германцев, занимавших высокие военные и гражданские посты в римской государственной иерархии. И потому уничтожение вандалом Стилихоном самого могущественного на тот момент германца – гота Алариха – было бы для Стилихона равнозначно самоубийству. Ведь в любой момент могла бы возникнуть ситуация, в которой только Аларих мог бы спасти Стилихона. И на этот случай Стилихон «зарезервировал» Алариха. Впрочем, когда Стилихон действительно оказался в смертельной опасности, его расчеты и надежды на спасительную роль Алариха не оправдались. Но это была не вина, а беда Стилихона…

ГОТЫ ПОД СТЕНАМИ РИМА

Многим царям приходилось представлять битву с неясным исходом в качестве своей победы. Однако поражение, нанесенное Стилихоном вестготам под Вероной, было столь очевидным, отступление в Иллирию столь удручающим и явным свидетельством их неудачи, что можно сказать, что ни один диктатор, узурпатор, выскочка не смог бы удержаться после столь сокрушительного фиаско у власти. То, что дважды разбитый Стилихоном Аларих все-таки у власти удержался, свидетельствует о привязанности сохранивших ему верность готов к своему военному предводителю. Как и о том, что Аларих, стал для них, как в дни побед, так и в дни поражений, чем-то большим, чем военный предводитель или находчивый организатор походов «за зипунами». Именно его поражения и уроки, извлеченные из них Аларихом, свидетельствуют, что институт царской власти у вестготов стал свершившимся фактом. Учреждением, не менее прочным и надежным, чем у их остготских собратьев, имевших в лице могущественного Германариха царя в полном смысле этого слова и древний царский род, которому хранили нерушимую верность «даже и до смерти».

Кстати говоря, ставшее неким «общим местом» прочно устоявшееся представление об Аларихе, как о вестготском «безупречном молодом герое», с юных лет озаренном аурой грядущего царственного могущества и полководческой славы, нуждается, на наш взгляд в трезвой и критической переоценке. «Безупречному» готскому герою не раз приходилось прибегать ко всяческого обманным маневрам, хитростям и уловкам, вести переговоры, торговаться. Да и не был Аларих в пору своей славы так уж молод. Ни один источник не сообщает нам дату рождения Алариха. Из поэмы Клавдиана нам известно лишь, что Аларих родился на острове Певка в устье Истра-Данувия. В 376 г. его народ, перейдя римскую границу, двинулся на юг. В то время Аларих был еще отроком. В 379 г. он уже принимал участие в битвах. Значит, достиг уже, как минимум шестнадцатилетнего возраста. Или, скорее, восемнадцатилетнего, ибо о его участии в битвах уже достаточно широко известно (значит, он должен был к тому времени составить себе имя, прославиться как доблестный, «знатный», т. е. «известный»,  боец). Следовательно, он должен был родиться примерно в 360 г. п. Р. Х. И, соответственно, в кровавые годы битв при Полленции и Вероне Аларих был «не мальчиком, но мужем», разменявшим пятый десяток. Полным энергии и сил вестготским воином сорока двух-сорока трех лет от роду. Не «молодым героем», «быстрым мира посетителем», как возвеличенный Гомером в «Илиаде» мирмидонский царь Ахилл, а умудренным опытом и закаленным в многотрудных испытаниях не только лишь на бранном поле, но и за «столом» дипломатических переговоров, зрелым мужчиною в полном расцвете сил, каким нам предстает в другой гомеровской поэме хитроумный царь Итаки Одиссей.

На вопрос, почему Аларих все время стремился на Запад, хотя в Константинополе сидел на троне столь же слабый император (причем не поддерживаемый искусным регентом и полководцем, вроде Стилихона), невозможно дать исчерпывающего ответа, не учитывая двух обстоятельств. Во-первых, упомянутых выше интриг Евтропия, все время старавшегося перенаправить готов с Востока на Запад. Во-вторых, присутствия на всем пространстве юго-восточной Европы между Истром и Босфором новой, чрезвычайно динамичной силы – гуннов, вторгшихся туда в 375 г. Как ранее – готы, гунны поначалу были вполне довольны своей ролью римских «федератов». Подавлять, по приказу римских властей, восстания и мятежи в разных частях империи, изучать, под руководством опытных римских полководцев, римское военное искусство, да еще и получать за это жалованье и часть добычи – все это было гораздо выгоднее, чем воевать с римскими легионами. Аналогичным трезвым подходом руководствовался и Аларих. Не видевший смысла в том, чтобы воевать на территории Второго Рима с «дикими» гуннами или с «цивилизованными» гуннами на римской службе (с которых взять было нечего). Особенно с учетом тяжелых потерь, нанесенных гуннами остготам. Война всегда – рискованное дело, но прежде всего – предприятие с целью захвата добычи. Добычу же в охваченной перманентными смутами и волнениями римской Европе Аларих мог получить без особого риска лишь в италийских и галльских городах Западной империи.

Вот в чем был, по мнению ряда историков (например, Германа Шрайбера), его мотив (или один из мотивов в целом клубке мотивов, который нам вряд ли сегодня удастся распутать). Честолюбивое стремление захватить Первый Рим, раскинувшийся на Тибре, войти в историю покорителем Вечного Города, главы мира, давшей свое название всему миру, по трезвом размышлении, вряд ли было главным побуждением зрелого Алариха, хотя, возможно, в юности он мечтал именно об этом. Да и его мечта о создании великой германской державы, великого царства, столь часто приписываемая героям Великого переселения народов не только авторами исторических романов XIX-ХХ вв. , представляется весьма сомнительной. Ибо об Аларихе можно сказать лишь одно: царство его было очень даже «от мира сего». Он думал не об абстрактных, а об очень конкретных вещах, и,  прежде всего, о добыче и хлебе. Готы, долгое время ведшие оседлую жизнь, в ходе своих дальних странствий опять стали наполовину кочевниками. Наблюдая за жизнью в умиротворенной римлянами и так долго пользовавшейся благами «пакс романа» части света под названием Европа, готы усвоили горький урок: войной можно жить лучше, чем полеводством. А трудолюбивые народы постоянно становятся жертвой народов воинственных. В таких условиях и с учетом такого опыта воинственный и мужественный народ готских странников вряд ли мог (или хотел) основать прочное государство.

«Его (Алариха – В. А. ) политика была направлена не на основание германского царства; напротив, он стремился стать, в рамках существующих условий, стать военачальником (на римской службе – В. А. ) в Восточной, а впоследствии – в Западной империи и обеспечить своим войскам землю и пропитание» (Дювель).

Нисколько не пытаясь идеализировать этого сурового воина, в данной связи необходимо подчеркнуть, что Аларих действовал трезво, разумно и целесообразно. И менее эмоционально, чем Стилихон, а впоследствии - царь гуннов Аттила и царь вандалов Гейзерих. А под властью завоевателей, в чьих действиях отсутствует эмоциональный момент, завоеванные ими земли и их покоренное население страдают, несомненно, меньше.

На основе событий кратчайшего, по историческим меркам, семилетнего периода между битвой под Вероной, в которой Стилихон пролил реки готской крови, и захватом Аларихом Рима на Тибре, можно без труда сравнить  отношение обоих боровшихся между собой полководцев к вопросам гуманности и веры, проверить, кто из них был более человечным и религиозным. А так как в этот период в северной Италии неожиданно появился перешедший Альпы совсем дикий идолопоклонник – ежедневно приносящий своим богам жертвы германский князь Радагайс  – мы можем рассмотреть совокупно всю «троицу»: православного христианина Стилихона (с его тайными, носящими скорее эстетический, чем мировоззренческий, характер, симпатиями к умирающему язычеству), откровенного язычника Радагайса и арианина, христианина-еретика Алариха. Отличающихся друг от друга, в первую очередь, не исповедуемой ими религией, а деяниями, которые совершали сами или совершать которые дозволяли другим.

Покуда август Запада Гонорий трусливо продолжал отсиживаться в крепости Равенне (куда в 402 г. была из страха перед готами перенесена из многолюдного Медиолана столица Западной империи), патриций Стилихон решил в 405 г. , с помощью предусмотрительно пощаженных им готов Алариха, осуществить, наконец, свой давний план – отнять у Восточной империи префектуру Иллирик (на тот момент – фактически Грецию и все земли к северу от Греции до Дануба). Аларих со своим вестготским войском ожидал в Эпире подхода Стилихона, чтобы присоединиться к своему недавнему врагу. Но планы Стилихона и Алариха были нарушены вторжением в Италию орд Радагайса (Радагеса).

Радагайс (не упоминаемый в «Гетике» Иордана ни единым словом) был для греко-римлян «человеком из ниоткуда», «князем, пришедшим с холода». Последний латинский отец церкви святой епископ Исидор Севильский (или Гиспальский, годы жизни: 560-636) упоминает имя Радагайса под 399 г. , когда, по его утверждению, «готы разделили своё царство на две части между вождями Радагайсом и Аларихом». Святой Проспер Аквитанский (390-460) относит вторжение в Италию «готов под началом Радагайса и Алариха» к 400 г. Но датировка «варварского вторжения» Исидором и Проспером противоречат довольно подробным сведениям более ранних историков, и потому обычно первое появление имени Радагайса в истории относят к 405 г. В основе сообщений обоих святых историографов, несмотря на их неточность, объясняемую, кроме всего прочего, и временной дистанцией, лежат реальные факты. Как известно, в начале V в. племена готов были рассеяны на большой территории. И Аларих возглавлял только часть племен, осевших на правобережье Истра-Данувия в 380-х гг. За Истром же обитали другие готские племена, подчинённые гуннам и периодически стремившиеся вырваться из-под гуннской «опеки».

Факт прихода полчищ Радагайса из мест, не затронутых грекоримской цивилизацией, особо подчеркивается Павлом Орозием, сравнивающим гота-идолопоклонника Радагайса с уже хорошо известным во всей Римской империи готом-христианином Аларихом (то, что тот был арианином, православного Орозия, как видно, не смущало). Радагайс, по Орозию, «язычник, варвар и сущий скиф…, с ненасытной жестокостью в убийстве любил само убийство», в то время как АЛАРИХ БЫЛ ХРИСТИАНИНОМ, С КОТОРЫМ МОЖНО БЫЛО ИМЕТЬ ДЕЛА И ЗАКЛЮЧАТЬ СОГЛАШЕНИЯ (выделено нами – В. А. ), который воевал за добычу и деньги, но не ради разрушений и убийств. Радагайс же выделялся своим «варварством» даже среди прочих «варварских» вождей.

Как писал восточноримский историк Зосим, или Зосима (родом – грек), Радагайс собрал подчиненные ему народы – «кельтов и германские племена, обитающие за Истром и Реном», и двинулся с ними на юг. Вероятно, он первоначально продвигался на юго-восток, где мог захватить плодородные земли, но затем отклонился на юг, из-за гуннов. Поскольку от гуннов германцы всегда терпели несравненно больший ущерб, чем от римлян. Если Радагайс был (ост)готом (как полагали Павел Орозий  - современник Радагайса наиболее точно и подробно описавший его нашествие -, Проспер Аквитанский, Исидор Гиспальский, или же Севильский, и др. ), то уже сама этническая принадлежность вождя «варварских» орд объясняет, почему он направился именно в Италию. Будучи остготом, он спасал от гуннов ядро своих «вооруженных мигрантов» - часть остготского народа, усиленную примкнувшими к ней мигрирующими на юг кельтскими и германскими племенами (позднейшие историки считают их вандалами и алеманнами, основываясь в основном на географической близости этих племён к месту событий). Стремясь скорее вывести своих остготов «со товарищи» из гуннской «сферы влияния» в Италию. Хотя и там не избежал грозящей его воинству от гуннов гибели. По максимальной оценке (данной Зосимом), союз племен под руководством Радагайса (и двух других князей) насчитывал (включая женщин, стариков, детей и состоявшую из пленников-рабов обозную прислугу), четыреста тысяч человек, по минимальной (данной блаженным Августином) – «более ста тысяч». Неудержимой волной он приближался с севера к реке Арн (нынешней Арно).

В своей «Истории против язычников» Павел Орозий сообщает о торжественной клятве Радагайса, который, «как это в обычае у сего рода варварских племен, всю кровь римского народа обещал доставить в питье своим богам». Черный пиар? Черт его знает!

«Варварская» орда разделилась на три части (все вместе «вооруженные мигранты» Радагайса  не смогли бы прокормиться) и медленно наступали на Ветхий Рим (среди населения которого стали распространяться антихристианские настроения – во всех бедствиях «мировой» державы винили христиан, преследовавших римское «родноверие» и даже удаливших при Феодосии I из сената статую Виктории – римской богини победы).

После едва устраненной опасности, только что навлеченной на Италию Аларихом, над Первым Римом нависла новая угроза. Были спешно вновь отремонтированы городские стены. Стилихон, согласно Зосиму, стянул в район города Пизы тридцать воинских подразделений из Лигурии. Иногда под этим понимают тридцать легионов, что, однко, представляется автору настоящей книги маловероятным. Поскольку во всей западной половине Римской империи тогда насчитывалось всеговосемьдесят шесть легионов (как уже говорилось выше, сильно уменьшившихся в размере и насчитывавших каждый впятеро менее воинов, чем легион времен Гая Юлия Цезаря). Скорее всего, Стилихон смог собрать тридцать когорт (примерно пятнадцать тысяч воинов). Усилив их конными отрядами «федератов» под началом гунна Ульдина (Ульдиса) и гота (!) Сара (как видим, готы дрались против готов – как под римскими, так и под собственными знаменами). Об опасности сложившегося положения свидетельствует принятый весной 406 г. указ сената, дозволявший освобождение рабов с последующим призывом их в ряды римских войск.

Когда полчища Радагайса, продвигавшиеся, вследствие своего разноплеменного состава, очень медленно, приблизились к Флорентии (Флоренции), Стилихон напал на них. На этот раз во вражеском войске не было никого, кто был ему известен или нужен, и кого следовало бы щадить. К тому же Радагайс (к «грабь-армии» которого, согласно нескольким источникам, примкнули некие аланы, отличные от панцирных аланских конников, служивших Риму верой-правдой под орлами  Стилихона) на своем пути по северной Италии разрушил много городов, оставляя за собой широкую полосу выжженной земли. Так что Стилихон был вынужден проявить не только твердость но и классическую «староримскую» жестокость. Чтобы «буий варвар» (как писал Иван Грозный о крымском хане) Радагайс не счел римского военного магистра «слабаком», тот счел необходимым «шхерануть его со страшной силой».

В живописной долине под Фезулами (современным Фьезоле), всего в паре миль от осажденной Радагайсом Флоренции, произошло долгожданное сражение (а точнее – бойня). Стилихон отбросил «варваров» на несколько миль от Флоренции к скалистым высотам Фезул, где «варвары» заняли неприступную позицию. Стилихон окружил высоты линией полевых укреплений, чтобы взять врага измором. Томимые голодом и жаждой, «варвары» ринулись в бой. Но вылазка гарнизона Флорентии и наступление войск Стилихона лишили германцев Радагайся, оказавшихся «меж двух огней», всякой надежды на победу. А высокие склоны Фезульской долины исключили возможность спасения бегством (во всяком случае – женщин, детей и обозной прислуги). Да и переправиться обратно через Арн оказалось невозможно. Ловушка захлопнулась. Конечную фазу битвы источники описывают по-разному. Согласно одним источникам, Стилихон великодушно позволил своим гуннским союзникам под предводительством Ульдина истреблять окруженных до тех пор, пока «рука бойцов колоть устала». Грозные гуннские «кентавры», спастись от которых германцы Радагайса тщетно пытались, уйдя от них в Италию, настигли беглецов и там. Если гуннские «федераты» Стилихона и не истребили всех взятых в окружение германцев до последнего, то спастись от бойни удалось совсем немногим. Или – многим, если верить другим источникам. Указывающим, что, вследствие многочисленности «варваров», плененных Стилихоном под Фезулами, средняя стоимость раба на италийском рынке «говорящих инструментов» (как именовали рабов римские юристы) снизилась в двенадцать раз. По утверждению Павла Орозия «количество пленных готов было столь велико, что толпы людей продавали повсюду как самый дешевый скот, по одному золотому за каждого». Учитывая внушительную численность полчищ Радагайса (от ста до четырехсот тысяч человек обоего пола), даже после битвы «на уничтожение» при Фезулах в живых осталось, возможно, от шестидесяти до ста пятидесяти тысяч женщин, девушек и девочек. Больше, чем могли вместить и сбыть (хотя бы с минимальной прибылью) все рынки рабочей (т. е. рабской) силы западной половины Римской «мировой» империи. Так что, возможно, пришлось пустить в расход и часть пленниц. Когда спрос ниже предложения, избыток товара уничтожают, чтобы не сбить окончательно цену…

Сам Радагайс, сложивший оружие на условиях сохранения жизни ему и его сыновьям, был, тем не менее, убит римлянами вместе с сыновьями в 406 г. Это – к вопросу о верности договорам, коварстве и вероломстве. Интересно, был ли «варвару из варваров» Радагайсу известен коренной принцип римского права «пакта сунт серванда» («договоры должны соблюдаться»), и что он думал о соблюдении римлянами этого принципа. Восточноримский историк VI в. Марцеллин Комит (просьба не путать с жившим гораздо раньше Аммианом Марцеллином!) в своей хронике, охватывающей период от вступления на престол императора Феодосия I Великого (379 г. ) до первых лет царствования императора Юстиниана I Великого (534 г. ), называет виновником казни Радагайса, сдавшегося под клятву Стилихона, не самого военного магистра и регента Запада, а его союзника - готского вождя Сара. Но римлянам было не впервой проявлять «пуническое» вероломство, особенно – с «варварами» (часто наивными и доверчивыми, словно дети, несмотря на свою дикость и жестокость). Олимпиодор, к примеру, писал в своем рассказе о гибели гуннского вождя с очень «по-римски» и даже «по-христиански» звучащим именем Донат около 412 г. : «Донат, коварно обманутый клятвой, был преступно умерщвлен»,причем виновниками смерти вождя гуннов являлись римляне или их союзники.

Двенадцать тысяч пленных воинов «по-варварски доверчивого» Радагайса (самых отборных, «оптиматов» - только чистокровных готов) патриций Стилихон зачислил в свое войско (остальных «римский вандал» продал в рабство, большинство из них вскоре скончалось от истощения и болезней).

Так Рим продолжал сам приближать к себе своих будущих могильщиков. Правда, все они, принятые Римом под свое крыло, могли кой-как сражаться. Сражаться приходилось повсеместно и всегда. Но прийти к власти в Римской империи, пользоваться этой властью, создавать себе сильные позиции, все это было возможно лишь, внимательно изучив ее традиционных властителей, уже шестьсот лет правящих ею хозяев – римский господствующий класс - и их систему управления. И римскую систему руководства войсками на марше, в бою и на учениях.

Владыка гуннов Ульдин, сражавшийся за Ветхий Рим под руководством Стилихона, был, вероятно, «царем» не в большей и не в меньшей степени, чем побежденный им доверчивый не в меру Радагайс. Но он был, вероятно, дедом Аттилы. И в его внуке взошел посев, брошенный дедом в землю в ходе «битвы на уничтожение» под Фезулами.

Гуннские «федераты», словно предугадывая это, сплотились вокруг вандала Стилихона, денно и нощно защищая военного магистра Запада своими луками, мечами и телами. Германцы были их заклятыми врагами (несмотря на периодически заключавшиеся гуннско-германские военные союзы за Рим или против Рима).

Германские «федераты» Стилихона были готовы изрубить гуннов на куски. Что и сделали, под руководством остгота Сара, несколько позднее, когда Стилихона постигла опала. А римские придворные юного августа Гонория охотнее всего прогнали бы ко всем чертям и гуннов, и германцев (если бы только могли себе позволить лишиться своей последней надежды и опоры). Но, поскольку это было невозможно (в особенности потому, что гуннов и германцев на «ромейской» службе было слишком много), ненависть «национально-римской партии» обратилась (как это часто бывает после головокружительных успехов)  на человека, в очередной раз спасшего Первый Рим – на Стилихона.

Римский император Запада Гонорий (по некоторым источникам, беззаконно со всех точек зрения – как традиционной римской, так и христианской – сожительствовавший с растленной им родной сестрой Галлой Плацидией) по очереди женился на дочерях своего опекуна (или, как говаривали древние русичи - опекальника - Стилихона (в честь его брака с одной из них – Марией – сладкопевец Клавдиан сочинил дошедшую до нас торжественную свадебную песнь – «Эпиталаму»). Если верить некоторым источникам (включая «Гетику» Иордана), обе дочки Стилихона оставались девственницами и после вступления в брак с августом Запада. Коль скоро это так, мужская сила Гонория вряд ли превосходила таковую его брата и соперника Аркадия. Но как же он тогда ухитрился сожительствовать с родной сестрой? Или это она его так истощила, что на долю законных супруг ничего не осталось? Опять темна вода во облацех…

Как бы то ни было, Гонорий дожил до двадцатичетырехлетнего возраста. Со всех сторон его окружали придворные льстецы и наушники, неустанно чернившие в его глазах Стилихона, неутомимо воевавшего за Гонория по всей (западно)римской Европе. Придворный лизоблюд по имени Олимпий, грекоязычный сириец, по какой-то причине особенно ненавидел Стилихона. Возможно, связывая с падением ненавистного ему военного магистра надежды на свое собственное возвышение. Внешне Олимпий старался казаться благочестивым, смиренным и скромным. В действительности же он был мастером по части тайных интриг. Плести которые ему в немалой степени невольно помогал сам Флавий Стилихон. Который, вследствие свойственного не только ему, но и другим военным, некоторого недостатка воображения, кажется, просто не мог поверить в возможность своей гибели и вообще угрозы его личности.

При описании события, потрясшего в августе 408 г. новую (с 402 г. ) резиденцию августа Запада – венетский  град Равенну – нельзя не вспомнить приписываемую Титом Ливием карфагенскому полководцу Ганнибалу поговорку о богах, лишающих разума тех, кого хотят погубить. Узнав о грозящем ему взятии под стражу (интриган Олимпий все-таки добился своего!) магистр милитум Флавий Стилихон, с чисто германской верностью римскому императору  и с невероятной наивностью честного воина, и не подумал собрать вокруг себя своих гуннских телохранителей. Хотя гунны заверяли Стилихона в своей готовности дать изрубить себя в куски ради него (клеврет Олимпия гот Сар доставил им это «удовольствие»). И были достаточно сильны и многочисленны, чтобы сопроводить магистра к его германским «федератам». Которые, возглавь их Стилихон, вне всякого сомнения, решились бы восстать. И, несомненно, вымели бы из Равенны, как метлой, засевшую там теплую компанию неясной половой ориентации. Вместо этого Стилихон (чьи симпатии к Христовой Вере, видимо, все-таки превалировали над его симпатиями к язычеству) решил прибегнуть к помощи церкви. Он укрылся в христианском храме, надеясь воспользоваться там правом убежища.   Обманутый внешним благочестием своего главного недруга – Олимпия. Когда его призвали – якобы! – на беспристрастный допрос, доверчивый, словно ребенок, невзирая на свои седины, Стилихон покинул спасительный храм. Но, стоило ему выйти из храмового сумрака на яркий солнечный свет, как его тут же вероломно убили на месте. Роль палача выполнил некий Гераклиан, назначенный, в награду за убийство Стилихона по веленью императора (на деле же – Олимпия), наместником всей римской Африки.

Придворные льстецы тут же принялись прославлять свершившееся злодеяние, приписывая вероломно умерщвленному Флавию Стилихону изменнические замыслы. Так, панегирист Рутилий Намациан писал о «горестном деянье свирепого Стилихона, ставшего предателем таинства империи» (лат. facinus diri Stilichonis acerbum, proditor arcani quod fuit imperii).

Когда через два года после назначения убийцы Стилихона наместником римской Африки, беженцы из взятого наконец Аларихом Ветхого Рима, ища пристанища за морем, переправлялись в Африку, где еще имели владения, комит Гераклиан, «движимый христианским милосердием», давал приют оставшимся без крова благородным дочерям римских сенаторов… Чтобы затем продать их в рабство сирийским купцам (тоже, между прочим, «римлянам», только восточным – «дьявольская разница!», как сказал бы А. С. Пушкин  - «наше все»)…

От рук этого прожженного негодяя и погиб Стилихон - человек, которому нельзя было поставить в вину ничего, кроме его загадочной слабости к Алариху (видимо, обладавшему некой впечатлявшей современников харизмой).

Аларих же был все еще жив (вопреки «сильно преувеличенным» слухам о его смерти). Подобно Юлию Цезарю, разгневанному подлым убийством своего главного соперника Гнея Помпея, он тоже, видимо, испытывал к убийцам Стилихона глубочайшее презрение. Но, с другой стороны, вестготский царь осознавал, что после вероломного убийства своего главного соперника «де-факто» (как сказал бы истый римлянин) стал хозяином Италии, лишившейся всякой защиты. И потому в том же 408 г. готы Алариха вновь вступили на «священную» италийскую землю. Как будто вознамерились свершить святую месть за Стилихона и продемонстрировать растленной, пресмыкающейся перед воплощением ничтожества – кровосмесителем Гонорием - равеннской клике все величие защитника, которого она сама себя лишила. Немецкий историк Фердинанд Грегоровиус, считавший себя, как помнит уважаемый читатель, потомком готов, указывал, что вторжение арианского вестготского царя приветствовали уцелевшие друзья Стилихона и ариане (видимо, их в Италии оставалось все еще немало). Меж тем, в Италии творились безобразия, всегда творящиеся после гибели всякого доблестного мужа. Если верить высокообразованному константинопольскому патриарху Фотию, ссылающемуся на языческого историка греко-египетского происхождения Олимпиодора, схваченные клевретами Олимпия друзья и сослуживцы Стилихона были подвергнуты мучительным пыткам, с целью  выбить из них признательные показания, уличающие покойного в «изменнических замыслах» (включая дружбу с Аларихом и намерение возвести своего сына Евхерия – то ли на престол Нового Рима вместо Аркадия, то ли на престол Ветхого Рима вместо Гонория) и оправдывающие, задним числом, его преступное, бессудное убийство. Сам Евхерий тоже был казнен (по обвинению в намерении «восстановить язычество»!). И – главное – было конфисковано все движимое и недвижимое имущество всех жертв необоснованных репрессий. Ибо благочестивые интриганы из Равенны алкали чужих денег и чужого добра не меньше, чем интриганы из Константинополя - «ненасытный» патриций Руфин и евнух Евтропий.

Когда Аларих во главе своих вестготов снова появился в северной Италии (видимо, в верховьях Сава, современной Савы), вся теплая компания, наверно, горько пожалела, что не может тут же выкопать и оживить необоснованно репрессированного ею Стилихона. Но ни святой водой, ни освященным елеем мертвого военного магистра ей было – увы! – не оживить. Военачальники, спешно поставленные Олимпием во главе легионов, могли вызвать у Алариха разве что пренебрежительную усмешку. Вторгшийся в беззащитную Италию восточноримский магистр милитум даже не стал дожидаться вспомогательных войск, которые вел на помощь Алариху из северной Паннонии его шурин Адольф-Атаульф, отпрыск того же рода Балтов-Балтиев, что и Аларих. Чтобы справиться с креатурами Олимпия, вестготскому царю было достаточно его собственного войска. И в самом деле, на всем пути Алариха от Аквилеи - «Орлиного города» - вверх по течению Пада, а потом – на юг, он не встречал сопротивления. Все боевые действия, которые ему приходилось вести, сводились к взятию той или другой придорожной римской крепостцы. Только Равенну, надежно спрятанную в сердце малярийных болот, Аларих предпочел не трогать. Главным образом из-за угрозы лихорадки, которой опасался сам и от которой не смог бы уберечь свои войска при осаде Равенны, чем из-за невозможности взять болотную твердыню «ветхих римлян» правильной осадой или приступом. Гонорий же со своими «болотными цветами» был от болотной лихорадки будто застрахован.

Между прочим, рядом с Равенной протекает река под небезызвестным названием – Рубикон. Именно Рубикон пересек со своими легионами Гай Юлий Цезарь со словами «якта эст алеа», т. е. «жребий брошен», двинувшись на занятый Гнеем Помпеем Великим «Вечный Город» Рим, чтобы навязать себя сенату в пожизненные диктаторы, превратив Римскую республику в империю. Ах, если бы великий Цезарь встал из могилы и увидел, как низко пали его венценосные потомки! Но это было невозможно. Да и что бы даже Цезарь смог поделать в этой обстановке?

«Равенна лежит на гладкой равнине, на самом краю Ионийского залива; отделенная от моря расстоянием в две стадии, она, казалось, не могла считаться приморским городом, но в то же время она была недоступна ни для кораблей, ни для пешего войска. Дело в том, что корабли не могут приставать в этом месте к берегу, так как этому мешает само море, образуя мель не меньше чем в тридцать стадий, и хотя плывущим берег тут кажется очень близким, но эта мель ввиду своей величины заставляет их держаться возможно дальше [от берега. И для пешего войска не представляется никакой возможности подойти к городу: река Пад, которую называют также Эриданом, выходя из пределов кельтов (другое чтение: «с Кельтских гор» - В. А. ) и протекая здесь, равно как и другие судоходные реки вместе с несколькими озерами, окружают этот город водою. Каждый день здесь происходит нечто удивительное: с утра море, образовавши род реки такой длины, сколько может пройти в день человек налегке, вдается заливом в землю и дозволяет в этих местах плыть кораблям посередине материка; поздно вечером оно вновь уничтожает этот залив и во время отлива вместе с собой увлекает всю воду. Так вот те, которые имеют намерение ввезти туда провиант или оттуда вывезти что-либо для продажи или приезжают с какой-либо иной целью, погрузив все это на суда и спустив эти корабли в то место, где обыкновенно образуется пролив, ожидают прилива. И когда он наступает, корабли, быстро поднятые морским приливом, держатся на воде, а находящиеся при них матросы, энергично приступив к делу, оправляются в путь. И это бывает не только здесь, но и по всему этому берегу вплоть до города Аквилеи. Обычно это происходит не всегда одинаково, но при новолунии и ущербе, когда свет луны бывает небольшим, прилив моря бывает несильным, после же первой четверти до полнолуния и далее, вплоть до второй четверти, на ущербе прилив бывает гораздо сильнее» (Прокопий Кесарийский).

В конце 408 г. войско Алариха впервые подступило к стенам «Вечного Града» на Тибре. Ветхого Рима, уже несколько лет лихорадочно восстанавливавшего свои и в самом деле обветшавшие стены. И потому бывшего, в описываемое время, в состоянии кое-как отгородиться ими от готов. Но Аларих не пошел на приступ. Он окружил миллионный (как традиционно принято считать) мегаполис  кольцом осады и стал морить Рим голодом.

Мы не зря сделали оговорку как «принято считать», ибо не все историки считают Ветхий Рим времен Алариха(сильно пострадавший от чумы, занесенной в римские пределы воинами, возвращавшимися из парфянских походов императоров из дома Антонинов) городом-миллионером. «Было бы важно также знать, как велико было население Рима (на Тибре - В. А. ), когда Аларих вторгся в него; но никаких сведений о том у нас нет (. . . ) в 14 округах Рима значилось 46 602 инсулы, т. е. «острова» (многоквартирных и многоэтажных доходных домов - В. А. ), или жилища вообще, и 1797 дворцов. Но со времени Константина (I Великого, перенесшего в 330 г. столицу «мировой» империи в созданный им на месте города Византия Новый Рим на Боспоре Фракийском - В. А. ), вследствие выселения (во Второй Рим - Константинополь - В. А. ) и все возраставшего обеднения Города (Ветхого Рима - В. А. ) и провинций (спасибо имперской налоговой службе! - В. А. ), население Рима (на Тибре - В. А. ) должно было значительно уменьшиться и едва ли превосходило в 408 г. - В. А. ) число в 300 000 жителей; вернее, что и это число было слишком велико для Рима того времени (Фердинанд Грегоровиус. «История города Рима в Средние века»).

Как бы то ни было, столичный плебс, разбалованный щедрыми даровыми подачками, голодать давно разучился (предоставив это сомнительное удовольствие обираемому до нитки имперскими налоговиками населению провинций – в первую очередь, сельскому). Он и не думал сражаться с врагом на голодный желудок.

Но кто осмелился бы вести речь о голодном желудке в тот исторический момент, при описании событий 408 и 410 г. г. , когда – впервые после Ганнибала – у ворот «Вечного Города» появился неодолимый враг! Рим стал миром – миром, разделившимся в себе, охваченным смутами и волнениями. Эксцессы императоров, народные восстания, гражданская война, всяческие бедствия – ко всему этому огромное сообщество давно уже привыкло. Но как внешнему врагу удалось проложить себе оружием дорогу через сотни миль исконных римских земель к самому центру римской власти? Не должны ли были у этих дерзких пришельцев отняться ноги, когда они осмелились ступить на священную землю древнего Рима?

Аларих, торжественно именуемый во всех латинских источниках (несмотря на совершенную им - «римским» магистром милитум – явную измену «римскому делу») на римский лад «Аларик(ус)», однако, не испытывал никакого священного трепета к священной земле, по которой ступал. Не думая, скажем, снимать свою обувь (как ветхозаветный Иисус Навин под стенами Иерихона). Возможно, потому, что был знаком лишь с Готской библией Вульфилы (в которую ветхозаветная книга Иисуса Навина, как нам известно, не вошла). Аларих хорошо знал, чем был Рим. И еще лучше знал, чем Рим больше не был – главой и повелителем мира. Уже давно Гонорий дрожал (от страха, не от лихорадки) в болотах Равенны. Уже давно западный император отказался защищать свою столицу. Уже давно сама столица отказалась защищать себя. Тщетно пытаясь скрыть от себя свое уже совершившееся внутренне предательство самой себя трусливым убийством вдовы Стилихона Серены (приемной дочери Великого Феодосия!), задушенной, по указу римского сената, «дабы она не предала град на Тибре Алариху»(!). Ее убийством римские сенаторы (формально продолжавшие считаться высшей властью – ведь сам император считался лишь первым из них!) надеялись «нагнать страху» на не боявшихся ни Фрауйи, ни черта, воинов неустрашимого вестготского царя! И вообще, поведение римлян характеризует их самым что ни на есть нелестным образом. После убийства Стилихона римские воины набросились на семьи и имущество германских наемников Ветхого Рима. Не на самих германских «федератов», дравшихся за этот самый Ветхий Рим далеко от Италии. А на беззащитных жен и детей этих германских «федератов». Перебив не меньше тридцати тысяч супруг и чад этих верных защитников Первого Рима…

Все это было прекрасно известно Алариху. Поэтому вестготский царт и римский магистр милитум позволил жителям «Вечного Города» пару недель дрожать, питаться кошками, охотиться на крыс и молить готов о пощаде. Тем самым гордым римлянам, что еще недавно, казнив сына Стилихона, выставили его отрубленную голову на всеобщее осмеяние и поругание. Хотя ему, верному соратнику своего столь же подло убитого отца, римляне были, как и Стилихону, обязаны спасением Рима от орд Радагайса…

Поэт Клавдиан, вынужденный скрываться некоторое время после убийства Стилихона, опасаясь за собственную жизнь (уж слишком усердно он воспевал впавшего в немилость полководца:  «Ибо приязненну мирит со мной внимательность ныне / Или величье войны иль к Стилихону любовь» и проч. ), пытался, тем не менее, как мог, пробудить в римлянах прежнюю доблесть, воспевая Рому (латинское название Рима, женского рода) в звучных стихах:

Рома (лат. Рим - В. А. ), спокоившись, днесь безмятежны твердыни подъемлет.

Встани, молю, досточтимая мать, и, к богам благосклонным

С верой прямой, отрешись ты низменных старости страхов.

Небу совечный град! лишь тогда железная примет

Власть над тобой Лахесис, когда толь пременит природа

Ось, заветы свои обновя, что, вспять обращенный,

К селам придет Танаис египетским, Нил к Меотиде…

Лахесис была одной из трех Парок (или, по-гречески – Мойр), античных богинь судьбы (аналогичных нордическим Норнам). Пророческим строфам Клавдиана придает странно злободневный характер то, что он связывает эту судьбу с Танаисом-Доном и с Меотидой, т. е. с Меотийским болотом (Азовским морем). Именно из-за Меотийского болота явились гунны. Именно оттуда исходило давление, под которым дошли до Италии готы Алариха.

На деле же реальность, с которой Рим на Тибре был вынужден смириться той голодной зимой, была гораздо менее величественной и торжественной, чем можно было судить по фантазиям впавшего в опалу вслед за своим казненным покровителем поэта. О чем свидетельствовал в своей «Новой истории» уже цитировавшийся нами Зосим(а).

Современник тех трагических для Рима и римлян, «запертых, как свычно скотине, боязньми» (Клавдиан) событий, вполне достойный доверия (хоть и язычник, верящий притом в официальную версию о «предательстве императора Запада мятежником Стилихоном»):

«Смерть Серены, однако, не заставила Алариха прекратить осаду (похоже, убийцы вдовы Стилихона сами поверили своим возведенным на нее необоснованным обвинениям в «измене»! – В. А. ). Он окружил город со всеми воротами и, завладев рекой Тибр, перекрыл проникновение продовольственных запасов из Порта  (новой столичной гавани, расположенной близ древней Остии в устье Тибра – В. А. ). Несмотря на то, что римляне осознавали (это еще большой вопрос, осознавали ли? – В. А. ) всю тяжесть положения, они все же решили держать оборону, ожидая, что в любой день может прийти помощь городу из Равенны» («Новая история»).

Коль скоро это так, римляне все еще не поняли, что в Равенне нет второго Стилихона (чьи бюсты и статуи были при всенародном ликовании низвергнуты не только там, но и в самом Первом Риме).

«Однако, когда никто так и не пришел, их надежды погибли. Римляне решили сократить свой продовольственный паек и съедать лишь половину от ранее положенной нормы. Еще позднее, когда нужда усугубилась, от прежней нормы осталась лишь треть. Когда не осталось уже никаких надежд на снятие осады, а запасы продовольствия иссякли, голодающих горожан внезапно охватила чума. Трупы лежали везде и, так как трупы не могли быть похоронены за городом из-за перекрытия врагом всех выходов, город стал их могилой» (Зосим).

К упоминанию античными источниками названий тех или иных эпидемических заболеваний следует относиться осторожно. Поскольку боевых действий за Рим еще не велось, а зимой в Риме достаточно холодно, непогребенные мертвецы и трупы животных вряд ли могли вызвать в осажденном «центре обитаемого мира» эпидемию чумы. Скорее град на Тибре поразила эпидемия холеры или, может быть, дизентерии. Вызванная поеданием осажденными «потомками Энея и Ромула» того, что людям употреблять в пищу ни в коем случае не рекомендуется.

«Когда их (римлян – В. А. ) положение стало безвыходным, над людьми нависла угроза людоедства. Из-за всеобщей ненависти и отвращения к людям, облеченным властью, римляне решили отправить к врагу посольство, которое довело бы до его сведения, что осажденные готовы на мир, но только на приемлемых условиях. Но они также готовы сражаться, потому что римский народ, взявшийся за оружие, вследствие его постоянного употребления и в дальнейшем не страшится боевых столкновений».

Столь угрожающий тон римских послов, достаточно тщетно пытавшихся напомнить о былом военном могуществе Рима, видимо, основывался на надежде, что Аларих (чей страх перед всякого рода «моровыми поветриями» и вообще болезнями был хорошо известен – он будто предчувствовал свою судьбу) лично не принимает участия в осаде «Вечного Города». А подчиненного ему второстепенного полководца (между прочим, по слухам – одного из друзей Стилихона), возможно, удастся запугать подобными угрозами. И заставить «суеверного варвара» поторопиться заключить мир, а затем – уйти из-под стен миллионного (хотя многие историки считают население тогдашнего Рима на Тибре значительно меньшим - В. А. ) города, переполненного больными и умершими от эпидемии. Тем более что, по Зосиму, «зловонного запаха от трупов было бы достаточно, чтобы умертвить живых (в т. ч. и готов, до которых он, конечно, доносился – В. А. )» (Зосим).

Однако, вопреки надеждам осажденных, Аларих присутствовал в военном стане готов, осаждавших Рим, собственной персоной. И даже сам руководил осадой города на Тибре. О чем наперебой сообщают все античные историки:

«Когда  Аларих услышал, что римский народ занимается военными упражнениями и готов сражаться, он сказал, что густую траву легче косить, чем редкую, и рассмеялся в адрес послов. Но когда они перешли к обсуждению мирных условий, он стал использовать выражения, чрезмерные даже для надменного варвара (вот она, оскорбленная римская гордость! – В. А. ). Он заявил, что может снять осаду не иначе и не раньше, пока не заберет себе все имеющееся в городе золото и серебро, а кроме того и всю домашнюю утварь и рабов-варваров» (Зосим).

Совершенно ясно, что Аларих не стал бы так себя вести, если бы допускал возможность подхода на помощь Ветхому Риму свежих имперских войск. То, что Равенна могла противопоставить ему после убийства Стилихона, вызывало у него только насмешку. Нам же остается лишь недоумевать по поводу причин столь самоубийственной наглости кровожадных равеннских святош в столь безвыходной ситуации. Судя по категорическому требованию Алариха выдать ему только рабов-«варваров» (а не, скажем, рабов-эллинов, пребывавших в римском услужении), можно предположить, что он ощущал себя не только царем готов, но и мстителем за всех германцев. Столетиями истребляемых и угнетаемых «сынами Ромула», по присвоенному теми себе «праву сильного» и по слову своего «национального поэта» Публия Вергилия Марона:

Римлянин! Ты научись народами править державно —

В этом искусство твоё! — налагать условия мира,

Милость покорным являть и смирять войною надменных.

Аларих был намерен «положить конец всем этим римским безобразиям». Чтобы германские «варвары» больше не служили римлянам в войсках, латифундиях, рудниках, городах, на галерах и Фрауйя знает где еще. Они должны были обрести в Римской державе равноправие с римлянами. И совместно с римлянами править «мировой» империей. Когда же безмерно униженные римские послы – испанец Василий и трибун императорских нотариев Иоанн (знавший Алариха еще по службе в римском войске и даже, по Зосиму, друг вестготского царя)  осмелились спросить Алариха, что же он намерен оставить римским гражданам, лишенным им всего имущества, восточноримский магистр милитум лаконично  отвечал: «Их жизни».

На этих условиях (подкрепленных выдачей ему в качестве заложников, мужских отпрысков знатнейших римских семейств) Аларих был готов заключить не только мир, но и военный союз с императором Гонорием и выступить с западными римлянами в поход против всех их врагов (если и против восточных римлян, то как же Евтропий в нем ошибся!).

Добившись от Алариха хотя бы перемирия, Василий с Иоанном возвратились в «Вечный Город». Несколько дней прошли в попытках римлян и вестготов обмануть друг друга. Римляне воевать на самом деле не могли и не хотели. Аларих же, хотя и мог ворваться в Ветхий Рим, остерегался сделать это, пока там  свирепствовала «чума». Но наконец восточноримский магистр милитум добился своего. Получив от западных римлян, хотя и не все их имущество, но все-таки большую контрибуцию:  пять тысяч фунтов золота, тридцать тысяч фунтов серебра, четыре тысячи шелковых туник, три тысячи выделанных и окрашенных в пурпур овечьих шкур (вариант: покрывал) и три тысячи фунтов перца (очень дорогой в те, как и в последующие, времена, заморской приправы к пресной пище жителей античной Экумены с лимитрофами; не зря богача именовали образно «мешком перца»). Этот весьма примечательный список демонстрирует нам, что Аларих взял с Рима контрибуцию, думая, прежде всего, об удовлетворении потребностей «белой кости» - поддерживавшей его готской верхушки, успевшей уже давно привыкнуть к роскоши. А не о нуждах простых готских (и не только готских) воинов, уж конечно, думавших, в первую очередь, не о пурпуре и перце (хотя шелковые одежды, служившие лучшей защитой от паразитов, могли, конечно, заинтересовать и готскую «черную кость»). Как бы то ни было, разбойникам-грабителям жилось в те времена не хуже, чем сейчас. А уж их предводители могли прямо-таки купаться в роскоши. Выжатая Аларихом из Первого Рима разом контрибуция была сопоставима, в пересчете на звонкую монету, с суммой ежегодной дани, выплачиваемой впоследствии Вторым Римом гуннам грозного Аттилы. Пока что пребывавшего, согласно некоторым источникам, за стенами Ветхого Рима в качестве заложника и очевидца осады «Вечного Города» Аларихом.

Поскольку же, как пишет Зосим: «в то время в городской казне совершенно не было денег (Рим был доведен своими правителями до банкротства! – В. А. ) сенаторы должны были внести выкупные суммы (контрибуцию – В. А. ) в зависимости от размеров своего имущества». Тем не менее, оказалось невозможно «целиком собрать всю сумму или потому, что ВЛАДЕЛЬЦЫ СКРЫЛИ КАКУЮ-ТО ЧАСТЬ (выделено здесь и далее нами – В. А. ), или же потому, что ГОРОД БЫЛ ДОВЕДЕН ДО БЕДНОСТИ ВСЛЕДСТВИЕ НЕПРЕРЫВНЫХ КОРЫСТОЛЮБИВЫХ ИМПЕРАТОРСКИХ ПОБОРОВ. Так злой дух, которым было охвачено человечество, ныне преследовал римлян и подталкивал их к крайней озлобленности. Горожане (среди которых, по Зосиму – и не только! – были все еще сильны симпатии к языческому «родноверию» - В. А. ) решили возместить недостающее за счет убранства на статуях богов (остававшихся нетронутыми, хотя со времен Константина I Великого, а уж тем более – Феодосия I Великого, Римская империя официально считалась христианской – В. А. ). Они просто расплатились древними предметами, освященными религиозными обрядами и украшенными, под опекой которых находилось все процветание города (и это пишет восточноримский историк VI в. ! – В. А. ). После забвения древних обрядов оно стало безжизненными и беспомощными (выходит, во всех бедах Рима виноваты христиане! – В. А. ). И когда все, что способствовало разрушению города, случилось сразу, римляне не только лишили изображения богов их убранства, но и расплавили некоторые золотые и серебряные статуи богов, не исключая статуи, олицетворявшей Мужество, которое римляне называли «Виртус» (Зосим писал по-гречески - В. А. ). Когда эта статуя была уничтожена, конечно, исчезли и все те мужество и сила, которые еще оставались у римлян. Тогда сбылось то, что предсказывали сведущие в религиозных делах и дедовских обычаях люди» («Новая история»).

Данные свидетельства, приводимые Зосимом, и тенденция, характерная для его «Новой истории», делают этого хрониста рупором греко-римской языческой партии, возлагавшей упадок и гибель Ветхого Рима всецело на христианство. По их мнению, именно эта новая вера изгнала и заменила собой староримские добродетели – «мос майорум», «нравы предков», которым Рим был на протяжении столетий обязан всем своим могуществом и блеском. Да и злокозненный царь готов, вынудивший римлян осквернить и уничтожить статуи «родных богов», был христианином (православным или арианином – неважно). И довершил искоренение язычества, не довершенное Константином и Феодосием Великими…

Получив контрибуцию и знатных заложников, рикс Аларих снял осаду с Первого Рима и отступил (по Зосиму) в Тускию (лат. Тускул), т. е. в нынешнюю североитальянскую область Тоскану (некогда – центр цивилизации этрусков, соперничавших в свое время с финикийцами и греками в торговле прибалтийским янтарем, теперь же тщетно присылавших в Ветхий Рим своих жрецов в попытке восстановить там языческий культ). Оттуда он вступил в переговоры с императором Гонорием. Фактически Рим на Тибре уже был во власти Алариха. Он мог в любой момент подпалить «Вечный Город» со всех концов, а его многочисленное, но неорганизованное, как овечье стадо без пастыря, население перебить или угнать в полон. Гонорий же сидел в надежно защищенной стенами и болотами Равенне, неспособный сделать вылазку, чтоб нанести удар Алариху, и неуязвимый для вестготского царя и магистра милитум Востока. Вопреки ожиданиям Алариха, у императора римского Запада, кормившего на досуге своих кур и петухов, оказались более крепкие нервы. Сплотившаяся вокруг Гонория «антигерманская партия», так успешно свалившая Стилихона, не желала видеть во главе римских войск, вместо уничтоженного ею грозного вандала, гота Алариха. Поэтому Гонорий отклонил требование Алариха пожаловать ему высший римский военный чин, а также власть над Нориком и Венетией, в качестве римского префекта. Его «староримляне» не желали больше вступать с «германскими варварами» в договорные отношения.

Попробуем представить себе реакцию других царей на столь безапелляционный ответ.   Александр Македонский приказал бы построить плоты, мосты, дамбы, насыпи и, пусть даже ценой огромных жертв, взял бы Равенну приступом (как когда-то – Тир, вообще располагавшийся на острове в Средиземном море). Аттила от досады вырезал бы все бесчисленное население Ветхого Рима. А вот христианин (хоть и арианин) Аларих ничего подобного не сделал. В течение последующих двух военных лет он играл с Ветхим Римом словно кошка с мышью. При этом бедная римская мышь беспомощно сидела в мышеловке, без всякой надежды вырваться из нее, а готская кошка – Аларих – рыскала по Италии в поисках добычи. Пока «столица Экумены» не созрела до своего падения. И летом 410 г. Ветхий Рим, после долгих месяцев страха, переговоров, новых контрибуций и надежд на чудо, все же пал.

Наблюдая за тем, как это произошло, можно убедиться в том, что реикс Аларих был мастером дипломатической игры, хотя и пребывавшим в плену своих предрассудков. Сделав поистине гениальный ход, царь готов добился того, что вечно беспокойный римский плебс провозгласил императором Запада префекта (градоначальника) мегаполиса на Тибре Приска Аттала – послушную марионетку Алариха. Открывшего своему готскому хозяину и покровителю ворота Первого Рима. И принявшего, в угоду готам (!) Алариха, христианство (видимо, в арианском варианте, раз «в угоду готам»). Так Аларих стал фактическим хозяином «Вечного Города». Но это обстоятельство, очевидно, интересовало готского царя меньше, чем другой достигнутый им успех. Новоиспеченный «император Запада» Аттал (де-факто узурпатор, коль скоро Гонорий не был убит или низложен)  назначил Алариха военным магистром всех войск Римской империи. Даровав ему звание и должность покойного полувандала Стилихона. Единственного из противников Алариха, которого тот так и не смог победить.

По отношению к Флавию Стилихону доблестный вестгот  Аларих явно страдал комплексом неполноценности. Чем и объясняется, хотя и чисто внешнее, но в любом случае совершенно излишнее подчинение готского царя своей же собственной «кукле на римском престоле» - жалкому Атталу. Который к тому же оставался тайным приверженцем язычества и «всеми фибрами души» (как выражались римские поэты) ненавидел своего «создателя» Алариха и как «варвара», и как заставившего его изменить «праотеческим богам» христианина (не входя, как все язычники – кроме, может быть, Юлиана Отступника -, в тонкости различий между арианами и православными).

Аларих всегда хотел стать верховным РИМСКИМ ВОЕНАЧАЛЬНИКОМ. А НЕ РИМСКИМ ИМПЕРАТОРОМ. Поскольку оба известных ему римских императора, как западный, так и восточный, были «слабаками» (не говоря уже о третьем – его собственной марионетке Аттале).   А Стилихон, на которого Аларих привык всю жизнь смотреть, так сказать, снизу вверх, был верховным  римским военачальником. Военным магистром. Именно чин римского военного магистра казался Алариху единственным достойным «призом» и пределом всех мечтаний и желаний всякого знатного германца. Его даже, похоже, не смущало обстоятельство, на которое было трудно не обратить внимание. Патриций Стилихон получил звание военного магистра Востока и Запада от Феодосия Великого, императора всей Римской империи, до ее фактического разделения на две половины. Аттал же, император (только) Запада, никак не мог назначить Алариха военным магистром всей Римской империи. Другое дело, если бы Аттал назначил вестготского царя магистром милитум Запада, и Аларих (уже получивший ранее от императора Востока Аркадия чин военного магистра Востока) этим удовольствовался. Возможно, сложность заключалась в том, что Гонорий, брат Аркадия, законный император Запада, был жив, а его брат, император Востока Аркадий (а главное – его «кукловод» Евтропий), Аттала императором не признавал.

В своем новом чине военного магистра ВСЕЙ Римской империи Аларих, в сопровождении своего «карманного» императора Аттала (чьим начальником телохранителей – комитом доместиков – он назначил, на всякий случай, своего соратника и шурина Атаульфа), во главе готских и римских войск подступил к Равенне, намереваясь взять город в осаду. Перед лицом столь близкой, непосредственной опасности – в конце концов, покойный Стилихон ведь преодолевал и не такие водные преграды – трусливый, слабосильный блудодей Гонорий живенько утратил свою прежнюю самоуверенность. Как бы ни уговаривали западного императора «староримская» партия и антиариански (и, соответственно – антигермански) настроенные христиане-кафолики «проявить необходимую твердость», младший сын Феодосия I Великого настолько опасался за свою драгоценную жизнь, что не только «унизился» до переговоров с «презренным варваром-еретиком», но и согласился признать своим соправителем ничтожного Аттала – марионетку грозного Алариха!

Аларих отказался. Потому что у него к тому времени возникли серьезные сложности с Атталом. Тот, явно тяготясь вынужденным, в угоду Алариху, крещением, неожиданно показал свое истинное, откровенно языческое, лицо (или, если угодно, нутро). Аттал, выбивший памятную медаль с гордой надписью «Инвикта Рома» («Непобедимый Рим»), повелел повсеместно открыть закрытые языческие храмы. И воспротивился намерению Алариха направить флот в Африку, чтобы завладеть этой житницей Ветхого Рима. Когда же храбрый «варварский» военачальник августа Гонория – упоминавшийся выше Сар, отпрыск то ли вестготского, то ли остготского знатного рода (что не помешало ему, под командованием Стилихона, громить остготов Радагайса под Флоренцией), подобно Стилихону, пару лет назад освободившему от готов осажденный ими Медиолан, освободил от них и осажденную Равенну, чаша терпения Алариха переполнилась. «Не надо нас дурить!» Он в ярости сорвал с не годного ни на что путное Аттала императорскую багряницу. И отослал ее – в знак примирения – Гонорию. Получив от того в благодарность «ноль внимания и фунт презрения».

И тогда Аларих в третий раз пошел на Ветхий Рим. На этот раз – с твердым намерением больше не щадить «Вечный Город». Первый Рим был важен Алариху как залог при переговорах с августом Гонорием. Он сознательно щадил Город на Тибре, поскольку мертвый заложник ничего не стоит. Теперь же, после срыва всех переговоров, ничто больше не удерживало «римского» военного магистра Востока и Запада от того, чтобы предать «главу мира» огню и мечу. Мы знаем, что ворота Ветхого Рима были открыты ему то ли собственными лазутчиками, то ли ждавшими от него освобождения рабами, то ли тайными агентами Евтропия-Аркадия. Но главное не в этом. А в том, что, вступив в Ветхий Рим, его покоритель Аларих, несмотря на величие своего триумфа (а может быть – как раз благодаря ему) внезапно ощутил себя не только готом, но и христианином. Не только царем готов среди римлян, но и христианином среди христиан…

Данный факт, подтверждаемый всеми источниками и потому не вызывающий сомнения в своей подлинности, нельзя расценивать иначе, чем настоящее чудо. Чудом, кстати, его и считали современники. Ибо Аларих пришел в Рим, обуреваемый чувствами отвергнутого влюбленного, уязвленной гордостью человека, убежденного в приемлемости своих мирных предложений. Из своего лагеря в Аримине  он требовал от августа Гонория, конечно, многого. Обширных земельных владений для своих готов – обеих Венетий (т. е. восточной части Северной Италии с Истрией), а также Норика, любезного сердцу Алариха, ознакомившегося с этой областью, расположенной между верхним течением Драва-Дравы и Дунаем-Данубом, в ходе своих наступлений и отступлений. Гонорий же отказал ему. Мало того! Подстрекаемый остготом Саром (лютым ненавистником Алариха, разбившим войско Атаульфа, шурина вестготского царя), опираясь на неприступную крепость, император Запада осмелился отвергнуть и второе, гораздо более умеренное требование Алариха. Даровать ему не пост верховного главнокомандующего, а более скромную должность. Из земель же – лишь Норик. В этом случае римляне оставались бы хозяевами всей Италии, ибо Норик был, в определенном смысле, не частью собственно Италии, а римским колониальным владением. Гонорий же не согласился и на это. Не желал он допускать до себя Алариха – очередного страшного в своей первобытной мощи и сурового, несмотря на внешний римский лоск, германца, в чьем присутствии Гонорий ощущал себя таким слабым и женственным. Он предпочел остаться в окружении кастратов и монахов (Сар и прочие – не в счет, сын Феодосия держал их на расстоянии, и они с этим мирились). Позволив Алариху обрушиться на Рим (давно уже переставший быть столицей римских императоров и называемый «императорским городом» лишь по привычке). Вполне заслуживавший, с точки зрения доброго кафолика Гонория, суровой кары за то, что принял узурпатора Аттала – то ли идолопоклонника, то ли арианина - и снова впал в язычество. А то, что эта кара будет осуществлена руками «варваров», даже хорошо (никто из римлян не подумает заподозрить его, Гонория, в жестокости по отношению к «царственному граду» и населяющим его «квиритам»).

«Теперь готы и гунны стояли в лихорадочном нетерпении на высотах перед Римом, который царь обещал отдать им на разграбление. В стороне Ватикана эти дикие воины могли видеть базилику Св. Петра и дальше за ней, на берегу Тибра, базилику Св. Павла. Начальники говорили воинам, что они не должны направлять своих жадных взглядов на эти, полные золота и серебра, святыни; но все, что есть дорогого за высокими стенами Аврелиана, принадлежит им, воинам, если они смогут проникнуть за эти стены» - писал Фердинанд Грегоровиус, немецкий историк родом из Восточной Пруссии (бывшего «Рейдготланда») в своей «Истории города Рима в Средние века» (начинающейся с завоевания Града на Тибре Аларихом – В. А. )».   «И воины, одолеваемые хищными желаниями, видели перед собой неисчерпаемую добычу; они смотрели на это чудо архитектуры, на этот переживший столетия мир домов и улиц с высокими обелисками и колоннами и с позолоченными статуями на некоторых из них; они видели стройно расположенные величественные храмы, театры и цирки, стоявшие как громадные круги, термы с их тенистыми помещениями и обширными куполами, сверкавшими на солнце, и, наконец, обширные дворцы патрициев, казавшиеся городами внутри города, городами, в которых, как знали воины, имеются в изобилии драгоценности и скрывается роскошный и беззащитный цвет римских женщин» (Грегоровиус).

Так живописует нам перо влюбленного в Рим и все римское потомка «рейдготов» последнюю картину древнего «Вечного Города», все еще преисполненного языческого блеска, но уже христианского, окруженного полчищами «варваров», наконец-то, после столетий напрасных попыток захватить «центр мира», вплотную приблизившихся к своей желанной цели.

«Варварская фантазия воинов была вскормлена рассказами о сокровищах города, слышанными от кочевых предков на Истере (Истре – В. А. ) и у Меотийского болота; но животной жадности воинов ничего не говорила недоступная им мысль о том, что город этот был городом Сципионов, Катона, Цезаря и Траяна, давших миру законы цивилизации. Варвары-воины знали только, что Рим силой оружия покорил мир, что богатства мира собраны в Риме, и эти сокровища, которых еще ни один враг не грабил, должны достаться им как военная добыча. И этих сокровищ было так много, что воины надеялись мерять жемчуг и благородные камни, как зерно, а золотыми сосудами и роскошными вышитыми одеяниями нагрузить телеги. Лохматые (? - В. А. ) сарматы войска Алариха, одетые в звериные шкуры (оставим данное утверждение на совести глубокоуважаемого мэтра Грегоровиуса, ибо сохранившиеся описания и изображения представляют нам сарматских ратоборцев в шлемах и чешуйчатой броне, а вовсе не в звериных шкурах – В. А. ) и вооруженные луком и колчаном, и сильные готы, облаченные в медные панцири (в медные ли - вопрос, но вообще-то готы к описываемому времени давно использовали римское вооружение, включая защитное, которым сами римляне пользовались во все меньшей степени, как уже говорилось выше - В. А. ) — и те и другие, грубые сыны природы и воинственных скитаний, не могли иметь никакого представления о высоте, на которой стояли в Риме искусства, только смутно чувствовали, что Рим для них — море сладострастной неги, в которое они погрузятся; и они знали также, что все римляне — или презренные гуляки, или монахи-аскеты» («История города Рима в Средние века»).

Язычник Аммиан Марцеллин и христианский святой Иероним Стридонский также оставили нам  красочные описания этого насквозь порочного Ветхого Рима, готового теперь, в бесславном конце своего блестящего исторического пути, упасть, как перезрелый плод, в руки иных, новых народов. Особенно примечательны в этом отношении письма блаженного Иеронима. Из них явствует, что христианство, новая мировая религия, поднялось со своего изначального уровня рабов, бедноты и воинов на уровень обитателей дворцов и создало в Риме новое общество. Не слишком отличающееся, несмотря на приверженность новой вере, от старого римского общества. Ибо столичное духовенство боролись за кафедру епископа Первого Рима (которой предстояло вскоре стать известной новому миру как «папский престол») средствами, приличествующими, скорее, мирянам. И зачастую ни в чем себе не отказывало.

«Проникши в дома вельмож и обманувши женщин, обремененных грехами, всегда учащихся и никогда не могущих придти в познание истины, они (клирики  – В. А. ) принимают на себя личину святости: и как бы подвизаются в продолжительных постах, посвящая между тем ночи тайным пиршествам. Стыдно говорить о них более, чтобы не показаться не наставником, а прельщенным. Есть и другие (я говорю о людях своего сословия), которые домогаются пресвитерства и дьяконства, чтобы с большею свободою видаться с женщинами. Вся забота у них об одеждах, чтобы благоухали, чтобы нога была гладко обтянута мягкой кожей. Волосы завиты щипцами; на пальцах блестят перстни: чуть-чуть ступают они, чтобы не промочить подошв на влажной дороге. Когда увидишь таких людей, считай их скорее женихами, чем клириками. – Иные все старание и всю жизнь посвятили тому, чтобы узнать имена, дома и права благородных женщин. Опишу кратко одного из них особенно искусного в этом, чтобы, зная учителя, ты тем легче узнавала учеников. С восходом солнца он поспешно встает, составляет план поздравительных визитов, выбирает кратчайшие дороги, и наглый старик пробирается даже в спальни к постелям спящих. Увидит изголовье, изящное полотенце, или что-нибудь другое из домашней рухляди, – ощупывает, удивляется, хвалит, и жалуясь, что нуждается в этом, не выпрашивает, а просто вымогает: потому что всякая женщина боится оскорбить почтаря городского (явный намек на склонность подобных недостойных душепастырей к распространению клеветнических слухов и всяческих сплетен - «черного пиара» тех времен - В. А. ). Непорочность – враг для него, пост – также: он любит обед роскошный из вкусных журавликов <…> Язык его груб и дерзок, и всегда готов на злословие. Куда бы ни обратилась ты, он первый на глазах. Что бы ни случилось нового, он или виновник, или распространитель молвы. Его кони меняются поминутно, то смирные, то бешеные: подумаешь, что он родной брат фракийского царя» («Письмо к Евстохии – о хранении девства»).

Блаженный Иероним – бывший секретарь (тайный писец канцелярии) папы римского Дамаса – знал жизнь христианского Рима на Тибре как никто другой, и потому безо всякой пощады бичевал показное благочестие богатых римских матрон – содержательниц «христианских салонов» (как выразились бы впоследствии), почитывающих Евангелие, написанное золотыми и серебряными литерами на пурпурной коже (как «Серебряный кодекс» Вульфилы),  и окружающих себя толпами льстивых прихлебателей (в т. ч. и в рясах христианских священно- и церковнослужителей, похожих скорее не на представителей духовенства, а на женихов, охотящихся за богатыми невестами).

В этом растленном Риме, который будет оставаться неизменным еще на протяжении полутора тысячелетий, в котором Казанова будет «блистать» в качестве аббата, а Берни – кардинала, больше не было места ни одному из качеств, требующихся от осажденных, чтобы выдержать осаду. Ни мужества, ни самоотверженности, ни стойкости. Короче, ничему, что могло бы произвести впечатление на Алариха и внушить ему уважение к осажденным. Вестготский царь и римский полководец, как и в прошлые разы, не шел на приступ. А держал «Вечный Город» в осаде. Надеясь взять его не «на копье», не штурмом, а измором. Ставка Алариха располагалась у Соляной дороги, напротив Соляных ворот Аврелиановой стены, неподалеку от нынешней горы Монте Пинчо (там стены считались наименее прочными, о чем царь готов явно был осведомлен). Правда, для Ветхого Рима, описанного в письме блаженного Иеронима с таким отвращением и осуждением, даже самые прочные стены не послужили бы надежной защитой. Вне всякого сомнения, Аларих взял Рим благодаря измене. По одной из версий, в «городе царей» имелась сильная «варварская» партия, состоявшая из рабов (после снятия предыдущей осады из Рима к Алариху ушло сорок тысяч рабов, но ведь то были только германцы) и свободных римских простолюдинов, не желавших в очередной раз питаться крысами и умирать от холеры и дизентерии ради возможного спасения или продления жизни римских богачей (питавшихся  человеческим мясом, включая мясо собственных рабов и рабынь). Эти-то отчаявшиеся люди и впустили войско Алариха в город. По другой версии его впустили в Рим тайно проникшие туда готские лазутчики. По третьей – агенты императора Второго Рима (понимай: Евтропия).   Об этом мы уже упоминали выше, но считаем нелишним повторить еще раз все три версии взятия «Вечного Города».

Как бы то ни было, темной августовской ночью 410 г. вестготов впустили в Ветхий Рим. Возможно, как пишет восточноримский историк Прокопий Кесарийский, таким образом, в город проникли триста молодых, отборных готских воинов. По другой версии, эти триста вестготов оказались в Риме иным образом. «Аларих, притворившись, что снимает осаду и уходит, отослал сенаторам 300 благородных готских юношей как пажей с просьбой принять их как дар, свидетельствующий о его уважении к сенаторам и к их верности императору (!), и в то же время тайно приказал этим юношам в обеденное время назначенного дня перебить стражу у Porta Salara  и отворить ворота, что будто бы и произошло. Однако сам же Прокопий пишет, что была распространена еще другая легенда о взятии Рима, будто готов впустила в Рим благородная Фальтония Проба, <…> приведенная в отчаяние невыносимыми бедствиями народа, которому грозило под гнетом голода обратиться в каннибалов. Такая легенда могла, конечно, сложиться в зависимости от переговоров, которые <…>  вела с Аларихом» (Грегоровиус) богатая и могущественная римлянка, желавшая склонить вестготского царя к тому, чтоб он пощадил жизнь римлян и церкви. Существует, кстати, версия, что арианину Алариху открыли ворота Рима не одни только рабы, но и ждавшие единоверцев ариане.

Не подлежит сомнению одно. Проникшие в Рим – тем или иным способом - готы подожгли дома близ Соляных ворот (в т. ч. дворец историка Саллюстия, описавшего Югуртинскую войну и заговор Катилины), чем отвлекли защитников города, и позволили осаждающим, в начавшейся суматохе, ворваться в город. Не будем вдаваться в подробности иных, еще более фантастических версий, всякого рода легенд об «ударе ножом в спину». Измышлений римских патриотов и романофилов будущих времен, не способных примириться с мыслью о том, что священный Рим, как всякий другой, обычный город, мог быть захвачен «варварской» ордой. Главное в другом. Рим потерпел полное поражение. Так сказать, на всех фронтах и по всем линиям. С чем и смирился. Это – факт (а факты, как известно, вещь упрямая). Факт, подтверждаемый, прежде всего, тем, что римляне не предпринимали никаких попыток прорвать кольцо осады – ни изнутри, ни извне. И что после падения Ветхого Рима, когда готы Алариха шли, с победой и добычей, по Кампании и другим италийским областям, никто из римлян так и не напал на своих завоевателей.

Сложней ответить на вопрос о поведении готов, вкупе с их сарматскими и гуннскими союзниками, во взятом ими, так или иначе, «Вечном Городе». Грегоровиус, отнюдь не беспристрастно, описал во всех подробностях жажду добычи, обуревавшую воинов Алариха. Чьи современники – христианские авторы – были, пожалуй, в еще большей степени убеждены в неминуемо ожидающих римлян и Рим ужасах «варварского» завоевания. Как заслуженной ими справедливой кары за многочисленные грехи (из которых перечисленные в письме отца Церкви блаженного Иеронима были далеко не самыми тяжкими).

Здесь, кстати говоря, уместно вспомнить предчувствие римского полководца Публия Корнелия Сципиона Африканского, который некогда, на развалинах взятого и разрушенного им Карфагена, оплакивал будущее падение Рима. Пророчество Сципиона оправдалось с пугающей точностью. Император Запада Гонорий, скрывающийся со своими скопцами в болотах Равенны, по легенде, получив известие: «Рим пал!», был очень огорчен и даже разрыдался. Но совсем не потому, что пал «Вечный Город». А потому, что вообразил, будто пал (т. е. подох – так говорят о смерти животных) его любимый петух, которого он назвал «Рим» в честь «царственного града». Узнав, что пал не петух, а одноименный с ним город на Тибре, август Гонорий облегченно вздохнул. Справедливости ради заметим, что в действительности речь шла не о петухе, а о курице, по имени «Рома» («Рим» по-латыни - женского рода), но это сути дела не меняет.

Поскольку никто тогда фактически не писал о Ветхом Риме и его падении беспристрастно, установить истину очень нелегко. Как язычники, так и христиане сходятся во мнении, что Первый Рим понес заслуженное наказание. Примечательное единство в осуждении: «Поделом вору и мука!». «Пал, пал Вавилон, город великий, потому что он яростным вином блуда своего напоил все народы <…> кто поклоняется зверю и образу его (как нераскаянные староримские язычники – В. А. ) <…> тот будет пить вино ярости Божией, вино цельное, приготовленное в чаше гнева Его, и будет мучим в огне <…> пред святыми Ангелами…» (Апокалипсис). Поскольку всякий историк склонен, так или иначе, к преувеличениям, современники и их ближайшие потомки, вроде Прокопия, не скупились в своих писаниях на душераздирающие подробности захвата и разграбления «Вечного Города». Но что же там произошло в действительности? Прав ли восточноримский церковный историк Сократ Схоластик, утверждающий, что большая часть Рима на Тибре была испепелена пожаром? Или блаженный Иероним,  патетически восклицающий: «Увы, мир гибнет, и мы пребываем в наших грехах; императорский город и главу Римской империи пожрал огонь!», горестно оплакивающий благословенный град, поглощенный пожаром, толкуя этот пожар как предвестие пожара мирового, т. е. конца света? Действительно ли воины Алариха (вкупе с освобожденными ими рабами) не только разграбили Ветхий Рим, но и вырезали в его стенах и за его стенами тысячи людей? Прав ли блаженный Августин, сокрушающийся в своих письмах, что не хватало рук для погребения убитых?

Мы можем спокойно и не торопясь исследовать вопрос. Памятуя о том, что, взяв богатый город, отданный на поток и разграбление, представители всех известных нам на протяжении трехтысячелетней европейской истории (если считать со времен падения Трои) племен и народов вели себя одинаково. Греки, захватывая греческие же города, были не менее беспощадны, чем царь галлов Бренн, захвативший в 390 г. до Р. Х. Рим на Тибре (за исключением городского кремля – Капитолия, спасенного то ли священными гусями, то ли подоспевшими венетами - союзниками римлян). Да и сами римляне, захватывая неприятельские города в ходе войн в Африке (Карфаген), с Митридатом Понтийским (Афины), с армянами (Тигранакерт)  или с парфянами (Ктесифон),  не говоря уже о взятии Иерусалима в ходе Иудейской войны, вели себя ничуть не лучше «варварских» народов, вторгавшихся, начиная с IV в. п. Р. Х. , со всех сторон в Римскую империю.

Благочестивый Павел Орозий искренне сожалеет, что столь греховный город, как Рим был взят не Радагайсом (вот кто показал бы столичным греховодникам, где раки зимуют!), а всего лишь христианином Аларихом, который его пощадил. Судя по имеющимся у нас сведениям, эта «пощада» заключалась в том, что вестготский царь:

1) разрешил своим воинам грабить Ветхий Рим только на протяжении трех (по другим версиям – пяти или шести) дней;

2) издал строгий приказ не трогать церковное имущество.

Для огромного большинства тогдашних жителей Первого Рима ограничение времени его разграбления всего лишь тремя, пятью или шестью (пусть даже ужасными во всех отношениях) днями имело гораздо большее – и, прямо скажем, жизненно важное в буквальном смысле слова - значение, чем неприкосновенность святых мест и церковного имущества. Ибо, если разграбление Рима на Тибре готами, сарматами  и гуннами Алариха в 410 г. причинило населению «Вечного Города» куда меньше вреда, чем его разграбление вандалами и аланами Гейзериха в 455 г. , римскими «федератами»-германцами патриция Рикимера в 472 или, тем более, испанскими, немецкими и итальянскими наемниками венчанного владыки «Священной Римской империи (германской нации)» и короля Испании Карла V Габсбурга в 1527 г. (в ходе этого «Сакко ди Рома» захватчикам – христианам, а в случае воевавших под имперскими знаменами испанцев и итальянцев – еще и поголовно римо-католикам! - было дозволено неделями творить над Римом и над римлянами все, что им было угодно), то это объяснялось лишь краткостью времени, отведенного Аларихом своим людям на грабеж. «Поразительно короткий срок, который дан был Аларихом воинам для грабежа, также должен был смягчить его ужасы, так как грабители должны были спешить воспользоваться разрешенным сроком исключительно на то, чтоб набрать побольше добычи» («История города Рима в Средние века»). Простой воин, оказавшись в огромном, совершенно незнакомом ему городе, может, если ему не повезет, за отведенные ему на грабеж три дня, побродить по узким кривым улочкам кварталов бедноты (трущоб в «столице Экумены» было предостаточно), изнасиловать пару местных девиц и … остаться с пустыми руками, не считая пары бусин или, может быть, серебряного крестика. Поэтому еще Грегоровиус с долей сарказма подчеркивал, что готы, гунны, скиры и сарматы Алариха на протяжении этих столь ценных для них трех суток, несомненно, тратили предоставленное им время на то, чтобы съесть и выпить все, что могли найти. И, если ложились где-нибудь поспать, передохнуть часок-другой «от трудов праведных», без труда находили себе и наложниц.

А вот вырвавшиеся на свободу римские рабы, указывавшие захватчикам места, где укрывались их хозяева со своим добром, действительно не знали меры в мщении своим недавним угнетателям. Но разве можно было их за это осудить?

О, час, которому и слушать и внимать

Крушенье мощных царств, когда стальная рать

Деяний вековых ложится горьким прахом!

О, толпы, яростью взметенные и страхом!

Железо лязгает, и золото звенит,

Удары молота о мрамор стен и плит,

Фронтоны гордые, что славою повиты,

На землю рушатся, и головы отбиты

У статуй, и в домах ломают сундуки,

Насилуют и жгут, и сжаты кулаки,

И зубы стиснуты; рыданья, вопли, стоны

И груды мертвых тел — здесь девушки и жены:

В зрачках — отчаянье, в зубах — волос клочки

Из бороды, плеча мохнатого, руки…

И пламя надо всем, играющее яро

И вскинутое ввысь безумием пожара!

(Эмиль Верхарн. «Варвары»)

Хотелось бы обратить внимание уважаемого читателя на ту часть приведенного выше описания знаменитым бельгийским поэтом взятия Рима на Тибре Аларихом, в которой речь идет о (якобы) целенаправленном разрушении захватчиками-«варварами» стен, плит, фронтонов и статуй. По мнению Грегоровиуса было бы «нелепо и смешно представлять себе», будто эти алчущие добычи воины, якобы «от природы одержимые каким-то особым озлоблением против храмов и колонн, во время их короткого, соединенного с грабежом пребывания в Риме, ничего другого не делали, как только ходили всюду с молотом в руке, разбивали статуи, взбирались при помощи подъемных машин на театры и бесполезно мучили себя тем, чтобы сдвинуть с места огромные глыбы камней» (Грегоровиус).

Врываясь в женские монастыри, захватчики «насильственно освобождали несчастных монахинь от данного ими обета девственности» (Грегоровиус). Причем готы-ариане вели себя не лучше своих гуннских и аланских братьев по оружию, все еще косневших в язычестве. Марцелла, благочестивая приятельница блаженного Иеронима, первая монахиня Рима из знатного рода, попыталась умолить насильников, ворвавшихся в ее дом на Авентине, пощадить целомудрие ее воспитанницы Принципии. За это мучители так отстегали ее плетьми, что она через несколько дней умерла от последствий столь тяжких побоев. Принципия, правда, была отведена нетронутой благочестивыми «варварами» в убежище святого Павла.

Некая оставшаяся безымянной благочестивая римлянка, одинокая и беззащитная, уповая на Бога, бесстрашно охраняла порученные ее надзору священные сосуды. Ворвавшийся в ее дом гот был уже готов броситься на эту добычу. Но почувствовал страх, услышав слова благочестивой девы: «Ты можешь делать с сокровищем все, что хочешь, но оно принадлежит апостолу Петру, и святой сумеет наказать ограбившего его храм». Гот (видимо, знавший латинский язык – не исключено, что он, успел послужить под началом Алариха в римских «доблестных рядах») так испугался, что отказался от мысли завладеть сокровищами (а, возможно - и их хранительницей). Он доложил об этом происшествии Алариху. И получил от готского царя (благочестивого христианина, хоть и арианина!) приказ отнести под надежной охраной в базилику святого Петра приношения, посвященные апостолу. И проводить туда же благочестивую защитницу сокровищ православной (!) Церкви. Когда туда по Риму двинулась толпа «благоразумных разбойников», которые бережно несли потиры, дискосы, лампады и кресты, сверкавшие драгоценными каменьями, она быстро превратилась в целую процессию. Своеобразный Крестный ход. Спасавшиеся бегством христиане, женщины с искаженными страхом лицами и с детьми на руках, беззащитные старцы, трепещущие мужчины (где ты, былая «квиритская» доблесть?), объятые паническим ужасом язычники (готский Фрауйя одолел-таки их «родноверческих» идолов!), варвары с оружием и платьем, пропитанным кровью (своей и чужой) и с мрачными лицами, на которых животные страсти смешались с неожиданно одолевшим их благоговением…Все это перемешалось вместе. И, по мере того, как толпа подвигалась к храму святого Петра, торжественные гимны прерывали дикие крики грабежа. Эту полную контрастов картину отцы Церкви не без основания прославляли, как триумфальное шествие христианской религии.

Бесправным и беззащитным римлянам эти три дня (если придерживаться наиболее распространенной версии), конечно, показались бесконечно долгими. Хуже всего им, вероятно, пришлось в последний, третий день. В который готы, не успевшие еще как следует пограбить, пытались всеми средствами выжать из презренных и бессильных римлян все, что можно. Ведь богобоязненный Аларих повелел им щадить только жизни римлян (а не их здоровье). А между жизнью и смертью вмещается много всего, что одним - радость, развлеченье,  а другим – страдание, мученье…

Хотелось бы, конечно, знать причины, по которым Алареикс не вывез из основательно выпотрошенного им Рима на Тибре в качестве добычи священную утварь Иерусалимского храма иудеев, привезенную туда победоносным императором Титом Флавием Веспасианом после разорения римлянами Иерусалима в 70 г. п. Р. Х. Может быть, «Аларикус рекс готорум», как добрый христианин, хотя и арианин, посчитал ее равной по святости священной утвари христиан и потому велел не трогать? Хотя другой арианин - царь вандалов Гейзерих, разграбивший Рим в 455 г. , поступил иначе. Пощадив, по просьбе православного папы римского Льва I Великого, население Первого Рима и серебряную церковную утварь, арианин Гейзерих преспокойно вывез захваченне Титом иудейские храмовые святыни (включая знаменитый семисвечник-менору, чье изображение украшает герб современного государства Израиль), в столицу своего вандальско-аланского царства Карфаген. Где она и находилась до 533 г. , пока не стала добычей православного восточноримского стратега Флавия Велизария (возможно, германца, скорее всего - гота, попроисхождению). Присоединившего африканское царство потомков Гейзериха к державе благоверного василевса Юстиниана I Великого и перевезшего храмовую утварь иудеев в Новый Рим на Босфоре. Впрочем, есть сведения, что арабы-мусульмане, захватившие после разгрома испанского царства вестготов в 711-712 гг. , сокровищницу вестготских царей, якобы нашли в ней какую-то часть сокровищ из иудейского Храма Единого Бога, в т. ч. отлитый из чистого золота «стол царя Соломона». Темна вода во облацех…

О Гейзерихе, кстати говоря (как и о предводительствуемых им вандалах), автор этих строк узнал из седьмого тома оранжевой детской энциклопедии советского образца, носившего название «Из истории человеческого общества». Сидя с моим одноклассником и другом Андреем Леонидовичем (тогда, в детстве, просто Андреем, без «Леонидовича») Баталовым по прозвищу «Бата» (позднейшие варианты: «пан Бата», «мракобес Бата» и, наконец, «Апостол») у него дома на Валовой улице близ Павелецкого вокзала и станции метро «Павелецкая», и листая этот том, мы наткнулись в конце раздела «Античный мир» на драматического содержания иллюстрацию, озаглавленную «Нашествие Гензериха на Рим (картина К. П. Брюллова)». В подписи под картинкой говорилось, что в 455 г. германцы-вандалы во главе со своим королем Гензерихом (один из вариантов имени царя вандалов, особо поразивший мое детское воображение, поскольку «Гензерих» означает по-немецки буквально «гусак») разграбили и разорили «вечный город» Рим. И в самом деле, на картинке валялись раненые и убитые римляне (все, как один - безоружные), свирепые дикие воины брали в полон девушек и женщин, тащили награбленную добычу (включая золотой семисвечник, попавший в Рим с добычей из Иерусалимского храма), на все это скорбно взирал христианский епископ с большим крестом в руке, а на заднем плане, в клубах дыма от горящих зданий, разорители Рима сбивали надписи и барельефы с триумфальной арки. Всем распоряжался бородатый всадник на вороном коне в шлеме с конским хвостом, увенчанным зубчатой царскою короной типа позднеримских императорских венцов - надо думать, Гензерих. Кое-что оставалось нам непонятным - например, присутствие среди германцев-вандалов смуглых и даже просто чернокожих личностей в белых одеждах и бурнусах явно не германского, а африканского происхождения. Седьмой том детской энциклопедии ответа на возникшие вопросы не давал, однако заронил в мою детскую душу первое семечко интереса к Гензериху и вандалам. Но это так, к слову. . .

Тому, что по прошествии трех дней, проведенных «с пользой» в Ветхом Риме, готское войско в самом деле ушло из «царственного города» на Тибре, есть разные причины. Первой из них было, несомненно, вполне искреннее исповедание Аларихом христианства (пусть и в арианской форме). Второй – его гордость и стремление подражать Стилихону (при жизни которого он так и не смог войти в Рим). Желание показать, что он, Аларих, хоть и гот, но не чета «непроцарапанному» Радагайсу, вселявшему страх и трепет во всех и вся своей варварской жестокостью. Кроме того, дальнейшее пребывание готского войска в разоренном мегаполисе, скоплении множества людей, в постоянном контакте со смертью, ранами и язвами, гниющей падалью и разлагающимися трупами, представляло для него ничем не оправданную угрозу. Тем более что перед воинами готского царя и римского военного магистра лежала совершенно беззащитная южная Италия. Где они могли, питаясь и снабжаясь за счет «благодарного населения», без помех и риска для здоровья продолжать делать все то, что им пришлось прекратить в Ветхом Риме. Поскольку к «Вечному Городу» (и к поведению готов в этом «Вечном Городе») были прикованы взоры всего «цивилизованного» мира («добрая слава лежит, а дурная – бежит»). И где готам вдобавок грозила «моровая язва» (чума, холера или еще что – неважно).

Тем, что Аларих проявил разумную сдержанность в грабеже («себя любимого» и своих приближенных он достаточно обогатил за счет взятой ранее с римлян контрибуции), увел с собой, в числе других знатных пленников, юную сестру августа Запада Гонория – Галлу Плацидию, и был зачислен современными ему историками в славную когорту истинно христианских государей (тогда еще весьма немногочисленных), вестготский царь внес немалое смятение в пропагандистскую публицистику поздней Античности. Волны разгоревшейся вокруг покорителя Рима полемики достигли даже побережья римской Африки. Где в своей келье жил, учил, писал отец церкви, епископ древнего города (Г)иппона Регийского, бывшей резиденции царей Нумидии (современной Аннабы в Алжире)  - блаженный Августин Аврелий.

Поскольку никто не допускал возможности падения «столицы Экумены» в результате случайности, спор шел о том, чем объясняется захват и разграбление Рима на Тибре «варварами» Алариха. Изменой римлян «праотеческим» богам, или же карой христианского Бога, ниспосланной жителям Ветхого Рима за их «неполноценное» христианство и многочисленные грехи? Языческие и христианские писатели тогда еще вели литературную, эпистолярную дуэль почти «на равных». Как это ни странно. Ибо очень скоро настанет время, когда окрепшая церковь будет защищаться от нападок не с помощью «виртуозов пера» духовного звания и приводимых ими аргументов, а с помощью костров, пыточных застенков и отлучений.

Язычники в один голос обвиняли христиан во всех бедствиях, обрушившихся на империю. «Пока мы приносили жертвы нашим богам, Рим стоял, Рим был счастлив; теперь эти жертвы запрещены, и вы видите, что стало с Римом». Блаженный Августин в своей 296-й проповеди опровергал эти обвинения: Рим вовсе не был так счастлив в первые века своего существования, когда ничто язычеству не угрожало. И нечего хвалиться огромностью Империи; можно ли считать счастливым государство, несправедливо захватившее земли соседей? «Что такое царство без справедливости, как не огромная разбойничья шайка? разбойничьи шайки ведь это маленькие государства» (4, 4). И языческая философия не смогла привести людей к счастью.

Блаженный Иероним Стридонский искренне скорбел о гибели Первого Рима:

«Я потерял рассудок и способность говорить; днем и ночью меня преследовала одна мысль, как помочь всему этому, и я думал, что я также в плену вместе с святыми. Яркий светоч земного круга погас; голова римского государства отделена от его тела, а вернее сказать — с этим городом погиб и весь мир, и я онемел и впал в отчаяние; у меня не стало слов для доброго; моя печаль вернулась ко мне; мое сердце горело во мне, и мою мысль жег огонь! <…>Кто мог бы поверить тому, что РИМ, СОЗДАННЫЙ ИЗ ДОБЫЧИ СО ВСЕЙ ЗЕМЛИ (выделено нами – В. А. ), должен пасть, что город этот должен быть и колыбелью, и могилой для своего народа, что все приморские поселения Азии, Египта и Африки наполнятся рабынями и девушками Рима, некогда властителя мира, что в священном Вифлееме ежедневно будут искать приюта, как нищие, мужи и женщины, некогда блиставшие благородством своего происхождения и своими чрезмерными богатствами? <…> Голос мой прерывается, и рыдания не дают мне написать: покорен тот город, который покорил всю землю! (что Иероним, как видно, считал совершенно естественным и справедливым – В. А. )»

Искренностью своих чувств Иероним явно превосходил Августина. В стенаниях Иеронима чувствуется дух, прежде всего, не христианина, а римлянина, проникнутого древним политическим величием Рима. Сердце же африканца Августина было полно лишь торжеством победы христианства. Поэтому он  был равнодушен к падению Рима, как «Града (т. е государства, царства) земного». Августин считал государство римлян со всем его мировым господством, с его законами, литературой и философией только творением дьявола, достойным проклятия. Он видел в Риме грешный Вавилон, с падением которого рухнул оплот преступного язычества. И сокрушался при этом падении только о церкви, задетой им лишь внешним образом. А также о вынужденном бегстве и смерти своих собратий во Христе. Августин написал им утешительное письмо, в котором задавался риторическим вопросом: «Почему Бог не пощадил Города? Разве не было пятидесяти праведников среди такого множества верных, монастырских братьев, постников, среди стольких служителей и дев Божиих?» Проводя параллель между Римом на Тибре и Содомом, Августин выражал радость, что Бог, уничтоживший совсем Содом, только наказал Рим. Ибо из Содома никто не спасся, из Рима же спаслись многие, чтобы затем вернуться, другие же остались и нашли убежище в церквях. Он утешал подавленных горем римлян, жалких внуков Сципионов, напоминая им о гораздо больших страданиях ветхозаветного Иова. И подчеркивая, что всякое земное страдание лишь временно. Стараясь облегчить несчастье римлян описанием страданий грешников, осужденных вечно мучиться в геенне огненной. Трактаты Августина «О падении Города» и «О Граде Божьем», его проповедь «Слово о разорении города Рима» и др. направлены на защиту христианства от упреков нераскаянных язычников. Язычники несправедливо, по его мнению, ставили в вину христианской религии катастрофу Рима, которая была неизбежна. Пылкие речи епископов, однако, слишком часто давали язычникам случай убеждаться, что грозившее Риму разрушение возбуждало в епископах одни злорадные чувства. Эти священники настолько мало скрывали свою ненависть к «Содому и Вавилону», что Орозий, как уже указывалось выше, искренне сожалел о том, что Рим не был взят варварами Радагайса. Язычники утверждали, что с падением древних богов, с той поры, как были низвергнуты Феодосием I Виктория и Виртус, римляне утратили былую доблесть. И крест Христа вступил в заговор с мечом «варваров» на погибель Города на Тибре и империи. В опровержение таких обвинений Августин написал свои сочинения, в которых, говоря о падении Рима, приводит подходящие тексты, делает строгие внушения и говорит о божественной власти над человеческим родом. Наша власть началась недавно, говорит Августин о христианстве; она не имеет связи с таким развратом и испорченностью. Ваши предки, говорит он о язычниках, СДЕЛАЛИ ВОЙНУ РЕМЕСЛОМ И ПОРАБОТИЛИ СОСЕДНИЕ НАРОДЫ ВОСТОКА. РОСКОШЬ, МОТОВСТВО И РАЗВРАТ БЫЛИ ЕСТЕСТВЕННЫМИ ПОСЛЕДСТВИЯМИ РИМСКИХ ПОБЕД. ПРАЗДНОСТЬ РИМЛЯН БЫЛА РЕЗУЛЬТАТОМ ПЕРЕПОЛНЕНИЯ РАБАМИ ИТАЛИИ. НЕ МЫ, НЕ ХРИСТИАНЕ, НАПОЛНИЛИ ИТАЛИЮ РАБАМИ; не мы поставили их ниже животных; не мы заставляли их исполнять работы, которые должны были нести скоты. Что касается нас, то мы проповедуем иное учение. Мы, христиане, не налагали на жителей порабощенных городов оков. НЕ МЫ ЗАСТАВЛЯЛИ СОБСТВЕННИКОВ ПОКИДАТЬ СВОИ ИМУЩЕСТВА И БЕЖАТЬ; НЕ МЫ РАЗВРАТИЛИ ВАШУ ЧЕРНЬ ДАРОВОЙ ПИЩЕЙ, ЦИРКАМИ И ТЕАТРАМИ; НЕ МЫ ПОГУБИЛИ СЕНАТ И АРИСТОКРАТИЮ; НЕ МЫ ОБЕССИЛИЛИ ЛЕГИОНЫ, ЗАСТАВЛЯЯ ИХ СРАЖАТЬСЯ МЕЖДУ СОБОЙ; не мы первые унизили Рим. РАЗВЕ НЕ ГОНИТЕЛЬ ХРИСТИАНСТВА ДИОКЛЕТИАН, вопрошает Августин на страницах «Града Божьего», ПЕРВЫЙ ПОДАЛ ПРИМЕР К УНИЖЕНИЮ РИМА, ПЕРЕНЕСЯ СТОЛИЦУ Римской державы В НИКОМЕДИЮ? ВАШИ ИМПЕРАТОРЫ РАЗДАВАЛИ ПРАВА РИМСКОГО ГРАЖДАНСТВА ВСЕМ НАРОДАМ; ОНИ САМИ РАЗРУШИЛИ ПАТРИОТИЗМ. Не мы, продолжает Августин, заправляли АРМИЕЙ, КОТОРАЯ НА ПРОТЯЖЕНИИ ДЕВЯНОСТА ДВУХ ЛЕТ ДАЛА НАМ БОЛЕЕ ТРИДЦАТИ ИМПЕРАТОРОВ И СТОЛЬКО ЖЕ ПРЕТЕНДЕНТОВ. Он указывает язычникам, что они, нагло и бесстыдно обвинявшие исповедующих Христа, не избежали бы смерти, если бы не переоделись христианами, что пощада, сколько ее выпало на долю Рима, шла вся от Христа, а то, что обычно бывает при разграблении, - разорение, убийство, грабеж, пожар и всякие мучения, - все это обыкновенные вещи во время войн. Лживо и утверждения язычников, будто взятие и покорение Рима варварами произошло ПОСЛЕ разрушения христианами идолов. Ибо идолы были разрушены еще ДО наступления на Рим орд Радагайса. И, тем не менее, Радагайс был отброшен от Рима и уничтожен. Радагайс, который был язычником и ежедневно приносил жертвы идолам, так что даже говорили, что Радагайс не отходил от жертвенников. Так Бог показал, что земное могущество не зависит от жертвоприношений идолам. И римляне, с Божьей помощью, чудесным образом победили идолопоклонника Радагайса.

Августин хорошо знал Первый Рим. Хотя вырос на африканской земле и был сыном не слишком состоятельных родителей, романизированных пунов (карфагенских финикийцев, покоренных в свое время римлянами). Что не позволяло ему, в отличие от многих других молодых образованных римлян, беспрепятственно странствовать по всей Римской «мировой» империи. К тому же долгое время он почти не интересовался религией. Он свободно читал по-латыни, но не по-гречески. Что создавало ему немало сложностей, ибо греческий был языком общения не только светского образованного общества Римской империи, но и христианской духовной элиты – Вульфила перевел Священное Писание с греческого на готский раньше, чем блаженный Иероним – на латынь. До сих пор в ходе латинского богослужения римско-католической Церкви слова «Господи помилуй» возглашаются не по-латыни, а по-гречески: «Кирие элейсон» (готские же ариане возглашали: «Фрауйя армай»). В Карфагене Августин вел в молодости довольно распутную жизнь. А затем увлекся дуалистическим манихейским лжеучением, пришедшим в Рим из Персии и мимикрировавшим под христианскую ересь (что наложило на его мировоззрение неизгладимый отпечаток, склонность видеть все в черно-белом цвете, без нюансов, переходов и полутонов). Как указывают биографы, будущий святой впоследствии очень сожалел об этом этапе своей жизни и даже искренне оплакивал его. Зарабатывая себе на хлеб и вино в Медиолане в качестве ритора (учителя красноречия), Августин услышал там проповедь епископа Амвросия (что лишний раз убеждает нас в ключевой роли, сыгранной последним в истории описываемой нами эпохи сумерек античной Экумены). После чего в 387 г. , в тридцатитрехлетнем возрасте, крестился по православному обряду. Возвращаясь на свою африканскую родину, он провел довольно продолжительное время в италийском Риме. Впечатление, произведенное на него «Вечным Градом» на Тибре, было достаточно двойственным, или, как стало нынче модно говорить, «амбивалентным». Ибо он, в ходе споров о взятии готами «града царей», неизменно подчеркивал: В  РИМЕ БЫЛО СЛИШКОМ МАЛО ПРАВЕДНИКОВ, ЧТОБЫ БОГ ЗА НЕГО ЗАСТУПИЛСЯ. Даже погрязший в грехах и нечестии библейский Содом Бог согласился пощадить, если в нем найдется хотя бы десять праведников. В Ветхом Риме же, как видно, и десяти праведников не нашлось. Там, правда, было немало людей внешне безупречной жизни, но внутренне все они были все-таки грешниками. А Бог – Он все видит. Ничто от Него не укроется.

В писаниях блаженного Августина явственно ощущается голос карфагенянина, романизированного христианина финикийского происхождения, выросшего на древней пунийской земле и, так сказать, вскормленного не сабинскими оливками и полбенною кашей, а африканскими смоквами и финиками. В своей 296-й проповеди он напоминает, что Рим – метрополия, столица, средоточие могущественной державы, горел в своей истории не раз. Из римской истории и литературы известно, что недавний (410 г. ) пожар Рима – уже третий. Единожды он горел лишь после победы христианской веры, но перед этим дважды горел под властью веры языческой. Один раз он был так опустошен огнем галлами (Бренном), что остался нетронутым лишь Капитолийский холм. Во второй раз Город был сожжен Нероном (упоминавшимся выше полубезумным любителем янтаря). Приказ поджечь столицу Римской империи исходил от Нерона, императора этого Рима, служителя идолов, убийцы апостолов. Он приказал – и пламя охватило Рим. Итак, Рим горел раз, второй и третий. «Почему же ты находишь удовольствие в ропоте на Бога из-за города, уже привычного к пожарам (te quid delectat contrа Deum stridere pro ea quae consuevit ardere)?» Этот пассаж из 296-й проповеди блаженного Августина – пожалуй, самый удивительный во всей дискуссии вокруг взятия Ветхого Рима вестготом Аларихом. Ибо доказывает, что и величайшим светочам тогдашнего христианства было нелегко утешить своих единоверцев и единоверок в горе, испытываемом ими в связи с падением великого Города, который всегда был и оставался для них чем-то неизмеримо большим, чем просто город. Именно из примирительного характера аргументации, явной растерянности, испытываемой даже сильнейшими духом и опытными в искусстве проповеди учителями церкви, заставляющей их прибегать к софизмам и жонглированию цифрами, явствует вся глубина смятения, в котором находился весь «культурный мир». В лице Ветхого Рима все участники полемики – язычники и христиане – утратили, как видно, слишком много. Они утратили не столько место своих конкретных встреч и впечатлений, сколько средоточие и предмет всех своих помыслов. Ибо повсюду – вплоть до Галлии и Испании - христианские клирики оплакивали падение Рима на Тибре не менее горько, чем поэты, затаившиеся в отдаленных римских колониях и втайне воспевавшие там «праотеческих» богов, что отвернулись от постыдно изменившего им «града Ромула».

Падение Рима стала наказанием не только населению «града царей» на Тибре, хотя оно, по достаточно распространенному мнению, вполне заслуживало кары за свои грехи. А всему христианству. Всему христианскому миру. В этом можно усмотреть определенное противоречие. Однако речь шла не только о людях и людских грехах, но и о Вечном Городе. Сальвиан Массилийский (390–475 гг. ), латинский христианский писатель и священник, оплакивавший падение Первого Рима издали, с безопасного расстояния, писал: «Я мог бы легко доказать, что мы страдаем ни в коей мере не сообразно нашему поведению, и что Бог обращается с нами гораздо мягче, чем мы – с Ним… Мы огорчаем его Его нашей жизнью, запятнанной грехами, и вынуждаем Его карать нас, вопреки Его воле… Все сознают, что (римское – В. А. ) государство больше не обладает могуществом, и все-таки мы даже не признаем, чьим благодеяниям мы обязаны тем, что все еще живы…»

Поскольку Сальвиану было суждено стать свидетелем еще и захватов  Первого Рима вандалами, а затем - и остготами, он, впоследствии, возможно изменил свое мнение о недостаточности небесной кары, постигшей грешных римлян. Ведь в пору захвата Рима Аларихом Сальвиану было всего двадцать лет от роду. Тем не менее, уже тогда он истолковал это событие так, что положил начало утверждению в богословии и философии совершенно нового, иного, чем прежде, представления о Риме, увенчанного идеей Августина о бессмертном, вечном Граде Божием, призванном заменить собой утраченный навеки «Град Земной», «Царство Земное» - христианскую Римскую империю.

Эта идея утверждалась медленно и постепенно, из сравнения того, что произошло в 410 г. с Римом на Тибре, с библейскими притчами. Рим из города-государства превращается в нечто подобное не просто живому, но человеческому существу:

«Праведными названы те, кто называется так по некоей человеческой мере, из-за того общения, в котором они безропотно живут среди людей, - то таких в Риме много, и ради них Бог пощадил город, и многим удалось спастись; но и тех, кто умер, Бог пощадил. Ибо те, кто умер в добром житии и истинной праведности, во благой вере — разве не избавились от тягости человеческих дел и не пришли к божественным прохладным обителям? Они умерли после скорбей, как тот бедняк при дверях богача. «Но они голодали!» И он голодал. «Они страдали от ран!» И он страдал, и даже, может быть, их меньше лизали собаки. «Они умерли!» И он умер, но послушай, что его ожидало в конце: Случилось умереть, — говорит Евангелие, — тому бедняку, и отнесли его ангелы на лоно Авраамово» («Слово о разорении города Рима»).

Так и кажется, что Первый Рим в устах и под пером Августина вот-вот превратится во Второй, Небесный, Иерусалим. Или, точнее – в Первый. Если, забыв об «Апокалипсисе», считать, как многие (к примеру, Герман Шрайбер), что Иерусалим Небесный был измышлением крестоносцев, не способных войти в упорно обороняемый Иерусалим Земной. «Рим, град святого Петра, сначала преодолел подступившую к нему чуму; этот город, ставший для мира прославленным главным местопребыванием блюстителя пастырской должности (т. е. папы римского – В. А. ), силою веры, обладает всем, что он не завоевал силой оружия». Так писал живший в Галлии Проспер Тирон (Аквитанский), умерший после 455 г. И, соответственно, подобно Сальвиану, бывший свидетелем походов на Ветхий Рим вестготов Алариха, вандалов Гейзериха и остготов Теодориха. А также нашествия Аттилы – «Бича Божьего» - на Галлию и «битвы народов» на Каталаунских полях. Как верный ученик и сторонник блаженного Августина, Проспер утверждал с однозначностью, приличествующей скорее не священнослужителю, а светскому политику-полемисту: «Мы верим, что распространение Римской державы было предусмотрено Божественным Провидением. Народам, призванным к единству Тела Христова, надлежало прежде быть объединенным в правовом отношении в одну державу, хотя Милость Христа не удовлетворилась тем, чтобы иметь те же границы, что и Рим… И все же Рим благодаря первенству апостольского священства добился, как твердыня веры, большего авторитета, чем как средоточие светской власти».

Следовательно, то, что было создано на протяжении семисот лет языческой властной и завоевательной политики, было заранее предопределено Высшей Волей в Предвечном Совете, к тому, чтобы придать в итоге блеск и могущество Новому Риму, Риму христианскому. А Ветхому, языческому Риму надлежало умереть, дабы,  подобно Фениксу из пепла, возродиться и воскреснуть  в новом, еще большем, небывалом прежде, блеске и величии.

Оглядываясь сегодня вокруг себя, мы считаем совершенно естественным, что важные события становятся с быстротой молнии известны всему миру, что их повсюду комментируют, что они находят отражение в публицистике самых отдаленных стран, и, конечно, во всемирной паутине Интернета. Тем удивительней поистине вселенский отклик на взятие Ветхого Рима Аларихом, отраженный в микрокосме каждого из подданных агонизирующей Римской «мировой» империи. Насколько сильно затронутым падением «Вечного Города» почувствовал себя каждый римский гражданин (а таковыми стали, со времен эдикта Каракаллы, все свободные жители «мировой» империи), способный и призванный мыслить, писать, учить и проповедовать! Никто не отмалчивался – кроме одного единственного человека, с которого все, собственно говоря, и началось. Который, поначалу терзаемый сомнениями, нерешительно, подстрекаемый агентами… нет-нет, не Коминтерна, а Константинополя, все-таки, почти через силу, заставил себя стать завоевателем Ветхого Рима. Ровно через восемьсот лет после галла Бренна. Аларих, покоритель «центра мира», полководец и политик, о котором мы, после захвата им Первого Рима, больше не слышим и мало что знаем, в разгар августовской жары ушел со своими войсками в южную Италию. Тяжело нагруженные добычей, захваченной в Святом Городе, воины вестготского царя и римского военного магистра, вероятно, предпочли бы идти не на юг, а на север. Возвратиться домой, в родной Норик. Где могли бы украсить захваченными ожерельями, браслетами и кольцами шеи, запястья и пальцы рук своих супруг, сестер и дочерей и отдохнуть от ратных трудов у семейного очага. Но мир с западной половиной Римской «мировой» империи все еще не был заключен. Все еще пыжился за стенами Равенны юнец в императорской порфире, игравший сам с собой, миром и Римом. Или, точнее, Римами – как городами на Тибре и Босфоре, так и упомянутым выше петухом (который был на самом деле курицей).

Кстати говоря, в том же 410 г. бесчестный и бессовестный младший сын августа Феодосия I равнодушно отказал в военной помощи своим подданным-провинциалам, прибывшим из римской Британии, опустошаемой северными «варварами», официально лишив их своего покровительства и бросив на произвол судьбы (римские легионы были выведены с северных островов еще раньше, полководцем Клавдием Константином, переправившимся через Британский океан, именуемый ныне проливом Ла Манш, в Галлию, для борьбы с опустошавшим ее вандало-свево-аланским народом-войском, что послужило предприимчивому римскому военачальнику поводом провозгласить себя императором под именем Константина III).

Как это ни смешно, чахлый и изнеженный донельзя император Запада Гонорий умудрился-таки пережить крепкого, словно германский дуб, Алариха. По непостижимой иронии судьбы, равеннский выродок, и глазом не моргнув, без всякой надобности вдруг пожертвовавший Римом, еще некоторое время фигурировал в анналах мировой истории, т. е. коптил небо (как выражались наши предки). Алариха же в жарком воздухе Калабрии постигла смерть. Возможно, от заразы, подхваченной им в зачумленном Городе на Тибре. Если к его гибели не приложила руку коварная Галла Плацидия, обворожительная полонянка императорских кровей, самая ценная часть его добычи. Добавив храброму вестготу что-нибудь в еду или в питье во время ужина в интимной обстановке. Никто этого не знает. Бренные останки взявшего Рим на Тибре римского военного магистра и вестготского царя, умершего под городом Консенцией, до сих пор так и не найдены. Поскольку готы, силами своих многочисленных пленных, отвели течение реки Бузента (нынешней Бусенто), погребли Алариха на дне реки, а потом снова вернули реку в ее прежнее русло.

Чтобы никто не мог узнать места последнего упокоения славнейшего отпрыска рода Балтов, пленные, отводившие реку и рывшие могилу, были перебиты (так же, если верить Иордану, впоследствии поступили гунны с рабами, предавшими земле «царя-батюшку» Аттилу – разве что дело обошлось без отвода реки). Скорее всего, Аларих умер в возрасте сорока шести-сорока семи лет. А погребение вестготами их храброго царя вместе с большой (а то и большей) частью взятой им у римлян в «Вечном Городе» (да и в других местах) добычи – не более, чем красивая легенда. Хоть римляне и прославились своей алчностью и «проклятой жаждой золота», Аларих отобрал у них так много этого золота, что можно не сомневаться: он и его братья по оружию не хуже римлян ценили благородные металлы. Через много лет Галла Плацидия залилась краской, при виде прошедших через много рук монет и самоцветов, награбленных готами в Риме. Которые были поднесены ей, на венчании (интересно бы знать, по какому обряду?) с преемником Алариха – Адольфом-Атаульфом  – в качестве свадебного подарка готскими юношами в шелковых одеждах (конечно же, тоже доставшихся вестготам в Риме в качестве добычи). Только вот вопрос: покраснела ли дочь Феодосия Великого от гнева на готов за то давнее злодеяние, или же при воспоминании об овладевшем ею великом царе готов, не прожившим после этого и нескольких недель?  Поскольку доблестный Аларих умер, не оставив после себя достойных царской власти кровных наследников, царем вестготов (часть которых, возможно, осела в Италии) стал его шурин и испытанный соратник Атаульф из рода Балтов.

3. ИТАЛИЙСКОЕ ЦАРСТВО ОСТГОТОВ.

После четырнадцатилетнего царствования Одоакр должен был преклониться перед более высоким гением царя остготов Теодориха - такого героя, который соединял с дарованиями полководца мудрость правителя, который восстановил внутреннее спокойствие и благоденствие и имя которого до сих пор справедливо останавливает на себе внимание человечества.

(Эдуард Гиббон)

ХИТРЕЦЫ, БОЙЦЫ И МУДРЕЦЫ

Овеянная легендами о тайном захоронении Алариха с награбленными им сокровищами речушка Бусенто, античный Бузент, - одна из самых небольших в Италии. Длиной всего девяносто километров, она течет по территории Калабрии. Ее исток – близ горы Монте Кокуццо в Калабрийских Апеннинах. В месте впадения Бузенто в более крупную и полноводную реку Крати расположен город Козенца (древнеримская Консенция). Если лето выдается особенно жарким, создается впечатление, что Бузенто на самом деле не впадает в Крати, как на географической карте, а как будто высыхает от калабрийской жары. Если так было и в древности, то и отводить-то течение реки для захоронения в ее русле Алариха и награбленных им драгоценностей не было никакой нужды. Как на грех, именно в самый разгар летней жары на берега мелеющей Бузенто  регулярно съезжаются кладоискатели и гробокопатели со всей Италии, да и из более богатых стран Европейского Союза, высмеянные в свое время итальянским писателем Гидо Провене в книге «Мама Италия».

Не меньшей склонностью верить легендам о зарытых кладах, чем кладоискатели и гробокопатели прошлого, современности (и, вероятно – будущего) отличались наши старые знакомые. Кассиодор, магистр оффиций Теодориха Великого. И нотарий Иордан, опирающийся в своем труде на готскую историю Кассиодора величайший пропагандист готского величия. Искавшие в темные десятилетия остготско-гуннского союза факты, дабы воздвигнуть из этих фактов нерукотворный памятник непреходящей готской славы. Так и тянет поверить им на слово. Ведь ничто не внушает нам доверия больше, чем свидетельства «почти современников», балансирующих между правдой и легендами, с пугливой робостью прикасающихся к прошлому (для них, в отличие от нас - еще очень недавнему).

Стоя в Козенце на Понте Марио Мартире (мосту мученика Мария), спиной к современным кварталам (включая музей под открытым небом с произведениями двух прославленных художников- сюрреалистов - Сальвадора Дали и Джорджо де Кирико), видишь перед собой живописный старый город и кафедральный собор с гробницей Изабеллы Арагонской, умершей в Козенце (через восемьсот лет после Алариха) в ожидании скорого разрешения от бремени (на ее здоровье сказалась губительная калабрийская жара). Кроме Изабеллы, в соборе похоронен Генрих VII, король Сицилии и Германии, сын и соправитель владыки «Священной Римской империи» Фридриха II Гогенштауфена (от другой арагонской принцессы – Констанции). Построившего т. н. Швабский замок. И державшего в нем сына-изменника, пока тот не отдал Богу душу. Ветром дальних странствий занесло в Козенцу и упоминавшегося выше сердцееда и авантюриста Казанову. Прибывшего туда еще совсем молодым человеком, чтобы послужить епископу Марторано в качестве аббата, и удостоившего последнее пристанища Алариха нескольких строчек в своих всемирно знаменитых мемуарах:

«Епископ (Марторано – В. А. ) дал мне весьма лестное письмо к архиепископу в Козенцу с просьбой отправить меня в Неаполь <…> Архиепископ Козенцы, человек умный и состоятельный, поселил меня в своем доме. За столом я с горячностью восхвалял марторанского владыку, но не пощадил его прихожан, а заодно и всей Калабрии, причем отзывался о них с такой язвительностью, что архиепископ не мог удержаться от смеха, равно как и его гости, в числе которых были две дамы, украшавшие своим присутствием нашу трапезу. Козенца - это город, где порядочный человек может найти для себя развлечения, поскольку там есть богатая знать, красивые женщины и достаточно сведущие люди, получившие образование в Неаполе или Риме. Я уехал оттуда на третий день» (Джакомо Джироламо Казанова. «История моей жизни»).

Казанове потребовалась всего пара часов, чтобы предложить веселому душепастырю покинуть вместе с ним свою епархию и отправиться в поисках счастья на чужбину. Иерарх, однако, отказался, поступив, по мнению Казановы, неправильно. Если бы он принял предложение авантюриста, то не умер бы всего через два года, в полном расцвете сил…Вероятно, сей достойный прелат римско-католической церкви сменил царство земное на царство небесное примерно в возрасте Алариха. Потому что жил в области, подходившей ему не больше, чем вестготскому царю, как с точки зрения климата, так и с точки зрения поваренного искусства (если верить Казанове, в Козенце и вообще в Калабрии готовили пищу на очень плохом оливковом масле). Можно предположить, что и при Аларихе, за тысячу  триста лет до Казановы, дело обстояло немногим лучше. Пожалуй, мы достаточно уделили внимания Консенции-Козенце, отблеску награбленного готами у римлян золота (награбленного ранее римлянами еще у кого-то) и золотых (по мнению некоторых романтических поэтов – особенно немецких) кудрей «юного» Алариха, погребенного вестготами, вместе с этим золотом, в русле Бузента. Но от тогдашних тервингов остались хотя бы эти, пусть даже довольно-таки тусклые, отблески. А вот тогдашние остготы вообще остаются по сей день скрытыми от наших мысленных взоров в паннонской мгле. Мрак карпатских дремучих лесов и совершенная «неисторичность» их диких союзников-гуннов не только приводили в отчаяние Кассиодора с Иорданом, но и истощали терпение терпеливых, вообще-то, позднейших историков. В первую очередь – немецких. Во многих местах своего двухтомного труда о германцах, этого монументального произведения, переполненного разнообразнейшими сведениями, такая общепризнанная величина, как Людвиг Шмидт, вынужден разбираться со множеством гипотез, представляющихся ему несерьезными. Как и на шестнадцати страницах, посвященных им остготам в период между царствованием Германариха и «битвой народов» на Каталаунских полях. О пяти месяцах древнеримских внутриполитических событий у нас больше сведений, чем о пятидесяти годах остготско-гуннского «добровольно-принудительного» союза. И разве можно осуждать, скажем, австрийского археолога Рудольфа Эггера за его попытки, так сказать, перегатить это «исторического болото» с помощью довольно остроумных гипотез?

Тем не менее, в общем и целом, ситуация нам представляется вполне понятной. В ходе чудовищно жестокой, яростной войны «всех против всех» многим народам (например, бургундам или же гепидам) пришлось еще на подходе к громадной средиземноморской исторической арене пролить реки крови и понести огромные жертвы. Другие, слишком многочисленные, чтобы быть истребленными поголовно, вынуждены были разделиться, как вестготы времен Атанариха и Фритигерна. Пытаясь частью получить защиту и пристанище у римлян, частью – противостоять им. Чтобы, наконец, опять воссоединиться под властью такого сильного царя, как Аларих. Можно предположить, что так же поступили и остготы. После гибели дряхлого Германариха и тяжелых поражений, нанесенных остготам гуннскими «кентаврами», они некоторое время боролись за выживание под началом властителей, мало известных и, в общем, мало интересных нам. И важных лишь с чисто генеалогической точки зрения. Поскольку они дополняют наши представления о родословии Амалов. После их гибели в сражениях, точный ход которых нам неизвестен, как  и места этих сражений, остготы оказались перед дилеммой. Аналогичной дилемме, перед которой оказались Рюриковичи после разгрома варяжской Руси монголо-татарами  в первой половине XIII в. Либо, признав свое поражение, присоединиться, в качестве данников-«улусников», к разбойничьему союзу во главе с победоносными гуннами. Либо, подобно вестготам, искать приют и убежище в Римской империи, чтобы стать «федератами» на римской военной службе.   Об одной такой предпринятой остготами попытке, закончившейся, по вине римлян, катастрофой, нам известно из пяти разных источников. Так что в ее реальности можно не сомневаться.

Зима 385-386 гг. выдалась столь суровой, что замерз полноводный Дануб. Большое число «варваров» - вероятнее всего, остготов – осмелилось перейти по льду на южный берег Истра, но, вступив на римскую территорию, вскоре снова отступило. Это была первая попытка, за которой, семь месяцев спустя, последовал подход больших масс остготов к Истру. «Варвары», подчеркивая свои мирные намерения, ходатайствовали перед (восточно)римскими властями о дозволении перейти границу и поселиться на имперской территории. Дело было в начале осени 386 г. Остготов явно страшила перспектива провести в предгорьях Карпат очередную, еще более суровую зиму, чреватую угрозой новых, еще более опустошительных, гуннских набегов.

Главнокомандующий римскими войсками во Фракии магистр милитум Промот (стратегическими талантами не отличавшийся, но известный коварством и хитростью), отказался впустить остготов на земли восточной части Римской империи. Но направил на правый берег Дануба несколько агентов-провокаторов, свободно владевших готским языком (возможно, готов на римской службе). Те посоветовали терзаемым голодом, отчаявшимся остготам переправиться на моноксилах (однодеревках)  через Истр (на этот раз, видимо, льдом не покрытый). И разгромить римские пограничные войска (якобы слабые и не ожидающие нападения). После чего ничто уже не мешало бы переходу всего остготского племени через Истр и его беспрепятственному расселению на римских землях. Остготы, всегда готовые к бою, согласились, набились, словно сельди – в бочки, в лодки и другие плавсредства, какие только смогли изготовить или раздобыть, и… были методично истреблены римскими лимитанами при попытках высадиться на южный берег Истра. Затем римские пограничники, используя захваченные у убитых ими готов лодки, переправились на северный берег Дануба. Там римляне пленили тысячи готских женщин и детей, оставшихся без защитников и кормильцев. И с большой выгодой продали несчастных в рабство. К вящей славе Римской «мировой» империи. В знак нерушимости ее границ… Об этом случае (да и о множестве других аналогичных фактов, без тени смущения засвидетельствованных самими «культурными» и «цивилизованными» греками и римлянами),  уважаемый читатель не должен забывать, читая о бесчинствах «диких варваров»  в колыбели античной культуры…

князь остготов Одотий, поведший свое племя в приготовленную ему римлянами западню, погиб со своими соплеменниками. Утонув в волнах Дануба, куда бросился, спасаясь от «ромеев». Император Феодосий Великий, известный, как мы уже знаем, своей приязнью к германцам (и особенно – к готам, «другом» которых он был, согласно Иордану), не скрывал своего торжества по поводу одержанной его бдительными и доблестными лимитанами победы, в очередной раз доказавшими, что римская граница - на замке. Он даже не поленился лично посетить место разгрома остготских беженцев. После чего возглавил 12 октября 386 г. торжественное триумфальное шествие в Константинополе, в котором, на потеху гражданам Второго Рима, были проведены остготские пленницы. Из остготских мужчин якобы никто не уцелел. В чем, однако, можно усомниться. Ибо тот же Феодосий I повелел, чтобы пленные, взятые римлянами в этом «походе на варваров», не годившиеся для крестьянских работ и потому предназначенные к «розничной распродаже» на рынке рабов, не были распроданы поодиночке. А были всем скопом поселены на неплодородных землях Анатолии в качестве колонов, т. е. военных колонистов, прикрепленных к земле (как прообраз жителей военных поселений в стиле незабвенных графов Сперанского и Аракчеева). Откуда взялись необходимые для исполнения эдикта Феодосия Великого готские «души мужеска пола», античные источники не сообщают…

Остготы не забыли учиненного над ними римлянами злодеяния. Не то, чтобы они были особенно злопамятны, но. . . сами согласитесь… Как только готские мальчики, пережившие резню на берегах Данува, и поселенные в Анатолии, достигли совершеннолетия, они, во главе с Трибигильдом (именуемым в источниках комитом – возможно, он, как когда-то другой германец – Арминий - успел отличиться на римской службе, чтобы усыпить бдительность своих «ромейских» хозяев), восстали. Это восстание, разразившееся в 399 или 400 г. , оказалось весьма опасным для царьградского режима. Не совсем ясны взаимосвязи между поднявшими его готами, поселенными благочестивым василевсом Феодосием в древней области Фригии, и упоминавшимся нами выше римским полководцем готского происхождения Гайной, устранившим «ненасытного» патриция Руфина и сошедшимся в смертельной схватке с «полудержавным властелином» - евнухом Евтропием. Трибигильд, во всяком случае, не пережил 400 г. (или пережил его ненадолго). В связи с чем особая история его родного остготского племени опять покрывается мраком, окутывающим историю столь многих «варварских» племен…

Таким был, следовательно, результат» первой попытки «диких» и «темных» остготов обратиться за помощью к «культурным», «просвещенным» римлянам. Особой радости эта попытка «диким варварам» не принесла. Если «собиратель римских земель» август Феодосий I и «любил» готов и вообще германцев, то, скорей всего – так, как палка «любит» спину. А те его – как спина «любит» палку. Уж лучше было ввериться «отеческому покровительству» таких же «некультурных, диких» гуннов. И ходить вместе с ними в набеги, получая заслуженную часть добычи и не платя налогов. Тем более, что гуннские цари правили своими подданными еще не так жестко, если не сказать – сурово, как впоследствии – грозный Аттила (многому научившийся у римлян, у которых жил в юности заложником).

Этот первый исторический эпизод «темного пятидесятилетия» истории остготов, благодаря своей связи с Гайной хоть как-то вписывается в общую канву готской истории.

Но следующее, гораздо более масштабное, историческое событие с участием остготов, представляется нам совершенно изолированным, в определенной мере - выдернутым из контекста исторического развития, а его последствия – непостижимыми. Речь идет об упоминавшемся выше массовом вторжении остготских воинов с семьями, телегами и скарбом в северную Италию под предводительством воеводы-«идолобожника» Радагайса.

Чисто фактической стороне дела мы уже уделили несколько страниц в связи с полугерманцем Стилихоном. Вершиной военной карьеры которого стала, несомненно, победа над самым многочисленным германским войском, вторгавшимся когда-либо в Италию - полчищами Радагайса. Но, в то время как нам известно, что эту победу Стилихон смог одержать при поддержке вестготских контингентов остгота (!) Сара, аланской конницы и гуннов Ульдина (Хульдина), происхождение германских «вооруженных странников» Радагайса (которых, по мнению некоторых авторов – взять хотя бы того же Зосима - было четыреста тысяч!), для нас, в общем, до сих пор остается загадочным (что бы кто ни писал по этому поводу).

Сам свирепый нехристь Радагайс и его язычники-дружинники – ядро «сообщества вооруженных странников» - были, как нам представляется, остготами. А вот как быть с этнической идентификацией их «бесчисленных» германских «попутчиков», пришедших с «другой» стороны Рена? «Другой» эта сторона Рена была, если смотреть со стороны римской Галлии. Значит, «попутчики» вождя язычников-остготов пришли из сердца нынешней Германии, области между реками Визургием-Везером и Альбисом-Эльбой. И присоединились к остготским «скитальцам» Радагайса, возможно, только на территории нынешней Нижней Австрии. Ибо некоторые историки приписывают разрушение римских городов Виндобоны  и Карнунта  именно этому скопищу «странствующих искателей приключений» (назвать их «странствующими рыцарями» как-то язык не поворачивается, несмотря на некоторые явные черты сходства). Да и расположенный на Истре восточнее современного Линца древний римский город Лавриак, лишь с трудом устоял под их натиском. Может быть, благодаря своему слишком западному (с точки зрения Радагайса «со товарищи») расположению. Так что его пытались штурмовать лишь германские племена, шедшие мимо него с севера (а от них, не столь многочисленных, гарнизону и жителям Лавриака было легче отбиться). Правда, веком спустя и этот древний город все-таки стал жертвой разрушения очередными «вооруженными мигрантами». Хотя, будучи резиденцией христианского епископа прибрежного Норика, он, конечно, пользовался определенным уважением даже у т. н. «варваров» и мог (теоретически) быть ими пощажен…

Несомненно, ратоборцы Радагайса спалили и город Флавию Сольву (расположенный близ сегодняшнего австрийского города Лейбница) на реке Мур. Основанный в 70 г. римским императором Веспасианом, родоначальником  династии Флавиев и победителем восставшей против римской власти Иудеи. Чей сын – «кроткий и человеколюбивый» Тит, прозванный «любовью и утешением человеческого рода» - «амор ак делициэ генерис гумани» - разрушил в том же 70 г. Иерусалим, разграбив иудейский храм Всевышнего Бога, вырезав десятки тысяч жителей столицы Иудеи и стекшихся в святой город паломников, продав в рабство уцелевших после учиненной римлянами бойни. Флавия Сольва уже была разрушена в 170 г. маркоманнами, но затем восстановлена. Чтобы в 405-406 гг. испытать на себе удар шедших на юг, уже объединенных под началом Радагайся новых германских «мигрантов». Не оставивших ей шанса на выживание. Римские надгробия и мозаики, найденные австрийскими археологами в ходе раскопок, начиная с 1911 г. близ Вагны на Муре, дают нам некоторое представление о трагедии, обрушившейся на многие римские города и селения с приходом Радагайса. В большинстве своем они возникли вдоль проложенных римлянами магистральных военных дорог, по которым передвигались легионы и торговцы. Как, например, Карнунт, расположенный на Янтарном пути. Теперь же по этим так прочно и основательно – на века (т. е. «навечно») построенным римлянами (для себя!) дорогам шли с севера германские «переселенцы». Несшие придорожным городам разрушение, а их жителям – смерть, обычно довольно мучительную. Ведь редко кто добровольно открывал пришельцам «сховы» с запрятанным добром…

Раскопанное пепелище Флавии Сольвы указывает нам на район перехода разбойничьего союза Радагайса через Альпы. И его вторжения, так сказать, по долинам и по взгорьям, вдоль по течению рек, с большим обозом, в северную Италию. Массовое бегство населения опустошаемых «варварами» провинций на юг поставило Западную империю перед лицом серьезных социальных проблем – еще до выхода на первый план проблем чисто военных.

Беженцев необходимо было накормить и где-то разместить…

Нам уже известно, что Стилихон стянул на угрожаемый участок все имевшиеся в его распоряжении войска. Что «совсем дикие» германцы Радагайса, не позаботившись о защите своих флангов и разведке местности, жгли, резали и грабили все на своем пути, пока не дали себя окружить и уничтожить.

Смерть, рабство, распад племенных связей, утрата привычного образа жизни, разрушение семей, члены которых продавались римлянами жадным до дешевой «челяди» работорговцам не только «оптом», но и «в розницу»…Это была катастрофа таких масштабов, что не нужно было дожидаться смерти готского вождя, чтобы убедить его обезглавленный народ в гибельности избранного им пути. Но вот язычник Радагайс, разбитый Стилихоном, сложивший оружие под Фезулами и закованный римлянами в цепи, был вероломно казнен своими «культурными» победителями. И молва, «быстрокрылая Осса» (как сказал бы Гомер), разнесла горестную (для «варваров») весть о гибели громадного племенного союза остготов по всем градам и весям. Достигнув северных и северо-восточных заданубских и заренских областей. Так что, по крайней мере, остготы, или остроготы, смирились с необходимостью жизни под гуннским игом. Пусть под игом, но все таки – жизни. Из двух зол всегда обычно выбирают меньшее. «Оставшиеся на месте (под гуннским контролем остготы – В. А. ), ослабленные уходом большей части своих соплеменников (с Радагайсом – В. А. ), оставив мысль о сопротивлении, склонились под гуннское иго» - писал Людвиг Шмидт, особенно скептически описывающий данную фазу истории готов. Слишком очевидно, что «третьего пути» у остготов просто не было.

Конечно, интересно было бы узнать чуть подробнее, в чем конкретно выражалось это самое гуннское иго. Но и так ясно, что представление о нем – явно мрачнее, чем оно было в действительности. В те беспокойные времена больше всего ценились хорошие воины. Поскольку готы были как раз хорошими воинами, их подчинение гуннскому «игу» и жизнь под этим «игом» вовсе не означало совершенно бесправного существования в сплошном «море крови и слез». А лишь утрату готами полного суверенитета в области принятия военных и политических решений. Но насколько свободен народ, не имеющий своей земли и своего царя? Так или иначе, такому народу необходимо куда-то податься и к кому-то приткнуться. Как пытался упорно «приткнуться» к римлянам даже великий вестгот Аларих. Хотя он был гигантом (и не только – половым) по сравнению с жалким (во всех отношениях) Гонорием. А его войско было единственной реальной военной силой на всем Италийском, или Апеннинском, полуострове. Порой трудно отделаться от впечатления, что народы, вторгавшиеся в римские пределы с севера, востока и северо-востока, перед лицом внешне столь прочной и впечатляющей, несмотря на свою внутреннюю слабость, военной и гражданской организации Римской «мировой» империи осознавали одну простую истину. Что они просто еще не способны сами занять место римлян в роли владык этой «мировой» империи. Первым «варваром», убежденным в своей равноценности и равнозначности римским императорам, и остервенело пытавшим добиться от них своего признания таковым, был гуннский царь с готским именем Аттила. До него все вожди «варваров» готовы были удовольствоваться меньшим. Поддержкой и покровительством римской власти, статусом римских военных поселенцев, римских союзников, римских должностных лиц и военачальников (пусть даже высочайшего ранга).

Гунны доаттиловской эпохи, эпохи первых союзов с неоднократно разбитыми ими остготами, были степными разбойниками. Такими же охотниками «за зипунами», какими были и сами готы всего за несколько десятилетий до гуннского нашествия. Гунны были язычниками. Что сильнее сближало гуннов с остготами (в большинстве своем – также язычниками), чем с вестготами (христианами-арианами, стараниями просветителя-епископа Вульфилы), уже давно живущими на римских землях и потому – волей-неволей – в той или иной мере романизированными.   К тому же у остготов с момента загадочной во многих отношениях гибели Германариха, по существу, не было собственных царей. Конечно, были среди них еще Амалы, призванные властвовать храбрые воеводы. Враги гуннов, мечтавшие о продолжении или возобновлении сопротивления гуннам. Но были и другие. Смирившиеся с тем, что гунны их разбили, и продолжавшие сражаться под началом своих гуннских победителей.

Даже поднаторевшему в генеалогии готских владык готоалану, или готу, Иордану (не говоря уже о его многочисленных последователях или исследователях) порой было явно непросто разобраться во всех ее хитросплетениях:

«Первым из героев, как сами они передают в своих сказаниях, был Гапт (Гаут, согласно толкованию Гервига Вольфрама - «Отец Гаутов», т. е. «отец-прародитель готов» – В. А. ), который родил Хулмула (по толкованию Вольфрама - «Отца Данов», т. е. «отца-прародителя датчан» - В. А. ). Хулмул же родил Авгиса. Авгис родил того, которого называют Амал; ОТ НЕГО-ТО ВЕДУТ ПРОИСХОЖДЕНИЕ АМАЛЫ (выделено нами– В. А. ). Этот Амал родил Хисарну (чье имя значит по-готски буквально «Железный» - В. А. ); Хисарна же родил Остроготу (по Вольфраму - «Отца Остроготов», т. е. «отца-прародителя остготов» - В. А. ); Острогота родил Хунуила (т. е. «Заговоренного От Колдовства» - В. А. ), а Хунуил родил Атала (т. е. «Благородного» - В. А. ). Атал родил Агиульфа и Одвульфа; Агиульф же родил Ансилу («Маленького Анса», т. е. «Маленького Аса», в-общем - «Маленького бога», «Божка» - В. А. ) и Эдиульфа, Вультвульфа и Герменериха (Германариха-Эрманариха – В. А. ); а Вультвульф родил Валараванса; Валараванс родил Винитария (т. е. «Победителя Венедов» - В. А. ); Винитарий же родил Вандилиария (Вандалария – В. А. ); Вандилиарий (т. е. «Победитель Вандалов« - В. А. ) же родил Тиудемера (Тиудемира, Тиудимира – В. А. ) и Валамира и Видимира; Тиудемер родил Теодериха (Теодориха, Феодориха, Тиудереикса, Тиудерикса – В. А. ); Теодерих родил Амаласвенту (Амаласвинту, Амаласунту, Амалазунту – В. А. ); Амаласвента родила Аталариха и Матесвенту (Матасвинту – В. А. ) от Евтариха (романизированного гота Флавия Евтариха Киллигу, консула 519 г. и пасынка константинопольского императора Юстина I - В. А. ), мужа своего, род которого соединен с ней следующим образом: вышесказанный Германарих, сын Агиульфа, родил Гунимунда, Гунимунд же родил Торисмунда, а Торисмунд родил Беримуда; Беримуд родил Ветериха, Ветерих же родил Евтариха, который, сочетавшись с Амаласвинтой, родил Аталариха и Матесвенту (матасвинту - В. А. ); Аталарих умер в отроческих годах, а с Матесвентой сочетался Витигис, от которого не восприняла она детей. Оба они были приведены Велезарием (восточноримским полководцем императора Юстиниана I – В. А. ) в Константинополь. Так как Витигис отошел от дел человеческих, Герман, патриций, племянник императора Юстиниана, взял [Матесвенту] в жены и сделал патрицианкой; от него и родила она сына, по имени также Герман. Когда же Герман скончался, [жена его] решила остаться вдовой. Как и каким образом было разрушено королевство (царство – В. А. ) Амалов, я расскажу, если поможет Господь, в своем месте» («Гетика»).

Не будем, вслед за Людвигом Шмидтом, Гервигом Вольфрамом и другими уважаемымии авторами, вдаваться в выяснение вопроса о дост оверности приводимой Иорданом, вслед за Кассиодором, генеалогии. Подчеркнем лишь следующее. Вероятно, гунны опирались, по меньшей мере, на одну линию Амалов. По крайней мере, одна линия этого древнего готского рода со своей дружиной была готова сражаться в составе великого разбойничьего союза, возглавляемого гуннами. И совместно с гуннами драться с другими племенами, в т. ч. и германскими.

Мало того! Не исключено, что тот или иной особо выдающийся готский властитель мог временами возглавлять весь этот разбойничий союз, т. е. обладать властью и над гуннскими военными контингентами, соединявшимися (пока их не сплотил «царь-батюшка» Аттила) с остготами в военных целях. На эту мысль наводит нас фигура упомянутого выше гуннского царя (или вождя) со странным именем Баламбер, о котором пишет Иордан. Еще Людвиг Шмидт обратил внимание на то, что это имя звучит как-то не по-гуннски. Само по себе это еще ничего не говорят. В конце концов, у германцев встречается – особенно во II половине V в. – немало гуннских слов и имен. Как и наоборот – немало звучных готских имен у гуннских девушек и женщин. И почему, коль скоро это так, гуннскому вождю было не взять себе не просто германское, но готское царское имя Валамир? Слегка изменив его, в целях сделать привычней для гуннского уха? Тем более, что, как мы знаем, он женился на готской царевне Вадамерке (или Валадамарке). Причем – дочери или племяннице павшего в бою с этим самым Баламбером готского царя Винитария (или Винитара). Однако сомнения все-таки остаются. Впрочем, гунны, не любившие предаваться иллюзиям и руководствовавшиеся в своих действиях исключительно соображениями целесообразности, вряд ли слишком переоценивали значение этнической принадлежности (как впоследствии – каан монголов Чингисхан). И потому гунны (как и римляне позднеантичной эпохи) вполне могли избирать или назначать главнокомандующими наиболее умных и опытных воинов, невзирая на их происхождение. Если это так, гуннский царь со звучащим столь по-германски странным именем Балам(б)ер-Валамир, да и гуннское «иго» над остготами предстают перед нами в ином, непривычном свете…

Понятно, что столь ненадежные и нестабильные отношения приводили к многочисленным, постоянно меняющимся военным комбинациям, к то более, то менее продолжительным военным союзам, совпадениям и конфликтам интересов, чередовавшимся со скоростью и неуловимостью чередования комбинаций разноцветных стеклышек в калейдоскопе. Эту картину следовало бы признать исключительно сложной по композиции даже в случае, если бы у нас имелись не менее надежные сведения обо всех народах, племенах, властителях и битвах той поры, чем о столь же пестрой картине борьбы между итальянскими городами-государствами эпохи Возрождения. Но это, к сожалению, не так. Поскольку единственная более-менее связная и последовательная история готов, вышедшая из-под пера готоалана Иордана, с учетом вышесказанного, естественно, полна противоречий. Вот и приходится позднейшим ученым разных стран сотнями лет корпеть над гигантским, подлинно головоломным «паззлом», в тщетных попытках собрать его полностью.

В центре этого загадочного скопления быстро сменяющих друг друга легенд, событий, фактов, слухов, находится разыгравшаяся в середине  V в. на Каталаунских полях битва большинства средне- и восточноевропейских народов-мигрантов, сошедшихся в смертельной схватке на западной окраине области их долгого взаимодействия. Дело было в 451 г. Наряду с двумя Римскими империями (формально продолжавшимися считаться двумя половинами одной, по-прежнему единой-неделимой Римской «мировой» державы) к тому времени сложился жестко организованный и обладающий огромным военным могуществом союз народов под верховной властью гуннского правителя Аттилы. Являющийся, хоть и не «унитарным» царством или государством в полном смысле слова, но военным фактором номер один во всей тогдашней Экумене. Именно это гуннское военное превосходство многие историки пытались (и пытаются сегодня) отрицать. Хотя от римского военного превосходство к тому времени тоже ничего, на самом деле, не осталось. Там, где римляне еще оказывались способными сдерживать гуннский натиск, это удавалось им лишь с помощью контингентов своих германских «федератов». И когда Аттила начал постепенно отзывать гуннские наемные отряды, сражавшиеся за Рим под римским командованием, в свою собственную «Великую армию», римско-гуннское военное равновесие стало быстро сменяться все большим гуннским военным превосходством.

Поэтому-то хитроумный римский военный магистр патриций Флавий Аэций (Эций, Аэтий), получивший от восточноримского историка Прокопия Кесарийского звучное прозвище «последний римлянин» – отнюдь не новый Стилихон, да и вообще не германец, а сын римского военачальника, родом из римской колонии Дуростора (Доростора) на нижнем Данубе, избрал местом решающей битвы с гуннами равнину в самом сердце ценнейшей римской провинции. Полностью романизированной Галлии. Очень далеко от главной операционной базы гуннов и остготов. Поскольку галлы уже давно превосходили своей боеспособностью выродившихся до предела италийцев. И поскольку часть римской Галлии была к тому времени уже заселена вестготами, не желавшими порывать с Римом даже после Алариха, и готовыми поддержать римлян своим оружием против гуннов «со товарищи». С учетом этих обстоятельств, у Аэция имелись шансы устоять под всесокрушающим гуннско-остготским напором.

Чудовищная по кровопролитности «битва народов», форменная мясорубка, разыгравшаяся в конце лета 451 г. под современным Шалоном-на-Марне, там, где сегодня свекловичные поля окружают французский военно-учебный лагерь, закончилась (так и хочется сказать «как и следовало ожидать»!), вообще-то говоря, вничью (а не «победой римлян над гуннами»). Возможно, потому, что руководство битвой ускользнуло из рук главнокомандующих обеими армиями – римлянина Аэция и гунна Аттилы. Ибо германцы, несшие на себе ее основное бремя и составлявшие главную боевую силу обеих армий, дрались не столько за римлян или гуннов, сколько за самих себя. Отстаивая не столько римские и гуннские, сколько свои собственные интересы. Под Каталауном друг другу противостояли две бургундские «партии» (или, как сказали бы римляне – «факции»). Две «партии» франков сражались на двух разных сторонах за право выставить из своих рядов наследника умершего франкского царя. В смертельной схватке сошлись и две части готского «братского» народа (еще решавшего в Причерноморье более-менее согласованно общие задачи по «добыванию зипунов»). Царь вестготов Теодорих (Феодорих, Теодерих, Теодор, Феодор, у Иордана - Теодорид), дравшийся на стороне «последнего римлянина» Флавия Аэция, пал, сраженный метательным снарядом (то ли дротиком, то ли стрелой), пущенным в него рукой Андаг(ис)а из рода Амалов, т. е. остгота царской крови.

Теодорих I Вестготский был похоронен со всеми почестями неподалеку от поля сражения. После тризны по павшему, «осиротевшие» вестготы ушли в свое созданное ими к тому времени на землях римской Галлии царство (занимавшее территории Аквитании и Толосы). Чтобы избрать там, в спокойной обстановке, нового царя. Оставшийся без их поддержки доблестный Аэций оказался (как и следовало ожидать) не в состоянии причинить гуннам и остготам никакого вреда. Но и последние, несколько выбитые римско-вестготской коалицией из колеи (ведь до сих пор им приходилось, в первую очередь, совершать грабительские набеги, а не вести серьезные боевые действия), не думали завоевывать Галлию. Так что хитроумный план Аэция вполне осуществился. «Варвары» вернулись к себе в Паннонию. Понеся тяжелые потери. Зализывая многочисленные раны. И, несомненно, преодолев свое совсем недавнее «головокружение от успехов». Ибо, хотя гунны воевали часто и повсюду, это тяжелейшее полевое сражение, в ходе которого им не удалось использовать свое главное оружие, всегда обеспечивавшее им успех – внезапность, быстроту, страх и жестокость – было не просто предупреждением. А прямо-таки предвкушением того, что предстояло им, в случае объединения Европы для организованного сопротивления новым нашествиям кочевников.

Объединенное, возглавляемое опытным и одаренным полководцем, сплоченное римско-германское союзное войско не смогли бы одолеть даже гунны «со товарищи», сплоченные железной волей Аттилы. Однако между теорией и практикой – «дистанция огромного размера» (А. С. Грибоедов). История не знает сослагательного наклонения…Даже остготы не смогли вырваться из «дружеских объятий» главаря разбойничьего союза Аттилы, сражаясь на его стороне против своих же братьев – вестготов. И с какой отвагой!

Неясный исход «битвы народов», подробности хода и даже место которой служили и служат по-прежнему поводом жарких дискуссий, порой побуждали скептиков вообще отрицать ее историчность. Т. е. ставить под сомнение сам факт сражения на Каталаунских полях. Так, например, французский ученый профессор Бернар Шертье писал своему немецкому коллеге Герману Шрайберу тоном человека, которому хотелось бы поверить, но который поверить не в силах: «Не существует доказательств того, что эта битва произошла на равнинах в окрестностях Шалона. Да и вообще, было ли такое сражение? Я часто задаюсь этим вопросом. Возможно, имели место лишь разного рода мелкие стычки между отдельными военными отрядами. Бои, впоследствии превращенные народной фантазией в одно большое сражение».

При всем уважении к беззаветно трудившемуся всю свою долгую жизнь на ниве древней истории хранителю музея в Шалон-сюр-Марн, поспешим успокоить всех авторов и читателей исторической литературы. На месте битвы трехсот спартанцев (и примкнувших к ним семисот феспийцев, о которых почему-то часто забывают, несмотря на популярный голливудский фильм) царя Спарты Леонида с евразийскими полчищами персидского «царя царей» Ксеркса Ахеменида при Фермопилах также до сих пор не найдено ни ископаемых скелетов, ни оружия, подтверждающих историчность этой поистине «хрестоматийной» битвы. Не осталось также «вещественных доказательств» реальности сухопутных битв между греками и персами при Марафоне и Платеях, между македонянами и греками при Херонее, между греко-македонянами и персами при Гавгамелах, между карфагенянами и римлянами при Каннах, морских битв между греками и персами при Саламине, между  Октавианом и Антонием при Акции. Как и множества иных битв и сражений, которыми столь богата всемирная история. Мы верим в реальность многих исторических фактов, сохраненных нам всего лишь несколькими хронистами и историками. Событий, не поддающихся реконструкции естественнонаучными методами. Очень долгое время на местах сражений не воздвигались памятники (исключения вроде памятников на месте Фермопильской или Херонейской битвы только подтверждают правило!), не вделывались в бетон (изобретенный только римлянами) образцы вооружения, таблички с указанием численности противоборствующих войск и т. д. Однако же не подлежит сомнению одно. Аттила и Аэций «со товарищи»  сошлись на поле битвы (то ли близ нынешнего Шалона, то ли близ нынешнего Труа, то ли где-то между этими двумя городами французской провинции Шампань), чтобы, основательно пустив друг другу кровь, вновь разойтись (подобно Стилихону и Алариху).

Кроме того, трудно отрицать историчность «битвы гигантов», приведшей к победе Меровингов (ибо предводитель знатного рода, соперничавшего с Меровингами в борьбе за власть над франкским племенем, пал под Каталауном, сражаясь на гуннской стороне). В результате чего франки с того самого дня и на протяжении многих поколений могли похвастаться наличием у них исторически достоверного царского дома, обязанного своей властью именно победой над гуннами на Каталаунских полях. Трудно измыслить иной способ ухода из жизни вестготского царя Теодориха I, чья гибель в мясорубке под Шалоном подтверждается всеми имеющимися у нас источниками. Как не поверить не только хронистам поздней Античности и раннего Средневековья, но и житиям святых! Сохранившим более чем достаточно сведений о нашествии гуннов на Дурокортор (ныне - Реймс), Каталаун (сегодняшний Шалон), Аврелиан (нынешний Орлеан), Трикассий (сегодня - Труа), Диводур (современный Мец) и Августу Треверов (сегодняшний Трир). Проявляя последовательность в отрицании вызывающих сомнение фактов, следовало бы вычеркнуть из ранней истории европейского Средневековья все эти жития святых. Что привело бы к радикальному сокращению числа наших источников и катастрофическому ухудшению нашей базы знаний о «темных веках», отделяющих распад Римской «мировой» империи от возникновения на ее развалинах национальных государств. Даже такой признанный авторитет в данной области, как немецкий историк, источниковед, палеограф Вильгельм Ваттенбах,  указывал в свое время в своем труде о средневековых письменных источниках, что религиозные тексты – к примеру, жития святых – достойны доверия в первую очередь. Ибо подвергались гораздо более тщательной проверке, в процессе их неоднократного копирования, чем светские источники (и потому многие древние судебники содержат, в дошедшем до нас виде, гораздо больше неточностей и ошибок, чем т. н. священные тексты).

«Битва народов» на полях Каталауна привлекла к себе всеобщее внимание своих современников (и «почти современников»), должно быть, также потому, что гунны (и, возможно, часть их остготских союзников) были язычниками, а римляне и вестготы – христианами (кафоликами или арианами – в данном случае было неважно). И битва между ними стала как бы повторением решающей битвы, выигранной в свое время у язычников святым равноапостольным царем Константином I Великим и обеспечившей победу христианства на просторах грекоримской Экумены. С той только разницей, что в историчности победы над нехристями первого императора-христианина (как и самой битвы) никто не сомневался.

После «битвы народов» под Каталауном военно-политическая ситуация не стала менее сложной. Но позднеантичный мир, который она всколыхнула, стал снабжать последующие поколения землян несколько большим объемом данных. Так что мы можем хотя бы частично прослеживать взаимосвязь в цепи исторических событий. Во-первых, явственно обозначилось разделение остготов на три части (намеки на которое появлялись в разных источниках десятилетиями раньше, но с недостаточной четкостью и ясностью). Сомневаться в историчности остготских царей Валамира, Тиудимира и Видимира у нас не больше оснований, чем в историчности факта принадлежности всех трех царей к династии Амалов. Возможно, они были даже братьями. По крайней мере, сыновьями одного отца. Чье имя нам, впрочем, известно не больше, чем его историческая роль. Утверждение (Кассиодора/Иордана и др. ), что его звали Вандаларием, и что он был сыном Винитария, павшего в битве с гуннами в 376 г. , вызывает большие сомнения. Поскольку «Вандаларий», как мы помним, означает «Победитель» (покоритель) вандалов». Вандалов же к тому моменту ветер времени давно уже унес далеко не только от остготов, но и от вестготов – в римскую (Северную) Африку.

За разделением остготов на три части вскоре последовало и разделение гуннской великой державы. В свою (очередную) первую брачную ночь с красавицей Ильдико, Гильдико или Хильдико (возможно – германкой, судя по имени) «царь-батюшка» Аттила умер, задушенный внезапным носовым кровотечением (а по легенде – косами тайно ненавидевшей его юной супруги-германки). Это событие датируется почти всеми источниками 453 г. Следовательно, владыка гуннов пережил свое поражение (?) на Каталаунских полях лишь на два года.

Сыновья скончавшегося при неясных обстоятельствах на брачном ложе «царя-батюшки» составляли, по мнению ряда авторов, «целое войско» (по словам Иордана, сыновей Аттилы  «насчитывались целые народы»). Нам известны имена, по крайней мере, дюжины из них. Однако что-то представляли собой только отважный Эллак и неистовый, упорный, дравшийся с врагами до последнего Денгизик. А харизматичный царевич Гиесм, сын Аттилы от сестры царя гепидов Ардариха, породил долгую цепь потомков, прослеживаемую вплоть до VI в. и одарившую мир, по меньшей мере, двумя славными представителями дома Аттилидов.

После того, как остготы на протяжении целого поколения, судя по всему, не были способны противопоставить Аттиле никого из своей среды, сразу три остготских царя выступили объединенным фронтом против сыновей Аттилы. И не только продолжили готскую традицию одерживать  великие победы в битвах. Но и продемонстрировали столь очевидное военное превосходство над гуннами, что одному из них однажды даже удалось разбить гуннов, не дожидаясь подхода двух других царей (братьев?) ему на помощь.

Подобный поворот событий был, возможно, связан с тем, что со смертью Аттилы гунны потеряли очень-очень много. В то время как их «добровольно-принудительные» союзники остготы восстановили свое утраченное, после подчинения гуннам, царство (пусть даже разделенное натрое). А также с тем, что многочисленный клан отвыкших от войны сынов Аттилы, а именно – происходившие от иных матерей, чем Эллак и Денгизик (Дингизих), царевичи Эрнак (Ирна, Эрнек, Ирник), Эмнедзар и Узендур (которого некоторые авторы отождествляют с Эмнедзаром), предпочли воевать не с Римом, а за Рим. В качестве военных колонистов – земледельцев-«федератов», поселившихся в нижнем течении Истра, и «мирных» кочевников, готовых к бою «к вящей славе Рима», они вернулись под крыло Восточной Римской империи.    

Относительно неясным был исход лишь первой (и крупнейшей) из многочисленных битв остготов с гуннами, пытавшимися снова подчинить их своей власти. Битв, в которых на стороне гуннов дрался и мудрый царь гепидов Ардарих, главный советник Аттилы, ратоборствовавший за то, чтобы наследником Аттилы стал его, Ардариха, родной племянник – сын гуннского «царя-батюшки» Гиесм. Эта великая битва произошла в 453 г. , т. е. вскоре после кончины Аттилы, на реке Недао, протекавшей по территории Паннонии и до сих пор не поддающейся точной идентификации. В своей предыдущей книге, посвященной гуннам, автор этих строк предположил, что под гидронимом «Недао» скрывается современная венгерская река Капош, правый приток Дуная. В битве при Недао пал Эллак, сын-первенец великого Аттилы. После его гибели разбитых гуннов оттесняли все дальше на восток. Место их кочевий и стойбищ в Паннонии заняли остготы и гепиды.

Столь важные события редко искажались или фальсифицировались даже падкими на всякого рода вымыслы античными историками. И потому Иордан, опираясь, как обычно, на Кассиодора, дает нам вполне связное описание гигантомахии между Ардарихом и враждебными ему (а точнее – его племяннику и прижизненному любимчику «Бича Божия» Гиесму) сыновьями Аттилы, приведшей, в конце концов, к свержению остготами гуннского ига:

«Туда сошлись разные племена, которые Аттила держал в своем подчинении; отпадают друг от друга царства с их племенами, единое тело обращается в разрозненные члены; однако они не сострадают страданию целого, но, по отсечении главы, неистовствуют друг против друга. И это сильнейшие племена, которые никогда не могли бы найти себе равных [в бою], если бы не стали поражать себя взаимными ранами и самих же себя раздирать [на части]». («Гетика»).

Готоалан Иордан описывает битву при Недао (возможно, мало уступавшую или совсем не уступавшую по своему размаху и числу участников «битве народов» под Каталауном) в классически-риторической манере. Под его пером в качестве активных участников титаномахии выступают и (ост)готы (без которых, по твердому убеждению отъявленного «готофила» Иордана, не могло обойтись ни одно мало мальски значительное событие мировой истории):

«Думаю, что там было зрелище, достойное удивления: можно было видеть и гота, сражающегося копьями…» («Гетика»).

Между тем, современные историки придерживаются мнения, что, хотя в битве при Недао и решалась судьба остготов, сами остготы в ней активно не участвовали, сохраняя своего рода «вооруженный нейтралитет» (как и римляне патриция Аэция – под Каталауном, по мнению, скажем, Исидора Севильского). Этой крайне подозрительной, для союзников и данников, пассивностью остготских войск, видимо, и объясняется подтверждаемый всеми источниками гнев сыновей Аттилы на своих неверных «улусников». И замечание одного из хронистов, что с тех пор гунны стали охотиться на остготов, как на беглых рабов. При активной поддержке остготских союзников гунны наверняка разбили бы Ардариха, несмотря на то, что гепиды проявляли во всех сражениях исключительную отвагу и высочайший боевой дух.

Иордан завершает свое описание битвы при Недао знаменательными словами:

«Итак, после многочисленных и тяжелых схваток, победа неожиданно оказалась благосклонной к гепидам: почти тридцать тысяч как гуннов, так и других племен, которые помогали гуннам, умертвил меч Ардариха вместе со всеми восставшими. В этой битве был убит старший сын Аттилы по имени Эллак, которого, как рассказывают, отец настолько любил больше остальных, что предпочитал бы его на престоле всем другим детям своим. Но желанию отца не сочувствовала фортуна: перебив множество врагов, [Эллак] погиб, как известно, столь мужественно, что такой славной кончины пожелал бы и отец, будь он жив. Остальных братьев, когда этот был убит, погнали вплоть до берега Понтийского моря, где, как мы уже описывали, сидели раньше готы. Так отступили гунны, перед которыми, казалось, отступала вселенная. Настолько губителен раскол, что разделенные низвергаются, тогда как соединенными силами они же наводили ужас. Дело Ардариха, короля (царя - В. А. ) гепидов, принесло счастье разным племенам, против своей воли подчинявшимся владычеству гуннов, и подняло их души, - давно пребывавшие в глубокой печали, - к радости желанного освобождения. Явившись, в лице послов своих, на римскую землю (т. е. на территорию Восточной Римской империи – В. А. ) и с величайшей милостью принятые тогдашним императором (Востока – В. А. ) Маркианом, они получили назначенные им места, которые и заселили. Гепиды, силой забравшие себе места поселения гуннов, овладели как победители пределами всей Дакии и, будучи людьми деловыми, не требовали от [Восточной] Римской империи ничего, кроме мира и ежегодных даров по дружественному договору. Император (Востока) охотно согласился на это, и до сего дня (т. е. до времени жизни Иордана – В. А. ) племя это получает обычный дар (т. е. дань – В. А. ) от [восточно] римского императора. Готы же, увидев, что гепиды отстаивают для себя гуннские земли, а племя гуннов занимает свои давние места, предпочли испросить земли у Римской империи, чем с опасностью для себя захватывать чужие, и получили Паннонию, которая, протянувшись в длину равниною, с востока имеет Верхнюю Мезию, с юга - Далмацию, с запада - Норик, с севера - Данубий. Страна эта украшена многими городами, из которых первый - Сирмий (ныне - Сремска Митровице в сербской Воеводине - В. А. ), а самый крайний - Виндомина (или Виндобона, нынешняя Вена - В. А. )» («Гетика»).

Вот, значит, куда переместилась «кочующая» родина, «странствующий удел (одал)» братьев (?) Амалов - Валамира, Видимира и Тиудимира (если считать по порядку с юга на север). Автор этих строк просит, однако, уважаемых читателей сфокусировать свое внимание на последнем из этой остготской «троицы» – Тиудимире (Тиудемире, Теодемире, Теодемере). Ибо в его ставке (расположенной, скорее всего, на берегу сегодняшнего озера Нойзидлерзее в австрийской федеральной земле Бургенланд, на границе с Венгрией) в 454 г. , т. е. в год (а по легенде – даже в день) разгрома гуннов и гепидов Валамиром в битве при Недао, и за год до разграбления Первого Рима на Тибре царем вандалов и аланов Гензерихом, появился на свет младенец Теодорих (Феодорих, Тиудиреикс). Прозванный впоследствии Великим.

ГУННОСКИР ПРОТИВ ОСТГОТА

О готском царе Теодорихе автор этой книги впервые узнал, когда пришел с папой за ручку в московский музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина (в просторечии – Пушкинский музей) в шестилетнем возрасте. Мы тогда жили совсем близко от музея, на улице Фрунзе (называющейся ныне, как и при Царе-батюшке – не гуннском, разумеется, а нашем, русском - Знаменкой). В т. н. Итальянском дворике музея на первом этаже папа подвел меня к двум бронзовым статуям в человеческий рост, одетым в кованые рыцарские доспехи в позднесредневековом, т. н. «максимилиановском», стиле. Одна из них изображала короля Британии Артура Пендрагона (как было написано на круглом постаменте). Другая – усатого рыцаря в остроконечном шлеме с поднятым забралом, в задумчивости опирающегося на небольшую алебарду, с надписью на круглом постаменте «THEODERICH DER GOTTH» («ТЕОДОРИХ ГОТ», хотя написание этнонима с двумя «Т» формально позволяет перевести надпись с немецкого на русский и как «ТЕОДОРИХ БОГ»). Папа в доступной моему тогдашнему восприятию форме рассказал мне, что жил, мол, давным-давно такой великий король готов Теодорих, покоривший всю Италию и державший в подчинении даже Столицу Мира – город Рим.

Так состоялось наше первое знакомство с главным героем этой главы. Позднее я узнал, что в Пушкинском музее стоят лишь копии. Что подлинники обеих статуй – как Артура, так  и Теодориха – изваянные немецким скульптором эпохи Возрождения Петером Фишером Старшим в 1514 г. , украшают надгробие владыки «Священной Римской империи», «последнего рыцаря» - императора Максимилиана I Габсбурга – в дворцовой церкви австрийского города Инсбрука. Что на самом деле Теодорих не носил таких кованых доспехов (да и не мог носить, ибо жил задолго до их изобретения), а уж король Артур – и подавно (ибо вообще вряд ли существовал). И все равно память о первой встрече с Теодорихом Великим оказалась для меня неизгладимой. Но это так, к слову…

Ни одна эпоха мировой истории не была связана со столь большим и быстрым расходом человеческого, или, если можно так выразиться, этнического материала, как эпоха Великого переселения народов. Возможно славяне обязаны своей силой, во многом, тому, что почти не участвовали в этой кровавой войне всех против всех, в этой кажущейся порой беззаботной и даже бесцельной смене ареалов, сред обитания народов и племен. Их время пришло несколько позднее, в конце правления Юстиниана I Великого.

У италиков и романизированных подданных двуединой Римской «мировой» империи не было иного выбора, кроме как стать «терпилами», «благодарно (или, во всяком случае - покорно) принимая все, что им назначено природой», и играя на арене мировой истории по преимуществу страдательную роль. Будучи обитателями главного места действия, попав в «мясорубку истории», они силой вещей были вынуждены примириться с этим фактом. И лишь германцы с воодушевлением и неиссякаемым желанием «побольше есть, побольше пить, побольше драться», бросались в бесчисленные битвы между переселяющимися народами и племенами, сотрясавшие, заливавшие кровью и удобрявшие человеческой плотью всю Европу к югу от реки Мена, нынешнего Майна,  с 270 г. п. Р. Х. до конца VI в.

Выдающиеся деятели этого века бесконечных схваток, выделяющиеся на их кровавом фоне и возвышающиеся над ними, не были окружены полным мраком неизвестности. Их происхождение не было совершенно «темным» (как нередко – происхождение узурпаторов последующих столетий). Но, с другой стороны, их возносила на престол не «легитимность», не «законный брак» венценосных родителей, не слепой автоматизм передачи власти по наследству («одарившей» Рим самыми слабыми императорами за всю его долгую историю). Знатные герои этого столетия очень скоро погибли бы, не обладай они куда большим запасом ума, силы и мужества, чем многие «высокородные» и «легитимные» кретины. Эти люди обладали наилучшими исходными позициями, какие только можно было себе представить. По отцу они происходили из призванных к владычеству родов. Так что в младенчестве, когда всякая кормилица, всякий придворный евнух (грекоримское влияние давало себя знать и у «варваров») могли бы устранить их, несмышленышей хранила мощная длань отца и владыки. Матери же их могли быть рабынями (как в случае Гейзериха), наложницами-конкубинами (как в случае Аттилы), или просто царскими возлюбленными без определенного статуса – как, например, прекрасная Эливира (Эрелеува, Эрелиева), родившая Тиудимиру в 454 г. сына Теодориха.

Никто особо не интересовался знатностью и вообще происхождением этих т. н. «жен левой руки», «младших жен» или «полюбовниц».   Положение, занимаемое этими избранницами судьбы, определялось совсем иными факторами – красотой, темпераментом, телосложением и другими чисто женскими достоинствами. Так и происходило смешение народов, столь часто приводившее к весьма удачным комбинациям свойств родителей с особым упорством, стойкостью и неутомимой силой, необходимыми для успешной борьбы за выживание. Упоминавшийся неоднократно выше царь вандалов и аланов Гейзерих, вероятно, унаследовал от матери иранскую или кавказскую кровь. Родителями Одоакра были гунн Эдекон (Эдика), советник «Бича Божьего» Аттилы, и неизвестная нам по имени рабыня, происходившая, однако, из знатного скирского рода. Мундзук (Мундиух), отец Аттилы, набрал себе форменный гарем из иноземок, захваченных им в бурные годы «наездов» на «ромеев» и германцев, и следовавших за ним в целом караване из кибиток. Мать Теодориха Остготского, Эриулива-Эливира, вероятно, была тоже не германкой, а скорей пригожей полонянкой из числа «челяди», захваченной остготами в те годы, когда остготы и гунны плечом к плечу жгли, грабили, насиловали, убивали в греко-римских областях (прежде всего – на нынешних Балканах).

В восьмилетнем возрасте, Теодорих (арианин, как и его отец, в то время как его мать, во всяком случае, на тот момент, была православной, получившей в крещении имя Евдоксия) был отправлен заложником в Рим на Босфоре (как Аттила когда-то - в Рим на Тибре). При царьградском дворе готский царевич, проведший в Новом Риме десять лет, получил изысканное воспитание. Там повторился процесс, уже принесший плоды, когда он начался несколькими десятилетиями ранее. Готский епископ Вульфила, глава осевших у «ромеев» мирных «готи минорес», «малых готов» (кстати говоря, довольно многочисленных, хотя и мирных), был, как нам известно, метисом, в чьих жилах смешалась греко-каппадокийская и готская кровь. Теодорих, происходивший по отцу из готского царского рода Амалов, проделал тот же путь, что и Вульфила, но в обратном направлении. Направившись в Новый Рим на Боспоре Фракийском, где римская императорская власть, проникнутая греческой культурой, вызвала к жизни роскошный расцвет позднеантичной ЦИВИЛИЗАЦИИ.

Вне всякого сомнения, Константинополь - этот громадный, шумный и многоязычный «град царей», чьи стены, башни, храмы и дворцы так живописно отражались в переливающихся перламутром водах Пропонтиды, поразил готского отрока, прежде всего, обилием блестящих памятников из бронзы и мрамора, которыми святой равноапостольный царь Флавий Константин I поспешил украсить свою новую столицу (ограбив ради этого все города Средиземноморья). Охваченный стремлением не на словах, а на деле превратить свою новую, христианскую, столицу в Новый Рим, сын Констанция Хлора свез туда множество, не менее двух тысяч, еще сохранившихся в Греции шедевров эллинских ваятелей. И, когда малолетний Теодорих - надо думать, находившийся под неусыпным наблюдением приставленных к нему наставников-хранителей! - прогуливался по площадям Царьграда, его окружал настоящий музей под открытым небом. Из Афин, Дельф, Додоны, из священных рощ Геликона, изо всех частей Эллады, Смирны, Эфеса, с Хиоса, Родоса и Крита, первый христианский император собрал в Константинополе всю гордость и красу языческого мира (включая даже одно из античных семи чудес света - колоссальную статую Зевса Олимпийского работы Фидия). Выставив ее напоказ эллинам, римлянам и «варварам». На новоримском Форуме Теодорих любовался знаменитой порфирной колонной, возвышающейся по сей день близ Святой Софии. Сегодня оная колонна, почерневшая от удара молнии, лишена своего былого навершия. Но во времена заложничества Теодориха ее венчала колоссальная статуя первого императора-христианина Константина Великого, с челом, обрамленным нимбом из семи мистических лучей божества Солнца – Митры-Аполлона, именуемого римлянами, со времен мудрых и бесстрашных августов-воителей Септимия Севера и Домиция Аврелиана, «Соль Инвиктус». И юный заложник видел, как перед этим образом святого равноапостольного царя, украшенного атрибутами языческого бога Соля-Аполлона, преклоняли главу и христиане, и язычники.

В Константинополе юный Амал находился под влиянием самых разных верований, сил, идей, или, говоря по-современному - идеологий.

Господствующей на тот момент в обеих частях Римской империи религией был кафолический вариант христианства, исповедуемый матерью Теодориха. Сохранились сведения о том, что она приняла православное крещениие под именем Евсевии. Возможно, это греческое родительница Феодориха выбрала себе она сама. Ибо Эливира (или Эрелива), как и ее небесная покровительница, была, по мнению многих источников, греко-карийского происхождения. Сам же Теодорих-Феодорих был крещен по арианскому обряду и оставался арианином всю свою жизнь, даже став повелителем Италии. Он и в других отношениях держался на некотором расстоянии от  константинопольских учителей (и в первую очередь – законоучителей). Похоже, он не получил законченного школьного образования в тогдашнем греко-римском понимании. Чего ему не могли простить иные комментаторы из числе современников Теодориха и представителей последующих поколений. Доходящие даже до утверждения, что он не умел ни читать, ни писать. Подобно императору Юстину (дяде Юстиниана I Великого), лишь ставившему на зачитанных ему вслух документах пурпурный штемпель «ЛЕГИ», что означает по-латыни: «ПРОЧИТАЛ». Но даже если это было так, за годы, проведенные в Царьграде, Теодорих осознал всю важность образования, научился уважать духовные и культурные достижения античности. Без этого понимания, без этого духовного оружия, без этого уважения к учености, его правление Италией в зрелые годы было бы немыслимым. Весьма положительно сказалось на Теодорихе то обстоятельство, что, с одной стороны, в Константинополе все еще очень сильно было германское влияние, а с другой – император Востока Лев I Великий  (имевший и другое, весьма характерное, хоть и не официальное, прозвище - «Макелла», т. е. «Мясник») покровительствовал смышленому «варваренку». Царствие этого восточноримского василевса было крайне неспокойным. Шли боевые действия против персов на Кавказе и в Аравии. Авары, булгары (тюркское кочевое племя пра- или протоболгар) и славяне, вторгаясь в империю, самовольно заселяли земли, прилегающие к Истру. Чтобы противостоять вандалам, Лев возвел на престол Западной Римской империи своего ставленника патриция Анфимия (Антемия). Восседавший на царьградском троне благоверный василевс «ромеев» послал в поддержку Анфимию (пытавшемуся, кстати говоря, восстановить язычество) огромный флот со стотысячным войском для разгрома вандалов на Западе. Но коварный царь вандалов Гейзерих перехитрил возглавлявшего «ромейское» войско малоспособного полководца Василиска (шурина императора Льва, впоследствии взбунтовавшегося и пытавшегося захватить престол), и эта экспедиция, так же как и последующая, потерпела поражение. По смерти очередного западноримского императора Олибрия (Оливрия), василевс «ромеев» Лев послал экспедиционный корпус в Италию, чтобы сместить его наследника Гликерия (Глицерия). Гликерий, возведенный на престол военным магистром Западной империи бургундом Гундобадом, был свергнут, с помощью восточноримских войск, Юлием Непотом, племянником супруги василевса Льва (вскоре убитым заговорщиками).

Восточноримскую Фракию в правление Льва I неоднократно разоряли остготы и гунны, которые, однако, не смогли взять Константинополь благодаря стенам, укрепленным при императоре Феодосии II «Каллиграфе». В 459 г. Лев сумел заключить перемирие с готами Валамира. Но оно было достаточно непрочным. И василевс надеялся воспитать жившего у него в заложниках племянника Валамира так, чтобы сделать его другом и слугой империи «ромеев».

Некоторые исследователи эпохи Теодориха предполагают, что и могущественный гот (или алан – за время совместных скитаний, боев и походов готы настолько сроднились с алано-сарматами и так много у них переняли, что их часто путали друг с другом) Флавий Ардавур Аспар, магистр милитум, занимавший высокие командные посты в римском войске при трех императорах и возведший не престол императора Льва I Великого, тоже покровительствовал Теодориху (будучи, как и остготский царевич, не кафоликом, а арианином). В описываемое нами время царьградский императорский престол был плотно окружен целым и богатства готским кланом, видное место в котором занимали не только мужчины, но и женщины. К этому жадному до власти и богатства клану принадлежал и другой, старший по возрасту, Теодорих – т. н. Теодорих Страбон (не путать с одноименным античным географом, имевшим не готское, а греческое происхождение!), отпрыск знатного готского рода (то ли Амал по крови, то ли нет; его отец носил явно латинское имя Триарий). Сестра гота Страбона, отличавшаяся ослепительной красотой, была возлюбленной гота Аспара. Беспощадные в своей сухости историки именуют ее наложницей (или, на римский манер, «конкубиной»), как и мать «нашего» Теодориха – Евсевию-Эреуливу-Эливиру. У нас нет достоверных сведений о «крышевании» готами, проникшими, похоже, во все поры новоримского государственного организма, «ромейских» торговых и промышленных предприятий, но вполне можно представить себе нечто подобное. Да и вообще в граде Константина было в моде все готское. «Мажоры» из числа золотой «новоримской» молодежи щеголяли в готских меховых «прикидах» и штанах, красили волосы в модный белокурый или рыжий «готский» цвет и уснащали свой великосветский греко-латинский жаргон модными готскими словечками. Эти константинопольские франты, разумеется, не упускали в то же время случая высмеять по-ювеналовски или по-лукиановски без счета «понаехавших» в «столицу мира» готских (и не только готских) «варваров». Но не в лицо, а за глаза – кто знает, что тупому «варвару», не понимающему юмора, вдруг в голову придет? Еще, того гляди, пырнет ножом или кинжалом! А попробуй сдачи дай – хлопот не оберешься. Всем известно, что благочестивый православный император к своим «варварским» телохранителям (даром что арианам!), так сказать, «неровно дышит», «каждую пылинку с них сдувает», холит и лелеет, осыпая римскими наградами, чинами, званиями, титулами. Так что лучше не дразнить гусей…

Историки до сих пор спорят о том, когда же завершился царьградский период жизни молодого Теодориха. Одни датируют его окончание 471-м, другие – 472-м г. п. Р. Х. Т. е. Теодориху было лет семнадцать-восемнадцать, когда он – вполне образованный (для гота) царевич, вернулся из Второго Рима под крыло своего отца Тиудимира. Если Царьград надеялся, что этот юноша позаботится об улучшении отношений между восточными готами и Восточным Римом (ибо остготы были, пожалуй, единственным «варварским» племенем, пригодным для глубокой интеграции в римские традиции), царивших на Босфоре императоров ждало большое разочарование. В ходе целого ряда военных походов (в подробности которых мы в нашей книге вдаваться не будем) сын Тиудемира не раз скрещивал оружие со своим тезкой Теодорихом Старшим (Страбоном), сыном Триария. Выступавшим, после ликвидации Аспара (убитого по воле подозрительного василевса-«мясника», как видно, возжелавшего избавиться от угрожавшего стать чересчур влиятельным военного магистра – даром, что благоверный август Лев был обязан Аспару престолом!), то в качестве врага восточных римлян, то в качестве их союзника и оруженосца. После гибели Аспара его сторонники («готская партия») не сложили оружия, пытаясь спасти все, что возможно. Но, когда борьба за императорский двор и Царьград была ими окончательно проиграна, Теодорих Страбон остался единственным, кто мог стать преемником Аспара. Он потребовал от Константинополя признать себя «единственным правителем всех готов», которому следовало выдавать перебежчиков и разрешить селить своих людей по всей Фракии. Но имперское правительство сочло Страбона мятежником и узурпатором. Возможно, сложные интриги императора Востока Льва I, без устали натравливавшего двух готских князей-тезок друг на друга, привели бы,в конце концов, к преследуемой благочестивым василевсом цели – взаимоистреблению готского народа. Хороший «варвар» - мертвый «варвар». И чем больше «варвары» будут убивать других «варваров» к вящей славе великого Рима, тем лучше. Знакомая, старая песня.   Дивиде эт импера …Но против практики братоубийственных войн в конце концов возмутились сами вынужденные участвовать в них готские воины. Ибо в ходе этих войн оба Теодориха попеременно получали высокие римские чины и награды, но готские воины, которыми они повелевали, слишком часто оставались без добычи (если им вообще удавалось сохранить здоровье и жизнь). Наконец, с готами Теодориха Страбона, разорившего Филиппополь (Пловдив в нынешней Болгарии) и Аркадиополь (Люлебургас в современной европейской Турции), был заключен мир. Страбон добился от константинопольского автократора признания своего княжества (именуемого порой даже «царством») на имперских землях, чина магистер милитум презенталис и ежегодной субсидии (размером чуть ли не с ежегодную дань, выплачиваемую «ромеями» в свое время гуннскому «царю-батюшке» Аттиле, или отступные деньги, некогда полученные визиготским повелителем Аларихом от римлян под нажимом Стилихона) за верную службу подчиненных ему остготов императору Льву I в рядах имперских римских войск против всех недругов «потомков Ромула», кроме вандалов (видимо, Страбон намеревался продолжать дружественную в отношении вандалов политику Аспара).

Мир-миром, но вести хоть какую-нибудь войну было все же необходимо. Поскольку остготы умудрялись, вследствие прогрессирующей лени и постоянных мелких усобиц, голодать даже в богатой Паннонии. Старый Тиудимир пал жертвой какой-то болезни (?) в каком-то не поддающемся точной идентификации местечке. Едва успев созвать дружинников к своему смертному одру и добиться от них присяги на верность своему любимому сыну и наследнику Теодориху. Который уже в возрасте Зигфрида (по выражению Бирта) успел покрыть себя воинской славой в боях с «ромеями» и с готами Страбона (напоровшегося, в конце концов, на копье в собственном лагере в 481 г. - очередная странная смерть!). Сын Тиудимира был достаточно хорошо знаком с греко-римским миром, чтобы не пытаться, в приступе бешенства, разрушить его, как это делали другие «варвары». Короче, он был самым лучшим соискателем (во всяком случае, среди уцелевших к тому времени Амалов). И потому именно Теодорих в 474 (по мнению Людвига Шмидта – в 471) г. стал владыкой остготов – вопреки интригам своего «заклятого друга» и тезки Страбона.

Самый насущный и жизненно важный вопрос, на который Теодориху необходимо было найти незамедлительный ответ, заключался в следующем. Где его верный остготский народ мог найти, во-первых, добычу, и, во-вторых – землю? Причем, по возможности, землю, которую готам не пришлось бы обрабатывать самим. И на которой им не пришлось бы самим вести хозяйство. Ибо за два с половиной века почти непрерывных скитаний, перемежающихся бесконечными вооруженными схватками разного масштаба, готы, очевидно, утратили все качества мирных крестьян, которыми, конечно, обладали в период своего пребывания в «Скандиии», на острове Готланд или в дельте Вистулы. И потому Теодорих обратил свой взор на Италию.

Дело было в том, что на Апеннинском полуострове неизбежная в условиях безудержного разложения Римской «мировой» империи и все большая интеграция германцев (или, если угодно, германизация) достигла к описываемому времени своего апогея. Теодорих Отсготский извлек из сложившейся ситуации необходимые уроки. Странным образом, в «римской» Италии, кичившейся победою над гуннами, одержанной «последним римлянином» Флавием Аэцием в союзе с «варварами», пользовались наибольшим влиянием два «обломка» былой гуннской державы, два бывших приближенных «Бича Божьего» Аттилы.

Один из них, Флавий Орест, родившийся римским подданным, но перебежавший к гуннам, служил, в свои лучшие годы, при дворе гуннского «царя-батюшки», если можно так выразиться, по дипломатической части, в должности главного толмача-переводчика и одновременно – «начальника протокольного отдела». А также «юрисконсульта службы внешних сношений». После смерти Аттилы и распада его царства в ходе разгоревшейся кровавой смуты, этот Орест перебрался от гуннов в римскую Равенну, где, благодаря своим приобретенным еще со времен службы гуннам связям, смог подчинить своему влиянию германские наемные войска. Провозгласившие, по указке Ореста, его сына Ромула (западно)римским императором.

Другой бывший приближенный и советник «царя-батюшки» Аттилы – гунн Эдекон – был особо доверенным лицом «Бича Божьего». Именно Эдекон не раз успешно возглавлял гуннские посольские миссии в Константинополь. И разоблачил организованный «ромеями» (с ведома императора Востока Феодосия II Младшего)  заговор на жизнь гуннского царя (для вида согласившись принять в нем участие). Верный гунн спас жизнь Аттилы (хотя в случае своего реального, а не притворного, участия в цареубийстве мог бы несказанно обогатиться и получить высокий пост в Новом Риме). В благодарность Аттила назначил Эдекона правителем германского племени скиров. Верный гунн взял в жены скирскую княжну (или царевну), родившую ему (наряду с другими детьми) сына по имени Одоакр (Отокар, Оттокар, Отакар, Отакер, Отахер, Одоакер, Одоацер). Этот энергичный, рослый, «беспощадный к врагам рейха» полугунн-полугерманец вступил в ряды телохранителей (западно)римского императора. И дослужился до начальника всех германских «федератов» на западноримской службе. Подчинив себе, таким образом, единственную реальную военную силу в тогдашней Италии. В битве при Тицине (нынешней Павии) Одоакр разбил Ореста, убил его и сослал плененного в Равенне пятнадцатилетнего сына убитого советника Аттилы - Ромула Августа (прозванного римскими насмешниками «Августулом», т. е. «Августиком», «Августишкой», «Августёнком») - в кампанское имение богача-сибарита Лукулла. Предварительно низложив его с (западно)римского престола. Из уважения к традициям – не собственным распоряжением, а указом римского сената.

Марцеллин Комит впоследствии писал: «Западная империя Римского народа, которой в 709 году от основания Города (Рима) начал править Октавиан Август, первый из императоров, пала на 522 год правления императоров с этим Августулом. С этого времени власть в Риме в руках готских королей (царей - В. А. )».

Конечно, Марцеллин, оценивавший события в «Гесперии» из безопасного «константинопольского далека», был не совсем точен в своем данном задним числом утверждении, ибо готским царям для захвата власти в Ветхом Риме нужно было предварительно избавиться от гунноскира Одоакра.

«Одоакр был первый варвар, царствовавший в Италии над народом, перед которым когда-то преклонялся весь человеческий род» (Гиббон).

Как и все его предшественники из числа германцев на римской военной службе, гунноскир Одоакр не стремился сам занять римский императорский престол. Он отослал (восточно)римскому императору исаврийского  происхождения Зенону (Зинону) в Царьград отнятые у «Августула» (которого, по иронии судьбы, звали Ромулом, как и основателя Рима на Тибре) знаки императорского достоинства. Объявив (внимание, уважаемый читатель!), что «ЕДИНСТВО РИМСКОЙ ИМПЕРИИ ВОССТАНОВЛЕНО, и в мире опять есть лишь один римский император, как лишь одно солнце на небе». И заставив римский сенат принять указ, по которому титул «императора Запада» навеки упразднялся и единственным римским императором объявлялся навеки владыка Нового Рима – Константинополя. Иными словами: то, что впоследствии стало восприниматься как «падение (конец) Западной Римской империи», воспринималось современниками этого «падения» как ВОССТАНОВЛЕНИЕ ЕДИНСТВА Римской империи. Одоакр присягнул константинопольскому императору на верность, получил от него высокий титул римского патриция и стал управлять Италией от имени василевса Зенона, чей профиль гунноскир, как честный верноподданный, чеканил на своих монетах.

«Несчастного Августула сделали орудием его собственного падения; он заявил сенату о своем отречении от престола, а это собрание — В СВОЕМ ПОСЛЕДНЕМ АКТЕ ПОВИНОВЕНИЯ РИМСКОМУ МОНАРХУ (каково лицемерие! – В. А. ) все еще делало вид, как будто РУКОВОДСТВУЕТСЯ ПРИНЦИПАМИ СВОБОДЫ И ПРИДЕРЖИВАЕТСЯ ФОРМ КОНСТИТУЦИИ (здесь и выше выделено нами - В. А. ). В силу единогласного решения оно обратилось с посланием к зятю и преемнику Льва (Макеллы - В. А. ) - Зенону, только что снова вступившему на византийский (т. е. восточноримский – В. А. ) престол после непродолжительного восстания (в ходе которого восточноримский трон был ненадолго узурпирован мятежником Василиском - В. А. ). Сенаторы формально заявили, что они не находят нужным и не желают сохранять в Италии преемственный ряд императоров, так как, по их мнению, величия одного монарха достаточно для того, чтобы озарять своим блеском и охранять в одно и то же время и Восток и Запад. От своего собственного имени и от имени населения они соглашались на то, чтобы столица всемирной империи была перенесена из Рима в Константинополь (как будто это не было совершенно официально сделано еще в 330 г. императором Константином I Великим, даже повелевшим именовать Византий «Римом», в честь чего были установлены каменные столбы с текстом указа! – В. А. ) и отказывались от права выбирать своего повелителя — от этого единственного остатка той власти, которая когда-то предписывала законы всему миру. "Республика (они не краснели, все еще произнося это слово) может с уверенностью положиться на гражданские и военные доблести Одоакра, и они униженно просят императора возвести его в звание патриция и поручить ему управление италийским диоцезом". Депутаты от сената были приняты в Константинополе с изъявлениями неудовольствия и негодования, а когда они были допущены на аудиенцию к Зенону, он грубо упрекнул их за то, как они обошлись с императорами Анфимием и Непотом, которых Восточная империя дала Италии по ее же просьбе. "Первого из них, - продолжал Зенон, — вы умертвили, а второго вы изгнали; но этот последний еще жив, а пока он жив, он ваш законный государь". Но осторожный Зенон скоро перестал вступаться за своего низложенного соправителя (тем более, что вскоре убили и Непота – В. А. ). Его тщеславие было польщено титулом единственного императора и статуями, которые были воздвигнуты в его честь в нескольких римских кварталах; он вступил в дружеские, хотя и двусмысленные сношения с патрицием Одоакром и с удовольствием принял внешние отличия императорского звания и священные украшения трона и дворца, которые варвар был очень рад удалить от глаз народа» (Гиббон).

Модель распределения земельных владений и вообще римско-германских отношений в подчиненной патрицию Одоакру Италии, разработанная и внедренная, видимо, самим Одоакром, свидетельствует, на наш взгляд, о КВАЗИГЕНИАЛЬНОСТИ этого гуннского отпрыска. Поскольку римская Италия, в отличие от римских же (пока) Паннонии, Фракии и Анатолии была густо населена и полностью окультурена, в ней практически не оставалось свободных земель или заброшенных имений, которыми новоиспеченный (восточно)римский наместник мог бы наделить своих «федератов». Всех этих скиров, герулов, туркилингов, аланов, ругов-ругиев и прочих. И потому патриций Одоакр распорядился, чтобы каждый римский землевладелец уступил треть своей земли германскому наемнику (хотя, по мнению Гервига Вольфрама, в действительности воины Одоакра, а впоследствии - остготы Теодориха Великого, получили «на прокорм» не треть италийской земли, а треть взымавшейся с владельцев италийских земель т. н. «анноны», или «канона», т. е. земельного налога). В остальном же все шло по-старому. Римское право оставалось в силе, римская система управления продолжала действовать, функции римского сената не были ни в чем урезаны. Осталось неизменным даже римское налоговое законодательство. «Одоакр возложил на римских должностных лиц ненавистную и притеснительную обязанность собирать государственные доходы (умен был «варвар», ничего не скажешь! – В. А. ), но он удерживал за собой право облегчать по своему усмотрению тяжесть налогов и приобретать этим путем популярность» (Гиббон). Гунноскир даже казнил «для порядка» убийц императора Юлия Непота. Официальная (к тому времени) римская православная церковь не подвергалась никаким преследованиям (хотя сам полугунн-полугерманец Одоакр был, как большинство германцев, арианином).   «Подобно всем другим варварам, он (Одоакр – В. А. ) был воспитан в арианской ереси, но он относился с уважением к лицам монашеского и епископского звания, а молчание кафоликов (православных – В. А. ) свидетельствует о религиозной терпимости, которой они пользовались под его управлением. Его префект Василий (родом римлянин - В. А. ) вмешивался в избрание римского первосвященника (православного епископа-папы Первого Рима – В. А. ) только для того, чтобы охранять внутреннее спокойствие столицы, а декрет, запрещавший духовенству отчуждать свои земли, имел в виду пользу (римского православного – В. А. ) народа, благочестие которого было бы обложено сборами на покрытие церковных расходов» (Гиббон).

По всем этим причинам правление Одоакра оценивалось современниками и потомками как, в общем, мудрое и справедливое. Хотя положившее ему начало фактически насильственное, пусть даже прикрытое видимостью действий от имени законного императора «всех римлян» благоверного Зенона, отчуждение трети всей римской земельной собственности трудно не назвать грабежом среди бела дня или, выражаясь несколько мягче, хищением частной собственности римских граждан в особо крупных масштабах. С другой стороны, «добровольно-принудительным» отказом от трети своей недвижимости, «римский народ» де-факто оплатил услуги «варваров» по обеспечению его безопасности. Ибо иных средств самозащиты у измельчавших римлян более не оставалось. А поскольку большинство германцев, наделенных по воле императора Зенона (т. е. , в действительности - патриция Одоакра) третью римских земель, продолжало добросовестно нести военную службу, перераспределение земельной собственности чаще всего выражалось в следующем. По мнению ряда исследователей – например - Германа Шрайбера, после «земельной реформы Одоакра, римский крестьянин или колон продолжал обрабатывать свой надел, но отдавал треть урожая или полученной от его продажи выручки на содержание «приписанного» к нему на «кормление» германского воина с его чадами и домочадцами. Все это очень напоминало переходную стадию к средневековым отношениям между «прикрепленными к земле» крестьянами и воинами-рыцарями, которых эти крестьяне содержали. Будучи зато освобождены от несения военной службы. Кстати говоря, сегодня вряд ли найдется в мире государство, чей военный бюджет не превышал бы треть доходов от сельского хозяйства. А когда впоследствии, при императоре Юстиниане, восточноримские войска «освободили» своих италийских сограждан от «тяжкого варварского ига», тем пришлось платить в «свою родную императорскую римскую казну» столько (включая «пени» и «недоимки», накопившиеся за годы господства «варваров» над Италией), что они, конечно, горько пожалели об изгнании «варваров» из Италии и  возвращении «законной римской власти». При этом следует учитывать, что распределение налогового бремени на римских подданных было весьма неравномерным и несправедливым. Верхние «десять тысяч» - богатейшие из богатейших, сенаторы (как правило, давно уже не заседавшие в сенате, чьи решения  к тому времени лишились всякого значения, ибо все решал император, а точнее – окружавшая его узкая придворная клика)  жили (во всяком случае, на Западе империи), подобно будущим средневековым феодалам, за стенами своих вилл, превращенных в настоящие крепости. Владычествуя в центре своих громадных, почти автономных земельных владений (т. н. «сальтусов»), охраняемых отрядами собственных воинов-«кусочников» - буцеллариев, букеллариев, вукеллариев - от слова «буцелл», т. е. «кусок (хлеба, получаемого от хозяина за службу - В. А. )». Нередко (при не слишком сильных августах) попросту прогонявших осмелившихся сунуть к ним нос имперских сборщиков налогов. И те заполняли дыры в государственном бюджете за счет безответного мелкого люда, по принципу «чем больше жмешь, тем больше выжмешь». Поэтому ни о каких массовых восстаниях «угнетенного варварами» римского населения Италии в тылу «варваров-угнетателей» при «долгожданном» приходе в Италию «родной римской армии-освободительницы» царьградские историки не сообщают (редкие исключения лишь подтверждают правило). . .

Впрочем, пока что до реального (а не формального) возвращения Италии в лоно «ромейской», так сказать, ойкуменической империи было еще ой как далеко. А весьма удачным решением земельного вопроса гунноскиром Одоакром вскоре после него воспользовался остгот Теодорих. Утвердившийся в Италии, уничтожив гунноскирского «выскочку» (с точки зрения высокородного Амала). Под властью Теодориха Остготского «римские подданные»-италийцы продолжали исправно отдавать треть урожая «варварам» (только теперь уже – остготам).

Правда, данная версия, изображающая земельную реформу Одоракра некоей «прелюдией» к средневековому крепостному праву, не соответствует, к примеру, точке зрения Эдварда Гиббона, ссылающегося на свидетельства папы римского Гелазия, современника и подданного Одоакра: «папа Гелазий <…> утверждает – впадая в сильное преувеличение -, что в Эмилии, Тоскане (Тускуле, т. е. Этрурии – В. А. ) и соседних провинциях население почти совершенно вымерло. Римские плебеи (столичный пролетариат, живущий не трудом рук своих, а подачками от государства, и не имеющий иного имущества, кроме потомства, или, по-латыни, «пролес» - В. А. ), получавшие свое пропитание от своего повелителя (императора Запада, пост и титул которого был теперь упразднен – В. А. ), погибли или исчезли, лишь только прекратились его щедрые подаяния; упадок искусств довел трудолюбивых граждан до праздности и нищеты, а СЕНАТОРЫ (выделено здесь и далее нами – В. А. ) <…> БЫЛИ СПОСОБНЫ РАВНОДУШНО ВЗИРАТЬ НА РАЗОРЕНИЕ ОТЕЧЕСТВА, ОПЛАКИВАЛИ УТРАТУ ЛИЧНЫХ БОГАТСТВ И РОСКОШНОЙ ОБСТАНОВКИ. ИЗ ИХ ОБШИРНЫХ ИМЕНИЙ, когда-то СЧИТАВШИХСЯ ПРИЧИНОЙ РАЗОРЕНИЯ ИТАЛИИ (а не из наделов римских свободных и полусвободных земледельцев, как считал Шрайбер – В. А. ), ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ БЫЛА ОТОБРАНА В ПОЛЬЗУ ЗАВОЕВАТЕЛЕЙ. К материальным убыткам присоединялись личные оскорбления; сознание настоящих зол становилось еще более горьким из опасения еще более страшных несчастий; а так как правительство (Одоакра – В. А. ) не переставало отводить земли (принадлежавшие сенаторам и другим магнатам – В. А. ) для приходивших толпами новых варваров, то каждый из сенаторов (а отнюдь не свободных и полусвободных италийских земледельцев – В. А. ) имел основание опасаться, чтобы руководившиеся личным произволом межевщики не приблизились к его любимой вилле или к самой доходной из его ферм». (Гиббон).

Кто тут прав – Шрайбер или Гиббон? Как всегда – темна вода во облацех…

Часть 1.

Часть 2.

Часть 3.

Часть 4.

Часть 5.