14 Августа.

Дело Касаткина приостановили и обратили к доследованию; на втором заседании военно-полевого суда один из свидетелей (служивший в контрразведке) покаялся перед Касаткиным в том, что все им показанное по обвинению жены К. в дружеских отношениях с женой коменданта Рудницкого, к ней не относится, так как он принимал за жену Касаткина какую-то госпожу Александрову.

Выяснилось также, что все бездействие Касаткина заключалось в том, что один из мелких служащих его управления доложил ему, что комендант станции Омск берет с грузоотправителей взятки; Касаткин приказал подать ему об этом рапорт, но сообщавший эти сведения отказался, заявив, что он знает это, как негласный агент контрразведки, и может докладывать только приватно-конфиденциально.

Затем выяснилось, что Касаткина даже не опрашивали, как то следует по закону; вместо этого к нему приехал в гости полевой военный прокурор и за чашкой чая спросил, не докладывал ли ему кто-нибудь о взяточничестве коменданта станции, на что К. ответил, что докладывали, но что он не имеет права начинать следствие по заявлению, являющемуся, собственно говоря, анонимным доносом.

Этот разговор гостя с хозяином засчитали, как акт по производству дознания, - яркий факт для характеристики всего этого скверного дела. Хотели хлопнуть по преступникам, показать грозность и беспристрастность, а в действительности ничего кроме срама и конфуза для власти не вышло.

Был в Ставке; видел много офицеров, прибывших с фронта с разными поручениями, преимущественно по части снабжений; встретил нескольких старых знакомых по немецкому фронту и послушал их рассказы о состоянии армий; общее заключение, что присылаемые укомплектования могут при умелом обращении дать весьма сносных солдат, но зато большинство присылаемых офицеров ниже всякой критики; наряду с небольшим числом настоящих дельных офицеров прибывают целые толпы наружно дисциплинированной, но внутренне распущенной молодежи, очень кичащейся своими погонами и правами, но совершенно не приученной к труду в к повиновению долгу; умеющей командовать, но ничего не понимающей по части Руководства взводом и ротой в бою, на походе и в обычном обиходе. Очень много уже приучившихся к алкоголю и кокаину; особенно жалуются на отсутствие душевной стойкости, на повышенную способность поддаваться панике и унынию; свидетельствуют, что мне говорили и раньше и что отмечено в донесениях посылаемых мной на фронт офицеров, — что очень часто неустойчивость и даже трусость офицеров являются причинами ухода частей с их боевых участков и панического бегства. Мне показывали донесение начальника Ижевского гарнизона, в коем отмечалось, что задолго до прихода на Ижевский завод отходивших через него войск, он наполнился десятками бросивших свои части офицеров, которые верхом и на повозках удирали в тыл.

Сообщающие эти сведения совершенно справедливо говорят, что скоропалительность в выпуске офицеров из школы и отсутствие поверки их нравственных и военных качеств приносит армии великое зло, ибо сводит на нет всю гигантскую и геройскую работу настоящих офицеров. Дитерихс добился, наконец, что армии доставили сведения о действительной их численности; оказывается, что у нас около пятидесяти тысяч строевых чинов, при трехстах тысячах ртов; в армиях боевого элемента не больше 12—15 тысяч человек в каждой, т. е. примерно около дивизии хорошего состава.

Я очень удивлен малой решительности Дитерихса по части уничтожения ненужных высших войсковых соединений; нелепо иметь на 50 тысяч бойцов несколько десятков штабов армий, групп, дивизий, бригад; реорганизацию армий надо было [270] начать с беспощадного уничтожения излишних штабов. Говорить, что это невозможно, ибо подлежащее упразднению начальство этого не хочет и не допустит. Много надежд возлагается на формируемый казачий корпус; считают, что вскоре нам удастся собрать конную массу до десяти тысяч шашек, т. е. такую силу которая в руках талантливого и энергичного кавалерийского начальника может совершить большие дела. Прорвать красную паутину очень не трудно, а дальние идут степи, богатые продовольствием и фуражом, представляющие раздолье для широкого конного рейда с разгромом всего красного тыла.

К сожалению, у нас нет подходящего для выполнения такой задачи кавалерийского начальника; фронтовые офицеры, с которыми я говорил на эту тему, считают, что наиболее подходить к такой роли генерал Каппель, обладающей всеми необходимыми для этого качествами. Но горе в том, что возглавление этого корпуса уже предрешено внеконкурсной кандидатурой генерала Иванова-Ринова, давно уже мечтающего о победных лаврах и о выдвижении в местные Бонапарты, не без дальнейших надежд и на более высокое будущее.

Это аннулирует совершенно боевое значение конного корпуса, ибо нигде, как в кавалерии, успех не зависит так от боевых качеств ее начальника, его таланта, знаний, беззаветной храбрости, глазомера, настойчивости, разумной, а иногда и безумной решительности и уменья схватить, оценить и использовать обстановку.

Какой же кавалерийский начальник может получиться из этого полицейского выскочки, очень компетентного по части пресечений и нагаечно-зубодробительных усмирений, но полного нуля во всем, что касается боевого руководства вообще, а специально-кавалерийского сугубо.

Мы достаточно уже насмотрелись в большую войну, как наши никчемушные кавалерийские генералы сводили на нет всю силу нашей конницы и отличные боевые качества ее личного состава; но и те никчемушники были орлы сравнительно с этим, так жадно тянущимся к победным лаврам, честолюбивым Держимордой.